Илиада

Жен илионских плач,[63] Пергам, предоставленный судьбам,

Брань двойную вождей и град, низверженный дважды

В прах,[64] нашей скорби предмет: ослезим, что гнев Геркулесов,

И Гесионы татьба, и бегство Елены сломили

Крепость, погнали фригийцев, взмутили данайские грады.

О, почему, старинным витий изгнанная шумом,[65]

Истины верность святой! так долго прячешься в дебрях?

Кроешься ль ты от презренья? иль, век былой невзлюбивши,

Нас бежишь — ты, которую знать подобает? со мною,

¹⁰ Славная, вновь воспрянь, на челе разгладь ты морщины,

Низменну слышать трубу удостой:[66] пусть бесплодная древность

Рдеет, когда ты идешь разубрана, вольно являя

Лик! вот слух благосклонный, вот дружелюбное сердце

Нам ты ласкаешь, легко снося посмеяние черни.

Если наши не зрят никакой ни отрады, ни пользы[67]

В том, что недавни лета принесли; коль на памяти только

Век Сатурна златой; коль нет к дарованиям новым

Милости — все же дерзни на дело высокое, младость!

Пусть их седеют брадой — мы разумом;[68] пусть их власами —

²⁰ Мы же душой; пусть лицом — мы сердцем. Достоинств изрядных

Не запрещают младые лета, не даруют поздни.

Ибо розным сии два возраста складом владеют:

Оный цветет — сей падет; тот взрастает — этот сникает.

Старцу ль меонскому я удивлюсь, лацийску ль Марону[69]

Иль вещуну-фригийцу, которому истый свидетель,

Собственный взор, о войне открыл неизвестное басням?

Сим напоив надежды высокие алчного духа,[70]

К коим богам воззову? ведь разум, знающий правду,

Гонит поэта прочь, забавляющегось измышленьем,

³⁰ Чтобы урочищ тебя Кекроповых[71] лживая вольность

Не оскорбляла, отец,[72] под чьим процветает смотреньем

Кантия,[73] древним своим наслаждаясь уставом свободно.

Почести быстро твои взрастают: уж третья взыскует

Повязь тебя, Вигорния помнит, Кантия знает,

Римский думает верх о тебе и Петров изнуренный

Челн вожделеет вождя посреди слетевшихся вихрей.

В западной ты обитать, однако ж, доволен овчарне,

Третий после Фомы,[74] Фома ты новый, другое

Солнце всходящее, дел преемник, нравов наследник.

⁴⁰ Счастлив, кто не влеком честолюбьем![75] высот достигая,

Почесть к себе не снисходит; того, что может Фортуна,

Сила слепая не зрит; не чует коварное счастье,[76]

Что простирался в слезах тот, кто ныне в выси смеется.[77]

Остерегитесь с татьбой приступать нечестивою к вышним,

Остерегитесь! Всяк, кто почестей ищет продажных,

Строит подмостки, отколь упадет. Тем гонит жесточе

Мщенье вину, чем приходит поздней; тогда будет полно

Страхом, коль страха нет; сколь кроткая ярость свирепа,

В жалких желаньях когда процветает неправое счастье.

⁵⁰ Ты же[78] далек от сего: твоей заботе, творимой

С ясным челом, предать бы хотел то, что куплено было

Славною кровию, мир, стяжанный жертвою жизни,

Оный отец всечестной,[79] всечестной священник, который

Иль уступил бы, иль рад был делить с тобою поводья.

Полно о сем; но, великий! молю: своему ты пииту

Путь замышленный приять, дай представить падшую Трою!

Полк тебя призовет святой[80] и божественны брани,

Вящей тогда уж трубы достойного: тут я всей силой

Имя твое с моим разнесу по безмерному миру.

⁶⁰ Древле изобрела многодельной заботы искусность

Струги, неведомые досель, и желание злата,

Дерзости грань перейдя, людей отрядило за море

Брачный чертог обокрасть[81] и храм обнажить от металла.

Так-то меру себе поставляет алчность людская?

Дита изъятых богатств,[82] которы тщеславная дерзость,

Кои бледнеющий тать[83] из стигийских пещер исторгает, —

Их ли не хватит? кому довольно, что царства, что грады,

Что и Тартар раскрыл казну свою на расхищенье?

В зыбь неизвестную люди идут; им мило пред бурей

⁷⁰ Мужествовать, для одной судьбы свою жизнь провождая.

Первым был Эсонид, кто дал волнам примененье,

Фриксова дабы овна[84] похитить; славы питомец,

Общником шел с ним Алкид могучий к делам дерзновенным,

С ними вожди Теламон и Пелей, и прочая с ними

Младость Эмафии, все поклявшися в бедства пучины:

Часть дивится челну, часть пылает славы добиться,

Часть же — на новый мир посмотреть и дальни народы.

Вот, послушна идти по волне, досель неизвестной,

Сходит Дианы сосна ссеченна на лоно Фетиды,

⁸⁰ Веслами ветви[85] себе приемля, и в бездну скитальцем,

Грубым довольна своим убранством — боле вверяясь

Крепости, нежель красе, — со скудною прядает ратью.

В понт не толкала еще богов плывущих[86] свирепа

Набожность, гордым еще не дмился изгибом текучий

Парус. Негу с собой ведет пресыщенный обычай;

В красный убор новизна хлопотливая рядит опасность.[87]

Перва сосна свой скудный убор — в чем стояла на Геме —

Сносит к утесам морским.[88] Был челну Арг устроитель,

Челн был Арго, и оба грубы. Но, гордости чуждый,

⁹⁰ Не досаждал он ни златом богам,[89] ни скалами злату.

Новый пучины гость[90] в сомненье: возврату и бегству

Моря игривого он дивится, и зыби очами

Мерит, к отчизне любовь благочестную он вопрошает,

Волн и трудов отступиться готовый по легкому знаку.

Ветер уж челн подхватил.[91] — Куда, обреченный крушенью,

Тянешь куда ты людей к их судьбе? Оружья и змия

Столь презренны тебе угрозы? Ты, жизнью скучая,

Гибельных, знаю, отрад взыскуешь. Возьмись же за скалы,

Мощна земля: Симплегады столкнув, возвести о крушенье,

¹⁰⁰ Не бывавшем досель! Пусть челн претерпит кроваву,

Им порожденну судьбу и гневом прославится первым!

Судьбы, однако ж, претят и Атропос, тать человеков.

Боги сильнее молитв;[92] пристоят фессалийскому брусу

Вышние, коим он был создатель. Стареть бы в вертепах

Тут Гиппотаду,[93] в водах Тритону и Кору в темнице,

Презренным в дряхлых летах, будь челн сей сразу потоплен.

Ибо страхом создал богов рассудок незрячий:[94]

Дита — теням, небесам — превыспренних, властелей — понту.[95]

Только узрев угрозу зыбей, уж «Эол!» восклицают,

¹¹⁰ «Ты, Эол, что лазурь умиряешь властительным скиптром,

Волн властитель Нептун, благосклонствуйте путь предприявшим![96]

Если вернешь нас, почтим алтарем ваше имя достойным».

Боги к мольбам снизойти спешат, веселяся призванью:

Тот преклоняет волну податливу, тот из вертепа

Кличет Зефира — напрячь паруса и небо расчистить,

Тучи отгнав. Наконец, стезею влеком безмятежной,

Катится к пристани челн фригийской; пылкая младость

Рвется, кипя, завладеть еще запретной землею.

В царстве сигейском[97] молва тлетворна внезапны волненья

¹²⁰ Сеет, опасностями народу грозя и владыке,

Коль иноземный флот к берегам причалит дарданским.

Чернь в возбужденье горит, готовая Лаомедонта

Против данаев поднять, с брегов коль не снимутся сами.

О ненавистная вышним толпа! так чад ты небесных,

Гонишь богов возрастающих[98] ты на утесы? Единый

Страшен тебе, многолюдной, корабль? Что, слепая, яришься?

Гость, не враг,[99] к вам грядет, который должен могущей

Дланью чудовищ сломить. Почтенье яви Громовержцу

Или хотя б человека узнай! Коль праведно судим,

¹³⁰ Коль примененье вещей размеряем правым мерилом —

Вся безраздельно земля человеку.[100] Но, ненавидя

Общи уставы, дерзнул кощунственно варвар природу

Разгородить, на свою потребу Фригию отнял.[101]

Азии пышной казна! о Пергам, что не уступил бы

Мирному ни одному божеству! Ни сестер роковые

Нити,[102] ни вышние в сем неповинны: себе сотворило

Это племя судьбу: небеса щадят — сам фригиец

Меч, изгнание, огнь заслужил. — Арго отгоняют,

И ратоборного он средь бурунов Юпитера молит.

¹⁴⁰ Се, данаи горят, душою на брань устремленны,

Вслед побуждениям гнева идти,[103] чтоб стыдное бегство

Мстительный меч искупил. Но, толпы сопутник нечастый,

Мудрость сравнивает малолюдство их с Фригией всею.

В слух им сомненный труба разумного Нестора[104] входит,

Их, нерешительных, движет, сердца раздраженны смягчая:

«О укротившие вы веслом отважным пучину,

Первыми вы вкусившие ветр, и буруны, и, звездам

Идя безвестным вослед, познавшие путь сей жестокий:

Тягость учитесь терпеть! Одно врага попирает,

¹⁵⁰ Доблестьми правит одно терпенье;[105] триумфов бескровных

Может добиться оно и советует правому гневу

Должное место и час надлежащий. Вот, нас оскорбляют,

Нас без вины оскорбляют, и мы недостойное сносим,

Дабы, повод достойный стяжав, благосклонностью вышних

Мы в ратоборстве могли заручиться. Не нам лишь обида —

Всем данаям она: придет искупитель позору

С благочестивым мечом». Так молвит, и кротка Фетида[106]

Их приемлет к себе, открывая лоно скитальцам.

Вот уж, измерив валы кочевые, входит в стремнину

¹⁶⁰ Фасиса челн пагасейский;[107] понт за кормою оставив,

Он обретает залив, неглубокий, но боле открытый,

Многие страхи сперва претерпев, зане у крутого

Берега брань меж собой свершают встречные волны.

Дерзкою сдерживает водовертью пучину упорный

Фасис, её, на поля стремящуюся, утесняет,

Земли жалея предать: а море ярится — жестоко

Воду сквернит питьевую оно, и желчь[108] изливает

В чистые струи свою, и пренебрегает смиреньем.[109]

Даже когда всякий вихрь под запором и небо прозрачно,

¹⁷⁰ Бури вращает в себе непрестанные тесная гавань,

Моря ширь в тесноте не стихает; песок возрастает,

Струги грозя сокрушить, и дно потаенное, бурно

Струи клубя, их вздымает, являя мнимые глуби.

Тифий в сомненье стоит: созерцает брег недалекий,

Отмель сокрытую мнит и учится страху, где думал

Путь бестревожный найти. Боязнь пробуждает искусство:

Чтобы исследовать мель, ввергается волн во средину

Малый челнок, мерилом шеста судящий о море.

Ясны сделались им ловушки прибрежные; тесной

¹⁸⁰ Гранью меж обоих ладья устремляется яров,

Входит на брег вожделенный, пески дробя под собою.

Что поминать мне суровый завет,[110] Эсонида тягчивший

Волей Ээта, посев совершенный, что супостатов

Землерожденных, и Марса быков, и свирепа дракона

Стражу? вот уж огонь и меч уступили отваге,

Вот похищают руно, опасностью куплено крайней.

Мнится, знает Нептун обо всем: при бегстве их зыби

Дмились высоко; о брег раздробляясь, согласно гремели

Бурные волны: «Прочь вы, о прочь, нечестивцы, теките![111]

¹⁹⁰ В понт святой грабежом отягченну не должно пускаться».

Нот им не попустил причиною сделаться страха,

Речи сии захватил, не достигшие до корабелов.

Путь совершает, отъяв златокудрую волну у колхов,

Хищник могущий. Я челн обвиню ли, что первым по волнам

Путь для злодейства проторг и Атропос стал на подмогу,[112] —

Или для высших причин восхвалю? Гребец не трудился б —

Мемфис[113] бы Рима не знал, Ибера Инд бы не ведал,

Скиф — кекропидянки, галл был неведом Британии нашей.

Стражу неся, носовой холмы пеласгийские первым

²⁰⁰ Зрит и приветствие шлет им свое, а прочая младость

Разом налечь на весла спешит; и нивам фессальским

Тех, кого он умчал, победительный струг возвращает.

Кто различны сочтет плесканья, кто радость народну?

Если скуп быть решусь, сочтут, говорю неохотно

Или не знаю всего; а если щедр — утомленный

Слух не захочет легко всему по отдельности верить.

Дивен Лариссе Пелей возвратившийся; изнова в Пилос

Нестор грядет; Саламин своим Теламоном гордится,

Леда ликует зреть терапнейских, Орифия — братьев[114]

²¹⁰ Видеть исмарских, и мать — не только сестра — в Калидоне

Взносит хвалу своему Ойниду,[115] Орфею — фракийцы,

Край аркадский — Адмету;[116] Талая, Тесея и Ида,

Тож и Антея — свои превозносят каждого стены.

Но с богатой Ясон корыстию к Пелопоннесу[117]

Шествует. Знатным дворец роскошествует украшеньем;

В сретенье идя, народ приветственны клики герою

Шлет, неложное их оказуют веселие лица.

Только под Пелиевым безмятежным челом неизбывна

Зависть мятется: себя он корит, издержки в молебнах

²²⁰ Прежних оплакивает и Марсу горько пеняет,

Что усмиренным быкам откипеть позволил впустую.

В приступах бешеных гнев его напоследок прорвавшись,

Речь, захлипаясь, ведет с горделивою пеней такую:

«Вышни, куда фимиам утекает? о судьбы, какое

В вас заблужденье царит? о случай! ужели лелеет

Редких, чтоб многих сломить, Фортуна? Я, чувствую, дольше

Божьей воли владел державой. Прими ж, величайший,[119]

То, наслаждение чем омерзело отвергшему царство:

Долго желавший, его ты обрел: напыщайся же тем, что

²³⁰ Бросил я, не потерял! Не по воле богов я владычил:

Если б Юпитера мне одолеть, подкупивши сим царством!

Больше — коль вера мне есть — бесплодность молитв моих, нежель

Скиптра утрата, тяжка. Не хотел ли к далекому Аркту

Мужа сего я сослать? — он царит. Сломить? — он во славе.

Стерть? — он пышно цветет. Умалить его честь? — торжествует.[120]

Неблагодарных богов ущедряй же, кури Громовержцу:

Дашь — отметет он надежды твои и, даренья приявши,

Над обманутым в смех. Угождать дальновидней Фортуне,[121]

Мир приявшей себе и перун, которая древле

²⁴⁰ Власть тираннам троим,[122] одного сместив, разделила,

Сей веселяся небес переменой, а после прикажет

Созданным ею царям со мною к теням преселиться

И Сатурнову ярь утолит, Юпитера выгнав».

Так он вещает, в злом снедая кипении душу.

Сердца, однако ж, сии морщины и битвы душевны

Он под оливой чела[123] смиряет; лживый заемлет

Лик показные черты: чужестранцем в нем селится кротость.

Первую радость вождей продолжает с кипением пышным

Пир.[124] Но небес, и земли, и моря опустошитель,

²⁵⁰ Алчность, ловитвою снедь, царям любезную, ищет:

Слышит Юнона, что песнь угасает пернатых; питомцев

Моря теряя, скорбит Фетида; пылкая Феба,

Раздражена, что граждан ее станицы редеют,

Восстает, отмстительный лук воздевая на рамо,

Ловом на ловчих идет,[125] и тех, кто ищет добычи,

Ищет в добычу себе, и дубравы бодро обходит.

Вот сотрапезник свой одр занимает; посредник[126] любезный,

Бог оживляет богинь подарения, с влажным сухое

Дивно умея сдружить. Нарядные слуги в заботе

²⁶⁰ Разной: Цереру одни громоздят, те блюда меняют,

Эти — веселый фиал наполняют. Когда ж горделивый

Царь старинно вино вкушает, стоят они подле,

Благоговейно склонясь пред глотком государева Вакха.

Оную роскошь пиров величавых,[127] пышны раченья,

Оное в милых трудах отрадное соревнованье —

Всё равнодушным глотком пригубит трезвая доблесть.

Не приносят уму угрюмому косна забвенья

Эти утехи, своей не угасит злобы в дремоте

Амфитриониад. Вспоминая Трою стократно,

²⁷⁰ Чувства являет в лице, так пасмурный дух распаляя:

«Так-то отца заслужил Юпитера я колыбельным

Марсом,[128] небесных змей верещать со мною наставив

И грозу отвратив? О стыд — зрелый муж, победитель,

Я принужден отступить, не видя варварской рати.

Страха ль довольно — меня сломить? О постыдные судьбы!

О преступленье богов![129] Судьбы юноннее всякой,

Нечто славу мою растерзало. Я был при оружье,

Подле были враги. Что ж! вспомнив былое, дивися

Пасынку ты, о Юпитерова преславна супруга!

²⁸⁰ Ты победила: бежал, признаюсь я. Нет выше победы,

Нежели к бегству склонить Алкида. Иль снова суровый

Призван тобой Еврисфей, моих мучений художник?

Если я Лерну смирил, если Цербер пастью тризевной

Свой изрыгнул аконит на твои, о Додона, утесы;

Коли тяжкий Антей, воздетый, любезную почву,

Рее на диво, забыл;[130] коль всех иных во вселенной

Я победительною истребил десницей чудовищ,

На фригийских — скажу ль: мужей?[131] — и на войны людские

Стыдно сил не собрать. Что ж деянья я знатны счисляю?

²⁹⁰ Тяжко на низки дела ложится прежняя слава.

Лучше о том, что сможет клинок в делах пусть и поздних,

Чудищ смиритель, помыслил бы ты! Пергам пусть искупит

Вины свои[132] — вероломных казни пораженьем достойным!

Фебу и влажному так ты триумф Юпитеру[133] справишь,

Так и себе, и данаям! Пускай узнают: пеласги

Свычны стоять, не бежать, и те, кто грозить был способен,

Столь же способен терпеть!» Так, гнев изощряя безмолвной

Пеней, выковывает он дух к дерзновеньям высоким.

Сходственно с этим скорбит,[134] урочищ любезных изгнанник,

³⁰⁰ Бычьих стад властелин: с серповидною мощью[135] к окрестным

Ясеням прядает он, и, пылая, против супостата

Грозный досуг ополчает, и брань замышляет прекрасну,

Ярый челом, стыдясь не свалить пораженного древа:

С силою новою он возвращается; прежню обиду

Стерши, царит, победитель, и, лавр приявший, кичится.

Только помыслил герой о ратных приготовленьях,

Уж болтлива Молва,[136] из слуха владык исторгая

То, что насадит в толпе и посеет в испуганных градах,

Брани начало гласит. Аверна тлетворного чадо

³¹⁰ Или небес в ней почтить, что тайные шепоты мира

Вмиг разглашает, на свет износя сокровенные вещи?

Станет ли кто утверждать, что создана в горнем покое

Эта взмутительница человеков,[137] которая в уши

Миру святое несет молчанье царей, рассевает

Тайны безгласных забот, их украв, на устах у народа?

Без промедленья — горн их не звал, им медь не велела —

Мужи на брань согласиться спешат; суетливо хватает

Чернь оружье: мечом вращая, ей плохо знакомым,

Учится гнев благородный питать и грозит она много,

³²⁰ Мало имея свершить. Тот в узде коней подъяремных

Томит, всадником став ненадолго; украденным шлемом

Хвалится тот, но сносить ему трудно стесненные взоры.

Икрам сдавленным те дивятся; нагбенные грузом,

Те о щиты запинаются; часть поносит державу

Варваров, в сварах сильна, вдали от сраженья отважна,

За преградой пучин в безопасности. Стонет тревожный

Сонм матерей; унылая им в воздыханьях утеха,

Слезы вольно текут; в слезах соревнуют, и даже

Та, что всех мене слезит, свою мнит всех горше кручину.

³³⁰ Та страшится мечей, другая реет Харибде

В сретенье; вечно любовь материнскую мучит тревога.

О непреклонный ум людской! Нерушимая доблесть,

Вздохи вменив ни во что, объятий своих не откроет,

Не повторит лобзаний своих, чтоб рать не замедлить,

Еле вспомнит сказать: «прощай». Смягчается духом

Судеб питомец, Алкид, и с надеждой благою начало

Замыслам гордым дает. Гудят закипевшие верфи,

Бухты эгейски дробит веслом пятнадцатиричным

Избранный полк и столько ж ведет ладей по лазури.

³⁴⁰ Нот же, на мышцы гребцов, на послушливый челн налегая,

Непреткновенно стремит к симоисскому устью армаду.

Первым с челна на брег, предварив Теламона, могущей

Слава Лариссы грядет, кому Нереида лазурна

Стала женой,[138] объятий его подначальных, чертогов

Смертного не отклонив; под властью его мирмидонян

Слава цветет; судьбине его подчиненные, хвалят

Станы дорийски его.[139] Он Ахилла данаям, Аякса

Должен им Теламон: на Пергам два равных перуна.[140]

Вот разделяет полки, подобно весам справедливым,

³⁵⁰ Мощный Алкид: ополчается часть на фригийски пенаты,

Оным вождям отдана;[141] о флоте, ставшем на якорь,

С Нестором часть попеченье берет; и часть — ей начальник

Амфитриониад — дозором стала сугубым

Для товарищей тех и других. Станицей тройною

Так они движут войну. И фригийской власти указом

Отчий край ополчен: совокупно мчится к оружью

Варварский люд: огнем истребить челны уповая

И данаев в волнах расточить, к прибрежиям Марсу

Шествовать вождь велит: повинуются, в струи проворно

³⁶⁰ Прядают все. Созерцать такой не привыкшие ужас,

Никнут, оружье узрев, Нереиды, от шума трепещут.

Сулицей ратуют те, эти факелом; сулицей в груди,

Факелом силятся в струг угодить; колыбели Киприды

Маворс оружьем томит и пламенем бурным Лемносец.[142]

Тут впервые войной зарделося море;[143] багрянка

Тучную кровь впитала — доныне о ней сохраняет

Память, на царственную ее отдавая потребу.

Псов сциллейских манит добыча новая[144] к трупам

В омутах скорбных; текут гурьбою по лающим волнам

³⁷⁰ Чуда сикульских пучин, и, нектар впивая ужасный,

Рыщут вширь по зыбям, питья подобного алча.

Громы услышав, Нерей, из своих исторгшись вертепов,

Преображенным водам ужасается; реет к истоку,

Урну точащуюся наблюдает;[145] узревши сей кладезь —

Матери дар Природы — он прочь грядет, успокоен:

«Ныне потщитеся брань окончать, напустивши пучину,

Боги, кто в волнах ни есть, — Атланта[146] сринувши, бурно

Пусть катятся струи! Но если первую судьбам

Можно обиду простить,[147] ужель вы сию неотмщенной

³⁸⁰ Ярость оставите? Понт, орошенный прискорбною кровью,

Пенится, и, накалясь, курится море.[148] Харибду

Сцилла взмущает, и наша беда утучняет чудовищ.

Коли обоим пропасть, коли быть соразмерною винам

Кара должна, пускай вероломство потопит фригиян

И данаев, пример во грехе.[149] Что косните, ленивцы?

Легче к злодейству тропа, коль медлит мститель приходом».[150]

Уж высокую стен оборону трепетным сонмом

Полк илионский омкнул. Стоит дарданская младость,[151]

Ради жизни своей ополчась;[152] не желанье господства

³⁹⁰ Брани, завистливое, воздвигает — нет, гнев и угрозы

И не исторгнутая жестокими ранами ярость

Битву подъемлют меж них, палимую гордой враждою.

Первый, копьем потрясая, коня направляет к враждебным

Стенам Пелей[153] и, дрот преломив, исступленьем пылает:

«Вот, — вещает он, — вход в дома и под кровы радушны,[154]

Что отворится стучащей руке.[155] Насладимся мы градом,

Портом другие». Скончал — и все навалились пеласги,

Словно свежа причина войны и от долгого срока

Гнев их не сник. На брань слабей воспаляли бы душу

⁴⁰⁰ Трубы, приказы, мольбы, обещанья. Сечу б увидел

Там жесточайшую ты. Ни земли крутые зиянья,[156]

Ни буруны мужей не страшат; мнит каждый, что здесь он

Вождь другим и ратник себе. Одни пролагают

Путь непрерывный, стеля кубышом, и долину глубоку,

Груду камней наметав, побеждают; другие на холмный

Склон не медля бегут. Вот они приступилися к стенам,

Вот уж выламывают валуны, но их дарданиды

Сверху теснят, и брус повергая на них, и отломки

Скальные; дротом одни дерзают, другие же струи,

⁴¹⁰ Пышущи огнем, лиют. Стезю, загражденную древом,

Димм[157] хотел одолеть и замедлился, в стену вперивши

Взор: тут власов он своих лишен[158] ниспадшей водою

И перунным дождем: браду совлекает и кудри

С обнаженной главы и в утробу язва втекает.

Но черепашьим себя Теламон защитивши покровом,

Путь потаенный украсть ухищряется, ливень кремнистый

Медью смирив;[159] пред нагбенной стеной, готовою рухнуть,

Он отступил, но первым вошел во взломанный город.

Той порою царя, истребить стремящегось огнем

⁴²⁰ Струги, глас суровый[160] настиг: «Для кого, о могущий

Вождь дарданидов, ты брань вершишь? Ненавидя ли граждан,

Чудищетворных зыбей покой ты упрочить печешься

Иль боязливых теснишь беглецов и флот истребляешь,

Чтоб уцелевший не мог ускользнуть? Враги простирают

Длань к ближайшим делам: на них обрати свои очи,

Сжалься над градом твоим!» Сему не верящий, медлит

Лаомедонт, но зрит наконец: Пергам уж проторжен,

Ломит враг, фригийцы падут. Изумленные толпы

Вновь он сзывает; в строй не собрав неопытны рати,

⁴³⁰ Мчится он, стяги рассеяв свои. Стремительной встрече

Рад, соступается с ним Тиринфий: «Некогда, — молвит, —

Тем, кто в гавань входил, утомлен, к брегам долгожданным,

В малом ты отказал, в простом одолженье землею,

Лютый, Минервину ты листву миролюбия презрел.

Твой днесь черед: вернулся врагом приходивший лишь гостем!»

Так речет и, меч обнажив, полководца пронзает,

И преграду брони и сень щита во мгновенье

Он сокрушает, и дух, защищенный толикою стражей,

Он исторгает, веля под стигийские ввергнуться кровы.

⁴⁴⁰ Прочь дарданиды спешат[161] по смерти владыки. Противник

Граждан добро похищает; иные убийством несчетным

Ищут гнев утолить. Но царское слово впоследок

Хищный удерживает мятеж и разбои данаев:

«Милость яви, победитель-данай, смири же десницу!

Равной виною грешат, равно безжалостны оба,

Кем щадятся и все, и никто. Вот гнев благородный:

Гнев отложив, виновных карать. Уж сила державы,

Город уж пал, и враг отступил; по смерти тиранна

Милости учатся пусть фригияне к несчастным, у греков

⁴⁵⁰ Вземля пример; мы добром отдадим поля земледелу,

Лагерь — мужам, мореходам — понт и гражданам — город.

Но да погибнет всяк, кто жив из ужасного рода,[162]

Ибо его истребить подобает». Так возвестил он:

Се, Амфит, Исифил, Волконт, Гесиона,[163] красою

Славная — цепь за спиной им жестокая длани сковала[164] —

Уж предаются вождям: мужи — на злую погибель,

Та ж, Теламон, корыстью тебе: Пергама победник,

Первым в сломленный град ты врагу дал доступ нетрудный.[165]

После сего аргивяне, с добычей прияв Гесиону,

⁴⁶⁰ Вновь налегают на зыбь[166] и, лавр, триумфа примету,

На кораблях укрепив, до звезд возносят плесканье.[167]

Был в отсутстве Приам, сохраненный для гнева иного

Судеб, для бедствий иных. Восточную Марсом счастливым[168]

Фригию опустошил, победой веселой обласкан,

И победительному плескали соратники ходу.

