Иллюзия жизни

Глава XIII

Софию Михайловну Царькову Бирюков узнал сразу, едва она переступила порог кабинета, хотя воочию видел ее впервые. Узнал по цветной фотографии, висевшей в комнате дома, забитого книжными упаковками, на улице Кедровой. Вместо белой блузки с загнутыми широкими обшлагами в этот раз на Царьковой был синий брючный костюм, а дамские украшения, как и на фото, прежние: тройная нитка жемчуга на кисти левой руки, бирюзовый перстенек на безымянном пальце и перламутровые серьги-подвески. Моложавое лицо по-прежнему казалось задумчивым, с оттенком сильной усталости. Густые каштановые волосы, скрепленные у макушки широкой заколкой, спускались ниже плеч за спину.

– Извините за растрепанный вид, – усаживаясь на предложенный Бирюковым стул, сказала Царькова. – Я только что с самолета, всю ночь не спала.

– Золовкина встретила вас в аэропорту? – спросил Антон.

– Да, она сейчас в машине. Ждет, не арестуете ли меня.

Бирюков улыбнулся:

– За что арестовывать, София Михайловна?

– Яна дорогой рассказала, какая трагедия произошла с Георгием. Страшно подумать…

– А вы здесь при чем?

– Наверное, есть что-то против меня, если так срочно пригласили на допрос.

Бирюков поднялся из-за стола и пересел к приставному столику напротив посетительницы. Встретившись взглядом с ее печальными глазами, успокаивающе заговорил:

– София Михайловна, давайте сразу условимся, что никакой это не допрос. Пригласил я вас для беседы. Случилось серьезное преступление. Без вашей помощи трудно разораться в причине убийства Георгия Васильевича. Мы ведь не знаем ни характера погибшего, ни его окружения. Без этого невозможно понять, что явилось поводом к убийству.

– Разве не бывает убийств без повода? – тихо спросила Царькова.

– Бывают убийства по неосторожности, но здесь не тот случай. Здесь убийство квалифицируется, как умышленное с попыткой ликвидировать следы преступления. Нам необходимо установить, какая причина побудила убийц на такую жестокость.

– Много их было, этих… убийц?

– Свидетели говорят, что двое.

– На Георгия хватило бы и одного. Он драться не умел.

– Расскажите о нем подробнее.

Царькова тяжело вздохнула:

– Не знаю, с чего лучше начать…

– Начинайте с чего хотите. Кстати, не будете возражать, если запишу нашу беседу на магнитофон?

– Записывайте. Я не собираюсь лгать.

Бирюков щелкнул кнопкой портативного магнитофона. София Михайловна, глянув на пришедшую в движение кассету, спросила шепотом:

– Можно говорить?

– Да, пожалуйста.

– Горько ворошить прошлое, однако постараюсь основное вспомнить…

Вспоминать Царькова начала сбивчиво, но быстро взяла себя в руки и заговорила спокойно, рассудительно.

…Познакомилась она с Георгием на литературной викторине во дворце культуры железнодорожников, куда почти силой ее затащила Яна Ураевская, ставшая после замужества Золовкиной. Они тогда учились в торговом институте, вдвоем жили в одной общежитской комнате и были подругами, что называется, не разлей водой. Викторину организовали студенты НИИЖТа. Среди них был симпатичный весельчак и поэт, как его представил ведущий, Георгий Поносов, с ударением в фамилии на первом слоге. Сама Царькова постеснялась подойти к понравившемуся парню, однако бойкая Яна обставила дело так, что тот сам подошел к Соне. Завязался непринужденный разговор. Узнав фамилию новой знакомой, Георгий восторженно всплеснул руками: «Софочка, вы – мечта поэта! Сделайте меня тоже Царьковым». Стоявшая рядом Яна категорично заявила: «Только через ЗАГС! Девушки с царской фамилией на улице не валяются». Шутливо начатый разговор оказался увертюрой к прочной дружбе. Через полгода, как только Соня закончила институт, они с Георгием поженились, и он осуществил «мечту поэта» – стал Царьковым. По настоянию свекрови Соня взяла направление на работу в райцентр и стала жить у родителей мужа на улице Кедровой. Работала экономистом в райпо, после устроилась в стремительно богатевший Агропромбанк.

