Их в разведку водила Леля

ПЕРВЫЕ УДАЧИ И ОШИБКИ

Из стенограммы беседы с Лелей Колесовой в ЦК ВЛКСМ

«…Ехали мы часа полтора, впереди все слышнее раздавалась канонада. Наконец машина свернула с шоссейки на проселок и остановилась. Старший лейтенант Миша вышел из кабины и сказал, чтобы мы располагались на опушке леса, а сам пошел в сторону небольшой деревни.

Мы машину ветками замаскировали, только в лес вошли, как над нами немецкий стервятник пролетел. Слышу, что-то засвистело, завыло и вскоре так ухнуло рядом, что взрывной волной аж ветки с деревьев посрывало. Но, видно, бомба была небольшая, никто не пострадал, только один боец вскрикнул, за плечо схватился. Его потом обратно в часть отправили.

Тут вскоре Миша вернулся, сказал, что линию фронта нам разрешено переходить только утром, так что придется в этой деревне заночевать.

Поутру опять на машине поехали, теперь уже лесными дорогами. Потом пешком через поле к лесу пошли. Наконец Миша сказал:

— Вот вы и в тылу. Дальше пойдете самостоятельно. Скоро будет Старая Руза, потом Новая. Старайтесь не попадаться на глаза немцам и полицаям, действуйте по обстановке. Счастливо, ребята! — крепко каждого обнял и медленно, словно нехотя, пошел назад, к нашим…[8]

Когда мы остались одни, Борис Удалов, развернув карту, взглянул на компас и скомандовал:

— Пошли!

Мы, новички, не представляли, что такое вражеский тыл. Шли медленно, думали, что повсюду немецкие засады, буквально каждый кустик разглядывали, переговаривались шепотом.

Когда начало темнеть, Борис дал команду на ночлег. Выбрали большую развесистую ель, сели под нее, сняв вещмешки, тесно друг к дружке прижались, засунув руки в рукава. Выставили часового с наганом, но никто не спал. Только задремлешь, а где-то рядом ветка хрустнет, тут же кто-нибудь спрашивает:

— Часовой, это ты на ветку наступил?

— Я… — и опять передышка минут на пятнадцать.

Утром встали, промокшие, ноги в сапогах замерзли…»

Понятно, что полное отсутствие разведывательного опыта существенно сказывалось на действиях группы Бориса Удалова. Да и обстановка на передовой в те дни была столь изменчивой, что линия фронта не могла быть стабильной. Вчерашняя советская территория неожиданно оказывалась в прифронтовой зоне гитлеровцев, и, наоборот, недавний вражеский тыл был захвачен нашими войсками.

Утром 29 октября Удалов послал Тоню Лапину, хорошо ориентирующуюся на местности (она пришла в часть из Московского института инженеров геодезии, аэрофотосъемки и картографии), выяснить обстановку.

Вскоре Тоня вернулась очень встревоженная:

— У реки, возле моста, ходит часовой с автоматом, очень похож на красноармейца.

— Что ж, мы, выходит, у своих находимся? — недоумевал Борис. — А где же тогда тыл?

Группа осторожно подошла к берегу. В самом деле, у моста прохаживался красноармеец, по виду часовой. Удалов пошел к нему, но тот вполголоса скомандовал:

— Стой, кто идет?

— Свои, — ответил Борис. — Нам нужен командир.

— Подождите, — часовой куда-то позвонил по полевому телефону, минут через пять пришел молоденький лейтенант, спросил, кто старший.

Командир группы подошел к лейтенанту и вынул из кармана гимнастерки небольшой листок. Быстро пробежав его глазами, лейтенант приказал:

— Идите за мной.

В деревне, в штабе, разведчикам объяснили, что линия фронта на этом участке сильно изломана и из вражеского тыла они снова попали к своим, в деревню Тучково. Предложили отдохнуть. А вечером тот же молоденький лейтенант повел группу к другому мосту. Затем проводил разведчиков до густого соснового леса и на прощание сказал:

— Теперь вы точно за линией фронта. Ни пуха вам ни пера!..

Из стенограммы беседы с Лелей Колесовой в ЦК ВЛКСМ

«Возле деревушки Марьино под Дороховом мы с Ниной в разведку попросились. Подошли к крайней избе, расспросили у хозяйки, есть ли в деревне немцы. Оказывается, они лишь изредка приезжают сюда, чтобы пограбить: «Матка, яйки, сало, млеко!» — разносится по деревне. Зато в Дорохове и немцы и полицаи прочно обосновались, лучше туда не заходить.

