Иерихонские трубы

Глава 9

— Ну, вот и всё. Зажмите рукой ватку и не отпускайте минут десять. Ну, как, полегче вам? — спросил Колапушина немолодой, седой человек. — Нет, нет — вы пока не поднимайтесь, полежите ещё немного. — Я вам такой коктейль намешал — не хуже, чем в «Метрополе». А то встанете резко, и голова может закружиться.

Дикая головная боль, казалось, выдавливающая глаза из орбит, нехотя отступала. Прошло противное чувство тошноты, окаменевшие плечи, шея и затылок постепенно избавлялись от сковывающей тяжести, стеснение в груди уменьшилось и, наконец, Колапушин смог свободно вздохнуть. Оказывается, он лежал на диване в приёмной, куда, как он смутно помнил, его привели Немигайло с Витей.

— Спасибо, доктор — поблагодарил он более или менее нормальным голосом — а что это я, будто горю весь?

— Это от лекарства, так и должно быть, Не беспокойтесь, скоро пройдёт.

— А вы говорите — рыбки… — облегчённо пробасил, откуда-то сбоку, Немигайло — Ничего, ничего, сейчас домой — Азнавура… Ив Монтана послушаем, тихонечко так… Говорил же я вам — будет культурный шок.

— Подожди, ты, Егор — уже нормальным голосом, сказал Колапушин — кажется, ты был прав, что-то не то с этой Шаманкой.

— При чём тут Шаманка? Там всего две записи её были, остальное «техно». Вот этот «бум-бум-бум» вас и ухайдакал.

— Какое, остальное? Сколько же времени я эту музыку слушал?

— Минут двадцать, не меньше. Потом я увидел, что вы «поплыли» и выключил.

— Мне кажется, вы ошибаетесь, молодой человек — подал голос врач — первопричиной совсем не музыка была. Вот, ответьте, — обратился он к Колапушину — вы спите достаточно?

— Если бы, доктор — вздохнул Колапушин — бывает и по двое суток без сна.

— Так я и думал. Питаетесь тоже, наверняка, кое-как и нерегулярно?

Колапушин утвердительно кивнул.

— Вот-вот. А главное — нервы.

— Это точно — подтвердил Немигайло — на службе сплошные стрессы.

— Сегодня волнений много было?

Вспомнив весь сегодняшний суматошный, и вымотавший душу день, Колапушин только тяжело вздохнул.

— Плюс жара. И по телевизору передавали: подходит атмосферный фронт — подытожил врач — вот вам и гипертонический криз. А этот ваш «бум-бум» не при чём.

— Как это не при чём, — возмутился Немигайло, — когда после него сразу?!..

— После него не значит — вследствие него. Это, знаете ли, как пружина — сжимается, сжимается и вдруг бац — и лопнет. Любой сильный раздражитель может спровоцировать скачок давления. Вы ведь тоже там были — и ничего.

— Сравнили! Я семейный, ухоженный, и ничего в искусстве не понимаю. А Арсений Петрович у нас, натура тонкая…

— Не надо, Егор — запротестовал Колапушин. Но Немигайло замахал на него рукой и убеждённо продолжил: — Это «техно» вам так подгадило. Я вам докажу! Вот, скажите, доктор, — обратился он к врачу — вы Балясину, покойному, такой же диагноз ставили?

— Не обольщайтесь внешним сходством явлений. У Жени прежде всего была депрессия, кстати достаточно легко объяснимая. Как раз в основном из-за неё и были все эти спазмы коронарных сосудов. Серьёзных соматических заболеваний, в том числе и сердца, у него не было. Он, месяца два назад, делал кардиограмму — ничего особенного, так — лёгкая стенокардия, приступы которой купируются достаточно простыми способами. Так что это чисто внешнее сходство, не более.

Почти пришедший в себя Колапушин сообразил, что этот седой немолодой человек и есть Геннадий Алексеевич Фартуков — тот самый врач, который лечил Балясина, и при котором Балясин умер.

— А его можно было спасти? — спросил он, осторожно поднимаясь в сидячее положение.

Фартуков горестно вздохнул.

— Смерть, знаете ли, не предполагает сослагательного наклонения. Мне позвонили, сказали, что Жене плохо с сердцем. Но, ведь, у него несколько приступов стенокардии было за последний месяц. Если бы я знал, что у него сильные боли в груди и рука отнялась, сразу, по телефону, велел бы вызвать «Скорую». А так… успел только вколоть, что с собой было, конечно, этого недостаточно. Здесь специализированная бригада нужна была. У них и оборудование в машине, и медикаменты соответствующие.

— А что же вы сами «Скорую» не вызвали, когда приехали?

— Женя сильно протестовал, лучше его было в такой момент не беспокоить. Да и они тоже могли не успеть — аритмия нарастала. Тут ведь, знаете — как повезёт: есть ли в данный момент свободная кардиологическая бригада, как быстро ей вызов передадут, откуда им ехать придётся? Мы могли намного быстрее до больницы доехать, но… не успели вот. А вам что — нужно виноватых найти?