Начало девяностых годов было сумбурным. Высшее образование обесценилось. Молодежь, словно очумев, бросилась в коммерческую торговлю, и только ленивые остались не у дел. Учеба на факультете «Мосты и тоннели» в НИИЖТе Георгию давалась трудно. Он перевелся в Торговый, но и там продержался недолго. Чтобы не тунеядствовать, занялся челночным бизнесом, бартерными рейсами стал летать в Турцию. Зарубежный ширпотреб в то время расходился моментально, и каждая поездка приносила хороший доход. Царьковы перестали экономить копейки. Купили приличную одежду, импортную видеотехнику, подержанную «Тойоту» и стали копить сбережения на строительство собственного магазина.

Когда киллеры застрелили райцентровского виноторговца Всеволода Красноперова, Георгия осенила, по его словам, гениальная мысль. «Софа, зачем нам связываться с долгостроем, – сказал он. Оформляй в Агропромбанке кредит и покупай винный магазин. Водочная продукция – неиссякаемый родник! Турецкими пиджаками и джинсами люди скоро насытятся по горло, а спиртное пить никогда не перестанут». Царькова долго отнекивалась, но муж активно наседал и в конце концов убедил. Между собой они жили душа в душу. Может, и теперь бы все было хорошо, если бы от тяжелой формы рака не умерла свекровь. Словно предчувствуя недоброе, перед смертью она настойчиво умоляла сноху не бросать на произвол судьбы ее сына. Чтобы хоть как-то облегчить страдания свекрови, Царькова поклялась памятью своих покойных родителей, что ни при каких обстоятельствах не оставит Георгия в беде. Тогда она не представляла, какое горе свалится на ее голову после похорон…

На глазах Софии Михайловны неожиданно навернулись слезы. Бирюков и без того видел, как трудно ей говорить. Антон быстро открыл стоявшую на столе бутылку карачинской воды, налил полстакана и подал Царьковой. Отпив всего два глоточка, она виновато сказала:

– Извините, чуть не разревелась.

– Давайте прекратим подробные воспоминания, – предложил Бирюков. – Я задам несколько вопросов и завершим беседу.

София Михайловна отрицательно повела головой:

– Без подробностей вы не поймете наших отношений с Георгием. Постараюсь без эмоций выговориться до конца. Можно?…

– Ваше право.

С трудом преодолев волнение, Царькова заговорила вновь:

– Есть чеченская пословица: «Когда умирает мать, в сердце сына увядают розы». Георгий после смерти матери стал увядать буквально с каждым днем. На него навалилась такая хандра – страшно смотреть. Целыми днями он не вставал с дивана и, словно душевнобольной, смотрел невидящим взглядом в одну точку. О том, чтобы обратиться к врачам, слышать не хотел. На мои ласки обычно отвечал: «Софа, не сыпь мне соль на раны. Я размышляю о смысле жизни». – «И не можешь ничего понять?» – «Понимаю. Настоящая жизнь – в потустороннем мире, а на Земле – это иллюзия жизни. Здесь все призрачно, жестоко и абсурдно. Кажется, у Свифта читал, что потеря друзей – это тот налог, которым облагаются долгожители. Я, Софочка, не прожил еще и полжизни, а потерял дружков больше столетнего старика. Теперь вот и мама от меня ушла». «Мои родители давно умерли, но я продолжаю жить». «Ты не была в Афгане и не видела, как бессмысленно гибнут молодые парни, которым надо было еще жить да жить». Такой диалог можно было вести до бесконечности. Однажды я сказала: «Дружок, ты в институте сочинял неплохие стихи. Садись за письменный стол и изливай душу в поэзии». – «Кто мои стихи напечатает», – отмахнулся Георгий. «Ты напиши, а я оплачу издание». Он оживился: «Софочка, сегодня же берусь за дело!». Хотела купить ему компьютер – отказался. Попросил пишущую машинку. Купила. И он взялся строчить не на шутку. Стихи получались слабые, но я их хвалила. Для меня важно было – вырвать мужа из депрессии. Через месяц Георгий стал неузнаваем. Энергия из него забила фонтаном. Первой книжке радовался, как ребенок. И пошло – поехало. Домик на Кедровой заполнился книгами…

– Георгий Васильевич не пытался их продавать? – спросил Бирюков.