Узнали, что на краю деревни есть сарай, где можно переночевать. Возвращаемся к своим, Нина говорит:

— Какие-то нам нескладные ребята попались. Все с оглядкой, никакой инициативы.

— Да, — отвечаю, — с такими много не наработаешь. Тоня давно говорит, отколоться от них надо. Да и во всем военном они заходить в деревни не могут. А мы в своей одежде да в платочках где хочешь пройдем. Вот и получается, что без ребят легче задание выполнять.

Решили при первом удобном случае прямо так и сказать. А случай как раз и подвернулся.

Пришли на ночевку в тот большой сарай на краю деревни.

Я говорю Борису:

— Давай, чтобы мешки и гранаты на всякий случай у каждого под рукой были.

Борис рассердился:

— Ты чего раскомандовалась?

— Пойми, если срочно уходить придется, в темноте все мешки растеряем!

В это время около сарая голоса послышались. Борис тихо скомандовал:

— Оружие к бою!

Ребята начали в темноте шарить по сену, шум подняли.

— Тихо! — прикрикнула я. — С вами пропадешь!

Хорошо, сарай длинный, да и не немцы это оказались, а местные жители за сеном пришли. Борис мне шепчет:

— Я спущусь, выясню у них обстановку. — И тихо командует — Приготовить винтовки!

— Нельзя этого делать! — шепчу в ответ. — Мало ли кто среди них может оказаться!

На этот раз обошлось. А утром, когда в лес вернулись, я сказала Удалову, что дальше мы решили идти одни, объяснила почему. Борис расстроился:

— А кто же в разведку ходить будет?

— Вы возвращайтесь в часть, объясните причину, а мы потом все подтвердим.

Ребята посовещались, поняли, видно, что так для дела лучше, и согласились. Грустно попрощались. Они назад пошли, а мы в сторону Старой Рузы.

На пути небольшой хуторок встретился — четыре домика. Тут мы бдительность потеряли, все вчетвером прямо с вещмешками в одну избу зашли. Поздоровались с хозяйкой, сказали, из Дорохова в Можайск к своим добираемся. Хозяйка сперва поверила, но, посмотрев на наше снаряжение, встревожилась:

— А почему мешки военные за плечами?

Вот, думаю, на пустяке можно попасться. Немцы за такую «мелочь» определенно к стенке поставят. Надо хозяйку успокоить.

— Мы, — говорю, — в колхозе на уборке работали. Наши бойцы через деревню проходили, мы у них эти мешки и одолжили без отдачи.

— А я было подумала, не партизанки ли вы, — призналась хозяйка. — Немец за связь с партизанами люто карает. — И рассказала, что всего безопаснее к Старой Рузе пройти через бывший пионерлагерь, никто не увидит.

Тоня с Зиной лесочком пошли, а мы с Ниной по заброшенной лагерной дорожке. Вдруг слышим:

— Тетеньки, вы не партизанки?

Смотрим, из-за угла дома несколько ребячьих лиц осторожно выглядывают.

— А вы что, — спрашиваю, — партизан боитесь?

— Боимся, — показался из-за угла парнишка лет двенадцати, за ним еще двое. — За помощь партизанам немцы даже расстрелять могут.

— А ты так помогай, чтобы они не заметили.

— Как это?

— Я тебе дам «колючки». Положи их на дороге острием кверху. Машина с фашистами на «колючку» наедет, шина лопнет, и машина останавливается.

— Давайте, тетенька, «колючки»! — закричали наперебой мальчишки. — Не бойтесь, мы не растеряемся.

Я отсчитала им тридцать «колючек».

— Только не попадитесь, с умом разбрасывайте, — посоветовала на прощание. А оставшиеся «колючки» сама разбросала, когда по шоссейке шли.

В условленном месте встретились с Тоней и Зиной. Решили с Ниной идти в Старую Рузу. Там мост через реку. Надо узнать, как он охраняется, и при возможности взорвать его…»

В стенограмме ни слова не сказано о том горьком чувстве, которое испытала Леля, когда увидела на территории пионерского лагеря пустые, осиротевшие помещения с окнами, заколоченными досками, запущенную площадку, где проводили пионерские линейки. Ведь здесь еще в июне — июле ежедневно выстраивались отряды в красных галстуках. Нина Иосифовна Флягина (Шинкаренко) и Антонина Ивановна Лапина вспоминают, что Леля несколько минут молча, со слезами на глазах смотрела в сторону бывшего пионерского лагеря, а потом, обернувшись к подругам, твердо сказала: «Я верю — придет тот день, когда снова возобновится моя пионерская работа».

