Игра вслепую

10

Вечером я наконец-то занялась чтением писем, которые пришли Бобби после смерти. Было несколько сообщений от клиентов, очевидно, написанных до его гибели, остальные от сетевых знакомых, которые не знали, что он умер. Были сообщения от группы поддержки усыновленных детей. Куча спама – ненужные письма от брокеров по ипотекам, порнографических сайтов и прочая ерунда. Но больше всего писем пришло от Кэндис.

Вначале она жаловалась на то, что Бобби не отвечает. Видимо, он долго ей не писал. Кэндис умоляла его «не разрывать связующую их нить». Другие сообщения были насчет письма, которое Бобби отправил своей матери. Кэндис убеждала его не обращать внимания на молчание этой женщины и связаться с ней. Судя по ворчливому тону письма, она уже не в первый раз давала такой совет, а однажды пригрозила, что сама «поедет туда» к этой женщине. После этих слов стояла символическая улыбка;), так что вряд ли она говорила всерьез. Хотя ее угроза не показалась мне такой уж пустой.

В следующем письме Кэндис извинялась за «разглагольствование» и просила Бобби позвонить или зайти в кафе. Затем последовала череда коротких сообщений. В нескольких она умоляла позвонить и вновь извинялась, что «была такой настырной». В конце концов она рассердилась и назвала его жестоким эгоистом, так как он не позволил ей быть рядом в «самый важный момент твоей жизни – кульминации всего твоего существования».

Далее пришло сообщений двадцать «Где ты?» и «Почему не отвечаешь?» Последнее начиналось словами «Ты же знаешь, что я люблю тебя». И все в том же духе. Она говорила, что задолго до их личной встречи поняла, что хочет посвятить себя ему. Кэндис настаивала, что их соединило общее горе, и бранила Бобби за то, что он не хочет строить с ней отношения, хотя они «родственные души». В конце она написала: «Я знаю, ты скажешь, что не хочешь быть со мной – во всех смыслах этого слова – потому, что считаешь меня своей „сестрой по духу“, а не любовницей. Но мы оба знаем, что это не так. Ответственность за Бетси не позволяет тебе осознать твою истинную судьбу. Но лакота знают – от судьбы не уйдешь. Ты не должен оставаться с этой окаменевшей пропащей душой, когда моя душа взывает к тебе».

Я со вздохом откинулась на спинку стула. Бедная Кэндис. Бедный Бобби. Честно говоря, сложно представить, что кто-то мог быть так страстно предан ему. Бобби, конечно, был симпатичным, но неярким. Его красота увяла, поблекла – как я предполагаю, из-за метамфетамина, поскольку стимуляторы губительны для кожи. Да, он держал себя в хорошей форме, работа обязывала, но его мышцы не были перекачаны или чересчур рельефны. У него было красивое, сильное и упругое тело, гладкий живот не походил на стиральную доску. Но Бобби не дотягивал до ловеласа из-за своего легкого, почти безобидного характера. С ним было приятно и весело. Он всегда был готов поддержать тебя или процитировать что-нибудь вдохновляющее из наставлений Общества Анонимных Алкоголиков. Но в нем не было страсти, пылкости и огня. Милый спокойный человек, но никак не «родственная душа». Хотя какое право я имею так говорить? Моя «родственная душа» большую часть времени играет с цифрами аукционов марочного вина и пишет о серийных убийствах, каннибализме и человеческих жертвоприношениях.

Утром позвонил Эл и сообщил, что ему почти нечего сообщить. Его источники в полиции Лос-Анджелеса не поведали ничего нового о смерти Бобби.

– В общем, скажем так, – произнес Эл. – Может, это самоубийство. А может, и нет. Сдается мне, они считают, что если это убийство, то из-за наркотиков. Ты же знаешь, что парень был наркоманом?

– Он завязал.

– Неважно. Наркоман всегда остается наркоманом, вот что я думаю.

Я поморщилась в трубку.

– Очень свежая мысль, Эл.

– Короче, пистолет не зарегистрирован ни на него, ни на кого-либо еще, но доказательств незаконного приобретения нет. Скорее всего, пистолет куплен на оружейной выставке, значит, не осталось никаких сведений о покупателе.

– Почему? Разве продавцы оружия не проверяют покупателей?

– Не на оружейных выставках.

– Почему?

Помолчав, Эл сказал:

– Честно говоря, я сам не понимаю. В любом случае это нас никуда не приведет. Все данные уничтожают после того, как человек получает чек.

– Что? – Это меня поразило. – Почему? Зачем уничтожать данные о человеке, который купил оружие?

