Имя ветра

ГЛАВА ШЕСТЬДЕСЯТ ВТОРАЯ ЖЕЛАНИЯ ВЕТРА

Вняв советам из нескольких источников, я ограничился в наступающей четверти тремя областями наук. Я все так же занимался углубленной симпатией у Элксы Дала, продолжал ученичество у Манета и взял смену в медике. Мой график получился насыщенным, но не перегруженным, как в прошлой четверти.

Я учился артефакции более упорно, чем всему остальному. Поскольку мои поиски покровителя зашли в тупик, я уверился, что лучший способ обеспечить себя — стать артефактором. Пока что я трудился на Килвина и выполнял довольно черную работу за относительно низкую плату. Но сразу по окончании ученичества мое положение должно было улучшиться. Кроме того, я получил бы возможность заниматься собственными проектами и продавать свои изделия или делать на заказ.

Если. Если только я буду в состоянии продолжать выплачивать долг Деви. Если смогу как-то наскребать денег на обучение. Если закончу ученичество у Манета, не погибнув и не покалечившись на опасной работе, что в артной было возможно в любой день…

В мастерской собралось сорок или пятьдесят человек, ожидающих демонстрации нового оборудования. Некоторые сидели на каменных верстаках, чтобы лучше видеть, около десятка студентов столпились на железных переходах среди стропил, между Килвиновыми лампами.

Там я заметил и Манета. При всем желании его было трудно пропустить: в три раза старше любого другого студента, он выделялся среди всех косматыми волосами и седой бородой. Я поднялся к нему, он улыбнулся и похлопал меня по плечу.

— Что ты здесь делаешь? — спросил я. — Я думал, это только для зеленых новичков, которые раньше такого не видели.

— Полагаю, мне придется играть роль внимательного наставника, — пожал плечами Манет. — Кроме того, сегодняшнее зрелище стоит того — хотя бы из-за выражения их лиц.

На одном из массивных рабочих столов стоял большой цилиндрический бак около метра высотой и полметра в диаметре. Ребра были запаяны без бугристых швов, а тусклый блеск металла заставил меня предположить, что это не просто сталь.

Я окинул взглядом помещение и с удивлением заметил Фелу, стоящую в толпе студентов и ожидающую начала демонстрации.

— Я не знал, что Фела здесь работает, — сказал я Манету.

Он кивнул:

— А, ну да. Сколько там, две четверти уже?

— Удивительно, что я не замечал, — пробормотал я, глядя, как она разговаривает с другой женщиной в толпе.

— Мне тоже, — сказал Манет, басовито и понимающе хохотнув. — Но она здесь не слишком часто бывает. Она лепит и работает с резаной керамикой и стеклом, так что ее интересуют материалы, а не сигалдри.

Снаружи на башне пробили часы, и Килвин огляделся, отмечая каждое лицо. Я ни на секунду не сомневался, что он точно запомнил, кого нет.

— Несколько оборотов это будет стоять у нас в мастерской, — просто сказал он, указывая на металлический цилиндр. — Около сорока литров летучего растворителя «регим игнаул нератум».

— Он единственный, кто это так называет, — тихонько заметил Манет. — Это костедеготь.

— Костедеготь?

Он кивнул:

— Щелочь. Пролей себе на руку, и проест до кости за десять секунд.

Все смотрели, как Килвин надевает толстую кожаную перчатку и зачерпывает около трети литра темной жидкости из металлического бака в стеклянную склянку.

— Важно охладить сосуд перед тем, как наливать, поскольку вещество кипит при комнатной температуре.

Он быстро закупорил склянку и поднял ее, показывая всем.

— Также необходимо герметично закупорить, поскольку жидкость чрезвычайно летуча. В газообразном состоянии она обладает поверхностным натяжением и вязкостью ртути. Газ тяжелее воздуха и не растекается: он притягивается сам к себе.

Без всяких предисловий Килвин швырнул склянку в ближайший горн, и раздался резкий звук лопающегося стекла. С высоты я разглядел, что горн, должно быть, вычистили специально для этого случая. Он был пуст — просто неглубокая круглая яма из голого камня.

— Досадно, что актер из него никакой, — шепнул мне Манет. — Элкса Дал сделал бы это с куда большим вкусом.

