Игра без правил

Глава 21

Комбат, заложив правую руку в карман еще необмятых, с иголочки, брюк и небрежно перекидывая из угла в угол рта незажженную сигарету, свернул во двор.

Несмотря на позднее время, во дворе оказалось на удивление светло: над каждым подъездом горел фонарь, и еще пять или шесть фонарей источали призрачный зеленоватый свет с верхушек столбов напротив.

Внутридворовый проезд был в идеальном состоянии – ни ухаба, ни трещинки. Пока Борис Иванович неторопливо огибал торец здания, во двор один за другим въехали три сверкающих лаком автомобиля, лишь один из которых был произведен в России, да и тот оказался великолепно сохранившейся "Чайкой". Высадив седоков, автомобили уехали, солидно фырча выхлопными трубами. "Беспокойно тут, однако, по вечерам, – подумал Рублев. – Интересно, как жильцы реагируют? Неужели жалоб не строчат?"

Впрочем, он тут же решил, что с жильцами, видимо, все давно улажено: ночное оживление во дворе наверняка причиняло им кое-какие неудобства, но зато Комбат мог поспорить на что угодно, что с того самого дня, как в подвале дома обосновался Горохов со своей братвой, вся окрестная шпана забыла дорогу в этот двор, а это, несомненно, стоило некоторых мелких неудобств. К тому же казалось вполне вероятным, что Горохов регулярно выплачивает жильцам небольшие суммы в качестве компенсации за беспокойство. При его размахе это вряд ли было накладно.

"На его месте я бы так и делал, – подумал Комбат. – Да так оно, наверное, и есть. Расходы, конечно, зато жильцы за него горой: благодетель. Светло, чисто, безопасно, да еще и денежки каждый месяц капают.

Чем не жизнь? Чем он там у себя в подвале промышляет, они не знают и знать не хотят. Написано, что физкультурно-оздоровительный комплекс, значит, так оно и есть. Опять же, удобно: сауна под боком, тренажеры всякие. На ночное шоу жильцы вряд ли ходят: это ж сумасшедшие деньги, не у каждого за полгода такая сумма набегает…"

Вывеска, укрепленная на кирпичной стене слева от подъезда, была, как и предупреждал Андрей, неброской. Видимо, Горохов не нуждался в дополнительной рекламе, его дело рекламировало себя само. На скамейке у подъезда сидел, забросив ногу на ногу и покуривая, плечистый парень в приличном сером пиджаке и с тем неуловимым отпечатком врожденной интеллигентности на лице, который, как давно заметил Борис Иванович, был присущ почти всем коренным питерцам независимо от их происхождения, социального положения и профессии. "Ему бы еще очки, – сдерживая усмешку, подумал Рублев, – да убрать эту штуковину, что выпирает слева под мышкой, и получился бы стопроцентный вундеркинд, продукт научно обоснованного скрещивания университетского профессора и учительницы музыки."

Он нацелился было с ходу проскочить мимо "вундеркинда" в подъезд, но оказалось, что расслабленная поза и застывшее на лице молодого человека полусонное мечтательное выражение были сплошной фикцией. Парень быстро, но нерезко поднялся со скамейки и сделал шаг вперед, загораживая дорогу. "Врезать бы тебе, сопляк, чтоб ты ногами накрылся, – подумал Борис Иванович, – да жаль, нельзя, рано. Ну ничего, думаю, мы еще встретимся, если у тебя ума не хватит вовремя ноги унести."

Он вежливо остановился и со старательно разыгранным недоумением воззрился на охранника.

– Прошу прощения, – чистым литературным языком сказал тот, – вы здесь живете или в гости?

– Я, собственно, приехал в "Олимпию", – с надменным удивлением ответил Рублев. – Сауна, знаете ли, пивко… А тебе, вообще-то, что нужно, дружок? Учти, мелочи у меня нет, а крупные я не подаю.