Именно тогда девушки, не сговариваясь, предложили Леле стать их командиром, заместителем выбрали Тоню Лапину.

Антонина Ивановна Лапина

Леля очень любила шутку, даже на свое «назначение» отреагировала так:

— Раз выбрали на свою голову командиром, то и называйте меня теперь мужским именем. В детстве меня в деревне мальчишки «Алешкой-атаманом» прозвали, может, и вам понравится?

Мы остановились на «Алеше» и «Леше». Меня же — ее заместителя — девочки «окрестили» Антошей.

— Вот что, Антоша, — сказала мне Леля на окраине леса, откуда хорошо просматривались одноэтажные домики Старой Рузы и золотистый купол церкви. — Если мы с Ниной до вечера не возвратимся, вы с Зиной уходите «домой». Только постарайтесь по пути хорошенько «поработать» и головой и руками.

«Поработать головой» означало запомнить, сколько в каких населенных пунктах стоит гитлеровцев, какие войска, сведения о полицейских, о настроении населения. А «поработать руками» — это пустить в ход как можно больше «колючек», мин, поджечь дома, где обосновались фашисты.

Леля с Ниной пошли полем. По внешнему виду — девушки-беженки, да и только, одни лишь сапоги могут вызвать подозрение.

Но вот уже стало темнеть, а их все нет. Сильно забеспокоились мы, решили подождать до ночи, потом до утра. Переночевали кое-как в лесу, слышим, идет кто-то. Вещмешки рядом под елью укрыты ветками. Показалась пожилая женщина. Вышли ей навстречу:

— Здравствуйте, тетечка!

— Здравствуйте! Куда путь держите?

— В Можайск, к родным.

— Только не ходите в Старую Рузу, уж больно там иродов этих много. Вчера под вечер на моих глазах двух девушек схватили и в комендатуру повели. А утром, гляжу, гонят обеих красавиц в одной колонне с военнопленными в сторону Новой Рузы. А уж коли с военнопленными, дело плохо…

Ну, думаем, конец, пропали Леля с Ниной. От такой мысли стало жутко, не хотелось верить. И поточнее узнать нельзя, на себя можно навлечь подозрение.

Два дня добирались к своим. Вышли к Москве-реке, точно к тому мосту, через который нас переводил два дня назад в тыл лейтенант. Нас снова к нему привели. Мы сказали, что две наши девушки, вероятно, попали в плен. Потом в штабе сообщили, какие и где расположены вражеские части. А о том, как «поработали руками», мы могли доложить только своему командиру майору Спрогису. Да ничего особенного мы по пути и не сделали, если не считать, что израсходовали все мины и «колючки» — и свои, и из вещмешков Лели и Нины…

Из стенограммы беседы с Лелей Колесовой в ЦК ВЛКСМ

«…Вон за церковью и мост виднеется. Тут, в Старой Рузе, я впервые живых фашистов увидела. Рожи противные. Проходим мимо, я лепечу что-то, а сама думаю: «Эх, жаль, нет гранаты, сразу бы десяток гадов жизни лишила!» Нина мое настроение почувствовала, шепчет:

— Леля, мы же уговорились — только улыбаться!

Вот мы и на мосту. Первый часовой пропустил. До середины уже дошли, прикидываем, где какая планочка, куда лучше тол привязывать. Еще немного пройти осталось, как вдруг первый часовой что-то крикнул второму, а тот нас спрашивает:

— Вохин?[9]

— В Можайск, — показываем. — А больше мы ничего не понимаем.

У нас такое правило: говорить, что ничего не понимаем, даже если вопрос о жизни и смерти идет.

Но часовой что-то заподозрил, позвал еще двоих с винтовками, и они с криками «Шнель, шнель!» повели нас к деревянному дому около моста, где их караульное помещение. Там нас какой-то тип в эсэсовской форме начал на плохом русском языке допрашивать:

— Куда вы идти?

Мы свое: мол, с трудфронта домой возвращаемся, в колхозе работали. Были в туфельках, очень износились, вот председатель сапоги и выдал.

— А почему солдатский сапог? — не поверил эсэсовец. — Вы есть партизанен! Вас надо ловить и вешать! — и руками показал, как это делается. А тут еще какая-то вертлявая женщина в упор смотрит на нас и кричит по-немецки, обращаясь к офицеру:

— Врут они все! Их сюда нарочно подослали. Это шпионки или, во всяком случае, комсомолки. Не комсомолок в таком возрасте у нас не было!

