Иллюстрированная история религий

Ислам

По истории Аравии до Магомета у нас имеются несколько разных источников: аравийские предания, клинообразные надписи, случайные сообщения классических авторов и туземные памятники. Последние – самые надежные и богатые информацией, в наше время доступные лишь частично.

Из надписей, о которых сообщает Эратосфен у Стра-бона от II века до н.э., можно заключить, что в Южной Аравии проживали четыре народа: минейцы, сабейцы, катабаны и хатрамотиты (гадрамауты). Язык этих надписей указывает на диалектические различия. Необходимо обратить внимание на хронологию: древнейшие миней-ские надписи встречаются вплоть до второго тысячелетия до н.э.; затем постепенно наступает сабейский период, приблизительно с VI века до 115 г. до н.э., и наконец, химьярский период, продолжавшийся до появления ислама.

Типы народов Западной Азии (по древним изображениям)

Эта протяженность и большие различия во времени, вместе с местными различиями местонахождения источников, обусловливают большое различие и в религиозных представлениях и в формах культа, частности которых мы не можем с уверенностью установить, а также проследить их историческое развитие. Тем не менее повсюду видим следы политеистического служения природе с преобладанием поклонения звездам.

Из многочисленных, установленных надписями имен богов, чаще всего встречаются имена Аттар, Альма-ка, Амм, Син, Шемс, Вадд и Талаб, а из последних настойчиво упоминается Аттар, с прибавлением различных, не всегда понятных прозвищ. Альмака (планета Венера), Син (луна) и Шемс (солнце) указывают на поклонение звездам, в то время, как Аттар представляет собою мужское подобие финикийской Астарты. В надписях описываются древние предметы культа, напоминающие подобные предметы культа у северных семитов и упоминаемые в Ветхом Завете.

Арабский суд в пустыне

Образование сабейских собственных имен указывает на сходство с именами древних евреев.

На тех надписях наблюдается еврейское, или же христианское, влияние, относящееся к позднейшему химьярскому периоду, когда божество называется не собственным именем, а только эпитетом раман (милосердие).

Установлено, что стараниями императора Констанция II (337-361), по другим преданиям – Анастасии (491 до 518 г.), христианство получило твердую почву в Южной Аравии, особенно в Неджране. Химьярские князья открыто переходили в иудейство. Преследование христианской общины в Неджране со стороны еврейского князя Дзу-Новаса вызвало военное вмешательство негуса Абиссинии. Князь Дзу-Новас был убит, и только один из его потомков и уже в качестве персидского вассала мог на короткое время занять трон. Вскоре ислам положил конец южноаравийскому политеизму и политической независимости химьяров.

Царство минаев распространялось в древние времена на Центральную и Северную Аравию, хотя клинообразные надписи указывают на существование небольших независимых княжеств. Можно предположить с большой вероятностью, что минаи повлияли в религиозном отношении на аравийские народы в той части Аравии, где издревле существовали колонии южных арабов.

Черный камень Каабы

Но переселение южноаравийских племен на север началось, согласно аравийским преданиям, лишь после того, как после пролома знаменитой плотины Мареба пало государство сабеев. Это переселение совершалось не сразу, а постепенно. Переселенцы основали на востоке от Иордана и на Нижнем Евфрате две аравийские общины, которые могли существовать лишь под защитой византийцев и персов. Ранее в Северной Аравии существовало, начиная с III века до н.э., независимое государство набатеев, история которого стала известной благодаря надписям Медаина Сали (Хегра). О религиозном состоянии этого народа известно из случайных указаний греческих авторов. Из различных сохранившихся имен божеств наиболее известно имя Дузарес, отождествляемое греческими авторами с Дионисом. Идол изображался в виде большого четырехугольного камня, и Епифан сообщает о большом празднике в честь этого божества и его матери, праздновавшемся 25 декабря. Дузарес почитался также в Бостре и других местах. Другая богиня, тоже часто упоминаемая у набатеев, это Манат, которой, в виде камня на дороге из Медины в Мекку, поклонялись еще при жизни Магомета в Кудаиде. Арабские предания упоминают наряду с ней еще двух богинь, Апь-Лат и Апь-Уцца; обозначавшая Венеру, утреннюю звезду, Апь-Лат, тождественная с упоминаемой у Геродота Апи-лат, имела святилище в Таифе. Сятилище Апь-Уцца находилось в Ан-Нахла, к востоку от Мекки.

Когда римляне в 105 веке превратили государства набатеев в провинцию Аравия, христианство постепенно проникло в эти области, так что южноарабские вассальные государства подпали под влияние христианства. Гассаниды к востоку от Иордана приняли монофизитскую веру, лахмиды в Хире долгое время оставались язычниками, но один из их последних князей перешел в несторианское христианство.

Ортодоксальное византийское вероисповедание встретило в Аравии, как и вообще на Востоке, мало сочувствия. Но для всяких еретических сект этот отдаленный край цивилизованного мира представлял, напротив, благодатную почву. Так, упоминаемые в Коране сабейцы не отличаются от элькесеев, о которых упоминается в христианской истории ересей. Поэтому нельзя поставить в вину Магомету, что он не распознал здесь христианского характера и считал элькесеев или сабейцев отдельной религиозной общиной. Христианство преследовало служение языческим богам и не оставляло места для родового устройства. Поэтому и не проникло в Центральную Аравию, где в социальных и политических условиях не только кочевых, но и полукочевых племен, да и в таких городах, как Мекка и Медина, господствовало родовое устройство. Религиозная общность была неразлучна с родовым союзом. Каждое более или менее значительное племя имело собственного идола, которому посвящало ежегодное празднество на издревле священном месте.

Несравненно важнее названных святилищ и почитаемых в них богинь были культ Аллаха и меккская святыня – черный камень, вероятно кусок лавы, вместе со своим помещением (Божьим домом), в восточном углу которого он был вделан в стену, называвшийся обыкновенно ка’ба (куб).

Кааба в Мекке в конце ХIХ века

Это здание представляло не вполне правильный каменный куб средней величины, четыре стороны которого были прикрыты спускающимися коврами. Дверь, проделанная немного выше пола и обращенная на северо-восток, вела во внутреннюю часть здания, предназначавшегося для различных идолов, так как Кааба являлась центральным святилищем всей Аравии, в котором каждое племя имело собственного кумира. Но если в этих сведениях и есть нечто верное, то, во всяком случае, такое назначение не было первобытным, так как обыкновенно Кааба называется домом Аллаха и, по другому свидетельству, была посвящена идолу Гобалю, перенесенному в Аравию из Сирии. Невдалеке от этого здания находился священный колодезь Земзем. Подобно Каабе и другие священные места Аравии, например на холмах ас-Сафа и аль-Марва, в долине Мина и далее в северовосточном направлении на горе Арафат, были отмечены священными камнями. Наиболее торжественные церемонии состояли в повторных семикратных обходах (таваф) вокруг святилища.

Бедуины Палестины

Первоначально Кааба была местным святилищем живших в Мекке корейшитов, чему она и обязана своим позднейшим значением центрального святилища. У арабских племен сложился обычай в известные священные месяцы прекращать все распри, откладывать на время военные предприятия и мирно встречаться друг с другом, устраивать ярмарки и т.д. Наиболее известной была ярмарка в Укаце, где праздновался великий праздник Хадж в котором принимали участие почти все аравийские племена. Празднества совершались вблизи у горы Мекки, горы Арафат, в Мусдалифе и в долине Мина. На горе Арафат устраивалось большое религиозное собрание (9 дзу-ль-хиджа), после чего следовал ночной состязательный бег в Муздалифу, где зажигался большой костер. Там проводили ночь, чтобы с утра бежать в долину Мина. В Мине побивали камнями шайтана ближней возвышенности (Акаба) и приносили большую жертву. Этим религиозные обязанности считались исполненными. Участники религиозной церемонии сбривали себе волосы, которые тоже приносились в жертву, и затем в течение двух или трех дней предавались еде и питью и другим удовольствиям. Многие участники праздника и пилигримы посещали при этом близлежащую Мекку, и корейшиты прилагали большие усилия, чтобы привлечь пилигримов в свой город. Так Кааба получила значение центральной святыни Аравии, и позднее в исламе великий праздник Хадж и посещение Мекки (Умра) слились в единый религиозный обряд.

Для понимания древнего арабского язычества праздник Хадж имеет большое значение, однако не легко докопаться до первоначального смысла совершавшихся при этом обрядов и религиозных церемоний. Еще до Магомета этот праздник претерпел известные изменения, и еще более, когда нашел свое место в исламе. Устройство Каабы и установление церемоний было связано с историей Авраама, Агари и Измаила и вследствие исчисления времени лунными годами, введенного самим пророком, естественная связь между праздником и сменой времен года была нарушена. Но эта связь первоначально существовала, и праздник Хадж имел отношение к древнему поклонению природе и временам года. Скорее всего, Хадж был праздником осеннего равноденствия. Боги, которые почитались древними обрядами, постепенно отступали на задний план, и верующие привыкали к совокупности Божественности в общем понятии единственного Аллаха. Так была подготовлена почва для монотеизма. Противоречие между единым Аллахом и множеством местных богов было очевидно и неизбежно должно было привести к полной победе Аллаха.

Скажем несколько слов о иудействе, которое было распространено на полуострове: иудеи занимались торговлей и умели завоевывать уважение и симпатии сограждан. Иудаизм имел для отдельных арабов неотразимую притягательную силу. Но кроме Медины и в других местностях полуострова евреи были известны и далеко не редки. Они везде были посредниками в торговых и денежных делах и подчас умели заслужить уважение сограждан, как это видно из примера еврейского поэта Самуила бен-Адиджа, который вошел у арабов в поговорку за верность, выказанную им при сбережении сокровищ, вверенных ему князем-поэтом Амруль-Кейсом. Однако религиозное влияние этих арабских евреев было незначительно, потому что сами они были в этом отношении малообразованны и имели лишь скудные сведения о законе Моисеевом и о предании (Schemata), так как они променяли еврейский язык на арабский и, вероятно, не имели никаких сношений с раввинами Палестины и Вавилона. О громадном влиянии еврейских религиозных воззрений и обрядов свидетельствует также молодой ислам, организовавшийся в Медине.

Наконец, в некоторых местах упоминается различно толкуемое название "ганифы", которое употребляется в том же смысле, что и слово "муслим", обратившееся впоследствии в родовое обозначение магометан, то есть правоверных. Трудно поверить, чтобы такое, по-видимому, ясное слово могло породить столько различных толкований, однако не следует при этом забывать, что слово "ганиф" первоначально перешло в арабский язык из арамейского, следовательно, не было изобретено Магометом, как утверждает Кюнен. В арамейском и новоеврейском языках слово это означает приблизительно то же, что "язычник"; что же касается значения его в арабском языке, то Гримм неправильно переводит его тем же словом, упуская из виду, что при переходе от арамейцев к арабам смысл слова изменился. В устах христиан и евреев это было бранное слово, Магомет же делает его почетным названием для тех, кто не принадлежит ни к христианам, ни к евреям, но следует учению и образу жизни, подобным исламу. Таким образом, "ганиф" не обозначает какую-нибудь секту с определенными догматами и еще менее какую-нибудь организованную религиозную общину; в применении к предшественникам и современникам Магомета слово это означает просто, что характеризуемые им личности в своих воззрениях сходятся в общих чертах с самим Магометом. Поэтому гипотезу Шпренгера связать этих ганифов с упомянутыми в Коране листами Ибрагима мы считаем неудачной. Не прав также и Велльгаузен, признающий ганифов просто за христиан: они отличаются именно тем, что они не христиане, не евреи и не маги, вообще не принадлежат ни к какому официальному вероисповеданию, но по своему крайнему разумению разбираются в религиозных вопросах, чтобы примкнуть наконец либо к христианам, либо к исламу.

Гробницы и сады Дамаска

Магомет, сын Абдаллаха, родился в Мекке в 570 году. Он был из рода Гашима, принадлежавшего к корейшитам, из незнатной и небогатой семьи. Мать его Амина, овдовевшая до рождения сына, жила в довольно печальных обстоятельствах. Впрочем, о первых годах жизни Магомета известно очень мало, хотя по обыкновению предание прилежно работало над пополнением этого пробела, и, таким образом, на эту тему сложилось немало рассказов, более или менее поэтически разукрашенных. Подобного рода произведения и теперь еще нередко читаются на Востоке в день рождения Магомета (Маулид-ан-неби), и хотя по содержанию все они в общих чертах сходны между собой, тем не менее было бы большой ошибкой с нашей стороны видеть в этом совпадении доказательство исторической достоверности. По-видимому, достоверно только то, что, несмотря на бедность семьи, мальчик воспитывался у кормилицы – бедуинки Халимы, как это было тогда в обычае у богатых купцов Мекки. Предание присоединяет к этому, что однажды архангел Гавриил вскрыл тело пророка и вынул оттуда комок запекшейся крови, ту долю зла, которая находилась в нем. Очевидно, что этот рассказ навеян дурно понятым стихом Корана: "Не мы ли вскрыли тебе грудь?" (Сура 94,1). Мать Магомета скоро умерла, и после ее смерти он, пробыв некоторое время у своего восьмидесятилетнего деда, перешел на воспитание к дяде своему Абуталибу. Последний был тоже небогатым человеком, так что нет ничего невероятного в рассказах о том, что Магомет в юности был пастухом и в качестве подчиненного работника сопровождал торговые караваны. Утверждают, что во время подобных путешествий в Сирию Магомет сталкивался с христианами и евреями и что один благочестивый аскет по имени Бахира признал его за пророка. Мы думаем, что подобного рода рассказы лучше всего оставить в стороне. Достоверно лишь то, что молодой Магомет привлек к себе внимание одной богатой и благородной купеческой вдовы по имени Хадиджа, его дальней родственницы. Она взяла его к себе в услужение и, несмотря на неодобрение отца, решилась выйти за него замуж. Предположение, что поводом к такому неравному браку между молодым 24-летним мужчиной и 40-летней вдовой служили низкие мотивы, рушится при взгляде на достойную брачную жизнь супругов. Магомет оставался верен своей жене до самой ее смерти и вспоминал о ней с благодарной любовью в продолжение всей своей жизни. Но, достигнув теперь видного общественного положения, Магомет не чувствовал себя духовно удовлетворенным и в уединении стал заниматься религиозными вопросами. Что привело его к этому, кто возбудил в нем интерес к подобного рода занятиям – этого мы не знаем. Впрочем, предание называет имена некоторых ганифов и, между прочим, Заида ибн Амра, который позднее сам принял ислам; точно так же в Коране (суры 16,105 и 25,5) говорится, что у Магомета были какие-то учителя, но кто они были, об этом ничего неизвестно, и комментаторы едва могут назвать их имена. Вообще весьма возможно, хотя и не достоверно, что Магомет имел сношение с этими лицами до своего выступления в качестве проповедника. Как бы то ни было, однажды – Магомету тогда было уже 40 лет, – когда он по своему обыкновению предавался благочестивым размышлениям в пещере на горе Хире, на него снизошло Божественное призвание и он услышал слова: "Читай" (или "Проповедуй"). Это Откровение, бывшее, вероятно, первым по времени, изложено в Коране (сура 96) в следующих словах: "Проповедуй во имя Господа твоего, создавшего человека из куска запекшейся крови; проповедуй, ибо щедр и милостив Господь твой, учащий пером, учащий человека тому, чего он прежде не знал". В сильном волнении вернулся Магомет к своей жене, и, несмотря на то что она, а также ее двоюродный брат Варака успокаивали его, причем последний, по-видимому, признал его пророческое призвание, Магомет в течение некоторого времени находился в страхе и сомнении, не подпал ли он как-нибудь влиянию злых духов – джиннов. При таком расположении духа явления сначала не повторялись, но когда он через некоторое время опять удостоился слышать небесные слова (сура 74) и Откровения стали все чаще, то он перестал сомневаться и решительно убедился в своем призвании к пророчеству.

Молитва муэдзинов

Мы обсудим здесь вкратце различные мнения о пророческом даре Магомета. Взгляд Мюира, что Магомет поддался действительному дьявольскому наваждению, не подлежит научной критике ввиду его догматической предвзятости. Также не выдерживает критики и то предположение, что Магомет был простой обманщик, – мнение, которое уже в эпоху Средних веков ясно проглядывает в рассказе о трех обманщиках, а в прошлом столетии было выведено на сцене в одной жалкой трагедии Вольтера.

