И проиграли бой

10

Полное безразличие овладело людьми. Они безучастно глядели прямо перед собой. Казалось, нет сил даже говорить. Хмурые оборванные женщины вяло и равнодушно жевали мясо, и поев, вытирали руки о платья. Их мрачным безразличием напитался сам воздух окрест.

Мак с Джимом обошли лагерь, и Мак тоже помрачнел.

— Их нужно чем-то занять, неважно чем. Нельзя, чтоб они вот так сидели. Тогда забастовке, считай, конец. Эх! Ну что ж это с ними, а?! Ведь утром убили их товарища, и решимости должно прибавиться. А сейчас уже к вечеру идет, а они точно вареные. Надо де лом их занять. Ты посмотри, Джим, какие у них глаза!

— Да, пустые и равнодушные.

— И у каждого только за себя душа болит, каждый только и думает, как ему плохо, вспоминает небось, сколько денег на войне загребал. Вроде Андерсона. Каждый сам по себе.

— Надо что-то делать, чтоб расшевелить их. Ну что бы придумать?

— Уж и не знаю. Хоть яму заставляй всех рыть — чем не дело? Главное, чтоб все вместе — тянули, поднимали, тащили или просто шли плечом к плечу; а само дело не так уж и важно. Если их не расшевелить сейчас, они примутся друг друга колошматить. Скоро в них злоба закипит.

Проходивший мимо Лондон подхватил конец фразы.

— В ком это злоба закипит?

Мак обернулся.

— Привет, Лондон. Это мы о ребятах. Сейчас их ни на что не настроить — всяк сам по себе.

— Знаю. Я уж с этими бедолагами не первый день.

— Я к тому, что если мы их делом не займем, они передерутся.

— Уже дерутся. Те, что остались в лагере, утром затеяли потасовку. Один парень стал приставать к жене приятеля. Ну а тот — возьми и пырни наглеца ножницами. Доктору пришлось с ним повозиться, а то, поди, кровью б изошел.

— Видишь, Джим, я же говорил. Слышь, Лондон, Дейкин на меня сердит. Говорить со мной не станет. Ребят надо занять делом, пока бед не натворили. Пусть по кругу ходят, пусть хоть копают яму, а потом засыпают — что угодно, это неважно.

— Я все понимаю. А что, если составить из них сторожевые отряды, вроде пикетов?

— Мысль хорошая. Но суть ее мы до ребят еще не донесли.

— Ну и что, лишь бы их растрясти.

— Ты, Лондон — голова! Попробуй уговорить Дейкина, чтоб выслал в разные концы отряды человек по пятьдесят. Пошастают по дорогам, увидят где сборщиков яблок — пусть гонят в шею.

— Сейчас же и поговорю. — Лондон повернулся и за шагал к палатке Дейкина.

— Мак, я, пожалуй, пойду с пикетчиками, — предложил Джим.

— Нет, оставайся-ка при мне.

— Но, Мак, и мне нужно понюхать пороху.

— Ладно, иди с каким-нибудь отрядом. Но не отходи от ребят ни на шаг. Нас ведь уже здесь засекли, так хоть сам на рожон не лезь.

Вот Лондон и Дейкин вышли из палатки. Лондон что то быстро говорил.

— А знаешь, мы, пожалуй, дали маху, выбрав Дейкина вожаком. Уж очень крепко любит он свой грузовичок, свою палатку, детишек. Такой рисковать не станет. Лондона надо было главным. Ему терять нечего. Да только попробуй теперь уговори ребят сместить Дейки на и поставить Лондона. Правда, он им ближе, по-моему. А у Дейкина барахлишка многовато. Видишь, у него походная плита? Дейкин даже есть со своими людьми не садится. Давай-ка начнем с ребятами толковать, может, и удастся Лондона выдвинуть. А у Дейкина д уша за дело, видать, не болит. Нам же нужен человек, чтоб всех зажечь сумел.