– Милая моя, ты слышала о неприкосновенности личной жизни? Ты хочешь, чтобы правительство Соединенных Штатов следило за каждым шагом граждан?

– Конечно, я хочу, чтобы они следили за теми, кто покупает оружие! – воскликнула я.

Я почувствовала, что Эл буквально закипает на другом конце провода. Наконец он сказал:

– Слушай, ты, феминистка-пацифистка, я спорить с тобой не собираюсь. Вместо того чтобы орать, лучше бы спасибо сказала.

Упрек был заслуженный, и я прикусила язык.

– Ты прав. Огромное спасибо. Честно. Не злись, ладно?

Он вздохнул:

– Да ладно, ты не виновата. Ты просто запуталась. В общем, мне прислали данные по тем двум женщинам из больницы, я отправлю тебе по факсу.

– Спасибо, честное слово, я у тебя в долгу.

– Никаких долгов, давай лучше вместе работать.

Я засмеялась.

– Я серьезно, – сказал он.

Я была почти уверена, что Бренда Фесслер, младшая из женщин – мама Бобби. Я знала, что его усыновили через Службу еврейских семей, а фамилия Фесслер казалась еврейской. К тому же, по-моему, девятнадцатилетняя девушка скорее отдаст ребенка на усыновление, чем двадцатишестилетняя. Согласно досье она проживала в Рено, штат Невада. Я набрала номер, указанный на факсе, но телефон не отвечал. Я барабанила пальцами по столу, раздраженная молчанием. Потом подумала – какого черта, я могу позволить себе потратить девяносто центов, и позвонила в справочную. В списке Бренды Фесслер не оказалось, зато нашелся Джейсон Фесслер. Я рискнула набрать его номер. После первого же гудка трубку сняли, и мне ответил бодрый мужской голос. Не слишком рассчитывая на успех, я спросила Бренду, и мужчина крикнул: «Эй, мам! Тебе уже звонят по моему телефону! Держи трубку, давай мне ребенка».

– Алло? – голос оказался такой же звонкий и радостный, как у мужчины. Я понадеялась, что это именно та женщина, которая нужна.

– Здравствуйте, надеюсь, вы сможете мне помочь. Я ищу мать ребенка, родившегося в Мемориальной больнице Хаверфорда 15 февраля 1972 года.

– Опять?

– Простите?

– Около месяца назад звонил приятный молодой человек и спрашивал то же самое. Он родился в этот день и разыскивал свою мать. Вы насчет того же ребенка?

– Да.

– Я могу сказать вам то же, что и ему. Очень жаль, но он не мой сын. Мой Джейсон родился в Мемориальной больнице Хаверфорда 15 февраля 1972 года, и сейчас он здесь. Вы звоните к нему домой, и у меня на руках его сын, Джейсон-младший, ему полгода. Он просто куколка. Правда ведь? Ты моя любимая куколка. – Я поблагодарила счастливую бабушку за внимание и повесила трубку.

Остается Сьюзен Мастерс. Мастерс – ее девичья фамилия, а по мужу она Салливан. Меня смущало то, что замуж она вышла в 1968-м, за четыре года до рождения Бобби. Однако дата рождения и номер страховки совпадали. В больнице Сьюзен Салливан почему-то назвала девичью фамилию. Возможно, она собиралась отдать ребенка на усыновление и хотела остаться неизвестной.

Салливаны по-прежнему жили в Лос-Анджелесе, в Тихих Аллеях, небольшом красивом городке к северу от Санта-Моники. Я набрала номер, и почти сразу же ответил женский голос.

– Здравствуйте, мне нужна Сьюзен Салливан.

– Я слушаю. – Мне показалось или в ее голосе сквозило подозрение?

– Миссис Салливан, я ищу мать мальчика, родившегося в Мемориальной больнице Хаверфорда 15 февраля 1972…

Трубку повесили прежде, чем я договорила, и окончание фразы повисло в воздухе. Я набрала снова, в надежде, что нас просто разъединили, но к телефону никто не подошел. Сьюзен Мастерс Салливан не желала быть найденной. Но ее нашли. Я собиралась встретиться с ней и выяснить, что ей известно о смерти Бобби, независимо от того, хотела она меня видеть или нет.

К сожалению, еще надо было забрать Руби из сада. Исаак, который дремал все то время, что я говорила, даже не пошевелился, когда я взяла его на руки и отнесла в машину. За первые четыре месяца своей жизни он спал не больше двадцати минут, в результате чего я превратилась в круглую дуру, а мой брак подвергся тяжелому испытанию, такого мы не переживали ни до, ни после. А сейчас и духовой оркестр его не разбудит.