Эсэсовец меня за волосы схватил, чтобы я ему в глаза смотрела, кричит, аж слюной брызжет. Тут я давай во весь голос плакать: мол, зачем зря обижаете! А сама думаю: ах ты, предательница! Ну, ничего, мы тебя запомним, и тебя возмездие настигнет!

В общем, нас с Ниной в сарай к военнопленным запихнули, а утром вместе с пленными под усиленным конвоем в Новую Рузу погнали. Только туда пришли, нас с Ниной сразу в штаб на допрос, переводчика позвали.

Офицер спрашивает: «Кем и зачем вы посланы?» Мы снова свою легенду повторяем. Тогда нас обыскивать стали. Мы по дороге все улики выбросили — йод, кальцекс, бинты, — чтобы не подумали, что мы медсестры. Но за подкладкой пальто у меня, как назло, запал от гранаты обнаружился. Видно, карман дырявый был, запал и провалился. Офицер побагровел, несколько раз меня по лицу ударил так, что потом всю ночь в ушах звенело.

— Рус капут! Сталин капут! Москва капут! — Офицер так орал, что его немецкая овчарка вдруг стала лаять. Интересная картина получилась: офицер на меня кричит, а его любимая собака на хозяина лает!

Насчет запала я с ходу сочинила: мол, ничего особенного, увидела на дороге, подумала, губная помада, положила в карман, а он дырявый. Тут офицер меня за руку дернул так, что я отлетела в другой угол.

Потом нас в маленькую пустую комнатушку на ночь отвели в том же доме, вместе с собакой. Всю ночь мы не спали, все обдумывали, как отсюда выбраться. Только разве выберешься, если в каждой комнате вооруженные гитлеровцы. Поняли мы, что убежать не удастся, утром нас как партизанок расстреляют. Приготовились достойно умереть…»

И все-таки Леле и Нине удалось бежать. Под утро за стенами комнаты, в которой находились девушки, раздались тревожные крики и топот ног. Жалобно заскулила, заметалась овчарка. Леля тихонько приоткрыла дверь, и в комнату повалил густой дым.

— Пожар! — шепнула Леля, глядя, как полуодетые гитлеровцы в панике выскакивают из помещения на веранду, из-под пола которой уже пробивались языки пламени.

— Бежим! — крикнула она Нине. — Открывай окно! Быстро!

Через несколько минут они уже были на улице. С противоположной стороны дома до них доносились громкие голоса, раздавались команды, застрекотала автоматная очередь. Гитлеровцам было не до пленниц.

— Через поле и в лес! — скомандовала Леля, и подруги, пригнувшись, побежали, еще не веря, что удастся спастись.

До леса было всего метров пятьсот, но в темноте они то и дело спотыкались о кочки, камни, колдобины Ни на секунду не покидал страх, что сейчас в спину ударит вражеская пуля. Вот где выручила хорошая спортивная подготовка. Благополучно добежав до лесочка, подруги пластом упали на землю. Они были счастливы — ведь им удалось избежать неминуемой гибели. Однако впредь надо быть осторожнее, опасность подстерегает их на каждом шагу…

Размах партизанского движения вынудил фашистское командование усилить карательные органы. К началу нападения на Советский Союз в ведомстве Гиммлера кроме девяти охранных дивизий было создано четыре так называемые эйнзацгруппы, которые комплектовались главным образом головорезами из СС, СД и гестапо. Эти отборные банды карателей применяли в своей «работе» «особые меры», иначе говоря, занимались массовым уничтожением советских людей. К ним надо добавить созданные на оккупированных территориях рейхскомиссариаты, в ведении которых находились гестапо, жандармерия.

Однако весь этот карательный аппарат оказался бессильным перед партизанами. Уже 25 июля 1941 года главное командование немецко-фашистской армии в письменном докладе ставке рейха отметило серьезную опасность партизан для немецкого тыла и его коммуникаций. В начале августа 1941 года командование группы армий «Север», а в сентябре — группы армий «Центр» вновь докладывали в ставку рейха, что «партизанские группы продолжают создавать существенные помехи в наших тылах». Пришлось гитлеровскому командованию разрабатывать специальную тактику борьбы с партизанами. 25 октября 1941 года появилась директива главнокомандования вермахта «Основные положения по борьбе с партизанами». Население, проживающее в партизанских зонах, объявлялось «бандитским» или «сочувствующим бандитам» (так гитлеровцы называли партизан), ставилось «вне закона» и подлежало расстрелу или поголовному угону на каторжные работы в Германию. Особенно бесчинствовали фашисты в тех районах Подмосковья, где наиболее активно действовали партизанские отряды. В Волоколамском районе каратели расстреляли и замучили около 800 местных жителей, в Лотошинском районе — почти 700 человек. Работоспособных женщин и подростков отправляли в товарных вагонах в Германию. По свидетельству Чрезвычайной государственной комиссии по установлению и расследованию злодеяний немецко-фашистских захватчиков и их сообщников, из Подмосковья фашисты вывезли в Германию больше трех тысяч человек…