Лахесис тяжкая! жребий коварный! в посмех оказалось

Царство двойное: Приам поля расширяет родные —

Троя падет; рубежи для скиптра взыскуются новы —

Скиптра колеблется честь; возвращенье счастливое дали

⁴⁷⁰ Судьбы — однако в дарах возврату его отказала

Мрачна Фортуна своих: оказуя высокую щедрость,

Гневом тяжким она за вкушенные соты отмщает.[169]

Вот уж, град обозрев, замирает с трепещущим сердцем

Вождь; кручина его объемлет, и вместо привета

Дланей плачевный плеск[170] раздается со стен. Подступает

Ужас к вождю, возмущающий дух, и горькое всею

Ратью стенанье бежит. Стоят граждане повсюду,

В бедствах своих утешением зря, что Приам еще дышит.

Тот же — хотя у него орошенное внутренней скорбью

⁴⁸⁰ Сердце стенет — слезам мужским проступить запрещает,[171]

Да уповает народ хоть в царе обрести утешенье,

Ибо всех жалостней тот, у кого упованье отнято.[172]

Без промедления он обновляет город, раздвинув

Грани ему: крепка постройка у варваров, тмесис

Греческий[173] предотвращен. От ран исцеленные стены

Дух под благою рукой переводят; вал открывает

Шесть проходов всего;[174] а где расходятся глыбы,

Там двойные врата смыкаются: петлей подвижной

Путь невозбранный одни подают, другие кленовый

⁴⁹⁰ Груз на окованной балке для тайных потреб сохраняют.

Рады граждане, что рухнула крепь: стало больше строенье;

К выгоде вышел ущерб.[175] Укрепленья, должные первый

Приступ отбить, над собой в крутые выси возносят

Тесны макушки зубцов, и не меньшее множество башен

Стенам защитой стоит, суля счастливую стражу.

Выше восстав, устремлен главою в высокие тучи,

Грани обоих миров Илион умел бы достигнуть.

Если б, простором своим удоволясь, упорство оставив,

Чтя небеса, не искал себе он края иного!

⁵⁰⁰ С Флегрою если сравнить ты захочешь, девы ассирской

С крепостью — больше сей град заслужил разделенье языков,[176]

Дроты Юпитеровы. Он всех в эфире пространней;

Ширь таковую не дал никому Олимп терпеливый.

Башни, равны высотой, по всему рассеяны граду,

Труд циклопов собой являя,[177] и гордый насельник

Презрел землю, ввысь устремясь. Зажженные трубы,

Всюду поднявшиеся, огонь смоляной выдыхают.

Укалегон,[178] эфир истощающий зданьем огромным,

Высь занимает; ему Антенор[179] соревнует, вздымая

⁵¹⁰ Стены на ту ж высоту. То больший, то меньший,[180] недужны

Ноги щадит Анхиз и, пеших путей избегая,

С башни на пышность он зрит градскую, на шумны дороги.[181]

Недалеко за простором полей, нависая над градом,

Иды подъемлется верх. Горы обитатель старинный,

Лес зеленеет:[182] здесь ель возносится статная, скорбный

Здесь кипарис, сосна скиталица, лавр провещатель,

Мирна олива, кизил охотник, дерзостный ясень,

Общников любящий вяз и старости ввек не подвластный

Певчий самшит. Чуть ниже удел лозе опьяненной[183]

⁵²⁰ Определен; скрываться гнушаясь, живущего в Раке

Феба ищет она. Соседняя нива чреватый

Колос плодотворит. И самый Фалерн не обильней

Вина пиет, Кампания жатв не столько взращает.

Ближние нивы поя, из другого странствует края,

Дабы Трою узреть, Симоис[184] и долгой стезею

Хочет он заслужить чрез столькие царства и грады[185]

Выйти впоследок ему троянцем в пучинные волны.

И на Пергам с нескончаемым взор удивленьем подъемля,

Сдерживает катящийся путь и спинает стремнину,

⁵³⁰ Медленней движась, и весь обомкнуть он град замышляет.

Бурно его теснит, нерешительным водам враждебен,

Мощный Нерей и, поток ослабелый прочь отгоняя,

К граду теснее он сам подступает. Состязаются, мнится,

Ближе кто подойдет: таково двух стремнин столкновенье,

Так непрестанно гремя, они сливаются в сваре.

Звездного мира сошлось отовсюду величье,[186] достойным

Местом найдя Илион: холмы оно облекает,

Стены, понт и дает хребту звездоносному отдых.

В выси идейской удел свой находит Кибела, над гордой

⁵⁴⁰ Кручей мысля царить: тебе, о Делия, дебри

Все отдает и рубеж отводит идейским ловитвам.

Лозная роща тебя, о Вакх, тебя колосистый

Лес, Церера, омкнул. Водами Нептун, а притоном —

Феб, Паллада кремлем и судьбой владеет Паллада.[187]

Место священное есть[188] средь града: еле взрастает

Насыпью скромный подъем, о коем не скажешь, неровность

Есть иль гладко там всё. Возвышенный Юпитера блещет

Гордого жертвенник здесь, не лишенного скиптра с перуном,

Не как тириец о нем, не как возвещает индиец.

Уж процветает Приам, в многочисленном счастлив потомстве,[189]

Счастлив в браке своем, в рубежах отеческих счастлив,

Боги и судьбы когда б разрешили, когда благоденству

Длиться далось бы.[190] Но зрит Аллекто:[191] сокрушенная ею

Лучший вкушает удел твердыня — зрит и пылает,

И, вкруг ланит и висков со змеиным клубком, в озлобленье,

«Мне ли, царице, — речет, — Эреба, владычице мира

И — надеюсь! — небес, досаждает смертное царство —

Вечному? Стыдно, увы! ликовствует Троя живая

¹⁰ После данаев, моих орудий. С нашим триумфом

Споря, не признает пораженья? Так рухнется скоро,

От колыбели мне уступленная!» С пенями сими

Краткий Приамов покой отняла, за сестры похищенье,

Рабскую прялку и плач неотмщенный его укоряя.

О людей и вышних отец! коль печешься о горних,

Что человека томишь? Иль затем, что земли он насельник

Жалкой, ты презрел его? Отлученные души от света,

Подлинно, в слезы и в ночь ты ввергнул. Отец наилучший,[192]

Сжалься! души ты вновь в небесах водвори или защиту

²⁰ Дай мертвецам твоего изгнанья! Что мучит несчастных

Гнусной ярь Аллекто? что Пергам она давит великий,

В коем на стольких богов надежда? Преславная дева,[193]

Медлить оставь, не дай сей кремль, твой чертог, уничтожить,

Оцепени ты Медуз, Горгону простерши, стигийских!

Вот, с тобой олтари хотят разделить и куренья

Фурии, зла пестуны, и властителям ночи молитву

Слать наказуют. Стеной градскою охватывать небо,

В гражданах числить богов — едва ль Тисифона оставит

Это без мести;[194] ее царю отказав в поклоненье,

³⁰ Злобу, рожденную им, искупит фригиец. Печалью

Гнева бездонного,[195] сна не знающей скорбью теснимый,

Ум Приама влекут противные думы:[196] то Марсом

Мнит Гесионы искать, то страшится войны — и впоследок

Твердо решает: мольбам прилежать, испытуя пеласгов

Лестью. Таким наконец глаголом посла Антенора

Он наставляет, в письме небольшом заключив порученье:[197]

«О властительный род необорных пеласгов! доселе

Азии крепкой была свобода, бедой никакою

Не потрясаемая. Отказала в приязни Фортуна,

⁴⁰ И державы глава поникла. Но от Геркулеса

Пасть — наименьший позор;[198] сей рукой быть повержену легче.

Так как смиренным приязнь подается, царя совлекаюсь,

К жалобным я мольбам снисхожу. Так Индия Вакха,[199]

Кира так Крез и так, о Кир, просил ты Тамиру.

Первоначальной когда б устремлялася Парка стезею,

Сам я внимал бы мольбам и, дело справляя двойное,

Или судьей руководствовал мир, иль брань — полководцем.

Боги, сколь злая, увы! смеется Эринния миру!

Ратником я уходил, воеводой свершал я сраженья,

⁵⁰ Был победителем я. Что ж триумфом ласкала восточным,

Горький смертями возврат готовя мне, о Фортуна?

Это ль приличное мне торжество по трудах толь великих?

Так заслужил я прийти к тебе, Троя? Каким ликованьем

Встретить ты мнила меня? О свирепый, навеки плачевный

День возвращенья, когда урон горчайший отчизны

Взору и слуху предстал! О если бы созданный нами

(Иль для кого я создан) пресек клинком неприятель[200]

Жизнь многоскорбную мне! Иль скипетр и власти вершина

Сладостны мне, когда об отце и братьях погибших,

⁶⁰ О Гесионы татьбе когда вспоминаю я? Сжалься,

О мирмидонян великая знать! Над родителем плакать,

Опустошенный дом созерцать и падши пенаты —

Будь мне довольно! слезам утешение сим, Гесиону

Нам воротите! прошу о малом, но дару подобно

Это великому:[201] жизнь и с нею спасение властны

Дать бездыханному вы». С сею жалобой теплый пролился

Дождь по лицу у него и письмо приявшего мужа.

Тою порой, как Зефир сулит ему кроткое море,

В путь грядет Антенор; взяв наказ государев, по волнам

⁷⁰ Он магнесийский предел пролетает, высокую Спарту,

Пилос, вещатель судеб.[202] По немногих днях он оттоле,

Плача над тщетным трудом, уходит: ни мощна Пелея,

Ни Тиндаридов двойных не склонила, ни старость пилосску

Царская речь. Наконец счастливого в град Теламона[203]

Путь направляет посол, и Лахесис следом повсюду.

Блещет высокий чертог; орошенная щедрой багрянкой

Червлень рассеивает в палатах сидонскую роскошь,

Праздничный день возвещая, когда устрояет державный

Брак Юнона. Все торжество прославляют веселым

⁸⁰ Плеском, и своему народу первую битву

Чревовластительный гений[205] дает, пристоять при трапезе,

Яства чредить веселясь. Изобильную жажду рождают

Чаши несчетные тут: питье повторять и различны

Сравнивать лозы отрадно. С повадкой учтивой вельможи

Свой осушают киаф, но охочие выпить клевреты[206]

«Эй, Гименей!» гремят, из златых приглашая друг друга

Кубков отведать; а смешанный люд, который с британской

Жаждой[207] стязаться бы мог, к питию непреклонному свычный,

Простонародные рад стаканы и трезвые вина[208]

⁹⁰ Царским питьем заменить: искупает отсрочки утеха

Редкая, трудится зев, покамест уж разум мутится,

Никнет язык, двоится светильник, колеблется поступь.

Многообразные сонм остальной развлекают созвучья:

Систры одним и лира другим; мелодичного пенья

Дар изъявляют врожденный другие: довольствуясь жилой

Горла, искусством они небрегут и струнного звона

Гласу на помощь они не зовут.[209] Украшение каждой

Музе — милый ей глас и дар, внушающий гордость.

Общим, однако же, тут не все причастны утехам:

¹⁰⁰ Видно меж сверстниками согласье: ведет с сединою

Старец беседы свои, забавляется с младостью младость.

Но, ступивши пред всех, музыкант[210] изливает первины

Такта, глаголом таким хоровод развернувши послушный:

«Громче, сограждане, плеск, Саламина богатого дети,

Громче плещите вы! В брак с Гесионой, сестрою Приама,

Наш победитель грядет». Гремят все купно: «На счастье!»

И сугубят свой клич: «На счастье!» Он же, певучий

С плектром их лад согласив, таково им в слух начинает:

«Рода данайского что праотцам, изумляемся древним

¹¹⁰ Что мы сраженьям?[211] Скорей нам дивен быть должен рожденный

Нашим веком, отец вселенной,[212] мира заступник,

Амфитриониад, сугубою осью хвалимый;

Помощи чьей, дабы им одолеть свирепых Гигантов,

Звезды взыскуют,[213] двойным ополчиться желая перуном.[214]

Немилосердной Юноною он, обвинителем тяжким,

Подвигами не унят. Сперва колыбель возвещает

Силы, едва рожденныя, плод; испугался Немейский

Ужас его возмужалых рамен; Эриманф по отгнанье

Вепря снова вздохнул; победительной палицы жертва,

¹²⁰ Криту свободу дал бык; оплакивал вождь иберийский

Оны богатства, что Как сокрыл в проклятых пещерах;

Ни возрождение змей лернейских, ни Цербер огромный,

Ни лапифы его не смирили; драконом хранимый

Плод он унес; чуму он ливийскую поднял на воздух,

Тяжким искусством своим научив звездам супостата,

Бывшего лишь геометром досель; Ахелой в ратоборстве,

В бегстве оплакал Несс воспалившееся сластолюбье;

Он одрисийских коней истребил, от оружья отставил

Он Ипполиту, смирил Стимфалид он луком суровым.

¹³⁰ Не земля лишь одна, пред тобою в долгу и созвездья:[215]

Нес ты их сам и будешь несом. Великий, счастливу

Будущность, знаменья ты подари веселы супругам,

Нашу песнь благосклонно прими! Вели — и отыдут[216]

Чудища прочь, засмеется Гимен, улыбнется Юнона,

Впредь уж твоя. Пусть Геба родит Сатурнова в небе,

Пусть и нова жена владыки нашего». Снова

Плеск по чертогу звенит, и праздничный гомон в народе.

Но смущает одна неулыбчивым ликом веселый

Пир Гесиона. Плеск ей презрен, пожеланья немилы,

¹⁴⁰ К титлам своим равнодушна она, не гордится приданым,

Новый не дивен убор для нее. Зрит себя похищенной,

Горько скорбит и, когда возглашают царицей, пугает

Имя царицы ее, полонянку: вольна, но не верит;

Вняв повеленью, взойдет боязливо на одр принужденный.

Птицы хотя для иных распевают, красною лирой

Брачный удел веселя, но ей, суеверной, всё мнится:

Нощескитальна сова ей вопила, и филин зловещий[217]

Сел на кров, и несли Ахероном рожденны стигийским

Сестры ей пагубный огнь. Увы, слепотствуя в грядущем,

¹⁵⁰ Лютого сколь породит врага своим близким,[218] не знала.

И подносимое ей отвергает питье, подносимый

Кубок, и в чашу она безмолвное горе вливает,

Слезы впивает свои,[219] на еду глядит равнодушно,

И громоздятся пред ней, голодною, снеди обильны.

Скорбный тою порой прибывает скиталец фригийский[220]

В гавань твою, Саламин, и, Палладиной ветвью внушая

Благоговенье, к кремлю высокому близится. Медлит

Двор опознать его; тут земляка признала фригийца

Нова невеста одна: стыдливая, свой отвращает

¹⁶⁰ Лик и дивится, таким от него внимая моленьям:

«О скиптроносного ветвь Юпитера, только одною

Степенью сын от него отстоящий,[221] пеласгами чтимый

За справедливость, в войне могущий! вся тебя молит

Троя с вождем, Теламон. Явите милость, граждане, —

Первым же ты: трудам на земле и на море толиким[222]

Втуне погибнуть не дай! Впоследок чрез тягости многи[223]

Прибыл я, прибыл сюда. Зрю ту, коей послан добиться,

Зрю Гесиону. Сего, воистину, не одобряет

Брака Юнона: найдет ли в победнике пленница радость,

¹⁷⁰ Скорбна — в веселом, слуга — в господине, варварка — в греке?

Так верни ж ее! Много невест горделивых в Европе,

Знатных светочей[224] здесь столь много — рожденную с долей

Лучшей, другую найди! Родилась под жестокой звездою,

Обречена на татьбу, она добычей нетрудной

Идет любому, всегда грозою над ней похищенье.

Дев арголидских познал Алкид и тот, кто в обманы

С Поллуксом вводит всех, и Пелей познал их, и Нестор.

Легким согласьем тебе Гесиону, корысть небольшую,

Выдали б, в эти б меня не нудил пуститься пределы

¹⁸⁰ Несчастливый Приам,[225] когда бы останок малейший

Рода его возмещал урон, претерпенный отчизной.

Он признает, что тебе, не богам, должна она жизнью,

Рад, что ее ты ему сохранил». — «Ему? Теламону,

Лучше скажи! — кричит Теламон и, срывая лобзанье

Плачущей девы: — Сии заслужил, — он молвит, — объятья

Я лезвеём». И, так посла перебив, поминает

Слово диркейское он: «Держу и держать буду долго».[226]

Встретив отказ, по зыбям восвояси уходит фригиец;

Отчих достигнув полей, он свое повествует скитанье

¹⁹⁰ Гражданам, брак Гесионы, закон, нимало не чтимый

Родом пеласгов, и к брани зовет. Подозреньем неправым

Болен,[227] Парис: «Не верьте, — речет, — смеются над нами,

О Дарданиды! Дивлюсь его оживленью: своею

Выгодой занят,[228] надежд не исполнил он наших; о частном

Мысля, про всех позабыл. Худой государству поборник,

Кто погрузился в своё; меч нужен не хладный нам, если

Ранена кровная связь. Готовьте мне струг и ветрила!

Я пойду, я пойду. Препона для Гектора,[229] мели

Не устрашают меня, ни враг, ни оружье противно,

²⁰⁰ Ни затрудненный вход в их области. Горние силы

Мне благосклонны, и путь указуют, и дарят надежду.

Дивную вещь я, вожди, но правдиву — внемлите! — открою:[230]

Мужа оставить готовясь, оплакала Паллантиада,[231]

Что поднимается день, но уж зной, возрастающий в силе,

Хладные слезы ее осушил; меня же стязанья

Сладкие дебрей влекли — пустошить логовища, летучей

Дичи реять вослед, поспевая за быстрым молоссом.[232]

Скоро поднявшися, мы сетями, устами и слухом —

Хитростью, гласом, чутьем[233] — играем сражения, сетью

²¹⁰ Ловим, устами тревожим, слухом исследуем, купно

Все вторгаемся в дебрь. Меня же мание божье

В край отдаленный стезю проторить, во глуби дубравны

Гонит, на тайны богинь мне давая ловитву затеять.

Царь идейских долин, премного Феба достойный,

С непререкаемой лавр высоты свои лиственны кудри

Распростирает и, чернь дубрав смиренных изгнавши,

Уединенно живет, ни с кем свою тень не мешая.

Прочая роща вся почитает киррейскую младость,[234]

Верх высокий склонив; и, вспять отступивши далёко,

²²⁰ Листья свои, что простора себе опрометчиво ищут,

Тщится сдержать, со святыми страшась сомкнуться ветвями.

Бог иль случай сюда — но, подлинно, промах отрадный[235] —

Вывел меня, от друзей оторвав. В сей тени покоясь,

Лавру дивился я, что по праву младости стойкой

Не увядает, когда Юпитер пременится;[236] дивен

Был мне и Эвр, листву ласкавший шепотом, тайным

Веяньем в кроне дыша, когда мне исподволь томну

Праздность влиявший сон, очей моих тать, попеченье

Разума остановил, разогнал обаяньем заботы.

²³⁰ Так, главу опустив на дерн травянистый, простерся

Я, в утехи богов погруженный; не мечтанье пустое,

Свычное черни, со мной играло,[237] но царским виденьем

Взыскан я был. Великого вдруг жена Громовержца

И Венера и с ней Паллада пред утомленны

Очи явились. Из них величайшая,[238] речь устремивши,

Дрему начавшуюся оборвать, казалось, готова:

«В дебри фригийские мы пришли, дарданиец, — супруга

Мощна Юпитера, я, с Маворсовой купно Палладой,

Купно с Венерой приветною. Радуйся! Се наш питомец[239]

²⁴⁰ Дал тебе то, что сама обещать устрашилась бы Парка, —

Суд над звездной красой. Жена Громовержца едина,

Я, управляющая тройной державы законом,[240]

Коей Нептунов бурун и Тартар Дитов послушен,

Звезды Юпитера; коль судия похвалит меня тленный,

Дела мне нет; я вернусь к Громовержцу не менее милой,

Если на лике моем в сомненье замедлится смертный;

Долгий взгляд — изумления плод. Чтоб не мнилася лживой

Весть, котору Молве, слуге моей,[241] должно рассеять,

Зри мою наготу — и боги зрят ее редко!

²⁵⁰ Шествую так я на одр Юпитеров. Ну же! Палладу

Кто бы Горгонину, кто бранолюбну Медузу[242] дерзнул бы

С сими сравнить ланитами! Стыд не весь еще изгнан,

Страх чтоб народный, бич толпы, истребленья глашатай

Ужасом быть приятен хотел! Мой совет, о гневлива

(О! я хотела сказать: «богиня»):[243] мечу тут нет дела,

Змей своих отложи, совлекися бранныя сбруи,

Лик свой взору яви, чело обнажи, да отыдет

Шлем, заключенным под ним позволь вздохнуть ты керастам![244]

Нам ты открой, что страшного шлем, что стыдного щит твой

²⁶⁰ Прячет, и похвалу осмелься снискать справедливу!

Блеском ли мнишь ты стальным, воинственным златом добиться

Хочешь награды красе? Ошиблась, свирепая, горько:

В стали ужас сокрыт, на шлеме злато сияет,

Кровь напоила меча рукоять; так мудрая носит

Грозны отрады с собой и нравиться хочет Минерва!

Молвишь, Юпитер отец твой?[245] Какая из наших наложниц

Горе решилась себе породить? «Но матери, молвят,

Нет у нее». О стыд богов![246] Оттого ли кичится

Думы, приличные мужу, иметь, украшаясь прозваньем

²⁷⁰ Мужественной?[247] Ненавистная всем, богов изнуряет,

Смертных ничтожит она. «Но она Маворсова», молвят.

Так! ибо воев морит.[248] «Но Паллада». Да! с палевым ликом[249]

Иль потому, что Палланту гортань рассекла она. Вкупе

Цвет и губящая длань ей дают сим именем зваться.

Ты же[250] — о грех! — своего утехами щедрая пола,

Женщина больше, чем дал закон, сластолюбней, чем должно,

О Венера, прийти за наградой красе ты дерзаешь?

Или не ведаешь, с кем ты верстаешься? Впрочем, поверит

Кто такому числу подобных Юноне? Единой

²⁸⁰ И несравненною я пребываю. Когда дальновидно

Мир устрояла свой Природа,[251] супруг без супруги[252]

Был — и с суровой брадой, едва зацветшей на лике,

Был он еще, как рекла ему матерь Природа: «Что медлишь,

Неба наследник?[253] Что ищешь, твоё: днесь связана кровью —

Будет и лаской;[254] сестра — и будет супругой. Едина;

Избранная из многих тебе,[255] однако едина;

Сходных которой земля не упомнит, не видели звезды;

Плод несравненный она принесет».[256] И в объятия брата,

Судьбам противящуюсь, меня привела. И, желанье

²⁹⁰ Зная свое, он сестру соделал общницей скиптра.

Пусть же моей красоте Эрицина[257] вызов бросает —

Избрана я женой Юпитеру. Или пафосска

Стать ей богиня могла? Отчего бы и нет! Родилася

Славно, из пенных пучин сгустившись, из ятр отсеченных.[258]

Дать готовясь Юпитеру чад, и тебе бы, о Маворс,[259]

И всему свету б она рожала; с ней неба наследник

Низменным бы осквернил златое царство металлом —

И не умевший стяжать ни намеками Феба, ни сетью

Мстительною[260] ни спокойную ночь, ни супружнюю верность,

³⁰⁰ Леностней средств бы искал Лемносец отмстить за чужую

Скверну[261] и о своей уже не вздыхал бы любови.

О фригийце смолчу[262] — кто утех ее славных не знает?

«Но златая, любезная, кроткая».[263] Кроткая строит

Козни, любезная бед, златая ищет дарений.

Прежде, помню я, власть прекословить Юпитеру[264] нашей

Только была. Где тогда обреталась Венера? Пришла ли

Третьей она? Где Паллада? Четвертая, коли б позвали?

Только одна пред судом Тиресия стала Юнона.

Но умолкаю.[265] Смотри, фригиец, как можно Юноны

³¹⁰ Милость обресть, несущей скиптр, дарующей злато.

Мир дивится столь пышной казне, столь могучие царства

Людям кометы[266] дают: выбирай же скипетр и земли!

Что ни начнешь, какие ни примешь решенья, Юнона —

Знаешь — Юпитеру вечно мила:[267] верша над Юноной

Суд, Юпитеров суд не презри». Вещая надменно,

Царственный облик она хранит, черты горделивы

К речи прибавив своей, гнушаяся видом молящим.

Идет пред общий взор Паллада, второй начиная

Речи держать, в своем несомненно уверена деле,

³²⁰ Из плодоносной груди износя священные речи:[268]

«Велия матерь богов (не оспорю), жена Громовержца

(Не позавидую) всю мою, славный фригиец,[269] заслугу,

Сколько ни есть, истребила. Свидетельствуюсь я Олимпом,

Морем, землею: мне и не мнилося, что при оружье

В бой словесный грядут богини: болтливого пола

Здесь я стыжусь, здесь меньше могу, чем женщина может:

Марс мне ведом иной. Позорна победа, коль славы

Больше победника взял побежденный, — нашим триумфам

Честь неизвестна сия. Но к чему царица витийством

³³⁰ Клонит своим? Богиня она — уступаю: и даже

Высшая всех. Раздавать десницею могущею скиптры,

Общницей быть Юпитеру — в сем не стязаюсь. Владеет

Пусть она тем, чем кичится: меня ж скуднейшая слава —

Если тут саны нужны — украшает: но коль меня нудят

Вспомнить славу свою — не без дарований Минерва!

Коль о моей красоте, о родителе или о нравах

Спросят — в чувствах царит стыдливость, Юпитер отец мой,

Лик мой очам судии предстоит. Краса, родовитость,

Нравов убранство — не здесь ли они? Коль богини отрадой

³⁴⁰ Брачною, веном своим и детьми обыкли хвалиться,

Девство усладою мне одно, не терпящее срама;

Брачным одрам не вредит,[270] мужей не печется застигнуть.

Славный Парис! моим браням мужи, моей пряже девицы

И лавроносны моим прилежат песнопеньям пииты.

Оба племени[271] мне утехой, и всем я любезна.

Что ж я об этом пекусь, что к хвале стараюсь прибавить?

Нравов моих недостойно, я мню, и приемов стыдливых

Столько себя похвалять: своих достоинств разносчик

Славу бесславит[272] свою. Но поскольку днешняя тяжба

³⁵⁰ Доблестию и виной ополчилась, послушай Минерву,

Боле в молчанье заслуг имущую, чем в самохвальстве!

Царством подвижным когда был мир потоплен старинный[273]

И все пятна земли волною отмстительной стерты,

С солнцем Верность взошла; а вскоре и прочая доблесть,

В бегстве издавна, землей оскорбленная грешною, в лучший

Мир возвращается: тут неспешное Благоразумье,

Победоносно Терпенье и милостиво Благочестье,

Скромность веселая и Простота неистомная, Ревность,

Трезвая в деле, бедой никакой не колеблема Стойкость;

³⁶⁰ Странникам милая Тишь[274] и страж вселенной, Согласье,

Правды и Прямоты оплот.[275] Без защиты стояли

Сестры, имущие зреть весь народ и Девкалиона,

И призывали вождя, зане не казалось спокойным

Поприще их и, хоть изгнаны все были Фурии в Тартар,

Страх оставался. И вот, породить готово Минерву,[276]

Восколебалось чело Юпитера: все возгремели,

Бурно кружась, небеса, и радостнее не бывало

Дня для богов.[277] От отца такового приявши рожденье,

Путь открывает богам, изженяет Дир[278] и чудовищ,

³⁷⁰ Доблестей страж,[279] предваряющая их движенье Паллада.