– Чтобы хоть немного разгрузить дом от макулатуры, я в прошлом году и нынче несколько раз давала объявления в областную газету «Сибирские вести» и по местному телевидению. Готова была за бесценок отдать книги посредникам на реализацию. Бесполезно. Это при советской власти поэзия была в моде. Теперь другое время и люди другие. Телевизор страшно включать. На всех каналах – секс, мордобой, стрельба, взрывы да кровавое месиво. Молодежь словно очумела. Недавно в универмаге слышала разговор двух молоденьких продавщиц. «Ты вчера смотрела ужастики?» – «А как же! Ой, я так их обожаю!». Невольно задумаешься: до какой степени надо опуститься морально, чтобы обожать ужас?…

– Да, мораль нынче, следует признать, далеко не на высоте, – сказал Антон и вновь спросил: – Автор не огорчался, что его книги не пользуются спросом?

– Нисколько. Для него был важен процесс, а не конечный результат. Жизнь в домике на Кедровой мне стала казаться невыносимой. Чтобы отвлечься от беспросветности, решила построить коттедж. Когда закончила стройку, Георгий оглядел хоромы и скептически усмехнулся: «Поздравляю, Софа. Теперь ты – столбовая дворянка, а я останусь у разбитого корыта. В своем доме мне стены помогают». Жить одной в коттедже оказалось еще тоскливее. Поехала в Новосибирск к давней подруге. Потеряв любимого мужа, Золовкина, оптимистка по натуре, переживала свою исковерканную судьбу тяжелее меня. С трудом уговорила Яну сдать новосибирскую квартиру в аренду и переселиться на жительство ко мне. Вдвоем мы повеселели. Георгий нас не беспокоил. Продолжал писать стихи и периодически, когда кончались деньги, звонил мне насчет «продуктовой дотации».

– Пенсии ему не хватало?

– Он слишком пренебрежительно относился к деньгам. Часто одалживал встречным и поперечным пьянчужкам, которые никогда долгов не возвращали, но сам ни у кого взаймы не брал. Да и я постоянно следила, чтобы не влез в долги. Кроме меня, его иногда выручали друзья по афганской службе. Просто брать у них деньги Георгий отказывался категорически. Тогда они пошли на хитрость. Стали покупать у него книги вроде бы для реализации.

– Значит, о сведении с ним денежных счетов преступниками не может быть и речи?

– Конечно, нет. В этом я уверена стопроцентно.

– Яне Золовкиной вы доверяете?

– Абсолютно и во всем.

– Какие у нее отношения с Валентином Сапунцовым?

Царькова растерянно замялась:

– С прошлого года – никаких. А что, это очень важно?

– Понимаете, София Михайловна, когда я беседовал с Яной, она казалась мне искренней до той поры, пока разговор не зашел о сожителе. Тут ваша лучшая подруга заговорила, как Цыган-конокрад: «Я – не я и лошадь не моя». Чем можно объяснить такую перемену?

Бледное лицо и мочки ушей Царьковой стали пунцовыми. Опустив глаза, София Михайловна после затяжного молчания тихо проговорила:

– Сожительницей Сапунцова Золовкина стала по моей просьбе.

– Вы их сосватали? – уточнил Бирюков.

– Нет, совсем не то… Валентин приезжал ко мне. Я не хотела, чтобы об этой связи знали в райцентре, и уговорила Золовкину взять огонь на себя. У нас с ней спальни рядом, на втором этаже, поэтому никто из прислуги не догадывался о подставе.