Такая обстановка сложилась в Подмосковье, где в то время находились Леля с Ниной.

Двое суток они шли лесами, минуя деревни, где размещались гитлеровские гарнизоны и комендатуры. Об этом их оповещали местные жители, несмотря на многочисленные приказы о расстреле за связь с подозрительными незнакомыми лицами и их укрывательство. Эти приказы были вывешены возле бывших правлений колхозов и в. других видных местах. Жители кормили, поили девушек «чем бог послал», хотя знали, что за это они в любую минуту могут поплатиться жизнью.

В одну из деревень Леля с Ниной зашли, зная, что гитлеровцы лишь изредка наведываются сюда для очередного грабежа. Возле одной из изб стояло несколько пожилых женщин. Девушки подошли к ним. Те, увидев, что они обуты в солдатские сапоги, всплеснули руками, заохали:

— Доченьки, идите скорее в избу, видите, на дороге немцы показались! Иначе плохо вам будет!

— Поздно, — посмотрев на дорогу, ответила Леля. — Немцы нас уже заметили, если спрячемся, заподозрят неладное.

— Тогда вот что, — тихо, но уверенно сказала одна из женщин, — быстро садитесь на лавочку под окном, а ноги подожмите.

Девушки так и сделали. А женщины, тихо о чем-то разговаривая, встали рядом, заслонив разведчиц. И когда гитлеровцы прошли мимо, ничего не заметив, девушек позвали в избу, усадили за стол. После мерзлой капусты и моркови с поля — единственной пищи девушек в последние дни — забеленные молоком щи и жареный на сале картофель показались им редким лакомством. Поблагодарили хозяйку за обед, а она еще им сверток протягивает:

— Вот на дорогу возьмите немного хлеба с салом. А куда идти, — она показала рукой на восток, — мои ребята покажут…

И в другой деревне их накормили и даже оставили ночевать. А утром хозяйка предложила высокой Нине длинную юбку:

— Надень, дочка, все не так будут видны твои лыжные брюки и сапоги.

И опять их провожал, показывая лесные незаметные тропки, ведущие к деревне Тучково, мальчуган, хозяйский сын.

— Вот мы и прибыли. Лесок впереди видите? — спросил мальчуган. — За ним Москва-река, а на той стороне Тучково. Недалеко. Прощайте! — и, насвистывая песенку, он быстро зашагал обратно…

До знакомого берега они добрались благополучно. Правда, мост был взорван, но на той стороне они увидели людей в военной форме, стали махать им руками и кричать: «Перевезите, мы свои!» Через несколько минут к ним подгреб на плоскодонке красноармеец, молча кивнул, чтоб садились, а двое других бойцов на берегу держали наготове автоматы.

В деревне Тучково в штабной избе девушек встретил уже знакомый молоденький лейтенант.

— Здравия желаю! — с искренней радостью поприветствовал он их. — А мне подруги ваши сказали, что вы в плен попали. С ними все в порядке.

— Нам просто чудом удалось бежать, — ответила Леля. Затем она попросила проводить ее к начальнику штаба части, которому сообщила о своих наблюдениях — расположении сил противника.

После обеда лейтенант объяснил, как короче пройти к станции Тучково, а оттуда к деревне Кубинке, в особый отдел. Первый вопрос, который им задали в особом отделе, был:

— Знали ли вы, что шли по заминированному участку?

— Не знали, а раз остались живы, значит, родились в сорочке, — отшутилась Леля и совсем серьезно сказала: — Надо сообщить майору Спрогису о нашем возвращении. А где остальные из нашей группы?

— Не беспокойтесь, они давно дома! — заверил разведчиц капитан. — И за вами уже выехала машина. А теперь расскажите, как убежали от немцев?

Когда Лелин рассказ подходил к концу, в кабинет вошел улыбаясь старший лейтенант Клейменов.