Вот Юнониной брани предмет; ты зришь, дарданиец,

Мощную Марсом Минерву, чья длань умела грозливу

Флегру сломить. Я зрела — о том рассказать ли? Но все мы

Знаем, как изнурены Энцеладовым пылом Циклопы,

Сотню колчанов и стрел Ниобиных презрел сторукий

Враг, как неба искал Тифоэй, задыхавшегось Марса

Одолевая.[280] В тот час где Маворсова зрелась Юнона?[281]

Хоть числом бы могла пособить, подступила б поближе,

Ради скиптров своих ополчась![282] Почти на небесном

³⁸⁰ Ложе с Дитом своим обнималась уже Персефона,

Как напоследок, с одров боязливых Сатурния прянув,

Так вопиет: «О Паллада! увы нашим судьбам![283] что медлишь?

Нас теснят!» Я пришла. Медузы, Горгониной девы[284]

Мощь понимала она, понимала, что злато сияет,

Сильно не блеском одним, когда небо, скиптр и пенаты

Робкой вернули мы. Пусть теперь она неблагодарна:

Наше деянье — и царство ее,[285] и с Юпитером мирный

Сон! Но когда поборать я бессильному стала Олимпу,

Тут и “богиней” меня, и “мужественной” нарекали.[286]

³⁹⁰ Вами свидетельствуюсь, о боги, в коликих дерзаньях

Грудь и глава трудились мои», — и их обнажает,[287]

К небу очи воздев. «Вот стыд, вот ужас шелома

И щита, вот Юнонин укор.[288] Родил ли керастов

Вышний Юпитер? Кому поношения мечет, пусть вспомнит

И пощадит богиня своих. Рожден был могучий

Ею Вулкан — пускай: не завидую, что со стопою

Слабой на брань он грядет, что кует он цепи искусно».

Так речет и, косой метнувши взор на Венеру,

Молвит вновь: «О дела, достойные смеха пиитов!

⁴⁰⁰ Вот, порождает слова, имена вращает,[289] безделки

Дев Пиерид перенять и наши не брезгая листья.

Худо ж училась она иль память слабее, чем должно.[290]

Имя Палладе пришло от «паленицы», но с высокой

Блеском заслуги едва сравнится славное имя.[291]

Славный Парис — для чего изливаю, докучная, истин

Множество, славой дышу, расточая слова? оскорбила,

Может, богов я: но вслед за примером иду;[292] подневольный

Грех извинителен. Речь недостойную внял ты Юноны —

Но умолкаю.[293] Рекла — признаюсь и скорблю — горделиво

⁴¹⁰ Я, но неложно. Триумфов красы, изнеженной славы[294]

Я не ищу, чтобы в низменных мне ослабнуть повадках,

В подлых забавах. С таким обличьем дивным Венера,

Ловчий людей, пусть цветет![295] Увы, добродетель исчезла!

Если бы боги судили меня! Воздвигает Киприда

Брани на всех, побежденным мила, и кичится, что власти

Мир подвергла своей. Сколь редка секира златая,[296]

Сколь к добронравью любовь! Раздробляет сердечную крепость

Сладостный яд,[297] любезная топь, безумие льстиво,

Нежное зло, веселый недуг. Так жаждет присвоить

⁴²⁰ Гибель продажная мир, Венера, на всех нападает,

Стрелоносца обняв своего,[298] и, пример подавая,

Марсу она и Вулкану родит.[299] Быв скромнее когда-то,

Смертных довольствуясь гнуть под ярмо, не гнала она звезды[300]

В сети и в стадо свое, не разила кротким перуном

Бога перунов,[301] и Кинфий еще на пламень сильнейший

Во изумленье не зрел, и страсть Трезубца в ту пору

Не закипала среди пучин, и мог справедливо

Зваться Свободным Вакх.[302] О стыд! Эгеоново чадо,

Местница поздня,[303] богов донимает, неба взыскует,

⁴³⁰ С хладным изверженная отцом,[304] лишенным срамного…

Рдеюсь я продолжать. И меня, упорна, всемощна,

Подлинно, тщилась прельстить Венера: но отступила,

Ибо я стереглась; будь бы мир проницателен так же!

Сколь ее ласков обман! Но всех свирепей учтивый

Враг. С лукавым лицом,[305] помощницею притворяясь,

В скорбь превращает любовь, расторгает меж градов союзы,

Тверди крушит она, всё во внезапного Марса ввергает.

Рати соступятся — тотчас она отступает;[306] в кипенье

Брани она холодна. Тут оружье помощник: Паллада

⁴⁴⁰ Служит, Венеру ж корят. Ее промысел гнусен: стрекает

Кротких, крепких она бессилит и тянет в добычу

Мир, которому шла добычей. Проступок взаимный

Во обоюдном стыде утешенье достойное видит.

В ясный вид не могу многоликого втиснуть Протея —

Все перемены исчесть, весь запутанный норов Венеры

Я не примусь.[307] Довольно того, коль, по неким намекам

Узнана, не обольстит беспечных. Но скажет ли кто-то,

Что не предупрежден, коль примером ему вся вселенна?

О Приамид величайший, коль я прославляюсь во всякой

⁴⁵⁰ Храбрости Марса, тканье Арахны, учености Клио,[308]

Коли длани твоей будут нужны даренья Минервы,[309]

Коль вам заступа нужна, коль в вашей Палладиум блещет

Крепости, коль за красу достойна дева награды,

Мание дай и, судья, судьбу Илиона не презри!»[310]

Кончила. Вид храня, ее мыслям и речи приличный,

Веждами вкруг поведя, садится. Встает тут Венера,

Осью привезена идалийской, и глас разрешает

С некою скорбью, но взором тиха и челом безмятежна:

«В коих, увы! племенах, Сатурна свободная дочерь,

⁴⁶⁰ Я изгнанье сложу? Кто дружен мне и любезен,

Если, богам ненавистна, брожу, коль, неба беглянка,

Следую судьбам моим? Но вы, в сем мире счастливом

Бодрою верой дыша, вы, кому не свойственна зависть:

Коли добра и мягка, никому не тяжка я, Диона,[311]

Взвесьте, что с делом моим приключилось, отколе волненье,

Грозы отколь! С той поры, как свет узрела впервые,

Я утешала людей, гнетущи труды облегчая,[312]

В тягостных я их жалела бедах. И мужи благодарны

Храмы общественны мне возвели, и снискала я ладан.

⁴⁷⁰ Вот и вражде, и гневу вина. Пожалейте хотя бы

Вы, к кому я изгнанницей мчусь! Обвиняема небом,

Мир, где жила я, молю: своего гражданина спасите!

Юности цвет, о Парис, упованье мое! говоривших

Не упрекну я богинь;[313] ведь кто порицать бы решился

Лад их священный иль с ним состязаться? Но истину молвить

Коль мне позволено — ты, прославленный юноша, знаешь

Всю событий чреду и основу нынешней тяжбы,

Все изложившим ты внял их речам. Свидетельством лика,

Красноречьем чела, очей суждением должно

⁴⁸⁰ Спор наш было решить. Так что ж здесь гремит откровенность

Вооруженная?[314] Будь она мягче, будь и стыдливей,

Дщерью Юпитеровой и девой Тритонию можно

Было бы чтить. «Но зовется по праву из Муз величайшей».[315]

Не отрицаю — ей нет в искусстве вымысла равных;

Пишущих ложь наставляет она, наставляет покорным

Слухом играть и водить в суетах незрячий рассудок;

В темных намеках когда, напыщаясь изысканным вздором,

Речь о Филлиде ведет, Гипсипиле,[316] о наших сраженьях,

Басни продажны ее украшаются лавром священным.

⁴⁹⁰ Если ж для нынешних битв столь гнусная вымысла вольность[317]

Ей пригодилась, хотя б надлежит провести различенье —

Кто, что, зачем! Ведь даже хотя б совершенной из мозга

Вышла Юпитерова, но глаголом хладным и стыдным

Девичью славу свою разрушает ученая дева.

Пусть, оружье схватив, домогается мужеской славы[318] —

Будет Венера довольна своим. Пусть грозится кичливо —

Я смиренно стерплю. Пускай росящие кровью

Стяги победно несет: без убийства наши триумфы.

Иль оттого, что с природой не бьюсь, на меня нападают?

⁵⁰⁰ Нежной с Анхизом быв,[319] своему изменила ль я полу?

Я родила: кому то вредит? Купидон мой в светилах,

В Фригии ваш обитает Эней: ужель то провинность?

Эту-то гибель богам устрояет и миру[320] Венера?

Это людям мой дар и богам! И немужня Паллада

Нрав порицает Венеры достойной? Она ль не любезна[321] —

О, любезна мужам, коих Марсом морит.[322] А почтенна ль

Девам, чей презрела пол? Богов ли мирных достойна,

Коих за косность и трусость корит?[323] Так на всех нападает,

Дротом готовая всем угодить, дружелюбна со всеми.

⁵¹⁰ «Дева она». — То Аглавра и змий отрицает сокрытый.[324]

Но умолкаю.[325] «Но лик ее силен». В волнах отраженны

Щеки надутые с тем не согласны. «Крепка она в битве».

То, чем владеть она мнит, — не её; в могуществе мнимом

Кратко веселье, но долог позор; по кратком блаженстве

Станет убогой, скорбя непрестанно, заемная слава.[326]

Твердо ведали встарь, что богов могучие брани

Не единая длань совершала,[327] и лавры наградой

Были для всех. «Но Персеевой сень Горгоны[328] победно

Славу и честь невоинственного исторгла Олимпа»:

⁵²⁰ Молвит так о себе Паллада. И должно ей верить:[329]

Верь же, Парис! Достоверно сие и фастов достойно:

Феба сильней явилась жена, Юпитера, Марса,

Марса — когда б моего!..[330] К твоим во мне внукам, Юнона,

Зависти нет — если столь ты достойна — и не позорно

Чтить средь родичей мне Минерву. С толикой подмогой,[331]

Если бы судьбы сему попустили, могла бы Диона

Матерью змеям не быть,[332] и изгнанника бедного в граде,

Клубы свивая свои, следа не чертила бы дочерь

Марса Гармония.[333] Зрела сама, я сама, нечестиво

⁵³⁰ Люд истребленный, ее порожденье».[334] Так молвив, слезящий

Лик преклоняет и вновь, воспалившися, речь предприемлет:

«Судьбы я не корю; но зависти должно страшиться

Горних богов. Под звездой зачала благосклонной Семела,[335]

Полная богом, чтоб бога родить, и дмилася десять

Месяцев, как, восприяв личину сурову, Юнона

Входит, совет подает, исчезает. Зачем она вяжет

Клятвой, доверчивая, Юпитера? В дальних дорогах

Стойкая верность, о Кадм, и скитания долгие этот

Дар заслужили? Сестры как свершилась татьба[336] и Юноне

⁵⁴⁰ Вдовой ты тщился вернуть Юпитера — се, одаряет

Скорбью тебя, на твоих она чад ополчается огнем.

Пусть же ликует! в таких божество морщливое славу

Ищет триумфах! Она, воружася тростью дрожащей,

Верный кормилицы вид восприемлет: ведь прочее можно

Изобразить без труда: седые виски наготове,

Всходят морщины на лик: ей старость скрывать было должно,

А не подделывать. Если б сие состязанье в красотах

Властная та разделить с Дионой явилась Бероя!

Громкий бы вызвала смех подражательница-обезьяна.[337]

⁵⁵⁰ Ищешь Европу зачем, коль Юпитер в зятьях, о Агенор?

Кража заслужена ей; нужда извинением вору

Вкупе с желаньем отраднейших ласк. В одиночестве частом

Пусть обвиняет себя супруга Юпитера. В прочном

Браке,[338] под добрым жила б она знаменьем, если б скреплялся

Боле союз их красой, чем речами. Презренна, болтлива,

Дерзка, бесчестит жена законного нравы супруга.[339]

«Но сестра и жена Юпитера».[340] Прибыль одна лишь:

Грех жены искупает сестра. «Господствует в высях»:

Но на престоле отца, и ликует в супружеских звездах[341]

⁵⁶⁰ В силу рожденья она — не брака. Златой был когда-то

Старец,[342] чьей дщерью слыву, и был он наследник единый,

И не вращалась еще во жребийной урне вселенна:

Равной Минерве была[343] благочестная отрасль Сатурна

Или хотя б не в изгнанье еще. Когда же разделилось

Царство меж трех владык, тройчатому миру Венера

Общей царицей пришла: что с Юпитером делит Юнона,

Делит с Тритоном, с самим Юпитером, с Дитом Диона;

Сила моя, не доволяся зреть послушность в светилах,

Тартар смягчает и хлябь умиряет. Пучин благочестный

⁵⁷⁰ Сонм,[344] о богини, сестры злодеяние вашей простите,

Если род таковой — злодеянье; ты ж, местница сильна,

Властна Фетида![345] твоих небес, изринув Юнону,

Требуй и пламенников похищенных. Любовницу выгнав,

Уж не тревожному ты придешь родить Громовержцу,

Веры судьбам не дашь. Расточит Сатурния плату

За красоту, расточит все богатства. Купить не пришла бы

Блеска она, будь дома красна. Твой нрав, дарданиец,

Плохо поняв, подкупить тебя мнит: тот златом не льстится,[346]

Кто беспристрастья славу стяжал.[347] Быкам победившим

⁵⁸⁰ Прежде явленная, честность сия подвешенным чашам

Свой приговор не продаст, не забудет древния правды.

Ей ли,[348] любезный Парис, наслаждаться победничьим титлом,

Кто Гесионы слезам, току отческой крови виною,

Ей, что слала своего стрелу Алкида[349] в твердыню,

Ратная дева,[350] твою? Где тогда ты, кичащаясь браньми,

Судьбы где были? Свершил и фригиец похищенный больше:

Кубки у дщери забрал и одр у богини, отмститель

Кроткий за жесточь, богам и досель на Олимпе он кравчий.

Азии цвет,[351] богов и царей досточтимая отрасль,

⁵⁹⁰ Труд мой и слава моя — не в том, чтоб нестойкие строки

Ткать, ни трепетных дев к пряденью урочному нудить,[352]

Феб совместником мне не бывал,[353] не была и Арахна;

Нити и стопы сии пусть тебе Паллада сбывает.

Боги — признаю — легко дары и приязнь обещают

И подают их: но что казна, оружье и царства

Мощному мужу, чей скиптр над пространнейшей частию мира,[354]

Фригия чьею казной, чьей ратью — дарданское племя?

Если же должно одра исцелить державного скудость,

Если сила и скиптр — ничто без супруги любезной,

⁶⁰⁰ Дар Венеры прими, которым Спарта гордится,

Дар, коим зваться желает Юнона и быть им — Минерва!

Что же я медлю? Узнай потаенную ближе Диону:

Тяжбу пред всеми свою оглашу; нагие открою

Перси: в сем виде средь звезд под водительством шествую Феба,[355]

В сем я обличье зарю вывожу. Ущедри, прекрасный,

Ту, что достойна, и лик, твоему подобный, не презри!»

Молвив, ризу она свергает и вид свой являет:

Наги плеча, беспокровная грудь,[356] и весь ее облик

Блещет. Венере триумф уступив, стыдятся богини».

⁶¹⁰ «Мститель фригиец, внемли:[357] ободряет унылых Венера.

С верою сей согласен мой сон, и вправду имеют

Вес сновиденья.[358] Иду за судьбой. Подчинитесь Дионе,

Властной окончить и плач граждан, и смех супостата!»

Думы безмолвные их разрешаются плеском всеобщим,[359]

Двор, народ и сенат запевают пеан идалийский.[360]

Тот молит судьбы, иной — богов, но общая в каждом

Гласе и сердце хвала Венере. Тучная всюду

Кровь бежит; отдают обреченные праздности нивы

В жертву быков;[361] овдовев, об увенчанном муже[362] возносит

Стон Инахида и чад похищенных, печальная, ищет.

Трапезу пышну богам уготовать радея, вельможи

Неутолимый огонь для святых служителей взводят;

¹⁰ На олтарях, фимиам возгнетших, вся дышит Панхея,[363]

Дабы купить продажных богов. Бедняк же кадилом,[364]

Бога достойным Царя, Громовержцу нашему ценным, —

Чистой душою вершит с честными моленьями жертву.

Выше других имущий воздеть беспрепятственный пламень,

Нагромождают из груд цветочных костер государя,

Взор поражая людской. Вдали олтарей сих курится

Жертва жестокая, кровь; возливает сладость Венере

Вождь, ей влагу струя Аристееву, ток Мелибеев,

Вкус Икариев ей, изнуренного Феникса масти.[365]

²⁰ Листьем власы увязав, вкруг святого отца по веленью

Став, илионские девы точат пенящиесь млеком

Чаши[366] в яркий огонь; и сам государь, услужая,

Тук гиблейский берет,[367] такой предваряя молитвой:

«Мощная людям богиня,[368] услада всевластная горним,

Истая отрасль богов, Тритона нашего чадо,

О благая Венера! На пир коль тебя призывает

Урна Фетиды, нектар бессмертных иль элисийский

Мак, ты к нашим дарам голубей направи послушных,

Соты сии удостой! Не мене, чем смертна секира,[369]

³⁰ Жертвы любезны тебе благочестные. Если достойны

Наши святыни, приди, пития да возляжешь отведать!

Пышут стократным пускай фимиамом киферские кручи,[370]

Пусть идалийская дебрь сплетает напевы, а в кипрских

Высях пестры цветы возрастают: киферски куренья,

Птиц идалийских, кипрский тимьян Пергам одолеет!

Ради заслуг сих придай, Диона почтенная, верность

Бывшим виденьям, супруга воспомни,[371] яви благосклонность,

Дом опустелый утешь![372] Не о том прошу я бесстыдно,

Чтоб судия твой успел похитить дев инахийских:

⁴⁰ Пусть, Гесиону стяжав, удалится.[373] Тритония, верно,

Не воспятит, и Сатурнова дщерь[374] к сей татьбе преклонится.

Встарь азийская (что ж всем известную скорбь вспоминаю?)

Славна держава была, и был фригиец пеласгам

Страшен. Днесь кости легли иначе. Но призри, богиня,

Милость яви Энеадам твоим!»[375] Так молвив, он в пламень

Клонит гиблейский тук — и, клубяся, гладные звезды

Благоуханными пар курениями утоляет.

Вот уж мольбам и обрядам конец; усталый склоняет

Пламень верхи; но в иную Гелен ввергается пылкость[376]

⁵⁰ И, в пылающу грудь исступленного бога приявший,

Он, треножников ярь вместив в словесное русло,

Так начинает: «О род, предведенья чуждый,[377] фригийцы!

Хищник куда наш отбыть затевает? Какая коснулась

Брега ладья, что вернется сюда потопить нашу Трою?

Противустаньте, вожди!» Скончал он прерывисты речи:

Больше, чем прежде, смутив нерешительных, прямо поносит

Он Деифоба: ему доверяют вполне,[378] он понудить

Может один — Венеры послушаться, плыть на хищенье

Жен лаконских, ждать помощи горней. «Что за надежда

⁶⁰ Грешная? — молвит. — Защита богов, могущество неба

Гнусный вам путь учредит, заступленье хищникам явит?

Славный Парис, иных сотоварищей в зле прибери ты,

Новый себе измысли ты сон! Обмануть не умеют

Те, кто обмануты быть не могут».[379] Несносны глаголы

Эти Троилу:[380] душой он неистов, алчен до брани,

Меч советник ему. «Из братьев трусливейший, — молвит, —

Ты, осужденный на мрак пещеры болтливой,[381] отыди,

Прочь, говорю, и всегда, как чернь обмануть ты захочешь,

Бога изобретай! Не такой Аполлон нам известен.

⁷⁰ Пустится в путь Александр — и хотя бы кумская старость,[382]

Или ливийский баран, иль Хаонии птица взыграет,

С поприща он не свернет. Пойдет и воротит несчастну —

Пусть и не хочешь ты — нам Гесиону». Пылкая плещет

Чернь, пожеланьям вождя послушна, воздвигнуть волненья,

Кои бессильна унять, готова: предведенья чужда,

Дерзкая, страха коль нет в настоящем. У всех лишь оружье,

В мыслях оружье, и в ум то и дело Арго им вплывает,

Рухнувший Лаомедонт и позор неотмщенного града,

И гремят они вновь: «Доколе, о вольная младость,

⁸⁰ О Дарданска Юпитера ветвь, нам терпеть без отмщенья

Стольких старцев гортань обагренну, родителей стольких

Срубленну выю рукой аргивской? Того не судила

Атропос злая, чтоб мы такую судьбу претерпели —

Мстителя не обрести. Коль гнев божества заслужила

Троя печальная снесть,[383] так по Феба суду подобает

Кара своя и микенских пиров ужасному яству.

В путь же: Венера и с ней Аполлон, правдивейший авгур,

Брань нам велят, и во прах низложившим братнюю крепость[384]

Требуют легки пути отворить с воеводой фригийским.

⁹⁰ Страх ваш отколь, отколе ваш страх, о мужи? Облеченный

В Несса,[385] Тиринфий ушел во пламень: нет боле для страха

Главной вины. Живет, Геркулесу равный, наш Гектор,

Се наш род нам отвагу вдохнет.[386] Коль первый пеласгам

Лавр, справедливо ждать фригиянам пальмы вторыя

И возвращенья наших богов. О славные чада,

Вы оплачьте хотя б отцов убиенных гортани!

Вас, приносит кому обида обильная слезы,

Вас благочестье зовет ополченное».

Так они молят,

Длань простирая, когда им Панф в недужные уши

¹⁰⁰ Древни угрозы судеб всевает; то, что исторгнул

Из святилищ самих родитель Евфорб,[387] возвещает

Сын его средь толпы: «Обречен Пергам от аргивян

Рухнуть, коли во град фригийский внидет Елена».

Стали иными мненья вождей, изменилися клики

Черни. Сколь прежних слабей убеждают новые речи![388]

Боги ясней в том, что Панф напомнил о будущем, нежель

В том, что Гелен провещал. Но язвит Гесиона Приаму

Смутные думы: богам докучает, им внемлет, готовый[389]

Вдаться в обман, он судьбе уступает, судьбу отвергая,[390]

¹¹⁰ И — «Скажи, — говорит, — скажи ты о судьбах иначе,

О Антенор, вспомяни, что сбылось! Подобает былому

Быть неизменным; но то, что грядет, — переменчиво. Терпим

То мы, что знамений всех угрожающих тяжче: залитый

Кровью Пергам, и слезы невест, и родителей пени.

Что ты узрел, возвести, фригийскую дочерь[391] искавший,

И что стерпел на стезе, прибавь к злосчастьям толь многим!

Сим пусть уступят речам исступленного капища басни;

Истина лучший совет пусть подаст. Быть прежде откажет

Жгучим огонь,[392] текучей волна и веющим воздух,

¹²⁰ Нежель безумие путь достойный укажет». Так молвил;

«Граждане, — тот говорит, — повторить мне трудов моих должно

Повесть.[393] Забылась ли, хоть не стара? В свидетельствах жалоб

Нужды нет: царство само о коварстве и бранях вещает.

Город видели мы, плодовитый на граждан достойных,

Вождь владычил другой, и еще Илион аргивянам

Не уступил. Ужель чредою бед пробежало

Быстро забвенье, тоску прекратив протяженного горя,

Долгих печалей снести не умея?[394] Нет, славная младость!

От ненавистного ум коль хотите избавить унынья,

¹³⁰ Длань воружите — и в бой![395] За Фортуной следовать должно,

Коль непростывшая скорбь вожделеет свершений преславных.

Медлить в великом нельзя: сломит страх непоспешную ярость.

Храмы тебе не велят, и коснишь? Конечно, забота

Мучит богов — тайники времен тревожить немые,[396]

Взвешивая премены вещей. Течение судеб

Непреткновенно. Беду коль фригийцам верную Парка

Жалким назначила, пусть погибнем от Марса; а если

Дастся триумф, умалит малодушна победа заслугу.

Как обмануть вас легко! открыть коль позволено правду —

¹⁴⁰ Вышних я козни проник. Аполлон Лернейский[397] тревожит

Наших пернатых — и бед, которы сулит Дарданидам,

Сам для своих опасается он. Обманно глаголя,

Препоясанных на брань отвратить он печется фригиян.

Вы, однако ж, дела, сильнейшие всяких гаданий,

Взвесьте: во пламень, ему дарованный, облекся Тиринфий,[398]

Два Эакида[399] уже состарели, и страх не внушает

Отрок иль дева, Ахилл,[400] которым судьбы грозятся.

Зрел я, мужи, сам зрел их мужей и стены, и зрел я

Грады — но хладных ничто не пробудит. Так что ж, ратоборцы!

¹⁵⁰ Выи готовьте свои под ярмо и, презрев триумфы,

Меч победительный вы врагам-вещунам[401] передайте!»

Речью он доблесть в мужах воспалил; отгоняют любую

Набожность прочь. Уступает Гелен и грозную навязь[402]

Съемлет с чела и судьбу укоряет, слезами залившись.

Пастырь Парис[403] им вождем избирается — древле пришелец

В царстве, а днесь наследник царев; нет пользы, что градом

Пламенник был осужден роковой, когда Киссеиду

Огненный сон уязвил чреватую; вырос высоко

Пламень старинный, сполна сбывается смысл прорицаний.

¹⁶⁰ Идет веленьем судеб похитить данайскую дочерь

В путь дарданиец и, чтоб одолеть соблазном ахеян,[404]

Прячет обман. Над ольхой[405] ссеченной зубцы не восходят

Стен подозрительных; флот его неисчетный по волнам

В миролюбивом бредет убранстве; носит оливу

Царска сосна пред собой: похищенная напоследок

У исступленного галла-скопца (не без воли Кибебы),[406]

Звукам дивится она, которы ярятся на бреге.

Пышный убор на ней,[407] какого достигло искусство

После долгих трудов: сияют борта, начертаньми

¹⁷⁰ Гордыми распещрены; облекается великолепным

Тиром нос и Тагом[408] корма, вздымается мачта

Блеском индийским, лиет кипарис аромат свой на банки,

Парусом правя. Стязаются ветры, кто сможет изгибом

Чермным распущенные напружить ветрила: но нежны

Манит Зефиры слететься к челну изваянье Дионы.

Уж наступал назначенный день, как в глубокие волны

Ввергнуться флот вожделел; и вот избранная младость,

Служащая Приамиду вождю, по берегу бурным

Носится бегом: сия загорелась в странниках пылкость:

¹⁸⁰ Глас напрерыв их гремит, и шум подъемлется смутный.

Без промедленья, ведя набатеев сонм ополченный,

Гектор[409] клевретам своим фригийским пуститься лазурью

Брату на помощь велит; ладьи поспешают наполнить

При Деифобе вожде пеонийцы; и даже Дионы

Чаянье, Анхизиад,[410] с помощным Полидамантом

Рати выводит свои. Уж влекла песок раздробленный

В море армада, рамен и дланей движима силой,

Как наконец, святилища с воплем покинув, Кассандра

Судьбы являет, смутив фригиян. Но медлящий гонит

¹⁹⁰ Лахесис лютая флот, со дна исторгнувши цепки

Якори, и в паруса ударяет буйственным вихрем.

Челны свои сочетал с союзною ратью последним[411]

Вор роковой, многократ и впустую Приамом молимый,

Чтоб с победившим врагом речей он не вел безрассудных,

Чтоб, Гесиону стяжав, удалился; коль пленницу волей

Не отдадут, пусть грозится войной. Так его наставляет,

В помощь фригийцев суля послать, коль явится вестник.

Перед очами когда показалась Парису Кифера,

Случаем неким вершил, деля отечески воды,

²⁰⁰ К Нестору путь свой Атрид:[412] сосну симоисскую видя,

Мыслит он, кто, куда и откуда;[413] и в изумленье

Оба вперяют царя свой взор в чужие ветрила.