Послышалось резкое потрескивание и шипение темной жидкости, нагревающейся на камне горна и начинающей закипать. С высоты я видел густой маслянистый дым, медленно заполняющий дно горна. Он вел себя совсем не как обычный дым или туман: его края не расползались, он скапливался и висел крошечным темным облачком.

Манет постучал меня по плечу, и я обернулся к нему как раз вовремя, чтобы не ослепнуть от первой вспышки — облачко загорелось. Внизу тревожно зашумели, и я догадался, что большинство присутствующих вспышка застала врасплох. Манет ухмыльнулся и многозначительно подмигнул мне.

— Спасибо, — сказал я и повернулся посмотреть.

На поверхности облачка плясало неровное пламя, окрашенное в яркий натриево-красный цвет. От нагрева темный туман закипел быстрее и стал подниматься, пока пламя не начало лизать верхний край горна, находящийся где-то на уровне пояса. Даже отсюда я чувствовал легкий жар на своем лице.

— Как вы называете эту чертовщину? — тихонько спросил я. — Туманный огонь?

— Можно и так, — хмыкнул Манет. — Килвин бы, наверное, назвал это атмосферно-активированным возгоранием.

Огонь замерцал и сразу погас, наполнив помещение резким запахом раскаленного камня.

— Кроме того, что вещество сильно разъедающее, — сказал Килвин, — в газообразном состоянии оно легко воспламеняется. Как только пары достаточно нагреются, они загораются от соприкосновения с воздухом. Тепло, которое при этом выделяется, может вызвать каскадную экзотермическую реакцию.

— Богопроклятый каскадный пожар, — пояснил Манет.

— Ты лучше всякого суфлера, — тихонько сказал я, пытаясь сохранить невозмутимость.

Килвин махнул рукой:

— Этот бак сделан так, чтобы держать вещество холодным и под давлением. Будьте осторожны, пока он находится в мастерской. Избегайте чрезмерного тепла в непосредственной близости с ним.

С этими словами Килвин развернулся и ушел в свой кабинет.

— И все? — спросил я.

Манет пожал плечами:

— А чего тут рассусоливать? Растяпам Килвин здесь работать не позволит, теперь же все знают, чего именно остерегаться.

— А зачем эта штука вообще здесь? — спросил я. — На что она годится?

— Пугать первочетвертников до тошнотиков, — ухмыльнулся он.

— А на что-нибудь более практичное?

— Страх весьма практичен, — заметил Манет. — Но еще с его помощью можно делать излучатели для симпатических ламп. Получается синеватый цвет вместо обычного красного. Немного легче для глаз. Стоит бешеных денег.

Я посмотрел вниз, но среди толпящихся студентов не смог увидеть Фелу. Я снова повернулся к Манету:

— Хочешь дальше играть во внимательного наставника и показать мне, как это делается?

Он запустил руки в свою гриву и пожал плечами:

— А то!

Играя у Анкера тем же вечером, я заметил красивую девушку, сидящую сзади за одним из переполненных столиков. Она показалась мне очень похожей на Денну, но я понимал, что это не более чем фантазия. Я так надеялся увидеть ее, что уже несколько дней образ Денны чудился мне повсюду.

Второй взгляд открыл мне правду.

Это и была Денна, подпевающая «Дочке гуртовщика» вместе с половиной посетителей «У Анкера». Она заметила, что я смотрю на нее, и помахала мне.

Ее появление было настолько неожиданным, что я совершенно забыл, что делают мои пальцы, и песня рассыпалась. Все засмеялись, а я изобразил глубокий поклон, чтобы скрыть смущение. Слушатели около минуты в равной степени подбадривали и освистывали меня, наслаждаясь моим провалом больше, чем самой песней. Такова уж человеческая натура.

Я подождал, пока их внимание поутихнет, а потом непринужденно направился туда, где сидела Денна.

Она встала поздороваться.

— Я прослышала, что ты играешь на этой стороне реки, — сказала она. — Но не представляю, как тебя еще не прогнали, если ты проваливаешься всякий раз, как тебе подмигнет какая-нибудь девчонка.

Я почувствовал, что краснею.

— Это не так часто случается.

— Подмигивание или провал?