– Комплекс закрыт на спецобслуживание, – все тем же вежливым тоном, но теперь уже с явственно звучавшими металлическими нотками, сообщил молодой человек, никак не прореагировав на "дружка". Видимо, ему приходилось слышать и не такое. – Мне очень жаль, но наши гости не любят, чтобы их беспокоили.

– Это само собой, – снисходительно сказал Борис Иванович. – Беспокойства все не любят, только не у всех хватает денег на охрану, да?

Он сыто рассмеялся собственной шутке, мимоходом испугавшись, что переигрывает: курсов актерского мастерства он не заканчивал, просто как-то не довелось.

Охранник вежливо, но весьма холодно улыбнулся в ответ.

– Прошу вас, – сказал он, пытаясь ненавязчиво оттереть Комбата в сторонку. Комбат про себя подивился его самообладанию. Парень не был профессионалом, и по его глазам Борис Иванович видел, что тот уже на всякий случай прикидывает, куда лучше ударить в первую очередь – в горло или в пах, но голос по-прежнему оставался вежливым, как у хорошо вышколенного официанта.

– Погоди, братец, – голосом начинающего раздражаться барина сказал Рублев, – тут какая-то непонятка, э.., недоразумение. Иван Никодимович мне определенно обещал, что никаких проблем не будет.

Парень на глазах расслабился и сделал шаг назад.

– Что же вы, – с легким упреком произнес он. – Так бы сразу и сказали, что от Ивана Никодимовича.

А то, знаете, всякое бывает. Проходите, прошу вас. Вы ведь у нас впервые?

– Впервые, – кивнул Комбат.

"Интересно, кто такой этот Иван Никодимович? Ну и имечко… Знал бы он, кто и как его использует… Смотри-ка, а пацан даже всех постоянных посетителей знает."

Он попытался всучить охраннику двадцать долларов, но тот сделал обиженное лицо.

– Что вы, – сказал он, – мы с посетителей не берем. У нас с этим строго. Вам по лестнице вниз и налево, а дальше разберетесь. Надеюсь, что вы не в претензии.

– Ну что ты, дружок, – сказал Рублев. – Я же понимаю – служба. Однако у вас тут и вправду строго.

– Это для удобства посетителей, – сказал охранник с дежурной улыбкой.

"Однако, – подумал Борис Иванович. – парнишка не дурак и дисциплину знает. Его бы ко мне в батальон, за месяц бы человеком стал, а так – бандит." Он хотел еще что-то сказать, но тут подъехал еще один автомобиль, и охранник переключил свое внимание на вновь прибывших. Спускаясь в подвал по шикарно отделанной лестнице, Комбат размышлял о том, что и хорошие солдаты, и по-настоящему опасные преступники, годами морочащие голову неповоротливому правосудию, получаются из одного и того же исходного материала, разница только в том, в чьи руки попадет это высококачественное сырье, какой мастер придаст ему окончательную форму.

"Связался бы я, к примеру, в свое время со шпаной, – фантазировал он, с любопытством озираясь вокруг, – сел бы по малолетке, наколол бы деву Марию во все пузо… Ох, и поводил бы я теперь ментов за салом! Плакали бы, ей-богу, как дети! Или тот же Подберезский – чем не гроза района? Ему бы киоски жечь не пришлось, показал бы издалека кулачище свой безразмерный – через минуту торгаши чемодан денег принесли бы…"

По дороге к неприметному коридорчику, бравшему начало сразу за душевыми, он миновал еще троих охранников. Их наверняка было больше, но остальные предпочитали не лезть в глаза, до поры оставаясь в укрытии.

"А и до хрена же их здесь, похоже, – подумал Комбат, и у него немедленно зачесался шрам под лопаткой, ненавязчиво напоминая о том, что пуленепробиваемых людей не бывает. – Ох, до хрена. Ребят бы наших сюда, Андрюху… Как бы они меня тут и в самом деле не укатали, уж больно их много, и все со стволами, а у меня только один пистолет, да и тот водяной – разок помочился, вот и весь боекомплект."

