Я пришел на тренировку к Виктору Ивановичу. Было такое чувство, будто ударом молота левее и ниже солнечного сплетения мне вбит тупой кол - чувство, которое я испытал в результате своего похода и открытости одному врачу. Мы обменивались опытом. Ее опыт мне если и был нужен, то только как пример, как не надо лечить. Я просто отдавал все, что я мог отдать, ничего не прося для себя. Она не делала ничего плохого и осудительного, кроме того, что закрывала от меня свою душу. Понятно, она знала, что я лежал в больнице. Каждую мою фразу она аккуратно подытоживала своей, на что я обратил внимание только после общения - она внешне олицетворяла собой открытость, а я был так увлечен отдачей... К ударам, также как и неискренности, мне было не привыкать, несмотря на то, что моя психика была перекошена изнутри так, что я чувствовал себя в предбольничном состоянии. Мои чувства можно понять, если представить, что я здоровый, по крайней мере для них, врачей, чувствующий себя здоровым и внушающий себе это, после одного посещения врача для общения, не имеющего ничего общего с моей прошлой болезнью, стал чувствовать себя на грани умопомешательства. Если бы я почувствовал себя беспомощным, или у меня отключилась какая-нибудь жизненная физиологическая или психическая функция, к кому я должен был бы обращаться, зная, что меня, здорового, сделали больным врачи, точнее, миловидная врач, считающая себя и считающаяся человечной и умной. Как я должен бы был объяснить причину моего заболевания сейчас? Где гарантия, что другая врач не будет такой же? Кому в этом мире вообще можно верить, когда, приходя по самому малому счету для человека, ты теряешь не только все, но и больше чем все, если знать, что жизнь вечна? И ладно я - уже прошел огонь и воды, и знаю что к чему - но ведь на моем месте мог оказаться любой другой больной, только что вышедший из больницы. И вместо того, чтобы ему дать кусочек своего здорового субстрата, который у него еще больной, или даже ничего не дать, а просто выполнить свой долг - дать холодный и правильный совет и разойтись, у него отнимается и его больная душа, и все с ней связанное только из-за маленьких компромиссиков со своей совестью лечащим врачом. Я просто не стал обращать на эту боль внимания, зная, что пережито и залечилось у меня больше. Залечится и это. Оно и затянулось.
Звоня по телефону, я еще со школьной скамьи впитал, что, звоня, нужно представляться. По крайней мере, добрым знакомым. Разговор начинался примерно так:
-Здравствуйте, Ольга Михайловна.
-Здравствуйте.
По металлическому голосу я не мог понять узнала, она меня меня или нет.
-Это Миша (Белов) звонит.
То ли я отражал ее металл голоса, то ли излучал броню танка своего правого бока, но очень часто я чувствовал, что "Ольга Михайловна" начинает метаться в поисках выхода из ситуации, думая, что это я под предлогом представления закрываю свою душу. Естественно, что я тут же начинал чувствовать неудобство.
Возникло видение части верха головы и глаза Павитрина, сосредоточивающиеся на противодействии мне. Больно не было. Но энергия, идущая от видения, шла "против шерсти" моему мышления, моему взгляду. Я смотрел и обдумывал то, что вижу, глядя вперед, энергия направляла сам ток энергии моего мышления назад.
Однажды Мария Федоровна, моя классная руководительница в школе, положив ко мне на плечи своего тайского кота Маркиза, сказала успокаивающе: "Полежи, Маркиз, у Миши - остеохондроз", от чего я чуть не подпрыгнул. Сама вибрация, шедшая от этого слова, несла болезнь, и я поэтому не понял, зачем эти слова были сказаны. Мария Федоровна обычно говорила успокаивающе и мягко, но сейчас эта мягкость была сродни вкрадчивости. В памяти сразу всплыло недоразумение, которое произошло между ее сыном и мной. Тоже по поводу вибрации, шедшей от одного сказанного им слова. Он и не подозревал, что я так к нему отнесусь. После того, как мы с ним поговорили, он, вроде, остался в некотором недоумении, и, мне показалось, мог за мою прямоту и претензии настроить Марию Федоровну против меня. Это ее внушение мне остеохондроза, по-моему, являлось следствием того недоразумения. Два дня я переживал по этому поводу, так как сразу выяснить этот вопрос я не мог. Разве желающий зла сознается в этом? Давая внутри себя людям полную свободу действий, я был уверен, что они способны и имеют право на все, живя в этом жестоком мире. Я ведь тоже мог настраивать людей против них без их ведома. Однако, придя через 2 дня и услышав человеческое отношение Марии Федоровны ко мне, я почувствовал, что можно ее спросить по поводу остеохондроза. Мария Федоровна была в полушоке от моего вопроса и отправных точек моих умозаключений.
У нас сломался телевизор. Мастер, которого привел мой сосед по двору, был 75 года рождения. Посмотрев телевизор, он заменил одну сгоревшую лампу, и, почистив ПТК (переключатель каналов) от пыли, заменил его пружину. Для чистки ПТК он брал его на вечер домой. Вечером следующего дня, сделав, он объявил цену:
- 40 тысяч.
Я расчитывал, тысяч на пять, на семь.
- Это много, - сказал я. - Давай, 20.
- Нет, - ответил он.
Матушка и сосед насели на меня - "отдай". Я не стал им сопротивляться, но чувство несправедливости расчета осталось. Встретившись со временем с парнем во дворе, я сказал ему:
- Я купил еще один телевизор с подобной поломкой. Давай, ты его починишь, и у меня к тебе останется прежнее отношение".
- Я впервые вижу, что заказчик назначает цену, - заявил он.
- А я впервые вижу такую цену за такую работу - сказал я.
- Вот что - давай, я сниму у тебя свои запчасти и возвращаю тебе деньги, и мы с тобой расходимся.
- Давай.
Во время разговора парень, почувствовав мою открытость с кажущейся слабостью, что-то смекнул. Я почувствовал, что-то недоброе. Когда он пришел и протянул мне деньги, их оказалось 50 тысяч. Мне показалось, что он проверяет мою совесть.
- Здесь десять штук лишних, - сказал я. Он, заулыбавшись, отвел от меня сосредоточенный взгляд. Снимая детали, он меня постарался уязвить, немало удивив, ведь можно было разойтись в простоте. Я не чувствовал в нем вообще для себя никакого врага и поэтому опешил от всей души и ответил ему как бы нехотя - лишь бы он не продолжал и не заблуждался. Он собрался, было, уходить. Чувство и ситуация подсказывали мне пересчитать деньги, лежащие пока тут же рядом. Их оказалось 40 тысяч. Я посмотрел ему в глаза. Он, не поняв моего взгляда, тяжело вздохнул, как будто внутри у него оборвалась какая-то надежда, и пошел обуваться. После его ухода я вспоминал подробности того, как под таким же напористым взглядом - отношением меня обсчитал в Москве один парень на полцены от назначенной мной.
Мы разошлись. Второй телевизор вскоре я продал парням-рабочим. А наш - после того, как его отремонтировал другой мастер за двадцать тысяч, сломался. Перегорело две лампы, сумма стоимости которых 26 тысяч. Глядя на черные энергетические полосы, тянувшиеся со стороны двора к панели телевизора, я чувствовал в них дух первого мастера. Выигрыш в деньгах я получил только за счет продажи второго телевизора.
Впоследствие, спустя несколько лет я понял, что просто был невнимательным.
Это был самый мучительный период моей жизни. Мучительный по парадоксальности переживаемого. Я мог к Павитриным идти, но не мог себе этого позволить. Я не чувствовал никаких преград для этого и меня тянуло к ним так, что я едва находил в себе силы себя удержать. Но я вынужден был мыслями искать зацепки - причины у себя в голове, чтобы к ним не ходить. Находя эти зацепки, вскоре за текущими делами я забывал, что принял решение к ним не ходить, и через некоторое время опять бился в сомнениях идти - не идти.
Как и в 88 году я опять начинал плевать при нахождении невдалеке от меня человека. Не играли роли ни расстояние, ни препятствие, ни время суток. Иногда я даже по тому, что плевал, понимал, что сейчас из-за угла или поворота дороги появится человек. И он появлялся неизменно. Оставалось только поражаться интуиции Павитрина, задающего моей правой и большей половине тела свой образ действий. У меня в памяти стояло то его сплевывание передо мной осенью 93 года. При этом правая половина тела, воспринимая сигнал в моих ощущениях, оставалась подобно состоящей из неживой плоти.
Я начал замечать противоречия, возникающие у меня при сплевывании. Еще в 89 году у П. Иванова прочитав, что для выработки слюны в организме работает целая фабрика, я стал относиться к слюне рачительно, освобождаясь от нее вовне лишь по утрам, если была необходимость, иногда при ОРЗ и после работ в запыленных помещениях. Сейчас же я начал чувствовать к своей слюне отвращение. Если я раньше приучал себя глотать и содержимое носа при простудах, замыкая себе физиологическую цепь обмена веществ, то сейчас даже безобидное содержимое горла, которое в момент его сублимирования я собирался проглотить после его собирания во рту, вызывало у меня однозначное желание его сплюнуть. Если даже вопреки желанию я глотал его "для замыкания физиологической цепи" - для здоровья - то его прохождение по пищеводу до желудка после выработавшегося к нему отношения отбивало у меня желание повторять этот опыт. Энергетика уже проявившейся эмоции была ужасной.
Способность излучать взглядом отрицательную энергию дала мне возможность нейтрализовать тот огонь, который жег мое правое полушарие точку на правом виске. При этом я старался как можно меньше думать об источнике того огня. Я нейтрализовал сам огонь. Этот огонь был мне неудивителен. Во время последней встречи школьных друзей я увидел длину взгляда Вадима - когда его духовное тело - само его "я" вылетело из его глаз, во время выражения им своих эмоций на чью-то шутку. А как-то во время обмена духовным опытом он мне сказал, что в скором времени взглядом он будет ронять небольшие предметы. Я об этом если и задумывался, то в далеком детстве и иногда сейчас в виде мечты, к которой я, может быть, когда-нибудь приду после разрешения своих насущных проблем.
Деревянность моей правой щеки создавала для меня еще одну проблему необходимости энергетической защиты, а необходимость духовной свободы от Павитрина не освобождала меня от необходимости хоть как-то думать о нем. Во всех личных отношениях я был свободен от него, но это не освобождало меня полностью от необходимости иногда думать о нем. Мне нужно было думать о своих контрдействиях его контрдействиям мне. Да и просто простое любопытство узнать, в каких проблемах по отношению ко мне бьется этот супраментал. Но попытка начать о нем думать мгновенно обжигала мое любопытство и правое полушарие. Я просто не мог мыслями о нем высунуться из себя, открывая для себя, что мышление о человеке - это настрой на его энергоинформационную волну. Волна же Павитрина по отношению ко мне была засорена. Каким бы человек ни был все равно закрытие на него глаз - это убийство жизни. Я же был готов на любые отношения, но из-за такого отношения к себе вынужден был в течение всего этого лета в себе совершать подобное и совсем не ненастоящее убийство Павитрина. Но он для меня сделал все, чтобы к этому я оказался способен.
Как пробиться к сверхсознательному, когда твоя голова полностью загружена, а первоначальные позывы сверхсознательного подобны дуновению ветра. Когда иные посылы, ошибиться в которых невозможно, ложатся на голову не дуновением ветра, а дуновением из калорифера, за которым не слышно дуновения ветра. И как после этого поверить, что следующее дуновение принадлежит ветру? Но иногда наступало затишье. Делать все равно что-то было надо. Как-то лениво наступало чувство голода. Когда я его утолял, оно также лениво проходило. Ничего не делать было невозможно, но и делать ничего не хотелось.
Я понимал, что они немудры. Что, если они считают меня больным, посыл в мою сторону отрицательной энергии меня лишь спровоцирует на худшее.
Тело было разбито на несколько отсеков. Только что я исходил на нервы, как заплывая в другую половину тела, тонул в покое и гармонии. Прошло 2 недели после моего последнего звонка Павитрину. Боль в правом полушарии, как практически и во всем моем существе, не прекращалась. Как и чувство раскаяния за свое отношение к Павитрину. Понятно, что на все это я не обращал внимания. Однажды вечером я почувствовал, что у него происходит переосмысление моего поведения. Мое правое полушарие стала накрывать теплая волна, вызывающая у меня сострадание к себе с небольшим уколом. Я понимал что сострадание ко мне вызывает контраст человеческого отношения, накрывающего мою болящую рану. Одновременно с этим я услышал голос: "Иди!" Он был сказан голосом Павитрина так, будто я рвался туда идти, хотя я с радостью бы пошел, чтобы покончить с этим выяснением отношений. Вечером я опять почувствовал себя прозрачным. Я вышел на улицу и пошел на троллейбус. Я чувствовал, что меня, пусть несильно, но тянет назад Мать - мудрость, правящая миром, дух святой. Я осознавал, что этот фрагмент Матери принадлежит Павитрину его филиалу в моем поле. Идти не хотелось. Я чувствовал некоторое унижения от этого своего прихода. Тем не менее до остановки троллейбуса я дошел. Сесть в троллейбус меня остановил голос, мелькнувший мыслью в моей правом полушарии: "Не ходи!" Я не смог отдифференцировать его происхождение. Он был очень похож на посланную мне самим Павитриным идею. Я не мог его не послушаться. Я ведь не хотел ему навязывать себя.