«Час от часу не легче», – с горечью подумал Антон и, стараясь не выказать повышенного интереса, спросил:

– Как вы познакомились с Сапунцовым?

– Случайно, через Яну… Весной прошлого года на меня стали бессовестно наезжать местные рэкетиры, судя по голосам, из наркоманов, захотевших получать дармовую мзду за обеспечение «крыши». Звонили на дню по несколько раз и в магазин, и домой. Угрожали убийством. Мол, только дураки жалеют денег на здоровье, в земле места много, будешь жадничать – уроем, как твоего предшественника Всеволода Красноперова. Я в сердцах бросала телефонную трубку, а однажды спросила: «Какие гарантии даете, что ”крыша” будет надежной?» Ответили насмешливо: «За гарантиями обращайся на кладбище». Такие угрозы достали нас с Золовкиной, как говорится, до печенок. Яна несколько раз обращалась в милицию. Там только пожимали плечами да разводили руками. В один из дней у «Трех мушкетеров» возле моей машины остановился точно такой сребристо-белый «Мерседес». Из него вылез высоченный бородач. Глянув в окно, Золовкина воскликнула: «Валька Сапунцов приехал! Мы с ним на курсах телохранителей вместе учились». И зазвала бородача в кабинет. Валентин оказался общительным краснобаем. Сразу предложил обмыть неожиданную встречу. Яна сказала, что у нас в магазине не принято выпивать и пожаловалась на вымогателей. Сапунцов расплылся в улыбке: «Не тужите, девки. Через недельку отыщу надоевших вам звонарей и надеру им уши, чтобы позабыли о “Трех мушкетерах”». Уже на следующий день после его отъезда угрожающие звонки прекратились.

– Не поинтересовались, зачем он приезжал в райцентр?

– Яна интересовалась. Сказал, по делам фирмы. Мол, хочет в райцентре подобрать надежных людей для распространения герболайфа.

– Как дальше складывались ваши отношения?

– Банально. На следующей неделе Сапунцов приехал вновь. Узнав, что вымогатели притихли, засмеялся: «С вас, девки, магарыч». Вечером собрались у меня в коттедже. Яна приготовила ужин. Валентин шутил, каламбурил. Анекдоты сыпались из него, как из рога изобилия. В сравнении с Георгием он показался мне решительным мужчиной. Засиделись за полночь. Когда опустела вторая бутылка коньяка, Яна ушла к себе в спальню. После гибели Игоря она мужиков в упор не видит. А Валентин, сославшись на то, что под градусом опасается попасть в лапы гаишников, заночевал со мной. С той поры я стала с ним встречаться по два раза в месяц. Звонила ему всегда Яна.

– Золовкина сегодня не сказала вам, что Сапунцов объявлен в розыск?

– Говорила. Странно, что Валентин уехал из дома именно в тот день, когда погиб Георгий. Неужели он после убийства где-то скрывается?

– Пока трудно делать выводы, – ответил Бирюков. – Сапунцов не набивался к вам в мужья?

– Не было такого разговора. Да я на это и не согласилась бы.

– Почему?

– Не могла предать Георгия, и Яна мне все уши прожужжала: «Ну, что хорошего ты нашла в Вальке? Он же пустой, как турецкий барабан».

– Может, Золовкина сама на него планы строила?

– Да что вы! Она, правда, не может забыть погибшего мужа. Валентин постоянно ее раздражал. Особенно взбесило Яну, когда после круиза по Оби, Сапунцов предложил ей стать любовницей какого-то богатого армянина. Мне она тогда прямо заявила: «Не обижайся, Соня, но если этот кобель еще появится здесь, я без жалости прострелю ему мужские причиндалы». – Царькова смущенно опустила глаза. – Извините, за вульгарность. Это было сказано именно так. Золовкина, когда рассердится, щепетильностью в выражениях не блещет. С той поры я перестала с Валентином встречаться. И не жалею. Кроме постели, Сапунцова ничто другое не интересовало.