Вот как прилежно судьба сплетенье вещей устрояет:

Входит враг — Менелай уходит; лаконцев двойчатых

Взявши вождями себе, Агамемнонов град Гермиона[414]

Видеть отправилась, зреть вожделея матерь вторую;

Прочий стекся народ в достославный Аргос, Юноне

Празднество там совершить; опустело море, лишился

Край тот мужей. Так всему, что прийти хотело, дорогу

²¹⁰ Случай могущий открыл и победоносна Диона.

Скалы простерши свои, поднимается остров стремнистый,

Миртоносящей удел богини;[415] нижняя скрыта

В тайном укрытии часть; кривизной отступающей легши,[416]

Гавань глубоку она скрывает. Спокойному брегу

Вверившись, гонит челны фригийская младость; и кровью

Жертвенной сам олтари Латоиды соседни владыка

Поит, и щедрою он секирою множит даренья.

По киферским стремглав молва пускается градам,[417]

Что пришел Парис Приамид, и народ, отовсюду

²²⁰ Сшедшися, полнит притон. Но лаконянка с ликом прекрасным,

Чтобы незнаемых зреть мужей, стопы обращает

К брегу и входит в Гелею она, обращенную к морю.[418]

Как известился Парис о присутстве Елены, армаду

Он покидает и, вверясь красе, на лик свой надежен,

Шаг направляя туда и сюда, вослед Тиндариде,

Праздну сплетая стезю в блуждании неутомимом,

Ревностны взгляды он на нее устремляет, взаимный

Пламень вздувает и вмиг плененной владеет любовью.

Ибо, не слишком скор и не медлен в беге чрезмерно,

²³⁰ Поступь степенну к красе прибавляет, широкие плечи,

Выспрь вознесенну главу. До песка докасаясь стопою

Тихой, к лаконянке он стремит изумленные очи

И позабыту ходьбу обрывает; боясь показаться

Ей подозрительным, прочь поспешливый взор он отводит,

Словно дивяся всему, что ни видит. Она, же, являя

Большую скромность, косвенный взгляд посылает и полуулыбку

Уст; хотелося б ей и ланиты, и перси нагие

Взорам явить, но стыдливость ее, наставник суровый,

Чувства смиряет порыв, и недужное мучится сердце

²⁴⁰ Смутной боязнью. Парис замечает, пылает, дерзает;[419]

Легкой корысти ему являет примету сулитель

Щедрый, Амор. Вот и знак ему добрый, кивок благосклонный:

Истолкователь и ясный премен сердечных свидетель,

Глаз-соблазнитель[420] лепечет вступленье безмолвных желаний.

Лишь Тиндарида красу чужестранного злата узрела

Явственную и напитанные багрянкой ветрила,

Уж не знает, как быть, уже готовая руки,

Коль он попросит, подать, принужденья уж хочет. Но спутный

Юноше сонм мешает просить. Не спеши же, о славный

²⁵⁰ Хищник! Подаст тебе длани она — победит длань златая.

Боле казной, чем витийством, возьмешь. Во втором Цицероне

Нужды нет, где богатство глаголет.[421] Твоей пособляет

Даже Фортуна татьбе: град, ветер, лаконская дева —

Голый, попутный, готовая[422] — служат затее. Зовется

Место Гелея. Здесь крутою волной, возмущенна

Вихрем прибрежным, дома ближайшие лижет пучина,

Вержет в среду зыбей и в бездне их заключает.

Сходные здесь олтари возвела Латониным детям[423]

Древняя вера. Здесь ночь провести указует царица,

²⁶⁰ В бденьях ликуя святых, и первой сама горделивый

Ищет храм и богов с обычным почтением молит.

Слышит фригийский о сем сластолюбец; его безрассудну

Мысль одобряет, дает ему доступ к предмету желаний,

Вящий успех Венера сулит. Супругу похитить,

Мирный ограбить алтарь решает он, как победитель.

И столь великая ум необузданный похоть колеблет,

Что нестерпим для него медлительный вечер — и мнит он,

Что ревнивый Титан его завидует счастью.

Западные поразил лучом увядающим волны

²⁷⁰ Феб, и искал мореход посреди пучины сиянья

Звезд; земля, и воздух, и понт, и высоты с уходом

Бога усыплены; угаснул их шум; умолкало

Всё повсеместно, клонясь во праздность нежной дремоты.

Но в благосклонной ночи Парис обретая отвагу,

Волю богов отлагать не желает; идя за Венерой,

Первым он в хоровод невоинственный,[424] в слабые толпы

Вооруженну тропу торит,[425] взмущая, свирепый,

Храмы веселы. О странник! Гимен и супружества святость,

Гостеприимство ль тебя не уймет и защитник суровый —

²⁸⁰ Бог, отмститель обид? Беспечная, всё без оглядки

Презрев, Венера, к стыду ничуть не питая почтенья,

К сласти летит и греху. Похищает лаконскую деву

(Руки тянет она и зовет его с видом веселым)[426]

Муж дарданский — иль сам похищен.[427] Гордись же корыстью,

Хищник, твоей, но богов вспомяни! По многих невзгодах[428]

Гибель наживши, ты вспять обращаешься, матери мчишь ты

Факел, который она не желала рожать.[429] Обреченный,

Ты и не знаешь, смертей и смут сколь много в бегущих

Стругах везешь. А ты, Геркулесовой влаги тлетворней,[430]

²⁹⁰ Беллерофонтова жарче огня, погожего неба

Не надежнее, одр супружеский, Ледина дочерь,

Бросив, чтоб презренный муж искал тебя снова и снова,

Мчишься, похищенной ввек не бывав. Лилибейская заверть,[431]

Лай сикулийский, мель ливийская, то, что во всяком

Море ярится, — сюда да прихлынет, волны слиявши,

Воды сии возмутит, разорвет отмстительным вихрем

Ласки их первые глубь морская! дает измениться

Грешникам кара,[432] дела запретны разящая быстро.

Прервана тишь, и, возмущено зловещею голкой,

³⁰⁰ Пьет в неведенье крики тревожны безмолвье ночное;

Вслушавшись, где раздается сей гром и отколе волненье,

Граждане, вооружась, к двойчатым святилищам идут.

Лиры разбиты и стонущи там, из попранной чаши

Бога разлитого[433] зрят и светильники, кои лишились

Свеч, и каплющия лампады стекло раздробленно.

Тут, дивясь, от какой безвестной напасти обряды

Смолкли веселы, вина прервала какая заботы

Набожности, приметы борьбы они видят на бреге

И оглашают весь понт: «Куда, обольститель коварный,

³¹⁰ Гостеприимства ругатель,[434] идешь? Отплатил ты достойно,

Царский одр обобрав?» Возмутившись, толпа благородна

Звон оружья подъемлет; с осталой ватагою слившись,

Против фригиян идут: а те развертывать парус

Не престают, готовя побег, зане не желают

В брани десницы сплести, презирая жалкую битву.

Слава одна наконец побуждает их на плененных

Гордую длань наложить: показать готовится каждый

Свой трофей, для себя иль граждан, иль девиц похищая.

Се он шествует вспять, венца пафосска листвою

³²⁰ Кудри победно увить заслужив; зайдя на Тенедос,

Деву лаконскую тать утешает, не столь уж отважну,

Вспомнившую наконец об отчизне. Но хитрый любовник,

Зыбку приязнь любодейки крепя обещаньями, мнимый

Страх унимая, слоновую кость громоздит ей индийску,

Смолы сабейски, поток Мидасов и серскую волну.[435]

Пышностью Азии всей,[436] богатствами, кои рождает

Воздуха сладость, морей прозрачность, земли плодовитость,

Ложе податливое он купил, в объятья строптивы

Вторгся и верность скрепил. Не только первой целует,

³³⁰ Но и лобзаний его не отводит Елена; налегши

Грудью всей и лоно открыв, прижимаясь устами,

Скрыту Венеру крадет; а когда его сникнет Диона[437] —

Тайные росы его несет соучастный им пурпур.[438]

О преступленье! Могла ль, сквернейшая, сим вожделеньям

Ты отсрочку давать? твое ждало сладострастье

Лишь покупателя? Мощь удивительна нежного пола!

Выгоды ради жена сдержала бездумную похоть,

Радость дарить не спеша, пока не заплатят улыбке.

Весть,[439] долетев, веселит фригиян; Приамов яснеет

³⁴⁰ Лик безмятежный, на нем приметно редеют морщины;

Горе, недуг души, и зима из мыслей уходит

Злая; желаний своих внимая вещаньям, он чает,

Что Гесиону вернут, коль выдать Елену ахейцам.

Гавань покинув, еще песков не коснулся сигейских

Муж дарданский, как идет народ во сретенье, мнящий,

Что заслужил он триумф. Те, гордой повозкой влекомы,

В воздухе путь свой вершат;[440] другие, упасть не страшася,

Скромною поступью ткут дорогу свою, удоволясь

Службою ног, и — сколько у них к новостям прилежанья! —

³⁵⁰ Мчит, задыхаяся, чернь инахийскую видеть невесту,

Презрев работы свои, ремесло кормящее бросив,

Прибыль забывши искать, лишь бы красную зреть им добычу.

Если ж кому в высоких плечах отказала и в стройной

Шее скудная стать, забирается тот на высоку

Кровлю или же, став на носки, изнуряет суставы,

Скромным ростом своим в высоту протянуться стараясь.

Распространившись, красы ее слава народ возбудила

К соревнованью — узреть Елену. Она же стыдливо

Лик свой несет, очами кругом не водя, оказуя

³⁶⁰ Скромность толпе благосклонной, ланит лучезарных смиряя

Светлость румянцем своим.

Когда, царевна-вещунья,

Слышит верную весть Кассандра, что к ним воротился

С чудищем уж роковым[441] Парис, с женою лаконской,

Реет к треножникам с пеней она: говорливы подносит

Ветви[442] к устам и, не зря вопрошавшая бога, выходит,

Преисполнясь судьбой.[443] В пророческом зраке сияет

Бога исторгнутый гнев, и его исступленная властность

Слабые члены ее потрясает. Выей вращая,

Плечи власами одев, со взором, сеющим пламень,

³⁷⁰ С быстрой пременой в чертах, то стекла она вдруг зеленее,

То она пламенника багряней, то букса бледнее.

В сонмища знати она с таковым вторгается буйно

Видом и, трепетный шаг едва, хмельная, сдержавши,

Так, Тиндариду узрев, начинает: «Не та ль ты юница,[444]

Коя, на нову ступив пастьбу, отечески стойла

Бросила, тож и супруга-быка, в нечестивый пустившись

Бег, говорят, чтоб у нас женихов домогаться бесстыдно?

Мужи, за дело! так бог вам велит[445] — огнем иль водою

Пламенник материн[446] вы истребите, да не совершится

³⁸⁰ Гибель, пропетая мной!» И по кратких пенях стихает,

И протяженный вздох отпускает бога на волю.

Тут веселье в толпе цепенеет, и общий сникает

Плеск. О, если б они пророческому покорились

Распоряженью! Но гнев пробужденный подавлен почтеньем

К их царю, и цепям предают недостойным Кассандру.

Царь же Елене дает утешенье, вздохи стенящей

От укоризн неожиданных он унимает и ярость

Бурну пророчицы, речь, на попреки поспешную, хочет

Он оправдать: глава-де безумная буйствовать нудит.

³⁹⁰ Без промедленья дворец убранством полнится пышным,

По указанью царя украшен, и светоч постыдный

Взносит Гимен-любодей. О, лучше б во мраке бездонном

Скверна погрузла сия! Что пользы — титлом священным

Гнусную связь осенить? Облекается тайная гнилость

Лудой златой, овчиною волк, нарывы виссоном,

Но от Молвы не укроется ложь.[447] Одна быть супругой

Двум не способна: пока супружества первого в силе

Верность, другому она не жена, но добыча постели.

Катится тою порой по пределам греческим скорый

⁴⁰⁰ Плач и все рубежи, стяжавшие имя Европы,[448]

Зыблет ратной молвой. В одном[449] уязвляются разом

Все: оттого ль, что обида, царям нанесенная, жарче

Воспламеняет народ, иль войну на царства наводит

Зависть, иль каждого та печаль уязвляет, котора

Выпасть могла и ему; то, свершенье чего б ослезили,

Что претерпеть бы могли, оплакивают. И едина

Дума у всех — пресечь ко греху такие влеченья,

Страхом супружеский одр освятить. Указов не ждущий,

Мчится поспешно народ; военный пламень родится

⁴¹⁰ В душах трусливых, в отважных растет, и чернь безрассудно

Алчет сражений. Идет опустелы утешить пенаты

Сонм владык — и те, коих мыс воздвигает Малеи,[450]

Коих Ларисса блюдет, коих Греция вся породила.

Должно ли мне исчислять[451] — вслед гласу, что истину молвит, —

Точной чредою все данаев мстительны рати,

Все места, всех царей, и сколь многие зыблют пучину

Струги? Однако ж Камен знаменитых, я мыслю, сей список[452]

Может славы лишить, досаждая нежному слуху.

Все ж, коль вниманье не вянет еще благосклонное, молвить

⁴²⁰ Вкратце хочу я о том и числа означить печатью

Соединенье челнов: тут дважды один их, и дважды

Сто, и десятью сто, браноносных, кои отвсюду

Бухты Кекроповой зыбь зовет,[453] Аполлоновы волны.

Рати сюда, оружье сюда приходит; отселе

Флот военный отправится в путь: так верховныя власти

Постановил указ, и вожди согласилися в этом.

Вот, разгласясь, фригийски дела поразили лаконских

Мужей двойчатых: они закипают, стрекает их горе,

Гнев обоих мутит. Не так скорбят в разоренном

⁴³⁰ Логове львы разъяренны, не так перунна перната[455]

Над немого гнезда горюет незапною тишью.

Без промедленья на струг восходят и, Лесбос покинув,

Бурный покамест их дух и свежая ярость дерзают

На неостывши дела.[456] Себе спутников не дожидаясь,

Зыбкой стезею летит заботлива преданность.[457] Прямо

Кастор правил; песков уж коснуться хотел илионских

Гибель несущий челн. Но фригиян защитница, черна

Ночь заступает им путь; ополченного воздуха ярость

Свищет и вихрем двойным[458] на ветрила их нападает.

⁴⁴⁰ О сия преданность! ближе нее ни единая к Богу

Доблесть не станет. О блеск нежнейший братской любови!

Только одно несогласье могло меж братьев проникнуть —

Розные страхи иметь: из них опасается каждый

Смерти другого; колькрат на них ниспадает пучина,

Бок заливая челна, обреченного в бездне погрузнуть,

С поднятою головой нападенье пучины стремится

Каждый первым приять, и оба так возглашают:

«Злая Фетида, ко мне, ко мне, Тритон жесточайший,

Грозы сии обрати, буруны великие двигни;

⁴⁵⁰ Но его ты, молю, пощади». Налетает впоследок

Буйственный Нот, и для их корабля нет боле надежды:

Ледины юноши тут, друг другу выи обвивши,

Вместе рожденны тела в совместной кончине слагают.[459]

Так перестань, Кекроповых стран тлетворная вольность,

Производить приблудных богов![460] Не басней дается

Небо, но доблестию неложной. В пучине слепою

Ярью[461] потопленных ты на верхи возводишь небесны,

Сходство с Юпитером им ты даешь. Коих пламень по ветру[462]

Иль по волнам размыкал утес, достигшими мнишь ты

⁴⁶⁰ Звезд и обманываешь народны мольбы и куренья.

Бурей проглоченным дав Тиндаридам небесные выси,

Басня аттическая[463] восход Поллуксов с паденьем

Кастора мнит сочетать, очерёдную смерть искупая.

Но, отрицая в них божество, на обоих свирепа

Мещет Атропос сеть, которой с недужными крепких,

Грешного с чуждым вины, царей с бедняками равняет.

Лесбос только один отрицает, что Ледина отрасль

Судьбам сдалась; вослед пропавшим пустившись лаконцам,

Ни у фригиян, однако же, их, ни средь волн не находит,

⁴⁷⁰ Мыслит, что боги они,[464] и в бесплодном почтении полнит

Град божествами, олтарь куреньем, мрамором храмы.

Так смехотворная вера[465] и мнения ложные бриттов

Ждут Артура досель и будут ждать его вечно.

После того как Молва бранодушная по мигдонийским

Градам военную весть разнесла, волнением грозным

Варварство поражено, съединяет трепетны рати;[466]

Все для Приама края восточные Марс поднимает.

Первым послушливые фригийцам из Зелии рати

Шлет свои Амфион, и Пандар лук свой союзный,

Меч споборственный свой хватает Адраст. Собирает

Отчий град Колофон Амфимаха в дорогу; ликийских

Главк выводит сынов, Сарпедонов общник, на брани.

¹⁰ Марсолюбивые вслед Ксантиппу фракийцы, Мемнону —

Мавры,[467] за Форком идут пеонийцы, за Ремом цизонцы.

И Евфем, и Капез, и те, чьи долго прозванья

Мерною речью счислять, полки соревнуют наполнить,

Или друг друга числом одолеть, иль силой пекутся.

Шлет араба Ганг, Оронт сирийца дарует,

Скифов дает Танаис и, двойному миру подвластный,[468]

Берег сугубый своих для войны насельников делит,

Двух обретший вождей. Племена совокупные, сколько

Фебова их колыбель, предел ни питает восточный,

²⁰ Идут на брань: все, что Азии ширь неизмерная, все, что

Герма омкнули струи и Тавра утесы, и всякий

Полк устремляется стать илионским пенатам защитой.

Средь сих громов, средь высокой царей-соперников силы

Всех кичливей своих ополчает сынов бранодушных

Мощная Троя; никто не мыслит о первенстве спорить,

Ибо местная рать, соплеменные воины выше

Всех поднялись. Но Троил пред всею станицею первым,

Гектор перунный с ним; равен бранный порыв их, и равный

В воинствах пыл; отличиться они во славе ревнуют,

³⁰ И, в сомненье, Молва разделяет меж них благосклонность.

Братского Марса мощь многочисленная выступает:

Все с воеводой своим, различною доблестью блещут;

Сколь Приамидов ни есть, все Гектором быти клянутся,[469]

Сколько троян, все сравняться, Троил, обещают с тобою.

Если б о том, кто духом каким блистал, кто чертами,

Напечатлелась в чьем теле краса, чьи полнила перси

Пылкость, я вспомнить умел, и умершие лица воздвигнуть

Сила витийства могла, и давно для очей погребенны

Жили б владыки в сердцах, глашатаем писаным славясь!

⁴⁰ Как похороненных встарь мужей дивящимся людям

Кажет рисунок немой, о вождях так чтимая молвит

Хартия: этот глазам, а та любезнее слуху.[470]

Розовый блещется лик у царя Приама, высокой

Выей над рамом пространным взнесен, ратоборца являет

Стать величавая, вид его грозный ужасом кротким[471]

Царская дарит краса. Безмятежного духа посланец,

Скорбью, суровостью глас не звучит; но, с просьбою сходен,

Мягкие он подает указы послушному слуху.

Великодушную грудь на стройном остове взносит

⁵⁰ Гектор, курчавы власы блистают вьющейся прядью,

Малу объемля главу, и крадет обрубленны звуки

В речи приятной заикливый глас.[472] Его члены проворны,

Кроток к гражданам дух, пушком облекается ясный

Лик. Однако же взгляд уклончивый сеют косые

Очи на обе страны и, все время долу стремяся,

Вид непреклонный его омрачают потупленным взором.

Сходны в чертах, отцову лицу и виду причастны,

Пара Приамовых чад: соревнуясь усердьем, Минерву

Чтят они розно: в искусствах один, другой же — в оружье;

⁶⁰ Маворс вождем Деифобу, Гелен Аполлону любезен.

Вширь развертывает Троил могущие члены,

Думой Гигант, летами дитя,[473] никому не уступит

В доблести дерзких делах; и слиянная с силою слава

В светлом зраке его вселюбезно напечатлелась.

Алчен до власти, широк в своих сноровистых членах,

Вешним ликом Парис лучится; черты его ясны,

Сладок речами он, на ногу быстр, упорен в сраженье;

Кудри златисты его; возвышая лоб горделивый,

Щеки стрижка ему обнажает, высоко за оба

⁷⁰ Выйдя виска, и чтоб, выбиваясь, не затмевали

Прелесть его власы, заводит он их за уши.

Грозные кудри,[474] лицо любезное, кротка беседа,

На слово легок, черными он приятен очами,

Благочестив в советах своих, с нешаткою статью,

Рамом могущим Эней, большими зеницами дивен.

Строен, ростом высок Антенор; его икры поджаты;

Скор в движениях он; из своих никто не умеет

Козни лучше него распознать и сплести их искусней.

Царская светит краса в Гекубе, высокая слава

⁸⁰ Напечатлелася в ней, и облик ее, претерпевшей

Частые роды, чужд изнуренного немощам чрева.

Властный дух в советах не слаб, не бессилен в наказах;

Только с виновным строга, с любезным же ласкова, бросив

Жесткость; терпима она с несчастным, честна с гражданином.

Мера, краса, благочестие, ум, стыдливость — убранство

Для Андромахи, чьи плечи стройны и черты безмятежны.

В членах своих соразмерна, отнюдь не слепая в грядущем;

Гладки ланиты ее; беспокойные кудри о крови

Напоминают; горят искристые очи Кассандры.

⁹⁰ Паче всех жен илионских лик победительный блещет

У Поликсены, одной особую ей лишь стяжали

Млечные члены хвалу, ее смеющегось ока

Прелесть, стоп небольших опора, коленей изящность

Стройных, походку ее в равновесье незыбном блюдущих.

Членам ее слоновая кость не соперник, и крины —

Вые крутой, и павлиний сноп — ее кудрям червонным.

Дева скромна и проста, приветлива, чужда надменью,

Нет в ней притворства, ничьих не оставит втуне прошений.

Марсова зрится краса в Агамемноне, крепость являют

¹⁰⁰ Члены дебелы его; о могуществе зрак лучезарный

Молвит, и вид бранодушный в нем указует владыку.

И с белизною кудрей блестящей мужу убранством

Красная доблесть, пышная знатность, разумно витийство.

Много любезнее лик Менелая, хоть с братом он равен

Статью, и чермных власов прирожденну заразу смиряет

Ум; поступки его показанье лживое кудрей

Изобличают; друзьям приятен, учтив он с достойным.

Весел, отважен и щедр, подобен Ахилл благочестный

Ликом Фебу, душой — Градиву, телом — Пелею.

¹¹⁰ Перси его широки чрезмерно, в кудри густые

Миртовоцветны власы свиваются, на плечи льются

Локоны, поступь его колена высоку подъемлют.

Вешний блеск в очах Акторида больших; он прекрасен

Членами, кроток своей беседой; заботлив услугой

Он пособить, быть верным себе и с каждым поладить.

Шуткам любезным глас предающийся, ум возвышенный,

Мощные члены молву о локрийском множат Аяксе.

Темные кудри, краса Теламонова сына Аякса,

В легкую собраны косу; износит глас его чисты

¹²⁰ Звуки; медлителен ум в лукавствах, решителен в брани.

Весел лицом, невысок, но в своем сложении плотен

Вождь итакийский; совет он взвесит разумно, искусен

Хитрости он устроять, обольстить умеет речами.

Гласом суров, душой стремителен, с думой кипучей,

С дерзостным гневом Тидид, сложенья ладного, крепки

Члены имущий; его деянья достойны Тидея:[475]

Духом, свирепым лицом и оружьем так он пылает.[476]

Нестора мудрость его, блюдущая нравы, величит,

Верность взвешенная советов, щедрости трезва

¹³⁰ Слава; широк он в плечах, его сияют седины,

Но не столь красив его нос — недлинен, изогнут.

Младость в ланитах цветет Филакида, блещутся кудри,

Птицы пернатой быстрей, бурливее скифского ветра,

Тягости презря, он с силой отвагу не соразмеряет,

Трудным и тяжким ничто он не мнит, ничего не упустит.[477]

Лик о муже речет: ланиты грозные взносит

Шея строптива его; глядит с гордыней ревнивой

Искоса на сотоварищей Пирр; о неистовстве молвят

Члены крутые, округлые очи,[478] объемное чрево.

¹⁴⁰ Слаб его глас в плетении слов, и, над гибкой трудяся

Речью, насилу язык с спотыкливым сладит зияньем.[479]

В членах тонок, высок Навплиад, в обращении мягок,

Великодушен; ум благородный и мудрый им правит.

Крут в гордыне своей, во плоти погрузнувший тучной,

Сенью курчавой власов рамена одел Полидарий.

Кудри послушно лежат; уступчивая терпеливость,

Дерзости чуждая мощь, милосердье — нрав Махаона.

Нудит неистовствовать нечестивый нрав Мериона;[481]

Ревности жалами он утеснен и цепкой заботы

¹⁵⁰ Бдениями изнурен. Громоздится округлостью членов

Взбухшая глыбою плоть, клокочут Эриннии духа

И во главе, и во всем его теле; спаленная, в пятнах

Крови, синеет грудь; и зелень ланит, со змеею

Спорящих, скверный знак подает; и души обуялых

Фурий пожар кудрей его пламенных изобличает.

В среднюю взросшая стать,[482] Брисеида несет горделивый

Лик, вожделений пылких предмет. Желтизна ее кудрей

В равные свита узлы, сокрыты краткой, отрадной

Сенью очи ее под дугою бровей сопряженных.

¹⁶⁰ С видом прелестным ее стязается нравов убранство,

Кроткий стыд, простота ее трезвая, милость, сухою

К просьбам не бывшая ввек, и изящество нежное речи.

У Тиндаридов двойных ничего нет двойного:[483] единой

Лик исполнен красой; равно у обоих златятся

Кудри, веселье у них в очах одинакое зрится;

Мера в членах одна, согласным волнением перси

Движутся; дышат их зрак, и глаза, и нрав заедино.

Только хотят имена различить красоту их приметой

Розной: но все ж победительное заблужденье, оградой

¹⁷⁰ Лика себя защитив, над сомненьем смеется: расколу

Слов мешает оно, смесивши с именем имя.

Сродным лаконцам жена спартанская сходство являет[484]

В лике, в ланитах, в кудрях; свидетельствует о едином

Роде равная их красота. Но полнее впитала

Звездного Ледина дочь Юпитера: млечное дышит

Лебедя матернего притворство во всех ее членах.

Костью слоновой чело блестит, глава оказует

В прядях уложенных злато, ланиты белы с виссоном

Сходны, со снегом — рука, зубы с лилией, шея с лигустром.[485]

¹⁸⁰ Ухо, выгнутое извитьем неполным, и очи

Настороженны, и нос, ароматов блуждающих ловчий,

Поочередный триумф красоты стяжать соревнуют.

Чуть удлиненный, ее подбородок блестит, и немного,

Чтобы нежней на губах напечатлевалось лобзанье,

Розовой пышностию уста ее набухают.

Стройность бока очертила ее, длинны ее длани.

Малые стопы, земли горделиво еле касаясь,

Правят игривую поступь ее; прекрасны движенья

¹⁹⁰ Голеней телу дают равновесье изящной походки.

Токмо единый изъян, меж бровей засевшийся тонких,

Дерзким стройные их разделяет дуги просветом.[486]

Тайные части ее украшает, не мене чудесны,

Жизненный ей созидает чертог и свой устрояет

Град природа ее глубинная. Сердце, начальный

Двигатель, взвешенный труд вершит; языка благозвучье

Легким шлифуется тут говорливым, слегка отверзает

Смеху врата селезенка,[487] и желчь воспаляется скорым

Гневом. Однако ж ее возбуждает нежнее, чем должно,[488]

²⁰⁰ Мягкой печени зуд; достойного имени славу

Он потопляет, любви природной титло бесчестит.

Дива сего ни алчная птица, ни камень падучий,[489]

Ни круженье оси, ни лжива струя не осилит;

Только лишь, утолена, погребенная похоть хладеет,

Изнова дышит пожар старинный в фибрах набухших.[490]

Так всю Елену одна затопляет часть и в погибель

Гонит вселенную, где соступаются царства во брани.