Весело раскрашенная бронированная дверь в конце коридора была распахнута настежь. Сразу за ней начинался лестничный марш ступенек в десять-двенадцать.

Комбат припомнил, что в коридор ему пришлось спускаться по такой же лестнице, и без труда догадался о назначении всех этих архитектурных излишеств. "Солидно, – одобрил он про себя предусмотрительность Горохова, – с умом. С водой в Питере проблем нет и долго еще не будет, а посылать водолазов проверять затопленный подвал – да кому это надо? А если и пошлют, всего и делов-то, что гермодверь изнутри запереть. Ее только вместе со всем домом своротить можно, это тебе не "муль-т-лок" какой-нибудь".

Поднявшись по лестнице, Борис Иванович оказался перед зарешеченным окошком кассы, где ему пришлось, наконец, раскошелиться. Он мысленно поблагодарил Андрея, щедро ссудившего его деньгами в придачу к тем, что у него были. Цена входного билета оказалась в полтора раза больше той, о которой предупреждал его брат.

– Финал, – объяснил кассир. – Дороговато, конечно, но зато какое зрелище!

– А кто дерется? – с безразличным видом спросил Рублев, думая о том, что если Французов не вышел в финал, то выручать здесь скорее всего уже некого.

– Зверь против Кэпа, – сообщил кассир. – У Кэпа удар, как из пушки, но против Зверя он, по-моему, жидковат. У Зверя техника, как у Брюса Ли, загляденье. Ну а потом, конечно, чемпион против Сени.

Имя неизвестного Рублеву Сени прозвучало в устах кассира так, словно он говорил о Вельзевуле или, по меньшей мере, бульдозере с ядерными боеголовками на борту.

У Рублева немного отлегло от сердца. Кэпа можно было перевести как капитана, а значит, Французов был еще жив. "Держись, Юрка, – подумал Комбат, – подкрепление на подходе. Мы им тут дадим жару."

– Ставить будете? – спросил кассир – Ставить? – переспросил Комбат. – Э, где наша не пропадала! Вот, – он выгреб из кармана оставшиеся деньги, – ставлю на Кэпа!

Кассир пожал плечами, подумав, что каждый волен выбрасывать свои деньги на ветер, тем более что сумма была смехотворной – пятьдесят четыре доллара и несколько сот рублей новыми. Он выписал квитанцию и отдал ее этому широкоплечему психу, больше всего похожему на ряженого провинциала. "Гуляет деревня, – подумал кассир. – Интересно, как он сюда попал? Наверное, какой-нибудь родственник направил, и костюмчик оттуда же, не иначе. Только вот денег родственник пожалел, да оно и понятно: с такими ставками хоть доллар имей, хоть десять тысяч, все равно без штанов домой вернешься."

За поворотом коридора Борис Иванович без удивления увидел передвижную аэропортовскую "калитку", предназначенную для выявления металлических предметов, упрятанных в карманы и прочие укромные места на теле пассажиров, в данном случае – зрителей. Возле выкрашенной в матовый синий цвет массивной конструкции, целиком блокировавшей коридор, скучал охранник с автоматом. Рублев улыбнулся ему и шагнул в стальную трубу. Басовито зажужжал зуммер, и охранник вскинул автомат таким четким движением, словно сам являлся неотъемлемой частью механизма.

– Зар-раза, – беззлобно выругался Комбат, выудил из кармана запасные ключи от машины брата и, отдав их охраннику, снова вошел в трубу.

На этот раз обошлось без гудения и повторного досмотра. Охранник вернул ключи, и Борис Иванович наконец смешался с толпой, мало-помалу заполнявшей амфитеатр.