– Отправляя мужа с обаятельной подругой в круиз, не опасались, что он увлечется ею?

– Какие там опасения… У меня была одна забота: вернуть Георгия к нормальной жизни.

– В розыскной ориентировке написано, что на теле Сапунцова множество послеоперационных рубцов. Что это за рубцы?

– Шрамы от заживших ножевых ран. Валентин говорил, будто получил их при задержании бандитов, когда работал в милиции.

По мере разговора пунцовость с лица Царьковой стала сходить. Продолжали алеть лишь щеки да мочки ушей, под которыми белели серьги-подвески. Печальные глаза стыдливо ускользали от взгляда Бирюкова. Чувствовалось, что признание в «греховной» связи стоило Софии Михайловне больших моральных сил и отважилась она на искренность ради установления истины. Сделав такой вывод Бирюков спросил:

– Вы не жаловались Сапунцову на сложные отношения с Георгием Васильевичем?

– У меня нет привычки плакаться в жилетку мужчинам.

– И он не интересовался этим?

– Спрашивал, мол, почему с мужем живу врознь. Я сказала: «Потому, что нам так нравится». Словом, дала понять, что не собираюсь перед ним изливать душу и выворачиваться наизнанку. – Царькова наконец-то встретилась взглядом с Бирюковым. – Сегодня, когда ехали из аэропорта, Яна высказала предположение, что сыр-бор разгорелся по ее вине.

– Вот это интересно, – с легким удивлением сказал Антон. – Чем Золовкина провинилась?

– Тем, что отказалась стать любовницей армянина. Обозлившись, «денежный мешок» нанял Сапунцова, чтобы тот ликвидировал Георгия. Ловелас ведь считал, что Георгий муж Яны.

– Зато Сапунцов прекрасно знал, что это не так, – возразил Антон.

– По мнению Яны, в криминальных кругах не всякое знание доводится до сведения заказчика. Там деньги все решают. Если заказчик предлагает крупную сумму, исполнитель не станет его отговаривать. Не моргнув глазом, он убьет и невиновного человека. На ваш взгляд, такое возможно?

Бирюков улыбнулся:

– В России ничего невозможного нет.

– Вы, пожалуйста, проверьте это предположение.

– Обязательно проверим, – Антон недолго помолчал. – Значит, при знакомстве с вами в прошлом году Сапунцов говорил, будто приехал в райцентр распространять герболайф?

– Так он сказал.

– Насколько знаю, герболайфная лавочка у нас давно прикрылась. Теперь народу упорно навязывают пищевые добавки.

– Правильно. Наверное, Валентин брякнул первое пришедшее в голову, чтобы отговориться. А мы с Яной тогда не придали этому значения.

– Выходит, какая-то другая причина привела его сюда.

– Да, другая, но что именно, не знаю… – Царькова, словно избавляясь от неприятных воспоминаний, болезненно поморщилась. – Посоветуйте, что делать с Георгием. Можно ли его похоронить по-человечески?

– Можно, – ответил Бирюков. – Только открывать гроб, который приготовят в морге, не советую. Кроме обугленных костей, ничего там не увидите.

София Михайловна хотела что-то сказать, однако вместо этого прижала ладони к лицу и заплакала.

Разговор с Царьковой продолжался ровно час. Об этом известил щелчок автоматически выключившегося магнитофона, когда в кассете кончилась пленка. Проводив удрученную горем Софию Михайловну из кабинета, Бирюков сел на свое место за столом и задумался. Проанализировав от начала до конца всю беседу, он пришел к выводу, что Царькова давала показания чистосердечно. После откровенности Софии Михайловны стали понятны увертки Яны Золовкиной, пытавшейся в ущерб собственной репутации спасти подругу от разоблачения в интимной связи. Многолетний опыт и природная интуиция подсказывали Антону, что предстоит напряженная следственная работа. В ней наверняка возникнут непредвиденные сложности. Но о том, что головоломки, одна сложнее другой, начнутся уже со следующего дня Бирюков не предполагал.