Силой собравшися всей, Пандионову гавань аргивски

Заполонили челны; простора уж не оставляла

²¹⁰ Людям земля, пучина кормам и воздух ветрилам,

Как наконец захотела идти дозволенным ходом,

Путь повеленный вкусить война. Но, послан дельфийски

Судьбы молить и на свет извести уклончивых Парок,

Общником взяв Акторида, Ахилл предстает перед Фебом.

Дивная вера! На брань влекомые неудержимым

Пылом, кому любая вредит отсрочка, — охотно

Медлят для тихих молитв, прорицания кротко взыскуют;

Скорбь отлагает пока воздыханья, слава — награды,

Гнев — угрозы; войну задержав, не движутся рати,

²²⁰ И благосклонства сам Марс от пещеры ждет говорливой.

О доверчива нощь языческих рвений, обманов

Разных предмет! В слезах иль смехе иль в хохоте слезном

Мне на египетски чуда пенять?[491] Облекает мемфисска

Набожность поле, в коре она дремлет, в саду возрастает,

То змеясь по земле, то воздух взрезая браздою.

Больше, однако ж, грешат оракулы, дух тот, молимый

Жалкими душами, тот, что, дерзнув на имя благое,

Мнят они божеством. Но рёв не подъемлет в вертепах[492]

Тот, кого мир возглашает творцом! Вредоносная эта

²³⁰ Прежних веков простота и в наши вливается годы,

Веру скверня. Подобно тому, как авгур балеарский[493]

Древле языческих птиц различал по клику иль крыльям

Иль по клеванию их, изучая грядущего знаки,

Так ненавидит сон смешливый[494] старушка-вещунья,

Рта ей пустого страшна беда,[495] по биению крыльев

Птицы пиерской[496] она иль по шуму в ухе толкует,

Сколько прибудет гостей и кто из ушедших вернется.

Подлинно, часто дает нам то, чего долго мы ищем,

Случай, и бдительный враг[497] доверчивые уловляет

²⁴⁰ Души, чтоб глубже еще в безрассудные ввергнуть пристрастья.

Лучше б, чтоб чистый ум не так легко оступался,

Нам прорицаний не знать, навсегда погребенные древних

Бросить обряды, которых указ исполняя послушно,

К капищу греки спешат[498] дельфийскому ради молений

Важных. Ликторами Эакид алтари окружает[499]

Первый, и наконец обретенную даром богатым

Речь к инахидам стремит Аполлон продажный такую:

«Мститель-данай,[500] тебе победить; труд тяжкий продлится

Марсовых два пятилетия; даст год десятый победу».

²⁵⁰ Сим извещеньем судеб взволнован, треножников тайну

Всем открывает друзьям Эакид. В ту годину и Калхант,

Фесторов сын, во средину того вступивши вертепа,

Волю согласну богов, созвучную видит судьбину.[501]

Он об отчизне искать предсказаний явился, о царстве

Собственном,[502] и таковые слова из тех же святилищ

Бог ему тот же излил: «О пророк, любезнейший вышним,

Просишь не втуне: полям отеческим дан будет воздух

Мягкий;[503] гладных годов бичеватель, снидет к закату

Сириус, пышною вам нальются жатвою нивы.

²⁶⁰ Брань тебя кличет: взыскуй немедля Кекропова града,

Мстящую рать устрояй! Превзойдешь ты сонм ратоборный

Дланию, Мопса — очами[504] и Нестора — благоразумьем.

Поздняя, купленная мужей свирепой кончиной

По пятилетиях двух инахидов ущедрит победа».

Тут, ликовствуя, союз скрепляют десниц сочетаньем

Калхант и Эакид как равные. Ибо высокий

Род у обоих, и высь одинакая царства: но больше

Дышит в Ахилле любовь к сраженьям, а Калхант спокойней

Неба ведает ход и богов по утробам читает.[505]

²⁷⁰ Верность заветная трех съединяет:[506] первую общность

Третья множит любовь; не ревнует отнюдь, разделивши

Друга, но, веселясь, Акторид на челне возвратном

Пересекает понт, сопутником Калханта вземля.

Как разлетелся посул треножников в стане, во граде,

По кораблям достоверною вестью, становится милой

Брань; побеждать всем мнится прекрасно, ждать Марса нельзя уж

Доле. Всадник в челны оружье несет, мореходец —

Снасти, снедь — гражданин. Немногие, сердцем бессильным,

Подлым умом обреченные, духом поникшим триумфа

²⁸⁰ Не разуметь, во тьме погрязшие низкой судьбины,

Или страшатся боев, иль клянут неспешну победу,

Долгий счисляя ущерб ратоборства десятилетня,

Ибо там пагубы разны, и бой никому не подвластен,

Ибо во многой крови рождается слава немногих.[507]

Но уваженье к царям и таких людей преклоняет,

Чувства сходные им внушает сокровников близость.

Вялое мужество их притворная дерзость обличья

Прячет, и пенится клич их грозный на храбры деянья.

Без промедленья челны занимают; распростирает

²⁹⁰ Длань одних паруса; другие, с нагбенною шеей,

Трудятся струг на волны спустить; иные поверху

Банок дубовы стези пролагают; иные трудятся

Якоря цепкого связь разрешить и челну дать свободу,

Как их, вышедших в путь, возмущает вихрем незапным

Туч виночерпий, Нот, и ночь, упившися ливнем

Допьяна, дроты, мужей, корабли погружает во влажном

Мраке, кормчих самих понуждая в себе усомниться.

Зыби не видя, скитается флот, и буря обычных

Выходов им не дает, и ветрила, виясь, сотрясают

³⁰⁰ Струга средину, свои многократ повторяя удары.

Первым, стоя на носу, поднявшеесь видит ненастье,

Видит и тщетны вождей труды Фесторид: вдохновенным

Гласом велит он богам внимать, враждебным поддаться

Австрам и предприять военный поход от Авлиды.

Воле Эоловой тут повинуются, внявши пророку,

Греки, и, повернув корабли, Авлиды взыскуют,

Молят пред жертвенником у гороскитальныя Фебы[508]

Мира и просят им путь отворить, расточая куренья.

Тут прогневленный изгиб Тавмантиды многопиющей[509]

³¹⁰ Переменяется вдруг на лазурь; безмятежная неба

Ясность смеется вновь; Юнона,[510] омывшись, вернула

Ласку Юпитерову и с веселым лицом утешает

Тучи слезящие; Нот отогнан, веяньям легким

Путь подавая, и флот уж хочет ветров сильнейших.

Так, по воле богов умерившимся дуновеньем

Пользуясь, входят челны неисчетны в эвбейские волны,

Чтобы море пройти; и вся под кормами застыла

Ярость зыбей. Пловцы, сцепляясь веслом, соревнуют,

Кто будет первым, и медь многократно сшибается с медью.

³²⁰ Так вот Ксерксов Афон, двойной удивляяся тени,[511]

Понт неизвестный покрыл парусами; так рощи, ступая,

Гласом могущий Орфей, за твоим гармоническим плектром,

Ширью объятий своих бистонийские нивы омкнули.

Идут покамест они меж зыбей и досуг для беседы

Им не мешает найти уснувшее моря кипенье,

Воды Ясоновы вновь проходя, Филоктет, их вожатай,[512]

«Здесь мы, — речет, — на мели оказалися, здесь мы стояли,

Скалы познали сии Кианейские,[513] Фриксовой волне

Странствуя вслед. Здесь предел лемносцев, здесь же фракиян,

³³⁰ Парос и Наксос вон там». Вопрошающим всю излагает

Повесть герой, следы былых узнавая скитаний,[514]

Тропы Эсоновы;[515] кажет места, к коим должно плыть ближе,

Учит, каких избегать. Песков враждебных впоследок

В лоно скользнули они; накаляют звуком свирепым

Воздух и гневным веслом они ударяют по брегу.

И покамест течет по градам, по нивам волненье,

Опустошают прибрежье они и ближайшие к морю

Домы дардански — плохой защитник им царское имя.

Всю сгромоздив наконец корысть и богату добычу,

³⁴⁰ Огнем победным они истребляют бессильны пенаты,

Идут обратно к судам и зрят, веселяся, как искры

Их пожара в лазурь среди парусов опадают.

Первым познал Тенедос суровую ратников ярость,

Ропща не токмо на факельный огнь, на хищенье златыя

Груды — нет, но, меча безумьем вконец истребленный,

Дух испуская, стенет. Гортань клинкам подставляет

Отрок безбраду, старик — дрожащу, власатую — воин.

Как улеглося волненье, вожди решают ответа

От илионского ждать властелина. Герой калидонский[516]

³⁵⁰ По избранью владык отряжен с посольством, Улисса

Общником взяв, да их речь возвестит, да под сению мира[517]

Просит спартанску корысть и жену возвратить полонянку.

А Эакида меж тем понукает стрекалом дерзаний

Чуждый праздности дух, колеблет нутро ему ярость

Марсова, ум одичалый бездельную длань порицает.

Ревность сию разделяющий с ним, молвы вожделея

Хвальной,[518] Телеф идет, войска сочетавши, мисийски

Нивы опустошать. Трепещет Каик от грядущей

Брани;[519] осиплую песнь унылым гласом заводит

³⁶⁰ Лебедь, питомец его; чужестранца враждебна Наяды,

Зреть не дерзая, страшатся, под волнами в гроты надежны

Тотчас укрыться летят; оставляет скот свою резвость,

Не предаваясь уже и цветам, и потоку, и тени,

Ибо грады, пастьбы и реки взмущает свирепый

Муж Эакид. Похищается все, в чем приятность и польза,

Все, что Марсу служить иль в мире быть может отрадно.

В бегство селянин; быки-землепашцы в упряжке плачевной

Прерванному дивятся труду; дивится угону

Стада овчарня. Куда ни стремит врага исступленье,

³⁷⁰ Хижины, нивы, бразды, леса говорят об Ахилле.

Но Тевтрант, узрев, что война разливается шире,

И скорбя, что граждан добро и сельские боги[520]

Новой добычею стали, готовит оружье, подъемлет

Воев и с силою всей неприятелю в сретенье идет.[521]

Возликовал Эакид, что дается новой победы

Слава ему; в грабежах различных рассеянны толпы

Он собирает и, речь приправив смехом недобрым,

«Полно, — речет, — уж защитник идет» — и только; свирепый,

На супостата летит стремительней он урагана,

³⁸⁰ Встречных сжиная клинком, и поверженный натиском первым

Топчет конем победительным строй. Смущения полны,

Толпы бегут, гонимы одним.[522] Так, огнем триязычным

Дом поражен, весь дрожит: одна от эфирного гнева

Часть лишь страдает, но страх рассевает перуны повсюду.

Яростью так устрашен десницы опасныя, спину

Варварский люд к герою вратит. Сначала бегущу

Зрит Эакид колею, начертанную колесницей

Царской, а там шишаком блистательной меди уж выдан

Тщетный укров вождя:[523] о вещей вредоносная пышность!

³⁹⁰ Нищих от смерти побег избавляет, но, узнан по злату,

Царь страшится: носящий богатую жизни угрозу,

Гибнет, укрыться хотя. Уж новою кровью свирепый

Дрот упиться готов,[524] уж в первый раз согревалось

Жало, когда щитом удар отразил повторенный

Телеф, десницы его погубивши розмах напрасный.

Стыд за праздный удар, с исступленьем слиясь, воспаляет

Дух Эакида: скрежещет герой и, вращая огнисты

Очи,[525] «ты ли мои, — он речет, — усилья разрушить,

Грозы дерзаешь мои уничтожить?» Так молвив, возносит

⁴⁰⁰ Он на врага копие, но гласом трепетным Телеф

«О, пощади! — вопиет, — храбрейший из мирмидонян,

Вышние срам сей да отвратят! Ужели двукратно

Ты одного поразишь? кто вражду испытает Ахилла,

Гибель довлеет тому одна:[526] твой перун претерпевшим

Смерти не нужно второй. Что ликом грозишь ты свирепым?

Я не оплот ему — хоть и достоин он. Ведаешь стада

Ты Диомедова ярь кипучую:[527] мрачные стойла

Гнусна владыки, людской питавшиесь гибелью[528] долго,

От Геркулесовой пали руки,[529] и по смерти тирана

⁴¹⁰ Мог уже предприять Тевтрант без опаски в отчизну,

После толь многих битв и сражений с коньми, возвращенье.

Победоносным рожден Геркулесом, в мисийское сам я

Царство пришел и, гость владыки, радушным пенатам

Рад был — помню о том с благодарностью. Долго, однако,

Молвить, как был он со мной, отца поминая, любезен.

Падшего вот и пекусь я поднять и от лезвий избавить.

Поздно, увы! я пришел. Но если великого нудит

Марсова длань Эакида терзать издыхающи члены,

Если послушной душе внушено Эриннией новой

⁴²⁰ То не терпеть, что пришлось не по сердцу тебе, но по силам,[530]

Я уступлю — сей хладный состав, это чрево предам я,

Да победительным их попрешь колесом». Так промолвив,

Щит воздевает он, полон боязни, царя открывая,

Рок ослезившего свой: стынет кровь, и губы бледнеют,

Силится выйти душа. Жалеет Ахилл напоследок,

Руку отводит свою. Так у многих поздно смиряет

Гнев и, себя наконец насытив карою крайней,

Милость бесславная впредь порыв отлагает свирепый.

Но Тевтрант, глубоко засевшие в чреве ослабшем

⁴³⁰ И неизбежной ему грозящие смертию раны

Чуя, «прими над мисийцами власть, — вещает: — о Телеф,

Сан наш зовет тебя. Есть ли ближе, достойней наследник?

Твой Алкид, когда был я томим тираном фракийским,

От укрощенных коней избавил меня, утвердил он

Скиптру покой, сменил тишиною военные лета.

Ради сего отдаю тебе царство, судеб вероломным

Гневом исторгнутое у меня. Пусть более кроткой

Будешь звездою храним до старости, весел, владея

Царством и в поздних летах!» Едва он молвил, и в томны

⁴⁴⁰ Атропос хладная губы вползла: застывает блужданье

Глаз, его чувства немеют, по членам, лишенным живого

Жара, тянется хлад тлетворный, и вот уж, свободен,

Дух излетает, чтоб вновь в сопряженных вселиться Трионах.[531]

Телеф, когда его лик, покинутый кровью живою,

Видит, изливши слезу на жалкие раны, готовит

Пышный обряд похорон. Всё то, что ласкать ароматом,

Силою жилы связать и сдержать ослабелые может

Члены, всё сгромождают вкруг тела.[532] Зияющи язвы

Длань унимает, сдавив, и смиряет тесная повязь

⁴⁵⁰ Крови поток, не дая путем ему запертым литься.

Видными испещрена обличьями царска громада,

Созданная для вождя; на шесть столпов опираясь,

Всходит. В подножье цветет электр, златом высокий

Блещется верх;[533] слоновою костью гребень белеет.

Камень меж сими, омкнуть досточтимые члены имущий,

В яспис одет. Алмазы, брегов индийских богатым

Произведенны песком, и Гермом рожденное злато[534]

Разновидно живут, и искусство с пышной вступает

В спор красотой вещества. Что славного было владыкой

⁴⁶⁰ Совершено, художество здесь оказует; могучий

Склеп, ваяньем покрыт, всего представляет державца.[535]

Первый образ царя кричит в рождающей меди,

Ризой сидонской увит,[536] и знатность его с колыбели

Тянется ввысь; вкруг него, в заботах, с кормилицей матерь,

Грудь подавая ему, унимают нежные слезы.

Далее возраст явлен, до резвой забавы охочий:

То он метаючи мяч, то кубарь вращая, трудится,

То наляцая лук; и сходятся, мнится, кривые

Роги, и пущенная с тетивы пернатая свищет.

⁴⁷⁰ Третья картина гласит веледушного царства начало,

Мужа препоясуя на брань. Озаряет почтенны

Кудри царственная диадима; на троне высоком,

Кости слоновой, сидит он с блистательным скиптром во длани.

Лик его в пухе младом; царенья зрелое дело

Распоряжает он, очередно во брани и в тоге[537] —

Как переменчивый ход событий его понуждает —

Гром он оружьям дает и покой — поре безмятежной.

В старости вшед рубежи, седину картина последня

Дарит ему, и виски браздятся морщиною редкой,

⁴⁸⁰ Дней оказуя бег. Далек он от часа кончины,

Смерть не близка, и нить выпрядает Лахесис живу,

Не утомленна сестра, — но Эринния, Судеб сильнее,

Свергнуть владыку грядет до срока. На меди соседней

Трое застыли: с челом прогневленным Пелид и с молящим —

Телеф, Тевтрант — с бездыханным. Мнится, бледнеют ланиты,

Губы, и злато само умирает; в воздух высоко

Прядает кровь, и струей киноварною доски влажнеют.

Прямо над зрелищем сим в начертанье собраны кратком

Мужа судьбина, и сан его царский, и кто погубитель,

⁴⁹⁰ Смерть и причина ее, все по ряду, в таком надписанье:

«Царь Тевтрант, честь мисийских полей, познавший Ахиллов

Меч, кончину приял, праотеческий скиптр защищая».[538]

Гроб владыки когда оплакало, грудь истерзавши,[539]

Верное войско и, вопль возвысив унылый, утихло

С кличем последним: «Прощай»,[540] свои уводит обратно

Рати Пелид, и идет неохотно в приязненных градах

И над союзной землей имущий господствовать Телеф.

Больше, чем мира, он битв и мене покоя, чем ратей,

Ищет; милее ему ополченныя жизни опасность

⁵⁰⁰ В чаянье славы — но люд, царя любезна лишенный,

Одолевает мольбой печальной, да примет защиту

Царства и труд, порученный ему; и сам призывает

Муж Эакид осмотрительный, чтоб водворился на царстве,

Землю браздами взрыхлял, снимал с нее урожаи

И союзны полки утолял присылкою жатвы:

Равную славу им даст победа, когда для сраженья

Дни он подаст, а руки — они.[541] Так молвив, к данаям

Путь ускоряет Ахилл. Но раньше него воротился

Вождь итакийский,[542] глашатай войны, об отверженном мире

⁵¹⁰ Весть принесший. Скорбят и полнятся гневом пеласги,

Алчут войны, об отсрочке крушатся, стыдясь, что Паллады

Листьем пытались врага преклонить. Отпускает уж Ярость

Вольная Марсу бразды, погоняет охочих Беллона,[543]

Жмет нерешительных Марс. Гремит в их стане великий

Вопль, разъяренной души глашатай;[544] хватают оружье;

Звон от оружья встает; умножают трубою и горном

Голку и Эхо они отвечать принуждают их гласу.

К пристаням двинулся бы Пелопов флот илионским,

Не дожидаясь указа вождя, но ночь, подступивши,

⁵²⁰ Медленье им принесла вредоносное; день изнуренный

Клонит Титана ко сну, и лучу утомленну под волны

Уж допускают уйти Атланта курящиесь бреги.

Вышняя, уж середину небес сотрясаючи, коней

Нощескитальных гнала Латония;[545] сном глубочайшим

Разоруженный покой обещал плывущим доступну

Гавань и к хитростям их побуждал. Тут сам для пеласгов

Вождь[546] устроял ночную стезю: под ударом не плещет

Понт, и глас не звенит, и, приказ молчать получивший,

Невозмущенны браздит гребцом безмолвным пучины,

Движась украдкою, челн. Так соратников малою кровью,

Может быть, ты нетрудный стяжать давала, Фортуна,

¹⁰ Грекам триумф, но Навплиев сын,[547] пылающий Марсом,

Замыслов оных стыдясь, воспятил обманам и ковам.

Вышел последним, с тремя десятками стругов, данайских

Стягам вождей он вослед, лихорадкою долгой палимый,

Пред инахидами тем извиняя замешку, что, споной

Скован недуга, пришел к ним так скоро, как в силу вернулся.

Вид его — подтвержденье речам: в тяжелой болезни

Бледность клянется, и лик свидетель, что стоит доверья

Повесть его. Но дух невредимый, никоим страданьем

Не сокрушенный, и плоть выпрямляет бессильну, и жилы

²⁰ Слабые, явного Марса пытать[548] побуждая ахеян.

Тотчас яростью в них укрепляется дерзкою доблесть,

Уж не желая побед лукавством. Каждый о славе

Мыслит своей; кто на дрот издали, кто на меч в поединке,[549]

Кто на стопу и на струг, кто на колесницу надежен,

Имя стяжать уповая себе, и свидетеля жаждет

К бою готовая длань, зане благородному делу

Стыдно во тьме погребенному быть. Так Марсова младость,

В новой отваге своей пребывая, снести не умеет

Долгую дрему и ночь в упражненьях бодрых проводит;

³⁰ В легкий сон не клонясь, друг в друге пыл оживляют

Поочередно. Одни упражняют мышцы на битву

И убыстряют шаг; иные борцов восприемлют

Вид; облекается часть медяною ризой, до самых

Стоп укрывающей их. Наконец, получив повеленье,

Все воружаются: шлем на главе, на персях эгида,[550]

Меч на боку, колчан за плечами, дубины в десницах.

Все, ополчившися, кличут зарю, не терпя дожидаться

Мешкотна света: ночь попрекают, потраченну праздно,

И утехи одра, о Тифон, твоего — ибо медлит

⁴⁰ В хладных объятьях любви бесплодной предвестница Феба.

Мнится, мужей преуспели мольбы:[551] звездоносную сферу

Дух сильнейший вращать предприял, и, досель небывалым

Ладом смятенный слух поражая, порыв уже новый

Фебов ускорил приход. Почуяли мужи пеласги,[552]

Чует и сам предводитель вождей Атрид аргивянин,

Что приближается день. Корабли в строю сочетая,

Челны короткие, чьи паруса невелики, в средине

Он заключил — а ладьи башненосные, мощные в море,

Ратовать алчные, он во главу помещает удара.

⁵⁰ Так как, однако же, страх, похититель отваги, смущенный

Воинов сонм взволновал и внушила им Марсова близость

Трепет, владыка к ним речь обращает, чтоб гнев воскресить в них,

Дух утвердить, надежду упрочить, умножить отвагу:

«Нужды, о мститель-данай, мне нет сплетать увещанья,

Долги мольбы громоздить, коль сама себя распаляет

Доблесть; однако боязнь заграждает у трепетных уши,

Медленный ум их не внемлет мольбам. И — чтобы не слишком

Долго о горьких вещах вспоминать — причиною брани —

Общее дело: тут всем нам обида, не только женатых

⁶⁰ Буря палит.[553] Умолчу о простительной дерзости гостя,

Дел разбойника я непорочных, божеств оскорбленных

Плачем своим не почту: довлеет нашему гневу

Лаомедонтов мир суровый.[554] Это ли милость,

Это ли верность царей знаменитая? Грубость прямая

Варваров, о беспримерная, ввек не являвшаясь людям

Дикость![555] Нагого песка пристанище кто отказать бы

Мог несчастным, кого супротивная Сцилла, тесноты

Скал[556] и Фетиды бурун преследовал гостеприимной?

«Но там были Пелей, Теламон, Громовержцем рожденный

⁷⁰ Амфитриониад и те, кого праотцами

Греция рада считать» — но не мене был дерзок кощунный

Варварский люд, и богов, и отрасль богов презирая.

Благодаренье богам! Тиринфий, не медлящий в гневе,

Вышних отмстив и себя, на брань в сопутстве немногих

Вышел, премог, ушел.[557] «Но ныне без Геркулеса

Брань предстоит». Но и прежний враг не ведал Ахилла!

Если ж кто знает в себе благородный дух и дерзанье

В битве стязаться — того не терпи, чтоб славней кто явился;

Равных стыдися иметь![558] Теперь же, знатная юность,

⁸⁰ Мчися с отмстительною сквозь жалких враждебников сталью,

Мчися! Богами клянусь — без Марса триумфом нетрудным,

Праздным гнушаюсь. Что доблести в нем высокой, оружью

Бранному? Все к нам хребет повернут, а грудь — ни единый.

Нам ли довольно того, о мужи, что царь вероломный

Кару приял? Умерщвлен противник неумолимый,

Гость нечестивый живет доселе — оный свирепей,

Этот сквернее. Пусть меч и сулицу не отлагает

Всяк, кто меж наших земель сношение, неповрежденный

Брак сохранить, вкушать незапятнанный сон без опаски

⁹⁰ Хочет. Еще ль мне рещи? В самом свершении воля

Повод находит себе. Так в путь[559] со свободным порывом,

В путь, о вожди! Пусть ни крепости вас не препнут, ни оружье;

Тех, кого с трижды пятью сокрушил челнами Тиринфий,

Вы раздробите толпой несметной!» Он кончил; всходящий

День изгнанная ночь отверзает; гонит поспешно

Солнце упряжку свою, имущую зреть, как коварный

Рухнет Пергам, и вольно им течь браздам не дающим

Кони не рады, и молят стремительней сферу вращаться.

Дивно сбылося! заря поспешает, сумрак не зрится,

¹⁰⁰ И Светоносца огонь колесом предваряется Солнца.[560]

Чтобы знаменьем свет укрепил веселый ахеян,

Ни багрянец зари, ни восточная бледность Титана

Не помрачила, но так выступает он в чистом сиянье,

Как в безоблачный день, когда оскуделые тени

Сходятся в конус:[561] с таким Отец отправляется ликом

Ясну стезю совершать. Дивится ахейская младость,

Вождь же им вновь: «Мы в длани и дроте откажем ли вышним,

О инахиды? Се бог[562] призывает; бурных, ликуя,

Солнце коней понукает; Нептун разгладил лазури

¹¹⁰ Торные. Верую я, что, силы нам умножая,

Лаомедонтову рать сокрушить призывают нас боги.

Медлим, однако». Взгремели данаи; отгрянул их буйный

Клич от залива всего. Не так средь зимнего свищет

Листвия Австр, с раскатом не столь оглушительным вешни

Молнии в горы разят, низвергаясь, ни в скалы — потоки.

Вот илионския страж Тритониды, Астур,[563] заслышал,

Что подплывают челны;[564] пустившися скоро, по граду

Реет, не зная, какою стезей, возглашая: «К оружью!»,

Вновь вопия: «К оружью! доколь коснить вам, о мужи?

¹²⁰ Враг здесь — море я зрел, покрытое стругами; ныне

Брег уж за ними». Чернь причитать начинает, поверив;

Дети, прильнув к матерям, состязаются с ними в рыданье,

В воплях, стеня, как они, и общий шум умножают.

Гектор, узнав, что со всей прибыла Европа армадой,

Страх немалый познал, но вскоре, вернувшися в разум,

С духом сбирается он и за то себя порицает,

Что, чужестранцев боязнью колеблема, пылкая доблесть

В бегство дерзнула.[565] Схватил оружие он и, дружины

Не дожидаясь, един, проторгая двери, единый

¹³⁰ Вылетел.[566] Вслед выпрядают за ним и тянутся одаль

Тесной фригийцы толпой. Шестью извергают вратами

Стены свой град, но едва находят текущие волны

Тесный путь для тысяч бойцов. У второго прохода

Алчет поле занять Троил; им равен и третий,

Жаркий душой Александр; остальные с пылкостью той же,

Но или крепостью ног, иль жаром скромней колесничным.

Первым аргивян узрев, которы, стязаяся в гребле,

Близятся к брегу: «Куда стремитеся? — Гектор вещает: —

Стойте, Тантала сыны! средь волн мы сойдемся, у коих

¹⁴⁰ Есть защита своя». Так молвив, бурно дышащих

Коней в буруны он шлет и ближайшую прочих, грозливу,

Он Филакида ладью, сотрясши копье, прободает,

Лика[567] пронзив, при правиле стоявшего, и посмеваясь

Горько: «Иди по зыбям спокоен — ни морем, ни Эвром

Не потрясешься, сосну незыбной управишь десницей,

Коль за фасидскою шерстью пойдешь». Смутились ахейцы;

Дух воскрес фригиян. Поражаются шумом созвездья

Разноголосым, но, молвью гнушаяся греческой, Эхо

Варварское неоконченну речь разбивает в злой рокот.