— Мне пора, — сказал Джим, — вон Дейкин уже строит людей.

И он примкнул к группе человек в пятьдесят, отряд двинулся по дороге в противоположную от городка сторону. И враз пропала мрачность и безучастность. Бодро, хотя и не в ногу, шагал отряд.

Во главе шел худолицый Сэм, на ходу он поучал своих людей.

— Запасайтесь камнями. Чтоб карманы не пустовали. С яблонь глаз не спускайте: нет ли кого меж деревьями.

Но в садах не было ни души. В отряде нестройно затянули песню.

Рождество пришло на наши острова.

А на островах — одни лишь острога.

Люди подтянулись, зашагали ровнее. Миновали перекресток, взметнув бурое пыльное облако.

— Kaк во Франции, — заметил кто-то. — Там тоже пылища, да грязища, ну точь-в-точь Франция.

— Да ты небось и во Франции-то не был.

— Был. Целых пять месяцев.

— На солдата не очень-то смахиваешь.

— А я и смахивать не хочу, хватит, нашагался строем то. Да и ранен шрапнелью был.

— Так где ж вся эта сволота? Ни души в садах не видно!

— Похоже, с ними покончено. Никто работать не вышел. И забастовке нашей скоро конец.

— Ты, никак, уж победителем себя видишь? Задницу от земли не оторвешь, а победить хочешь? Дурак ты дураком! — А что, утром мы и блюстителям порядка страху нагнали. Видишь, ни одного кругом не видно.

— Подожди, приятель, еще насмотришься, пока бастуем, — усмехнулся Сэм. — Вся голытьба на один лад, и ты туда же: сейчас тебе море по колено; глазом моргнуть не успеешь — а ты уж со страху в штаны наложил; а там глядишь — тебя уж и след простыл.

Нестройным хором всколыхнулись сердитые голоса:

— Ты нам мозги не пудри, скажи лучше, что делать?

— А кто ты такой, чтоб нас попрекать? Лучше о своем геройстве расскажи.

Сэм сплюнул на дорогу.

— Ну что ж, и расскажу. Я как раз был во Фриско в Кровавый Четверг. Двинул одному легавому так, что с лошади сшиб. Я был среди тех, кто стащил полицейские дубинки из столярной мастерской. Одну прихватил на память.

— Врешь ты, как сивый мерин! Никогда ты в порту не работал, всю жизнь бродяжничал да фрукты собирал.

— Да, бродяжничал, да, фрукты собирал. А знаешь, почему? Меня на всех судоверфях в черный список внесли.

— Так вот, — заносчиво бросил Сэм. Спорить с его последним заявлением никто не стал, и Сэм продолжал: Да я столько раз в переделки попадал, что вам, бродягам голозадым, и не снилось! — Его презрение подействовало: скептики присмирели. — А сейчас кончайте болтовню да смотрите в оба!

Некоторое время шагали молча.

— Глянь! Вон ящики.

— Где?

— Во-он там. У черта на рогах. В дальнем ряду.

Джим взглянул, куда указывали.

— Э-э, да там кто-то копошится! — воскликнул он.

— Ну, портовик, давай, покажи, на что ты способен! бросил кто-то.

Сэм остановился.

— Так как, ребята, будете слушать мою команду?

— Будем-будем, был бы толк.

— Ну что ж. Сейчас главное — спокойствие. Первыми не лезть, а то, случись подвох какой, вы сразу — деру! Пошли, ну-ка, не отставать!

Они свернули с дороги, перебрались через канаву и зашагали меж яблоневых рядов. Подошли к куче ящиков; с яблонь уже слезали сборщики, пугливо жались друг к другу.

У ящиков стоял учетчик. Когда пикетчики приблизились, он достал из ящика двустволку-дробовик и шагнул навстречу.

— Что, ребята, поработать захотелось? — крикнул он.

В ответ — лишь презрительные выкрики. Кто-то, сунув в рот два пальца, пронзительно свистнул.