Время было вечернее. По идее, они должны были только приехать с огорода. Я верил Учителю и слова Сатпрема о том, что не послушавшийся голоса рискует попасть в несчастье, продолжали надо мной довлеть. Я не знал кому мне верить: Учителю или обстоятельствам. Прошло 2 дня. Как и в прошлом году, я думал, что он придет ко мне в ближайшее время. Но в этот день вечером из района печени я увидел неживую структуру, лентой выходящую вперед, которую можно было назвать голосом. "Не ходи к Павитрину". Я чуть не подпрыгнул от радости. Она была точной копией того январского голоса, который мне сказал о несовершенстве Павитрина, о том, чтобы я не показывал ему все - всю книгу - мой выход из весеннего психоза 94 года. Этому голосу можно было верить. Я был почти уверен, что он был производным отношения Павитрина ко мне, - полевой структурой, передавшейся мне из-за его соответствующего отношения ко мне. Но сильно я об этом не задумывался. Как бы то ни было, этот голос в январе меня спас, можно сказать, от смерти, если проследить, к чему меня вело раскрытие души перед Павитриным. И сейчас ему можно было верить. Тем более, полное освобождение души давало ответы и на те вопросы, на которые я не мог ответить сейчас, а дело еще пока не шло к завершающему концу, и эти ответы мне пока были не к спеху. Точка опоры была найдена!
Но недолго она у меня продержалась. Спустя 2 дня я поехал к врачу, чтобы отдать ей отпечатанные фрагменты моей книги. Но она ушла на обед перед моим приходом, и я оставил один из интересных фрагментов в двери в виде записки. Дальше я поехал в фирму отдать девушкам печатать новые листы. Когда я подходил к зданию я почувствовал, что врач пришла на работу и читает мою записку. Понял я это по своему начавшему меняться отношению к жизни и к Павитрину. Вдруг я начал чувствовать его и наши отношения друг к другу такой дуростью, что стал не находить этому слов. Несмотря на то, что я понял причину этого, также как и другую - энергия врача наполняла собой энергоконтур моего существа, который был у меня этой зимой, когда я думал только о мире. Этот энергоконтур копировал очертания моего тела и головы энергетическими каналами в виде трубочек буквально параллелями и меридианами, только если зимой он накрывал мою голову с верхом, то сейчас только его внешняя часть, выходящая на спине на поверхность моего тела своей головой, находилась на высоте моих лопаток. Тем не менее, его целостность с моей энергосистемой и психикой из бездействующего отдела моего подсознания сделали его моим действующим подсознанием или уже сознанием, и я опять стал собой зимним. Нет, наверное, подсознанием. Я осознавал, почему я так сейчас переменил настроение и чувствовал, некоторую наигранность своих слов. Они были не в натяжку. Тем не менее говорил я искренно.
Дверь открыла Оля. Поздоровавшись, я объяснил ей, почему пришел.
- Вчера Вадим не поздоровался со мной. Дожили.
Она его не оправдывала.
- Миша, ну почему я спокойно отношусь к людям, свободна от отношений? Мне ничего не нужно. Я иду по улице смотрю на людей, и они мне не нужны.
Меня это полосонуло. Ее слова могли означать, что я виноват тем, что пришел с ними восстановить отношения.
- Ну, во первых, простые отношения никому не помешают даже ради простых практических целей, ради быта. И что это за духовная полнота? Б. Ш. Раджниш, уж на что он был полон собой, говорил: "Меня интересуете вы". Вадиму привет передавай. Пусть приходит, если хочет.
Ушел я с какой-то надеждой. Их поворот лицом ко мне повлек раскрытие моей полевой защиты. Разноцветные ленты поля снимались с моих плеч, головы, обнажая мои чувства и тело, которое стало казаться раздетым или раздевающимся. Перемена в качестве поля головы повлекла новое ощущение челюстей, всего ротового аппарата с правой стороны головы и ее самой. Я стоял у детского сада, ожидая Наталью - девушку, печатавшую мне другую часть книги, и думал как я сейчас буду с ней разговаривать. Вдруг я не смогу ей членораздельно сказать необходимое? Но, вроде, получилось. Я только опять не разобрался с открытостью и закрытостью души, и она опять вроде, обиделась на меня за закрытость.
Пробуждение нервной системы влекло оживление всех моих детских воспоминаний. Но тут я встал перед проблемами. Во-первых, всю жизнь с четвертого класса я ставил его выше себя. Точнее, так он сам ставил себя в отношениях, и я пока не представлял, что могу во всех вопросах от него вообще никак не зависеть. Во-вторых, чувства детства так тонки, а я должен был этой оживающей тонкостью противостоять этому танковому напору, оставаясь легким в мышлении. Сейчас возможность параллельности этого не укладывалась в моей голове.
Парень пришел к нам продавать обои. Матушка, едва услышав об их покупке категорически запротестовала - денег нет, а ты хочешь их купить. Ни уговоры, ни объяснения, что деньги я найду свои, не помогали настроить ее положительно. Тем не менее, вчетверо заниженная цена обоев и то, что матушка отказывается от них, еще их не видев, говорило мне, что она поступает неразумно. Я пошел с парнем на улицу, где его друзья поджидали его, стоя с товаром. Чувство заранее говорило мне, что эти обои не будут куплены, и не потому что я не решусь пойти наперекор матушке, если их предложение окажется выгодным во всех отношениях.
Обои оказались простыми и, живи я один, я бы их взял не задумываясь. Только при том, что мое "я" как бы отсутствовало, в моем поле я чувствовал с матушкиным противопоставлением товару заранее, каким бы он не был, одновременно должный рисунок обоев, какой бы хотела она видеть. Но проблема моего выбора была не в этом. Я заранее понимал, что если товар не окажется сразу попавшим в точку, я не смогу принять собственного решения из-за матушкиного негативного отношения. Точнее, не стану этого делать из-за способности моего и вообще человеческого восприятия меняться под своим и чужим давлением, и знания мной этой способности. Свое восприятие первоначально неказистого товара я смогу изменить и сделать так чтобы он понравился мне, даже наперекор матушкиному влиянию на меня, но это с моей стороны будет волевой акт, и, если она останется обиженной, оставался шанс того, что вид квартиры начал бы угнетать ее, а она - вид квартиры, и поэтому поводу и меня, где бы я не был, а то есть - себя, потому что к тому времени я надеялся свою Карму закрыть. Проблема заключалась в том, что она не знала о чистоте человеческого существа и способности легко изменять свое восприятие, чтобы нас устраивало и это "да", нас устраивало и это "нет". А так ее устраивало только это "нет".
Пока я разговаривал с парнями, я почувствовал, что мое отношение к обоям несколько раз изменилось под их влиянием, и я попросил у них разрешения отнести их домой и примерить на месте, показав их матушке. Мое визуальное столкновение с ней могло дать удовлетворительный результат. Сначала она была категорически против, но потом начала меня убеждать:
- У них крупный и резкий рисунок, - сказала она. - Клей их в свою комнату. Ее довод показался мне весомым.
- У них симметричный рисунок, - сказал я парню, - если бы он был ассиметричным...
Парень со мной согласился, и на том мы расстались.
- Это не тот рисунок, - продолжала она убеждать меня после его ухода. Я лучше переплачу, но достану нужный колер и рисунок.
- Зачем пухнуть с жиру? - вернулся я в свою колею. - Знаешь поговорку "здоровому - все здорово". Когда на душе праздник, тебе без разницы, на какой коллер смотреть.
На том и закончилась эта покупка обоев.
Гармония ощущается не когда чувствуешь себя абсолютно сильным, а когда ни с кем не вступаешь в противоречия, в мыслях своих готов принять любого человека. Я не мог понять, что выигрывают люди оставляя в конце общения за собой последнее слово. Несколько раз попробовав было это сделать, я ничего, кроме потери самоуважения и доверительных отношений с этим человеком не получил. Выходило, что стереотип подобного поведения лишь привычка, выработанная человеком. Привычка в силу веры в то, что он что-то выигрывает, что едва ли так. Однако, эта привычка была у многих моих знакомых так развита, а энергии при этом они у меня отнимали так много, что я нашел очень простой выход из этого положения. После одного такого раза я ставил на вид этому человеку его поступок, объяснял механизм действия такого отношения на мою и любую другую душу и предлагал ему придерживаться общепринятых правил - приходящий первым здоровается и первым прощается (также как младший здоровается первым, а руку первым протягивает старший). Если человек, во второй раз приходя ко мне в гости или звоня по телефону, избегал прощаться первым, по десять раз повторив каждую свою фразу, я предупреждал его, что третий подобный раз будет концом наших с ним отношений. Я не мог понять, как я выберусь из своего состояния. Если душа - это чувство, энергия, которую я видел отдаваемой из отделов левого полушария, как этой слабой эманацией я смогу очистить свой загруженный правый бок и главное мое правое полушарие, на которое наваливается такая тяжесть?
Обращаться опять к Павитрину было смешно. И не потому, что это было унизительно. Как раз унизительным это мне не казалось. Он просто мне начинал казаться тем, кто не может понять, что от него просят. Хорошим неудачником, который, развив в себе созерцание мира, не может понять, что от него просит человек. И не только я один. Но полтора года, прошедшие с тех пор, как он стал заострять свое внимание на энергии, получаемой им во время общения, и его неспособность пустить эту энергию на личное благо, служили камнем преткновения и в моих с ним отношениях.
Обычно представляется, что все, что может только существовать в реальности, можно представить образным мышлением. Однако то, с чем столкнулся я, убеждало меня в другом. Я не мог воспроизвести в своей психике нормального состояния даже образным мышлением. У меня просто в голове не хватало места это сделать. Структуры правого полушария и эманации, из него идущие, перекрывали весь свод моей головы. Попытки же убрать или счистить эти эманации, также как начать думать, не обращая на них никакого внимания, вели к тому, что мое внимание просто увязало в них или билось, не в силах сдвинуть их с места. Оторванность от внешнего мира вела к тому, что в себя я мог вбирать только то, что было родственно душе и что самовбиралось спонтанно. Это касалось всего абсолютно. Как говоримого людьми, так и вещей.
В город приезжал лама Оле Нидал. Я с нетерпением ожидал его приезд. То, что он выступление давал бесплатно, внушало к нему уважение. Энергетика ламы сразу увиделась мне отличной от энергетики обычных людей. У него была совершенно открыта грудь, а постоянные фрагменты духовного тела в области груди у него находились только со спины. От ламы лилась чистота. Сначала я не понимал, чем вызваны резкие движения у ламы головой в стороны, которые он делал иногда. Лишь спустя 2-3 дня я осознал, что это была защита им своей души от психических посылов некоторых слушателей, подозревавших ламу в какой-либо неискренности.
Все, что говорил лама, я знал. Я не знал, что мне делать. Сидеть, убивая от нетерпения время, надоело. Посмотрев, что лама спокойно относится к уходам некоторых слушателей, решил потихоньку уйти и я. Но мой проход на цыпочках по всему залу, а я, как назло, сел с другой стороны от выхода, ламу сильно задел. Выйдя из зала и стоя у раскрытых дверей так, чтобы он мог меня видеть, я хотел жестом поблагодарить его, но он, видимо, был так обижен, что не хотел и смотреть в мою сторону, и переводчик повел себя как слепой, отвернувшись, когда я попросил его обратить внимание ламы на меня. Девушка с парнем, из сопровождавшей ламу делегации, поравнялись со мной, направляясь к выходу из училища, в котором проходило выступление ламы. Девушка вопросительно посмотрела на меня.
- Вы приехали с ламой?
Оказалось, что она по-русски говорит и хорошо.
- Я приехала из Канады. А что ты хочешь?
- Я хочу поблагодарить ламу за выступление.
- А почему ты не хочешь остаться? Тебе неинтересно?
- Интересно, но я знаю все, что лама говорит.
Мне казалось, что я не сказал ничего необычного. Ведь все, о чем говорил лама, принадлежит или сопутствует человеческому "я", которое есть у каждого человека. Буддизм, христианство или любая другая религия лишь виды путей к нему или частности вокруг главного. Но удивление девушки показало мне, что я сказал что-то из ряда вон выходящее. Тут же я понял ее. Ее сборы знаний по жизни рождают у нее преклонение перед их бесконечностью и умаляют ее собственное "я", вместо того, чтобы от них ради себя отказаться, она продолжает поиск на деле себя, но она думает, что знаний. Знания ламы казались ей огромными, в то время как человек знания себя с ним отождествляет. Себя он отождествляет лишь с собой и с верой, что в любую секунду получит необходимое ему знание спонтанно.
Я попросил девушку передать от меня ламе благодарность и направился к выходу, не подозревая, что приду сюда еще. Когда я подходил к дому, меня охватывало чувство, что надо вернуться в училище, оставив сумку дома. Когда я перекусывал, огромное желтое пятно, то самое, которое подсказало мне отдать Олегу Демченко - моему товарищу в институте, с кем мы этой зимой опять встретились на гимнастике статью на пастора в газету, а в плане книги остаться без соавтора, опять оказалось внутри меня. Теперь оно тянуло меня в училище. Контакт наш был безмолвным. Войдя в комнату, я взял 2 листа с "Проблемами совершенства" и, написав на одном название книги и свою фамилию, а на другом - свой адрес и телефон, побежал в училище. Адрес с телефоном я хотел отдать Оле Нидалу, а название книги - этой девушке.
Проблема совершенства. "Человек часть Вселенной и сам Вселенная". Это означает, что сознательное стремление к бесконечности своих возможностей дает невозможность их достижения. В этом и заключается проблема большинства спортсменов и людей, стремящихся к совершенству тела. Разрешение парадокса тела заключается в совершенстве духа. Бесконечного числа подтягиваний на перекладине или отжиманий от пола можно достичь, лишь научившись во время того количества движений, которое вам отпущено природой первоначально, чувствовать каждый кусочек вашей плоти, на которую приходится основная нагрузка во время выполняемого упражнения. Для этого не надо умом стремиться к все возрастающему количеству движений. На этом основывается и ответ Масутацу Оямы на вопрос - сколько ударов надо делать за тренировку: 100 или 1000? "Я делаю 10 ударов - значит один мой удар стоит сотню ударов тех, кто делает 1000", - ответил Учитель.