— Ну и напугали же вы всех! — крепко пожав девушкам руки, он не удержался и обнял их за плечи. — Разрешите отбыть? — обратился Клейменов к капитану. Тот кивнул головой и, выйдя из-за стола, подошел к девушкам:

— Желаю успеха!

…Через час Леля с Ниной въезжали в ворота своей части, которая размещалась теперь в поселке Кунцево. И первыми, в чьи объятия они попали, были Тоня Лапина и Зина Морозова.

— Ну, хватит целоваться-миловаться, — притворно сердито сказала Леля. — Нам отчет о проделанной работе составить надо. Антоша, бери бумагу, ручку… — И Тоня Лапина своим красивым почерком стала записывать под диктовку:

«За период с 28 октября по 5 ноября группой выполнено…»

Этот отчет Тоня отдала офицеру части Д. А. Селиванову, который обобщал сведения и передавал их в штаб фронта. В этом отчете говорилось и о том, что девушки выделились в самостоятельную группу, избрав командиром Лелю Колесову, а также о действиях Лели и Нины, задержанных гитлеровцами.

Когда Леля с Ниной, славно попарившись в бане, истопленной Тоней, вышли на веранду, их окружили новички и стали расспрашивать об их побеге из плена. Но рассказ не состоялся.

— Колесова, Лапина, Шинкаренко, Морозова — к командиру! — объявил подошедший дежурный.

В кабинете напротив Спрогиса и Дронова сидело четверо парней во главе с Борисом Удаловым. Судя по багровым лицам ребят, разговор с ними был серьезным.

— Садитесь, — сухо кивнул Спрогис девушкам. — Теперь мы поговорим о вашем поведении. Вы, вероятно, чувствуете себя героинями, совершившими невероятный подвиг. Однако дело обстоит совсем иначе. — В голосе командира зазвучал металл, акцент усилился. — В результате грубого нарушения моего приказа произошел развал группы, что едва не привело к полному срыву задания. А легкомысленное появление Колесовой и Шинкаренко на охраняемом противником мосту, потеря ими бдительности чуть не стоили обеим жизни. Кто дал право на такую самодеятельность? — Спрогис детально разбирал все ошибки и промахи группы, а заключил так:

— Вы все заслуживаете строгого наказания, но мы с комиссаром делаем скидку на отсутствие у вас опыта в борьбе с врагом. Кроме того, учитываем, что вы искренне стремились как можно лучше выполнить первое боевое задание. Надеюсь, что необходимые выводы вы сделаете и подобного больше не повторится. И нам с комиссаром ваш урок, как говорится, пойдет впрок: при комплектовании групп будем тщательнее подбирать людей, особенно командиров. А теперь все свободны.

С пунцовыми от стыда щеками, не глядя на Спрогиса, выходила Леля из кабинета. «Правильно он сказал — самодеятельность, — подумала она. — Всем «неуд» за поведение, мне особенно. А еще старшая пионервожатая».

Леля пристроилась у тумбочки, вырвала из тетрадки листок бумаги, обмакнула ручку в чернильницу и начала писать.

«Фронт.

Здравствуйте, милые дядя Боря и тетя Наташа!..»

— Леля, иди скорее! — услышала она за спиной голос Нины Шинкаренко. — Начинается торжественное заседание Московского Совета[10].

— Да что ты! — оставив на тумбочке начатое письмо, Леля помчалась за Ниной в красный уголок, где возле черной тарелки репродуктора столпились все, кто находился в части.

Говорил председатель Моссовета В. П. Пронин:

— Слово для доклада о двадцать четвертой годовщине Великой Октябрьской социалистической революции предоставляется…

Когда в зале и в красном уголке стихли аплодисменты, из репродуктора донесся глуховатый голос И. В. Сталина. От имени партии он призвал советский народ мобилизовать все силы на разгром врага, вселял в сердца советских людей уверенность в неизбежности поражения немецко-фашистских захватчиков. Леля видела, как светлели лица присутствующих. И когда после доклада зазвучал «Интернационал», она запела вместе со всеми этот торжественный гимн, вкладывая в его слова новый, особый смысл:

Доклад произвел на Лелю сильное впечатление. Она поняла, что именно сейчас каждый советский человек, будь он на фронте или в тылу, должен сделать все возможное, чтобы приблизить победу над фашистскими захватчиками. А ее место — она это знала твердо — там, за линией фронта в тылу врага.

Леля прошла на кухню, где Нина, Тоня, Зина и другие девушки вместе с поваром, предварительно уговорив твердокаменного начпрода досрочно выдать «доппаек», готовились к праздничному обеду.