Я всего на семь минут опоздала в сад – мой рекорд; тем не менее дочь недовольно постукивала ногой по полу, сложив на груди тонкие руки. Сделав вид, что не замечаю ее раздражения, я сказала:

– Пойдем, солнышко. Я отвезу вас с Исааком домой, играть с папой.

– Почему? Я хочу играть с тобой.

– Извини, Руби, у меня дела.

– Что ты будешь делать?

Не могла же я сказать: «Расследовать убийство», поэтому объяснила, что пойду на вечеринку.

Видимо, она осталась довольна.

Почему-то я ожидала, что Сьюзен Салливан живет в маленьком симпатичном доме с верандой, на окаймленной деревьями улице. Увидев адрес, я сразу поняла, что ее дом не из дешевых, но при теперешней инфляции на рынке недвижимости даже небольшие коттеджи в Тихих Аллеях продаются за миллион баксов. Чего я не ожидала, так это дворца, который находится так далеко от шоссе, что на пути к нему стоит указатель «частная дорога». Я не ожидала, что там будет подъездная аллея из розового гравия, газоны и сады, насколько хватает глаз (по крайней мере, до рядов благоухающих эвкалиптов по границе участка). Из-за виллы с розовой отделкой виднелся облицованный мрамором бассейн. Я съежилась, когда колеса моего «вольво» раскидали аккуратный слой гравия и нарушили идеальную окружность дороги.

Богатые люди меня нервируют. Я порылась в сумочке, нашла старую помаду и аккуратно накрасила губы. Еще хотелось бы скрыть три прыща, которые красовались на подбородке. Я в очередной раз обругала Бога Прыщей, который не дал мне ни минуты передышки между подростковыми угрями и возрастными морщинками. Сначала у меня была одна проблема, потом стало две, и ни единого дня с гладкой кожей.

Я поправила свои короткие кудри. Хорошо хоть корни подкрасила. На моих бриджах цвета хаки темнело пятно от шоколадного молока, но я твердо решила на него не смотреть. Я была готова взглянуть, как живут избранные.

Я нажала на кнопку, и по дому разнесся звон колокольчиков. Дверь открыла пожилая мексиканка в простом сером халате.

– Что вам угодно? – спросила она.

– Buenos dias. Estoy buscando la secora de la casa, Mrs. Sullivan.[4]

Женщина одарила меня широкой улыбкой, подсвеченной как минимум четырьмя серебряными зубами с одной стороны рта. Она провела меня в округлый холл, без умолку болтая по-испански, но лимит моих познаний был исчерпан. Потолок в холле возвышался не менее чем на двадцать-тридцать футов, по центру находился витраж, который отбрасывал цветные блики на мраморный пол и винтовую лестницу.

Через несколько секунд вернулась горничная. Впереди нее шла высокая блондинка в белом теннисном платье с зеленой окантовкой. Короткие крашеные волосы были рыжеватого оттенка, будто она хотела выглядеть, как в молодости. Но она выглядела не как загорелая блондинка с пляжа Калифорнии, а как бледная светловолосая англичанка. Такая поблекшая миловидность часто встречается у женщин подобного типа. Наверное, в свое время она была красавицей, но потом кожа стала дряблой, подбородок обвис. Хотя нос ее остался острым и резко очерченным. Близко посаженные бледно-голубые глаза беспокойно взглянули на меня, как будто она знала обо мне и с трепетом ожидала моего приезда.

– Чем могу служить? – Ее слова прозвучали так, словно на самом деле она хотела вышвырнуть меня из дома.

– Миссис Салливан, я не хочу доставлять вам неприятности, и мне очень неловко вас беспокоить. Но у меня умер друг, Бобби Кац, и кажется, что вы можете мне помочь.

Сьюзен бросила быстрый взгляд на горничную, которая все это время смотрела в пол.

– Вы свободны, Салюд. – В голосе родной матери Бобби прозвучала еле заметная нерешительность, будто она просила у пожилой женщины разрешения пользоваться властью, данной ей статусом.

– Я принесу вам лимонаду, миссис Сьюзен? Чаю со льдом? – спросила Салюд.

– Нет, спасибо, – сказала Сьюзен. Горничная ушла, и Сьюзен наконец посмотрела мне в глаза.

– Здесь нам не поговорить. Идемте в гостиную, – сказала она тихо.