— Уходите-ка вы отсюда подобру-поздорову, — предупредил учетчик. На этой земле вам находиться недозволено.

Пикетчики неспешно надвигались все ближе и ближе. Учетчик попятился к груде ящиков, там же столпились и сборщики, лица у них были обеспокоенные и испуганные.

Сэм бросил через плечо:

— Стой, ребята, дальше не надо. — Сам же выступил вперед. — Вот что, работяги, — обратился он к сборщикам, — переходите на нашу сторону. А то выходит, что вы, как последние предатели, исподтишка бьете. Идите к нам, будем вместе отстаивать свои права!

Учетчик не унимался:

— Уведи людей, пока я всю вашу шайку за решетку не упрятал.

Снова в рядах возмущенно закричали, засвистели. Сэм резко повернулся.

— Кончай базарить! Молчок, дурьи головы!

Сборщики пугливо озирались, готовясь к бегству. Учетчик старался их успокоить.

— Ребята, не поддавайтесь, они вас просто запугивают. У вас полное право здесь работать, коли охота есть.

Сэм заговорил снова:

— Послушайте, ребята, мы вас зовем с собой, не упускайте возможность!

— Ребята, он вас запугивает! — крикнул учетчик. Кто они такие, чтоб за вас решать.

Сборщики стояли молча.

— Ну так как? — спросил Сэм.

Те промолчали. Сэм медленно пошел в их сторону.

Дорогу ему преградил учетчик.

— Ружье у меня заряжено крупной дробью. Если не уберешься подобру-поздорову, пристрелю.

Сэм, не останавливаясь, спокойно проговорил:

— Никого ты не пристрелишь. Ну, пальнешь в одного, а остальные тебя в лепешку раскатают! — голос звучал ровно и бесстрастно.

Пикетчики, держась метрах в трех от Сэма, медленно наступали на учетчика. Вот Сэм подошел едва ли не вплотную, в грудь ему уперлось ходившее ходуном ружейное дуло.

— Мы просто хотим потолковать, — сказал он и вдруг резко нырнул вниз и в сторону, в ноги учетчику. Ахнул выстрел, заряд ударил в землю. Сэм ловко перевернулся, саданул учетчика коленом в пах и вскочил на ноги — его противник хрипло стонал от боли и кат ался по земле.

На мгновение пикетчики и сборщики замерли друг перед другом, потом последние пустились наутек, но слишком поздно: ребята Сэма с криками и руганью налетели на них, быстро сломили сопротивление и, не скупясь на удары, погнали прочь.

Джим стоял чуть поодаль. Вот он увидел, что один из сборщиков собирается улизнуть, поднял с земли твердый ком, запустил в беглеца и угодил тому прямо в крестец. Человек упал, его тут же окружили пикетчики, принялись бить ногами, топтать, слышались лишь крики поверженного. А Джим равнодушно созерцал учетчика: лицо у того побелело от боли, покрылось испариной.

Сэм выбрался из толпы дерущихся и подбежал к тем, кто затаптывал упавшего.

— Кончай, ребята, вы что, спятили?! — заорал он.

А они все били и били, и из глоток их вырывался рык, на губах выступила пена, Сэм схватил пустой ящик, двинул кому-то по голове.

— До смерти не бейте! — крикнул он. — Не бить до смерти!

Слепая ярость как нахлынула, так и схлынула — враз. Пикетчики, тяжело дыша, отошли от своих жертв. Джим с холодным сердцем посмотрел на лежавших и стонавших, их было человек десять, лица у всех расквашены. У одного разорвана губа, видны окровавленные десны и зубы; другой горько, по-детски плакал — ему вывихнули руку в локте. Сейчас злоба спала и пикетчикам было тошно смотреть, что натворили они, точно ядом, напитанные гневом. И силы оставили их: вот один схватился за голову, будто от нестерпимой мигрен и. А другой неожиданно завертелся волчком и захрипел. С дальнего конца яблоневой аллеи хлопнул ружейный выстрел. Оттуда бежали пятеро, приостанавливались, стреляли и бежали дальше, вперед.