Пока я бежал, как-то само все легло по местам: листок с адресом девушке, а с названием книги - ламе. Моего участия в этом распределении практически не было. Были одни эмоции, что да, лучше будет, наверное, так.
Теперь ламу слушать было интересно. Услышав его равнодушный отзыв об одном обряде кришнаитов, я написал ему записку, в которой говорил, что нельзя отрицать другие религии. После выступления Оле Нидала в зал вошла девушка, с которой мы разговаривали перед моим уходом домой. К Оле Нидалу выстроилась очередь за автографами и получением психической энергии, которую лама давал, прижимая лоб человека к своему и напрягась ментально. Я же подошел к девушке, и мы стали разговаривать.
Она была из Торонто. Звали ее Алинесс. Сейчас она училась в Петербурге. Кроме своего своего - английского, она знала еще 3 иностранных языка. Будучи раньше закомплексованным, я на раскованных русских смотрел в третьем лице, не говоря уже об иностранцах. Сейчас же мы без всяких усилий говорили буквально обо всем от философии религии до социальных проблем. Алинесс тоже делала открытие, что с иностранцем, зная лишь его язык, можно разговаривать без остальных барьеров. Это была какая-то общечеловеческая нота.
Очередь к ламе подошла к концу. Попросив Алинесс подождать, я подошел к ламе. Оле Нидал не понял открытость моей души, приняв, кажется, меня за хитреца. Отдав ему листок, я поблагодарил его, несколько удивив тем, что я не прошу у него автографа. Мне хватало памяти.
Подойдя к Алинесс, я забыл ее имя. Она со смехом мне его повторила. Мы стали прощаться.
- До встречи, - сказал я. Она с радостью поддержала такое прощание. Тем не менее у нее, как и у себя до прощания я почувствовал нечто похожее на грусть о скором расставании. Мы не были знакомы и 15 минут, но друг в друге почувствовали частичку себя или ключ к ней, дающие возможность к полному обмену тем бесконечным содержимым, что наполняет ее и мою души. У меня такого не получалось даже с русскими девушками, хотя они мне казались понятными, так сказать, родными. Это прощание давало какую-то тогда еще легкую надежду на встречу. Надеждой в полном смысле этого слова эта легкая надежда стала через неделю. Через день после отъезда ламы поле вокруг моего левого полушария было пронизано такой нежной, чистой и непривычной вибрацией, излучающей любовь, что я подумал, что, если раньше мне и случалось проявлять самцовские чувства к представительницам противоположного пола, то только потому, что от них шли соответствующие вибрации. Сейчас я не представлял прикосновения к Алинесс рукой.
Прошла еще пара дней и откуда-то сверху в голову ко мне опустилась мысль о женитьбе. Она по вибрациям была озорной, и мне показалось, что это Алинесс, думая обо мне, послала ее мне, не подозревая, что она достигнет цели. И тут меня озарила мысль. Я же Павитрину сказал, что моей женой будет Алина. Как тут было не поверить в это? Спустя еще 2 дня я, как мне показалось, принял от Алинесс еще одно послание. Ей было интересно бы пообщаться со мной.
Через неделю после оставления института у меня началось восхожде ние сознания. Сидя на кухне, я вдруг однажды с удивлением обнаружил себя на высоте по сравнению с Викой. Вся информация о ней в виде по левых рисунков находилась на уровне моей левой щеки, и я никак к ней не был привязан. Это видение и осознание своей свободы было счасть ем. Одновременно я обратил внимание на белые облака, постоянно нахо дившиеся у меня у правой бровки головы. После видения информации о Вике, я понял, что это такая же полевая информация другого человека Павитрина. Эти видения послужили для меня весомым стимулом и указа телем нового пути действия и направления движения.
Манила даже не столько сама свобода, сколько поднявшись над ин формацией этих людей я попадал в блаженный покой. Ничто теперь не раздражало меня при воспоминании о них, и я чувствовал себя как аб солютно свободным так и сохранившим все свои человеческие качества по отношению к ним, несмотря на их прежние неискренности.
Прислушивание ко всему, что шло сверху, стало у меня тотальным при каких-либо делах. Трудно даже сказать-делал я дела, прислушиваясь подсказке сверху или делал ради Того, кто сверху, ради возможности этого самого прислушивания. И оно было не бесплодным. Идя однажды к Лене Куропову, я взял семян кабачков, подумав о том, что мне взять."А мы как раз кабачки хотели идти покупать,-сказала Ира.-Ты знал, что они нам нужны?". Ее прежний пафос в отношении меня как-то сразу стал искренностью.
Но восхождение было медленным. Радовала лишь его необратимость. Увидев под собой ниже своего сознания чей-либо эгрегор, можно было не опасаться, что он опять появиться вверху. Кроме того я не перес тавал делать потрясающие меня открытия. Все мое существо, мое тело состояло из двух как бы раздельных и одновременно слитых половин правой и левой. Сам я находился в левой своей половине. В правой я не чувствовал себя в постоянном покое и бывал там или неполностью или занимал ее сознательно. Больше всего меня потрясло то, что пра вая половина в физическом и психическом планах копировала Павитрина. У меня в голове были все его привычки, черты характера, манеры обще ния. Вопрос о том, как эту мою часть тела сделать моей стал постоян ным.
Она не была, понятно, стопроцентным его физическим телом, подоб ным моей половине существа, но моей она была лишь процентов на 20. На каком-то то переходном качестве от духовного к физическому между моим и его телом. Она была и выше меня по росту, как было и в жизни, и структуры ее постепенно под наклоном переходили в мои.
Однажды вечером, сидя дома, заливаемый желтым светом от людей по лучивших мои письма, я обратился с вопросом к Учителю: "Ну и что мне сейчас делать, когда я знаю все мне необходимое". С этим вопросом я подошел к Его книге и открыл первую попавшуюся страницу. Книга отк рылась на Глобальном Разуме.
Читал главу я левым полушарием. Оно казалось наполовину срезанным в горизонтальной плоскости в левую сторону от сагиттальной плоскос ти. Правую часть головы я ощущал целиком, но мысль в ней была в этот момент неподвижной. Некоторые эмоции не давали ей двигаться там. "Ищущий терпеливо покоряет каждую ступень своего существа так, что основание существа неразрывно связано с его вершиной",- писал Сатп рем. Несмотря на то, что, читая, я поднимался к этим высотам и с них обозревал те перспективы, которые они дают поднятие и закрепление в них по описанным Сатпремом пути требовало времени и эти перспективы в настоящем показались мне нереальными. Мне ведь надо было писать книгу. Но с другой стороны я встал перед фактом что у меня нет выбо ра ни по жизни, ни для книги. Не могла же последняя закончиться тем, что вместо головы на плечах у меня только 3 ее четверти, а работает, хотя и не хуже многих голов, несуществующая в моих ощущениях ее 4 четверть. Хотя не она, а моя душа на ее месте находящаяся.
Этот открытый угол головы, а точнее такое возвышение правого по лушария над левым, делало нереальным скорое выравнивание обеих поло вин головы и их объединение. Но жизнь шла своим чередом. И вскоре я увидел, что мне не только ничего больше не остается делать, как вы равнивать обе половины головы, но и то, что это дело движется намно го быстрее, чем можно было предположить, а открывающиеся знания с головой втягивали меня не только в познание себя, но и в сам процесс открытия.
Однажды я увидел картину моей психики, напоминающую ущелье. Справа возвышался монолит поля Павитрина, слева - моего отца. Иногда его сменял Славин. Посередине головы был глубокий проем до самого моего сознания. Созерцание этой картины вызвало у меня чувство нереальности заполнения этого проема не только в скором времени. Ведь представить необходимое может образное мышление. А тут у меня отключено не только оно. Весь правый монолит, вышиной уходящий в небо, внушает тебе свою незыблемость. И ты просто представить себе не можешь, что может быть иначе, а не так.
У меня был уже опыт духовного размежевания.
В далеком детстве, поехав однажды на рыбалку с парнем, приходившим в наш двор для общения, мы вступили с ним в какой-то абсурдный спор кто есть кто, оставивший осадок на душе. Парень этот обвинял меня в каком-то неправильном отношении к жизни. Приводя мне в пример по очереди всех моих друзей детства он пытался доказать мне свое. Я же, зная все стороны их личностей, в том числе и слабые, наглядно показывал ему несостоятельность его доводов, в запале не видя как мои слова могут быть использованы где-то и "перегибая палку" для настоящего, вспоминая их прошлые причиненные мне обиды. Обладая еще и некоторой любовью к сталкиванию лбами, мой товарищ не замедлил по приезду рассказать о моем "настоящем" отношении к ним, моим друзьям. Для них это был гром среди ясного неба. Утром, идя в магазин и увидев Толю Фурсова, возившегося со своим моторным велосипедом я, увидев, что он уже знает о моих словах, подумав, что он сейчас не будет со мной разговаривать, пошел дальше не поздоровавшись и не подойдя к нему. Спустя 5 лет, когда у нас, благодаря судьбе, началось официальное схождение, а у каждого был свой новый круг своих, в том числе и новых, знакомых, я увидел как я выглядел тогда в его глазах. - Я опешил когда услышал твои слова обо мне от О. и решил у тебя узнать было ли это? Когда я тебя увидел, я думал, что ты подойдешь, и я у тебя спрошу. У меня глаза вылезли на лоб, когда ты прошел мимо.
Толя и сейчас боялся со мной общаться и говорил мне осторожно, а недоумение мной - как так можно было поступить -висело в воздухе и сквозило в каждой фразе постоянно, наполняя меня болью от невозможности дать ему сейчас понять, что это же я стою перед ним. Для него это был уже не я.
С Женей Тимошенко мы сошлись раньше. Он от меня не требовал объяснений, но стена его отчуждения держалась не менее долго.
Коля Падерин как-то попросил меня оставить у себя ружье и патронташ с заряженными патронами. Матушка в это время была на Сахалине с коммерческой поездкой.
Колино предложение было заманчивым, несмотря на то, что когда весной я ездил с родственниками в деревне на рыбалку, испытывал боль, наживляя червей на крючок. Было такое чувство и видение, будто где-то в астрале перекрещиваются моя и их энергетика тел.
Но присутствие ружья в доме оживляло мои прежние школьные страсти, и я надеялся найти со своей душой какой-то компромисс.
Ружье пролежало у меня 2 недели, пока Коля его не забрал, поехав в тайгу. Я и не понял сразу той роли по большому счету, которое должно было сыграть это ружье в моей судьбе. Две недели имея под рукой полный патронташ заряженных патронов я мог свести счеты с кем угодно, будь я сумасшедшим или хотя бы просто неврастеником. Ружье мне возвращало мое имя во всей полноте.
Было 12 часов ночи и увидев в доме напротив у Игоря Родионова -друга детства -горящий свет, я пошел договариваться с ним об его подсадке меня "зайцем" или за небольшую плату в пассажирский или почтово-багажный поезд. Игорь работал проводником. Договорившись с ним на встречу завтра, я лег в медитацию.
На следующий день я пошел на поиски денег. Продал велосипед. Занял у сестренки -Иры Евсеевой, приехавшей в отпуск четыреста тысяч, пообещав ей, что матушка по приезду с Сахалина отдаст, продав Колино ружье, что Коля сказал сделать, узнав о причине моего отъезда.
Игорь не мог меня отправить бесплатно, и я решил добираться до Москвы поездом на общих условиях. Вместо 300 тысяч, о которых мне сказали в справочном бюро в кассе билет стоил пятьсот сорок шесть тысяч рублей в плацкартном вагоне. Не раздумывая, я взял его.
Матушка все не ехала, и я решил попросить Колю пожить у нас до ее приезда.
Это было время, наверное, самых больших моих сомнений. Испорченные отношения с Ольгой Ивановной, с Павитриным, я чувствовал стену их энергии, давящую мне в затылок. Так я начал приходить к еще одному открытию. Те планы об отъезде, которые я вынашивал с прошлого года были заложены мне отношением Павитриным. Он не внушал мне уехать, но я, следуя его отталкивающему отношению бессознательно для меня, направление его энергии перевел в оформленную моим сознанием мысль и сделал ее своим планом. "Почему я должен уезжать из-за недопонимания меня, - думал я, - сильный остается, слабый убегает. Пусть сам бежит, если ему надо". Но сейчас у меня была, так сказать, уважительная причина. Тем более книга. У отца дома была печатная машинка. Здесь же я не видел возможности напечатать свои рукописи.
Мои вечерние тренировки делились обычно на 2 этапа. Точнее -состояли из одного, так как второй этап начинать я не видел смысла.
Я тренировался в полную силу, отрабатывая необходимые удары и блоки. Это было прекрасное чувство - видеть свой прогресс. Но потом вдруг наступал словно какой-то сбой.
Словно какая-то сущность протягивалась во мне и на ее место приходила другая. По структуре она была такой же - из того же белого вещества. Она играла роль стержней конечностей и тела. Только теперь, если тело я, может, еще и чувствовал прежним, то мои конечности теперь становились другими. Я чувствовал их другими. Они словно были длиннее и умели делать другие движения.
Процесс восхождения сознания делился на несколько этапов. Первым этапом был проход области голосов всех родных и близких. Чаще всего это были односложные голоса перед каким-нибудь моим действием:"Не ходи", "не делай", "не надо", "зачем". В некоторых из них я угадывал индивидуальность "говорящего" по эманациям, которые находились на полевом тяже, тянущемся вслед за голосом.
