Импровизация

Глава 10

— Леди, мы досыта наговорились о «Мусорщике». Давайте вернемся к делам.

Сесили Стоун пришлось повысить голос, чтобы перекричать шум. Пять из шести редакторов — Лиззи должна была подойти — расположились в гостиной квартиры Долли. Встреча напоминала не столько деловое совещание, сколько вечеринку в пижамах.

Долли была в своей стихии. Оживленные речи. Бесконечные диалоги. Обилие безумных идей. Творческое вдохновение, обуявшее пять светлых голов. Она не могла представить себе, что такое возможно в официальной обстановке и в деловых костюмах.

Лиззи была права, говоря о пристрастии Долли к пижамам. Однако сегодня Долли учла деловой характер встречи, пошла на уступки и надела зеленую штормовку. После переезда Алекса она начала переодеваться.

И идти на уступки.

Изо всех сил старалась обеспечить ему покой и уют, хотя правилами было предусмотрено, что он будет находиться на подножном корму. Ходила в супермаркет за его любимым сортом кофе, хотя они договорились, что каждый будет сам заботиться о себе. Когда она вытирала пол в своей ванной, то заодно вытирала и его ванную. Работы было всего на десять минут, но это позволяло ей вдыхать запах его мыла, его одеколона и его махрового халата, висевшего на крючке за дверью.

Она часто усаживалась на табурет перед зеркалом и по душам разговаривала со своим отражением, пытаясь выяснить, стоит ли соблюдать правила. Правила, которые были установлены, чтобы избежать трудностей. Особенно трудностей с сексуальными адвокатами, которые заманивают ничего не подозревающих девушек в душевые кабинки и ванные для гостей.

Наверно, ей следовало поговорить с Лиззи. Потому что за последние две недели Долли забыла все правила, запрещавшие изучать с сексуальными адвокатами ванные для гостей и душевые кабинки. Не говоря уже о том, что она ощущала легкий трепет при мысли о посещении супермаркета вместе с Алексом Кэррингтоном. И ощущала удовлетворение оттого, что сумела обеспечить необходимый ему покой.

— Подожди, Сесили! — взмолилась Реджайна Браун. — В тот вечер меня с вами не было. Поэтому я хочу знать все подробности.

— Тем более, дорогой главный редактор, — добавила Сабина, устроившаяся на диване в обнимку с валиками и подушками, — что ты сама еще ничего не рассказала о Пите.

Долли и Памела немедленно поддержали Сабину.

Памела принялась уговаривать:

— Сесили, так нечестно. Все остальные рассказали хотя бы одну интересную деталь из жизни своего партнера.

А Долли нанесла последний удар:

— Сис, ведь это наша работа. Не за горами подготовка нового номера, а что мы опубликуем в моей колонке?

Сесили обвела глазами любопытные лица подруг, вздохнула и опустила голову. Увидев это, Долли и Памела издали победный клич.

Памела Хенсфорд, сидевшая на полу рядом с креслом Долли, перешла на диван и устроилась на противоположном конце от Сабины. Долли осталась на своем месте, откуда было видно всех.

Реджайна, которая не умела сидеть спокойно, расхаживала между музыкальным центром и диваном, пока Сабина не усадила ее силой.

— Ну ладно, — сказала Сесили, когда воцарилась тишина, которой она тщетно добивалась уже десять минут. — Но потом займемся работой. — Она заправила локоны за уши. — Пит не очень любит говорить об этом, но сказал, что это не такая уж большая тайна, так что если я поделюсь с вами, особой беды не будет… Дело в том, что у Пита есть ужасный шрам на груди. Длиной сантиметров в пятнадцать. Как раз над сердцем. Вот тут, — показала она. — Его пырнули ножом во время драки в каком-то карибском баре.

— Ух ты! — Ничего более оригинального Долли не придумала, а потому решила задать вопрос, который разумелся сам собой: — Любопытно, за каким чертом его понесло на эти проклятые Карибы?

На этот раз Сесили посмотрела на подруг взглядом, который только усилил их любопытство.

— Он искал младшего брата, от которого не было известий три года.