¹⁵⁰ Быстро узрев Исифид[568] оставшеесь праздным кормило,

Сам хватает его и, всею силой налегши,

Правит ладью: та летит и прибрежны пески сокрушает,

Словно во гневе, и шлет, в сухом раздробившись притоне,

Сонм гемонийцев на брань. Захвативши клятвопреступный

Брег и первым поправ стопою пески ненавистны,

Молвит Протесилай: «Вот нам предлежаща дорога,

Други! Ида, желанная нам, не вся под фригийцем:

Общи разделим поля». Так молвив, мечам он навстречу

Мчится и там, где полк наступает плотнее, жестокий

¹⁶⁰ Путь он насильем торит. Троих он с индийского брега,

Пять арабов и седмь набатейского рода питомцев

Дланью победной истнил. Ему во сретенье Форбант[569]

Грудь обратил и шел, неистов, копьем изготовясь,

Но Исифид свирепый, врагу обрубив ратовище,

Сталь преломил, и, кольчугу пронзив, шелом раздробивши,

Перси рассекши ему, вогнал копие во утробу.

Подле прибойной волны Оронт халдеянин[570] ставши,

Мыслил отгнать корабли и руку вознес для удара:

Зыбок песок под стопой, и розмах праздный приемлет,

¹⁷⁰ Рухнувшего погрузив, Фетида; полк инахидов

Сверху насел на него; испугавшись, он дланьми вращает

И средь бурунов плывет; то выникнет где над волною,

То исчезает глава в пучине: с боязнью пременной

Надолго кануть он вглубь и под копьями всплыть избегает.

Отяжелев, наконец испытует он темные хляби,

Впадшися меж кораблей, и челом вонзается в якорь.[571]

Жарче троянцы ломят, а противу — аргивян ярливых

Гнев ополчает и стыд: то брег они потеряют,

То ненадежный захватят песок; пьют кровь обоюдну

¹⁸⁰ Волны, но греческа кровь презирает с фригийской смеситься.[572]

Пылкий отвагой безмерной, боясь, что не будет он первым,

Вдруг в отдаленный отряд без всяких спутников вторгся

Бурный муж Исифид. Блуждающий мнит и трепещет

Сонм, что полк с ним идет, что длань не одна там ярится,

Точно сам Марс их теснит. Несясь, за собой он оставил

Воинства оба, горя сокрушить твердыню и презрев

Брошенный бой — но навстречь ему, запыхавшемусь, Гектор

Пламенный встал. «Куда? здесь предел твой», — вещает жестокий,

Меч обнажив: тут пироп[573] был худою защитою шлему;

¹⁹⁰ В персях заселась меча рукоять. Взгремел победитель:

«Кто бы ты ни был, иди, счастливый, всех теней славнее,[574]

Гекторовой умерщвленный рукой!» И вот твой единый,

Лаодамия, падет: забыв о верной любимой,

Ни боязливой мольбы, ни кротких пред ратью наказов

Он не исполнил, и мысль былую о нежной любови

Он отложил при звуке оружья. Но, судеб не зная,

Мужу ушедшему вздох унылая шлет гемонийка,

Чувства лишенны черты обнимает,[575] лобзание воску

Дарит свое и мольбой непреклонным богам докучает.[576]

²⁰⁰ Тщетно! лежит он, своим паденьем коням подъяремным

Ход не дая, и влачит, его не признавши, упряжка.

Зрят пеласги, как он по земле стремглавно вратится:

Поступь им страх окрылил,[577] подстрекая охотные стопы

К бегу, и всем им путь до берега кажется долог,

Медлен поиск челнов. Однако, перуну подобен,

Прядает перед толпой Эакид[578] и, страшно скрежеща:[579]

«Стыд, инахиды! едва зачуяли мы сопостата —

Тотчас и тыл обращаем!» — речет и балку дубову,

Парус на коей простерт, надмеваясь под косвенным ветром,

²¹⁰ Он хватает и вновь: «Никто не следуй за мною:

Двинусь один, одолею один». Тут пускается в бегство

Сонм фригиян, не поле одно, не брег обнажая —

Весь между понтом простор и кремлем лежащий фригийским,

Чистый данаям проход отверзает. Гектор последним

С грозным отходит лицом; негодуя, неспешной стопою

Мерит он поле; и сам теснит уж слабей, отклоняет

В сторону ход Эакид: поскольку равного оба

Зрят в ратоборстве, то медлят они, дерзают, страшатся,

Поочередно врагу меща свирепые взоры.

²²⁰ Тут по открытым полям разливается вольно аргивский

Строй, и место, где стан им разбить, кто стражею станет,

Кто будет пристань держать, Атрид, войны управитель,

Распоряжает. Полки поднимая по трубному зову,

Бой начинает он вновь, и ревностно в поле выходит

Бранолюбивый сонм. Навстречу — так гонит их пылкость —

Не для защиты спешат фригийцы, презревшие помощь,

Кою им башни дают и стены: с врагами охотно

Младость дарданска стязаться идет, раздражить их на сечу

Первой торопится, чтоб на вызов не откликаться.

²³⁰ Близко когда боевой содвинулся строй, оставляя

Малое меж двух войск пространство, — ни изверженьем

Огненным Этна, ни Истм, терзаемый бурей сугубой,[580]

Ни Гиппотад не гремит так во гротах. Воинам храбрость

Множит и ярь воспаляет сей клич; никого не минула

Бурная брани алчба. Возничий — коней подъяремных,

Сами себя подгоняют пешцы. Уж смесились десницы,

Равного каждый взыскует, но часто в сече неравной

Сходятся многи с одним иль один сретается многим,[581]

Гнев угрюмый во всех пылает, с секирой двуострой

²⁴⁰ Бьется меч, и дрот с копием, и стрелы с пращою.

Вот и Менетиад, попеченье второе Хирона,[582]

Радость вторая, душой облеченный в другого Ахилла,

Прянул брани в среду. Стояли трое бок о бок,

Длань воздев на удар: но их упредил дерзновенный,

Бросив коней вперед, Патрокл, умбоном Диарка[583]

Смяв, Ифита мечом, колесницей своей Исифила.

Гектор, в сторону взор обратив, чтоб увидеть дружины,

Гибель фригиян не снес: пускается бурно, перунной

Пикою восколебав, и, конем наскочивши, он навзничь

²⁵⁰ Юношу валит. Еще его члены, сшитые вместе,

Конь звуконогий несет, но, его быстрей, подлетает

К ним Приамид и, упряжь схватив, неистовый, в воздух

Мещет шеломом главу отягченну.[584] Еще не угасший,

Звуки последние глас ее шелестит еле слышно:

«Мститель мой где, Эакид?» Наконец далеко за пределом

Строя падает шлем к Дорилаю.[585] Телом осталым

Завладел Приамид, и, гордясь доспехом и златом,

Шел бы уж прочь — но дерзнувшего стать на пути Мериона[586]

Начал преследовать: «Ты и с оружьем простишься, и с жизнью,

²⁶⁰ Кто бы ты ни был», крича.

Нанес он многие раны,

Но лишь склонился сорвать, ликовствуя, доспех[587] — подлетает

Тотчас Менест,[588] с душой, возмущенною гибелью друга,

Гектору сталью стегно уязвив. Взгремел тот, не ждавший;

Боль, однако, в нем чувств не осилила: глядя на лысти,

Рдяным распещрены, он сомненье питает, его ли,

Тела ль данайского кровь пролилась? С колесницы, свирепый,

Прянув, он пламенников взыскует: врага отогнавши

Огнем, хочет он флот истребить. Но во сретенье идет,

Ринувшись в битву, Аякс,[589] и Гектора в поле открытом

²⁷⁰ Ищет гневным мечом. Смеется Эринния люта,

Родственным чая грехом[590] поживиться; слепую ошибку

Им Благочестье в тревоге являет и, гнев обуздавши,

Напоминает об общих отцах. Оружье и факел

Рады они отложить; разрешают ради лобзаний

Шлемы и шествуют вспять к шатрам, обменявшись щитами.

Тою порой, чтоб погибших погресть соратников, принят

Мир был. Оплакивает Эакид[591] погибшего друга,

Над Исифидом стенут гемонийцы, родной над тобою

Крит, Мерион, и все над своими. Уж лето второе

²⁸⁰ Их перемирью прошло, когда в утвержденном отишье

Новый раздор возмущать начинает владык инахийских,

Власти сомнительный верх сотрясать. Ибо Зависть, чужое

Право стесняющая, и Алчность, товарищам славы

Не уступающая никакой, гнетут и неволят

Дух Навплиада. Пеняет он, что под слепыми браздами

Зыбится власть, что невмочь неуменью Плисфенову[592] сладить

С многообразьем забот, что ведется война слабодушно,

Что иной нужен ратникам вождь. Укоризны сплетая,

Он намекнет на заслуги свои: оружие, сборы,

²⁹⁰ Стража, верность, совет. С таким беспокойством он власти

Ищет. Сколь тот слепотствует, кому в господстве едина

Слава! бесчисленные с властительством пагубы придут.[593]

Мнений различных встает состязанье: вечно любезна

Тем новизна, и они вопиют, что пресытились прежне

Иго носить, — но другим пременять известное трудно,

Долго к новым властям привыкать; и вожди не находят

Твердых решений. Мечи возвращаются; мир похоронен;

Вновь оружье в руках, отвсюду сходятся стяги,

Мужей сшибает Беллона. Отсель Троил дерзновенный,

³⁰⁰ Гектор перунный[594] и с ним Эней, внушающий ужас

В брани, противу же них — Громовержцу опасная отрасль,

Муж Эакид, Атрея сыны, Калидона питомец[595]

Ревностный гнев изощряют. Так Австр во сретенье Аркту

Реет, против Зефира так Эвр, так Эол ополчает

Зимние рати, перун этнейский одолевая.

Гектор троих испроверг единым Марсом: Боэта[596]

Камнем, мечным клинком — Архилоха, Протенора — дротом.

Сила вождей, возмутясь, против одного съединилась:[597]

Сулицей все одного теснят и мечом донимают:

³¹⁰ Все громоздят, что Марсова опытность даст иль искусство

Мулькибера ненасытным судьбам: бросок ли иберска

Пращника, парфский ли ков иль дакское дротов метанье —

Он же, подобно навершью скалистому, средь сикулийских

Бурь возносящемусь,[598] стал, опершись на незыбные стопы,

И нападающих жмет, и тщетному гневу смеется.

В части поля другой на Париса, фригиян зовуща

В битву, грядет Менелай, его короткою речью[599]

Так понося: «О гость, узнаешь меня? вспомни впоследок,

Лары спартанские как ты почтил![600] я здесь за ответным

³²⁰ Гостеприимством: воздай в свой черед! в Пергам поведи мя,

Если в дому твоем есть, что похитить! Что же ты медлишь?

Длань подними! Иль готовишь хребет?» Кидонийцев искусству[601]

Вверясь, сумел по челу государя стрелой[602] итурейской

Тот прочертить, прибавляя: «Иди ж, уступаю я просьбам:

Видеть Елену хотящий, иди!»[603] Все боле впадает

В гнев Плисфенид: не так ревет о похищенных чадах

Тигр гирканский[604] иль скифский вепрь или лев мавританский.

Общником в гневе Аякс к нему подходит локрийский

И ободряет вождя: скорей, чем Юпитеров пламень,[605]

³³⁰ Вражью они рассевают толпу и реют средь мечных

Лезвий.[606] Коням, хотящим скакать, Менелай пресекает

Путь и, за гривы схватясь: «Пойдем, — восклицает, — мы вместе,[607]

Но уж от Трои вдаль!» Он рек — и стоять не хотящим

Коням дал удила. Тут сделался лик Приамидов

Бледен. Явился в сей миг, браздами быстрыми правя,

Гектор, и, выставив щит, его спутник, герой киферийский,[608]

Мужа отбив у врага, отведенного в Трою обратно

Уж возвращает одру и нежным сраженьям вручает.

Славный Парис, так хребет ты вратишь, так бой покидаешь

³⁴⁰ И врагов, о трусливый, твоих? Но Марсов приемлет

Гектор[609] братни полки, и, чужую войну[610] совершая,

Ранит, губит, женет, утомленью чуждые мещет

Жала, всюду могущ, невредим под всяким ударом.

Дротом убит Орхомен,[611] и пикою Схедий, и сталью

Мечной Эльпенор, Дорий копьем, Поликсен же стрелою,

К сим он камнем причел Паламена, Эпистрофа осью

Смял колесничной: одна семерых рука истребила.

Флегию бок прободал[612] Амфимах, но, полон боязни

Сам на удар налететь, пускается прочь победитель.

³⁵⁰ Взором и верной стрелой беглеца провожая, уметил

Жалом Эней и шепчет: «Умрешь» в пронзенное ухо.

И Эакид негодующею десницей Филея

И Ипполита[613] скосил; Евфем от пагубы той же

И Астерий падет; и тебя, о Ксантипп, сочетает

В смерти с Менестом Тидид; так бранная гибель чредится

С той и другой стороны, равновесье потерь наблюдая.

Сонм поредел аргивян под жестоким железом, и шире

Ратники стали в строю; товарищей уж принимался

Сонм осталый искать,[614] когда в надлежащу годину,

³⁶⁰ Властно взгремев, своим Агамемнон дружинам сломленным

Шлет укоризну, увет, приказ и всех объезжает,

Высясь на скакуне эбалийском,[615] и будущу вскоре

Помощь сулит, зане ополчить мисийски дружины

Телеф и полны суда данаям послать не промедлит.

Бурную жесточь они обновляют без промедленья,

Сече предавшися вновь; уж искать, кого бы уметить,

Мнится им долго; всякая длань, против сопостата

Воспламенясь,[616] не ярится впустую. Марсову радость

Страшную, диких его забав кипенье повсюду

³⁷⁰ Мог бы ты зреть. На лицо у того исторженный стекает

Светоч ланит,[617] у сего язык, подбрадье и ноздри,

Отсечены, безобразный оскал раскрывают; те уха,

Рук те лишились, плечо там качается. Часть их утробу

В пястях, выпадшую, несет, а часть, с рассеченной

Жилой коленной, падет, от врага еще силясь отбиться.

Щедрой тут крови топь из голов, а там громоздятся

Грудой обрубки осталые тел, колесницам препона.

Сам, ни снегами зимы, ни вешним не вскормленный градом,

Ни росящей дугой Тавмантиды,[618] поток симоисский

³⁸⁰ Взросшим дивится струям и, обильную кровь увлекая,

Преображенный, идет он к морю. Несущиесь трупы

Ужас Тритону и бледной Фетиде[619] внушают: она же

Всех осмотрела, над каждым склонясь, сто тысяч вращая,

И, столько раз не найдя, обретенным считает Ахилла.

Запада Фебов блеск уж достиг, и светила в омытом

Воздухе, где сиянию их удивлялися тени,

Звездный день в свой черед начертали; вожди Арголиды

Созваны были совет держать. Улисс, провожденный

Пылким Тидидом, шел представить Приаму желанья

³⁹⁰ Сонма вождей и народны мольбы; инахийски оружья

Зрит издалека Долон и мнит в том коварство.[620] Со стражи

Прянув проворно своей, он вещает: «Куда вы спешите?

Стойте противу, мужи! Несете вы мир иль оружье?»[621]

Те же, посольство свое оказав Палладиным древом,[622]

Просят пустить. Вот царь допустил их, изложено дело;

Вспять уж идут они. Сочетаются длани, и на три

Года застыла война. Но Марсов Гектор порочит

Оный завет и длительный мир: он мнит, изнуренны

Мощь свою обновят в толь долгий срок инахиды.

⁴⁰⁰ Отдых от браней принес иные для всех попеченья:

Кто при стенах, кто во стане, и те и другие — при гробах

Бодрствуют. Лишь от земли изникнул третьего лета

Цвет, к опасностям бурным уже непривычного поля

Прядают станов вожди обоих. Вращает свирепый

Лезвие[623] Гектор; дает ему дух необорный Фортуна,

Дни созерцая последни его, и пышную гибель

Знатными подвигами озаряет. К вождю подступает

С тыла Филиб, Антиф пред очами,[624] и каждый в деснице

Ясень колеблет; следят они Гектора: но, отклонивши

⁴¹⁰ Косвенный пики удар, так обоих он их встречает,

Что уж один по глазам, другой же горюет по мозгу.

Жмет Эакид Евфорба,[625] меж тем как тот, отступая,

Тщится копейный удар отражать упорной десницей,

В гущу людскую бежит и опрометью Ликаона,

Друга, сшибает: а вслед победитель — падшие груди

Он пронизал и низверг соратные к Тартару маны.

Средь ратоборства Троил, идейску схвативший дубину,

В розмах один седмерых истребить успел мирмидонян;

И других еще седмь, когда б их тут седмь оказалось,[626]

⁴²⁰ Он повалил бы ярясь; против самого он Ахилла

Длань пылал вознести. Но от сотен тысяч упадших,

Столь несходных смертей и столь различных стенаний

Феб восскорбел: торопливую он погружает упряжку,

Полон тоски, и страшит незапными рати звездами.

Нощь была;[627] объяв изнуренного длительным Марсом

Мужа, легла на одре Андромаха; когда ж о тружденьях

Ратных спросила, чье племя сильней, как царей нарицают,

Вид их каков, свершили что там Дарданиды и сам он

Славного, страх он терпел ли в бою, — утомленная, подле

⁴³⁰ Мужа покоится; вот уж туман ушел первосонья

И, очистившись, сон глубокий в образах истых

Ужас представил ей: лавр близ их чертога вздымался,[628]

Тайные лары увив: его-то секира враждебна

Подле корня ссекла, и росящие кровию ветви[629]

На супружеский одр падут. Еще нагоняет

Чудищей сон: то на ложе она лежит распростершись,

Без супруга; то зрит, как зияние уст обнаженных

Кровию грудь ей сквернит. Наконец, недужная, дрему

Рвет и ужасны она подъемлет вопли: «О Гектор,

⁴⁴⁰ Гектор, где ты?»[630] — и, рукой боязливою стлань вопрошая,

Вновь воздыхает: «Ты здесь ли, мой милый?» Унять ее страхи

Силится он и исподволь сон ее косный развеять.

То безоглядно она доверяется сну, то откажет

В вере; и мужа потерянным мня, обнятого ею,

Истинного страшится всего[631] и, открыться не смея,

Все ж воспретить ему тщится войну. Но он, увещаньем

Женским не тронувшись, все предчувствия робкого пола

Презрел и, не терпя, что еще он не в битве, он пылко

Требует коней. Обезумев, она возвышает в тревоге

⁴⁵⁰ Глас, удержать его средства ища; выходит и входит,[632]

Полна сомнений; дитя, изумленное матерним плачем,

Астианакта, влачит на порог, отцу воспящая

Путь. Однако шишак он надел, в колеснице высокой

Сел, и пророчественно гласит Андромаха Приаму:

«Гибнем, увы! помоги же, отец!» По веленью владыки

Терпит отсрочку он, покамест Мемнон управляет

Рати. Но все же пока под шеломом фригийским не зрится

Гектор, в данаях и дух, и уверенность крепче взрастает,

Крепче во брани рука и дерзость крепче, и в поле

⁴⁶⁰ Смело они выносят стопы, и Пергам уже близко,

И фригийцы бегут. Вопиют тут матери, старцы,

Коим красно и горько со стен градских на оружье

Зреть, и жалким они стенанием град сотрясают.

На Андромаху очей обращая молнии, Гектор:

«Что ж, опять воспретишь?» вещает и коней стрекалом

Гонит. С осской не так стремнины прядает Маворс,

Ужас оружничим взявши[633] с собой, мечом чтоб гелонов,

Гетов серпом или копием ничтожить фракиян.

Только он, ясенный дрот подхвативший к сраженью, вождями

⁴⁷⁰ Узнан был, тотчас они обращают хребет — на попятный

Путь им советует страх, сей стражник жизни: но дикий

Гектор бегущую грудь предваряет, стремительно мчася,[634]

Презря свой гнев на хребты изливать, и пикой огромной

Идоменея крушит. Такая ж Леонтия[635] валит

Гибель; бегущий Стелен и Ифид, недвижимо ставший,

Неотвратимую смерть в курящейся ране приемлют.

Гекторово лезвеё Полибет почуял последним,

В горло ему глубоко погрузившеесь; длань роковая,

Силой сугубой полна от помощной Фортуны, пронзила

⁴⁸⁰ Перси и латы: при трупе, разваленном наполы, только

Щит невредим остался лежать. Когда ж победитель

Взять его захотел и на шуйцу себе, горделивый,

Бремя аргивской Юноны воздел,[636] та вскипела жестоко,

Марса сильней своего и перунов Юпитера — склонен

Пол ее к гневу, и скорбь старинна язвит.[637] Воздвигает

Тут Эакида она; он с мужем не мнил толь великим

В битве верстаться; однако ж его, не хотящего, нудит

К бою Юнона, стрекает Паллада, и вместе, с мольбами,

Та отвагу дает, эта гнев, и мощь ему обе.

⁴⁹⁰ Ближе когда сошлися они — уповая на крепость,

Поданную от богинь, клинок обнажает[638] перунный

Муж Эакид, и полки, трепеща, пред ним раздаются,

Царская битва сама добровольно отходит, чтоб поле

Вольное им открыть. С обеих сторон тут свирепый

Клич, с обеих боязнь; вожделеют узреть их яризну

И страшатся узреть. Сшибаются, огнь рассевая,

Мнится, молнии две. Соступается Гектор с Ахиллом,

Ясенный брус[639] колебля; летит его дрот, слишком низкой

Дланию послан, увы! и, тлетворным делам не пособник,

⁵⁰⁰ Вражье стегно разит. Возрастает гнев от позора:

Тщетную длань он и срам бы напрасного дрота очистил,

Меч истягнувши, но тут, от ранения гневом палимый,

Взмахивает мечом Эакид, своей и бессмертных

Силою мужа[640] во прах повергая. С трудом его Марсов

Дух хладеющие, негодуя, члены бросает.[641]

Тотчас фригиян толпа смятенная в жалкое валит

Бегство. Но гонит Ахилл трепещущих, яростью полнясь,

Мощной неистовствуя десницей, и тысячи воев

Подле самых ворот избивает. Витязь Тифонов,[642]

⁵¹⁰ Грудью наискось став, отвративши спину, воздвигся

Против Ахилла: удар нанеся — удар он приемлет.

Позднюю битву едва разнимают мраки ночные.

Смертный жребий, увы! на нити кружится сколь тонкой![643]

Прочного нет у людей.[644] Прелестной Фортуны даренья —

Козни, я мню, не дары, и бояться будешь ты присно,

Точно как гула Сирен, что под ясным окажется солнцем

Туча, под смехом плач, под медом таится отрава.[645]

Случай падет на именье твое; на красу твою — старость;

Силы твои — недуг, а славное имя изгладит

⁵²⁰ Будущий день;[646] и в дареньях судьбы не сыскать постоянства.

Бурь сих среди и сам человек, полагаясь на скудну

Мощь, или вянет при смерти своей, иль сохнет по смерти;

Если ж не это, ни то, так в днях последних обманет

Смертная Атропос, жизнь сжиная в средние лета.

Пала надежда, увы! фригиян едина, Маворсов

Гектор[647] пал; если б вечны ему даровала природа

Члены, свой пламень метать ему добровольно Юпитер

Препоручил бы, вкушать намеренный праздность. Однако

Чуяли Парки, герой их властию пренебрегает,

⁵³⁰ Чуяли — и, сочетав десницы, порвали зеленой

Младости только взраставшую нить, чтоб, стража сгубивши,

Без помехи они испровергнуть могли бы фригиян.

Равен отвагой, возрос, соревнуяся с Гектором в гневе,

Третий наш Генрих,[648] кого на царстве видеть британец

Больший, норманн — на герцогстве, франк — на своем воспитанье

Рад был; и Марсов род, нашед себе в брани владыку,

Не оспорил Беллоны за ним и Паллады за нами.[649]

Медленнее скорбящие стяги рассеянных ратей

Троя движет. Росят щиты,[650] и шлемные гребни

Скорбь тяжелит, и стон непрестанный тесное злато[651]

Рвет, и оружие их гнетет. Нет веселья их сонмам,

Нет им утехи. Их стяги, уж мене чреватые ветром,

Мнимая жизнь покидает: упасть обреченные с косным

Веянием, преклоняют они дремотных драконов.[652]

И звонконог уж теперь оказанье кичливого духа,

Гневное ржание не издает, и, прах воздымая,

¹⁰ Не умножает следа, повернувшися в бурном полете, —

Смутный износит он глас, копыто все погружает

В почву, наездника он подчиняет себе, и, возницу

Возненавидев, от гнета узды отвращает он выю.

Горна визгливым в ответ стенаньям приказы визгливы

Шлет труба, и шум никакой не звучит без унынья.

Так на противны полки влекутся под властью Мемнона

Скорбны фригийцы — хотят они вспять и себе запрещают;

Гектор, грядущий на бой, всё мнится им за спиною.

Точно когда гиблейски цари[653] на медвяну опасность

²⁰ Двинуться знак подают, коль тот иль другой самовластец

Гибнет, гудящий полк подъемлет вдовые пени,

Наскоро выбрав в замену вождя, боязливым колеблет

Жалом и снова течет с бессильною челюстью к битве.

Вот уж аргивски дружины,[654] счастливым гордяся оружьем,

Двинулись: дух возвысился в них, и быстрой победы

Чают они, коль Гектор убит. Направляет отряды

Вождь Навплиад,[655] чьи свершились желанья; заботы ужасны

Он восприемлет, и сан жестокий несчастному сладок.

Царски символы Атрид слагает, по собственной воле

³⁰ Власть совлекает с себя; сюда не пришел он, вещает,

С правом вождя; довлеет ему, чтоб, любому владыке

Вверившись, рать разорила Пергам и вернулась победно:

«Важности нет, кто, где и когда, но как и что будет

Сделано.[656] Долго дела пребудут; прейдет их виновник».

К сим прибавляет, что власть он ценнейшую держит в Микенах,

Неколебимо он дома царит.[657] Не столь он отличий

Жаждет высоких, чтоб с сердцем ему хотелось усталым

Бдеть под луною, полки направлять под тягостным солнцем.

Марсов один Эакид сию охуждает премену

⁴⁰ Власти. Но Паламед, гордяся Марсом стяжанным,[658]

В славе горит победить и свое заслужить верховенство.

Сходятся снова полки; с обеих сторон поспешают;

Ширь убывает меж них.[659] Сарпедон увлекает дружины

Соединенны, мечи ликийски, вторгаяся первым

Натиском в толпы врага. Подобно как стяги Гигантов[660]

На высотах Бриарей сторукий вздевая Флегрейских,

Огням Юпитера тщетным смеялся, Дианиным дротам,

Марсовым коням, Фебовым тулам, Палладиным змеям —

Так воздвигся герой и, отцом Юпитером гордый,[661]

⁵⁰ Сшедшиеся знамена богов и аргивску Юнону

Презрел, свирепый. Где он на врагов бродящих ни мчится,

Многие тысячи длань низвергает, по тысячам многим

Ось проезжает его. Перун там свирепствует отчий,

Мнится, и гром, хоть слабейший, летит от упряжки гремучей.

Гобий несчастный падет; его не удачливей, гибнет

И Триптолом,[662] и привычный зверей поражать ратовищем

Кормант менальский. Перс погибает четвертым, за стольких

Мертвых отмстивший, зане Сарпедонову шуйцу, пославши

Дрот, он пронзил: и тот наконец, с трудом отраженный,

⁶⁰ Путь обратный творит; лицо свое вспять обративши,

Всё замедляется он на стезе и вновь повернуться

Жаждет; что силы в нем нет, негодует и встречных сшибает;

Взор уж тмится его, и кровь непрестанно точится,

Мощь покидает того, кто быть победителем мыслит.