Пикетчики бросились врассыпную, стараясь меж яблонями скрыться от пуль.

Джим побежал вместе со всеми. В душе у него поднимался крик: «Против ружей нам не выстоять!» — Слезы застили глаза. Вот что-то крепко ударило в плечо, он едва не упал.

Пикетчики добежали до дороги, перескочили за обочину, то и дело оглядываясь.

Последним бежал Сэм, рядом — Джим.

— Все! Они отстали! — крикнул он.

Однако, поддавшись слепому страху, многие пикетчики бежали дальше, искали спасение за поворотом. Сэм догнал основную группу.

— Да остановитесь же вы! Успокойтесь! Никто больше за вами не гонится!

Они остановились на обочине, перевели дух.

— Кто из наших пострадал? — спросил Сэм.

Пикетчики лишь переглядывались. Джим сказал:

— Я видел, как одного подстрелили.

— Ну, ничего, авось оправится. Его в грудь ранили. — Сэм пристально взглянул на Джима. — А с тобой-то что, парень? Вон кровищи сколько.

— Где?

— Да вся спина в крови.

— Может, на сук напоролся?

— Как бы не так! — Сэм стянул голубую куртку с плеч Джима. — Тебя кое-что пострашней оцарапало. Рукой двинуть можешь?

— Могу, только онемела чуток.

— Значит, кость не задета. Только сухожилие. Крепкая у тебя броня, парень. И крови, видно, не так уж много потерял. Ну, что, ребята, возвращаемся? Сейчас легавых целая стая налетит.

Пикетчики быстро зашагали вдоль дороги. Сэм обратился к Джиму:

— Если сил маловато, давай помогу.

— У меня-то сил хватит. А вот у всех у нас маловато.

Сэм горько вздохнул.

— Да, мы смельчаки, когда нас в пять раз больше: отбивных понаделали из предателей.

Джим спросил:

— Убили кого?

— Вроде нет. Хотя кое-кто долго себя не узнает.

— Господи! Страшно смотреть! Ты видел того, что с порванной губой?

— Не беда, зашьют. А что нам оставалось делать? Что? Если «незваные гости» на нашу сторону не перейдут, так надо их хоть попугать.

— Понятно, я вовсе о них и не беспокоюсь, — бросил Джим.

Далеко впереди завыла сирена. Сэм приказал:

— Прыгайте в канаву, ребята! Всем живо в канаву! Легавые едут! — и оглянулся, проверяя, все ли затаились в глубокой придорожной канаве. Мимо пророкотали полицейские мотоциклы, скрылись за поворотом, следом проехала машина «скорой помощи». Никто не подн ял головы, пока за поворотом не смолк шум моторов. Сэм вскочил первым.

— Вставай, ребята! Сматываемся!

Быстро, едва ли не бегом, продолжали путь. Близился закат, и на дороге обозначились голубоватые сумеречные тени. Тяжелая туча наползала на солнце носом огромного корабля, на котором играли пурпурные блики. Протарахтела, возвращаясь, «скорая помощь», и пикетчикам вновь пришлось нырнуть в канаву. Потом проехали мотоциклы, медленнее на этот раз, полицейские осматривали межрядья, в придорожную канаву они не заглянули.

К вечеру пикетчики возвратились в лагерь. Джим едва держался на ногах. Плечо жгло огнем — казалось, в ране обнажился каждый нерв. Люди разбрелись по палаткам.

К Джиму направился Мак, заметив, что тот бледен, прибавил шагу.

— Что стряслось, Джим? Тебя ранили?

— Так, пустяки. Сэм говорит, плечо прострелили. Мне-то не видно. Ничего, терпеть можно.

Мак потемнел лицом.