Даже и у новых авторов мнение это пользуется некоторой популярностью; но против него говорит то уважение, которое Магомет сумел внушить к своему характеру именно окружающим его людям, и постоянство, с которым он в течение всей своей жизни, подвергаясь преследованиям и опасностям, держался за свою миссию, не обращая внимания на ее успешность; наконец, было бы внутренним противоречием, если бы столько жизненной энергии и умственной силы было вызвано обманом. Таким образом, мы не можем сомневаться в искренности убеждения Магомета. Не лучше приведенной теории обмана попытки объяснить Откровения Магомета явлениями патологического характера. Предание определенно указывает на то, что при первоначальном и некоторых позднейших откровениях Магомет обнаруживал признаки раздражения нервной системы и страдал припадками. Также не подлежит никакому сомнению, что он при этом видел и слышал вещи, недоступные восприятию в объективном реальном мире, но которые ему являлись как нечто объективное, иначе говоря, что он имел видения, галлюцинации и т.п. явления, как бы мы их ни называли.

Магомет, пророк Аллаха.

Этот портрет – художественный вымысел европейского или персидского художника, так как изображение лиц исламом строго запрещено

На основании всего этого Вейль заключил, что Магомет был эпилептик, против чего справедливо можно возразить, что эпилептики не помнят своих припадков и того, что при этом с ними случается. Шпренгер всячески старался доказать, что Магомет страдал истерией, и так как истерия совершенно разрушает человека и телом, и душой, то он изображал пророка дряхлым, расстроенным, изможденным. Но подобное заключение вовсе не подтверждается историей.

Итак, если все названные теории оказываются несостоятельными, то остается признать Магомета за настоящего пророка. Вера в то, что он не по собственному почину взялся за проповедническую деятельность, но был призван к этому его небесным Владыкой, не только сделалась исходным пунктом его деятельности, но и навсегда сохранилась в нем как убеждение, настолько непоколебимое, что он ни разу не усомнился в нем. Но эта вера никогда не мешала Магомету пользоваться с величайшей проницательностью и с тонким дипломатическим расчетом также и мелкими средствами для осуществления своего идеала. Таким образом, его нельзя назвать ни обманщиком, ни сумасшедшим. Другое дело, стоит ли он в нравственном отношении на такой высоте, какой мы, может быть, исходя из предвзятой мысли, считаем себя вправе требовать от пророка. К этому вопросу мы еще вернемся в конце нашей краткой биографии.

Убедившись в своем призвании, Магомет выступил на путь открытой проповеди. Когда именно случилось это, с точностью неизвестно. Согласно с понятиями арабов, он прежде всего занялся обращением своего семейства, и уже когда его жена, дочери, приемные сыновья Али и Заид и друг Абу-Бекр приняли его учение, то он предложил его и остальным гашимитам.

Орнамент из Корана

Но здесь он имел мало успеха. Дядя и попечитель его Абуталиб, человек честный и правдивый, всю свою жизнь доставлявший защиту Магомету, напрасно старался убедить его отказаться от его проповеди; другой дядя, Абу-Лахаб, с бранными словами отверг его предложения. Число верующих при таких обстоятельствах росло очень медленно и увеличивалось единственно благодаря присоединению рабов и незначительных людей, так что спустя довольно большой промежуток времени число обращенных едва доходило до сорока трех.

Против перехода в новую веру рабов владельцы их не замедлили принять строгие меры, от которых избавились лишь те из них, которые были выкуплены на волю довольно состоятельным Абу-Бекром; остальным Магомет по необходимости вынужден был разрешить явно отказаться от него и его учения, чтобы иметь возможность быть хотя бы тайными его последователями.

Однако Магомет не падал духом и еще с большей энергией старался приобрести последователей вне своей семьи. Без устали проповедовал он о величии и могуществе Аллаха, вменяя в обязанность всем людям ислам, то есть полнейшую преданность и совершенное подчинение Аллаху. Нельзя медлить с обращением, возвещал он, ибо скоро наступит суд Аллаха, и какой суд! "Истинно, сбудется тогда наказание твоего Господа, и никто не сможет его отвратить. Небо поколеблется в тот день, и горы сдвинутся с мест своих. Горе тогда неверующим…" и т.д. (сура 52). Самыми живыми, самыми яркими красками постоянно рисует он ужасы того страшного дня, адские муки, ожидающие неверующих, и райское блаженство, предназначенное муслимам. Было бы несправедливо смотреть, подобно Шпренгеру, на эти образы только как на "устрашающее орудие" и не замечать в них выражения искреннего убеждения и заботы о блаженстве своих современников. Столь же мало основательно и мнение Гримма о том, что учение о всемирном суде применено было Магометом в качестве понудительного духовного средства, которым он хотел обеспечить успех своей попытке социалистического характера выступить против некоторых особенно сильно развитых общественных зол своего времени, ибо таков был, по мнению Г римма – мнению совершенно ошибочному, – первоначальный характер ислама.

Однако судный день, наступления которого, судя по некоторым местам Корана, Магомет ожидал сначала в скором времени, все не наступал, и жители Мекки еще более стали издеваться над пророком. Они требовали от него чудес для удостоверения в его Божеской миссии, на что он отвечал указанием на чудеса Божественной силы в природе и в сотворении человека. Так как свои увещания он излагал, как это было в обычае у предсказателей, в форме размеренной прозы, то и о нем прокричали как о новом поэте, предсказателе или юродивом (сура 52, 29-30; 21, 5; 68, 3-52). Когда же он утешал себя тем, что и бывшие до него пророки подвергались насмешкам и даже преследованиям своих современников, конечно лишь ко вреду последних, так как неизменное слово Божие скоро сбывалось, и когда он часто рассказывал подобного рода истории о пророках ради назидания верных и в виде угрозы противникам, то его упрекали в том, что мнимые Откровения свои он получает не от Аллаха, а просто из тех источников, на которые он ссылается.

До сих пор жители Мекки мало придавали значения предприятию Магомета, но когда в 615 году некоторые из приверженцев пророка переселились в Абиссинию, то на это дело взглянули серьезнее ввиду возможности неприятного столкновения с абиссинским негусом. В Мекке еще не забыли о том, что в год рождения Магомета перед городом появилось абиссинское войско, сопровождаемое гигантским слоном, и чуть было не разрушило Каабу. Корейшиты поэтому решили попытаться войти в сделку с Магометом и в случае его согласия хотели, чтобы он признал дочерей Аллаха если не богинями, то по крайней мере могучими небесными существами.

Внутреннее убранство мечети султана Хасана

Дальнейшие подробности нам неизвестны, но надо полагать, что просьба корейшитов произвела на Магомета большое впечатление; пророк уступил и признал за названными богинями довольно двусмысленное почетное определение и право ходатайствовать пред Аллахом (ср. сура 17, 75). Скоро, однако, он раскаялся в невозможном для него соглашении; он объявил, что сказанные им слова были внушены ему не Аллахом, а Сатаной, и публично взял их обратно. Корейшиты, можно себе представить, были этим сильно рассержены и решили раз навсегда положить конец бесчинству. Чтоб избежать угрожающей опасности, около сотни верующих, мужчин и женщин, снова переселились в Абиссинию. Между тем при патриархальных обычаях арабов не так-то легко было заставить молчать Магомета. Обычай обязывал родственников Магомета смотреть на его дело как на свое собственное, так что лично к нему, собственно, ничто не относилось. Таким образом, корейшиты подвергли опале весь род гашимитов, и последние принуждены были удалиться в изолированную часть города, потерпев большие убытки в материальном отношении. Это тяжелое положение гашимиты выносили, по-видимому, в течение двух или трех лет; однако мера эта не привела к желанной цели, и наконец отлучение было отменено. Сильнее был поражен Магомет, когда он вскоре затем, вероятно в 619 году, потерпел одну за другой две тяжкие утраты, потеряв Хадиджу и Абуталиба.

Между тем у него созрела мысль предоставить неверных жителей Мекки их судьбе и начать проповедовать вне этого города. Для нас такое решение может показаться вполне естественным, принимая во внимание те испытания, которые Магомет перенес в Мекке, но для араба это было нечто совершенно необыкновенное. По его обычаям, отдельный человек без своего племени ничто; добровольно покинув свое племя или им отвергнутый, он лишается всякого покровительства и считается погибшим. Магомету пришлось испытать это вскоре на себе: когда он попытался обратить в свою веру такифитов из ближайшего Таифа, то его не только отвергли с бранью, но и преследовали камнями, так что он должен был поскорее бежать, чтобы спасти свою жизнь. Однако эта неудача так же мало смутила его, как и неверие жителей Мекки.

Кааба в Мекке

Подобного рода невзгоды лишь приблизили его к разрешению загадки Божьего промысла. Бог руководит людьми по своей воле, говорил Магомет, – и формула эта являлась у него результатом не абстрактных размышлений, а собственного жизненного опыта. Что Аллах показал ему верную дорогу, хотя люди и отвергли его, – в этом в настоящее, тяжелое для него время он убеждался тем, что джинны (духи), как ему казалось, воздают ему покорность (сура 72), и он видел себя во сне перенесенным в Иерусалим (сура 17) – видение, которое сделалось у магометан весьма популярным и было переделано в вознесение на небо. Однако при этом Магомет не терял из виду земных целей. Ему удалось привлечь в свою веру нескольких человек, принадлежавших к племени хазраджи из Ятриба (Медина), которые пришли на хадж в Мекку. Они, кажется, верно указали ему, что учение его будет иметь успех в Медине, что вполне и подтвердилось последующими историческими событиями. Может быть, успех этот следует приписать влиянию живших там между арабами евреев, которые подготовили почву к восприятию монотеизма и вызвали потребность к созданию новой религиозной общины. Во всяком случае, число верных росло там очень быстро. В 622 году многие жители Медины, преимущественно хазраджиты, а также несколько аузитов, в числе около 75 человек, явились в Мекку и имели с пророком тайную сходку у холма Акаба, где они уже встречались с ним в предыдущем году. Магомет торжественно обязал тогда посланных не ставить рядом с Богом других богов, не нарушать брака, не красть, не убивать собственных детей, не заводить и не распространять клеветы и во всем оказывать послушание пророку; теперь он заключил с ними союз, причем они обязались защищать его, как они защищают своих жен и детей. Этим Магомет как бы отказывался от собственного своего рода и на деле показал, что исламом разрывается старая племенная связь и возникает новая в виде религиозной общины. С этой стороны следует рассматривать и так называемое бегство Магомета из Мекки в Медину, называемое обыкновенно "хиджра", – событие, от которого со времени Омара магометане ведут свое летосчисление (622 г.). Это арабское слово обозначает не того, кто бегством спасается от врага или от опасности, а того, кто по своему желанию покидает друга или родственника. Понятно, что поступок Магомета привлек к себе внимание жителей Мекки, однако Магомет позаботился, чтобы они не задержали ни его, ни сопровождавшего его друга Абу-Бекра. Конечно, легенда сделала свое дело и богато разукрасила историю, но мы оставим ее в стороне. Приверженцы Магомета не подвергались больше преследованиям жителей Мекки и последовали за пророком в Медину. Поэтому они получили прозвище мохаджиров, то есть товарищей бегства; вместе со сподвижниками (Ansar) из Медины они составили знать ислама.

Прибытие Магомета в Медину

Задача, которую хотел осуществить Магомет в Медине, была нелегкая: нужно было организовать новую религиозную общину. Чтобы показать на деле, что существование прежнего племенного союза уничтожалось исламом, он составил 75 братских пар, каждую из одного беглеца и одного сподвижника, которые наследовали друг другу, помимо родственников, и должны были считаться братьями. Племенные распри прекратились, ни старая, ни новая кровавая месть не могла более вносить раздора в среду верных. Сооружен был молитвенный дом, куда все аккуратно собирались, а позднее созывались особым "вещателем" (Bilal), чтобы совокупно совершить общее моление под руководством имама, то есть в то время самого Магомета. Значение подобного учреждения трудно оценить в должной степени: любящие свободу, недисциплинированные арабы приучались этим путем к порядку и дисциплине. Этот молитвенный дом называли поэтому "местом военных упражнений ислама", а ежедневную, пять раз в день повторяемую молитву верных, забывая о ее религиозном значении, сравнивали с общим боевым криком (фон Ранке).

О религиозных обязанностях мы будем говорить ниже, теперь же мы ограничимся лишь тем, что разъясним те отношения, в какие поставила себя новая религиозная община к язычникам и евреям Медины. До этого времени Магомет имел весьма поверхностное и недостаточное знакомство с сущностью иудейства и христианства. Он думал, что проповедь его совпадает с догматами этих великих духовных общин и что их сторонников легко будет привлечь к его вере. Так как в Медине иудеи были особенно многочисленны и религиозные постановления их казались Магомету целесообразными, то он решился ввести некоторые из них и в свою общину; таковы, например, обычаи обращаться при молитве лицом в сторону Иерусалима, соблюдать пост в день Ям Кипура (10 тишри) и т.д. Однако вскоре он заметил, что жестоко обманулся в своей надежде. Евреи Медины, любопытствуя испытать нового пророка в его призвании, предложили ему разного рода вопросы, чтобы узнать, насколько ответы его согласуются с законом Моисея и не есть ли он действительно обещанный Мессия. Магомет дурно выдержал испытание, ни разу не сказав верно генеалогии патриархов, и евреи навсегда отвернулись от него. Со своей стороны и Магомет, заметив свое заблуждение, поспешил порвать с иудейством; прежнее свое предписание обращаться при молитве лицом к Иерусалиму он переделал в смысле обращения к Мекке, а пост с 10 тишри перенес на арабский месяц рамадан, время, когда было дано Откровение Корана (сура 2, 181).

Обеденная молитва

Скоро ему стало ясно, что он действует в духе христианства, и, таким образом, у него возникла теория касательно того, что "владетели Писания", как он называл иудеев и христиан, хотя и получили Откровение от Мусы (Моисея) и Исы (Иисуса), но позже они изменили или самые слова Откровения, или их толкование (в этом магометанские теологи расходятся) и впали, таким образом, в различные заблуждения. Против христианского учения о Троице, которое он считал за настоящее троебожие (Бог, Иисус и Мария), вел он в Коране ожесточенную полемику. Он утверждал, что Иса действительно был посланником Божиим, которого Бог прославил чудесами, однако отрицал, чтобы ему и его матери принадлежали Божеские почести. Тем не менее владетели Писания, к которым иногда причислял он и сабеян, занимают совсем другое положение, чем язычники: последние совершенно превратили истину в заблуждение, те же все-таки владеют ею, хотя и в искаженном виде.

Что касается политических отношений, то Магомет заключил как с иудеями, так и с язычниками Медины наступательный и оборонительный союз, причем тем и другим были оставлены их прежние права и обычаи, но они обязались помогать пророку в войне и никоим образом не поддерживать его врагов. Мало-помалу внешним образом к общине присоединилась большая часть хазраджитов и аузитов, хотя они всегда оставались равнодушными и в критическую минуту ненадежными союзниками, почему Коран часто их порицает как лицемеров (монафикун). Внутренне озлобленные против чужого пришельца, они оплакивали падение отцовских обычаев и, как истые арабы, охотно вернулись бы к прежнему положению дел; но сила была не на их стороне, и они должны были подчиниться господству Магомета.

Жители Мекки думали, что счастливо отделались от неудобного проповедника, и рассчитывали, что и мединцы в свою очередь скоро будут тяготиться им; но они жестоко обманулись. Магомет поставил своею целью подчинить себе родной город, и хотя этот план мог сначала казаться смешным тому, кто знал разницу между довольно значительным торговым городом и ничтожной Мединой, тем не менее, пророк ни на минуту не покидал его из виду, пока не привел в исполнение. Однако на это потребовалось немало времени; сперва Магомет должен был довольствоваться тем, что устраивал в малом виде хищнические набеги на торговые караваны мекканцев, которые на возвратном пути из Сирии проходили вблизи Медины. Ремесло это как нельзя более пришлось по вкусу жителям Медины, так как арабы, подобно остальным бродячим народам – курдам, туркменам и другим, – были природными разбойниками. При этом не всегда даже соблюдался священный месяц, в котором царил общий мир, и когда в этих случаях дело доходило до Магомета, то он отпускал виновных с легким выговором (сура 2, 214). Давал ли он на это сам приказание, как утверждают, – этот вопрос остается нерешенным, но если так было на самом деле, то не следует его слишком строго судить за это; таков обычай Востока: военный обман и всякая хитрость против врага, будь то постыднейшая измена или открытое нарушение данного слова, там допускаются, а в иных обстоятельствах и предписываются.