В комнате воцарилось молчание. Долли не сомневалась, что остальные думают о Пите, который предстал перед ними в совершенно новом свете. Как там говорится? Под спокойной внешностью бьется сердце… Кого? Она тщетно ломала себе голову. Но важнее другое. Как Сесили узнала про его тщательно скрываемый шрам?

Долли готова была спросить об этом в лоб, но тут Памела начала хихикать. Затем хихиканье сменилось истерическим смехом, который бедняжка изо всех сил пыталась сдержать, но тщетно.

— Что с тобой? — наконец спросила Долли, когда стало ясно, что Памела не остановится никогда.

— Прошу прощения, — с трудом проговорила Памела. — Просто я… я вспомнила, что на груди у Чарли тоже есть здоровенный шрам.

— Так вот оно что! — протянула Сабина, утопавшая в подушках. — Я чувствую, что меня надули. Чертов Джонни! Когда я спросила, откуда у него шрам, он молчал как скала. Ну, я ему покажу!

Долли тут же вспомнила про шрам на бедре Алекса, который она заметила сразу же, как только оказалась с ним в душе. О происхождении этой отметины она спросить не решилась.

— У Алекса тоже есть большой…

Молчание длилось около минуты. После этого женщины по очереди начали давиться от хохота. Долли возвела глаза к потолку. Какой черт дернул ее за язык? Тем временем смех продолжался.

— И сколько в нем сантиметров? — поинтересовалась Сесили. О Господи, и это их спокойный, выдержанный, воспитанный главный редактор?

— Я говорила про шрам. Но забудьте про это. Больше не скажу ни слова. — Судя по жару, в который ее бросило, щеки Долли приобрели цвет спелой кормовой свеклы. — Если хотите услышать что-нибудь еще, попросите Памелу выдать секрет Чарли.

— Да, Пам. Что там с ним случилось? — деланно небрежным тоном поинтересовалась Реджайна Браун, украдкой подмигнув Долли.

— Он меня убьет, но… Кажется, он говорил, что позировал студентам в Институте искусств. Стоял в позе Давида Микеланджело. И преподавательница — думаю, она была женой кого-то из его коллег, — спросила, не согласится ли он побрить грудь. — Памела пыталась сохранить серьезное лицо, но вновь расхохоталась. — Он согласился… И порезался во время бритья… Пришлось наложить четыре шва… — выдавила она.

Добрых пять минут вся редакция «Девичьего счастья» не могла разогнуться от смеха. Никто из них не желал Чарли ничего плохого. Но стоило представить, как чрезвычайно застенчивому Мистеру Натурщику накладывают швы на порез, полученный во время бритья…

Интересно, как его удалось уговорить раздеться перед целым классом? И как он сумел сохранить это в тайне? Если верить Памеле…

— Уважаемые дамы! Теперь, когда мы всласть посмеялись над Чарли, давайте займемся делом. — Женщины сделали несколько глубоких вдохов, приходя в себя, и послушно взялись за блокноты. — Я понимаю, что в феврале трудно говорить о модах на наряды к Рождеству, но таковы издержки нашей профессии. — Сесили с ручкой в руке проверяла свои записи. — Посмотрим, что у нас есть для колонки «Моды».

Памела положила на колени две подушки и поставила на них свой «ноутбук». Потом потуже завязала ярко-красную ленту, придерживающую пышные черные волосы, и начала поправлять очки.

— Пам, сколько можно?

Памела показала Долли язык, а затем повернулась к остальным.

— Почему я здесь единственная, кто живет в воображаемом времени? В каком-то вакууме? Черт побери, когда наступает Рождество, меня начинает тошнить, потому что я праздную его полгода подряд.

— Когда наступает Рождество, ты начинаешь работать над купальниками-бикини, — сурово напомнила ей Мисс Главный Редактор.

— Ты издеваешься? Я никогда не доживу до бикини. — Памела пожала плечами. — Пользуешься тем, что я податлива как воск…

И тут Реджайна ни с того ни с сего брякнула:

— А я пользовалась воском. Бразильским.

Сесили закрыла лицо руками и застонала.

— Ура! — воскликнула Памела.

Долли громко взвыла, как щенок, которому наступили на лапу.