Я не смог придумать ответ и почувствовал, что краснею еще сильнее. Денна рассмеялась.

— Сколько ты еще будешь играть сегодня? — спросила она.

— Не очень долго, — соврал я. Я был должен Анкеру по крайней мере час.

Она просияла.

— Отлично. Прогуляйся со мной потом. Мне надо, чтобы меня кто-нибудь сопровождал.

Едва веря в удачу, я поклонился.

— К вашим услугам, конечно. Я пойду, сразу как закончу.

Я отправился к стойке, где суетились Анкер и две служанки, разливая выпивку.

У меня никак не получалось привлечь внимание хозяина, так что я схватил его за фартук, когда он пробегал мимо. Анкер резко остановился и едва не опрокинул на сидящих целый поднос выпивки.

— Господни зубы, парень. Что с тобой?

— Анкер, мне надо уйти. Я не смогу сегодня остаться до закрытия.

Он помрачнел:

— Такие толпы просить не будут. И сидеть без песен или еще какого развлечения тоже.

— Я спою еще одну песню. Длинную. Но после этого мне надо будет уйти. — Я смотрел на него с отчаянием. — Клянусь, я отработаю.

Он посмотрел на меня повнимательнее.

— У тебя неприятности?

Я покачал головой.

— А, тогда девчонка. — Он повернулся на крики, требующие еще выпивки, потом быстро махнул мне: — Ладно, иди. Но уж сделай хорошую длинную песню. И еще должен будешь.

Я вышел перед залом и похлопал в ладоши, привлекая внимание. Как только публика приутихла, я заиграл. Когда я взял третий аккорд, все поняли, что это «Лудильщик да дубильщик» — старейшая песня в мире. Я убрал руки со струн и начал хлопать. Скоро все отбивали в унисон ритм — ногами по полу, кружками по столам.

Грохот стоял почти оглушительный, но он немного утих, когда я запел первый куплет. Потом я завел весь зал подпевать припев — кто со своими словами, кто в других тональностях. Закончив второй куплет, я прошел к ближайшему столику, и снова зал подхватил припев.

Потом я жестом показал людям за столиком, чтобы они спели свой куплет. Пару секунд они не могли понять, чего я хочу, но ожидания всего зала было достаточно, чтобы ободрить одного из самых набравшихся студентов прокричать свой куплет. Это принесло ему громовые аплодисменты и одобрительные вопли. Затем, поскольку все снова запели припев, я перешел к другому столику и сделал то же самое.

Очень скоро люди начали сами запевать куплеты, как только кончался припев. Я дошел до двери на улицу, где ждала меня Денна, и мы вместе выскользнули в ранние вечерние сумерки.

— Ловко проделано, — сказала она, направляясь прочь от таверны. — Как думаешь, они долго продержатся?

— Это зависит от того, как быстро Анкер сможет разносить выпивку. — Я остановился на углу проулка между задним двором таверны Анкера и соседней пекарней. — Подождешь меня минутку? Я уберу лютню.

— В переулок? — спросила Денна.

— В мою комнату.

Я легко и быстро полез по стене. Правой ногой на дождевую бочку, левой на край окна, левой рукой за железную трубу — и вот я вскочил на край крыши первого этажа. Я перепрыгнул через проулок на крышу пекарни и улыбнулся испуганному вздоху Денны. Короткий проход вверх, и я перепрыгнул обратно на крышу второго этажа «У Анкера». Оттянув задвижку моего окна, я аккуратно положил лютню на кровать и вернулся тем же путем.

— А что, Анкер берет пенни за каждый проход по лестнице? — спросила Денна, когда я почти спустился.

Я слез с бочки и вытер руки о штаны.

— Я прихожу и ухожу в неудобное время, — непринужденно пояснил я, пристраиваясь рядом с ней. — Прав ли я, предполагая, что ты ищешь джентльмена, с которым можно погулять сегодня вечером?

Денна искоса посмотрела на меня, и ее губы тронула улыбка:

— Вполне.

— Какая неудача, — вздохнул я. — Я-то как раз не джентльмен.

Ее улыбка стала шире.

— Думаю, ты достаточно близок.

— Хотел бы быть еще ближе.

— Тогда прогуляйся со мной.