Само собой понятно, что эти нападения причиняли немало неудобств торговцам Мекки, которые под предводительством Абу-Софьяна, являющегося с этого времени главой мекканцев, решились положить конец такому разбойничеству. 16 марта 624 года произошла битва у колодца Бедр и, несмотря на значительное превосходство мекканцев в числе сравнительно с правоверными, последние одержали решительную победу; много знатных и богатых корейшитов попало в плен, что, не считая приобретенной добычи, обещало еще хороший выкуп. Чтобы избежать ссор между корыстолюбивыми арабами, Магомет объявил, что пятая часть добычи должна принадлежать ему, то есть казне правоверных, а остальное должно быть разделено поровну между всеми участниками битвы. Но впечатление, произведенное блестящей победой в Медине и на бедуинов, имело еще большее значение, чем добыча. В самом городе никто более не осмеливался идти открыто против пророка; одни только евреи не поняли истинного положения дела, но и они вскоре были довольно грубо выведены из сознания мнимой своей безопасности. Вскоре после того ничтожный повод повел за собою кровавое столкновение с еврейским племенем кайнока; евреи были вынуждены сдаться; имущество их было конфисковано, и сами они изгнаны из города. Довольные уже тем, что остались в живых, они спешили покинуть Аравию и основались в древнем Базане. Та же судьба постигла в следующем году племя бену-надир, когда мекканцы отомстили Магомету при Оходе за нанесенное им в предыдущем году у Бедра поражение. И точно, будто этот несчастный народ был глух и слеп против всяких предостережений! Евреи имели еще неосторожность войти в сношение с врагами Магомета во время так называемой войны за окопами 672 года. Победа при Оходе не принесла мекканцам никакой прибыли, поэтому они решили осадить Медину с порядочными для арабов военными силами; евреи и разные бедуинские племена обещали им свою помощь. Верные не решились на этот раз вступить в неравную борьбу с врагом в открытом поле; они заперлись в городе и по совету одного перса, Салмана, сделали неприступной для всадников открытую часть города, окопав ее глубоким и широким рвом; отсюда война эта получила название "войны за окопами". Враги очень сердились на такой прием и обвиняли Магомета в употреблении недостойных хитростей, тем более что средство удалось и они принуждены были вернуться ни с чем. И на этот раз пришлось поплатиться евреям. Магомет отправился теперь против бену Кораица; евреи были побеждены, и приговор смертельно больного Саада, предводителя аузитов, который был ожесточен против них, гласил, что мужчины должны быть умерщвлены, а жены и дети обращены в рабство. Магомет утвердил этот приговор, и 600 евреев были убиты. Наказание было жестоко, но вполне согласно с тогдашним военным правом, так что нет никакого основания обвинять Магомета в жестокости и коварстве за это, во всяком случае, конечно, ужасное избиение евреев. По поводу этого обвинения вполне справедливо будет заметить, что эти 600 не много значат сравнительно с теми 4 500 саксонцами, которых христианский герой Карл Великий велел умертвить на Адлере. Условия, предоставленные бену Кайнока и бену Надир, по понятиям арабов были очень мягкие, и Магомет доказал, что он далеко ушел вперед от своих современников, издавши приказ, запрещавший уродовать трупы павших, что было в обычае в тогдашнюю варварскую эпоху, да и в более позднее время.

Мусульманское кладбище

Казалось, Магомету еще далеко было до осуществления его заветной цели – подчинить себе Мекку, но он нашел иной, более быстрый способ к ее достижению. Он решился предпринять с немногими спутниками странствование к святым местам и выполнил свое намерение весной 628 года, конечно, в одежде странника, вооруженный только мечом. Он рассчитывал на то, что мекканцы никоим образом не решатся употребить насилие против его людей во время священного месяца, если только будет известно, что последние пришли с мирными намерениями. Правда, он сам при прежних обстоятельствах не соблюдал этого обычая и нарушение его считал простительным грехом, однако он знал, что противники его, защитники старинных арабских обычаев, вряд ли отплатили бы ему той же монетой. Тем не менее это был шаг весьма рискованный, тем более что, как скоро выяснилось, мекканцы приняли угрожающее положение. В Ходейбидже Магомет сделал остановку, и в этом критическом положении снова сказалась его политическая проницательность. Хотя мекканцы были очень не расположены к непрошеному гостю и заранее предвидели, что при существующей между ними и верными кровавой вражде присутствие последних на богомолье необходимо должно повести к кровопролитию, однако они не имели никакого права воспретить им доступ на праздник. После долгих переговоров они решились заключить договор, по которому на этот раз Магомет должен был уйти обратно, но на следующий год ему разрешалось явиться в Мекку на праздник на три дня в одежде странника.

Чтобы сделать это возможным, предложено было перемирие на десять лет, причем обе стороны могли заключать союзы; Магомет обязался выдавать корейшитам их перебежчиков, между тем как мекканцы не были связаны соответствующим обязательством относительно переходящих на их сторону приверженцев Магомета. Магомет поспешил принять эти условия, хотя спутники его были сильно недовольны ими. Таким образом, он вполне достигал своей цели если не в настоящую минуту, то, по крайней мере, на будущее время; можно было с уверенностью ожидать, что когда пророк, известный уже по всей Аравии, появится на празднике Хадж во главе своих последователей, то он привлечет на себя общее внимание, и путешествие его обратится в триумфальное шествие. Так оно и случилось в следующем, 629 году, когда Магомет, согласно условиям, явился в Мекку после того, как корейшиты, бывшие в кровной вражде с правоверными или почему-либо принадлежавшие к непримиримым, удалились на ближайшие горы во избежание могущей случиться кровавой схватки. Теперь всякий в Мекке, кто имел хоть каплю политической проницательности, знал, что будущее принадлежит исламу, и наиболее благоразумные, каковы Халид-ибн аль-Валид, победитель при Оходе, известный впоследствии под именем "меча Божия", и Амр ибн эль-Ази, бывший потом наместником Египта, поспешили объявить о своем обращении; другие, как Абу Софьян и Аббас, не могли решиться открыто сделать это, думая, что можно подождать, пока дело Магомета примет более серьезный оборот. Это продолжалось, впрочем, недолго: уже в следующем году Магомет вторгнулся со значительными силами, чтобы завоевать Мекку. Желанным поводом к тому послужило для него нарушение мекканцами условий Хадейбиджского договора. Теперь нужда заставляла спешить, и Абу Софьян уже более не медлил: он отправился в лагерь Магомета и отрекся от прежней веры. Весь город перешел без всякого кровопролития в руки Магомета; лишь немногие непримиримые сопротивлялись пророку. Он приказал сокрушить идолов и казнить некоторых особенно ненавистных ему людей, вообще же даровал всеобщую амнистию. Священные места и церемонии были сохранены и на будущее время.

Магомет достиг своей цели. Еще раз такифиты соединились с союзными им бедуинскими племенами, чтобы оказать сопротивление верным и обеспечить себе свободу, но напрасно: они были разбиты наголову после жаркого боя при Хонейне на границе Южной Аравии. Еще до путешествия на богомолье в 629 году евреи Хейбара, в Северо-Западной Аравии, были вовлечены в войну и покорены; теперь, после битвы при Хонейне, со всех концов Аравии стекались в Медину посольства, чтобы принести свою покорность пророку. Магомет принял их с почетом, но обязал отречься от идолов, признать пророка, ежедневно совершать пять молитв и платить подати в казну. Три первых требования бедуины ставили ни во что; последнее же было для них большою тягостью, но в настоящую минуту ничего нельзя было изменить, потому что Магомет был непреклонен. Они должны были согласиться на то, чтобы им сопутствовали несколько верных для передачи их соплеменникам постановлений ислама и для сбора податей.

Магомет между тем задался уже новыми планами. Он даже отправил грамоты греческому императору, наместнику Египта, гассанидам и персидскому великому царю, приглашая их принять ислам. Он готовился к борьбе против византийцев и твердо решился помериться молодой силой ислама с соседними народами. Но прежде того следовало навсегда покончить с язычеством в пределах самой Аравии; поэтому он послал в 631 году своего зятя Али в Мекку с очень важным документом, который мы находим в Коране (сура 9) с надписью: "Отречение Бога и его посланника от служителей идолов". Отрывок этот был торжественно прочитан в Мине перед собравшимися паломниками. И до сих пор на него можно смотреть как на основное положение ислама, навсегда определяющее отношение последнего к последователям других религий. Сущность его заключается в том, что на будущее время никто из неверных не должен иметь доступа в священную область, что договоры, заключенные пророком с некоторыми из них, остаются в силе до истечения срока, если только будут в точности исполняться их участниками, наконец, что тому, кто не может предъявить подобного договора, остается выбирать между исламом и войной. Война против неверных уже в первое время пребывания Магомета в Медине вменена была в обязанность муслиму (сура 2, 186 и след., 212-213).

Еще раз (632 г.) Магомет предпринял путешествие в Мекку, так называемое прощальное путешествие, во время которого он имел случай произнести речь, в которой строго внушал арабам, что на будущее время древние обычаи отменяются и что ислам навсегда установляет единство и равенство верных. В этой речи Магомет еще раз выказал себя энтузиастом, а не политиком; если бы он лучше знал своих арабов, то понял бы, что требует невозможного. Там и сям бедуины уже приходили в волнение, и различные лица, мужчины и женщины, пробовали в свою очередь разыгрывать, подобно Магомету, роль пророков, чтобы бороться с ним его же оружием; но старику посчастливилось избежать огорчений: ему не пришлось дожить до взрыва этих смут. Летом того же 632 года он скончался в своем доме в Медине.

Биографам Магомета всегда было трудно сделать правильную оценку его личности. Это не должно никого удивлять, так как, без сомнения, он был совершенно необыкновенным человеком. В личности его обнаруживаются два различных духовных направления, которые нигде больше не встречаются одновременно и обыкновенно даже исключают друг друга: это – несокрушимый энтузиазм и холодно-рассчитанное житейское благоразумие. Отчасти это становится понятным, если мы вспомним, что он открыто выступил проповедником ислама уже в зрелом возрасте, то есть в такие лета, когда мечты и энтузиазм молодости или уже совсем исчезают, или, во всяком случае, бывают подчинены расчету благоразумия. Мы бы совершенно неверно оценили исторические факты, если бы не обратили внимания на то, что уже в мекканский период Магомет умел с большой хитростью и тонким тактом обходить опасности, которые грозили ему и его маленькой общине; с другой стороны, не следует также забывать и того, что в Медине и даже во время своего прощального путешествия на богомолье он с юношеским рвением и несокрушимой силой выступал за свой религиозно-нравственный идеал. Однако слишком часто случается, что многие христианские ученые склонны в его биографиях различно оценивать его характер: мекканского проповедника они не прочь считать истинным пророком и осуждают мединского вождя как обманщика и сластолюбца. Полагают именно, что в позднейший период жизни Магомета в характере его замечаются такие недостатки, которых прежде, по-видимому, вовсе не было и которые вообще несовместимы с его пророческим призванием.

Что касается последнего утверждения, то спорить по этому поводу совершенно бесполезно. Кто думает заодно с магометанскими догматиками, что пророк непременно должен быть непогрешим, для того биография Магомета представит немало трудностей, и он вряд ли удовлетворится тем, что правоверные выставляют в его оправдание.

Вознесение Магомета на небо

Арабу Магомет является образцом кротости и разумности; меры, принятые им против своих личных врагов, против мединских евреев и т.д., кажутся арабу скорее кроткими, чем слишком суровыми, тогда как европейский ученый видит в них только жестокость, хитрость и мстительность. Но стоит вспомнить только царя Давида, который если и не считается настоящим пророком, то признается благочестивыми людьми за богоугодного героя царя, и тогда нам станет понятным, что верным никогда и в голову не приходило сомневаться в Божественной миссии Магомета на том основании, что он разделял со своим народом все его национальные недостатки. Их скорее смущало то обстоятельство, что он разрешал войну в священные месяцы, женился на жене своего приемного сына Заида и т.п.- словом, такие вещи, о которых не слыхано было у арабов и которые противоречили их древним обычаям; но именно в этом они и видели доказательство того, что для Магомета существуют иные законы, чем для всех других арабов. Мы же, которые не разделяем этого мнения даже в том случае, если признаем Магомета за пророка, – мы не должны забывать о человеческих слабостях и обязаны судить и мерить человека единственной правильной мерой, соображаясь с его эпохой и соплеменниками; в таком случае мы увидим, что он и в Медине достойным образом исполнил свое назначение. Даже часто порицаемая чувственность его, побудившая его, как думают, взять себе целую дюжину жен, есть не более как гипотеза, которая мало согласуется с его простым и правильным образом жизни. Может быть, побудительными причинами к этим бракам была политика и разумный расчет, а вовсе не безграничная чувственность, тем более что он свободно мог, не возбуждая особого внимания, иметь столько рабынь, сколько ему было желательно.

Мы не можем также допустить справедливости делаемого Магомету упрека, что он одобрял свои недостатки и слабости, ссылаясь на мнимые Божественные откровения. Следует принять в соображение логические последствия раз принятой им на себя роли Божьего посланника; в подобных щекотливых случаях друзья и враги требовали от него доказательства Божественного решения, и он не мог уклониться от исполнения этого требования. Он мог бы, конечно, в некоторых случаях дать ответ, который в наших глазах сделал бы большую честь его нравственному характеру. Но нельзя не видеть, что ответ его никогда не ограничивался его личными интересами, но всегда благоразумно был рассчитан на то, чтобы, насколько это позволяли обстоятельства, совершенно покончить с вопросом, удовлетворив каждого, так что он в действительности не наталкивался при этом ни на какое противоречие и не наносил никакого ущерба своему достоинству.

Существует весьма распространенное заблуждение, что Магомет оставил ислам вполне законченным, как будто религия эта не развивалась с течением времени в различных направлениях. Мнения касательно этих различных направлений, само собой разумеется, не согласны между собой. Один видит здесь вырождение, другой, наоборот, успех; но справедливо признать, что и здесь есть и свет и тень. Все, что оставил Магомет после своей смерти, если не считать множества учеников, воодушевленных его учением, заключалось в известном числе Откровений, не приведенных в порядок и не снабженных необходимыми для их понимания историческими объяснениями, а также в примере его собственной жизни в том виде, как она сохранилась в воспоминании. Мы намерены здесь несколько подробнее подсчитать это оставшееся после Магомета достояние, так как оно на все времена осталось главным капиталом ислама.

Во время своей публичной деятельности Магомет высказал очень много изречений, произнес много речей и проповедей; но в них существует известного рода различие, которое бросается в глаза, главным образом по своей форме. Так, когда он говорил от лица Божия, то он пользовался обыкновенно рифмованной прозой, которая придавала речи торжественный характер и у древних арабских кахинов служила традиционной формой для оракулов. Впрочем, способ применения ее в различные периоды жизни Магомета довольно различен; первое время он выражается короткими ритмическими предложениями, позднее они становятся все длинее, ритм делается менее явственным, а рифма все изысканнее и монотоннее, хотя этот признак нигде не пропадает. Все изречения, в которых он замечается и в которых говорящим лицом является не Магомет, а Аллах, относятся к числу Откровений, все остальное, не удовлетворяющее этому условию, принадлежит к преданию.

Откровения носят название Коран (чтение, передача), которое относится как к отдельным отрывкам, так и к их совокупности. Магомет, не умея сам ни читать, ни писать, частью приказывал секретарю писать эти Откровения на клочках бумаги, костях, пальмовых листьях, каменьях и т.д.; другие же отрывки сохранились в памяти особенно благочестивых людей. Уже при первом халифе Абу-Бекре одним из этих секретарей, Зей-ибн-Сабитом, составлен был сборник, в существенных чертах мало отличающийся от того, который мы имеем теперь.

Индийский Тадж-Махал

По приказанию халифа Османа (644-656) под руководством того же Зейда и других знатоков Корана текст его был окончательно установлен; причем и порядку отдельных отрывков придана была неизменная форма и всюду введен один и тот же диалект, именно диалект корейшитов. Экземпляры, уклонявшиеся от этого образца, если они еще существовали, разыскивались и сжигались, так что о некоторых уклонениях мы знаем только от позднейших компиляторов. Из этого с уверенностью можно заключить, что при Османе действовали вполне добросовестно и если что и ускользнуло, то лишь немногие стихи, не имеющие никакого значения сравнительно с целым. Мнение Вейля и других ученых, которые подозревали, что были допущены умышленные изменения, не подтвердилось при ближайшем исследовании.