Первое время, как и практически всю зиму, я останавливался как вкопанный и слушал что это за голос -родившегося или Нерожденный. Подтверждения, что это Он самый не было, тогда я начинал искать в своих намечающихся действиях здравый смысл и необходимость.
Это было непросто сделать. Верхний свод моей головы казался и был разомкнутым. Попадая в щель или останавливаясь под ней сознание словно теряло опору и его движения затухали. От меня оставался простой взгляд вперед. Я начинал напряжением головы создавать складки на коньке сознания, чтобы начать думать. С большими усилиями это удавалось сделать, и это было началом зарождения моей мысли. Сконцентрировав внимание на том, что я сейчас собирался делать, я начинал обдумывать его необходимость и полезность. Получалось нечто вроде двух точек концентрации внимания -дело и его полезность и необходимость, рождающие два полевые узелка, которые разворачивались и распадались после обдумывания на полевую оболочку, выстилающую голову изнутри. Дальше шло все как у людей, и я, переставая думать, начинал действовать.
Филиалы моих младших родственников и близких, понятно, тоже были в моем сознании и их филиалы понятно располагались ближе к полости моего сознания, чем филиалы взрослых. Эти голоса я слышал словно сдвоенными, обращенными и ко мне и к тем детям, голоса чьих родителей я слышал. Становилось больно за детей. Не хочу сказать, что мои младшие родственники и близкие живут плохо. Но и они, как и многие другие дети могли бы жить лучше, имей их родители побольше терпения и покладистости. Я переживал за педагогическую науку. Через 8 лет, когда я уже прошел огонь и воды, она все продолжала оставаться все той же какой и была раньше.
С этого времени я стал изучать механизмы появления и действия голосов.
В это время я мог выглядеть действительно как дурак. По несколько раз ходя взад -вперед по улице и проверяя как звучат голоса, и что они мне говорят. Понятно, что при этом я делал лицо, соответствующее реальности -задумчивое.
Я перестал ходить и на тренировки в институт, и на период сомнений в необходимости занятий спортом, вызванный влияниями на меня Павитрина сменился домашними занятиями цигуном и прочими упражнениями, на что потребовалось усилие воли. "Жизнь сложнее всяких теорий не насилия, в том числе себя, - думал я о гармонии своей души с желаниями. -В конечном счете я также могу развить у себя постоянное желание тренировок, и моя душа во время них перестанет терзаться сомнениями надо ли это".
Подтягиваясь на перекладине, вставленной в дверной проем я, глядя на свои руки, увидел, что они находятся рядом со мной, а не где-то сверху, как в прошлом году. Сейчас мой взгляд на руки и вообще шел из моей груди, в то время как в прошлом году я смотрел на них откуда-то из низа туловища. Все мое существо стало немного шире и больше, а из меня лучилась сила.
Незаметно от себя я опять втянулся в тренировки и вскоре обнаружил, что опять занимаюсь ими любую свободную минуту, то есть опять почти весь день. Кроме спорта мне опять было ничего не надо и опять чистота моего существа, ставила передо мной вопрос что делать. Я опять вспоминал Кришну и Бога: "Возьми Меня в свое сердце и отбросив все сомнения - действуй".
По сравнению с прошлым годом жизнь казалась мне раем. Практически полное отсутствие споров и конфликтов с людьми обеспечивало мне душевный покой. От этого с ним началась накапливаться радость.
Какое-то чувство подсказывало мне посадить во дворе между деревьями цветы и я, ездя на велосипеде по городу, между делом напривозил выброшенные покрышки от машин и сделал из них клумбы.
Цветы для них я начал возить с огорода. Когда они начали подрастать, тетя Надя Мороз - староста подъезда, увидев мой энтузиазм тоже привезла и посадила большой куст марьиного коренья.
Эта работа принесла мне возможность сделать множество открытий. Я не переставал поражаться человеческому скептицизму.
- А, зря сажаешь- табун раз пройдет, -говорили мне многие, вместо того чтобы радоваться что в людях не угасла тяга к светлому. Когда я говорил: "Ну и ладно, жалко что-ли? - это тоже приводило их к недоумению. Они были так привязаны к плодам своего труда к какому-то рациональному и законченному здравому смыслу, что я чувствовал, что они не поймут, что я сажаю цветы ради простой радости, ради самого процесса работы, который эту радость приносит. Помимо веры, что цветы все равно дотянут до осени, у меня от них была полная свобода. Растоптавшие бы их все равно не при жизни так после смерти пожалели бы об этом, и мой труд не пропадет даром для меня. Мой труд, затраченный для красоты, мне бы вернулся по-любому.
Одна бабушка поразила меня больше всех.
- Ты, зря вообще все это делаешь. Теперь людям вообще ничего не не надо - лишь бы ломать, топтать и воровать. Знаешь Ваньку Медова это сорви голова- ему говорить что-либо бесполезно. Он растопчет твои цветы.
- А сколько ему лет?
- 12.
- Да я ему просто скажу, и он не станет портить клумбы.
- Бесполезно. Ему, что ни говори - как об стенку горох. Он тебе все растопчет.
В недоумении, приняв все-таки последнюю информацию к сведению я, тем не менее, подумал: "Что человек, как субъект взял от жизни и дал ей, если он к ее концу так относится к людям и общественному труду?"
Ваня Медов оказался стеснительным и робким мальчиком. Придя на проводины к его старшему брату - Валере- я познакомился с ним и попросил его не трогать клумбы и самому присматривать за ними в случае чего.Ваня согласился. Только озорные искры в углах глаз говорили о том, что он может быть сорвиголовой. Но ведь он же мальчишка! " Какой уровень понимания людей надо иметь, чтобы такой смышленный парень казался таким, каким она подала его мне", - думал я о той женщине.
Несмотря на то, что восхождение сознания было заметно, большую часть времени последнее находилось в нижней части головы. Верхняя часть казалась принадлежащей не мне, а небу. Иногда она приближалась даже до соприкосновения с нижней, и тогда я всеми силами пытался закрепиться в ней своим сознанием или пробить в ней им как можно больше отверстий вверх до ее нового взлета.
Но разрыв был не стопроцентным. Корой больших полушарий и верхом своей головы я мог овладеть по ее стенкам и затылочной части головы. Левая щека, ощущаясь физически, для сознания, казалось, отсутствовала, и мне здесь практически не на что было опереться. Твердыми структурами казались лишь кора больших полушарий или то, что над ней, правая стенка головы и низ головы.
Но иногда вдруг я начинал ощущать левую щеку, и в кору больших полушарий мог подняться только по ней, так как из правой сквозили ненависть моего существа. Слово "ненависть" выглядит мягким для того огня, который не пускал меня в свое правое полушарие.
Подниматься своим сознанием в верхнюю часть головы я мог не всегда, даже когда оно было в энергетическом перигее, и чувствовал, что равносильным этому будет касание ее вниманием или чувством, закрепляющим дорогу вверх.
Но вот надо было начинать делать дела и в следующий раз опять, глядя вверх, кроме стационарных путей чувств в верхнюю часть головы я не находил больше ни одного из недавно освоенных.
Меня поражало то, что я писал записки отцу Вадима, записки их, теоретически должны были раздражать, в записках была моя боль, а Трифон Сигизмундович, у которого дома стоял телефон, даже и не думал мне звонить. При встречах, широко улыбаясь и здороваясь, как со старым и добрым знакомым, он оставлял без внимания все мои обращения к нему.
Для человека, живущего миром и в мире души оценка людей на хорошие и плохие существенно расходится с общепринятыми. Хорошими для него являются лишь люди, имеющие мягкость души, порядочность и способные к положительному постоянству. Все остальные люди, имеющие хоть одну лишнюю от этого черту являются хорошими лишь в тот отрезок времени, в который они сделали хорошее этому человеку. Раз принесший боль становится объектом повышенного внимания.
За 6 лет моих духовных скитаний лишь единственный человек не принес мне ни разу ничем боль. Это был Олег Глушак. Я познакомился с ним, когда он играл на ударных инструментах в той группе, в которой играл мой друг детства Федя Запорожец. Никаких особых отношений с Олегом, кроме знакомства у нас не было. Он вел себя серьезно, уважительно ко мне, внимательно и рождал во мне только такие же чувства. Я еще раз отмечал, что серьезное отношение к человеку может заменить и ученость и всякие академические степени, чтобы просто понимать человека, каким бы больным он не был.
Но эти цепляния сознания за верхнюю часть головы не проходили бесследно. Все большее и большее количество моего существа во время очередного приближения коры больших полушарий затекало в нее. Все чаще я на тело смотрел не из себя, а сверху из под... или с макушки.
И эта пустота, царившая в промежутке между верхом и низом головы стала заполняться моим существом. Вскоре оно начало лучиться из глаз, радуя меня своим сходством с вехами, указанными Сатпремом. И по мере его заполнения моей головы, я начал чувствовать последнюю просто головой, а не головой с надстройками, а себя нормальным.
Проснувшись однажды утром, я почувствовал наконец то свой затылок. Мое существо, наполнявшее мою голову до краев, касаясь затылка давало мне несказанное чувство радости за свою цельность. Я был поражен как существом взаимоотношений духовного и физического, так и тем как мало надо человеку для счастья. А так же каким трудом достигается эта малость для многих. Радуясь поднимающемуся солнцу, мое сознание, касаясь затылка выхватывало часть пространства вокруг него, которое оно окружало. Я почувствовал, что скоро у меня отпадет и мое желание астральных полетов, которым я жил эти три года, так как душа будет иметь все, находясь и рядом с телом.
Я думал, что это точно конец моих скитаний. Но не тут то было. Синеву непосредственно над головой я видел уже несколько дней. Верхняя часть головы покоилась в ней куда часто я поднимал и свое сознание для отдыха.
В тот день у меня было назначено несколько встреч. Идя по городу, я вдруг увидел, что вся та информация, выше которой поднималось мое сознание уже остается на соответствующих уровнях, соответствующим уровням моего тела. Мое же сознание находилось в космической синеве, похожую на морскую.
И тут мне пришлось опять пережить нечто страшное. Я ехал в автобусе, когда почувствовал что теряюсь в этих просторах. Они для меня были абсолютно не освоенными. Они за правым полушарием были во мне, а я в них. Своим покоем гасящим любое движение, как мысли, так и тела, его нарушающее, они были мне приятны и чужды одновременно.
Сначала я просто испугался. Когда мое сознание стало по ним медленно подниматься вверх, а они спускаются вниз, и мне стало лень делать резкие движения, и быстро говорить, а захотелось действовать в такт той волне, которую задавали эти просторы, я перестал узнавать себя. Я проверил все свои психические функции, которые я мог в этой обстановке проверить, также как и физические - все подчинялось моей воле. Но это был не я. Из моего тела смотрели только два глаза, обеспечивающие этому телу и этой душе биологическую сохранность. Эта была полная безликость моего существа. Жить чужой и непонятной жизнью, понятно, не хотелось, и было страшно за себя.
Внезапно эти опускающиеся за меня просторы пересекла какая-то полоса страха. В эманации, которую она несла я узнал что-то знакомое. Осенившая меня догадка потрясла собой. Это же самые подпланы сознания, которые открыл для себя Павитрин. Те самые "нетронутые глубины". "Ничего себе сколько он у космоса нахапал", - подумал я. Но теперь было легче. Эти подпланы помимо опыта, который бы могли побаиваться пережить психические больные, оставив у себя нетронутые глубины в подобной ситуации в своем подсознании, несли защиту моего правого бока от Павитрина. Я почувствовал, что любое его воздействие теперь на меня теперь автоматически скажется на нем самом. Главное же было в понимании того, что пройдя эти нетронутые глубины, я окажусь перед своим собственным небом и своими просторами.
Тренируясь, неожиданно для себя я почувствовал желание снова начать изучение стилей обезьяны и пьяницы, изучить которые у меня было страстное желание в 1991 году. Поднимаясь вверх над бровкой моего левого полушария я обнаружил тугой полевой узелок моего желания словно заспиртовавшийся в 91 году. Сейчас под действием моего пробуждения тоже пробуждающийся и задающий вибрацию моему сердцу.
Найдя купленные тогда брошюры по этим стилям в течении трех недель я изучал технику их движений. Когда эгрегор выработался желание заниматься исчезло, но не ушло навсегда. Оно вошло в мою сущность и осталось в ней. Точно также в начале августа сверху спустилось желание съездить на рыбалку, куда мы ездили с Наташей в 1988 году.
Будучи промываемым психическими инъекциями моих "доброжелателей" понятно, что я не мог чувствовать себя нормально. Нормально даже психически, тем не менее осознавая, что я абсолютно здоров.
Для своего здоровья приходилось не доверять самому себе, как это ни парадоксально звучит. Но что мне оставалось делать, когда, где-нибудь в левом или в правом полушарии я вдруг обнаруживал у себя полевой комок, переходящий в ткань мозга и задающий мне чувство собственной болезненности. "Какие вы все умные, - думал я. -Вам бы половину того пережить, что пережил я. Выдержали бы ваши психики, в здоровье которых вы уверены? Как бы мне вернуть вашу сердобольность и доброжелательность назад?
Понятно, что подобные инъекции мою внешность искажали существенно. Часто под их массой моей душе внутри головы просто не оставалось места чувствовать себя не то что свободно, а просто нормально. Невероятными усилиями внимания я расчищал себе мало-мальское место в своей голове и продолжая по-прежнему жить, по прежнему ждал прихода лучших времен. "Это я все понимаю и осознаю, - думал я, ужасаясь открывающейся мне во всей красе картиной жизни души психически больных и картине душ здоровых. -Есть ли у первых хоть малейший шанс выкарабкаться наверх из под всего этого хлама умников, которых больные знают, как свои пять пальцев".