С трудом отыскав свое место, он уселся в удобное кресло и взял с проплывавшего мимо подноса высокий тонкостенный стакан с прозрачной жидкостью янтарного цвета, в которой мелодично позванивали кубики льда. Он не собирался принимать "сто граммов для храбрости", в этом он не нуждался, но в таком месте напитки просто обязаны были быть неплохими, и он не обманулся в своих ожиданиях: в бокале оказался самый настоящий скотч. Комбат с сомнением приподнял брови. Если уж пить крепкое, то он предпочел бы водку, а уж лед в стакане и подавно был ни к чему: в зале было душно, и лед стремительно таял, разбавляя напиток. Борис Иванович заметил, что увешанные камнями и золотом женщины вокруг пьют этот жидкий динамит, как чай с молоком, снова поиграл бровями и осушил свой стакан залпом, сразу же сунув его на вновь возникший в пределах досягаемости поднос и отказавшись от добавки.

Его сосед справа закурил, щелкнув крышкой массивного серебряного портсигара. Комбат вспомнил, что входил во двор с неприкуренной сигаретой во рту, и попытался сообразить, куда она могла подеваться. Так и не вспомнив, что он с ней сделал, он засунул руку в карман пиджака и обнаружил сигарету там – сломанную, измятую, полураскрошенную. "А вот это уже нервы, – подумал он. – Чего не надо, того не надо, и не уговаривайте." Впрочем, если он и нервничал, то сейчас, после стакана спиртного, это прошло: он был в зале, и путей к отступлению не осталось, кроме бегства, которое явно не годилось, тем более что пока что его никто не собирался убивать.

Думая так, он ошибался. Сидевший на балкончике Рябой увидел его сразу, как только он вошел в зал, и едва не протер дыру на заднице, вертясь во все стороны в поисках Стручка. Говорить о том, что в зале сидит лазутчик и вообще опасный человек, кому-нибудь другому он не стал: в конце концов, десять тысяч ему обещал не кто-нибудь, а Стручок персонально. Поэтому он высматривал Горохова, стараясь в то же время не спускать глаз с Комбата, который, правда, вроде бы никуда не собирался уходить, а спокойно сидел во втором ряду амфитеатра и глазел по сторонам.

Комбат, заглядевшись на красивую женщину, сидевшую в первом ряду, кресел за десять справа от него, пропустил момент, когда на ринге появился Хряк. Для него этот незнакомец с похожим на свиной пятачок носом возник на площадке внезапно, и тут же в зале погас свет, в то время как ринг залило слепящее электрическое сияние.

– Дамы и господа, – громко сказал Хряк, широко разводя руки жестом профессионального зазывалы. Борис Иванович отметил про себя, что он, во-первых, никуда не годный шоумен, а во-вторых, сильно запыхался. – Я рад приветствовать вас на финальном поединке нашего турнира. Турнир, как и его участники, не нуждается в представлении и рекламе, поэтому я буду краток и не стану надолго отвлекать вас от этого захватывающего зрелища. Итак, как вам, должно быть, известно, в финальном поединке сегодня встретятся Зверь и его достойный соперник, выступающий под псевдонимом Кэп! Напоминаю, что победитель этого поединка получит приз в десять тысяч долларов и право встретиться в показательной схватке со звездой мирового спорта, непревзойденным мастером гладиаторских боев, на счету которого сотни побед и ни одного – ни одного, господа! – поражения, многократным чемпионом мира по кикбоксингу Семеном Губой!

Амфитеатр отозвался коротким восторженным рыком. Сосед Рублева, повернувшись к нему, сказал, перекрикивая шум:

– Сеня – это класс! Хребты ломает, как спички.

От него еще ни один живым не ушел, представляете?

– Что вы говорите, – вежливо поразился Комбат, глядя на ринг.

Хряк еще раз изобразил распятие, сделал публике ручкой и поспешно удалился. На смену ему с противоположных концов зала на арену вышли финалисты.

Рублев, до сих пор немного волновавшийся за судьбу Французова, облегченно вздохнул: это все-таки был он. На капитане были только красные боксерские трусы с дурацкой золотой каймой да белые борцовки. Лицо его выглядело немного осунувшимся, но спокойным и сосредоточенным, как перед боевым выбросом. Комбат хорошо знал это выражение, и ему стало немного жаль парня, которого Хряк называл Зверем.