Копия отрывка из Корана, изданного в VII веке. Стих 1-6 XXXIV Суры

Во всяком случае порядок отдельных откровений и подразделение их на 30 перикоп или 114 сур (глав) чисто произвольны, что доставляет критике немало работы, так как для нас было бы интересно расположить отрывки в хронологическом порядке, чтобы можно было объяснить и содержание с психологической стороны на основании биографии Магомета; а с другой стороны, эти бесспорно подлинные свидетельства могли бы, в свою очередь, осветить самую его биографию. К счастью, мы имеем для этого несколько различных путей. Во-первых, еще исстари, по одному в общем надежному преданию, суры в заголовках обозначены – одни как мекканские, другие как мединские. Впрочем, суры, особенно более длинные, часто составлены из нескольких различных отрывков, не совпадающих друг с другом по времени; таким образом, нельзя вполне доверять надписи о том, что вся сура действительно относится к мекканскому или к мединскому периоду. Случается также, что предание колеблется в своем показании, а иногда даже оно заявляет, что Откровение той или иной суры было дано два раза. Таким образом, европейский ученый не может вполне удовлетвориться этим чисто внешним признаком; однако существует другой способ определения времени, к которому относятся суры, именно на основании их собственного содержания, часто дающего очень определенные указания, так что в общем установление хронологического порядка не представляет непреодолимых затруднений. К этому следует прибавить, что для понимания содержания сур в отношении как языка, так и смысла большую услугу могут оказать прекрасные работы арабских и персидских писателей. Уже в очень древнее время существовали письменные рассуждения касательно трудных слов и малопонятных мест, да и раньше того были разъяснения по существу, в которых сопоставлялись предания об обстоятельствах и лицах, вызвавших то или иное Откровение. В позднейших компиляциях кроме этого собрано еще много других преданий, откуда произошли компендии, отличавшиеся большим удобством для употребления. Большой авторитет имеет на Востоке комментарий Баидави (Baidhavi) XIII века, который новейшими учеными опять-таки был снабжен дополнениями и толкованиями.

В общем содержание священной книги весьма понятно, хотя, как мы указали выше, стиль пророка в разное время обнаруживает довольно значительное различие. В старейших сурах стиль возбужденный и возвышенный; короткие предложения сопровождаются величественными образами, клятвами, долженствующими подтвердить истину, и страстными нападками на врагов, которые осмеивали пророка и не верили его миссии. Адские наказания разрисованы самыми яркими красками и повторяются до излишества. Позднее история пророков выдвинута на передний план, слог теряет прежнюю живость и в определенных выражениях, без особых отклонений, переходит к повествовательной форме; иногда, впрочем, пророку все-таки удается обработать предмет своей речи и дать красивый рассказ вроде любовной истории Иосифа с женой Потифара (сура 12), сделавшейся с тех пор столь популярной на Востоке и обработанной многими персидскими и турецкими стихотворцами в поэтическом стиле. Наконец, суры более позднего периода написаны уже без прежнего пыла и искусства, довольно слабым слогом, хотя по содержанию они самые важные. Правда, здесь все еще попадаются повествовательные и поучительные отрывки, однако теолог-юрист дает себя повсюду чувствовать, и более длинные отрывки посвящены теологической полемике против христиан и евреев или содержат обрядовые предписания. Оттого они никогда не были так популярны среди верующих, как, например, 112-я сура, которая содержит хотя и короткое, но чрезвычайно понятное исповедание веры, или 1-я сура, так называемая "Фатиха", которая читается мусульманином во всех обстоятельствах жизни и в некоторых отношениях может быть сравнена с "Отче наш", равно как и некоторые другие стихи, перечислять которые мы не имеем возможности.

Коран, как это показывает самое его название, предназначался для чтения, то есть для чтения вслух. С течением времени чтение это обратилось в своего рода искусство, доступное далеко не всякому, так как эту священную книгу читают не так, как всякие другие книги, а как Тору в синагоге: отчасти речитативом, отчасти нараспев. Кроме того, всякому вменяется в обязанность выучить наизусть порядочные отрывки; бывали, да и теперь есть немало людей, которые знают наизусть весь Коран. Поэтому вряд ли нужно говорить о том, что в деле общественного образования Коран играет очень важную роль, а иногда даже составляет единственный учебный материал; на нем основано самое обучение языку, так что распространение ислама идет параллельно с распространением арабского языка, и вся магометанская литература, будь она на арабском, персидском, турецком или малайском языке, изобилует воспоминаниями, намеками и оборотами, заимствованными из Корана. Вообще трудно достаточно переоценить великое значение этой книги для религиозной жизни всего магометанского мира.

Молящиеся

Значительно меньшее влияние имел другой источник древнего ислама, именно предание, хотя для исторического исследования оно доставляет богатый материал. Первоначально предание передавалось устно, так как вообще литературная деятельность арабов начинается только со второго столетия Хиджры. По-араоски предание называется "Хадит" (Hadith) и имеет своим предметом не только то, что сказал или сделал Магомет, помимо записанного в Коране, но дает также более или менее подробные сведения о жизни Магомета и его современников. Коран не содержит полной системы законов, так что очень скоро после смерти Магомета возникли большие недоразумения касательно того, как следует поступать в том или другом случае. Вполне естественно, что тогда обращались с вопросами к остававшимся в живых членам Магометовой семьи и его ближним друзьям, например к его умной и деятельной жене Айше, спрашивая их, не высказывался ли Магомет как-нибудь по поводу подобного случая или как бы он отнесся к подобному обстоятельству. То, что делал или допускал пророк, – то служило нормой (Сунна), с которой последующие поколения стремились согласовать свои поступки. Само собой понятно, что всегда было довольно людей, сведущих в этом отношении. Вначале, конечно, поступали довольно добросовестно, так как явная ложь легко могла быть обнаружена остававшимися в живых товарищами пророка, но скоро стали прокрадываться ложные сведения, которые быстро распространялись в областях, лежащих вдали от колыбели ислама. Со временем число таких преданий возросло до бесконечности, так что почти каждый поступок, каждое мнение находили себе оправдание в соответствующем предании. Это злоупотребление должно было наконец стать заметным и для арабов, и, чтобы иметь некоторое ручательство в том, что имеют дело с действительным преданием, серьезные исследователи принимали за верное только то предание, передачу которого можно было проследить вплоть до самих очевидцев. Даже и тогда, когда предания были записаны, считалось необходимым привести целый ряд свидетелей – от первого рассказчика до последнего; обычая этого педантически придерживались и впоследствии, даже в тех случаях, когда данное предание было известно каждому из всем доступного сборника. Подобного рода ряд свидетельств называется "цепью предания" (иснад), которая бывает точная или слабая, верная или ложная. Таким образом, позднейшие собиратели преданий должны были выбирать из целой груды ложных свидетельств; так, например, утверждают, что один из таких собирателей, Бокхари (IX в.), составил свой сборник из 7275 достоверных преданий, среди которых еще много повторений, из громадного 600-тысячного запаса. Чисто внешний критерий, которого держался он, равно как и другие известные собиратели: Ибн Маджех, Абу Давуд, Тирмидзи, Муслим, Насаи, сборники которых правоверные мусульмане считают каноническими, – допускал еще много такого, что по нашим критическим понятиям не могло бы быть принято. Тем не менее, многое из этого имеет значение если не для времен самого Магомета, то по крайней мере для ознакомления с древними течениями в общине ислама; во всяком случае, не следует упускать из виду, что в этих сборниках находится много драгоценного материала, имеющего несомненную достоверность.

Ученый, углубленный в чтение Корана

Предание в исламе никогда не достигло той популярности, какой пользуется Коран. Хотя упомянутые сборники подразделены на известные отделы, но для широкой публики это далеко не подходящее чтение – как вследствие их пестро-разнообразного содержания, так и потому, что для облегчения их понимания необходимы особые пояснения в отношении языка и смысла. Правда, в арабской литературе нет недостатка в подобных работах, так как изучение преданий в теологических школах составляло в течение целых столетий, а отчасти и теперь составляет сущность теолого-юридическои науки. Но уже из этого видно, что сборники хадит сделались предметом научного изучения. Даже сделанные позднее компендии и пользовавшиеся большой симпатией маленькие сборники с сорока преданиями не могли изменить этого положения дела. Хотя в них излагались правила, по которым должны были поступать отдельные лица, и в частности правительственные чиновники, в тех или иных обстоятельствах, но изложены они были в очень неудобной форме, так что иногда являлась возможность толковать их различным образом; поэтому применение их в известных случаях представляло немало затруднений. Вполне естественно, что сборники хадит были вытеснены краткими компендиями, в которых учение ислама было формулировано в коротких и понятных правилах. Такими-то компендиями являются книги фик; в магометанской литературе существует их несметное число.

Мечеть Хасана

Слово "фик" первоначально обозначает не что иное, как обучение практике ислама; позднее им стали обозначать ту науку, которая научает из Корана и хадит выводить предписания, имеющие силу закона. Плохой учитель, посылавшийся Магометом и учивший новообращенных, как он сам умел, молитвенному поклонению, становится впоследствии ученым теоретиком, который до тонкости знал и мог указать, как следует поступать во всех обстоятельствах жизни. Конечно, это было нетрудно, раз оно ясно было предписано в Коране, установлено Магометом в хадитах или указано на основании его примера. Но кто же знал все предания и как следовало поступать, если последние противоречили друг другу или не согласовались с Кораном? Тогда приходилось давать более или менее значительную свободу умозрительным заключениям и делать выбор по собственному усмотрению. Скоро обнаружились несогласия даже между ведущими авторитетами, и так как обстоятельства не благоприятствовали более свободному пониманию, то внутри школы стремились все более и более точно придерживаться буквы Корана и предания; особенно захириты довели эту наклонность до смешного. Практическая необходимость заставила волей-неволей подчиниться учению некоторых из выдающихся древних учителей закона. Таким-то образом все позднейшие магометане, если только они признают официальные сборники хадит, то есть если принадлежат к суннитам, подразделяются на ханафитов, маликитов, шафеитов или ханбалитов, смотря по тому, признают ли они авторитет школы Абу Ханифа, Малика, Шафеи или Ахмеда ибн Ханбала; основатели этих школ жили во II и III столетии Хиджры. Различие между этими четырьмя направлениями, или, как говорят обыкновенно, мадсхабами (Madshab), слишком незначительно, чтобы вдаваться здесь в его разъяснение, тем более что эти оттенки не оказывают никакого влияния на правоверие.

Но хотя правоведы постоянно стремились вывести все из Корана и хадит, однако, по их мнению, было еще, кроме того, два источника законов, впрочем далеко не одинакового достоинства, именно: общее согласие (idjma) общины и заключение по аналогии (Kijas). Согласие здесь, как и всегда, было не более как простой юридической фикцией, так как в действительности община никогда не была единодушна; тем не менее вполне понятно, что уже в первом столетии Хиджры относительно многих вопросов составилось известного рода единомыслие, хотя законность принятых правил и не могла быть подтверждена примером Магомета или доказательствами, взятыми из Корана и предания. Правда, при этом помогали себе, насколько это было возможно, найденными впоследствии преданиями, но с течением времени и это средство оказалось неудобным; тогда теория единомыслия, всегда имевшая некоторое практическое значение, представила желаемый повод для того, чтобы дать дорогу вновь возникающим мнениям и понятиям и утвердить те из них, которые сделались общепринятыми. При этом было признано за аксиому то положение, что невозможно, чтобы община единогласно могла принять ложное мнение, и таким образом за ней как бы признавалось свойство непогрешимости. Но при обилии преданий лишь в редких случаях приходилось прибегать к общему согласию; еще более ограниченным применением пользовалось не всеми высоко ценимое заключение по аналогии.

Но и в других отношениях книги фик содержали в себе нечто такое, чего нельзя было найти в Коране и хадитах и что, тем не менее, очень важно было знать, именно какие поступки нужно считать обязательными (fardh), какие употребительными (sonna), какие дозволенными или безразличными (halai), какие, наконец, негодными (makruh) или совсем запрещенными (haram). На каких основаниях делается это разделение в отдельных случаях, об этом распространяться мы здесь не станем. Точно так же требовалось определить, налагает ли данное предписание обязательство на каждое отдельное лицо или же оно обязательно только для всей общины. Так, например, заповедь о священной войне не есть индивидуальная обязанность, но она обязательна для общины, которая должна исполнять ее лишь в том случае, когда законный глава общины призовет к этому верных.

Книги фик ограничиваются тем, что дают предписания касательно поведения верующих, самого же вероучения они не касаются. Но мы бы вступили на совершенно ложный путь, если бы вывели отсюда заключение, что исповедание веры было безразлично для их авторов. Скорее, напротив, они считают само собой понятным, что в этих вопросах следует в точности держаться Корана и предания, и находят совершенно излишним устанавливать более точные разъяснения, так как в этом можно бы было усмотреть желание поправлять Аллаха и его посланника и такая попытка легко могла повести к ересям и даже к неверию. Великие правоведы запечатлели строго и в сильнейших выражениях, что никогда не следует заниматься догматическими вопросами, а в трудных случаях следует ссылаться на Коран и предание, а если казалось, что указания того и другого противоречат друг другу или неясны, то совершенно бесполезно доискиваться, почему это так. Конечно, этим они обнаруживали свое незнание, сознание которого хотя и было искренно, но, тем не менее, с течением времени должно было сделаться неудобным для них самих; поэтому позднейшие учителя отказались от этой сдержанности, после того как правоверной апологетике удалось такими же толкованиями победоносно восторжествовать над еретическими воззрениями. Но это следует понимать в том смысле, что лишь вынужденные обстоятельствами, и то наполовину против воли, они признали необходимость обучения догматам веры.

Закон Магомета, подобно закону Моисееву, прежде всего касается культа, затем домашней и семейной жизни, наконец, правовых отношений и политики. Способ изложения у туземных писателей вовсе не систематический, и ни разу не было сделано попытки свести различные предписания к одному общему религиозному принципу. Все-таки в книгах фик господствует известного рода подразделение материала, причем обрядовые правила занимают первое место; правила общественного управления не включены сюда, а излагаются в специальных трактатах, – в общем, все разбросано и перемешано довольно пестро.

Правила ритуала сосредотачиваются главным образом на так называемых пяти столпах ислама: это – исповедание веры, молитва, милостыня, пост и путешествие в Мекку. Исповедание веры не определяется здесь точно догматически, а только предписывает новообращенному, после того как он посредством обрядового омовения очистит себя от нечистоты идолопоклонства, произнести известную формулу: "Нет Бога, кроме Аллаха, и Магомет его посланник". Искренность обращения при этом заранее предполагается; отступничество не допускается, так как отпадшим от веры угрожает смерть. Кто принимает исповедание веры, обязуется тем самым следовать всему закону.

Молитва в ночь Рамадана

Молитва (salat) не есть простое моление, как мы его понимаем, а полное богослужение, совершаемое пять раз в день: между рассветом и восходом солнца, в полдень, после полудня, вечером и при наступлении ночи. Место богослужения не определено в точности; для этого годится всякое чистое место, хотя везде существуют исключительно для этого построенные здания, мечети. Архитектура этих мечетей не везде одна и так же, однако обыкновенно при них находятся тонкие башни (минареты), с вершины которых муэдзин громким голосом возвещает часы молитвы; внутри находится в стене ниша в направлении Мекки, куда молящийся должен обращаться лицом, и кафедра, на которую всходит проповедник (khatib) во время торжественного дневного служения в пятницу и в некоторые праздничные дни для произнесения обычной короткой проповеди. Перед молитвой неукоснительно совершается обряд омовения, причем омываются лицо, руки до локтей и ноги до лодыжек; только когда нет возможности достать воды, например в пустыне, достаточно обтереться песком. Самая молитва состоит по меньшей мере из двух "ракатов", а каждый ракат это ритуал, включающий ряд точно предписанных телесных движений и столь же строго установленный порядок религиозных формул, которые должен произнести молящийся. Чтобы не сделать малейшей ошибки, которая лишила бы молитву ее действия, верующие располагаются в мечетях рядами позади предстоятеля (имама) и подражают всем его движениям. Молитва состоит в восхвалении и прославлении Аллаха его служителями; лишь в редких случаях носит она несколько иной характер, например при солнечном и лунном затмении, при сильной засухе, при выносе тела умершего, вообще при всяких важных предприятиях и во время поста.

Третий столп – милостыня – совсем иного рода. Это некоторого рода подоходный налог в виде золота, серебра, крупного и мелкого скота, полевых и древесных плодов и товара, если его имеют более определенного минимума. Доход поступает в государственную казну и должен служить для предписанных в Коране целей (сура 9, 60). По-арабски это называется "цакат"; слово это переводится обыкновенно как "налог для бедных", хотя перевод этот не вполне верен. Мимоходом не мешает заметить, что хотя в упомянутом месте Корана указывается, что доход с этого налога должен частью служить на привлечение в ислам знатных лиц, а также чтобы теснее привязать к исламу наполовину обращенных в него, тем не менее уже первый халиф Абу-Бекр отменил это правило. Он же точно определил величину налога в том виде, как это указано в книгах фик, после того как бедуины после смерти Магомета отказались от дальнейшей уплаты подати и силой были им принуждены к этому. С тех пор цакат является единственной законной податью, которую должны платить магометане; на деле, впрочем, не раз бывали отступления от этого; к тому же об этом не может быть и речи в странах с немагометанским правительством. Вместо этого налога вошло в обыкновение назначать добровольное пожертвование для бедных (садакат), и первоначально в Коране, как это показал Снук-Гургронье, не делалось различия между цакатом и садакатом. Что следует платить и в каком размере – это определяется местными благотворительными обычаями в виде определенного подаяния; во всех магометанских странах к концу поста назначается для милостыни известное количество жизненных припасов: зерна, муки, фиников, риса и т.п.

