Иерихонские трубы

Глава 13

— … Вот они, Арсений Петрович, бизнесмены-то наши. Балясин как ему помог, а он… Мог бы к себе пригласить пожить, раз такое дело — один ведь в квартире. Видели обстановочку? Не попади он в эту фирму — было бы у него такое?

Любой, даже самый длинный и трудный день, когда-нибудь, да кончается. Этот, тоже, не стал исключением. Хотя от асфальта и стен домов всё ещё шла удушливая, вонючая городская жара, но воздух уже начинал свежеть, а на столбах, щёлкая и мигая, один за другим загорались фонари. Вымотанному Колапушину совсем не хотелось разговаривать, а тем более думать, но отвязаться от Егора было делом нереальным.

— Не рановато ты выводы начал делать, Егор? Смотри, сколько он с ним возился: и альбом этот доделывал, и врача вызывал, и уговаривал отдохнуть поехать. Даже ночевать там остался — за друга беспокоился. А домой… думаешь легко жить вместе с человеком в таком состоянии? Да и не так уж он одинок. Я руки сполоснуть заходил, так в ванной халат висит явно женский, косметика какая-то у зеркала. Потом, откуда мы знаем: может он его и приглашал, а Балясин сам не захотел. Белла, помнишь, говорила, что он и в больницу в нетрезвом виде не хотел ехать.

— Всё равно, как-то… не по-людски.

— Ты не устал ещё?

— Нет, ну… работать то надо. Лютиков спросит…

— Работать, работать… — проворчал Колапушин. — Нельзя всё время работать — думать тоже иногда полезно. Или, что, по-твоему, нам сейчас надо нарисовать пятиугольник магический, чёрные свечки зажечь и Люцифера вызвать попробовать?

Пару десятков шагов сыщики прошли молча. Колапушин начал надеяться, что Немигайло, наконец, иссяк, но Егор разрушил эту надежду самым бессовестным образом.

— Значит, точно, всё дело в музыке!

— С чего ты взял?

— Ну, как же? Балясин слушал и помер. Капсулев её послушал — тоже еле живой остался. Вам плохо стало. Белла там работает, слышит её постоянно и ходит сама не своя. Рыбки, и те сдохли! Всё получается одно к одному.

— Шампунь у тебя получается — какао и винегрет в одном флаконе. Зациклился на своей идее, и видеть не желаешь, что всё это, друг к другу не имеет ни малейшего отношения. Давай разберёмся: что, Балясину мало неприятностей выпало за последнее время? То-то. А он и сам дополнительно своё здоровье гробил. В кабинете мы с тобой вместе были — да, мне плохо стало, но ты то как огурчик! Я тоже на пару секунд подумал, как и ты, когда Витя про Капсулева рассказал. Ну и что? Витя тот же диск слушал, и хоть бы хны. Белла, вообще «техно» не выносит, а уж Шаманку слушать — ёё не заставишь и под дулом автомата. Фирма музыкальная, вот нам и чудится, что всё из-за музыки.

— Нет, Арсений Петрович! — Немигайло распалился так, что Колапушин начал всерьёз опасаться: не грохнется ли он на ступеньках подземного перехода, по которым они, как раз и спускались. — Не один я так думаю. Неужели не поняли, в чём тут тайна?

— Где уж мне. Может, познакомишь, со знающими людьми? Где их искать прикажешь?

— А мы уже пришли.

— Куда?

— К тем, кто давно всё понял.

Удивительно, но утренние старички всё ещё стояли со своими плакатами на том же самом месте. Только теперь, лозунг: «Запретить сатанинскую музыку!», за которым утром пытался спрятаться Мотыльков, был в руках у Анны Сергеевны.

— Вот! — торжествующе ткнул Немигайло пальцем в один из плакатов, налепленных на стену перехода: «Запретить придуманную „Моссадом“ и КГБ „техно“ и „рейв“ музыку!». — Мы, с вами, должны доказать всю пагубность этой сатанинской музыки!

— «Правильно!» «Запретить Сатану!» немедленно понеслись отклики из толпы взволновавшихся стариков.

— Бог ты мой! — Колапушин схватил Немигайло за рукав и оттащил подальше. — Ты, что, не понимаешь, что это психически больные?

— Может, они не всю жизнь сумасшедшими были? Вот, Анна Сергеевна — она инвалид войны. А старик этот говорил, что доктором наук был.

— Да не был он никаким доктором наук! Он сказал — потенциальным, понимаешь? Хотел быть — но не был. Не мог он им стать, болен он. Шизофрения, наверное. А бабуся — контуженная на фронте, потому и инвалид.

— Ну и что, что больные. И больной человек может правду знать.

— Вот ты и доказывай эту правду. А я займусь делом!

Немигайло, с досадой, посмотрел вслед, решительно удаляющемуся по переходу Колапушину, и стал рыться в карманах, соображая: куда же это он мог засунуть казённую телефонную карточку.