— Не нужно было тебя посылать, словно предчувствовал.

— Это почему же? Что ж, сидеть сложа руки?

— Да как бы лежать сложа руки не пришлось! За тобой глаз да глаз нужен. Пошли, доктор тебя осмотрит. Только что здесь был. А, вон он. Эй, док!

И они отвели Джима в белую палатку.

— Мы ее только что получили. Решили под госпиталь определить, пояснил Мак.

Быстро надвинулась осенняя ночь, да к тому же небо на западе заволокла огромная туча. Мак держал фонарь, а Бертон, закатав рукав рубашки раненого, промыл рану теплой водой с марганцовкой.

— Повезло вам, — сказал он. — Попади пуля в кость, все плечо бы разнесло. А так она насквозь прошла, только мышцу пробуравила. Конечно, пока рукой не очень-то пошевелишь.

Он сноровисто прочистил рану с помощью зонда, перевязал, залепил сверху пластырем.

— Здоровее здорового будете. Денька два потерпите. Я, Мак, собираюсь проведать Альфа Андерсона. Пойдете со мной?

— О чем речь, конечно! А Джим пусть кофе выпьет, и сунул тому в руку жестяную кружку с черным, скверным кофе. — Садись, — предложил он. Придвинул ящик и усадил Джима, сам устроился подле него на земле. Ну, так что у вас там случилось?

— Мы на этих пришлых иуд наткнулись, ну и ребята давай их лупить. Удержу не знали. Сколько морд расквасили.

— Знаю, — тихо проговорил Мак. — Ужасно, но что поделать, они к нам переходить не хотели. Мы вынуждены так поступать. Конечно, неприятно смотреть, когда режут овцу, но ведь нам нужна баранина… Ну, а дальше что?

— Потом прибежали пятеро и открыли стрельбу. Наши — деру, только пятки засверкали. Не устояли.

— Да и как им устоять, Джим? Против ружей голыми руками не повоюешь.

— Я и не заметил, как меня ранило. Видел, как один из наших упал. Не знаю, убит или ранен.

— Да, картинка что надо. Другие пикеты удачливее: привели с собой человек тридцать из «подменщиков», что на нашу работу позарились. Просто позвали с собой, те и пошли. — Мак тронул Джима за ногу. — Ну, как плечо-то, болит?

— Немного.

— Да, чуть не забыл. Похоже, у нас вожак сменится.

— Что, Дейкина сместили?

— Нет, но считай, его уже нет. Дик сообщил, кто достал одеяла. Ну, отрядил Дейкин шестерых и поехал с ними на своем новехоньком грузовичке. Один из этих шестерых потом вернулся и рассказал, как дело было. Погрузили, значит, они эти одеяла и обратно. Не успели из города выехать, шину прокололи — на дороге кто-то гвоздей понатыкал. Остановились шину сменить. Тут откуда ни возьмись — дюжина молодчиков с винтовками, одни их окружили, не пускают, а другие в пух и прах разнесли грузовик, даже остов сожгли. А Дейкин стоит, — на него ружье нацелено, сначала побледнел, как смерть, потом посинел, да как завоет — ни дать, ни взять — волк, — да как бросится на своих обидчиков; его в ногу ранили, а ему хоть бы что! Бежать не может, так пополз, на губах — пена, как у бешеной собаки, в общем, свихнулся мужик, понимаешь, свихнулся! Видать, он этот грузовик пуще жизни любил. Парень тот, что вернулся, говорит, смотреть на это нет сил: как он полз за ними, хотел укусить. Рычал — ну, точно, бешеный. Потом полиция появ илась, и молодчиков этих, «бдительных», как корова языком слизнула. Подняли Дейкина, потащили с собой. Парень, что рассказывал, сам за эвкалиптом схоронился. Говорит, Дейкин как вцепится зубами легавому в руку точно клещами, намертво, пришлось отверткой ему в зубы ткнуть, чтобы отпустил. Да, а я еще про него говорил, вот, дескать, железный человек, не дрогнет. Сейчас он в тюряге. Я думаю, на его место Лондона выберут.