Пост бывает в течение месяца рамадана, причем постятся с утра до вечера. В это время должно воздерживаться не только от еды, но и от питья, курения табака, наслаждения благовонными веществами и натираниями и т.п., – за все это вознаграждают себя по ночам. Так как магометане считают год по лунным месяцам, то рамадан может прийтись на всякое время года, и летом исполнение всех предписаний поста весьма тягостно, так что часто приводит к религиозной экзальтации, которая еще усиливается необычайными религиозными подвигами. Правда, больные, путешествующие и воюющие освобождаются от поста, но они обязаны после исполнить упущенное или же, если к этому не представляется им никакой возможности, заплатить за каждый день известный выкуп. В конце поста справляется праздник, который в турецких землях называется малым байрамом – ураза-байрам – и сопровождается большим торжеством. Кроме того, считается, что известные проступки могут быть искуплены принудительным постом; существует в законе также и добровольный пост (сура 2, 179-183).

Наконец, всякий, кто может и кто обладает необходимыми денежными средствами, обязан раз в жизни совершить путешествие в Мекку и исполнить соединенные с ним обряды. Характер последних мы уже указали при описании древнеарабского язычества; поэтому мы не станем подробно излагать их, так как это заняло бы слишком много места, и притом они не представляют интереса для изучения ислама.

Достаточно будет заметить, что не только в Мекке, но и во всем магометанском мире справляется праздник 10-12 дзу-ль-хиджа, сопровождаемый праздничными жертвами и т.п. У турок это называется великим байрамом, хотя в действительности празднество это имеет меньшее значение, чем малый байрам.

Утренняя молитва бедуина

Правила домашней и семейной жизни не все изложены в книгах фик; существуют особые правила приличия, подчас очень интересные для этнолога, изложенные в специальных трактатах; это так называемые книги Адхаб. С исламом все это имеет лишь отдаленную связь и в большинстве случаев находит себе объяснение в первобытных обычаях Востока; при всех, даже незначительных поступках требуется, чтобы человека не покидала мысль об Аллахе и чтобы он произносил при этом "бисмиллах" (во имя Божие), или суру "фатиха" (1-я сура), или другую какую-нибудь религиозную формулу. Глубже проник ислам в другие установления, например относящиеся к браку и рабству, затем в законы, касающиеся очищения и разных запрещений, как то: вина, азартных игр, образного изображения живых существ и т.д. Произнести общий приговор исламу касательно его влияния в этом отношении невозможно, хотя ясно, что он повредил развитию искусства и, наоборот, способствовал подъему общей нравственности. Что касается брака, то ислам ограничил число законных жен четырьмя, в общем же подтвердил подчиненное общественное положение женщины и даже еще более ограничил влияние ее в общественной жизни предписанием скрываться в жилищах и в присутствии посторонних мужчин закрываться покрывалом, что первоначально относилось только к женам самого Магомета, когда его семейные обстоятельства сделались предметом публичных сплетен. Конечно, все это согласуется с общественными воззрениями Востока, и вовсе не следует вместе с А. Мюллером видеть здесь чудовищные последствия случайной неосторожности одной молодой женщины. Нельзя, однако, не согласиться с тем, что если даже ислам только подтвердил древний обычай, то все-таки он снова сильно затруднил для женщины возможность достичь более свободного положения. Замужняя женщина почти бесправна по отношению к своему мужу; он может не только присоединить к ней всякую другую женщину, хотя бы ненавистную ей, но и по желанию имеет право оттолкнуть ее, если только захочет отказаться от приданого. В этом отношении положение рабыни, которая родила ребенка от своего хозяина, заслуживает предпочтения, так как он не имеет уже права продать ее, а с его смертью она и совсем делается свободной.

Более благотворное влияние оказал ислам на отношение господ к рабам, и не только одними нравственными предписаниями, но и установлением известных законов. Раб уже более не является неотъемлемой собственностью своего господина: он может войти с ним в сделку, на основании которой может откупиться на волю по истечении известного срока. Освободить раба – в высшей степени достойный поступок, часто совершаемый благочестивым магометанином. Отношение господ к рабам в большинстве случаев гуманно; из истории мы знаем, что рабы часто достигали высших должностей.

Битва арабов с турками. Старинная гравюра на дереве

Очистительные законы ислама значительно проще соответствующих еврейских законов, с которыми они, впрочем, имеют много общего: прикосновение к покойнику и отправления половой жизни требуют после себя полного омовения всего тела; свиное мясо и всякая живность, убитая не по правилам ритуала, не должны быть употребляемы в пищу; ислам разделяет с иудейством также и отвращение к употреблению крови.

Уголовный закон имеет мало замечательного. При убийстве или смертельной ране вместо кровавой мести предлагается удовлетворение в виде известной денежной суммы (100 верблюдов); так же и при телесных повреждениях допускается этим способом обойти правило возмездия. Кража ценных вещей должна быть наказана отсечением руки и т.д.

Государственное, военное, а также гражданское право магометан мы оставим в стороне, в заключение же сделаем еще замечание касательно отношения их к неверным. Мы уже видели из жизнеописания Магомета, что вскоре по его прибытии в Медину была объявлена священная война против неверных (djihad), под которыми в то время подразумевались жители Мекки. Уже из этого мы видим, что обязанность воевать с неверными налагалась не на отдельные личности, а на всю общину, и установление ее должно было повести к уничтожению язычества как общественного учреждения. Поэтому Магомет приказывал разрушать языческие капища и под страхом тяжкого наказания запретил некоторые языческие обычаи. Что касается христиан и евреев, то, придя к заключению, что они признают иное учение, Магомет решил сломить сперва их политическое могущество, а затем разрешить им свободное исполнение их богослужения с известными ограничениями и с уплатой определенного налога. В таком случае они составляют как бы государство в государстве, управляемое собственными законами и установлениями, но для них всегда невыгодно, если кто-нибудь из его членов вступит в пререкание с магометанином, так как свидетельство их против верного в расчет не принимается, и т.д. Последователи Магомета постоянно руководствовались этими правилами, за исключением того, что в пределах Аравии они вовсе не терпели неверных, в том числе христиан и евреев, а живших там оседло они высылали из страны, действуя по примеру самого Магомета, который следовал такой же политике в отношении некоторых иудейских племен Медины. Напротив того, вне Аравии они терпели не только евреев и христиан, но, например, и персидских магов; последние, впрочем, находились в полной зависимости от произвола наместников, которые в отношении их не были связаны Божеским законом и часто пользовались случаем, чтобы выжать из них деньги или еще более ухудшить положение несчастных, так что лишь жалкие остатки их могли сохраниться в Персии до настоящего времени.

Магометанин на молитве

Таким образом, общепринятое мнение касательно того, что ислам оставляет лишь выбирать между смертью и обращением, совершенно неправильно. Священная война имеет целью не обращение иноверцев, а лишь уничтожение их политического могущества. Принимают ли покоренные ислам или нет – это их дело. Напротив того, магометанские правители смотрели на обращение в большинстве случаев очень неодобрительно и лишь в редких случаях покровительствовали таким попыткам, так как они были убыточны. Тем не менее закон священной войны, который вначале способствовал возвышению ислама, в настоящее время, при совсем изменившихся условиях, является для него источником многих затруднений, так как официально все немагометанское должно признаваться враждебным, следовательно, жить в мире можно только из соображений оппортунизма. Столь же значителен и нравственный вред, им приносимый, потому что верные впадают в умственное высокомерие, заставляющее их смотреть на иноверцев с большим презрением и вызывающее их довольно часто на насилие и несправедливость.

Всем известно, что после смерти Магомета арабы при Омаре I (634-644) в невероятно короткое время покорили всю Персию, Сирию, Египет и прилегающие земли. Разъяснить насколько возможно причину этих быстрых и поразительных завоеваний – это задача всемирной истории; нас же вопрос этот интересует потому, что через это ислам пришел в соприкосновение с иноземными идеями и должен был вступить в умственную борьбу с христианством и с религией Заратустры, которые по своей внутренней силе могли оказать ему гораздо более значительное сопротивление, нежели древнеарабское язычество.

Не следует думать, что покоренные народы принуждены были немедленно переходить в ислам; это обращение осуществилось лишь постепенно; и теперь еще между ними там и сям попадаются иноверцы. Покоренные страны переполнились арабами, которые всюду вносили с собой свою религию и язык, и это действительно привело к тому, что в большинстве стран несогласные формы религии, равно как и местные языки, были оттеснены на задний план, а пожалуй, и совершенно были бы вытеснены, если б внутренний раскол в самом исламе не обессилил его надолго. Но тут уж угнетаемые национальные и религиозные чувства снова вырвались на волю и в двусмысленности Корана и предания нашли себе желанную возможность восстать и отомстить ненавистному арабскому господству.

Ходжа. Низшее магометанское духовное лицо

Знакомство с переведенными образцами греческой логики и диалектики сделалось в их руках оружием, которым они долгое время победоносно отражали магометанское правоверие. Это преобладание еретических мнений придает истории ислама в первые три столетия чрезвычайно пестрый и интересный отпечаток, резко отличающийся от стационарной и как бы неподвижной картины, которую рисует нам история той эпохи, когда ортодоксия достигла единовластия. Последняя даже примирилась с этим разнообразием мнений, так как, согласно одному, не получившему права гражданства преданию, сам Магомет предсказал, что его община распадется на 73 секты, из которых одна только избегнет адского огня. Правоверные авторы указывают именно на это число; но нас извинят, если мы не последуем их примеру и ограничимся лишь некоторыми извлечениями из истории магометанских ересей.

Первый вопрос, который разделил верных и наконец привел к постоянному расколу, вначале имел политический характер. После смерти Магомета не знали, кому быть начальником его общины. Сам он не сделал об этом распоряжения, а принцип наследования власти был у арабов не в обычае. Так как касательно этого вопроса Коран и предание ничего не могли решить, то оставалось только предоставить выбор общине. Поэтому сунниты основательно утверждают, что первые четыре калифа, обязанные своим саном выбору общины, были единственными законными преемниками пророка. Омейяды и Аббасиды были халифами de facto, а не de jure; тем не менее правоверные оказывали им полное послушание, ибо Аллах по своей мудрости возвышает, кого хочет, и, кого хочет, ниспровергает.

Все это казалось суннитам вполне естественным; но когда дурное правление слабого Османа вызвало большое неудовольствие, жертвой которого наконец сделался он сам, и когда потом вспыхнула междоусобная война между новым халифом Али и его многочисленными противниками, тогда обнаружились два различных направления. Если принцип наследственности не нравился арабам, то, по понятию персов, он был, наоборот, единственно возможным. Поэтому эти последние утверждали, что выбор первых трех халифов был недействителен и что только родственники пророка имели право получить этот сан, а так как пророк не оставил после себя сына, то законными преемниками являются только дочь его Фатима и ее муж Али. Хотя Магомет имел много дочерей, – Осман был тоже его зятем, – но право Али, кроме того, подтверждалось будто бы ясно выраженным желанием пророка иметь его своим преемником, что, однако, отвергали сунниты. Мы, впрочем, не утверждаем, что эта легитимистическая теория была немедленно развита приверженцами Али (шиитами) во всей своей последовательности, а хотим только указать, как возникло впервые противоречие между древнеарабским и правоверным направлением, которое постоянно обнаруживалось и разрабатывалось все сильнее и сильнее.

Костюм магометанки

Существовало еще и третье мнение касательно вопроса об имаме, которое родственно суннитскому и прямо противоположно легитимному; это мнение хариджитов, которых не совсем неудачно сравнивали с иудейским зилотами и английскими пуританами. Первоначально они принадлежали к партии Али не потому, что они держались легитимного направления, а потому, что они согласны были с выбором Али в халифы. Но когда этот несчастный халиф везде встречал сопротивление: и у вдовы пророка, и у значительнейших участников ислама – и когда казалось, что междоусобной войне не будет конца, тогда положение стало нестерпимым, и они пришли к убеждению, что ничего больше нельзя сделать с прославленными последователями и аристократами ислама. Эти люди, думали они, все нравственно испорчены, признают ислам только ради личных выгод, так что даже едва ли заслуживают названия верных. Хитрый противник Али, Муавия, наместник Сирии, а позднее первый халиф из Омейядов, сумел еще более вооружить этих недовольных, так что наиболее пылкие из них скоро восстали против Али, и их пришлось усмирять силой. Но беспокойное движение подавлено было лишь на весьма короткое время и еще более разгорелось в правление Омейядов, потому что большинство халифов этой династии нисколько не заботились об исламе и своею властью обязаны были мечу и хитрости. Сунниты признали их авторитет только вследствие того, что они господствовали фактически; шииты, а также хариджиты наотрез отвергли их. Эти последние, как только представлялся случай, брались за оружие и выбирали себе собственных халифов, которых сунниты не признавали, потому что хотели подчинить это избрание некоторому ограничению, о чем хариджиты с своей стороны не хотели и слышать. Именно у суннитов существовало предание, что община может выбирать халифом только корейшита; поэтому они относились довольно бесстрастно к оспариванию у Омейадов похищенного ими владычества. Иногда, впрочем, и у них не хватало терпения, как это случилось, например, в правление Иезида I с благочестивыми жителями Медины, которым пришлось поплатиться за непокорность опустошением своего города, смертью и изгнанием. Такие примеры действовали удручающим образом, и скоро было придумано предание пророка, которым верные призываются терпеливо выжидать и добровольно подчиняться всякой тирании. Таким образом, хариджиты не пошли далее частных восстаний, которые были подавляемы иногда с большим трудом и с ужасной жестокостью, но в конце концов везде кончались неудачей, исключая отдаленные территории государства, как, например, в арабской провинции Оман и у берберов в Северной Африке. Понятно, что скоро и между собой они распались и явились крайние и умеренные хариджиты; но на этом не стоит останавливаться дольше.

Вопрос об имамате был собственно политического характера, однако он коснулся и теологии не только потому, что с ним тесно было соединено благополучие или неудача верных, но также и потому, что благодаря хариджитам с ним связан был также и вопрос о вере. Омейядам следовало отказать в повиновении не столько потому, что они не были призваны к власти общиной, сколько потому, что они признавались неверными, к которым должен был быть применен закон священной войны. Снова всплыл вопрос о сущности веры и повлек за собой целый ряд других теологических вопросов, в особенности о том, есть ли человек вполне господин своих действий или им принудительно руководит Божие всемогущество. Ответы на этот и подобные вопросы давались различные, тем более что ни по Корану, ни по преданию на них нельзя было ответить недвусмысленно. Христианское влияние, которое было еще сильно в такой стране, как Сирия, могло, может быть, оказать при этом некоторое влияние и внушить тот или другой ответ. Как бы то ни было, вопросы остались нерешенными, пока в правление Аббасидов они не вступили в новую фазу.

Чтобы разъяснить это, нам придется посвятить несколько слов перемене династии. Некоторые халифы династии Омейядов были, без всякого сомнения, очень способные и энергичные властители, которые довели внешний блеск магометанского господства до такого величия, до которого оно потом никогда уже более не достигало; но господство их в действительности вовсе не было господством ислама, а скорее носило национально-арабский характер, причем покоренные народы, переходили ли они в ислам или оставались верны религии своих отцов, просто грабились ради выгоды арабов. Хотя, конечно, это не всегда и не везде одинаково легко удавалось, тем не менее установилась система поголовщины, которую Омейяды приводили в исполнение беспощадно и систематически, особенно в арабско-персидской пограничной провинции Ирак, считая эту систему весьма простой и соответствующей цели. В пограничной же провинции Хоразане, где дело пришлось вести не с трусливыми иранцами, а с храбрыми тюркскими племенами, это не удалось. Аббасиды под предлогом содействия семье пророка произвели восстание, которое ниспровергло династию Омейядов, уже и без того ослабленную возникшими снова между арабами племенными раздорами. Новая династия Аббасидов, перенесшая центр государства из Сирии в Месопотамию, ознаменовала собою великий шаг вперед в характере ислама, который теперь сбросил с себя чисто национальный арабский отпечаток и всеми силами стремился развиться в универсальную религию. Равенство всех верных теперь мало-помалу стало признаваться, межу тем как прежде оно оставалось пустым звуком, так что при Абд-аль-Малихе новообращенных просто принуждали платить на будущее время поголовный налог, который они обязаны были вносить прежде в качестве неверных. Первые Аббасиды, кроме того, интересовались искусством и наукой, и потому при них стала развиваться деятельная умственная жизнь, в которой с юношеским рвением принимали участие не только арабы, но и персы. Плодом этого движения является арабско-персидская культура, на которую здесь мы обратим наше внимание лишь постольку, поскольку она коснулась религиозных воззрений.