— …Она его тоже любила, а он жену боялся — возбуждённо кричал Немигайло в трубку таксофона. — А та на случай смерти проклятье написала, и в офисе у него заныкала…

— Ты громче, слышно плохо! — Взволнованный Лютиков даже привстал со своего кресла — А жена-то, кого любила? Себя?.. А старуха кого?.. Мимо проходила?!.. Ты меня запутал совсем. Но всё выясни досконально! Давай, рапортуй скорей, я пока здесь буду.

— Я отрапортую, Савелий Игнатьевич. Только эксперимент один проведу и отрапортую.

Пройдя пару кварталов, Колапушин, наконец, успокоился. Надо было позвонить Лютикову, пока тот не лёг спать. Присев на скамейку в небольшом скверике между домами, Колапушин достал сотовый телефон:

— Добрый вечер, Савелий Игнатьевич. Ваша жена сказала, что вы ещё на службе.

— Арсений? Ну, слава Богу, наконец-то. Рассказывай, какие дела.

— Сам не пойму пока. С одной стороны — никаких признаков, что эта смерть насильственная, а с другой — дребедень какая-то всё время вылезает: ведьмы, проклятья, заклинания спрятанные.

— Да, заклинанья к делу не пришьёшь. А почему у вас с Немигайло опять версии разные?

— Он считает, что всё из-за музыки, а я ещё кое-что хочу проверить. Тут неожиданно ещё один фигурант проявился — муж Анфисы бывший. Говорят, что он из-за неё самоубийством жизнь кончить пытался. Только уже много лет с тех пор прошло, вряд ли он к этому причастен. Но Балясин вспомнил перед смертью какие-то его слова. Возможно, это нам что-то и даст. Завтра, прямо с утра и выясню.

— Сегодня, Арсений, сегодня. Ты не представляешь, что творится. И с ревностью ты не прав — я то знаю, какие случаи бывают. А вообще, обе они ведьмы, вот, что я тебе скажу. Из-за них мужики, как мухи мрут.

— Да я сам не успокоюсь, пока со всеми этими ведьмами и чёрной магией не разберусь. Что-то здесь не так. Только завтра — сил уже просто нет.

— Арсений, дружок, сегодня! Сегодня надо. Тут уже из управления интересовались. Народные артисты названивают. Из двух газет приходили! А завтра ещё из трёх собираются — звонили уже.

— Так что, мы теперь и жёлтую прессу обслуживаем?

— А общественное мнение — знаешь что это такое?

— Савелий Игнатьевич, уже ночь почти, ну сколько можно? У меня в жизни давление не подскакивало, а сегодня — на тебе.

— Арсений, дорогой — три… ну, хочешь — пять отгулов дам! Поедешь куда-нибудь, рыбку половишь.

— Да что узнавать — какая ревность, через столько лет?… Нет, изменяла она этому или нет, я не проверял… Но ревновала сильно… Ну, хорошо. Даю на него данные — пробейте адрес по ЦАБу.

— Арсений, поторопись, родной. Тут уже депутат Думы звонил… Да, чёрт с ним я и сам уже, пока финал не узнаю, спать не лягу! Ну, с Богом.

Полковник Лютиков положил трубку и снова взялся за открытый любовный роман, но тут же отбросил его в сторону. Страсти по Шаманке совершенно не давали ему сосредоточиться на любимой литературе.

Гриша, шестнадцатилетний племянник Егора, был весьма доволен. Ещё бы — теперь мать и слова не скажет, что он ерундой занимается, вместо того, чтобы уроки делать. Вот и Уголовный розыск не смог без него обойтись. Плохо только, что дядя Егор тупой такой — не рубит совершенно — нельзя настоящую музыку тихо слушать, что это — симфония что ли?

— Вот, дядя Егор, то было «техно», а это уже «рейв» — в который раз пришлось объяснять одно и то же.

— А какая разница?

— Ну, если «техно» это бум-бум-бум, то «рейв» — бум-бум, бум-бум. Понимаешь?

— И зачем покупать их так много, когда они все похожи друг на друга, эти бум-бумы?

— О, Господи!.. Дай мне силы. Ты, дядя Егор, не ловишь фишку.

— Ты обещал и насчёт фишки…

— Сначала, ты ловишь фишку. Если фишка ловится, то начинаешь её рубить.

— Понятно… — озадаченно протянул Немигайло — А бывает так, что фишка ловится, но не рубится?

— Правильный вопрос задаёшь. Если фишка не рубится, то это, как бы, уже не твоя эстетика. А вот, если рубится, тогда ты начинаешь тащиться, переться, колбаситься, короче…

— Я, вот, послушал, и ничего — крокодил не ловится…

— Так надо, хотя бы, разочков десять послушать.

— Десять?!

Гриша, в очередной раз вздохнул над этой непробиваемой тупостью и, с философской важностью, заметил:

— Если откровенно: это нельзя просто слушать. К этому надо придти.

Немигайло мученически закатил глаза, но выхода не было — лучшего эксперта по этим вопросам ему было не сыскать. Из больших чёрных колонок опять с грохотом начало вываливаться то, что племянник Гришка почему-то называл музыкой.