— Да, Дейкин и мне казался волевым человеком. Слава богу, я до его грузовика и пальцем не дотронулся.

Мак наскреб рукой кучку земли, пришлепнул сверху.

— Беспокоюсь я, Джим. Дик сегодня продуктов не прислал. И весточки никакой, одни только одеяла. Сегодня еще сварят остатки фасоли со свиными костями, а назавтра — лишь немного маисовой каши.

— Ты думаешь, он попался?

Мак похлопал рукой по земляной пирамидке.

— Дик — парень не промах. Вряд ли его схватили. Что случилось — не знаю. А жратву раздобыть надо. Если ребят вовремя не покормишь — пиши пропало.

— Может, он ничего не сумел набрать. Прислал утром свинью — и все.

— Да, и ее уже съели с фасолью. Дик знает, как много нужно, чтобы прокормить такую ораву. Он уже должен был собрать на подмогу наших сторонников.

— Ну, а как настроение у ребят?

— Сейчас получше. Сегодня они получили хорошую встряску. Конечно, боевого запала надолго не хватит, но завтра похороны убитого товарища тоже на время их дух поднимет, — он выглянул из палатки. — Ты только посмотри, какая тучища! — Выбрался наружу, за драл голову. Огромная черная туча заполонила небо. Набежал колючий ветер, погнал пыль, дым костров, захлопал брезентом палаток, всколыхнул кроны яблонь окрест.

— Похоже, не обойдется без дождя, — заметил Мак. Эх, до чего ж некстати! Зальет наш лагерь как крысиную нору.

— Мак, что ты все волнуешься: то ли будет, то ли нет. Чего беспокоиться? Ребята и под открытым небом ночевали, не привыкать. И от дождя не размокнут. Ты напрасно дергаешься.

Мак снова уселся на землю.

— Может, и напрасно. Ты прав, Джим. Может, мне уже мерещится, только я очень боюсь за нашу забастовку. Столько раз наши труды шли насмарку.

— Ну и что? Ну и что ж, что насмарку? Ты сам говорил, главное, чтоб волнения не затухали.

— Да помню. Не в том дело, продержимся мы еще день-другой или нет. Главное, ребята не забудут, как убили Джоя, как разбили грузовик Дейкина.

— Ты, Мак, прямо как старуха причитаешь.

— Понимаешь, это моя забастовка, вроде как детище. И вот сейчас на моих глазах оно гибнет.

— Да не придумывай!

— Не тебе судить!

— Я как раз думал об этом утром. Ты хорошо знаешь историю?

— Так, чуть-чуть. Чему в школе научили. А что?

— Помнишь, как греки победили при Саламине?

— Учил, наверное, но не помню.

— Так вот, греческий флот оказался заперт в тесной бухте. Охота на край света сбежать. А тут на них персидская армада прет. Ну, командир греков видит, что настроение у людей совсем не боевое, и шлет персам совет, чтоб те все пути к отступлению им, грек ам, отрезали. Смотрят греки утром: без боя не убежать, не увильнуть И дали персам бой. Разбили их флот наголову. — Джим замолчал.

Мимо стали проходить люди — на плитах разогревалась еда.

Мак похлопал ладонью по земле.

— Я понял тебя, Джим. Пока еще не время, но, как знать, вдруг и твой совет пригодится. Мысль хорошая, и грустно добавил: — Я взял тебя сюда, чтобы учить, а, выходит, сам учусь у тебя.

— Чушь!

— Ну, чушь, так чушь! Любопытно, как это люди всегда точно определяют, когда еда готова. Прямо телепатия какая-то. А может, и у людей такое же, как у стервятников, чутье? Видишь, потянулись. Пойдем-ка и мы с тобой, Джим, перекусим.