А невозмутимая Сабина просто сказала:

— Прошу прощения, но я не позволяю драть себе задницу до такой степени, чтобы потом приходилось заливать дырки воском.

— Никто никакие дырки не заливает. Это больше похоже на… работу кистью. — Реджайна задрала нас и сделала величественный жест живописца, работающего над нетленным полотном. Это вызвало у остальных еще один приступ гомерического хохота.

— Ну вот и обрабатывай свою дырку кистью… — Сабина смеялась меньше других, но все же достала маленькое зеркальце и проверила, соответствует ли утверждениям рекламы водостойкость ее макияжа. — И все остальные волосатые места, о которых я даже не хочу думать. Лично я предпочитаю их просто брить.

Последовало еще несколько стонов, вскриков и взрывов смеха. Прошло не меньше пяти минут, прежде чем Памела смогла постучать карандашом по дужке очков.

— Бедные мы, бедные… Теперь вы представляете, как тяжело приходится мужчинам? Вставать каждый день, водить бритвой по лицу, принимать душ, надевать деловой костюм и отправляться на работу!

— Ни горячих компрессов.

— Ни пинцетов.

— Ни щеточек для ресниц, ни горячего воска.

Долли подождала, пока закончат остальные, а затем пожала плечами.

— Охота вам тратить столько времени на косметику…

В нее тут же полетели все подушки, которые оказались под рукой у Сабины и Реджайны. Долли уклонялась, пока у тех не иссякли боеприпасы. Потом она подняла голову и увидела свирепые взгляды всех четырех подруг.

— Что я такого сказала?

Памела прикрыла рот рукой и театральным шепотом произнесла:

— Косметика…

— Вот именно. Не всем дано иметь хорошие волосы от природы. Кое-кому приходится несколько часов в день тратить на стилиста, — сказала платиновая блондинка Сесили, волосы которой были собраны в элегантный узел, как нельзя лучше соответствующий ее изящной внешности.

— И не у всех нас кожа, которая позволяет не знать, что такое «цит» или «Т-зона», — подхватила Сабина, которая вела в журнале колонку косметики и знала эту тему как свои пять пальцев.

Долли выбралась из-под горы подушек и села на ручку красно-желтого кресла.

— Может быть. Но зато у вас есть одна важная вещь, которой нет у меня. — Она подняла вверх два пальца. — Точнее, две вещи.

— Знаю, знаю! — воскликнула Реджайна и вместе с Сабиной и Памелой пропела: — Сиськи!

Сесили махнула рукой, опустилась на диван и снова припала лбом к портфелю, лежащему у нее на коленях.

Сабина сосредоточенно рассматривала свои ногти, покрытые модным светло-зеленым лаком.

— Зато большинству присутствующих не требуется прибегать к декоративной росписи, чтобы люди обратили внимание на их достоинства.

Долли ахнула от негодования.

— Я сделала татуировку вовсе не для того, чтобы привлекать к себе чье-то внимание! Это средство самовыражения!

— Ага. Выражения того, что тебе требуется внимание.

— Ничего мне не требуется! Иначе я сделала бы татуировку на местах, прикрытых рубашкой, где ее никто не видит! — Долли вскочила и спустила бретельки топа, доказывая, что внимание ей не требуется.

И только тут увидела, что в дверях коридора стоит Алекс Кэррингтон.

У него был до невозможности сердитый вид. И больше ничего. Если не считать спортивных трусов ярко-красного цвета, оставлявших мало пространства для воображения. Его туловище и ноги были обнажены.

— Видеть тут особенно нечего, — проворчал он. — Зато шуму хватает.

Долли быстро вернула бретельки на место, чувствуя себя пристыженной и гордой одновременно. Она не будет переживать. В конце концов, это ее квартира. А он здесь всего лишь временный жилец. Его мнение не имеет никакого значения. Ей наплевать, что он думает.

— А, Алекс, дорогуша! — пропела Сабина, по-королевски откинувшись на остатки подушек. — Никогда бы не подумала, что красный цвет тебе к лицу. Но тем не менее это так.