Теологические проблемы, касавшиеся предопределения, верования, понятия о Боге, Откровения и т.п., стали рассматриваться теперь гораздо основательнее, и понимание их сделалось глубже, чем прежде. Особенно секта мутазилитов прославилась этим в магометанской теологии. Эта секта произошла вследствие отрицания предопределения, имя же мутазилитов, то есть отделившихся, члены ее получили, как рассказывают, вследствие того, что они высказывали несколько отличное мнение относительно безбожных верных. Их знаменитейшие ораторы были мудрецами и учеными того времени, которые интересовались всяким человеческим знанием и занимались усердно изучением греческой философии, чтобы проложить таким образом путь к научному изучению догматических проблем. Они-то и основали калам, то есть научную догматику, которую обыкновенно сравнивают с христианской схоластикой; но хотя они, подобно христианским теологам, заимствовали свою методу от философов, тем не менее их исходные позиции были различны. Схоластики стремились рассудочными доказательствами оправдать перед мышлением церковный догмат, уже твердо установленный. Мутазилиты же заняли гораздо более свободное положение и хотели только построить догматику вообще на началах разума. Поэтому их вполне справедливо называли рационалистами ислама; говорили о них и как о свободомыслящих; однако это последнее обозначение хотя и верно по отношению к некоторым приверженцам этого направления, но ни в каком случае не может служить характеристикой всего направления вообще. Что особенно их отличает, так это свободное положение, которое они заняли относительно Корана и предания; это с самого начала отличило их от правоверных суннитов и послужило причиной того, что их прозвали еретиками. Что касается предания, то они в нем находили много недостатков: легковерность пересказчиков, бесчисленные противоречия между отдельными передачами, грубое и наивное понятие о Боге, который изображается с самым закоренелым антропоморфизмом, и многое другое. Внешний критерий достоверности, на который ссылались лучшие собиратели преданий, казался им, во всяком случае, неудовлетворительным, потому что, как они старались доказать, между первыми очевидцами могли быть и явные лжецы. Они думали, что каждому следует самому исследовать содержание предания и отвергнуть все то, что не согласуется с Кораном, с другими более достоверными преданиями или с разумом.

Турецкий гарем

Что касается Корана, то они не сомневались в его подлинности и признавали содержание его Божественным Откровением; но в этом случае они направляли свою оппозицию преимущественно против догмата о вечности слова божия. Учение это основывалось на свидетельстве самого Корана, где в некоторых местах говорится об имеющейся у Бога сокрытой скрижали, тем не менее оно, согласно представлению мутазилитов, вовсе не должно признаваться за догмат. Благочестивые магометане питали безграничное почтение к священной книге и смотрели на нее почти как на фетиш, так что иногда почитали вечным даже вещественный экземпляр Корана, включая переплет и футляр. Иудейское обоготворение Торы послужило этому примером; вошло в привычку клеймить названием безверия все то, что могло быть сказано против безграничного совершенства или Божественности Корана. Когда же тем не менее мутазилиты отважились на это и даже побудили самого халифа Аль-Мамуна принять их мнение, что Коран есть созданная вещь, – тогда сунниты, поддерживаемые Ахмед ибн Ганбалом, пользовавшимся общим уважением, отказались принять это мнение и были за это арестованы вместе с ним. Мутазилитское учение после этого было официально провозглашено государственным учением, но в массе народа вследствие уже приведенных причин не нашло себе отклика, как ни очевидны были доказательства, приведенные его защитниками. Последние ссылались на то положение, что Божественное Откровение было либо написано, либо послано на землю в виде внятных звуков и что как звуки эти, так и письменные знаки были, очевидно, созданы, то есть возникли и проявились во времени.

Страница из Корана

Это учение находилось в связи с учением об атрибутах Божества, которых обыкновенно насчитывалось семь, именно: жизнь, знание, всемогущество, воля, слух, зрение и речь; хотя ни в Коране, ни в предании не говорится о свойствах Бога, тем не менее, он называется в них Богом живым, всезнающим и т.д., что понималось в том смысле, что Бог жив через жизнь, всеведущ через знание и т.д. Бог называется также глаголящим, то есть таким, который от вечности давал познавать себя понятным образом. Мутазилиты оспаривали также и это представление о вечных свойствах, во-первых, потому, что некоторые из этих качеств имели антропоморфный характер, затем потому, что, по их мнению, вечный Бог и вечные его свойства непременно должны вести к представлению о многих вечных существах, то есть к политеизму. Таким образом, они старались выражения Корана объяснить иначе, говорили об известных состояниях, в которых иногда пребывает Бог, причем его существо не претерпевает при этом никакого изменения; но какое бы объяснение они ни избирали, они отказывались признать существование вечных свойств.

С особенною силой настаивая на единстве Божеского существа, мутазилиты не менее стремились выставить на первый план и его справедливость. Поэтому они охотно называли себя людьми единства и справедливости и были единодушны в отрицании предопределения, которое отвергали как с антропологической, так и с теологической стороны. Если Бог, думали они, налагает на людей известные нравственные (или другие) обязанности, обещая человеку наказание или награду (ад и рай), смотря по тому, как он относится к этим требованиям, то Божеское правосудие, вытекающее, как ясно видно из этих же требований, из самой сущности Божией, требует, чтобы человеку дана была способность удовлетворять им, то есть чтобы человек был свободен в своих решениях и поступках. Это представление заставило их заняться теодицеей, и именно на этой задаче они потерпели неудачу по вопросам об умалишенных, рано умерших детях и т.д.

Мы бы зашли слишком далеко, если бы захотели говорить о мутазилитских воззрениях более точно и последовательно; мы думаем, что достаточно уже охарактеризовали их, тем более что нам придется прибавить о них еще кое-что при изложении правоверной догматики. Заметим только вкратце, что мутазилитские стремления в конце концов не имели успеха у магометан, так что уже при Мотаваккиле (847-861) правительство начало их преследовать и был издан указ прекратить споры о религиозных вопросах, а просто держаться решения законоведов. Конечно, этому приказу не все последовали, но с этих пор сделалось опасно отрыто провозглашать основные пункты мутазилитизма: о создании Корана и об отрицании предопределения. Диспуты продолжались только в школах и потеряли всякое влияние на массы. Между тем мутазилиты, зашедшие слишком далеко, впали в неверие, к чему их легко могло привести их свободное отношение к Корану и преданию. Уже один из древнейших мутазилитов сомневался в Божественном происхождении 3-й суры, потому что в ней встречаются проклятия против дяди Магомета Абу-Лахаба; более же поздние находили много недостатков в Откровении именно с эстетической точки зрения, хотя именно эстетическое превосходство Корана и признавалось обыкновенно сверхъестественным и почиталось неоспоримым доказательством его Божественного происхождения.

Свободомыслящие всегда были в исламе, но в первые столетия его существования они выступали открыто, между тем как позже, когда представители правоверия сделались слишком могущественными, они старались скрыть свое неверие и на вид были самыми искренними магометанами. Так, в первые времена Аббасидов часто говорится про так называемых циндиков, которые за откровенными религиями признали только относительное достоинство и провозглашали независимый от них самостоятельный нравственный закон. Они обратили на себя внимание правительства, и многие из них, зашедшие по неосторожности слишком далеко, поплатились за свое неблагоразумие жизнью. Затем неверие часто принимало философский оттенок, и приверженцы этого направления были названы "дахриджа", то есть людьми, которые утверждают вечность мира и отвергают существование творца, как настоящие атеисты. Смелость, с которой высказывались эти и другие мнения, как, например, известным Ибн эр-Раванди, часто поражает. При этом между ними были очень даровитые поэты, так что их влияние было немаловажно. Так, у арабов был свой Абуль Ала аль-Маарри (973-1057), а у персов – Омар Хайям (XI в.), четверостишия которого известны в переводе каждому образованному человеку.

Остается решить, следует ли приписать мутазилитские воззрения также постороннему влиянию. На этот вопрос вообще должно ответить отрицательно, хотя, как мы уже заметили выше, греческая философия легла в основу изложения догматических вопросов. Может быть, так же и влияние парсизма оказало свое воздействие на безусловное признание Божьего правосудия, как это можно судить по одному достоверному преданию, которое бранит мутазилитов, называя их магами ислама. Между мутазилитами были и такие, которые вносили в свою систему чуждые идеи, как, например, переселение душ, но это уже были исключительные явления.

Прочие секты и направления имеют второстепенное значение для истории ислама, потому что они не оказали, подобно мутазилитам, существенного влияния на форму правоверной догматики. Поэтому мы можем не говорить о них, несмотря на то что для гиерографов они могут быть более или менее интересны.

На основании предыдущих глав видно, что мутазилиты и другие секты в своем стремлении научно установить содержание догматов ислама шли ложным путем именно потому, что сами они слишком мало обращали внимания на это содержание, мало придавали значения как Корану, так и преданию. Правда, что ни тот, ни другое не заключали в себе законченной системы веры; предание, если не принимать во внимание эсхатологии, довольно скудно относительно вопросов веры, и даже Коран, который гораздо богаче содержанием, оставляет многие вопросы без ответа. Так, например, вопрос о предопределении остался совершенно нерешенным. Бог изображается вообще трансцендентным, единым, возвышенным, вечным, всемогущим, проявляющим себя в творчестве, откровении и правосудии. Конечно, об Аллахе говорится с пророческим оживлением и в антропоморфических образах, но все, что может принести ущерб его единству и святости, ясно отвергается. Этому соответствует то, что человек всецело чувствует себя зависящим от произвольного Божьего предопределения, которого никто и ничто не может избежать. Бог руководит, кем он хочет, и тоже, кого хочет, ввергает в заблуждение; подобные формулы повторяются неоднократно. Тем не менее пророк не отвергает ответственности и свободной воли человека. В пророческих историях он сильно порицает неверие тех, кто отрицает древних посланников; он считает это за тяжелый грех и в своих проповедях говорит о современниках как о людях, для которых выбор между верой и неверием был свободен. В жизни такие противоречия могут непосредственно стоять одно возле другого, но ум сколько-нибудь дисциплинированный не может этим удовлетвориться.

Так как сунниты крепко держались Корана и предания, то на многие вопросы они не имели ответа, мутазилиты же могли действовать свободно. Там и сям появлялись, однако, люди, считавшие себя обязанными защитить предание против их критических замечаний; разногласие в их мнениях также ставилось им на вид как доказательство того, что логическое рассуждение в вопросах веры никогда не должно иметь решающего значения; однако все-таки чувствовалась необходимость в защиту от них правильно вывести правоверную догматику из источников познания и подтвердить ее научными доказательствами. Для этого требовалось пойти на некоторое время в школу ненавистных еретиков. Но законоучители старательно отговаривали от этого, так что всякий, кто решился бы на это из любознательности, подвергся бы опасности попасть в число неверных или еретиков. Много времени прошло, пока не решился наконец на эту смелую попытку один человек, бывший первоначально сам мутазилитом. Мы называем его обыкновенно по его фамильному имени аль-Ашари (874-935) и считаем, что он первый ввел изучение калама в правоверных школах. Он, а также философ и мистик аль-Газали (1059-1111) – оба являются основателями суннитской религиозной системы, которая должна быть вообще рассматриваема как выражение магометанского верования.

Если аль-Ашари первоначально был мутазилитом, то Газали, гораздо выше его стоящий, посещал школы настоящих философов, изучал сокровенное учение со всех сторон и наконец отказался от своей должности в высшей школе Медрез в Багдаде, для того чтобы десять лет прожить в аскетических упражнениях и в благочестивом настроении. Последние пять лет своей жизни он снова посвятил академической деятельности в Нишапуре. Он сам оставил нам короткую автобиографию в очень интересном сочинении, которое он озаглавил "Спаситель от заблуждения".

Минарет мечети Вердани в Каире

Его многочисленные сочинения философского, теологического и этического содержания до сих пор остаются любимым чтением образованных магометан, особенно большое произведение под заглавием: "Возрождение религиозных наук", своего рода энциклопедия ислама в назидательном стиле. Тем не менее это сочинение первоначально вызвало много неудовольствия, так что при испанских Аль-моравидах по решению высшего кордовского судьи книга была публично сожжена. Конечно, это во всяком случае может показаться странным, но легко объясняется тем, что Газали в резких выражениях порицал недостатки современных ему теологов, именно их корыстолюбие и стремление занять выгодные судейские места. Впрочем, мы должны оставить философские сочинения Газали без рассмотрения, чтобы не вдаваться в излишние подробности. Конечно, философия имела в исламе, как и везде, большое влияние на выработку теологической системы, но это же можно сказать и о других науках, например о философии и т.д., на которых мы также не можем останавливаться. При этом не следует забывать, что философия у арабов более резко отделена от теологии, чем у нас; эта последняя занимается истиной, получаемой через Откровение и предание, между тем как философия обнимает все те отделы знания, которые постигаются логическим рассуждением, каковы, например, математика, логика, физика, метафизика, политика и мораль. Так как за недостатком места мы и без того принуждены ограничиться лишь некоторыми поверхностными замечаниями, то тем охотнее мы указываем здесь на те произведения, которые специально посвящены истории арабской философии.

Из литературных произведений аль-Ашари до нас дошло лишь немногое; тем не менее мы хорошо знакомы с его воззрениями из свидетельств его учеников и последователей. Следует заметить, что учение аль-Ашари не сразу и не вдруг нашло себе доступ в правоверные школы. Люди слепо благочестивые постоянно учили, что калам есть дело дьявола для заблуждения верных, и сами не доверяли ему даже тогда, когда он сделался безвредным средством для изъяснения магометанских догматов. Ведь Аллах и пророк не написали калама, почему же верные должны в нем нуждаться? Другие находили в учении аль-Ашари еще много такого, что обнаруживало в нем прежнего еретика. Испанский теолог Ибн Хазм (ум. в 1064 г.), стремившийся ввести также и в калам принцип точного смысла, направил против него и его школы самые жестокие стрелы своей теологической ненависти. Только мало-помалу учение аль-Ашари проложило себе путь среди людей, принадлежащих к его Мадсхабе, и шафеитов, а затем и между ханафитами; впрочем, последние держались учения не аль-Ашари, а его современника Мухамеда аль-Матуриди, расходившегося с аль-Ашари лишь в незначительных пунктах. Через аль-мохадов учение аль-Ашари сделалось также известным и на Западе и наконец благодаря влиянию популярных сочинений Газали распространилось повсюду в исламе.

Внутреннее убранство мечети в Кордове

Понятно, что говоря об "ашаритском учении", мы разумеем не личные воззрения аль-Ашари, но воззрения его последователей, изложенные в многочисленных магометанских катехизисах и подробных догматических сочинениях.

Согласно туземным писателям, магометанское вероисповедание совмещает в себе, собственно, шесть пунктов, именно веру в Бога, ангелов, священные книги, пророков, воскресение и день всеобщего суда и, наконец, в предопределение. Мы изложим здесь наиболее важное по возможности вкратце. Мы уже дали общую характеристику магометанского понятия о Боге, равно как и перечислили названия семи вечных свойств, которые ему приписываются и которые служат выражением того, что Бог никогда не перестает проявлять свою деятельность. Меньшее догматическое значение имеют 99 прекрасных имен Божиих, которые почерпнуты из Корана и предания и которые полагается произносить, перебирая магометанские четки. Следует заметить, что неподвижность абстрактного понятия о Боге значительно смягчается если не в догматике, то для практического верования, так что, например, милосердие Божие имеет большое значение, и в Коране оно восхваляется более чем какое-либо другое качество Божие. Абсолютная единичность Бога не исключает веры в другие небесные существа, именно в ангелов; напротив того, об этом веровании говорится с особенной настойчивостью. Впрочем, ангелы считаются Божьими творениями в таком же смысле, как и люди на земле. Таким образом, этим выражается, что вообще нет такого Божественного существа, которое можно было бы даже отдаленно сравнивать с Богом, так что хотя антропоморфические свойства его – зрение, слух и речь – должно понимать в буквальном смысле, тем не менее они не имеют никакого сходства с человеческим зрением, слухом и речью. Для этих свойств, например, нет ограничения, так что Бог видит и слышит все, что происходит в творении; хорошие и дурные поступки человека также подчинены его всемогуществу как создателя всего, что существует. Поэтому все имеет условное бытие, потому что оно в своем существовании зависит вообще от Божеской воли, один только Бог существует необходимо. Все это излагается и утверждается в догматических книгах против несогласных мнений и подтверждается блестящими и надежными доказательствами.

Что касается Откровения, то несомненно, что Бог "вещал" от начала вечности, то есть что он всегда проявлял себя при посредстве вечного свойства речи, и притом пред людьми через посредство ангелов, пророков и посланников.