Зверь был на полголовы выше рослого Французова, но немного уже в плечах и в тазу. Двигался он быстро и плавно, как ртуть, и Борис Иванович слегка нахмурился: это был, похоже, серьезный противник. Мускулистое смуглое тело Зверя лоснилось, видимо, смазанное каким-то кремом или жиром. Он прыгал по рингу, время от времени скаля зубы и издавая глухое рычание: работал на публику. Публике, впрочем, все эти обезьяньи ужимки были явно до фонаря и не встречали в ней никакого отклика.

– Что ты скачешь, дай ему! – выкрикнул кто-то.

Амфитеатр одобрительно зашумел.

Ударил гонг, и бойцы пошли навстречу друг Другу. Рефери на ринге не было, да и зачем рефери в поединке без правил? Зверь с ходу нанес хлесткий удар ногой – это было действительно красиво, высоко и мощно, как в кино, но Комбат с удовольствием отметил, что парень глуп и чересчур любуется своим умением высоко задирать ноги: настоящий профессионал не стал бы тратить силы, нанося красивые, но малоэффективные удары ногами в голову, а постарался бы сначала немного приблизить эту голову к земле, как следует обработав голени и коленные чашечки соперника.

Французов легко блокировал удар, нырнул под моментально последовавшую за ним "вертушку" и провел молниеносную подсечку, после которой неподготовленный человек наверняка отправился бы в больницу со сломанной лодыжкой. Зверь, однако, легко избежал опасности, просто подняв ногу и тут же снова опустив ее на место с негромким стуком. Вслед за этим последовал целый каскад ударов и блоков. Зверь напирал, Французов хладнокровно защищался, публика ревела, как стадо разъяренных быков, подбадривая Зверя и понося капитана.

– Трус! – фальцетом визжал сосед Бориса Рублева. – Сосунок! Беги к маме, пусть даст тебе сухие трусы!

Комбат сохранял спокойствие, несмотря на острое желание сломать что-нибудь своему темпераментному соседу, возможно даже шею. Он терпеть не мог крикунов и скандалистов. Они не признавали ни логики, ни доводов разума, ни обыкновенной порядочности и справедливости. Они не признавали ничего, кроме звуков собственного оглушительного голоса и собственного тупого, наглого хамства. Комбат старался избегать конфликтов с этими людьми, потому что при первом же визгливом вопле в нем просыпался тигрлюдоед, которого порой бывало очень трудно снова уложить спать: он хотел убивать, просто для того, чтобы этот ор наконец прекратился.

Крики в зале слились в один восторженный рев, когда Зверь, умневший прямо на глазах, нанес Французову точный удар в голень чуть пониже колена. Нога капитана подломилась, и он упал на одно колено.

Под торжествующий рев амфитеатра Зверь нанес убийственный прямой в голову, но согнутые в локтях руки Французова стремительно мелькнули перед лицом, скрещиваясь в элементарные, простые и чрезвычайно эффективные при умелом применении "ножницы". Комбату показалось, что даже сквозь свист и гвалт он различил негромкий, но отчетливый хруст сломавшейся, как сухой стебель репейника, кости, а потом Зверь начал кричать от боли и ярости – страшно, без слов, перекрывая все звуки. Рука его неестественно и жутко выгнулась в суставе в обратную сторону. Зал вздохнул и растерянно замолчал. Финальный поединок кончился.

– Хороший был удар, – сочувственно сказал Комбат своему соседу, который медленно, словно не веря своим глазам, опускался в кресло, из которого вскочил в самом начале стремительной атаки Зверя. – И рука была хорошая, вот только кто-то ее по ошибке дураку пришил, а он взял и не уберег. А вы что же, на него деньги поставили?

Сосед не успел ответить, потому что откуда-то сверху и, как показалось Борису Ивановичу, спереди раздался властный голос:

– Дайте свет на зрителей!