Долли обогнула кресло и шагнула к своему партнеру по игре. Вот именно. Он ее временный компаньон и партнер по «Мусорщику». Только и всего! И если Сабина сейчас же не закроет рот…

Долли не знала, что она способна на ревность, пока та не ужалила ее прямо в сердце. Молодая женщина схватила Алекса за предплечье, но не смогла оставить след на его могучих бицепсах.

— Поверь мне, — прошептала она и увела его подальше от жадных глаз. Оказавшись в комнате Лиззи, Долли неохотно отпустила его, не зная, что делать дальше. То ли принести извинения от имени всех собравшихся и от себя лично, то ли уйти и бросить его.

Бросать его не хотелось.

И уходить тоже.

Алекс сделал выбор намного быстрее. Наверно, потому что руководствовался не собственными интересами. Он надел серые шерстяные шорты, гладкую белую футболку и натянул кроссовки на босу ногу.

— Поверить тебе? После того как ты рассказала своим подружкам все, что успела узнать обо мне? Сделала из меня посмешище?

— Алекс, это вовсе не так.

— Серьезно? — Он сунул в рюкзак несколько блокнотов, папок и две толстые книги по юриспруденции. — Думаешь, я не расскажу об этом Чарли и Питу?

Долли скрестила руки на груди.

— Если ты подслушивал — а так оно и есть, — то знаешь, что я не сказала о тебе ни слова.

Он подхватил рюкзак и шагнул к двери.

— Алекс, не уходи. Пожалуйста.

Он остановился, не произнося ни слова.

Долли заговорила, обращаясь к его напряженной спине:

— Ну да, мы рассказывали друг другу о том, что успели узнать во время игры. Подумаешь, какая беда! Разве мужчины не сплетничают за кружкой холодного пива? Кроме того, Пит и Чарли нам как родные. Мы их любим. И ни за что не стали бы сообщать их секреты посторонним.

— А мои секреты? — Алекс медленно обернулся. Его взгляд был странно беззащитным. — Я вам не родной. Меня вы не любите. Выходит, какой-нибудь незнакомый человек через неделю будет говорить о моем «большом» за кружкой холодного пива?

Он слышал ее дурацкую реплику. И должен был понять, что речь идет всего лишь о шраме, черт побери! Что делать? Она попыталась небрежно пожать плечами.

— Ты ведь однажды сказал мне, что размер значения не имеет.

— Значит, я ошибся.

— Ошибся?

— Смертельно. Точнее, ошиблись мы оба. Ибо мы только что доказали, что два человека на трех тысячах квадратных футов ужиться не могут. — Он отдал Долли насмешливый поклон, повернулся и пошел к лифту.

Когда к ней вернулся голос, рокот мотора возвестил о том, что Алекс медленно едет вниз.

Однако холодок под ложечкой почему-то ощущала именно Долли.

Надо же… А всего час назад казалось, что приехать в офис имеет смысл, думал Алекс, уставившись в точку между дальним концом письменного стола и закрытой дверью кабинета. Он ссутулился в кресле, закинул ногу за ногу и что-то бессмысленно чертил в блокноте, лежавшем на бедре. Сосредоточиться не представлялось возможным.

И все из-за нее.

В квартире Долли ему мешали сосредоточиться эти раскудахтавшиеся квочки. Он ворвался в гостиную, распушив перья, и хотел потребовать тишины. Но встретил молчание. Полное и немедленное. Ни смешка. Ни писка. По крайней мере до тех пор, пока этот курятник не увидел его красные спортивные трусы…

Досада Кэррингтона была безмерной. Кокетливые взгляды, кудахтанье и чириканье вывели его из себя. Но сбежал он не потому, что ему мешали сосредоточиться на работе. А потому, что ему нестерпимо хотелось прикоснуться к Долли. И теперь он сидел здесь, злясь на полный штиль так же, как недавно злился на шторм.

И все из-за нее.

Он взял ручку, нарисовал голову, клюв и глаз курицы, добавил гребешок и перья, карандаш в крыльях, грудь и кельтскую татуировку. Странно, что пять женщин могли шуметь как пятьдесят. Еще страннее, что этот адский шум не мешал ему различать голос Долли.