Обрыв отношений с Павитриным принес мне облегчение. Я стал дышать свободно. Исчез даже комплекс неполноценности. После каждой фразы я перестал оценивать сказанное не по дурацки ли оно выглядит.
Непеработанная информация выглядит смятым, похожим на коррозированный, полевым субстратом в виде бляшки. Помещенная во время мышления в голову бывшего больного такая бляшка сначала вызывает у него заикание и стушевывание, что, как правило, сразу усугубляет отношение к нему, и общение заканчивается развитием комплексов неполноценности больного до апогея.
Человек интеллекта знает о бездне человеческого "я" поэтому очень тщательно следит за тем, чтобы собеседник, задающий ему вопросы, его не обманул, зная уже эту информацию. Но если человек, живущий душой, задавая вопросы часто не задумывается над тем, какой объем информации можно "снять" в прямом ответе на вопрос, привыкнув знать точно и не пользуясь мерцанием в себе интуитивного ответа, то человек интеллекта, как правило воспринимает такие вопросы в штыки, ради исключения сознательного обмана себя.
В начале марта я стал обнаруживать, что все это время жил чужими чувствами, то есть по сути чужой жизнью, разве что только идя по своему пути. Моя индивидуальность, видимая мной двойной искрящейся полоской и прикрепленная к Славиному и пастора церкви "Новое поколение" филиалам стала смещаться на мою кору больших полушарий.
Однажды, рассказывая одному парню про причины своего попадания в больницу, я увидел что на мое сознание наложена выработанная полость филиала Вадима. Создавалось ощущение, что моя голова окружена черной сферой и находится в ее глубине, что так и было на деле. Полное понимание видения было сразу. Переживания были лишь по поводу того что может что-нибудь случиться на физиологическом уровне.
Матушка собралась ехать на Сахалин, но почему-то откладывала отъезд. В этом я начал чувствовать недоверие ко мне. Она будто не знала что от меня можно ожидать и словно ждала, что вот вот я себя должен буду как-то проявить.
Хотя я ее и понимал, тем не менее это недоверие не могло меня не задевать по-человечески. Тем более, что несмотря на свой характер я не давал не только ей, а вообще кому-бы то ни было думать о себе так, как думали обо мне многие. И однажды меня словно прорвало. Я начал кричать на нее, отправляя ее в поездку. У меня словно произошел какой-то срыв, словно что-то случилось. Одновременно, крича, я чувствовал некую силу над левым полушарием, по зову которой я делал это.
Вечером раздался телефонный звонок с Сахалина. Звонила сестра. Она сказала, что Борис попал в автокатастрофу и сейчас лежит в реанимации. Танин филиал, проходя за моим сердцем, заканчивался над головой над левым полушарием. У меня было такое чувство, что то, что сейчас находится над ее головой в виде ее мыслей о случившемся, по закону параллельности находится и над моей головой в том же виде.
По мере восхождения сознания я пересекал слои психики, в которых хранилась самая разнообразная информация.В том числе и такая, которая не несла радости. Например, я прочитал чувством, что зримо было в виде застывшего непонятного видения, про то, два близких мне человека буквально убивают друг друга, не находя путей к сердцу своего родственника. Расстояние при этом, понятно, не имело значения.
Дальше я наткнулся на унижение Павитриным меня в 89-м году:
Однажды раздался телефонный звонок.
-Здравствуйте.
-Здравствуйте.
-Это Михаил Викторович?
-Он самый.
-Это Вадим Трифонович звонит.Твоя мама дома?
Слово "мама" он сказал так, будто он был моим папой. Он не спросил ни о моих делах, ни о чем другом, как будто последний раз мы встречались вчера, а не полгода назад.
Поговорив с ней, он пришел. Оказалось, его родители уезжают в Танзанию по контракту и им нужна справка по состоянию их здоровья. Матушка тогда работала в областной поликлинике доверенным врачом и могла дать такую справку, в то время как официальный путь требовал много времени, чтобы получить такую справку.
Когда Вадим пришел к нам, он со мной почти не разговаривал, будучи занят очень важным делом. И смотрел на меня тоже снисходительно. Я был унижен так, как только можно было быть униженным. На уровне этого унижения у себя в голове и сейчас я колебался долгое время вместе с ростом сознания, пока воспоминания о том приходе Павитрина не перестали приносить мне боль.
После этого моего прихода к Ольге Ивановне Козловой -врачу-психологу под одно прекрасное утро мне приснился мрачный сон, в котором Ольга Ивановна в страхе убегала от меня. Этот сон я пережил всей душой, так как не хотел такого исхода отношений с Ольгой Ивановной. Помимо личной приязни, отношения с Ольгой Ивановной давали мне надежду на то, что я не буду оттолкнут врачами от помощи им. Очередной мой приход к Ольге Ивановне подтвердил слова Матери -Мирры Ришар- о том, что сны - это транскрипция дневной и вообще объективной реальности. Правда, этот сон имел право мне присниться. Я принес Ольге Ивановне рукописный листок с описанием моего супраментального опыта. Отдавая ей его, я с какой-то не своей, выглядевшей как моей, злостью сказал:
-Ее (моей матушки) ответ меня взволновал не потому что я - дурак, а потому что он подтверждал мои мысли.
Говоря слово "дурак", я покрутил пальцем у своего виска со всей силой вложенных в него эмоций. Просто я не мог от себя отдифференцировать энергию известной личности, наложенную мне на правое полушарие.
-Михаил, так ведь об этом никто и не говорит, -залепетала Ольга Ивановна, в страхе отпрянув.
Но чувство юмора у меня оставалось здоровым, как и смех, который из меня вырвался, когда я взглянул на Ольгу Ивановну. Последний оставался настолько здоровым, что она, глядя на меня, тоже начала смеяться.
Мое мышление - я не мог легко оперировать фактами. Я просто собой увязал в них. Голова становилась чугунной, и мне ничего не оставалось делать, как признать сейчас свою несостоятельность найти решение проблемы. Иногда вслух и просто откладывая решение на потом. Я не переживал, так как все приходит от святого духа. Впоследствие я стал замечать, что когда человек предлагал мне что-либо, закрываясь, именно сам его процесс закрытия от меня вызывал у меня тяжесть в голове -то есть договориться с неискренним человеком я не мог автоматически, также как понять во время всего общения все, что он мне объясняет. Понимание шло полосами -схватывание в течение нескольких мгновений объясняемого сменялось минутой или несколькими мгновениями моей позой мужа, думающего о благе государства. Или проблемой немного полегче. Только спустя несколько лет я стал понимать, что далеко не всегда давашие мне тогда от меня "закрывались" этим.
Утром вы с новым настроением спешите на учебу. Но перед уходом вдруг ругаетесь с матушкой. Ее филиал, а он находится над вами, перестает проводить ваши желания. Выйдя из дома, вы начинаете замечать, что желание идти в институт у вас какое-то разорванное, а то есть от этого и пропадает вообще. Причина - тело желаний вашей матушки помогало вам сохранить душевный гомеостаз и ваше настроение, а, порвав его, вы остались один на один с вашим врагом, заглядывающим к вам в душу через пробоины вашего тела желаний. Вы опаздываете на мероприятие, скажем, на лекцию. Вы можете и не ходить на нее вообще. Вы и не хотите на нее идти из-за своего опоздания. Но ваша противоположная вам половина, очень самоуверенная в себе, вдруг при обдумывании что делать выдает вам, что вам нужно зайти в класс. Собственно ваша половина стесняется, проявляя то есть духовную слабость, а та, вроде как говорит, что лучше зайти. Что делать? Слабость неприятна. Но ведь ее победить и зайти -значит проявить силу. За вами не числится частых опозданий. К тому же студенты сейчас -народ эмансипированный и потихоньку прокрасться на свое место, заранее приготовив ручку с тетрадью вроде как можно. Или проявить другую силу и уйти совсем? А не будет ли эта сила слабостью? Не хочется делать ничего. Не хочется остаться дураком ни в своих собственных глазах, ни практически.
Что такое психологическая несовместимость? Если раньше я не понимал этот термин душой, год назад открыл его для себя, то теперь я снова вернулся к истоку. Не кажется ли его применение кощунством? Как будто речь идет о двух камнях с разной формой, которую у одного невозможно подогнать под форму другого, чтобы было красиво и правильно. Как будто тот, кто не принимает какое-то проявление у своего ближнего не может принятием сгладить не только взаимный негатив по этому поводу, но и полностью устранить то, что ему не нравится.
Теперь мне стал понятен и механизм перекоса всей моей духовной структуры после общения с закрывающимися людьми. Мое мышление или его аналог во время и после общения создавал собственный филиал этого человека. Этот филиал наполнялся содержимым этого человека и кроме того в него проникало мое тело желаний. Располагался этот филиал как правило первоначально в верхних отделах психики на уровне коры больших полушарий. В нем тело моих желаний переплеталось с телом желаний моего знакомого. Чем выше располагался филиал этого человека и чем сильней этот человек жил желаниями -тем сильней происходила тяга энергии вверх и в этот филиал по моему организму.
Матушка только чуть сильней напрягла голос, отчитывая котов, а я почувствовал как на моем теле ее духовный филиал также напрягается, оттягиваясь от ее напряжения вперед и принося мне боль претенциозностью, которую она вкладывала котам. Боль была на месте стыков ее филиала с моей духовной сущностью -в местах надрыва ее филиала от ее незначительного напряжения.
Как избежать неудобства при просьбе поесть. Для этого вы должны действительно проголодаться чтобы попросить искренне. Ваше чувство голода само поможет вам в этом. А в нем ничего плохого или того, что смущает нет.
Что такое полная чистота от своих чувств и невозмозность подумать? Это конец. Связи. В данном случае с внешним миром, с людьми.
Голод после общения обуславливается тем, что тело остается на своем физическом уровне, тогда как отданная информация вместе с отданной энергией поднимается на духовные уровни, оставляя тело голодным. Если у обычного человека цельность духовного тела обеспечивает гомеостаз до наступления своего чувства голода, то у человека с разорванным тонким телом голод наступает как от чьего-либо искреннего предложения поесть, так и сразу после общения и даже независимо ел ли человек во время общения или нет.
Когда я начинал планировать что-либо делать, куда-нибудь пойти с заходом по пути к кому-нибудь в гости или по какому-нибудь делу, план вырисовывался на длинном жгуте или щупальце, поднимающемся над головой и делающем дугу, поворачивая в сторону какого-нибудь виска и своим концом заканчивающимся над ним. На части жгута, выходящей из головы^ моим мышлением рисовались все планируемые мной дела. Все это выглядело в застывшем виде или созданным механически и ничего общего в плане ощущений в сравнении с мышлением, которое у меня было когда-то, не несло. Для меня это было одно расстройство наблюдать и переживать неизвестно что.
Происходит смещение тонко-физического тела от позвоночника, от своего центрального местонахождения.
Теперь мне стало становиться понятным каким образом происходило влияние на меня Павитриным. Все говоримое мной шло через сердце. Но позади моего сердца стоял энергетический фильтр к тому негативно ко мне настороенный. И, прежде чем войти в мое сердце, мысль отфильтровывалась там.
Помимо этого "фильтра", который я иногда видел за своим сердцем иногда на месте правого легкого я ощущал шевеление полевых пластин, подобное правому сердцу. Давно я читал, что встречались люди, имеющие два сердца и был уверен, что знаю теперь каким образом оно там развивается. Впоследствие, когда я стал практиковаться в чтении молитв, я все силы вкладывал, чтобы переместить все свои эманации в левую сторону, и чтобы это правое сердце у меня исчезло.
Заметьте как происходят у вас критическое сложение отношений с людьми, с каждым конкретно и со всеми вместе, когда весь мир начинает идти на вас войной. Чем разрешается такое стечение обстоятельств и при каких ваших действиях. В армии, будучи младшим сержантом, я стремился удовлетворить просьбы каждого моего подчиненного, кто ко мне с ними обращался. Особенно в карантине, где молодые, не имели, практически, никаких прав перед иными начальниками или сержантами, еще больше, чем в своем подразделении перед старослужащими, так как последние особенно специалисты имели фактические права равные моим, а вес среди офицеров еще и больший. Сейчас я начал приходить к тому же. Оставление без внимания чьей-либо просьбы или отказ от помощи при самых уважительных причинах на первый взгляд впоследствии приводил к тому, что обстоятельства поворачивались так, что я сердечно раскаивался, так как на момент отказа не знал всех условий с которыми сопряжено было это дело. В результате страдали оба -и этот человек от моего отказа и я от боли, причиненной этому человеку своим эгоизмом, и от того, что впоследствие я оставался за "бортом жизни". Ее русло оказывалось обтекающим путь этого человека. Такое было 2 раза. В первый раз я не купил у парня краску, подумав, что она мне не пригодится. Впоследствии он сказал мне, что продавал ее он всего за 5 тысяч банку. В другой раз -отказал в помощи Надежде Григорьевне Павлюк - заведующей кафедрой георафии в напечатании учебных программ. Я сразу понял, что мне это дает доступ под официальным прикрытием к институтским компьютерам, но они еще долгое время обещали быть заняты, а мне надо было печатать книгу. Но, как оказалось, беспросветность этого пути оказалась лишь в моей голове. Через неделю программы были напечатаны, а тот компьютер, который дал мне домой Леня Куропов, стал отказывать мне в работе.