Но поспешают меж тем доставить мисийскую жатву

Демофоонт, Загамант, и тебя, Тесеид, попеченье

Оное третьим зовет.[663] Притупила данайскую ярость

В бранолюбивом зерне, в вине бестрепетном[664] нужда;

Гладом снедается мощь. Перемирие брань усыпляет;

⁷⁰ На год меж ними союз утвержден. Для полчищ обоих

Оба открылися стана; узреть гражданину возможно

Гречески струги, врагу — присетить фригийски пенаты.

Чуждые входы пока и чуждые стены чредою

Все обходят — святой провождаемы дщерей станицей,[665]

Гекторов дух[666] умирить Тимбрейских ворот при пороге

Идут родители. Прах годовалый, тень неспокойна

Яств утешительных ждет для себя, торжественных плачей,

Гроба печальных честей. Стоит, власы распустивши,

Жен илионских чреда: о муже, о сыне, о брате

⁸⁰ То совокупно скорбят, то каждая плачет особно.

Лик у иных то горячкой знобит, то, блеск схоронивши,

Видится бледен: одна цветет красой Поликсена

Неповрежденною: мгла ее дум на чело не дерзает.

Видит ее и горит Кипридиным иглистым златом[667]

Раненный муж Эакид, и незапною дышит он страстью.[668]

Как величавый лад песнопений[669] красных, излитых

В стопах спондея, нежные чувства крепит, так желанье

Новое, обречено на недвижность, пламень подобный

Пьет и Ахилла мягчит, к одрам устремленного брачным.

⁹⁰ Он, об оружье забыв, не заботится уж о сраженьях,

Хочет обратно идти, уводя отечески рати,

Войско всё разорить, лишь бы царственную уступили

Деву ему, одра причастницу, цену ухода.

В сем наставленье дает он фригийцу Сергесту,[670] кто близко

Тайны царские знал, и мир ему обещает

Скорый, и договор, грядущий Марсу на смену,

Коль мирмидоняне, вняв его слову, домой обратятся.

Выслушал это Приам; Сергест вернулся. Ахиллу

Мир любезен и бой неполезен,[671] с отказом любовный

¹⁰⁰ Пыл в нем растет. Условлено: коль ратоборство престанет,

Муж, девицу прияв, отыдет в отечески земли.

Тотчас к общему он всех зовет возвращению, тщетность

Тяжких оплакивает предприятий, несправедливым

Мнит, что ради одра одного на женскую битву[672]

Сочетавались вожди, и, урон возмещая спартанский,

И народ и цари снедаются долгой войною.

Отдых любезен толпе, и Марсова ярь, уж слабее

Тлея, совету сему вняла: готовит на завтра

Каждый ладью для себя. Но Парки, свой час улучивши,

¹¹⁰ Струги с зерном пригоняют, что в дар отправил ахейцам

Телеф, однако в душе негодуя, что идут иные

Стяги, иные вожди и что отстранен Агамемнон.

Только достигли суда до пристани, новым волненьем

Ожесточились полки и вновь к мечам устремились.

Звездоскитального уж провела[673] по условленным метам

Феба, отмерив трудов дважды шесть,[674] круговерть годовая,

И соступились полки. Один не выходит на сечу

Муж Эакид; один не сражается, ропща, что брани —

Спона желаньям его. Других Навплиад понуждает

¹²⁰ Биться и — счастливый знак для сопутных ему ратоборцев —

На Деифоба напал он натиском первым: метнувши

Дрот, ему оба виска прободал, кончину вторую[675]

Дав фригийску царю оплакать. Во сретенье зыблет

Пику ему Сарпедон: всю силу, сколько осталой

Кровью ему для сраженья дано, в удар он влагает,

Щедрый врагу досаждать; и судьбы союзная сила

Не отступила: он щит пронзает, лезвием, падшим

Наискось, левый бок окровавив врагу. Но счастливей

Меч Навплиадов: руке повинуяся, лучше разящей,

¹³⁰ Гневному небу на скорбь низвергает он Сарпедона.

Всторжествовавши, он много других кичливее:[676] «Вот уж,

Вот, — повторяет, — каких в деснице победной ничтожит

Меч мой гигантов! Такой свидетельство даст ли отваги

Флегра Юпитеру,[677] Минос Тесею, Алкиду Ливиец?

Вождь данаев таков!..» Едва он молвил — докончить

Эту не должно ему похвальбу — вот пернатая входит

В горло со свистом ему: Парис пустил ее в воздух,

Лучше ассирских стрелец, с гелонами мощный равняться.[678]

Вождь падет, и его кичливая слава, стенаний

¹⁴⁰ Скудный стяжавшая плод,[679] погибает; все поражают

Падшего, копья смесив.[680] По кончине властителя толпы

Уж над собой не властны; убит воевода, и доблесть

Дряхлая вянет в полках, и мнится, само потеряло

Силу оружье.[681] Так, если порвутся бразды и возничий

Рухнет — мятутся тогда скакуны, ослабелою властью

Изумлены глубоко, и, обретши внезапную вольность,

Словно страшна она им — неверным скоком по темной

Реют стезе: сим чином вершат свой побег, сей чредою

Греки рассыпались.[682] Уж далеки от стана, от брега,

¹⁵⁰ Давят друг друга они; страшится стать первый последним,

Сделаться ближе к врагу. Обнажив свою грудь, защищают

Спину себе, ополчась для бегства, однако оплота

Копья, суда, частокол доставить им не способны:

Враг зажигает, разит, истребляет светочем струги,

Пикой твердыни, мечом мужей. Резня разгласилась;

Битвой Ахилл небрежет, но пред тьмою дротов и огней[683]

Стал второй Эакид:[684] уже изнуренный, трудится

Он под охраной щита. Впоследок сжалившись,[685] бурный

Понт подняла высоко Фетида, чтобы, сретая

¹⁶⁰ Шествие Феба, лучи неспешные спрятать в пучине.

Тени лишь новый день рассеял, повсюду на мщенье

Вои встают, хватая копье, прислоненное к ложу

Вооруженному; часть, главу на щит преклонивши,

Не отлагала меча рукоять увлажненну, ни шлемну

Сень,[686] но сон и среди оружья сходил дерзновенный.

Будит фригиян труба-наставница, греков — цевница

И глашатай раздора, рожок;[687] но рьяная доблесть

Предвосхищает призыв. С обеих сторон ратоборство

Ярое крепнет:[688] жмут, отступают, грозят и страшатся,

¹⁷⁰ И своей чередой Фортуна то кратки триумфы,

То обоим дает недолгие бегства народам.

Конник высокий пешцов теснит, клонясь для удара, —

Те же, чтоб ранить его, воздевают низкие длани.

Шел, клинок поднимая, Абант, готовый Мелампа

В прах с колесницы простерть: звонконогие, кажется, чуют

Бедствие кони его: на дыбы, свирепые, взвившись,

Топчут врага, обступив, и, сваливши его, отступают.

Радуясь делу сему, Меламп, надежный на помощь

Коней, летит по толпам мужей, по лицам, кипучий,

¹⁸⁰ На горделивой оси[689] и праздной гнушается почвой,

Плоть стремяся давить. Наконец, Анксура диктейца[690]

Пикой сраженный, падет и корчится: топчут свои же

Кони его;[691] запрокинутым ртом кричащего тщетно:

«О, пощадите!» крушат бессердечно глухие колеса.

Равная брань для вождей, никому не сулящая пальмы,

Зыбилась долго, пока Троил не вторгся во вражьи

Толпы; страшные с ним принеслися стяги победы:

Сходен с Пеллейцем он был, с калидонским изгнанником сходен,[692]

Молнийну длань имевшим, — один из них древле, другой же

¹⁹⁰ Позже, но сей превзошел обоих, обоих он крепче

И — скреплю похвалу — даже Гектора он превосходней.

Вспять изумленны идут данаи; трепещут от тяжкой

Бури сердца их, досель спокойные; им, пораженным,

Мнится, что Гектор воскрес во множестве: пламень Троилов

Братнюю так обновляет резню. Победной десницы

Славу почувствовать — боль, но видеть ее — упоенье.

Нисова издали он Алкеста, Ида — вплотную,

Дротом — того, сего же — мечом сжинает. Не стыдна

Смерть от такого врага;[693] как будто стязаясь в кончине,

²⁰⁰ Рады иные на дрот налететь и смертью гордятся.

В путь Итакиец, Тидид и Нестор пошли, чтоб Ахилла

Им преклонить — тебя, о Троил, он достоин единый —

Но бесплодны мольбы. Решение твердо покинуть

Брань у вождя; просящим, являющим доводы сильны,

Он возражает, в войне находя лишь бесчестья причину,

Нагроможденье потерь, никаких прибытков победе.

К миру вожди, согласясь, призывают — но тот им препоной,

Кто о браке скорбит;[694] препоной Эринния также,

Парка упрямая[695] им препоной, и, рока сильнейший,

²¹⁰ Брань данаям несет богов испытующий Калхант.

Без промедленья, с вождем Агамемноном в бой эбалиды

Бросились радостно. Мчит им навстречу столь же проворно

Бурно дышащих коней Приамид; седоком благородным

Гордая, в воздух свою колею колесница подъемлет,

Редко касаясь земли; змея Триптолемова,[696] птица

Реет Венерина, барс Лиэев много неспешней.

Прахом взрастают поля; похороненный пыльною тучей

Мгла заткала свет; не дано различить сопостата

Гражданам, небо пока прозрачное им не вернули

²²⁰ Копья и бранны поля не осели в ливнях кровавых.

Алкидамант распростер Левконта-тевкра, огромный

Издали дрот устремив; за броском он двинулся следом,

Мысля жало извлечь, да, копьем похваляясь кровавым,

Шествует он, как ахеянам друг иль фригиянам ужас

Славим, однако, пращой камневержной застигнутый, тотчас

Гибнет, к утешенному приобщившись в гибели тевкру.

Дротом метательным тут Еврипила Меналк поражает:

Грянув в власы отсеченны, сквозь левую выгнал глазницу,

Выбитое унеся на копейном навершии око.

²³⁰ Тростью лернейскою[697] Главк туда уметил Ликида,

Плечи с шеею где сопрягаются;[698] входит меж кромкой

Шлемной и щитной стрела, застигая открытое горло;

Влагою напоена Геркулесовой, смертью сугубой

Душу мучит она: там яд ярится, тут язвой

Кровь выходит: пресечь они соревнуются пряжу.[699]

Ксеркс Кретеона, Кромий низверг Терсилоха, а Нисом

Атис убит; один — от дрота, другой — от секиры,

Корчится третий, стрелой пораженный из крепкого лука.

Рес Ретея крушит, Аконтей низвергает Либида,

²⁴⁰ Стемона губит Ион, уязвляет Аргус Фессандра,

Фол — Акрона, Фола — Эбал, Эбала же — Актор,

Актора Фиодамант, Лихей же Фиодаманта.[700]

Ратует пылче Троил, теснит необорной десницей

Он арголидских мужей; хотя и меч Антенора,

Дрот Энея[701] для них и стрелы хищника страшны,

Он победитель один, все славы один затмевает,

Все деянья в число своих он заносит триумфов.

Мужу Беллона дивясь, умереннее подгоняет

Буйства его, веселясь, что наставницу он превосходит.

²⁵⁰ Ярость иную тут узнает,[702] величайшие битвы

Маворс, и, следуя сам, божественный, смертну примеру,

В час, как на скифов идет, вспоминает увиденну храбрость.

Молниеносным клинком терзая фригиян, кипучий

Шел Умбрасид;[703] с ним Троил, клинок обнаживший, затеял

Спор и смертью его заключил, немилостный, грянув

В келью вторую ума;[704] и силится тот понапрасну

Выскользнуть, ибо своей уклониться не может судьбины.

Он Аскалафа теснит; тот не ждет ратовища, несется

Прочь, избегая руки — но, сухим гнушаясь вернуться,

²⁶⁰ Ищет ясень удар совершить и коней пронзает,

Всадника впутавших в петли; влачится воин, браздами

Стянут, и, кровью напившися, гибнет, в ней потопленный.

Мужа доволен паденьем, победно теснит остальную

Рать Приамид, булавой тройную верша трехконечной[705]

Гибель: оплакивает Астил раздробленные длани,

Итис — грудь, Антифат — излившиеся из утробы

Внутренности. Но, хоть его длань и ярится, но ниже

Паха не бьет никогда: гнушается, высокомерный,

Он обесчестить себе триумф подсеченным коленом.

²⁷⁰ Большего алчет уж он: докучно ему против черни

Скудную битву тянуть, и дроты подлою кровью

Стыд безмерный пятнать, похищая нищую душу

В толпах народных. На горло царей и вождей он сильнее

Ярь воздымает; туда, где сонмы в камнях драгоценных,

Реет он и обоих уязвляет Атридов оружьем

Разным — дротом того, копьем другого; и, третьим

Чуя ранящий меч, застенал калидонский питомец.

Он и сих бы убил — так ему неослабная ярость,

Доблесть присущая так внушает — но, вдавшись меж ними,

²⁸⁰ Тяжкой деснице толпа не дала ударить глубоко.

Атропос даже сама — пред богами ничто, пред царями —

Редка; и дерзость его против душ возрастает убогих.

Заколебались данаи; уж нет им надежд на победу,

Нет и на бегство. Судьбы обманы, вышних коварства,

Ложь Калхантова — горе для них; о возврате уж шепчут,

Но обратиться спиной им страшно. С Нестором идет

Сам Агамемнон молить Пелида: тот им согласья

Не дал, однако своих отпустил мирмидонян на битву.

Их увидев Троил, выступающих бурной станицей,

²⁹⁰ «Путь свой направим сюда! — вопиет: — что за новая поросль?

Новую пыль кто поднял? Ужели ныне впервые

Аргос сюда их обрек, торопясь все силы исчерпать?

Благость явилась богов! Стигийску Юпитеру[706] в жертву

Уж не хватало людей, и праздности начал страшиться

Меч мой. Ужо научу я их перуном дарданским,

Сколь им полезней в дому укрываться!» Так молвив, Ипарка,

Ведшего полк, он туда, где умбон пылающий блещет,

Ясенем крепким своим поразил, свалив его наземь

С остановившегося скакуна. Но тотчас, вскочивши

³⁰⁰ На ноги, бросив копье и щит свой оставив, тот мчится

От нагоняющего врага назад в арголидский

Стан; и в пределах его, пред самим Ахиллом убитый,

Рушится ниц и шатры пятнает брызнувшей кровью.

Грозно скрежеща, со всем исступлением гнева вздымает

Длани свои Эакид и, напрягшися купною силой,

Уготовляет удар ответный.[707] Но раньше принесся

Дрот Приамида, врагу уметивший в левую руку,

Но без вреда от него отвела Тритония жало.

Это приметив, Троил на враждебную хитрость Паллады

³¹⁰ Горько пеняет. Удел второго дрота счастливей:

В цель попадает, рассекши плечо, но, алкая убийства,

Легкую рану творит, негодуя, острая пика.

Третий им схвачен дерен, который мог бы напиться

Большею кровью, — но вот сосну свистящую верный

Мещет замах. На дыбы высоко, предчувствуя злое,

Конь восстает — то ль защитою быть наезднику хочет,

То ли страшится — и рад, хоть пронзенный, хозяйскую гибель

Он предварить. Колена склонив, против воли он топчет

Тело простершееся господина — увы! пособляя

³²⁰ Смерти его: не хочет того, но гнетет его тяжко.

Тут подлетев, Эакид уже поднявшуюсь шею

Жнет железом; главу отсеченную мужа далече

Видно, отпрыгнувшую; остается труп и движенье

В небезоружной руке, еще хотящей сражаться.

Случай какой мне винить, о Троил, богов и судьбину?[708]

О Троил,[709] чью погибшую мощь Илион обрыдает,

О Троил, чья хвала справедливой гласится молвою,

О Троил, единый, кого аргивяне хвалят,

Пал ты; и, бывший досель надеждой на жизнь фригиянам,

³³⁰ Днесь одного Мемнона своей угрожаемой персти

Зришь ты защитой.

Уже ограбить раздранное тело[710]

Мнил Эакид, но Мемнон воспрещает: матери скорбной

Славного сына он труп сберечь на оплаканье мыслит.

Слезы другим, себе же войну, другим завыванья

Женские, брань же себе оставляет, и, дрот подхвативши,

Мститель, врага надменна теснит. Копьем ему в чресла,

Метит в перси мечом; обращает Ахилл к нему очи

И, негодуя, таким гремит исступленным глаголом:

«Судьбы зовут и тебя,[711] ожидает в челне стигийском

³⁴⁰ Гость предыдущий, волной стигийскою вместе пойдете».

Молвил, и вот уж царю восточному сулицей чрево

Ясеневой пронзено; высоко прядает черна

Кровь, и маны студит опаленные[712] Стикс леденящий.

В бегство персы текут по кончине владыки;[713] свирепей

Гонит их вождь мирмидонян, к тому и нравом, и раной

Быв побуждаем. Искать не терпя царей боязливых,

Против горла толпы неохотно ярится; сменился

Натиска гнев, отмстительну длань он плебействовать нудит.[714]

Робких вспять он теснит, дерзновенных разит, попирает

³⁵⁰ Косных и краткой войной искупает долгую праздность.

На илионски взглянул поля, гремящие битвой,

Велий Юпитер и, хоть замедлен взор его пылью,

Зрит он оружие там Вулканово,[715] зрит, как ярится

Против врагов Эакид. При зрелище оном ликует,

Что с Фетидою брак он отверг;[716] не так был он бледен,

Гор флегрейских когда и флегрейских дротов страшился.

Трупы мужей исчисляет сама[717] и сыном гордится

Матерь, увы! о судьбах забыв, надменьем объята,

И замедляет струи, любезным дивясь ратоборствам.[718]

³⁶⁰ Ибо отраден ей вид, и чаять можно победы,

Если от длани одной вся рать обращается в бегство.

Так, когда побелеют поля и вызреет жатва,

Нивы бегущий простор пред летним ветром клонится.

Движась последним из всех, колесницей замедлен сломленной,

У затворившихся врат соратников молит Иолла

Дать ему вход. Но тщетны мольбы — пелионская пика[719]

К створу прибила врага, с вратами его сочетая.[720]

И наконец — хоть уж стан далеко, хоть людей с ним немного,

Град хоть уж рядом — едва он упрошен Минервой вернуться.

³⁷⁰ Коней угрюмых едва в колеснице унылой назавтра[721]

Движет Аврора; ее не бывали столь щедрыми росы,[722]

Так не поили полей; земля хмельная дивится,

Ливней таких не знававшая ввек: так с плачем обильным

Мать о чаде скорбит.[723] Стенут о нем обе оси,

Свет побледнел, облака раздрались, изранен весь неба

Облик, и прежня краса омрачилась звезды идалийской.[724]

Тяжко Тифону длить бытие;[725] гробницы он просит,

Быть гнушается он долговечно живущей цикадой.

Вот собрала для могильна холма аромат набатейской

³⁸⁰ Жатвы скиталица-мать, готовящая погребенье

Сына. Пернатых полк приреял на ревностных крыльях,

Дабы тризну свершить. И птица единственна, Феникс,[726]

И мночисленна Прокна летит; там цапля, что клювом

Выломки черпает мраморные, соловей же лощит их,

Буквы чертит попугай, возносит мольбы Филомела,[727]

Лебедь стенет, воркует горлица. Птица Юноны[728]

Воды пролить очистительны мнит, но велит распростертым

Крыльям Сатурния вспять, фригийское всё ненавидя.

Дроты тельхинов[729] в тот час неся Юпитеру, реял

³⁹⁰ Царь пернатых, но, тризну узрев, замедлился; бросив

Молнию, светоч другой и курящиеся благовонья

Схватывает и алтарь услаждает святым ароматом.

Пламени глад утолен, уже разрушенным мужем

Урна полна; улетают пернаты и мать утешают,

Тризну суля ежегодно справлять при Мемноновом гробе.[730]

В месте ином воздает плачевные почести сыну

Бедна Гекуба,[731] увы! сколь велики родившая скорби!

Может уж гробы считать, уж третье чадо хоронит.

Так, обездоленная сугубым колчаном,[732] Ниоба

⁴⁰⁰ Ей порожденный народ ослезила; не легче Юнонин

Гнев: для этой тяжка Сатурния, Делий — для оной.[733]

Слезы иссохли у ней, и плач над сыновней гробницей

Уж безмолвен, уж почесть суха. Но только в глубокой

Скорбь материнска тоске возросла, раздраженье терзает

Душу больную; печаль ее мстительная обретает

В хитростях слуг для себя. — Стоял блистательный Фебов

Храм близ пределов градских; дающая богу прозванье

Поросль тимбрейска его покрывала,[734] и, вкруг поразросшись,

Листьем молящим она осеняла алтарь властелина.

⁴¹⁰ Злое затеяв, сюда призывает Ахилла Гекуба,

Дабы помолвку свершить.[735] Является он безоружен,

Свиты не взяв, одного имея сопутником сына

Несторова, чуть и меч не забывши; все он бросает,

Муж злополучный, спеша любовь вожделенную видеть.

Ибо коварств ожидать запрещает, обмана страшиться

Самое место, святыни залог. Но матерней воле

Вняв, любодей дарданский,[736] ничто не считая злодейством

По оскверненье одра, и богов и храм возмущая,

За самим алтарем толпу ополченную прячет.

⁴²⁰ Редко души предвещания лгут; вот герой появился

Марсов; трикрат его трепетный шаг запнулся на самом

Праге, трикрат отступал,[737] и в ужасе он колебался,

Дыбом стали власы; трикраты, судьбу прозревая,

Слезы ронял истукан божества; от страха он стынет

И отрицает свой страх. Но вот враждебная младость

Ринулась, грозно вопя, с десницею дерзкою, мужа

Вооруженной грядой окружив. Приступает горячий

Первым к нему Приамид: «Постой! иль, объятий невесты

Алчущий, так и уйдешь? Придет и она — задержала

⁴³⁰ Матерь ее,[738] о наряде заботясь, давая наказы

Нежные, первой ее научая лобзаниям ночи».

Молвил он и, мечом размахнувшись, первым стремяся

Рану нанесть: «Теперь, — прибавляет, — коль к падшим какая

Есть в вас приязнь, к погибшим любовь, — сей, граждане, крови

На утешенье себе алкают фригийские маны».

Где ему храбрости взять? бежать куда? Просьбы постыдны,

На снисхождение нет надежды. Руку обвивши

Ризой, хватает он тут копие и, сколько способна

Доблесть нагая его, осажденная сила, — биется:

⁴⁴⁰ Валит толпу единая длань. Не слабей Антилохов

Гнев: теснит, угрожает, разит, великой желая

Славы, и силу ему отчаянье бурное дарит.

Так двойчаты дубы соревнует секирою сельской

Сотня рук повалить: насилу, от многих ранений

Истощены, дерева колеблются и причиняют

Бедства несчетны своим паденьем дубраве и людям.

Так и герои твердо стоят — одолеть их непросто

Тевкрам, хоть тысячью их смертей томят отовсюду[739]

И для ранений уж нет пространства, — пока раздробленны

⁴⁵⁰ Не исчерпала мечи мужей неистомная доблесть.

Ближе фригийцы к ним приступив, повалить уповают,

Тесно щиты громоздя, еще не упадшие трупы:

Пусть не оружием, но побеждают весом оружья.

Это узревши, Феб отмстительный лук напрягает,[740]

Дроты Паллада дает — но Отец устремленные стрелы

Огнем своим воспятил и мир заповедал перуном.[741]

Рад Александр, что будто дела его вышним любезны,

Мило коварство богам; он зверям и птицам пернатым[742] —

О злодеянье! — тела нагие, изгнанные члены

⁴⁶⁰ Тут бы, жестокий, метнул, коль совет ему праведный не дал

Брат веледушный, Гелен, нечестивую ярость унявший.

В вид унынья какой, увы! в какие обличья

Общая скорбь облекла данаев! Там пени, там плачи

Слышны, когда на плечах два вождя возвратились несомы

В лагерь и смертну костру вверял обряд безвозвратно

Двух ратоборства богов.[743] В унынии неразобщенном

Мирмидоняне скорбят с пилосцами, плач в состязанье

Льется прекрасном и Нестор свой лик от людей сокрывает.

Так, коли вышних отец бы скончался, должно быть, стенали

⁴⁷⁰ Сирые звезды и плач, им неведомый, подняли б боги.

Веры в победу у них уж нет, ни судьбы, ни сами

Боги надежду не шлют, но, упорствуя, мыслят с вопросом

К вышним они приступить:[744] уйти иль длить ратоборство.

Им бы милее уйти: упованья нет в брани, поскольку

Мертв Эакид. Идет, вопрошает и слушает Калхант,

Слышит, что даст победить Ахиллова отрасль пеласгам.

Пирр был им подан судьбой; его владыка скиросский[745]

Пестует, встарь воспитатель Ахилла в облике девьем.

Без промедления в путь по указу вождей устрояет

⁴⁸⁰ Флот Менелай. Я знаю о том и готов я поведать,

Воды какие взмутила веслом, проходила какие

Гавани, струи и грады встарь калидонская доблесть,[746]

В помощь коварство прияв дулихийское, мимо прибрежий,

Делос, твоих, и самосская высь, и вакхический Наксос,[747]

Правя свой челн; но, праздного, вновь меня нудит Беллона

Слогом военным петь.

Выводит, воспламененный,

Полк мигдонийский Парис на брань: над всем ополченьем

Высший, с братьями он в несметных верстаться триумфах

Мыслит; отвага в нем возрастает, и прежнего крепче

⁴⁹⁰ Сам себе кажется. Лук распрягает, гнушается стрелы

Сеять: для смерти иной оружье сильнейшее вземлет.

То в рукопашной мечом, то ясенем в дальнем бросанье

Блещет, дерзает вблизи иль издали он утесняет.

Зыблет копьем неискусней сикамбр и скиф ратовищем,

Дротом лигур и сариссой перс и пикой мидянин.

Губит Фоанта мечом, дротом — Лама, пикой — Доркея;

В лик — Фоанта, Лама же — в пах, Доркея же — в перси;

Пилосом тот, Плевроном другой, сей Келенами[748] послан.

В месте яряся другом, неустанно противников сродных

⁵⁰⁰ Сын Теламонов[749] теснил, седмеричную бычью носящий

Кожу. Копьем ему дуб, ему одному лишь подъемный,

Знающий длань лишь его. Железом бок горделивый

Не защищен: иль гнев, горящий на битву, не терпит

Сих промедлений, иль мнит, что за кругом персей широким

Скрыт он надежно. И так свирепствует он, безоружен,

Так воруженных теснит. Ускоряет кончину упавшим

Страх, малодушным же смерть — уж видеть его исступленье.

Медлит, приметив его, Парис: мечом приступаться

Или же дротом к нему. Наконец, взяв гортинские жала —

⁵¹⁰ С ними верна его длань, всегда чутка к его воле —

Лук из налучника он достает и стрелы из тула;

Шуйца сжимает лук, тетиву наляцает десница,

В каждой воздето руке оружье, и вслед за пернатой

Сосредоточивает он взор. Стрела повлеклася,

Перьем груди стрелка, а жалом касаяся шуйцы, —

И, полет прочертив, в левый бок врагу угодила,

Смертью сочася самой. Но холода близкой кончины

Пылкий не чувствует гнев, пока, супостата низринув,

Ярого духа мстительный вихрь не утих, утоленный.

⁵²⁰ Так-то богов, благосклонных к мольбам, и гибель взаимну

Длани счастливые их обрели. Но счастлива боле

Та, что факел злодейств и смертей,[750] тирана сражений

Прочь унесла и в Тартар свела нечестивые маны.