— Нет, нет, мы просто выясняем обстоятельства. Тут, понимаете, есть некоторые странные вещи.

— Да, обстоятельства не совсем обычные — грустно ухмыльнулся Фартуков, вспоминая «странные вещи». — Но сломался он из-за смерти Вари. Это очевидно.

— Как сломался?

— Да… по-русски. Сутками слушал её песни, пил, психовал.

— Это точно — убеждённо подтвердил Немигайло — крыша у него съехала.

— Что-то вроде. Он за три дня до смерти имел со мной разговор. Очень, знаете ли, странный. Но, я же не психиатр, мне трудно судить — патология это, то, что он говорил, или нет. Да и не совсем трезвый он был.

— Случаем, не про Иерихонские трубы? — снова сел на своего конька Немигайло.

— Нет. Он интересовался чёрной магией. Привидениями, проклятиями.

— А, что, вы и в этом сечёте?

— Да, нет, — усмехнулся Фартуков — не секу. Женя пытался выяснить, как к этому относится медицина.

— И как она относится?

— Никак. Есть наука, а есть шарлатаны.

— Нет, но бывает же что-то. Я, вот, читал…

— Бывает. До сих пор у диких племён, где-нибудь в Африке, действуют и колдуны, и маги всякие, или как там они называются. Иногда они добиваются поразительных результатов, пока необъяснимых. Но в медицине нельзя пользоваться необъяснимыми методами — это может привести к страшным последствиям. А те, что у нас шуруют… Эти практически поголовно жулики, использующие определённые свойства человеческой психики. Методы, которыми они пользуются, известны с древнейших времён, но им продолжают верить, это свойственно многим людям — слепая вера в различную таинственность и мистику вместо разумного подхода.

— И Балясин тоже верил?

— У Балясина… скорее всего у него был тяжёлый невроз, навязчивое состояние на почве нервного шока.

— Белая горячка?!

— Белая горячка, это несколько из другой области — он до неё не допился. Только, знаете, кроме белой горячки, нас иногда мучает совесть, простите за выражение.

— Думаете, она его мучила?

— Мне кажется, да. Перед смертью он вспомнил о Боге.

— О Боге? — заинтересовался Колапушин — Капсулев нам ничего об этом не рассказывал.

— А он скорее всего и не слышал. Это перед самой смертью было, в машине. Там музыка очень громко играла — Женя попросил включить.

— Значит, о Боге — задумчиво повторил Колапушин, — а вы точнее не сможете вспомнить?

— Постараюсь, хотя, сами понимаете, сердце у него остановилось, буквально тут же. Так: сначала он сказал — «Голос Бога» — нет, слово голос он повторил два раза… Вот так: «Голос… Голос Бога…» Он ещё с расстановкой говорил, и в глазах было такое выражение, как будто он, действительно, услышал чей-то голос.

— Это всё, что он сказал?

— Нет. Я стараюсь вспомнить… значит… потом он сказал кажется так: — «Как просто…» — потом опять повторил: — «Голос Бога» — и… да, правильно, он сказал: «Лука же говорил». А потом он, почему-то, засмеялся и сказал, что я идиот.

— И всё? Это были его последние слова?

— По-моему, да. Ведь сразу после этих слов сердце и остановилось. Нет, вру! Он, действительно сказал что-то ещё… о трубах, кажется.

— Это не могло быть бредом?

— Не думаю… Хотя, сами понимаете… кардиогенный шок.

— Да, конечно. Здесь невозможно сказать что-то определённое.

Колапушин рассеянно посмотрел на Фартукова и, задумавшись, обвёл глазами приёмную. Его взгляд случайно упал на «дипломат» врача, который так и стоял раскрытым на стуле около дивана. Неожиданно он увидел кончик чего-то маленького, но очень знакомого. Стараясь, чтобы голос не выдал его удивления, он спокойно сказал:

— Егор, ты не подойдёшь поближе?

— Да, Арсений Петрович. Чего, помочь встать?

— Нет, постой здесь, пока. Я, вот, у доктора хочу спросить: доктор, а вас совесть не мучит?

— Я вас, как-то не понял.

— Сейчас поймёте, — пообещал Колапушин и, неприлично ткнув пальцем в раскрытый чемоданчик, спросил у Немигайло: — Егор, ты там ничего знакомого не видишь?

Немигайло присмотрелся внимательнее и его брови, от изумления полезли на лоб.

— Кокаин?

— Он, родимый, кто, как не он? — Очень похоже, передразнил Немигайло Колапушин и, повернувшись к покрасневшему доктору, поинтересовался: — И как же вы прикажете это понимать?

Смутившийся доктор попытался схватить чемоданчик, но Немигайло, лёгким движением руки, пресёк эти бессильные поползновения.