— Девочки, я решила, — сказала Леля, отозвав в сторонку «своих», — проситься у Спрогиса на новое задание. Хоть сегодня. А как вы?

— А мы, как ты, — ответила за всех Нина.

В кабинете Спрогиса Леля решительно повторила свою просьбу.

— Обязательно пойдешь на задание, Леля, — ответил майор. — Только, как говорится, всему свое время. А пока твоей группе разрешено увольнение в Москву на двое суток.

— Служу Советскому Союзу! — совсем по-военному ответила Леля. — Только почему — моей группе? Ведь меня, как вы сказали, командиром в порядке самодеятельности избрали.

— Твои девушки час назад приходили ко мне с просьбой назначить тебя их командиром. А еще часом раньше командование части утвердило твое назначение. Такая группа в нашей части первая. Понимаешь ли всю ответственность, которая на тебя ложится?

— Спасибо, — смутилась Леля. — Можете быть уверены, не подведу.

Леля нетерпеливо всматривалась в фигуры людей, выходивших из дверей станции метро «Дворец Советов»[11]. Нины что-то не было видно.

Вспомнила, как вчера, затаив дыхание, слушали трансляцию военного парада с Красной площади. А после праздничного обеда майор Спрогис вызвал Лелю к себе. «Через час еду в Москву, могу взять двоих, согласны?» Леля помчалась к «своим». Ехать вызвались все, но мест было только два, и Леля сказала, что поедет Нина. А Зина с Тоней могут добраться поездом, они свободны до 10 утра 9 ноября.

Возле метро «Красные ворота»[12] майор попросил шофера притормозить:

— Можете выходить. Девятого в девять ноль-ноль жду вас на этом же месте. Отдохните хорошенько. До встречи.

Как всегда, Спрогис был лаконичен, деловит, вежлив.

Леля сразу к себе на Метростроевскую[13] поехала, а Нина в институтское общежитие навестить подруг и взять что-нибудь из теплых вещей. Условились сегодня с утра пойти к Леле в школу. Она хотела показать боевой подруге свой «второй дом» — как-никак без малого три года здесь проработала. Спасибо Александру Васильевичу Старосельскому. Вряд ли бы она вообще стала учительницей, если б не он…

ИЗ ХАРАКТЕРИСТИКИ НА ДИРЕКТОРА ТЕХНИКУМА

«Старосельский Александр Васильевич, 1905 года рождения, русский, член КПСС с 1929 года, окончил исторический факультет Саратовского госуниверситета. В 1928 году назначен директором Московского индустриально-педагогического техникума (ныне педагогическое училище № 2)…

За короткий срок создал в техникуме прекрасный коллектив педагогов. Особо следует сказать о преподавателе Конституции СССР — политкаторжанке из Болгарии М. П. Казовской, вместе со своим мужем сражавшейся в интернациональной бригаде в Испании рядом с заме-нательным советским писателем-публицистом Михаилом Кольцовым…

По состоянию здоровья А. В. Старосельский был снят с воинского учета, но в начале июля 1941 года добровольно ушел на фронт в составе 5-й Фрунзенской дивизии народного ополчения (с сентября 1941 года — 113-я стрелковая дивизия)»[14].

Помимо образцово организованного учебного процесса в техникуме была хорошо налажена военно-патриотическая работа. Все студенты были значкистами ГТО, ворошиловскими стрелками, каждое лето выезжали в военно-спортивные лагеря. Поэтому неудивительно, что, когда в 1939 году в стране развернулось движение молодежи за освоение просторов Дальнего Востока, все двадцать выпускниц техникума решили ехать в новые края, и среди них — Леля. Но она неожиданно услышала от директора техникума категоричное: «Нет!»

— Рано тебе туда! — убеждал Старосельский выпускницу Колесову. — Опыта нет никакого. Поработай сначала немного в Москве. Мы тебе с методразработками поможем, трудно будет — любой совет у нас получишь. А когда тверже на ногах стоять будешь, сам скажу — поезжай. Вспомни, как все начиналось, как к нам пришла…

Она вспомнила. В школе, в своем классе была заводилой, мальчишки ее побаивались. Училась средне, по-настоящему любила только литературу, писала хорошие сочинения. В шестом классе попросила назначить ее пионервожатой, постоянно возилась со своими третьеклассниками. Но даже в седьмом классе Леля, подобно большинству своих сверстников, как-то не задумывалась, какую профессию выберет.