Гостиная оказалась просторной комнатой с двумя тяжелыми резными деревянными дверьми. Длинный коридор тянулся через весь дом, одна его сторона выходила в открытый внутренний двор, вымощенный каменными плитами. Множество стеклянных дверей были закрыты, чтобы не пропускать вечернюю прохладу.

Сьюзен села в фигурное кресло, а мне указала на такой же кожаный диван, шелковистая обивка которого приятно холодила ноги. Я представилась и рассказала, откуда знаю Бобби.

– Вы сказали, что он умер? – нерешительно спросила она.

– Да, мне очень жаль. Он умер две недели назад.

– Как это случилось?

– Пока неясно. В него стреляли, но полиция еще не определила, было ли это самоубийство или… убийство.

Она кивнула и принялась теребить бриллиантовый браслет на запястье.

– Миссис Салливан, я полагаю, вы встречались с Бобби, – сказала я.

– Он связался со мной. Как и вы. Это ведь вы звонили, да?

Я кивнула.

– Я сказала ему то же, что скажу и вам. Я не рожала в 1972 году. Я не его мать. Он ошибся.

Я задумалась. Возможно ли, что я нашла не того человека? Вполне. Но если я ошиблась, почему она так нервничает?

– Тут, кажется, нет сомнений, миссис Салливан. Женщина, родившая Бобби, носила ваше имя, у нее был такой же номер страховки и дата рождения.

Она не поднимала глаз от браслета, бриллианты отражали свет, и по стенам скакали солнечные зайчики.

– Это ошибка, извините, – настойчиво повторила она.

Я промолчала.

Вдруг она поднялась и прошлась по комнате.

– Вот, смотрите, – сказала она, показав мне рамку с двумя фотографиями молодых парней. – Это мои мальчики. Пи Джей родился в 1969-м, а Мэтью – в 74-м. Замуж я вышла в 1968-м. С какой стати мне отдавать ребенка на усыновление?

Я посмотрела на фотографии. Оба – голубоглазые блондины. И оба весьма похожи на Бобби.

Подняв брови, я перевела взгляд на Сьюзен. Тишину разорвал телефонный звонок, будто сирена, и мы обе вздрогнули. Вошла Салюд с радиотелефоном.

– Миссис Сьюзен, это мистер Патрик, – сказала она.

– Извините, – Сьюзен взяла трубку и быстро вышла из комнаты.

– Хотите лимонаду, мисс? – спросила Салюд.

– С удовольствием, – ответила я, и она вышла вслед за Сьюзен.

Я встала и принялась разглядывать фотографии, которые стояли повсюду – на рояле, на книжных полках, на столах. Я подошла поближе к большому серванту. Там я увидела фотографию мужчин в форме, в рабочей солдатской одежде и в камуфляжных беретах. На некоторых снимках – солдаты за огромными пулеметами. Солнце нещадно палит на их голые спины. Вьетнам.

В небольшой стеклянной шкатулке лежала медаль. Я присмотрелась. «Пурпурное Сердце». Интересно, когда именно Патрик Салливан служил в Юго-Восточной Азии? Не в июле ли, скажем, 1971 года, за девять месяцев до рождения Бобби?

В коридоре раздался голос Сьюзен.

– Возьми трубку, Мэтью.

– Нет, я не хочу об этом говорить, – ответил раздраженный мужской голос.

– Мэтью, отец хочет с тобой поговорить. Подойди к телефону.

– Я сказал, нет. Не желаю его слушать. Он два дня орет на меня. И вообще, мне пора на работу.

– Мэтью, дорогой, ну пожалуйста, – попросила она жалобно.

– Да пошел он. И ты тоже.

Хлопнула входная дверь. Сьюзен медленно прошла в гостиную.

Она сразу же поняла, что я невольно услышала их разговор.

– Мой сын Мэтью, – объяснила она, – они с отцом поссорились.

Я выдавила сочувственную улыбку.

– Скажите, миссис Салливан, ваш муж военный?

– Да, он был пилотом ВВС. Выпускник Академии, – ответила она механически.

– Он служил во Вьетнаме?

– Да. Мне очень жаль, что ваш друг умер. Поверьте. Но я не могу вам помочь. И мне уже пора. Я опаздываю на игру. – Сьюзен быстро направилась к выходу, открыла дверь и подождала меня. Я не могла придумать, как вызвать ее на разговор, поэтому взяла сумку и вышла. В коридоре я увидела Салюд, она держала высокий запотевший бокал, украшенный веточкой мяты. Горничная поймала мой взгляд, пожала плечами и сделала большой глоток.