Стоя на огороде, я вдруг почувствовал как из моей головы из правого полушария вдруг выходит тот удар, нанесенный мне Трифоном Сигизмундовичем в 1988 году -сероватый сгусток. Моя голова сразу стала окутываться одним ровным желтовато-белым светом, а существо стало становиться чистым. Я почувствовал, что мне ничего становится от них не нужным, только вернуть им эту боль, что я сейчас чист, и это и является моим существом. А не те переживания по поводу своей дурости и того что мне хочется им сделать за то, что я попал в больницу. Я целиком начал чувствовать себя человеком. Свободным человеком. Спустя несколько месяцев я смог осознать, что тот удар Трифона Сигизмундовича и явился для меня причиной того, что я шел убивать именно его, что только его я считал причиной всех своих проблем. Когда тогда я уходил от них, он вдруг спросил у меня почему я не иду пить чай так, словно я был у себя дома, или они меня приглашали. На мое обескураженное лицо он расхохотался, и я вылетел от них как ошпаренный.
Будьте искренни с больным. Ответьте на все его вопросы относительно его страхов, особенно если он знает о вашем увлечении оккультностью. Не скажете вы ему об этом -он узнает сам. Вам скрытность может обойтись дороже.
Сейчас, начав понимать как он читал мои мысли, я не переставал удивляться. Неужели, если я попал в больницу, и так думаю, не имею права при встречах иметь о нем плохих мыслей или подозрений? Неужели нельзя было сказать прямо, что мои мысли читаются им при встречах способом, который описал Ури Геллер? Неужели, зная это, я не успокоился бы относительно его дистанционных посылов мне мыслей и не стал бы аккуратен в мышлении во время встреч. Тем более, что он давал себе полную свободу не только в мышлении в мой адрес.
По мере восхождения сознания у меня начался рост самосознания. Если до этого у меня в голове доминантой была книга и все, то сейчас я стал обращать внимание на свой внешний вид. В детстве я был не очень опрятным, хотя и тянулся к чистоте. Это все сохранилось во мне до настоящего времени. Но сейчас же у меня началось блюдение чистоты особенно в одежде. С ужасом я стал обнаруживать в какой обуви хожу, думая, что это не главное. Относительно всего остального я придерживался золотой середины. Эти эманации стали пробуждаться во мне в правом полушарии. Вскрывая погребенные там отделы, я вскрывал и свою собственную природу с ужасом вспоминая какие компромиссы в мыслях я делал последние годы одеваясь, и то как легко быть чистоплотным и опрятным. Что для этого совершенно не надо напрягаться. А мне это с такими потугами давалось все последние годы. Это было для меня открытием, так как я видел, что многим людям также тяжело дается поддержание своей одежды в чистоте. Что эта тяжесть- ни что иное, как дружеская эманация друзей детства и что "средство от болезни находится в сердце самой болезни" -за этой эманацией в нутре того, что она закрывает от вас на вашей психике. Ведь сами ваши друзья детства тянутся к собственной духовной и телесной чистоте.
Теперь я стал понимать откуда сверху идет информация. Перечитав снова диагностику Кармы, я с удивлением и потрясением -как я этого мог не заметить в первый раз, обнаружил там описание опыта Сергея Николаевича по замеру верхней границы биополя человека -уходящего во Вселенскую бесконечность. Теперь мне стало понятным откуда сверху спускается информация. Из вашего же поля. Восходя вверх вместе с вашим сознанием, она и опускается вниз, когда возникает ваше желание ее оттуда получить.
Слова Улукиткана о себе, когда в трилемме - пойти на охоту, на рыбалку или набрать тетеревиных яиц:"Хорошо, что у глаз рук нет -все бы забрал. Фу, какой люди плохой", были как нельзя актуальны.
Написание книги было остановлено, несмотря на то, что моя душа рвалась к этому. У меня просто для этого не было возможностей. Весной немного, и в то же время весьма существенно мои порывы были сняты Леной Буйлиной -дочерью матушкиной школьной подруги-тети Нади Авдасевой. Лена с мужем работала в фирме "2а", продавая электронику японской фирмы "Canon". Я Лене относил то, что рвалось из меня, а она набирала это на дискеты. Но вскоре у Лены начался наплыв работы, и моя информация стала меня давить изнутри еще сильней. Была ли она действительно полезной или нет оценить я не мог, и поэтому был уверен что была. Я не знал куда ее выплеснуть и чувствуя огромную отвественность за книгу. Хотел даже с печатной машинкой уехать на огород, чтобы мне никто не мешал и чтобы быть спокойным за свою жизнь, так как страх быть убитым не проходил. Печатную машинку вскоре мне нашел Юра Огарь -сосед по двору, но также вскоре у меня ее и забрали из-за страха ревизии. У меня подходило чувство, что скоро будет найден компьютер. Однажды, подходя к дому, я увидел мужчину, стоявшего с моим знакомым парнем. Мы познакомились с ним. Буквально тут же к этому парню подошел его блатной недавно отсидевший товарищ и предъявил ему какие-то требования. Мой знакомый повел себя неправильно в результате чего вывел своего друга из себя, тот схватил топор и начал размахивать им перед парнем, пытаясь парня зацепить. Мой знакомый, изменившись в лице от ужаса, уворачивался как мог. Я был знаком с обоими. Сидевший ночевал у меня один раз со своим другим другом. Сейчас же я не знал что делать. Я не мог допустить, чтобы у меня на глазах спокойно убили человека, с другой стороны была книга. Я ее еще не написал. Я стоял и почувствовал, что смещаясь в правую половину своего тела, начинаю смотреть на происходящее глазами буквально Кришны, так как вместе с этим мировосприятием я вспомнил соответствующий эпизод из "Бхагавад-гиты" где Кришна обучал Арджуну не бояться убивать своих близких, пошедших против него и Кришны. "Ну и что будет, если Толика сейчас убъют, -думал я.-Убъют ведь только тело, - я буквально физически почувствовал собственное и Толика бессмертие, бессмертие того моего субстрата, который смотрит на происходящее и того, который находится в голове у Толи и их тождественность,- душа выскользнет из этого тела и вселится в новое". Я почти полностью успокоился, но осадок от некоторого компромисса с собой все-таки остался. Если не от компромисса, то просто от того, что я не ввязался. Но у меня была еще одна причина. Толя вел себя настолько неправильно, издеваясь над тем парнем, что свою жизнь я просто не захотел ставить в опасность из-за его дурости. Вскоре он побежал, а нападавший погнался за ним.
С моим новым знакомым мы пошли к нам домой. Вскоре туда пришел и Толик. Живой и невредимый. Но чувствовалось, что он пережил нечто подобное, что и ученик Гурджиева, не вынырнувший из канала. Он не кого не винил, что никто ему из наблюдателей не помог, тем не менее я продолжал чувствовать за собой вину, которую словами искупить было невозможно, так как на другом конце слов была его жизнь. Тем более я, понятно, не мог сказать ему про свое мистическое восприятие происшедшего.
У Олега, моего нового знакомого брат Александр работал в АмурКНИИ. Там, понятно, были и компьютеры. У меня начинался новый этап в жизни -выход в люди -в город. Как человека, побывавшего в психиатрической больнице и вылечившегося самостоятельно. Я еще не знал, что люди на все это смотрят намного проще. Если ты нормальный -значит ты нормальный, если дурак -значит дурак. Но смотрят в большинстве своем просто. Для меня же это была большая и эмоциональная нагрузка, и я не знал как себя вести. Поставьте себя на мое место. Мне казалось, что прошлое неумолимо следует за мной и люди общаются со мной не по сути говоримого, а пытаются увидеть у меня ненормальность, чтобы знать что от меня можно ожидать и предупредить негатив в свой адрес. Я выкладывался наизнанку, пытаясь им дать понять, что я нормальный и вследствие этого вел себя иногда слишком показывая свою нормальность в том числе ум и эрудицию -там где можно было этого не делать. Но я делал это искренне.
Уважаемый патриарх московский и всея Руси митрополит Алексий II,
здравствуйте!
Прочитал недавно предание Вами анафеме учения Рерихов и хочу со общить Вам о нескольких ошибках, которые Вы совершили.
Первая ошибка заключается в том, что Вы сделали противоположное желаемому: "насильно мил не будешь". Единства веры масс насильственным путем Вы не добьетесь. Иисус, как Вы помните, как и любой мудрец, учил примером. Учение Рерихов имеет десятки миллионов или сотни тысяч последователей. В том числе и таких, которые достигли вершин их учения, которые такие же как и у христианства - погружение, а точнее поднятие сознания в трансцедентность (в вечность). (Это понятие Вы можете сравнить с вечной жизнью, обещанной своим последователям Иисусом). Это означает, что последователей учения Рерихов Вам не переубедить. Для них очевидно, что Вы сделали серьезную ошибку. Тем более это очевидно, потому что Вы обрушили на себя отрицательную психическую энергию этих десятков миллионов людей, что существенно сказывается и скажется, пока Вы не вернете Ваши слова назад, на Вашем здоровье.
Мудрец лишь утверждает. Как можно отрицать сущее (будь то даже тантризм, ведущий к независимости от внешнего). Отрицать можно лишь то, что отрицает жизнь - лишь те учения в ритуалах которых присутствует убийство (в т.ч. животных). Учение Рерихов тем более заслуживает право на существование, что желает постоянным качеством человеческого сознания сделать радость. Разве Вы стремитесь не к тому же? Как необдуманно из миллионов верных друзей Вы себе сделали миллионы верных врагов ежеминутно (при каждом воспоминании о Вас) Вас убивающих.
Вам лучше в прессу сообщить о Вашей переоценке Рерихов после встречи с продвинувшимися последователем их учения.
С уважением к Вам! Михаил.
Приезд сестры открыл мне если не всю Америку, то Клондайк моего существа точно. Складки всех моих духовных тел я нашел смятыми в левой части моего тела, буквально прижатыми к левому боку. Если до этого несколько лет занимаясь спортом, я, тренируя тело, в духовном плане оказалось тренировал правую половину своего существа, в которой отсутствовала моя индивидуальность, то сейчас, находя ее, свою часть поля, я чувствовал ее такой неразвитой, что годы тренировок сразу канули в лету. Я даже забыл о их существовании, сразу почувствовав себя беспомощным ребенком. Однако, как-то подсознательно я не думал оставлять их в забытьи для тела и духа. Я чувствовал, что они должны равномерно распределиться по всему телу и, наполнившись духом, которым оно живет, ожить и дать телу мой дух. Это ощущение беспомощности было только на время этого открытия.
Физически, хотя я и был не в лучшей форме в этот период, продолжал работать грузчиком у Андрея и заниматься спортом. Однако, занятия последним подошли к своему новому регламенту -покою. Из цигуна непройденным у меня осталось только последнее упражнение -отжимания от пола на пальцах. Начало этого финала сопроводилось проходом по лезвию бритвы. Я решил, как обычно, делать упражнения не меньше трех раз в день, или за раз в три подхода. После первого подхода, начав упражнения с 27 отжиманий, так как занятия не прерывались, я почувствовал, что этого хватит. Но желание хотело еще. Бог ведь любит троицу. После второго подхода я почувствовал перемешение всех моих духовных тел в местах их прикрепления с физическим. Желание хотело еще. На голову сразу надвинулась чернота, а со стороны правого полушария на его углу я увидел глаз Павитрина, заглядывающий в мою голову и смотрящий что я делаю. Сразу потерялась ориентация в прошлом. Настоящее было таким реальным, что из памяти выпали все мои логические обоснования прежних галлюцинаций. Я был перепуган. Прошлое казалось мне оставшимся за невозвратимой чертой. Перепугало то, что сразу рухнули все мои планы на сегодняшний вечер, так как я теперь не знал -прошлое - галлюцинации или реальность, в то время как мое обоснование его, было следствием лишь мной надуманного. Ведь мое знание для свершающегося является лишь моим знанием, а не реальностью, то есть в своей сути не имеет для реальности никакого значения. Я же становлюсь слабым под давлением реальности. Едва я решил оставаться дома, как ужас заставил меня подумать. Было невероятным, что если то, что помогло мне выйти из психоза было обманом, я мог им жить уже полтора месяца. Тогда выходило, что обман вся жизнь. Что вся она имеет ценности не больше, чем галлюцинация. Едва я остановился для обдумывания, что для меня уже собой было ужасом, так как это само было показателем увязания в себе, как я направил внимание в сторону левого полушария - единственное, за что я мог уцепиться сознанием, чтобы не провалиться в себя. Оно мне диктовало продолжать жить по планам. Сила, прикрепленная к нему сверху, буквально тянула меня из дома. Я ей подчинился с большей радостью. Все равно это было подчинение.
Когда вы рассказываете о чем-то духовном случившемся с вами и не можете рассказать, хотя не рассказывать никаких особых причин нет, а недорассказав у вас остается чувство, будто у вас не хватает дыхания, будто вы недополучили воздуха, а то, что вы недорассказали остается висеть подвешенным где-то в вашем или на вашем или над вашим существом -значит, что то, что вы пережили, вы пережили благодаря филиалу вашего "друга детства" на вашем поле.
Февраль 96-го года. Когда я шел к Владимиру Ильичу, в голове у меня была одна единственная мысль:"Можете ли вы меня в течение семестра отпустить в Москву для издательства книги?"Второй была мысль -"не забыть бы первую", что говорило мне о том, что я не в совершенстве овладел интегральной йогой. Владимир Ильич как будто готовился со мной согласиться.
Стало происходить очищение и моей правой половины тела. Я стал слышать правым ухом свой голос чисто, в подлиннике, который, как оказалось, был иным, чем я считал раньше. Это было чем-то необычным. Удивительно было видеть обе составляющие половины моей психики. Или точнее правую из левой. Их разделяла теперь прозрачная полевая перегородка. Правая была по объему меньше левой. Немного.