— Это доставит мне огромное удовольствие. Однако… — Я чуть замедлил шаг, улыбка превратилась в серьезную маску. — А как же Совой?

Ее губы сжались в ниточку.

— Он что, меня застолбил?

— Ну, не совсем так. Но здесь начинаются определенные правила…

— Джентльменское соглашение? — язвительно спросила она.

— Больше похоже на воровскую честь, если на то пошло.

Денна посмотрела мне прямо в глаза.

— Квоут, — серьезно произнесла она. — Укради меня.

Я поклонился и широким жестом обвел окружающий мир.

— Слушаю и повинуюсь.

И мы продолжили прогулку. В ярком свете луны дома и лавки вокруг казались чисто вымытыми и бледными.

— А правда, как Совой? Я его давненько не видел.

Она махнула рукой, отметая саму мысль о нем.

— Я тоже. Не из-за недостатка попыток с его стороны.

Мое настроение слегка приподнялось.

— Правда?

Денна закатила глаза:

— Розы! Клянусь, вы, мужчины, все вытащили свою романтику из одной и той же засаленной книжонки. Цветы — прекрасная штука, их хорошо дарить даме. Но когда до них доходит, это всегда розы, всегда красные и всегда бездушные, оранжерейные. — Она повернулась ко мне. — Когда ты смотришь на меня, ты думаешь о розах?

Я уже понял достаточно, чтобы улыбнуться и покачать головой.

— А о чем? Если не розы, то что ты видишь?

Попался. Я оглядел ее сверху донизу, словно пытаясь решить.

— Ну, — медленно сказал я, — тебе придется простить нас, мужчин. Понимаешь, не так-то легко подобрать цветок, подходящий девушке, извини за выражение…

Она скорчила гримасу:

— Подобрать цветок. Ладно, на этот раз извиню.

— Беда в том, что, когда ты даришь девушке цветы, выбор их может быть предопределен самыми разными способами. Мужчина может дарить тебе розы, потому что восхищается твоей красотой или потому что ему примерещилось, будто их оттенок или форма похожи на твои губы. Розы дороги, и, возможно, ценным подарком он хочет показать, насколько ты дорога ему.

— Ты привел хорошие доводы в защиту роз, — сказала Денна. — Но факт остается фактом: я их не люблю. Подбери другой цветок, подходящий.

— Но что подходит? Когда мужчина дарит тебе розу, он может иметь в виду совсем не то, что тебе кажется. Ты можешь подумать, что он считает тебя изящной или хрупкой. Возможно, тебе не понравится поклонник, который видит в тебе только красоту и ничего больше. Стебель розы в шипах, и ты можешь решить, что он считает тебя готовой ударить по руке, слишком быстрой на прикосновения. Но если он обрежет шипы, ты можешь подумать, что он не любит тех, кто готов защищать себя остротой или резкостью. Так много способов истолковать жест! — Я развел руками. — Что же делать бедному мужчине?

Денна искоса посмотрела на меня.

— Если этот мужчина — ты, он наверняка наболтает много умных слов и понадеется, что вопрос будет исчерпан. — Она наклонила голову: — Но не выйдет. Какой цветок ты бы подобрал для меня?

— Хорошо, дай подумать. — Я повернулся к ней и снова отвернулся. — Пойдем по списку. Одуванчик, может быть: он яркий, а в тебе есть яркость. Но одуванчик слишком обычен, а ты — существо непростое. Розы мы уже обсудили. Белладонна — нет. Крапива… возможно.

Она скорчила гневно-насмешливую гримаску и показала мне язык.

Я постучал пальцем по губам, словно передумав.

— Ты права, от нее тебе подходит только язычок.

Денна фыркнула и скрестила руки на груди.

— Овсюг! — провозгласил я, заставив ее рассмеяться. — Его дикость подходит тебе, но это слишком маленький цветок, да и скромный. По этим, а также по некоторым другим, — я кашлянул, — более очевидным причинам я думаю, мы его пропустим.

— Какая жалость, — сказала она.