— Я… Нет… Вы мне подбросили!

— И зачем нам это нужно, доктор? Вы же врач! Как вы могли?!

— А что вы обо мне знаете? — Фартуков, чуть не плакал. — Я уже старый человек, вынужден был из клиники уйти. У меня мама ещё жива, ей восемьдесят четыре года, и она лежит неподвижно — перелом шейки бедра. В её годы — это не зарастает. Нужна операция — протез сустава поставить, но денег нет, и такое количество их мне не заработать. Я на специальный пневматический матрас, чтобы пролежней не было, еле наскрёб. Её нельзя надолго оставлять — она умереть может без меня. Вот — пристроился, в нескольких фирмах рядом с домом — лечу, консультирую, из запоев вывожу. Мальчишки — жирные, наглые, наворовавшиеся смотрят на меня как на лакея, хамят, «тыкают». Дёргают днём, ночью — на любую истерику или царапину. Я десяткам тысяч людей за свою жизнь помог — и что? У меня, сейчас, даже стаж не идёт. Вы что думаете, Балясин без меня кокаин не достал бы? Да в их кругах это, как сигарету выкурить — насмотрелся! Так я хотя бы контролировать мог. Господи! Только бы мама не узнала.

— Что же, Геннадий Алексеевич, — помолчав, сказал Колапушин — на ваше счастье, по новому закону, наркоман имеет право держать при себе одну дозу наркотика. Будем считать, что вы наркоман и это одна доза. Но, это последний раз! Если до нас дойдёт хоть что-то ещё, пеняйте на себя!

— Тогда, доктор, я сам вашим лечением займусь, — ухмыльнулся Немигайло.

— А вы, Геннадий Алексеевич, расскажете нам всё то, что от нас здесь так тщательно скрывают.

— Но я же почти ничего не знаю.

— Рассказывайте то, что знаете. А ты, Егор, принеси пока Библию из кабинета и найди там Евангелие от Луки. Не беспокойся, — добавил Колапушин, уловив лёгкое протестующее движение Немигайло — Геннадий Алексеевич не будет со мной драться.

Пока Немигайло ходил за Библией, Фартуков хранил угрюмое молчание.

— Здоровое оно, это Евангелие от Луки — провозгласил вернувшийся Немигайло. — Чего же ему Лука этот наговорил?

— Понятия не имею — хмуро отозвался доктор — на эти темы Женя никогда со мной не разговаривал.

— За что же его совесть мучила, — спросил Колапушин.

— Я думаю за то, что спьяну отдал ей ключи от «Мерседеса».

— А чёрная магия тут при чём?

— Я же говорил, у него было навязчивое состояние. Он помешался на колдовстве. Считал, что ведьма его прокляла за свою смерть.

— Он был верующим?

— Да нет же. Просто… надо было знать Шаманку. Настоящая ведьма. Я с ней однажды столкнулся в коридоре, она так глянула — у меня «дипломат» из рук выпал.

— Так что — они все здесь боятся ведьму?!

— Ведьму, или не ведьму — я не знаю. Но, только, здесь действительно происходит что-то странное, и не только с Женей.

— А с кем ещё?

— Мне сложно сказать обо всех, но, Белла, например, на грани болезни. Дмитрий Александрович сам не свой, последнее время. Даже Виктор, их охранник, и тот изменился — раньше он намного жизнерадостнее был.

— А может быть, это от вашего кокаина, доктор?

— Нет, нет, — замахал руками Фартуков — никто из них не наркоман — я врач, я вижу.

— Как никто, а Балясин?

— И он тоже. Ни один настоящий наркоман не стал бы употреблять наркотики вместе с водкой. Он, просто, уже не знал, в чём найти спасение.

— Но ведь есть всякие успокаивающие лекарства. Почему же вы их ему не дали?

— Я пробовал, — горько усмехнулся доктор, — но он от них категорически отказывался.

— Это что — психоз?

— Сложный вопрос. При подобных психозах, обычно, отказываются от любых лекарств. А здесь… Им, как будто, руководила чужая злая воля. Он пытался спастись водкой, наркотиками, но ничего не помогало.

— Так, сумасшедший он был, или нет?

— Вы знаете, я употребил бы другой термин — старинный. Душевнобольной — это точнее. Понимаете, он не был сумасшедшим — просто, у него болела душа.

— Ну и как вы можете всё это объяснить?

— Как врач, а я всё-таки не такой уж плохой терапевт, поверьте, так вот — как врач я этого объяснить не мог.

Несколько странное выражение лица Фартукова в то время, когда он говорил слова: «как врач» и, какая-то непонятная интонация его речи заставили Колапушина задать ему вопрос:

— А, если бы вы не были врачом и наблюдали всё то же самое, что бы вы сказали?

— Как простой человек? — Фартуков поколебался несколько секунд и ответил: — Как простой человек я бы сказал, что на Балясина навели порчу.