Шествуй, куда увлекает вина![751] чертогов тенарских

Ты шестой вертеп заслужил. Хоть вмещает четвертый

Тех, кто любил, а пятый — мужей бранодушных, отвергнут

Дух любодейца они, радетеля скверного Марса.[752]

Ждет тебя край, содержащий Титанов серные цепи,[753]

Ночь последня, котора омкнет тебя лоном бездонным,

⁵³⁰ Ждет глубочайшая персть. Флегетон пусть паром, нелюбьем —

Стикс, слезами Коцит, Ахерон напоит тебя воплем![754]

Пусть от гавани прочь Харон, от порога отгонит

Цербер тебя; когда ж напоследок ты переберешься,

Язвы Эреба пусть все стекутся и рухнут все смерти,

Объединившись, тебе на главу! Волну тебе Тантал,

Спицы свои Иксион, отдаст Сизиф свой возвратный

Камень, а Титий — птиц![755] в сих весельях вращайся, покамест

Море глотает струи, а дожди возвещает Ирида!

Тою порой, как жгучая весть пронзила Елене

⁵⁴⁰ Трепетный слух, великою в ней остановлены скорбью,[756]

Слезы застыли и глас, и беглый ей изменяет

Ум, точно смертью сражен внезапной. С росою целебной

Входит хладная скорбь к ней в чувство. Тогда, с исступленным

Ликом, власы растерзав, вкруг себя мечей она ищет

Повод погибнуть уже обретя, и мыслит безмолвно,

Чей похитить клинок, у кого испросить бы ей дротов,

Чтоб от своей скончаться руки. Илионские жены

Чуют безумье её и чредой приступают, чтоб скорби

Дерзостные умирить; сам царь ее в горе ласкает,

⁵⁵⁰ Чтоб презирать фригиян, жалеть об ахейцах не стала.

Вот уж конец был слезам — и уже, истощившись, скрывался

День, уходящий в ночь, однако Тидидов кипучий

Гнев доселе томит врагов, хотя уж сломленных,

Скрывшихся в стенах градских, донимает фригиян, за стражей

Нощною замкнутых. Сим дозорным не жребий чреду их

Выбросил — нет, но по воле своей стоят у бессонных

Огней они, и в грудь подбородок им не ударяет.[757]

День едва проступил, к оружью летят, приступают

К граду, машины крутят; дает им силу винея,[758]

⁵⁶⁰ Вержущая валуны баллиста и черепаха,

Путник коварный, и с ними таран, подрывающий тверди.

Но фригияне врагов то градом камней отражают,

То железным дождем, то огней разлитых перуном.

В Марса нагого они, однако, боле не верят,

Чтобы полки вновь в поле пустить: брегутся во граде,

Девьи секиры пока щитоносная[759] Пентесилея

Не привела Приаму помочь. Укрепляет, сбирает

Рать бранодушна жена, мужам подающая силу.[760]

Вот уж врата отверзаются; в стан бегущих пеласгов

⁵⁷⁰ Гонит она, и глоткам мечи, и пламень ветрилам

Уготовляет. Тидид, один оба бедства женущий,

В брани еще ни одной не являл так ясно Тидея.

Неоптолем с десятью вплывает стругами в гавань,

Воды эгейски прошед. Кто не скажет, что судьбы с Фортуной

Перемешала война? Судьба дарует пеласгам

Пирра, фригийцам дает Фортуна скифски дружины.

Равными вышли они на брань: там стали пеласгов

Сонмы в раздельном строю, тут, с полчищем девьим смесившись,

Людная Троя. С обеих сторон есть боги, и каждый

⁵⁸⁰ Зыблет своим божеством; оливой Паллады о мире

Лжет Кекропидов[761] щит, и Марсом страшит соплеменным

Бистонийский шишак; там и сям — и Марс, и Юнона

В множестве: воздух она бичует ясенной ризой,[762]

Иль сидит на щите, иль главу воздымает высоко.

Но идейской Кибелой своей, идалийской Кипридой

Горд фригиянин; иной бесчестит перунной пернатой

Крылья тирийски[763] своим Ганимедом. Так любо им в битву

Шествовать, сладко им мнить, что и боги на сечу сошлися.

Всех превосходит, ведя за собой ужасны секиры,

⁵⁹⁰ Девьих царица дружин.[764] О убранстве щедрое чуждо

Ей попеченье, красы нет в мыслях; чело ее строго,

Выцвел наряд, и злато ярится, увившее длани.

Смех иль речи ее иль взор коль приметишь, не сыщешь

Слабого в них ничего — совершенно в ней женщина скрыта.

Встречь ей отмстительные на брань воспаляет дружины,

Бурной упряжки ездок, предводящий своих мирмидонян,

Пирр; не бойца для вождей, не мстителя он для Атридов,

Но для себя войну он ведет. На врага, раздраженный,

Местник отца, оружье отца[765] он подъемлет, но тяжкий

⁶⁰⁰ Вес не снести растущим плечам, и шеи сильнейшей

Требует шлем, и малая длань копие еле держит.[766]

Первым кипучей рукой разит микенца Менета[767]

Пентесилея. На всё гремел он криком могучим,

Гласом лев, но заяц душой, и, скрежеща, дивился,

Знающий, сколь пелопидянки робки и чужды оружья,

Слыша трубу девичьих полков. Не знает, что оба

Пола у них закаляет мороз отчизны и ярость

В душу своим племенам вливает сарматское небо.

Так укоризны он шлет: «Прославленный Марс, устыдися![768]

⁶¹⁰ Вот твои стяги несет и наше бесчестит оружье

Длань, для пряденья едва пригодна. Стоять вам незыбно,

Клятвопреступные башни, теперь; опрокинули девы

С пряжей кошницу, отбросили прялку. Сим воинам Троя,

Дротам доверилась сим. Но мы не потерпим, ахейцы;

Хоть и позорно мужам попирать девиц боязливых,

Я пойду против них!» Так молвит; но, медля верстаться

С полом речистым, быстра лишь на битву, ответствует дева

Дротом одним. О рок плачевный! К земле прибивает

Рушащегось копие; стопы его в воздухе, рвется

⁶²⁰ Конь его в бег, но претит копие, и в стязанье ужасном

Мужа злосчастный труп они на куски раздирают.

Пирр не слабей Адраста теснит; а тот, хоть и был он

Отрасль богов, но смертному жизнь противнику отдал.

Вскоре с обеих сторон пламенятся слабейшие длани

Подвигами воевод. Кто бы тут обо всем мог поведать?[769]

Если б сикульски валы, ливийской жатвы колосья,[770]

Пчел я исчислить умел гиблейских, столь многие раны,

Смерти б такие не счел; никогда досель не бывало

В злаках толь многих нужды Полидарию и Махаону.

⁶³⁰ Простонародную рать истребив, затевает Фортуна

Двух столкнуть воевод; недолго медля, оружье

Вземлют они и на битву горят. Доселе простора

Их дерзанью толпа не давала, теперь же широко

Поле лежит и люд поредел. Вот пылкая Пирра

Пентесилея теснит. Укрепляем он Марсом, она же —

Полу поборницею своему, Энио. Ни Юноны,

Ни Тритонии здесь; предпочтеньем их Пирр не отмечен.

Поле раздвинулось вширь; простерт у каждого в длани

Дрот, у каждого меч, понуждаемы шпорою, реют

⁶⁴⁰ Кони. Первым свой гнев растратил пущенный ясень;

Часть завязает в щитах, рассеваются в поле иные,

Часть остается в руке. На меткость клинка уповают;

Ожесточается ярая сталь. Удар возвышает

Первою дева, но, косвенной раной грянув по гребню,

В щит погружает она рукоять: в средине умбона

Только утихнул удар; и покамест глубоко засевший

Силится меч исторгнуть она, острием прободает

Грудь ей левую Пирр. И так могущая дева

Гибнет, лишившись клинка. С великой стыдливостью женской

⁶⁵⁰ Ризы сидонски она и складки одежные тянет

Ноги прикрыть,[771] и дух испускает, на судьбы гневяся.[772]

Прочь дарданиды спешат, амазонки в смятенье; вернулся

Сродный их полу страх тоскливый; боязни и ужас

Девам бегущим везде. Малодушье, несущее распрю,

Ратует, чтобы им бегство внушить. Нет мужества братьям

Падшим помочь, на их сыновей оглянуться зовущих.

Града достигла их часть, гонящим данаям осталась

Часть их добычей, но часть, узрев прямую опасность,

Храбростью полнится вновь, да приимут прекрасную гибель.

⁶⁶⁰ Пряжи последния нить раскрутилася, обетованный

День судеб уже подступил,[773] и десятый Титана

Круглообразного труд уж вращал. И знамений сотни,[774]

Сотни блистали угроз,[775] и несущая ужас комета

Пела кровавою прядью беду, и Фебов обоих[776]

Лик то двоился, то пропадал. Юпитеров чаще

Гнев[777] досель не бывал, и не зрелось в обличиях новых

Знамений столько; в слезах камней, в испарине вышних,[778]

В стоне горестном псов, в чреватых чудовищем женах

Будущего недвусмысленный знак. Вспламеняет ахеян

⁶⁷⁰ Муж Фесторид и богов открывает: те приступают

К стенам, где путь открыт по земле; те связывать струги

Мыслят, чтобы напасть на места потаенные града.

Но фригияне добыть возвращеньем Лединым мира

И долголетнюю брань предлагают скончать договором.

Так Антенор призывает, и так сильнейший в витийстве

Полидамант, и так призывает кроткою речью

Анхизиад. Прискорбно для них, что цари погибают,

Что уцелела скудная рать: «Не одним илионским,

Фригским стонать рубежам, но все, что лежит меж Гидаспом,

⁶⁸⁰ Перлы несущим в струях, и поростом скифской пучины,[779]

Бранный познало урон; но иная Фортуна пеласгам:

Ратует Ахиллеид, совещает Нестор, лукавства

Живы Улиссовы, мстительный гнев воспаляет Атридов».

Слов сих не снес Амфимах — мир отринув, кличет к оружью,[780]

Повелевает врата распахнуть, триумф фригиянам

Он обещает иль красной кончины бессмертную славу.

Братьям он равен бы стал и Гектора он превзошел бы,

Если бы детство избыл и в возраст вошел ратоборный.

Хоть клонятся уже Приамовы к старости лета

⁶⁹⁰ И морозны власы отвергают шлемное бремя,

Не увядает царь в старике, в царе зеленеет

Воин и в битву еще дерзают мирны морщины.

Но отвагу вождя оскорбляет, питая боязни,

Непостоянство фригийцев: войны виновник, вещает

О договоре теперь Антенор, и на разоренье

Спарты шедший Эней теперь почитает, что должно

Выдать добычу, врага благосклонность снискать вожделея.

Но лукавством пресечь лукавство, обман их обманом

Ищет стеснить государь и замысл такой устрояет:

⁷⁰⁰ Праздничный выдумать день и к союзу за трапезой пышной

Хочет созвать он вождей: «Пока пребывают за кубком,

Вломится пусть Амфимах, с ополченными пусть безоружных,

Скорый, в ловушке пленит! Безопасного Марса дружины

Вольно пойдут, ничто замедлить не сможет победу».

Долго скорбя, ненавидя войну, меж тем составляют

Заговор между собой фригияне, под клятвой создавши

Клятвопреступный союз измены; ужасный кощунством

Замысл родил Антенор; с его согласились решеньем

Укалегон и Амфидамант, и равный в неправде

⁷¹⁰ Полидаманту Долон, и к отчизне, мчащейся сгинуть,

Немилосердный Эней,[781] сим великим злодействам причастный.

Вестником Полидамант к аргивянам идет, что градские

Тверди им можно предать; он мира в обмен на коварство

Просит, крамольникам мздой, и за стены тайный данаям

Путь он сулит. Но медлит Улисс, но Нестор страшится,

Пирр отвергает обман. Посул неверный смущает

Этих,[782] обманом страша, а тот, на победу надежен,

Бранью, творимой в ночи, осквернить триумф избегает.

Но смущает вождей сомненье; задержан фригиец,

⁷²⁰ И с посольством идти инахийцу вверяют Синону:[783]

Должно ль посулам сим доверять? В илионские домы

Тот грядет, и Анхиз, поручившися, весь разрушает

Страх, и сам Антенор клянется, что искренни речи.

Слово вождям дают, свидетельствуясь божествами,

Тут инахиды, в веселье веля, чтобы не опасались

За своё и своих; к сему и дары прилагают,

Мздою посулы свои крепя — не Пергам лишь единый,

С гражданами несчетны сулят им Азии грады.

Весел, уходит фригиец,[784] и где найдет неприятель

⁷³⁰ Доступ во град, и когда ему в путь, и какой ему будет

Знак, чтоб двинуть войска, осмотрительно им указует.

Есть потаенны врата, безмолвна стезя для коварства,

С высеченною главой Пегаса:[785] вот путь аргивянам,

Что от вождей[786] повелен.

Колесница солнца погрузла;

Время им было идти. Вот ясный светоча пламень,

Узрен мужами, им знак подает. Сплотившися тесно,

Кто с тревогой идет, кто в покое. Огнем фригиянин

Путь им являет и вход отверзает. О замысел страшный

Душ злотворных! о грех, неведомый летописаньям!

⁷⁴⁰ Азии страны цвели; в своих богата трофеях,

Троя цвела, государем сильна и за ратью надежна,

Ни богов, ни судеб не страшася. Греков победа[787]

Скоро пресеклась, лжецом оказался бы Калхант, однако

Внутренний враг и — тяжеле всего — свои к злотворенью

Средства пророком творят Фесторида. Сам ненавидит,

Сам, гражданин, отверзает он град.[788] Не скрипнули петли,

Дроты, щиты не звенят, блюдут молчанье отряды,

Всё тайком, а въявь ничего.[789] Вступивший всех прежде

В град, не терпя коварству служить, побеждать втихомолку,

⁷⁵⁰ Пирр восклицает: «Теперь к оружью, фригийцы! идите

В сретенье нашим полкам! Доколь коснеть вам в дремоте?

Уж безопасности нет; врата отверзлися; вот мы

Мчимся, данаи. Коль кто из вас соступиться со мною

Гневом влечется, на мрак сей Марсов труд несравненный

Не осужден — но ваш подарит нам зрелище пламень!»

Молвил — и, факел схватив, Пергам зажигает он, первым

Путь прочистить себе стремясь. Иные ярятся

Наперебой кто огнем, кто железом; опустошитель

Бродит огонь, и мечи вторгаются сна во средину.

⁷⁶⁰ Ярая ночь, нещадная подлинно, бурна и скорбна,[790]

Дикая ночь, трагических вопль тебе нужен котурнов[791]

Или сатиры тяжелой укус; ты одна торжествуешь,

Прибыль с бесплодных трудов толь многих дней ты стяжала!

Если б число языков у меня с числом карпатосских

Ликов сравнилось[792] и грудь неизмерным полнилась Фебом,

Я описать бы не мог убийства, пожары, стенанья,

Данные ночью одной фригийцам. Кто в пламень от лезвий,

Кто из огня убегает к мечам — о жалкое бедство! —

Бег от судьбы на судьбу налетает. Той лишь страшатся

⁷⁷⁰ Смерти, что первой в уме взросла. И многим, кто обе

Гибели снес, привелось познать сугубые скорби.

Бедствия яростный зрак, векам неведомый прежним!

Здесь дремота, там бодрственный гнев; не встречает помехи

Бурная длань, и вольно выбирать разящей деснице

Между смертями: в грудь иль в уста ей войти, или в горло,

Или все члены вписать ей в перечень должно ранений.

Те, однако, кто ночь провождал за обычной трапезой

Или же в бодром покое бесед, по шуму понявши,

Что данаями град захвачен, и пламень увидев,

⁷⁸⁰ Чтоб защититься, бегут к оружью: но, огнем отвсюду

Обойдены, находят, что путь пресечен им, и, тщетно

Силясь горящий чертог покинуть, скорбят о горчайшей

Смерти и гибнут они с истребленным оружием вместе.[793]

Смерти ль я все изложу, опишу ли каждую гибель?

Но деянья во мгле, кончины во мраке сокрыты,

Но затененну гнетет ночное неведенье Музу.

В бегстве, храм обретя Громовержца, алтарь обнимает

Несчастливый Приам,[794] своей не вверяяся длани.

Страху гнев уступил, но, гордый, с лицом величавым,

⁷⁹⁰ Он ни мольбой, ни слезой, ни молящим обличием сана

Не унижает. Тут Пирр угрюмый: «Вернешь ли пеласгам,

Жен спартанских вернешь? Иль хочешь еще ты сражений,

Брани еще не страшась? Зачем резных обнимаешь

Ты, богам ненавистный, богов? Ты сам оскорбил их,

Я же невольно: как пал отец мой жертвою Фебу,

Так ты Юпитеру».[795] Рек, и, лежащему мужу гнушаясь

Жизнь оборвать, дрожащего он подъемлет, схвативши

За седину,[796] и клинок ему погружает во чрево.

Мало противилась длань, и легко пускается к теням[797]

⁸⁰⁰ Дряхлая жизнь; он сам помогает тяжестью тела

Глубже проникнуть мечу и впоследок, исполненный днями,[798]

Он умирает — в старости счастлив, во младости весел,

Если б недвижной была и верность хранила Фортуна.[799]

После Зефиров зима тяжелей, по радостях — скорби;[800]

Лучше нет ничего, чем вовек не знать благоденства.

После того, как о новой беде до Гекубы доходит

Верная весть, она стопою скорой дерзает

В путь меж мечей;[801] власы разодравши, с грудью избитой,[802]

Ищет мужа, стеня. «О, кто, — вещает, — ахейцы,

⁸¹⁰ Старое тело отдаст мне оплакать? Ужели добычей

Птицам, добычей зверям его расточили вы мертва,

В час как мне должно рыдать?» Расступились пред ярой смущенны

Толпы, давая ей путь. Зрит владыку и, преклонившись,[803]

«Мой, увы», — повторяет она и, по долгом молчанье

«Мой», повторяет и вновь: «увы», и скудные долго

Так источает слова. Наконец, с усильем сплетая

Связные пени, она такие износит глаголы:

«Вздохи какие, о скорбь, стенаний рабыня, какие

Плачи воздашь ты ему? Своей не отрину печали:

⁸²⁰ Щеки запали мои; истощившись в плаче глубоком,

Очи тмятся и взор тупеет. Тяжка моя язва,

Но, безъязыки, мои доселе скорби молчали.

Небо и боги! я вас, хотя в раздраженье, щадила,

Женские пени не смея взносить, — за какие злодейства

Сим вы злосчастьем меня наказали? Коль смерти достойна,

Что ж я живу? Для несчастных нет хуже долгого века.

Брак мне иль роды оплакать? Я в брак жесточайший вступила;

Роды злосчастны мои. Безмятежной он мог наслаждаться

Властью, но Парки его сочетали со мной беспощадны

⁸³⁰ И богов воздвигнулся гнев. Хоть многих родила

Я, плодоносная, чад, но всё под судьбиной зловещей[804]

Матерью я и супругой была; а ныне, лишенна

Мужа, детей, я двойной научилась терзаться кручиной,

Изнурена и смеженьем очей,[805] и частою тризной.

Гектор любезный! Троил! пока вы жили, стояла

Троя надежно — зане Париса, кощунственный факел

Нашего чрева, назвать здесь не должно». Сказала, и огням —

Коим равными быть не могли Фаэтоновы угли,[806]

Коих не дал тебе Рим, о Нерон, — дивясь, прибавляет:

⁸⁴⁰ «Сей ли мной светоч рожден? Родила — и перун не ударил?[807]

Это утробы моей порожденье — и зев не разверзся

Алчной земли? Сей набухла чумой — и щадят меня воды

Девкалионовы? Вы, уязвленные мной, нечестивой,

Вы, для кого родила я стенанья, — меня вы, злотворну,

Рвите, фригийцы, наперебой! — Но поздно для гнева;

В пору то было, как зрела я сны.[808] Супруг знаменитый,

Общник одра мне и гроба![809] с тобой я к теням пущуся.

Горе мне! нет здесь врагов? Где яростные ратоборцы,

Где ныне Пирр? дайте дроты, бойцы; дайте дроты! довлеет

⁸⁵⁰ Старческа длань для кончины моей. Иль учиться покорству,

Пленнице, мне пред аргивской женой?»[810] Так молвит — и скорби

Путь открывает в данайских сердцах возбужденная жалость.

Ночи росящую тень уже совлекал, но не вовсе

Лик свой отер наступающий день; добровольно скрывался

Феб: неприязненный, он, казалось, стенал над крушеньем

Им созижденных стен.[811] Добычу в твердыне Минервы[812]

Всю сгромождают, доход сей ночи; падшия Трои

Можно рок оценить: здесь столько бы видел ты пышных

Лат, богов, самоцветов, убранств, и кости, и меди:

⁸⁶⁰ Вящим трофеем вовек, победив, не кичилась Фортуна.

После того как богатство вождей удоволило толпы

И раздающая длань утолила жадны надежды,[813]

Клич о возврате любезном восстал. По изгнании браней

Вновь природа в себя возвратилась.[814] Пророк указует

День, когда им поднять паруса. Той порою нашелся

Грекам досуг, чтоб стопой скитальной пройти по останкам

Дымным Пергама. Часть, досель во вражде и яризне,

Опустошает холмы ретейские, чтоб погребеньям

Дать кипарис, святодействиям лавр и ольху корабелам.

⁸⁷⁰ Вот свершены уж мольбы и обряд гробовой; обновленный

Флот пучинную морщил стезю — но противный вращает

Австр буруны, и вихрь, и бурю двойную, и ливни

Им непогода несет внезапная. Авгур внушает

Новую жертву свершить богам, еще не смиренным.

Вняли глаголу вожди. Вспоминает Пирр: Поликсену

Не отыскали они — и клянет, скрежеща, фригийцев,

Ярый. Её, Гекубой врученную, в отчих чертогах

Спрятал Анхизиад. О неслыханное злодеянье!

Жертву злосчастну, её отдают ненавистным пеласгам.[815]

⁸⁸⁰ Деву спасая, понес неправедное наказанье

Вождь Эней, в изгнанье уйти обреченный; и, стругов

Дважды одиннадцать взяв, на коих плавал дарданский

Хищник,[816] в изгнанье берет он товарищей. Градом владычит

Днесь Антенор, государь избранный, и славу державы

Множит, габийской крепя союзы счастливые связью.[817]

Но похищенный скиптр у него вожделея исторгнуть,[818]

Помощь выпрашивает менальску, обходит диркейски

Грады[819] Эней, домогаясь войны по уходе пеласгов.

Но о новой борьбе оплакав заботу пустую,

⁸⁹⁰ В адриатически он уходит изгнанником волны.[820]

Новому граду здесь дав, который сам он воздвигнул,

Имя Коркиры, царит, невеликим полем довольный,

Римского града стенам предвозвещенный зиждитель.

Скорбна царица и с ней Кассандра, не верили коей

Тевкры ни в чем,[821] в Кермисий[822] пускаются, и Андромаху

Сопровождает Гелен. Илиона ущерб плодотворный,

Царства единого, полнит людьми и народами грады.

Вот уж, Пергам сокрушив,[823] Форонеевы одолевают

Зыбь эгейску цари и, добычей кичась илионской,

⁹⁰⁰ Вихрей и бурь никаких у себя на пути не сретая,

Движутся стройной стезей, когда, расторгнув затворы,

Ноты разнузданные взревели и смута небесна

Иль разнесла по морю челны иль волной поглотила.

Локров блуждающий флот,[824] носящийся вместе со шквалом,

Гибнет, отброшен к скалам; поражен перуном и царский

Струг, на котором Аякс путешествовал; силой телесной

Тщетно трудится он средь кипучих волн удержаться.

О возвращенье когда победивших пеласгов услышал

Навплиев сын Аякс,[825] скорбящий, что имени брата

⁹¹⁰ Он по убийстве лишен Паламедовом, — ревностью злою

Он уязвленный, зовет арголидских на гнусные брани[826]

Дев и, тяжелых злодейств вину возращая, вещает:

«Жалкие, чем вам мольбы многослезные, чем вам и жертвы

Стольких лет помогли, и честь мужей сохраненна,

И ненарушенная чистота?[827] Возвратятся — но с ними,

Слух возвещает, придут и фригийские жены — и в рабстве

Пленница варварская угнетет супружества прежни.

Вспомните вы лемниад![828] пеласгийские жены, дерзайте!

Равный исход от равных причин. Вы в праздности робкой,

⁹²⁰ И царицей грядет наложница девам туземным».

Кончил едва он — молва принеслася со смутой внезапной:

Уж воротились вожди Арголиды. О, редко бывают

Боги верны до конца! Хотя б ты был долгое время

Счастлив, хоть всех превзошел — что хвалишься ты, неразумный?

Миг последний творит счастливцев.[829] Се в Аргос приходит

В бранях не знавший потерь, в пучинах Атрид не страдавший;

Но рассекает жена[830] победителю горло, коварством

Смеет вождя умертвить любодей. Своего Диомеда

О возвращенье скорбя, не лобзанья, смехи и ласки

⁹³⁰ Эгиалея, но рать поднимает. Восстаньям подобным

Ход и другие дают арголидянки: или изменой

Тут уловляют мужей, иль Марсом им град запирают.

Так, отбитые прочь гражданскою бранию, греки,

В путь изгнаннический пустясь, достигают Коринфа

И, согласясь на войну, для отмщенья каждой обиды

Приготовляют поход. Но Нестор претит им и нудит

К миру, мудро решив; преклонить мольбою сограждан,

Не оружьем пытать увещает, чтоб не порождались

В распре усобной ущерб народу и пагуба царству.

⁹⁴⁰ Так без вреда гражданскую брань усыпляет величье,

Что снизошло до мольбы, и, Марса похоронивши,

Женским горнам взгреметь не дает. Благочестье и верность

Уж к господам обращаются вновь, и каждому царство

Вход отверзает. Улисс, унесенный на отческий Самос,[831]

Пенье Сирен, сикульскую зыбь, Монихово снесший

Гостеприимство,[832] и пир Антифата, и чашу Цирцеи,

Края впоследок достиг дулихийского и воротился

После столь многих жен в стыдливый чертог Пенелопы.

Но судьбу предрекающий сон и виденья ужасны

⁹⁵⁰ Сродным дротом ему и мечом грозят Телегона.[833]

Так погибает презревший Цирцею, сыновняя жертва,

Мощный и в старости муж, победитель Азии пышной.

Весть когда разнеслась, что в отчих вселилась Микенах[834]

Вновь Тиндарида, тут вся закипает толпами Европа:

Видеть невестку хотят Плисфенову, зреть вожделеют

Лик, сокрушивший страну азийскую,[835] — та же гордится,

Что пламенила вождей, раздирала в сраженьях вселенну

И постыдной красы пожала бесчестную славу.

Плач доселе свершив над пагубою илионской,

⁹⁶⁰ Спутанные развернул сокращения истины древней;

Если я где сочинял, то нечасто.[836] Священныя лиры

Струны другие приму; достойная высшего плектра,[837]

Брань Антиоха меня призывает;[838] я петь устремляюсь

Христолюбивы полки и стяги нашей Сивиллы,[839]

Силы Креста и дары. Дышащая сбивчиво Кирра[840]

Не изливает сии мне стихи: но верного духа

Зев наполнить с небес Аполлон высочайший[841] нисходит.

Ты, о великий отец,[842] опора вторая ты нашим

Замыслам, в море втором мои распростри ты ветрила.

⁹⁷⁰ Этот игрою был труд; приступает возраст степенный,

Важные идут дела, достойные чистого слуха.

Коль на дерзанья мои твой приязненный свет разольется,

Жал комариных едва убоюся и трутней гуденья.

Книга, живи и свободно цвети![843] а вредить тебе станут —

Радуйся знанью, что нет ничего горделивей, чем зависть!

Коль лицемерный в тебя метнет язвительным смехом

Шепот, захочет язык терзать тебя непосвященный,

Зависти буди достойна, тревожащей то, что высоко:

Снедь ей нынешний миг,[844] а будущий век ей погибель!