Ливанский водопад

Учение об ангелах и джиннах мы оставим в стороне, хотя они-то именно и играют большую роль в народном веровании. Пророков (наби) и посланников (разуль) было очень много, так что некоторые предания говорят, что их было 124 000, другие – 224 000. Посланники занимают более высокое положение, потому что на них возложена была специальная миссия; из них Адам, Ной, Авраам, Моисей, Иисус и Магомет принесли писанные Откровения. Признаки пророческого призвания суть следующие: сила творить чудеса, безгрешность, лицезрение Бога еще во время земной жизни, право ходатайствовать за верных в день суда. Следует, однако, заметить, что они не потому пророки, что обладают этими качествами, а потому, что они самим Богом были избраны на пророческое служение, после чего им и были сообщены эти преимущества. Между священными книгами только один Коран, собственно, имеет значение для людей, так как с его появлением прежние священные писания были упразднены; да кроме того, они, вследствие безбожия их обладателей, неправильно понимались и даже сознательно портились. Коран, напротив того, есть несотворенное слово Божие, которое от вечности существовало у Бога, начертанное на сокрытой скрижали, и во время жизни Магомета было ниспослано на землю в месяц рамадан через архангела Гавриила, а потом по частям открывалось пророком в течение двадцати трех лет. Письменное начертание его и произносимые при чтении звуки, конечно, созданы, но они во всяком случае представляют собою лишь копию Корана, а не самый Коран. Заключающиеся в нем предписания хотя все Божественного происхождения, но не все одинаково обязательны, потому что одни из них были прямо отменены Богом, другие же, по преданию, сделались недействительными.

Хотя поступки человека – дело Божие, однако они присваиваются самому человеку; человек определяет их нравственный характер и, согласно этому, награждается или наказывается в загробной жизни. Поэтому непосредственно после смерти ангелы Мункер и Накир испытывают и выслушивают его; впрочем, это только преддверие того, что его ожидает в день суда. Когда наступит этот день, знает один Бог, но судному дню будут предшествовать известные знамения, например явление Антихриста, пришествие Иисуса и Махди; также и вся природа изменится: солнце будет восходить на западе, все живущее умрет, небо растечется и горы ниспровергнутся и т.д. Затем настанет воскресение, верные пойдут направо, а неверные – налево и настанет день суда. Небесные весы приведутся в действие, сюда же перенесутся рай и ад вместе с адским мостом (сират). Затем добрые и злые поступки взвешиваются на весах, и что окажется тяжелее, соответственно тому и произносится Божий приговор. Если добрые деяния перевесят хотя бы на самую малость, то человек безвредно переходит через адский мост и входит в рай, если же перевесит зло, то это для него становится невозможным, и он достается в жертву адским мучениям. Для неверных тогда уже нет никакого спасения, верные же могут еще рассчитывать на Божию милость и на ходатайство пророка. Пророкам и мученикам не приходится испытывать всего этого – они немедленно после смерти идут в рай.

Таковы в главных чертах эсхатологические ожидания магометан; конечно, многое указано нами здесь лишь вскользь, иное и совсем опущено, потому что как раз в этой части догматики восточная фантазия богато разукрасила отдельные события. Как Коран, так и предание выражаются на этот счет слишком определенно, чтобы можно было допустить какое-либо рассудочное толкование, как то делают, например, мутазилиты и другие, объясняющие весы и адский мост метафорически.

В предыдущих параграфах мы старались дать очерк установления законов культа и догматической системы; ни тот, ни другая, однако, не могли удовлетворить стремлениям благочестивого чувства. С самых ранних времен между верующими встречались люди, которые так сильно были поражены рассказами Корана о светопреставлении и т.п., что всю жизнь свою проводили в молитве, посте и других религиозных упражнениях и глубоко были проникнуты мыслью о тщете земного величия. Развитию этого направления могло содействовать влияние христианских аскетов. Но образ жизни монахов и пустынников не нашел подражателей между магометанами, так как Магометом высказано было определенное правило о том, чтобы в исламе не было монашества. Наиболее известным последователем этого мрачного воззрения на жизнь был Гассан из Басры (728), человек, полный рвения, который открыто протестовал вместе со многими единомышленниками против суетности, овладевшей исламом в эпоху правления Омейядов. Несмотря на то что по многим вопросам он симпатизировал хари-джитам, а в других сходился со старинными мутазилитами, тем не менее он сумел сохранить за собой славу доброго правоверного.

Львиный дворик в Альгамбре

В кружках подобного рода выработалось учение о существовании различных степеней между людьми, – учение, которому сам Коран оказал содействие. На основании его не одни только пророки и мученики занимают предпочтительное положение; в нем говорится также о сынах и друзьях Божиих, которые стоят близко к Богу и которым нечего страшиться или печалиться (сура 10, 63). Арабское слово, обозначающее таких людей (wali, множ. Awlija), скоро получило значение "святой", и хотя Коран в некоторых местах клеймит почитание таких святых как многобожие (сура, 18, 102), но это не изменило народного верования, и целью благочестивых людей сделалось достижение степени друга Божия, или святого. Думали, что должна существовать дорога (tarika), прямо ведущая к этой цели, и скоро для этого была выработана целая система правил. Так, уже в первом и во втором столетии хиджры грубая шерстяная одежда (суфа) была атрибутом набожности и отречения от мира; соответственно этому внешнему признаку набожные люди стали называться суфиями, а наука или искусство, которым они занимались, – тазаввоф. Не отказываясь от мирского общения, они в точности исполняли религиозный закон, но, далеко не довольствуясь этим, собирались на особые сходки, на которых совершались религиозные упражнения, называемые дзикр, состоявшие главным образом из продолжительных воззваний к Богу. Впрочем, настоящая организация таких религиозных собраний принадлежит более поздней эпохе, хотя позднейшие мистики и относят их еще ко времени Абу-Бекра и Али. Необходимость такой организации возникла вследствие заблуждений, в которые впали суфии преимущественно в Персии, где ислам, как будет указано в следующей главе, принял совершенно иную форму, чем в других магометанских землях.

Факсимиле карты Ирака из рукописи Истахри 569 г. хиджры

Учение суфиев получило у персов чрезвычайно большое распространение, может быть, потому, что в печальные времена национального унижения умы вообще были склонны уйти от света и искать утешения в покаянных упражнениях и религиозных мечтаниях. Цель здесь тоже была иная, чем в других местах: нужно было привести себя в состояние экстаза, вследствие которого человек становился невосприимчивым к мирским впечатлениям и чувствовал себя соединенным с Божеством. Отношение человека к Божеству уже не определялось страхом перед справедливыми адскими наказаниями, а представлялось скорее в виде союза любви. Истинное богопознание, которое, казалось, могло быть достигнуто только таким путем, изображало совершенно иного Бога, чем тот, о котором проповедовал ислам, и прямо перерождалось в пантеизм. Учение это не могло развиться ни из религии Заратуштры, ни из буддизма, хотя последний и имел весьма широкое распространение в западных провинциях перед магометанским завоеванием. Похоже на то, что учение это ведет свое начало от пантеистической системы Веданта. Впрочем, в суфитском учении о "фана", то есть совершенном поглощении отдельного самопознания полнотой Божественного сознания, нельзя не видеть сходства с буддийским учением о нирване.

Это направление, в сущности своей идущее против ислама, естественно, не могло оставаться неизвестным, потому что были такие мечтатели, которые в состоянии экзальтации не умели удержать своего языка и объявляли самих себя Божеством; так, например, знаменитый мистик Халладж провозгласил: "Ана-ль-гакк", т.е. "Я истина, бог", – и должен был свою неосторожность искупить жестокой мученической смертью в Багдаде (922 г.). Таким образом, им приходилось скрывать антиисламский характер учения и употреблять ходячие теологические выражения в совершенно другом смысле; например, говорили о таухиде, что в официальной теологии означает единство и единичность Божества, выражая этим словом слияние человека с Божеством, и т.п. Точно так же святых, которым предпочтительно воздавали поклонение, особенно охотно выбирали из потомков пророка; особенно высоко чтились халиф Али и его оба сына, Гассан и Гусейн. С точки зрения ислама это не могло заслуживать порицания, если только при этом соблюдали необходимую осторожность и сдержанность и не называли их прямо богами. Эта персидская мистика скоро нашла себе как нельзя более пригодных распространителей в лице важнейших представителей возрождающейся персидской поэзии. Так, например, Абу Сайд ибн-аби’ль-Каир (ум. в 1049) сочинял четверостишия явно пантеистического характера и нашел себе многих подражателей. Почти все великие персидские писатели представляют из себя пантеистических мистиков. Таковы Фарид ед-дин Аттар и Джалал ед-дин Руми, который в своем огромном произведении, состоящем из двойных стихов (по-персидски мезневи), описывает в любимой форме рифмованных историй суфитскую любовь; произведение это как у персов, так и у турок находится в большом почете и считается почти за священную книгу. Даже неверующие, как Омар Хайям, и светские люди вроде знаменитого Хафиса поют в мистическом тоне и употребляют старинные мистические выражения, так что зачастую их можно принять за настоящих суфиев. Если при этом принять во внимание, что произведения эти в Персии известны всем и каждому и пользуются такой популярностью, какой едва ли достигало где-либо поэтическое искусство, то становится понятным, почему почти все персы сделались мистиками и вследствие употребления неопределенных и высокопарных выражений утратили почти всякое понимание вообще столь простого и ясного ислама. У турок мистика тоже глубоко укоренилась, у арабов же сравнительно в меньшей степени, хотя в арабской литературе мистические писатели не слишком редки. Таковы, например, Омар ибн-аль Фарид и теософы: мученик Зораварди (ум. в 1191) и ибн-аль-Араби (ум. в 1240), которые оба были известными писателями.

Вряд ли нужно объяснить, что учение суфиев не только отуманивало здравый рассудок, но понижало также и нравственность. Бесспорно, между суфиями были образцы благочестия, но необходимым последствием экзальтации было то, что они и в нравственном отношении считали себя выше других; поэтому они или совершенно отвергали религиозный закон ислама, или считали его лишь подготовительной ступенью к религиозному, то есть мистическому, развитию, сомневаясь при этом, сохраняет ли он свою обязательность или нет для лиц, стоящих на высшей ступени. Для просвещенного суфия нет уже различия между положительными религиями, чем и объясняется, почему довольно часто границы между мистикой и неверием у них сглаживаются. Чтоб избежать этой опасности, существовало одно, конечно, не всегда вполне удовлетворительное средство – организовать учение суфиев таким образом, чтобы не каждый имел возможность делаться по собственному своему произволу мистиком, но чтобы для этого требовалось проходить долгие годы учения в утомительных религиозных упражнениях, строго подчиняясь предписаниям шейха (по-персидски – пир) и в большинстве случаев оставаясь навсегда учеником (мюрид). В таком виде суфизм сделался средством к поднятию или, по крайней мере, к проявлению религиозной мысли, и даже правоверные магометане не могли найти в нем ничего худого. Выше уже было упомянуто, что благочестивый теолог Газали, будучи уже в зрелом возрасте, провел 10 лет в аскетических упражнениях и считал их столь же необходимыми и целительными для души, как лекарство – для тела. Но все же необходимым условием оставалось то, чтобы обязательность религиозного закона признавалась неприкосновенной и чтобы правоверие шейха не подлежало никакому сомнению.

Из подобного рода воззрений вытекло учреждение орденов дервишей; они были учреждены преимущественно в XII и XIII вв., но продолжают существовать и до настоящего времени. Конечно, есть некоторые ордена, предполагаемые основатели которых жили раньше, но здесь мы их не имеем в виду. Самые знаменитые и распространенные из этих орденов суть: кадириджа, рифаи-джа, мавлевиджа, шадхилиджа, нактибендиджа и др. Каждый из них имеет особое одеяние и отличительные знаки (знамена, четки и т.д.), которым приписывается таинственное значение. Все ордена имеют свои определенные правила веры и жизни, установленные основателями ордена, которые, однако, непрерывным (конечно, вымышленным) рядом преданий возводятся к Абу-Бекру, Али, даже к пророку, или, что все равно, к самому Богу, для того чтобы не было сомнения в правоверии ордена. Ордена имеют в различных местах свои здания (монастыри, текке), куда все члены регулярно сходятся один или несколько раз в неделю, чтобы здесь под руководством шейха проделать соответственные упражнения. Эти последние зачастую бывают очень странны, так что по их характеру различают, например, воющих, вертящихся и танцующих дервишей. В некоторых орденах экзальтация доходит до такой степени, что действующие лица делаются бесчувственными ко внешним впечатлениям, глотают стекло, раскаленные уголья и тому подобные предметы, наносят себе страшные раны, едят змей и т.д. В этом отношении в Египте особенно знамениты рифаиджа, наследовавшие древним Psylli, а также саадиджа, которые прежде в день рождения пророка ложились на землю, между тем как шейх на лошади ехал по их телам. Впрочем, большинство дервишей занимаются каким-нибудь ремеслом и живут в обществе людей; но существуют также и нищенствующие дервиши, не имеющие постоянного жилища и живущие подаянием. В Турции все ордена состоят под надзором шейха аль-Ислам, который наблюдает за тем, чтобы в них не вкрались противные правоверию учения и обычаи, что иногда бывало. Впрочем, мы бы зашли слишком далеко, если бы стали излагать здесь теории дервишей относительно религии, небесной иерархии и т.д. или описывать их обычаи при вступлении в орден и при других собраниях. Заметим только, что патроном-покровителем всех дервишей считается пророк Кидр, мистическая личность, христианским прототипом которого служит святой Георгий.

Существование некоторых орденов имеет в магометанском мире очень важное значение, причем, конечно, многое зависит от выбора начальника, шейха, которому принадлежит почти безграничная духовная власть над прочими сочленами.

Внутренне убранство двора Альгамбры

Так, например, несколько десятков лет тому назад шейх Сануси (1813-1859), сначала принадлежавший к ордену шадхилиджа, а потом сделавшийся основателем собственного ордена санусиджа в Африке (центр его Джарабуб в одном из пограничных оазисов между Египтом и Триполи), приобрел известность именно благодаря тому, что он был выдающимся человеком и писателем. Учреждение орденов так сильно вкоренилось в исламе, что почти каждый человек, насколько позволяют ему его личные дела, присоединяется к какому-нибудь ордену и принимает участие в общественных религиозных отправлениях, подобно тому как он также непременно принадлежит к одному из четырех Мадсхаб. Таким образом движение суфиев, которое первоначально, казалось, должно было превратить ислам в ничто, было введено в границы и теперь у суннитов является одним из наиболее действительных средств для пробуждения религиозной мысли и для поддержания ее деятельности.

Совершенно отлично от религиозного развития суннитов шло развитие шиитов. Происхождение этой второй большой ветви магометан мы уже изложили вкратце и указали, что первоначально название это принадлежало сторонникам Али, каково бы ни было их духовное направление, хотя значительная часть из них признавала Али и его род за представителей легитимной теории. К сожалению, Апиды оказались малоспособными с успехом играть свою роль: старший сын Али, Гасан, отказался скоро от своих прав в пользу Омайяда Муавии, младший же, Гусейн, претерпел в отважном походе в Куфу в 680 году мученическую смерть. После этого между приверженцами Апидов произошло раздвоение: большинство признало право имама исключительно за сыновьями Гасана и Гусейна на том основании, что эти сыновья Али были, кроме того, внуками пророка (через Фатиму); остальные же выбрали третьего сына Али, от его другой жены, по имени Магомед ибн аль-Хана-фидж, несмотря на то что последний не имел никакого желания взять на себя политические обязанности и вел в Мекке благочестивую и уединенную жизнь. Между тем один авантюрист, во всяком случае оригинальный субъект, по имени Мухтар злоупотребил его именем, чтобы поднять в Куфе, правда лишь на короткое время, знамя восстания и кроваво отомстить за смерть Гусейна его убийцам. Он объявлял при этом, что ему были Божественные Откровения, и всевозможными обманами умел ослепить людей; но наконец был убит в сражении. Однако у Магомеда ибн аль-Ханафиджа все еще оставались последователи, и даже когда в 700 году он умер, то распространилось поверье, что он живет, скрывшись где-то в горе Радве, на западе от Медины, и когда-нибудь снова придет. Нечто подобное еще после смерти Али провозглашал известный Абдаллах ибн Саба, вероятно обращенный иудей, утверждая, что Али продолжает жить, что гром – это его голос, молния – его меч и что сам он придет, чтобы наполнить землю правосудием так же, как она теперь переполнена неправдой. Таким образом, можно сказать, что иудейское учение о мессии в данном случае применяется к Али; учение о сокрытом имаме впервые появляется в исламе как будто бы для того, чтобы дать возможность обманщикам и искателям приключений играть роль посредников. Аббасиды, потомки Аббаса, дяди пророка, проделывали это с блестящим успехом. Именно, во второй половине владычества Омайядов они посылали повсюду своих миссионеров (даис), чтобы проповедовать в пользу семьи пророка, не называя при этом ни одного имени и действуя, как думали, в интересах некоего потомка Али, который, чтобы не компрометировать себя, хотел остаться до времени неизвестным. Миссионеры ловко исполняли возложенные на них поручения и нашли много последователей в восточных провинциях государства, в Хоразане, где обстоятельства особенно благоприятствовали этому. Когда все было достаточно подготовлено, Абу-Муслим поднял черное знамя восстания: последний омайядский халиф Мерван II был разбит в 750 году в сражении при Забе и нашел себе смерть в Египте. Та же участь постигла большую часть членов его фамилии, и Аббасид Абуль Аббас вступил на престол халифов. Обманутые Апиды и их сторонники удовлетворились басней, будто бы Абу Гашим, сын Магомеда ибн аль-Ханафиджа, передал свои законные права Али ибн Абдаллаху ибн Аббасу. Но не все дали обмануть себя этим способом: там и сям вспыхивали алидские восстания, сделавшиеся особенно опасными в правление второго Аббасида Мансура; но этот деятельный правитель с неустрашимой энергией умел подавить их и избежать опасности, так что и на последующее время Аббасиды завещали трон своим наследникам.