В канун экзаменов в школу стали наезжать посланцы различных училищ, техникумов с предложениями поступать к ним учиться. Пришла как-то в Лелин класс преподавательница Московского индустриально-педагогического техникума, интересно рассказала о том, кого выпускает их техникум, какое влияние оказывает учитель на формирование личности человека. И Леля поняла, что педагог, воспитывая других, одновременно воспитывает самого себя. Он обязан это делать, чтобы всегда оставаться на высоте. И когда преподавательница техникума спросила, кто хочет пойти к ним учиться, Леля подняла руку. От неожиданности класс замер: Лелька-атаман, гроза школьных мальчишек — и, на тебе, педагог! И дома дядя Боря с тетей Наташей осторожно намекали: мол, не лучше ли закончить десятилетку, а потом в институт. В какой захочешь!

Но Леля, особенно после беседы с директором техникума Старосельским, окончательно решила стать учительницей. Уехала на месяц в деревню. Время промелькнуло быстро, и к экзаменам не подготовилась. Пришла в техникум с твердым намерением забрать заявление, но директор отговорил ее, убедил Лелю сдавать экзамены. Русский сдала на хорошо, а потом выдержала и остальные экзамены.

Вот почему Леля послушалась доброго совета во второй раз и осталась в Москве, в 47-й школе. И вскоре поняла, как был прав Старосельский. Не раз приходилось ей обращаться в техникум за помощью. Частыми гостями на ее уроках были студенты-старшекурсники и преподаватели техникума. Они анализировали Лелины уроки, давали ей дельные советы, указывали на ошибки. Их присутствие всегда ободряло молодую учительницу, вызывало желание работать лучше. И если б не проклятая война, она непременно бы поступила в педагогический институт…

Вспоминая обо всем этом у входа в метро «Дворец Советов», Леля подумала: «Как было бы хорошо увидеть сейчас Александра Васильевича Старосельского, который помог ей выбрать скромную, нелегкую, но очень благородную профессию учителя». Она знала, что нашла свое призвание в жизни.

В Неопалимовском переулке неподалеку от школы Леля остановилась и сказала:

— Давай-ка, Нина, расправим шинели, проверим, по центру ли звездочки на шапках сидят, хорошо ли сапоги начищены. И кобуру свою с наганом, как я, вперед передвинь, чтоб ее лучше видно было. Хотя многие школьники эвакуировались, все равно кто-нибудь из ребят встретится.

Не успели подруги прифасониться в проходном дворе, как раздались чьи-то звонкие голоса:

— Ребята, смотрите, наша Леля! В шинели и с наганом!

Леля шепнула Нине:

— Эх, в другое время я бы этим мальчишкам выдала, тоже — подружку Лелю себе нашли!

А ребята уже обступили их, бросились обнимать, закричали наперебой:

— Елена Федоровна, вы немцев видели?

— Не только видела, — ответила сияющая Леля, — даже в тылу у них вместе со своими боевыми подругами побывала. А подробности рассказать не могу — военная тайна.

Окруженные восторженными мальчишками, Леля с Ниной подошли к зданию школы. Оно было закрыто.

— Елена Федоровна, — спросил белобрысый мальчуган, — а там, в тылу, не страшно?

— По-разному бывает, — ответила Леля. — Вы слыхали, как наши войска героически сражаются против наступающих гитлеровцев. Но это у фашистов временные успехи. Вот увидите, скоро Красная Армия их от Москвы отбросит…

— Ура! — дружно закричали ребята. И такой гвалт подняли, что Леле пришлось их приструнить.

— Ну, ребята, — сказала она, — время военное, нам пора. А вы только на «хорошо» и «отлично» учитесь, чтобы нам краснеть за вас не пришлось.

До самого метро провожали школьники свою учительницу Елену Федоровну и ее подругу. А когда прощались, Ваня Попов, любимец Лели, потрогал ее кобуру и тихонько спросил:

— Елена Федоровна, а наган у вас настоящий?

— Самый настоящий боевой наган. Какое же еще у разведчика оружие может быть?

— Поскорее уничтожайте всех фашистов и возвращайтесь опять наш класс учить…

Первое задание, несмотря на ошибки и просчеты, безусловно принесло положительные плоды. Девушки на практике ощутили, что такое разведывательная работа, преодолели страх, обрели уверенность в том, что они не хуже мужчин могут наносить удары по врагу в сложных условиях. Это предопределило успешное выполнение группой Колесовой новых заданий, о которых пойдет речь впереди.