Но самое странное то, что это вовсе не странно. Долли Грэхем перевернула его мир вверх тормашками. И сломала даже то, что до сих пор не ломалось ни разу.

Его концентрацию. Умение собираться. И фанатичное стремление к успеху.

Как эта пародия на женщину, этот беспризорник, эта взрослая маленькая девочка сумела испортить ему жизнь? Нет. Как она сумела сделать так, что он сам испортил себе жизнь? Принял участие в дурацкой детской игре, которой не видно конца. Пришел на вечеринку исключительно ради развлечения. И поселился в сумасшедшем доме, где нет никаких правил, кроме капризов Долли.

И все из-за нее.

Почему он решил, что справится со своей задачей, если на время переедет к ней и окажется в атмосфере, напоминающей помесь карнавала с мультфильмом? И что из этого вышло? Он сунул в рюкзак работу как попало. Влез в серые шерстяные шорты на красные спортивные трусы. Натянул белую майку. Напялил дорогие кроссовки «Найк», не зашнуровав их и даже не надев носки.

Что бы подумали многочисленные клиенты фирмы, если бы застали его в конторе? Что он либо пьян вдребезги, либо наглотался наркотиков. Многие женщины, с которыми он встречался, заплатили бы немалые деньги за возможность полюбоваться человеком, который настолько изменил своим жизненным правилам.

Он заглавными буквами написал на переплете блокнота «НЕУДАЧНИК», затем снова вернулся к курам, подрисовал им длинные когти на тощих трехпалых лапах и добавил штаны по колено.

Если бы его сейчас видел отец! Сын, который никогда его не разочаровывал, в котором не было ни одного изъяна, который тщательно рассчитывал свои шаги и шествовал от успеха к успеху… Этот сын потерял голову из-за такой же непутевой женщины, какой была его бунтарка-мать, не желавшая жить так, как требовал отец.

Бунтарка. Это слово как нельзя лучше подходит Долли — от проколотых ушей до фланелевых пижам, которые она носит вместо деловых костюмов. Алекс фыркнул. Фланелевые пижамы не годятся даже для спальни. Но когда Долли забиралась к нему в постель, на ней не было ничего другого.

Она ничем не напоминала знакомых ему женщин, и Алекс не знал, что с ней делать. Его знакомые женщины не носили белье из фильмов Уолта Диснея. Не ели овсяные лепешки руками и не слизывали с пальцев сироп, смеясь над историями, которые он рассказывал за завтраком. Не спали в окружении плюшевого зоопарка при свете десятка ночников, под переливающейся морской звездой, изображенной на потолке, выглядевшем, как дно океана.

Алекс застонал. О Господи, и зачем его нога ступила в ее спальню! Она обманом заставила его плыть по ее опасным водам, уговорила нырнуть в неизвестность головой вперед. Он сделал и то и другое и пошел ко дну как камень. И сейчас утопал в сомнениях.

Играя в ее детские игры, он натворил кучу глупостей и потерял уйму времени. И за три недели не продвинулся ни на шаг, подумал Алекс, изучая изображенного им петуха в строгом ошейнике и путах на обеих лапах.

Если называть вещи своими именами, то он сделал два шага назад. Судя по количеству записей в блокноте. Прошел час, а что он сделал за это время? Ничего. Только нарисовал каких-то несчастных кур и петуха.

— Алекс…

Он резко поднял глаза и увидел на пороге Долли, которая терла носок одного грубого черного ботинка о голенище другого. Алекс не слышал, как открылась дверь. Черт побери, и стука он тоже не слышал!

— Я пришла в неподходящее время? — неуверенно спросила она.

У Алекса свело внутренности. Он молча покачал головой, бросил блокнот на стол и положил сверху ручку. Ручка откатилась в сторону и остановилась между двумя птицами. Он быстро перевернул блокнот обложкой вверх и наконец ответил:

— Сегодня вечером я уже сделал все глупости, на которые был способен.

Она застенчиво улыбнулась и пригладила волосы сначала справа, а потом слева.

— Я бы не стала приходить. Просто хотела попросить прощения. За шум и все остальное. Мы немножко… разошлись. — Долли шмыгнула носом. — Мне очень жаль.