Амфитеатр залило светом. Люди начали растерянно подниматься с мест, оглядываясь и переговариваясь, привычный порядок вещей явно был нарушен на самом интересном месте. В связи с этим почти никто не обратил внимания на то, как с ринга унесли продолжающего издавать хриплые вопли Зверя. Французов тоже стоял столбом посреди ринга, озираясь по сторонам и явно не понимая, что произошло.

– Прошу всех оставаться на своих местах и сохранять спокойствие, – снова раздался тот же голос. Он был таким уверенным и властным, что у Комбата мелькнула дикая мысль: уж не милицейский ли это рейд?

Впрочем, голос немедленно опроверг это лишенное оснований предположение:

– Показательная схватка состоится после того, как из зала будет удален человек, не имеющий права здесь находиться.

Теперь Борис Иванович разглядел, откуда доносился голос: на противоположной стороне амфитеатра примерно в метре над головами сидевших в последнем ряду зрителей располагался неприметный балкончик, на котором стояли двое. Говоривший, как понял Комбат, был, вероятнее всего, тем самым Гороховым, а второй был определенно знаком Борису Ивановичу.

– Ах ты, сучонок, – негромко сказал он, адресуясь к Рябому. – Все-таки надо было тебя замочить.

– Прошу всех сесть, – сказал Стручок, сверля Комбата недобрым взглядом. – Охрана, в зал. Сторона "Б", второй ряд, высокий мужчина с усами.

Теперь все, кроме Рублева, сели. Комбат стал поспешно пробираться к проходу, немилосердно оттаптывая ноги и отбивая пытавшиеся вцепиться в него – впрочем, без особого энтузиазма – руки. Толпа с интересом наблюдала за новым щекочущим нервы представлением. С разных концов зала навстречу Рублеву спешило человек десять охранников. Распахнувшаяся дверь выплюнула еще несколько человек в одинаковых пиджаках, потом еще. В тишине отчетливо лязгнул автоматный затвор.

– Не стрелять, кретины! – надсаживаясь, прокричал Стручок.

Публика испуганно ахнула, истошно завизжала какая-то женщина. Комбат уже стоял в проходе и неторопливо расстегивал пиджак одной рукой, другой заталкивая в карман дурацкий галстук-бабочку. Галстук все время скользил мимо кармана, и Рублев в конце концов просто бросил его на пол.

– Комбат! – закричал Французов, разглядевший наконец своего командира сквозь слепящий свет направленных на ринг прожекторов.

Рублев помахал ему рукой, словно они случайно встретились на улице, и сложил большой и указательный пальцы правой руки в кольцо – о'кей, дружище. Юрий сразу понял, почему его сегодня не смогли связать по телефону с Ириной, но это надо было проверить.

– Ирина? – крикнул он.

– В порядке! – ответил Комбат, и тут до него добежал первый охранник.

Борис Иванович, не мудрствуя лукаво, сшиб его со ступенек ударом ноги, и он боком, наискосок рухнул прямо на головы сидевших во втором ряду зрителей.

– Идите сюда, инвалиды, я покажу вам гладиаторские бои! – прорычал Комбат, чувствуя, как им начинает овладевать знакомое боевое безумие, и с радостью отдаваясь его власти.

Второй охранник нырнул вниз со сломанной челюстью, дробно ссыпавшись по ступенькам до самого помоста, окружавшего арену. Его товарищи, перепрыгивая через упавшего, плотной толпой перли наверх, спеша принять участие в празднике. Кто-то прыгнул Комбату на спину и попытался свернуть ему шею. Комбат перебросил смельчака через себя, и тот смел наступавших по лестнице коллег, не ожидавших такого поворота событий и потому не успевших увернуться. Французов, несколько раз на пробу согнув и разогнув ушибленную Зверем ногу, легко запрыгнул на помост и обрушился на нападавших с тыла. Публика, несмотря на свою любовь к кровавым зрелищам, начала, давя друг друга, спешно покидать превратившуюся в арену побоища сторону "Б".