Едва я вышел и пошел на улицу, как мысль, получившая возможность соединиться на затылке, на кое-то мгновение соединилась в мышление, родив у меня массу переживаний. Самым интересным стало оживление эмоций, идущих от правого полушария, со стороны правого бока.Этому предшествовал день, в ходе которого я распутал очередной виток тела желаний с угла правого полушария. Вы должны знать все сильные стороны вашей второй стороны тела.
Однажды глядя в зеркало, я увидел как налитая правая половина тела и головы изо-всех сил тянет вверх за собой левую, которой не хватает для этого и она изо всех сил растягивается, вытягиваясь в районе шеи и плеча.
Вы должны быть с одной стороны предельно внимательны и послушны вашему опыту, с другой -помнить, что ни один из его пунктов или правил, не должны стать для вас догмой, так как то, что вчера, к примеру, принесло вам боль и разочарование -сегодня может быть источником наслаждения и познания нового.
- Я шел по базару с полушубком, который нужно было продать, -рассказывал мне Слава. - Вдруг сзади ко мне подходит незаметно кадр -взял его пальцами и говорит:
- Дай его мне.
Я посмотрел -рядом стоят еще двое.
- Ну, хорошо, сейчас я тебе его отдам. Только не обессудь, если тебе потом где-нибудь ненароком влезет нож в бочину.
Мы познакомились. Они жили одним днем. Все деньги, собранные за день, вечером прогуливали.
То, как Слава ответил рэкетиру, -на крайних нервах, спустя несколько лет мне приснилось во сне. Мне приснился сон, как будто я отвечаю кому-то, кто мне несколько близок, но достаточно знаком, тем же способом, что Слава несколько лет назад ответил рэкетиру. Буквально теми же эмоциями. Эманации, подобно тому как я чувствовал эманации Павитрина с обратной стороны моего правого глаза, проходили с обратной стороны через мой левый глаз. То есть Славино тело эмоций было прикреплено к обратной стороне моего левого глаза, подобно тому, как Павитрина -правого. Что означал этот сон я не понял, так как он вполне возможно мог сниться в это же время и Славе, а тем достаточно близким ему человеком мог быть ему и я. Я был потрясен этим сном, так как впервые обнаружил Славино тело эмоций на своей психике с обратной стороны глаза. Это открывало мне глаза на то, почему во время психозов я говорил голосам, спрашивающим меня, что моя сущность состоит из двух сущностей -духовных тел -Славы и Павитрина. Почему эти тела и развились на мне.
Вся проблема состояла в том, что обман невозможно было распознать.Человек говорил, миловидно мне улыбаясь, не меняя тона, а после некоторые его слова меня секли или жгли огнем. Обычно я спрашивал про эти слова у того человека. Но какой эмоции можно поверить, если с тобой не соглашаются или ухмыляются, даже удивляются.
Мои эмоции совпали с тем, что я проявил парню -твердость во взгляде. Я почувствовал, что могу взглядом выражать свою волю. Как будто правая часть моего тела спускалась вниз, уравновешиваясь с левой. Голова словно медленно поднималась вверх сквозь тот конгломерат, который ее окружал, а я мог, наконец-то, выражая свои чувства и мысли использовать его в своих целях.
Можете же вы, например, попробовать сказать, подражая своему другу или взять подходящее из выражений у вашего врага. Я же, осознавая что это сделать можно и это нормально, не мог этого сделать. Попытка приносила мне боль. Я говорил как не я, а как не знаю кто. Я, как будто, становился другим человеком, что в этот момент делать абсолютно не собирался. Для того, чтобы вновь стать собой теперь требовалось время, но общение с человеком продолжалось, а я вынужден был себя вести как не я. Я сразу запинался, замыкался. Не из-за комплексов. Просто чувство подсказывало мне, что лучше я буду вести себя и выглядеть закомплексованным, чем идти по чужому пути с неизвестным исходом такого путешествия. Я же осознаю что это ненормально, так же как и то что нормально. Значит причина только в том что я просто не могу вести себя так как хочу. Значит психически я нормальный -моя душа здорова, раз она все осознает. Это что-то происходит с телом. Где-то на смыке тела и души. Психики и тела.
Поле, пронизывающее всю психику, и идущее дальше в тело само подсказывало, в чем причина моих проблем. Если целые фрагменты психики я чувствую филиалами у меня моих знакомых и близких, а эти филиалы кортико-висцеральными связями связаны со всем остальным телом, понятно, что задает мне ритм жизни. Я физически ощущал, что целые фрагменты моего тела живут жизнью моих знакомых и близких. Даже простой взгляд на тело выхватывал из живота, например, "матушкин живот" точнее его фрагмент. Но это знание меня не освобождало. Разве что позволяло меня чувствовать себя умнее тех, кто меня не понимал, кому я не мог со всем этим довериться. Жаловаться мне было смешно. Я знал, что это временно. Не век же мне ходить больным. Я просто не смирюсь с этим. Но и просто поделиться я не мог ни с кем, в том числе и с матушкой, так как случись что, даже совсем другая незначительная болезнь, по поводу которой придется обратиться в больницу к другим врачам, матушке придется им рассказывать про эти мои "симптомы". Где гарантия, что тогда я останусь человеком вообще, если все отделение на меня станет смотреть как на ненормального.
Самыми интересными были случаи моих заболеваний, когда я, так сказать, простывал. Первый случай произошел зимой 1994 года, когда я заболел болезнью проявляя все схожие с Костей Ермизиным и по тяжести и по проявлениям признаки гриппа. Я чувствовал словно вдавливание в голову его полевого субстрата. Сам я на улице особо не простывал. Я раньше никогда не думал, что болеть могут фрагменты тела. Например, что насморк может подкрадываться сзади, проявляться через одну ноздрю и чувственно ярко выраженно захватывать ее одну, например, нижнюю часть. Весь остальной нос и рядом находящиеся участки поверхности лица чувствуются абсолютно здоровыми. По локализации больной ткани уходишь в заднюю часть психики и обнаруживаешь там весь больной чей-нибудь филиал -человека, например, знакомого, который сидит в тюрьме и может быть сейчас сильно простывшим. Особенно проявляется болезнь, когда происходит накладывание нескольких больных филиалов на один участок психики. То есть заболевают несколько человек, чьи филиалы расположены рядом. Почему индивидуальное освобождение -это необходимость, а не роскошь избранных.
В одной материально очень благополучной семье, я заметил слезы на глазах у ребенка, что не могло не броситься мне в глаза. Особенно на фоне того, что ребенок выглядел абсолютно здоровым и раскомплексованным внутренне. Я обратил внимание на то, как мать его распрашивает за общим столом обо всем, что ребенок слышал у своих родственников. Ребенок, понятно, не подозревал, что мама спрашивает не то, что он ей рассказывает. Душа ребенка, покрывающая его голову, безжалостно снималась мамой, не подозревавшей, что она делает помимо расспроса. Вечером раньше я прочитал выражение "семь шкур спущу" и поразился тому, что оно, видимо, произошло от семи духовных тел, которыми обладали великие Учителя, из которых состоит сущность развитого человека - физического, астрального, ментального, тела эмоций, желаний, эфирного, нирваны. Мой опыт показал, что для того, чтобы человек попал в психиатрическую больницу или не выпутался из своих проблем, достаточно того, чтобы те, с кем он общается, запутывая его в плодах своего ума, запутывали его в его духовных телах. Беспомощный и доверчивый ребенок, которому привита привычка послушания авторитетным родителям едва ли станет гением, если не стечение жизненных обстоятельств, так как к моменту его совершеннолетия его тела будут переплетены так, что распутывать их ему может не хватить жизни. В то время как гений в нем не будет переставать существовать в потенции.
Целостное восприятие реальности как набора символов. То есть вы воспринимаете всем своим существом реальность как набор символов. Всем существом без остатка.
Теперь с другой стороны стало понятным почему чрезмерные физические упражнения вели к продолжению моих проблем. Тренируя тело, тренируя бессознательно для чего-то, а не целиком осознанно, я способствовал тем самым росту тела эмоций Павитрина на моем теле вместе с ростом его филиала на моей психике. То есть, если бы в процессе упражнений я стремился ко всему осознательствлению тела, это бы вело к росту только "моего" отдела коры больших полушарий. Общая же тренировка тела вела к росту всех отделов психики и большая - Павитрина со временем из подсознания становилась больше моего сознания. Тело эмоций Павитрина, становясь слитым с моими мышцами, создавало иллюзию непосредственной его близости -чувство переплетения двух не только духовных, но и физических тел. Или проявлений его тела на моем. Как с этим можно было мириться, после того, как он мне, так скривившись, отказал в стекле, стоявшем у них на огороде в 1987 году, которое я у него попросил для аквариума: "Просят тут всякие".
Выработанный контур духовного тела в физическом. Он мне подсказывал абсолютно все -от количества еды до того, что мне нужно или не нужно делать. Поев, я захотел помыть посуду за собой. Вымыл за собой тарелку, в раковине стояла еще. Вымыл ее. Рядом на столе стояла посуда еще, и я не чувствовал ничего против того, чтобы помыть и ее. Но едва я протянул к ней руки, как они вышли из того, что меня окружало со всех сторон нечто вроде человеческого контура, внутри которого я стоял. Я не стал мыть ту посуду, так как потерял в этом смысл -так как не я ее пачкал. Зачем пересекать чужой Путь?
Мне нельзя было идти к Павитрину в гости и общаться с ним как с другом и просто как с приятелем. Меня к нему тянуло, но меня он считал дураком из-за моего непостоянства в отношениях -моих поворотах на 180 градусов после его одного какого-нибудь незначительного для него задевания меня в ходе встречи. Болел я после встреч, а не в ходе их. Терпеть боль мне казалось глупым на пустом месте. Порвав же отношения, я чувствовал боль от разрыва. Теперь после его объявления мне решения семьи, чтобы я не приходил к ним, он ставил меня в заведомо униженное положение, если я приду. Это была пытка любовью, которую я должен был в себе вместе с куском себя убить. Как-то зимой я спросил его о его идеале.
-Чтобы ничего не давать, но чтобы к тебе тянуло.
"Но ведь ты сейчас получаешь то, что хочешь, а мою тягу к тебе ставишь мне в укор". Но кому я мог это сказать, когда слова застревали во рту, едва я у них его открывал. Ссора же произошла по пустяку. Он предъявлял мне претензии по поводу того, что я хожу к ним по два раза в день. Но когда я говорил это его родственнику в его присутствии шутя, думая, что мы будем вместе писать книгу и будет нужно частое общение, он ничего не сказал против. Теперь же сразу выдал мне претензию, от которой я начал отмежевываться, ничего не имея против сути ее. У меня просто не хватило сил оправдаться, как мои оправдывания он принял за настоящий протест против того, чтобы ходить к ним реже. Отношения обострились в то время, как он так и не принес мне извинения за прошлое. Я приехал к нему на работу, требуя, чтобы он извинился перед моим отцом. Передо мной - смешно, но боль чувствовал я. Он отказался. Тогда я ему вернул то слово, куда он отправил знания моего отца, сказав, что это он сам и пообещал, что раздавлю его. После я не раз пытался восстановить отношения, но не мог выдержать их, так как после каждой встречи была боль. Пока Вадим не вынес мне резюме от лица семьи.
Теперь мне стало понятным то мое блуждание взад вперед в нерешительности по поводу того куда идти и что сейчас делать, если дело не несло моей уверенности в необходимости его делать. Меня смущала полная смена настроений в случае поворота в одну сторону и принятия одного решения. Все заключалось в том, что обе основные сущности, из которых состояло мое существо -моя и Павитринская, в своей изначальности -до стресса не обладали полной уверенностью в своих действиях. Когда я шел в одну сторону начинала доминировать одна сущность, в другую - другая.
Сейчас, встретив на улице Руслана - друга Андрея Свистуна -парня, с которым мы ехали в "Проводнике", когда я отвозил Илюшу, я вспомнил его и все что о нем знал мгновенно, несмотря на то, что в то время и последующие разы, когда мы с ним встречались, я был в тяжелейшем заторможенном состоянии.
Я стал переставать сопротивляться тому, что шло от правого полушария. Оно было лучше того, что я выводил своим умом. До этого я не хотел это брать еще и потому, что это унижало меня в своих собственных глазах, как будто я сам не был способен своими отделами мозга додумать то, что мне было надо. Сейчас же стало приходить понимание, что все лучшее, что у меня было и было оставлено мной в правом полушарии, так же как и то, что оно, чьим бы ни чувствовалось, продолжает оставаться моим. То есть брать информацию оттуда я имею право.
Теперь, когда я шел к Сереже Бурашникову -моему новому знакомомупечатать, пока я подходил к его дому, внутри меня промелькивала -точнее проходила видениями вся информация, которую я после просмотра выкладывал на компьютер. Я у Сережи печатал месяца 2 или 3 и поражался его терпению меня и отзывчивости.
Если вы болеете, и у вас насморк, постарайтесь поменьше общаться с людьми. Прежде чем вы вытащите носовой платок, вам придется волей-неволей проявить негатив по поводу этого, что проявится во всю вашу энергетическую мощь.
Мои проблемы не прекращались. Приходилось по несколько раз повторять людям одно и то же, так как они не слышали того, что я говорил. Как правило, они начинали слышать меня с третьего раза. Я чувствовал уже неудобство раз за разом повторяя то, что сказал только что. Было такое реальное чувство, которое бывает во сне, когда снится, что ты кому-то кричишь, а тебя не слышат, а видимо я видел, что говорю словно из какой-то невидимой прозрачной раскрывающейся сферы, находящейся на месте правого полушария и правого бюста, и что мои слова просто не долетают до собеседника, несмотря на то, что я выкладываюсь всеми эмоциями и движениями верхней частью туловища наизнанку. Как я позднее начал понимать, люди начинали меня слышать или понимать после того как у меня менялись эмоции. То есть, когда первоначальные эмоции вместе со смыслом говоримого я отдавал им. Почему это происходит вскоре я понял, вспомнив структуру, опустившуюся мне летом на голову, в которой лежало слово "рассчет", которое вывело Вадима из себя.