Разошлись? Слишком мягко сказано… Алекс прогнал эту мысль и откинулся на спинку высокого кожаного кресла. Сейчас его интересует не прошлое, а настоящее.

— Как ты меня нашла? Откуда ты узнала, куда я уехал?

Она покрутила руками у талии, а потом сложила пальцы. Язык жестов сказал ему правду, а ровный голос подтвердил ее:

— Алекс, ты очень предсказуем. Если ты не дома — значит, в спортивном зале или в офисе.

Дома… Живот Алекса напрягся и превратился в комок ноющих нервов.

— Кроме того, — быстро добавила Долли, не дав ему сказать, что он в ее квартире лишь временный гость, — я ехала за тобой.

Алекс положил руки на подлокотники кресла. Его пальцы продавили глубокие отверстия в темно-коричневой кордовской коже. Он сумел удержаться и не спросить почему, хотя изнывал от любопытства.

— У всех перестроенных зданий есть одна особенность. — Она робко шагнула в кабинет. — Строители любят оставлять в неизменности как можно больше элементов первоначального плана. — Она сделала еще один шаг, на этот раз более решительно. — Дверь в подвал никогда не запиралась, и я этим воспользовалась. Я надеялась, что ты не будешь возражать. — Она сделала третий шаг, самый дерзкий из всех, наконец оказалась внутри и осторожно закрыла за собой дверь. — Или будешь?

— Что буду? — Он даже не помнил, о чем она говорила. Только знал, что Долли здесь и что теперь можно перевести дух. Уф…

— Будешь возражать. Потому что сделанное мною можно квалифицировать как проникновение со взломом. — Она пожала плечами и склонила голову набок. — В конце концов, ты блюститель закона и все такое прочее.

Он махнул рукой.

— Я сам виноват. Мне следовало убедиться, что дверь заперта.

— Теперь она действительно заперта.

— Хорошо, — только и пробормотал он, видя, что худышка Долли оперлась спиной о массивную дверь его кабинета.

Ее узкие плечи и стройные бедра не прикрывали и половины декоративной панели. Она ребенок. И в то же время зрелая женщина. В ней есть все, чего он так хотел и чего старательно избегал.

— Так вот, я пришла попросить прощения за шум. Мы мешали тебе работать…

— Ты уже сделала это.

— Да, сделала. Или нет?

Ее неуверенность заинтриговала Алекса. До сих пор Долли не стесняясь говорила ему, чего она хочет.

— Долли, это твоя квартира. Ты можешь шуметь там, как хочешь и сколько тебе вздумается.

— Ну, ты же тоже живешь там. Я уже забыла, что ты живешь со мной не так долго, как Лиззи. Ей понадобилось много времени, чтобы привыкнуть к моей… — Долли беспомощно взмахнула руками, а потом сунула их в задние карманы зеленых солдатских брюк, — потребности в шуме, если можно так выразиться.

— Тебе необходим этот шум? — спросил Алекс, хотя на самом деле он хотел получить ответ на вопрос, как Долли сумела забыть, что он живет в ее квартире всего несколько дней. Ну, недель.

Она опять шмыгнула носом.

— Дело не столько в шуме, сколько в общении. В… компании.

В общении… На сей раз он задумался. О том, что Долли находится в окружении живых существ двадцать четыре часа в сутки. Учитывая обитателей моря.

— Не понимаю, как ты умудряешься жить в этом… зоопарке.

— Алекс, я была младшей из шести детей. И действительно выросла в зоопарке. — Сказав это, Долли улыбнулась, и Алекс понял, что она ни о чем не жалеет.

Он взял ручку и постучал ею по картонной обложке блокнота.

— И все же ты не станешь утверждать, что салют тебя не отвлекает.

Долли негромко хмыкнула, как будто и не ждала, что ее поймут.

— Наверно, тишина вещь хорошая. Но вокруг меня всегда было шумно. Я не знала, что такое уединение. Которое другим достается даром.

— Или после соответствующих требований. — Он нес откровенную чушь и, должно быть, выглядел напыщенным ослом. Ослом, запертым в стойле и облаченным в красные спортивные трусы.