При этом надо припомнить, что строго легитимные шииты не хотели иметь никакого дела ни с Магомедом, ни с Абу Гашимом, не говоря уже об Аббасидах, так как они признавали только потомков Фатимы. Один из этих последних, по имени Зеид, пытался во время правления Омайяда Гишама произвести восстание в Куфе, которое, однако, немедленно улеглось после его насильственной смерти (740). Тем не менее последователи его, которых называют "зейди-джа", или зейдитами, остались верными его потомкам; некоторые из последних основали позже династии в Дейле-ме и Табаристане, другие в Юго-Западной Аравии (Санаа). Эти зейдиты занимают между шиитами особенное положение, потому что они в противоположность истинным шиитам признают Абу Бекра и Омара законными халифами и в вопросах веры следуют мутазилитскому учению. Закон их в главных чертах сходится с суннитским и только во второстепенных вопросах отступает от него.

Кербела – шииты, наглядно рисующие мучения Гуссейна

Другие шииты отвергали притязания Зеида и признавали права за братом его Магомедом; их называют обыкновенно "имамиджа", а также "почитателями двенадцати", потому что они признают двенадцать следующих друг за другом имамов, именно: Али, Гасана, Гусейна, Али, Магомеда, Джафара, Мусу, Али-ар-Ридха, Магомеда, Али Наки, Гасан Аскари и Магомеда. Все это были по большей части благочестивые магометане, никогда не имевшие политического значения, кроме трех первых и Али ар-Ридха. Последнему пришлось дать свое имя для попытки соединения, сделанной халифом аль-Мамуном, тем самым, с которым мы уже имели случай познакомиться как с покровителем науки и другом мутазилитов. Али ар-Ридх был обручен с одной из дочерей халифа и провозглашен престолонаследником; имя его стали даже чеканить на монетах, и зеленое знамя Апидов было принято аль-Мамуном. План был недурно придуман для того, чтобы привлечь шиитов на сторону Аббасидов; тем не менее он рушился благодаря сопротивлению главного суннитского города (Багдада), после чего Али как раз вовремя умер (818), вероятно отравленный халифом. Могила его в Мешхеде до настоящего времени остается одним из мест, наиболее посещаемых богомольцами наряду с Кербелой, где умер Гусейн, и Неджефом, где, как предполагают, был похоронен халиф Али; последние два места находятся на турецкой территории. Эти три священных места заменяют шиитам Мекку и Медину, потому что в этих суннитских городах они постоянно подвергаются ненависти черни, и молитвенное настроение их на могиле пророка нарушается видом могилы похороненного около него Омара, которого они презирают. Многие благочестивые шииты приказывают похоронить себя в Неджефе или Кербеле, чтобы покоиться около благословенного имама; огромные караваны покойников непрерывно тянутся сюда из всех шиитских земель, распространяя трупный запах, заражающий воздух.

Прежде чем излагать далее историю "почитателей двенадцати", мы должны еще возвратиться к предшественнику Али ар-Ридха, чтобы припомнить одно из замечательнейших явлений в области истории магометанских сект. Именно, были такие шииты, которые признавали законным имамом не Али ар-Ридха, а его брата Измаила. С его смертью приверженцы его, казалось, должны бы были рассеяться, но пока они еще были в нерешимости, что следует предпринять, один хитрый обманщик воспользовался удобным случаем, чтобы еще раз извлечь пользу из учения о сокрытом имаме. Человек этот назывался Абдаллах ибн Маймун. Он сделал важное открытие, состоящее в том, что история мира протекает правильными периодами и, очевидно, подразделяется на семь таких периодов, причем начало каждого из них всегда ознаменовано появлением пророка. Шесть таких периодов, связанных с именами Адама, Ноя, Авраама, Моисея, Иисуса и Магомета, уже прошли; нет сомнения, что и седьмой уже приближается к концу, так как в каждом периоде опять-таки бывает семь имамов, а Измаил как раз был седьмым после Магомета. Но так как после Магомета нельзя более ожидать пророка, то ясно, что седьмой и последний, только что начавшийся период должен быть ознаменован появлением Махди, и затем предстоит конец мира. Но шииты твердо веровали, что этот Махди должен произойти из рода Фатимы, так что оставалось признать, или что Измаил не умер и должен прийти снова в образе Махди, или что другой пока неизвестный Алид будет обетованным Махди. Что было неизвестно толпе, то было известно человеку посвященному, и подобно тому как Мельхиседек узнал некогда Авраама, так теперь Аб-даллах являлся посредником между верными и известной ему одному таинственной личностью.

Абдаллах умел лучше всякого другого посредством мнимой таинственной науки сделать эту теорию доступной толпе не только у шиитов, но и среди суннитов и даже христиан, евреев и магов, которые под разными именами ожидали искупителя. Он сочинил учение о сокровенном смысле священных книг, главным образом Корана, который он понимал благодаря своему особенному отношению к Махди. Посредством аллегорий и т.д. он почерпал из Писания неслыханные факты, которые в конце концов сводились к отрицанию всякой положительной религии и состояли, судя по современным известиям, из странной смеси гностических, парситских и философских элементов. Он был достаточно предусмотрителен для того, чтобы не сейчас раскрыть полную истину своим слушателям, а довольствоваться тем, что затрагивал их любопытство, возбуждал сомнения и сообщал им, наконец, что нужно пройти семь различных степеней, чтобы быть совершенно посвященным в Божеские тайны. Но прежде чем достигнуть этого, необходимо распространять учение о скором пришествии Махди и приобретать ему последователей. С этой целью Абдаллах рассылал повсюду своих миссионеров.

Здесь мы еще упомянем, что между адептами нового учения был также Хамдан Кармат, от которого получили свое название карматы, производившие долгое время беспорядки в Ираке, Сирии и особенно в Бахрейне (Юго-Западная Аравия). В последней из названных провинций под начальством некоего Абу-Тагира они сделались так могущественны, что угрожали Багдаду и в 930 году завоевали Мекку. При этом они похитили древний священный камень и только через 20 лет выдали его обратно. Это обстоятельство указывает на то, что они действовали также против древних священных обычаев и священных предметов. Недостаток места не позволяет нам, однако, сопоставить здесь и дополнить разрозненные и несвязные известия о религиозных восстаниях и учреждениях Карматов.

Мусульманский дом в Каире

Итак, мы снова возвращаемся к истории Абдаллаха. Преследуемый властями, он продолжал свою пропаганду до конца дней своих в Саламидже, в Сирии. Ему наследовал затем сын его Ахмед, а когда и этот умер, появился наконец сам Махди – именно у берберов Северной Африки, у которых миссионеры пользовались особенным успехом. Он называл себя Обайдаллахом и производил свое генеалогическое дерево от Фатимы, почему члены основанной им династии называются Фатимидами; однако, по мнению европейских исследователей, это был обманщик, в действительности родственник Абдаллаха, носивший собственное имя Сайд.

Фатимиды лишь тогда достигли полного могущества, когда в 969 году завладели Египтом и перенесли туда свою резиденцию, так что не раз казалось, что владычеству Аббасидов пришел конец. Между тем опасность, которая грозила с их стороны исламу, была устранена. Жители Египта были строгие сунниты, а властители оказались настолько умны, что вполне примирились с правоверием. Только шестой властитель этой династии, Хаким (996-1021), еще ребенком вступивший на престол, представляет в этом отношении исключение. Вероятно, под влиянием фанатических последователей измаилитского учения он предпринял несколько весьма странных мер и даже хотел, чтоб его почитали как воплощение Божества. Вызванное этим неудовольствие прекратилось только тогда, когда Хаким вдруг тайно исчез и никто не знал, что с ним сталось. Последователи его, как, например, Хамза и ад-Дарази, считали его, как после его смерти, так и раньше, воплощением Божества. Они нашли более восприимчивую почву для своей проповеди среди жителей Ливана, которые еще и теперь по имени ад Дарази называются друзами. Их, собственно говоря, нельзя причислить к магометанам, потому что как их система веры, так и религиозный закон, которому они следуют, имеют скорее антиисламский характер, насколько можно судить об этом по их священным книгам. В этом отношении их можно отнести к той же категории, что и побежденных ими нозаиров, которые живут в Северной Сирии и должны считаться настоящими язычниками, хотя во многих представлениях и обычаях сходятся как с христианами, так и с магометанами.

Вообще Сирийская горная страна всегда представляла благодатную почву для всевозможных ересей и гностических сект, как это мы увидим впоследствии.

Иллюстрация из угурийской рукописи "Чудеса Магомета и жития благочестивых мусульман"XVвека

Секта ассасинов принадлежит к тому же самому порядку явлений, как и учения карматов и измаилитов; название свое ассасины получили от слова "гашиш" в арабской огласовке: они употребляли это одуряющее снадобье, получаемое из конопли. Общество это основано в XI в. неким Гасаном ибн Сабба и сначала производило беспорядки в Персии, преимущественно в труднодоступных горах на юге Каспийского моря, где ассасины имели даже несколько крепостей, как, например, "орлиное гнездо" Аламут, которое они в течение двух столетий умели защитить от посылаемых против них отрядов, пока монгольский хан Гулагу не прекратил их существования в XIII в. Но сила их опиралась не только на неприступность их убежища, численность последователей и оригинальность идей, но и на их организацию и на беспощадность употребляемых ими средств. Ассасины составляли тайное общество, члены которого оказывали беспрекословное повиновение своему владыке, называемому обыкновенно в европейских хрониках "старцем горы". Все младшие члены общества приучались к убийству; их одурманивали гашишем, потом вели в прекрасный сад и соблазняли там райскими наслаждениями, побуждая добровольно пожертвовать жизнью, чтобы в качестве мучеников вечно наслаждаться такими же радостями. Такие люди назывались фидаисами (сами себя жертвующие); они часто получали от главы ордена поручения выследить того или другого могущественного врага и при случае поразить его. Кроме того, глава ордена мог также оказывать одолжение своим могущественным друзьям и тем обязывать их; именно, когда им было нужно освободиться от личного врага, он предоставлял в их распоряжение своих людей, которые исполняли возложенные на них поручения так же добросовестно, как если б они действовали против врага общины. Вследствие этого ассасины приобрели страшную силу и могли так долго просуществовать и даже прочно утвердиться в Сирии, где с ними познакомились крестоносцы. Приводить религиозные представления ассасинов мы находим излишним; достаточно будет заметить, что они всячески старались, посредством аллегорических же толкований, выдать свои воззрения за правоверные магометанские, почему у туземных писателей они обыкновенно называются "батиниджа", т.е. людьми, которые признают существование внутреннего, сокрытого смысла наряду с обыкновенным, всем доступным. В этом смысле на Востоке, например в Сирии, до сих пор еще существуют измаилиты; в Сирии они частью называются метавилами, что означает то же, что и батинии, но кровавое ремесло прежних времен они уже покинули.

Некоторое время казалось, что шииты будут держаться подобных же заблуждений, так как с двенадцатым имамом, который, как они утверждают, не умер, а исчез из глаз смертных через подземный ход в Самарре в 941 году, закончился ряд земных имамов. С тех пор шииты признают существование только сокрытого имама и этим открыли путь для обмана тем людям, которые утверждали, что находятся с ним в сношениях.

Кааба в Мекке. Старинное изображение

Однако когда одно разочарование следовало за другим, то шииты наконец, хотя и не потеряли совершенно надежды на то, что имам ежеминутно может прийти в виде Махди, тем не менее, привыкли спокойно ожидать этого времени, а пока усердно сохранять единственно истинное учение – то, которое было им передано имамами. Шииты отвергали собрание суннитских преданий и утверждали, что только богопросвященные имамы могут передавать и излагать мнения своего родоначальника, пророка. Таким образом, шииты имеют собственные канонические сборники, которые в смысле исторической достоверности далеко уступают суннитским и большею частью могут быть даже названы подделками. В общем, они не создали ни в учении веры (за исключением вопроса об имамате), ни в религиозном законе ничего оригинального и сходятся в главных вопросах с суннитами. То, что их отличает: учение о духовном воздержании (Ketman) и брак по найму – не служит к их чести; излишнее почитание имамов тоже не способствовало их религиозному развитию. Но мы бы ошиблись, если бы вместе с А. Мюллером захотели объяснить происхождение шиитов единственно и всецело национальной ненавистью персов к арабам и стали бы видеть в них только представителей легитимной теории, вроде того как некоторые французские партии признают Людовика XVII и Наполеона П. Бесспорно, что ненависть эта существовала в действительности, и может быть, имамы прикрыли для персов период национального унижения под владычеством арабов, но, тем не менее, главным мотивом в данном случае является свойственная персам склонность к обоготворению людей или, пожалуй, потребность приблизиться через посредников к абстрактному Богу ислама. При этом страдания этих благочестивых людей имеют для шиитов отчасти такое же значение, как для христиан представление о страдании Христа. Они дали повод к возникновению религиозно-драматических представлений, которые повсюду с большим оживлением торжественно исполняются персами в день смерти Гусейна (10 мугаррама). Весьма возможно, как это и утверждают, что обычай этого религиозного и национального праздника восходит к первобытной древности, еще к язычеству. Но во всяком случае, первоначальное его значение совершенно утрачено шиитами, которые в мученической смерти Гусейна видят отражение страданий человечества – или, скорее, иранского человечества.

Между тем немало времени прошло, прежде чем шиитам удалось оправиться. Хотя им и покровительствовали буджиды и до некоторой степени Фатимиды, но когда турки наследовали арабам, то победа суннитского правоверия сделалась полною, потому что этому честному, воинственному народу были противны неясное учение и духовная скрытость. Под монгольским владычеством, хотя обстоятельства несколько и улучшились, тем не менее только во время династии Сафа-видов, которая правила в Персии с 1499 до 1736 г., шиитство сделалось государственной религией. Основатели этой династии шейх Зейф эд-дин Ишак и шейх Хейдер, которые ведут свой род от седьмого имама Мусы, считались даже суфитскими святыми, а Измаил, сын Хейдера, принял царский титул. Из преследуемых шииты сделались теперь преследователями; они вели религиозные войны с суннитскими узбеками и с турками-османами, причем обе стороны выказывали страшную жестокость к иноверцам, так что древняя вражда, существовавшая между двумя направлениями ислама, с тех пор сделалась непримиримой и усилилась до фанатизма. Казалось, что с афганским завоеванием в правление шаха Надира (1736-1747) для персидских суннитов настали лучшие времена, но преобразовательные попытки этого правителя в их пользу рушились вследствие противодействия национальной партии.

В общем, религиозное положение шиитов может быть названо весьма печальным. Муллы, которых можно назвать раввинами ислама, по большей части невежды и фанатики, так что с большим трудом могут правильно соблюдать внешние формы богопочитания.

Арабская культура. Предметы Арабского музея

Благочестие у шиитов в большинстве случаев притворное, а неверие – существенное внутреннее свойство; чувство правды, кажется, совершенно исчезло у этих людей бессознательно для них самих; неясные фразы суфизма, всегда вертящиеся у них на языке, аллегорические значения и систематически употребляемый кетман ввели в заблуждение рассудок и уничтожили нравственность. Тем не менее фанатизм у них гораздо сильнее развит, чем у суннитов, и суеверие далеко не редкость; философские тонкости всегда находят успех; но ничто перс так не ценит, как удачное стихотворение, переполненное неестественными сравнениями и оборотами речи, нисколько не смущаясь его богохульным или неприличным содержанием.