Зажатая между Рублевым и Французовым, как между молотом и наковальней, охрана заняла круговую оборону. Стрелять в этой сумятице и давке было немыслимо, а ножи и кастеты, как очень быстро выяснилось, против этой парочки были бесполезны. Стручок бесновался на балконе, наблюдая за тем, как один за другим падают на ступени прохода его охранники. Некоторые отползали в сторону, а иные оставались лежать неподвижно. Охрана "Олимпии" таяла, как кусок рафинада в стакане кипятка, хотя и была набрана с таким расчетом, чтобы отразить хорошо организованное нападение.

Возле Стручка незаметно возник Хряк. Он был бледен.

– Что делать, а? – беспомощно спросил он. – Ты посмотри, что вытворяют!

В проходе оставалось уже меньше десятка охранников. Они отбивались, как могли, но на таком узком пространстве их подавляющее численное преимущество оборачивалось против них же: они отчаянно мешали друг другу. Те, что были посообразительней, начали растекаться в стороны, карабкаясь по креслам с намерением выйти в тыл Рублеву и Французову. Оба прекрасно видели грозящую им опасность, но поделать с этим было нечего: их было только двое. Наконец они оказались прижатыми спинами друг к Другу, поменявшись ролями с охраной, которая теперь окружила их кольцом. Примыкавшие к проходу кресла во всех трех рядах были изломаны и сметены в сторону, так что теперь бывшим сослуживцам приходилось держать оборону на все триста шестьдесят градусов. В зал вбежали пятеро бандитов, несших наружную охрану, – это был последний резерв Стручка и Хряка – и с ходу включились в потасовку.

Горохов отдал Хряку какое-то распоряжение, и тот исчез с балкона. Стручок был вне себя от ярости: ситуация была критической. Даже если этим двоим и не удастся уйти, их придется искалечить, а может быть, и убить на глазах у полутора сотен зрителей, среди которых полно женщин. Это был конец прибыльного предприятия, и самым разумным сейчас было бы просто бежать, бросив все на произвол судьбы. Просто забрать деньги из кассы и бежать куда глаза глядят, оставив этих бешеных медведей добивать охрану, но сделать это Стручку мешала душившая его ярость. Два каких-то нищих мерзавца, из тех, на кого Петр Иванович Горохов обращал внимание только тогда, когда они перебегали дорогу в опасной близости от капота его "Лендровера", за неделю не оставили камня на камне от того, что обещало в ближайшем будущем стать настоящей империей. Уже налаживались плодотворные контакты с властями и средствами массовой информации, уже готовилась реклама и присматривались помещения посолиднее этого подвала, и вдруг от всего этого осталась горстка праха, тающая на глазах кучка охранников, которые вот-вот побегут, решив, что своя рубашка ближе к телу.

Горохов посмотрел на публику, остро сожалея о том, что удержал это стадо зевак в зале, пообещав им продолжение зрелища, в то время как они готовы были разбежаться. Зрители сгрудились в трех свободных от боевых действий секторах амфитеатра и увлеченно наблюдали за свалкой на стороне "Б". Ярость слепила Стручка. Ему уже было наплевать на то, что среди зрителей есть некоторые из тех, на чье благосклонное покровительство он сильно рассчитывал, строя свои далеко идущие планы.

Если бы он мог просто взорвать амфитеатр вместе со всеми, кто в нем находился, в этот момент он сделал бы это не раздумывая.

Он смотрел вниз, на побоище, и ожидал возвращения Хряка. Осенившая его идея была проста и при минимуме везения могла спасти пошатнувшееся положение. Понемногу начав успокаиваться. Стручок закурил очередную сигарету, откинулся на спинку кресла и покосился на Рябого, который, забыв обо всем, смотрел в амфитеатр, разинув рот в простодушном восторге. Горохов запустил правую руку под лацкан пиджака и дотронулся до рукоятки пистолета. Прикосновение к теплому от соседства с телом металлу успокаивало и придавало уверенности. В конце концов, новые империи создаются так же легко, как рушатся старые. Империи преходящи и нестабильны, зато Петр Иванович Горохов, хоть и не вечен, но, как минимум, неуязвим, – в это Стручок верил свято.