— Во всяком случае, твои требования сыграли свою роль. Еще ни одно совещание редакции не заканчивалось на столь драматической ноте. — Долли закрыла глаза, опустила плечи и прижалась затылком к тяжелой двери. При этом выражение ее лица оставалось поистине ангельским. — В этом было нечто… духовное.

Алекс выругался и бросил ручку. Она может дразнить его, флиртовать и строить глазки сколько влезет. Он больше на это не клюнет.

— При чем тут духовность? Она не имеет к этому никакого отношения.

— Может быть. — Она подняла веки. Черт побери, зачем человеку глаза, которые видят других насквозь?! Даже за тщательно созданным фасадом. — Я помню, как ты говорил, что неплох в постели. Думаю, у тебя есть опыт общения с религиозными женщинами.

Он пристально посмотрел на Долли, пытаясь увидеть в ней невоспитанного ребенка, но увидел женщину, которая хорошо знает, чего хочет. Эта Долли не играет ни в какие игры. Она настроена решительно. Охвачена страстью. И выглядит совершенно взрослой.

О черт, неужели прошел еще час? Пустая трата времени. Алекс почувствовал себя совершенно выбитым из колеи. И так будет до тех пор, пока он не избавится от этой женщины.

Он снова взял ручку, перевернул блокнот, поправил очки и понемногу пришел в себя.

— Я должен поработать. Тебе что-нибудь нужно?

Долли скрестила руки на груди и смерила его своим фирменным пронизывающим взглядом.

— Ты не любишь много говорить о себе, верно?

Он вообще не говорил о себе. Точнее, не говорил о себе ни с кем, кроме Долли. Но в данный момент он не расположен к ее псевдопсихологическим опытам.

— Я не нуждаюсь в таких разговорах. Моя работа говорит сама за себя.

— Твоя работа говорит только о том, какой ты адвокат. И не имеет никакого отношения к тому, какой ты человек.

Она ошибается, но Алекс не хотел тратить время на пустые споры. И даже на обычную беседу. Он бросил ручку на стол. Очки отправились следом. Если она желает ссоры, пусть пеняет на себя.

Алекс откинулся на спинку кресла, положил руки на подлокотники и переплел пальцы.

— Ты хочешь узнать, какой я человек? Тогда живо иди сюда.

— Не пойду.

Он поднял бровь.

— Почему?

— Сам знаешь.

Вторая бровь поднялась еще выше и обвинила ее в трусости.

— Боишься, что тебя разденут?

— Нет. Я не боюсь, что меня разденут. — Она оторвалась от двери, вышла на середину кабинета, сняла штормовку через голову и бросила ее на пол. — Нет. И тебя я не боюсь тоже. — Она сняла ботинки и носки, балансируя, как фламинго, сначала на одной, а потом на другой ноге. — Но есть одна вещь, которая меня пугает.

Алекс чуть не проглотил язык. В первый раз в жизни он не находил слов.

— Гм?

Она расстегнула пряжку, дернула молнию и вылезла из брюк.

— Я боюсь, что не смогу ответить отказом ни на одну твою просьбу.

Раньше под курткой она не носила ничего. Теперь на ней был пятнистый лифчик, напоминавший шкуру леопарда. В самом лифчике скрывалось не так уж много, но вполне достаточно, чтобы пробудить интерес того, кто прятался у Алекса в трусах.

— Тогда я не буду просить.

— Вот и хорошо, — сказала Долли и подарила Алексу улыбку, которой он прежде не видел. В ней было что-то ангельское и дьявольское одновременно. — Потому что я никого не хочу винить в том, что собираюсь сделать. Никого, кроме себя самой.

Воображение подсказывало Алексу десятки — нет, сотни — вариантов.

Но тело признавало только один.

Он раздвинул ноги и положил сцепленные руки на живот. Она сделала шаг вперед, другой, третий и сняла с плеча бретельку лифчика. Затем подошла ближе, взялась за бретельку номер два и медленно спускала ее до тех пор, пока тело Алекса не велело ему избавиться от шорт.

Будь проклята эта сексуальная женщина! Будь проклят ее леопардовый лифчик! Если она не снимет его, он сделает это сам!