- Значит ты действуешь по рассчету?-спросил он меня как-то.
- В какой-то мере по рассчету, - я же должен как-то планировать дела -думал я.
Он был в праведной ярости, так как отвечая, я вернул ему его вибрацию, а моя до него еще не дошла.
Я сидел дома в кресле лицом на север. Неожиданно вдруг справа от меня в пространстве проявилась огромная голова Павитрина. От моего тела она отстояла метров на 40-50 и висела над улицей. Она, эта голова, думала обо мне.
Сам процесс ее мышления состоял в обмене энергией c моим телом. После обдумывания каких-то фактов от головы отделялись облака энергии и двигались в сторону моей головы. Так как отрицательных фактов было больше, то и облаков с отрицательной энергией было больше. Эти облака, касаясь моего правого полушария, раздражали его. Размеры головы давали право ей думать обо мне бесцеремонно.
Хотя все органы головы присутствовали на месте, было в этом проявлении и что-то неживое. Голова была также повернута лицом на север. В свободе мышления чувствовалось, что эта голова судит просто по-человечески, не учитывая тот фактор, что я, если и совершал недочеловеческие поступки, то по причине своей болезни и недопонимания людей. Обдумав всю накопленную информацию, голова растворилась в воздухе.
Я был ошарашен и нет. Чувствовалась какая-то взаимосвязь этой головы и моего тела. Начало из моего тела эта голова брала из моей груди. Ужас был от того, что теперь я понятия не имел, как я избавлюсь от такого огромного мыслителя, прикрепленному к моему телу. Раньше я видел голову Павитрина у себя над правым полушарием, одним или двумя канальцами, прикрепленную к моей голове, но я не представлял, что она может вырасти до таких размеров и подавлять меня своим мышлением. Я чувствовал, что, может быть, это я, обдумывая факты и свои поступки глазами Павитрина, провоцирую отрицательную энергию от этой головы в свой адрес. Но это обдумывание было бессознательным, и я не мог думать иначе.
С другой стороны, если я носил на себе такого его двойника, где была гарантия, что этот двойник не подчиняется своему пробразу по закону параллельности происходящего Эйнштейна. То есть Павитрин мог и так бессознательно для себя воздействовать на меня.
Я чувствовал себя ничтожеством, окруженным такими силами. Тем не менее имя Павитрина требовало, чтобы я против этих сил восставал. Я усиливал свои тренировки. Я тренировался так, как тренируются герои восточных боевиков, перед тем как идти сводить счеты со своими смертельными неприятелями. Я тренировался, едва появлялась свободная минута или какая-нибудь группа мышц освобождалась от усталости. Через год таких тренировок у меня стало вырабатываться чувство, потрясшее меня. Я подумал ту ли профессию я себе выбрал. Может быть стоило пойти куда-нибудь в акробатическую школу, в цирк, чтобы за любимое дело еще и получать деньги. Учительство меркло перед моей любовью к моему телу.
Поднявшись до высот духа, с высоты которых можно было уже не тратиться на чувства и эмоции при общении с людьми - эманации при закрытости души и так шли такими, что люди не могли их отличать от открытой души, Павитрин понял, что можно жить одним рассчетом, не тратясь на какую-то там душу. То есть энергию своей души в общении он не отдавал. Будучи в духе единым с ним, моя правая половина тела жила с его энергетическими принципами едино. То есть первые, проявляемые мной эмоции, которые я проявлял от себя, не проходили сквозь мое правое полушарие и правый бок, пока чувство неудобства не выталкивало говоримое мной из этого энергетического скафандра. Теперь мне стало понятным, почему он последнее время старался говорить односложно. Экономил душу. Ничего удивительного.
Тело желаний каждого из человека, занимающее верхнюю часть моей головы параллельно с чувством присутствия там филиалов великих посвященных, несло свою Карму. Филиалы великих посвященных, например тоже отражали черты характера своих владельцев. Вспоминая Б.Ш.Раждниша, часто я ловил себя на мысли, что оправдываю многое, говоримое собой тем, что Ошо тоже был язвительным. Особенно это проявлялось, если я в разговоре делал ссылки или цитаты из учений Учителей. Но тела моих близких и знакомых были не менее интересны, чем филиалы Великих. Стоило перейти сознанию в другую часть головы, как я начинал думать совсем другим образом. Сам расклад мысли был другим. Сейчас я начал уже узнавать в чьем филиале я нахожусь, и как мне вести себя правильно как внешне, так и чтобы не причинить себе боль. Ведь если вести себя с человеком так как ведет себя он -это ведь не значит что правильно, или что он примет это -если бы я вел себя с близкими их же поведением. Это было сплетение чужих Карм, соединившихся в моей голове. Как от них избавиться -если я начинал думать -заходил ум за разум.
Лазарев помимо акцента на энергетику дал мне еще два понятия, которые оказали мне неоценимую помощь в понимании происходящего во мне:"открытая" и "закрытая" Кармы. Прочитав их, я сразу понял, что он имеет в виду, так как мое правое полушарие и бок жили закрытой Кармой, в то время как моя душа была открытой. Она занимала место чуть левее позвоночника -сагиттальной плоскости тела. Дальше влево шел филиал матушки, жившей или стремившейся к закрытости или закрывающей свою душу. По крайней мере умеющей это делать. Мое положение мне стало вырисовываться незавидным: душа зажата между двумя закрытыми филиалами. Теперь на тренировке, качаясь на тренажерах, я начал физически чувствовать все свои ошибки в прежних накачиваниях мышц. Качаясь на тренажерах, я брал за основу общее чувство мышц, вместо того чтобы смотреть на конкретную работающую мышцу или группу мышц и делать целиком сознательной только ее или их. Когда я прокачивал, полагаясь на общее чувство, в свое тело я вкачивал и тела эмоций Павитрина, которые росли во мне ничуть не уступая моей половине тела и продолжали подавлять мое, продолжая создавать мне прежние проблемы. Концентрация же на конкретных мышцах напомнила мне о страхе, который присутствовал, если раньше, я пытался так концентрироваться. Тело эмоций Павитрина, составляющее подсознание "мышц" или отделов психики, отвечающие за подсознание при полной концентрации на чем-то своем конкретном, подсознательно отпугивало мое внимание. Просто не хотелось так концентрироваться, и я делал так как хотелось, не зная как нужно. Сейчас же полная концентрация в покое на конкретной мышце или мышцах, понятно, развивала только ее вкупе с только моими отделами психики, замыкая психо-физиологическую цепь и способствуя росту только моего в моем теле. Чувство разомкнутости тел своего существа, промелькнувшее во время напряжения при выполнении упражнения в щиколотке правой ноги само показало теперь куда и на что следует направлять свое внимание, всколыхнув мне одновременно чувства показом прошлых моих ошибок в концентрации внимания. Одновременно я следил за тем какие упражнения ведут к разрыву полости своего сознания. В основном это были упражнения, связанные с широкими движениями рук по вертикали.
Пробивание своей полости сознания сопровождались видениями нескольких слоев, возникших над моей головой. Сразу сознание наполнилось эманациями, к которым я прислушался. Сейчас изучать их было интересно. Стало понятным почему я отлеживался до накопления энергии в 1990 году после разрыва с Ирой. Отдав массу сил, я переживал спуск сознания, которое было подавлено эманациями тех, с кем у нас было непонимание. По мере накопления сил, сознание просветлялось и поднималось на свое прежнее местонахождение.
Страхи.
По происхождению страхи бывают 4 видов.
1. Инстинкт самосохранения - когда сила обстоятельств, продавливая духовное (тело человека, животного или растения) вызывает у него обратную (защитную) реакцию. При устойчивости психики по мере выхода из ситуации у этого существа исчезает и страх как психическое переживание. Остается только память о случившемся и пережитых чувствах.
2. Внушенный - привитый, имеющий энергетическую основу, переданную от другого человека или живого существа. При этом этот страх может быть как привитым сознательно тем человеком, кого он хочет напугать, так и принятым испугавшимся бессознательно от испугавшегося донора этого страха, чем-то похоже на стадный страх животных.
3. Механический - это синтез первого и второго страхов, однако от первого его отличает то, что он живет долго, так как его источник- человек или существо продолжают жить, а реципиент - человек его принявший - носить на себе частичку поля этого существа, которая время от времени продолжает тревожить подсознание реципиента. Возникает этот вид страха от сжатия полем реципиента при выражение ему презрения донором этого страха. При этом психикой донором происходит "вливание" презрительной психической энергией реципиенту, силы которого парализуются, если он открыт душой и не имеет защиты. Происходит как бы двойной эффект внушения страха. Или даже тройной, так как страх в однажды его пережившем уме уже, как правило, не исчезает. Этот вид страха внушается независимо от расстояния между донором и реципиентом.
4. Четвертый вид страха - бессознательный. Он переживается людьми. От природных или общественных катаклизмов также независимо от расстояния, если душа человека не пребывает в полном покое. По своей сути - это первый из описанных вид страха.
Так как душа беспрестанно "омывает" тело, а в духе едино все чувство голода у человека возникает в основном из-за оголенности некоторых участков физического тела.
Однажды в городе я встретил Николая Григорьевича Оноприенко -моего тренера по спортивной гимнастике, когда я учился еще в школе. Он также тренировал ребят в ДЮСШ и пригласил меня ходить к ним на батут. Первые 2 тренировки прошли у меня без приключений с полным удовлетворением. Жизнь вне зала шла ровно вверх и несмотря на то, что каждый день заваливал меня новизной и информацией, срывов не было. Понятно, что до многих воспитанников Николая Григорьевича мне было далеко, но я не падал духом. Они, кого я спрашивал, не скупились делиться со мной опытом. Однако, когда я пришел на тренировку с разомкнутым полем -пережил все "прелести" такого состояния. Предыдущая натянутость поля и чистота сознания автоматически очищала его от каждого выполненного элемента и заканчивая последний, я уже был готов к выполнению нового.
Сейчас же самоосознание тянулось. Зрительный образ выполняемого элемента подобно папье-маше пластиной накладываясь на одно из полушарий чаще всего левое тянулся за ним вслед за движением тела. Два-три элемента и приходилось напрягаться счищая с поля зрения эти образы и начиная концентрироваться на выполняемом упражнении, в то время как в норме выполняешь упражнения расслабленно, концентрируясь лишь в момент касания батута или при выполнении нового элемента. Тут же в голову начинали лезть совершенно другие мысли:а что если эти полевые пластины все слезут с моей головы и моя голова обнажится в воздухе какой-нибудь своей частью? Что от этого может быть? И может ли быть это вообще? Понятно, что все эти мысли я начинал усиленно отгонять, так как об этом я мог подумать и после, а сейчас важен был батут. Но если бы они совсем не несли элемента возможной реальности. И где была гарантия, что задумавшись над очередной или не успев переключить увязшее на отгоне мыслей внимание ты не придешь на батут на голову? Однако я напрягался изо всех сил. Если моя сущность - духовной природы, то голова от поля теоретически никак не могла освободиться. Мне было просто интересно узнать чем закончится все это, если я буду продолжать выполнять упражнения несмотря ни на что. Закончилось это тем, что я перестал управлять мышцами шеи. Они также начинали подчиняться мне лишь при обращении мной на них своего внимания. При толчке после очередного приземления голова, как безвольно, падала на грудь, я ее поднимал, изо всех сил концентрируясь на действии, которое продолжало развиваться. Оттолкнувшись от поднятия головы, внимание переключалось на свой имидж в глазах окружающих и импульс энергии шел туда. В конце концов меня остановил контакт моего сознания с сознаниями на меня смотрящих -для этого достаточно было одного сознания Николая Григорьевича, потому что так прыгать в этом зале было просто стыдно. Я это чувствовал. Мое тело стало облепляться сгустками отношения, которое я вызывал своими движениями.Мне так казалось. Я ведь еще пытался расслабляться. В конце концов я просто остановился, почувствовав свою несостоятельность.
Однажды я чувствовал себя достаточно уверенно. Внезапно я почувствовал, что мышцы опять перестают мне подчиняться. Опять голова стала падать мне на грудь, а я перестал контролировать тело так, как хотел. В первое мгновение я, привыкнув ощущать себя расслабленным, подумал, что это я чересчур расслабился. Начав напрягаться я, однако, понял в чем дело. Николай Григорьевич, смотревший до этого на меня и сидевший рядом с батутом на скамейке, теперь смотрел в другую сторону, а на моем поле в районе левой щиколотки вместе со мной прыгал огромный ком его отношения к моим "грязным" (не прямым) ногам, и в конечном счете ко мне, размыкая целостность моего поля и лишая меня возможности продолжать. Его отношение к "чистоте" -прямизне ног при выполняемом упражнении, понятно, было намного выше моего. Я сразу стал вспоминать почему я в свое время бросил гимнастику. Слыша, как он требует от своих воспитанников чистоты исполнения и сам расстраивается от их непослушания или их неспособности пока понять на себе что от них требуется, я вспоминал что меня больше всего ранили именно его жесткость требования и его расстраивания. Я сам начинал расстраиваться и теряться, если упражнение не получалось снова. Я чувствовал себя неудачником. Сейчас я понимал откуда у меня тогда возникало это чувство.