Она остановилась у края письменного стола и посмотрела на Алекса сверху вниз. Он развернул кресло и посмотрел на нее снизу вверх. Воздух разделявшего их пространства потрескивал от электричества.

Ожидание сводило его с ума. Сердце стучало, жаркая кровь бежала по жилам, живший в нем пещерный человек рычал. Алекс был уже готов схватить ее за волосы и затащить в свою пещеру, но Долли избавила его от опасности превратиться в неандертальца, быстро опустившись на колени между его ног.

Ее руки скользнули в трусы Алекса. Ноготки поскребли его ляжки. Больше всего на свете ему хотелось выгнуться навстречу этим жадным рукам, но он продолжал сдерживаться и ворчать… пока пальцы Долли не добрались до середины его паха. Они измерили длину его члена, нашли край головки и стали поглаживать ее, заставив Алекса вздрогнуть всем телом.

— Тебе нравится?

— И ты еще спрашиваешь? — прорычал он, отчаянно желая раздеться сам, потом раздеть ее, сунуть пальцы под спущенные бретельки ее лифчика и спустить его еще ниже, стащить с нее клочок тонкой ткани леопардовой расцветки, прикрывающий лобок, поднять к себе на колени и посадить верхом на его дикое животное.

Она хмыкнула.

— Я подумала, что должна это сделать. Мне бы не хотелось снова отдавить тебе ноги.

— Ноги? — Ах да, верно… — Это было во время танцев.

— Причем не в первый раз. Ты уже как-то выдерживал мой вес.

— Долли, там нечего было выдерживать.

Она беспечно пожала плечами и склонила голову набок; при этом ее кудрявые волосы коснулись плеча. Бретельки лифчика спустились ниже, и Алекс снова вцепился в подлокотники. Да, похоже, кожаную обивку кресла придется сменить…

Долли опустила тяжелые веки с пушистыми длинными ресницами и сказала:

— Я сомневалась, что ты помнишь. Ты держал меня на весу. В душевой кабинке.

Черт побери, она что, смеется?! Зачем так говорить?

— Ты всерьез думала, что я мог это забыть?

— Надеялась, что не забыл. Но с тех пор ты ни разу не упомянул об этом.

Ох уж эти женщины… Вечно им нужно говорить. Анализировать. Заставлять мужчину толочь воду в ступе. Переливать из пустого в порожнее.

— Я упоминал об этом, когда мы танцевали.

— Нет, это я упомянула об этом, когда мы танцевали. — Она наклонилась, прищурилась, раздвинула губы и обдала влажным, теплым дыханием его член от основания до самой головки.

У Алекса глаза полезли на лоб, но он все же сумел закрыть их. Когда у него хватило сил поднять веки, он посмотрел в глаза Долли и понял, что она еще не готова закончить беседу. Или сменить тему.

— Я думала, что ты хочешь забыть случившееся. И душ, и тот раз, когда мы танцевали. Потому что ты ни разу не заговорил об этом. До сих пор.

— Можно оставить этот разговор об отсутствии разговора до другого раза?

Ее рука продвинулась ниже.

— Конечно.

— Вот и хорошо. Потому что я, не сходя с места, могу придумать дюжину способов, как лучше использовать твои губы. — Он заерзал в кресле, облегчая Долли доступ к тому, что она искала.

— Угу. — Долли наклонилась к члену, еще хранившему тепло ее дыхания.

Но когда Алекс уже решил, что его мечта вот-вот станет явью, она снова подняла голову и заговорила:

— Алекс, есть одна сложность. И в душевой кабине, и во время танцев все произошло очень быстро.

— Кажется, тогда это тебе нравилось. — Он ощутил тревогу, но решил не поддаваться слабости. Он знал, что Долли оба раза было хорошо.

— О да, нравилось. — Она села на корточки и склонила голову набок. — Но я начинаю думать, что ты прав. Ничто так не улучшает аппетит, как предварительная беседа.

Аппетит, говоришь? Ну что ж, еды тебе будет вдоволь…

— Чего ты ждешь? Меню?

— Нет. Приглашения.

Он поднял бедра ровно настолько, чтобы одним рывком избавиться от шорт и трусов.

— Прошу к столу.