— Маргаритка хороша, — продолжал я, не позволяя ей отвлечь меня. — Высокая и стройная, любящая расти у дороги. Здоровый цветок, не слишком изысканный. Маргаритка уверена в себе. Я думаю, она могла бы подойти тебе… Но давай продолжим список. Ирис? Слишком безвкусен. Чертополох — слишком сдержан. Фиалка — слишком коротка. Триллиум? Хм, а что? Прекрасный цветок. Не поддается культивации. Текстура лепестков… — я сделал самое смелое движение в своей юной жизни и коснулся шеи Денны двумя пальцами, — достаточно гладкая, чтобы сравниться с твоей кожей, хотя бы немного. Но он слишком близок к земле.

— Да ты мне уж целый букет принес, — мягко заметила она, рассеянно поднимая руку к шее, где я коснулся ее. Она задержала руку на секунду, потом уронила.

Хороший знак или плохой? Стирала Денна мое прикосновение или покрепче прижимала к себе? Неуверенность переполняла меня сильнее, чем раньше, и я решил продолжать, больше не рискуя. И остановился.

— Цветок селаса!

Денна тоже остановилась и повернулась ко мне.

— И вот наконец из всего ты выбираешь цветок, которого я не знаю? Что за селас? Почему?

— Это темно-красный цветок, который растет на гибкой прочной лозе. У него темные изящные листья. Они лучше растут в тени, но сам цветок, чтобы раскрыться, ищет заблудившиеся лучи солнца. — Я посмотрел на нее. — Это похоже на тебя. В тебе так много света и тени одновременно. Селас растет в диких лесах и редко встречается, потому что только очень искусные люди могут сорвать его, не повредив. У него чудесный запах, его часто ищут, но редко находят. — Я сделал паузу и решил испытать ее. — Да, если мне придется выбирать, я бы выбрал селас.

Денна посмотрела на меня и отвела взгляд.

— Ты слишком много думаешь обо мне.

Я улыбнулся:

— Может, это ты слишком мало думаешь о себе?

Она подхватила краешек моей улыбки и отразила ее мне.

— До этого ты был ближе: маргаритки, простые и славные. Маргаритки — вот путь к завоеванию моего сердца.

— Я запомню это. — Мы снова пошли. — А какой цветок ты бы подарила мне? — поддразнил я ее, надеясь застать врасплох.

— Ивовый цвет, — не колеблясь ни секунды, ответила она.

Я задумался.

— А разве у ивы есть цветы?

Она посмотрела вверх и вбок, припоминая.

— Кажется, нет.

— Значит, получить такой — редкая честь, — хмыкнул я. — А почему ивовый цвет?

— Ты напоминаешь мне иву, — беспечно сказала она. — Сильная, с глубокими корнями и скрытная. Ты легко клонишься, когда приходит буря, но не больше, чем сам того хочешь.

Я поднял руки, словно отбивая удар.

— Прекрати эти сладкие речи, — запротестовал я. — Ты хочешь склонить меня своей волей, но это не сработает. Твоя лесть для меня не больше, чем ветер.

Секунду Денна смотрела на меня, словно удостоверяясь, что моя тирада закончена.

— Более всех деревьев, — сказала она с легким изгибом улыбки на прекрасных устах, — ива повинуется желаниям ветра.

Звезды сказали мне, что прошло пять часов. Но казалось, что минула всего лишь минута, а мы уже дошли до «Дубового весла», где она жила в Имре. У дверей была минута, которая длилась целый час: я колебался, не поцеловать ли мне ее. Искушение одолевало меня десяток раз по дороге, за разговорами: когда мы остановились на Каменном мосту, чтобы посмотреть на реку в лунном свете, под липой в одном из парков Имре…

И каждый раз я чувствовал, как между нами нарастает почти ощутимое напряжение. Когда она искоса смотрела на меня, улыбаясь своей загадочной улыбкой, то наклон ее головы, взгляд прямо в лицо заставляли меня думать, что она надеется… на что-то. Что я обниму ее? Поцелую? Как было узнать? Как я мог быть уверен?

Я и не мог и поэтому противостоял ее притяжению. Я не хотел позволять себе слишком много, не хотел обидеть ее или оконфузиться сам. Кроме того, предупреждение Деоча вселило в меня неуверенность. Возможно, то, что я чувствовал, было только естественным очарованием Денны, ее обаянием.

Как все мальчишки моего возраста, я становился сущим идиотом, когда дело касалось женщин. Разница между мной и остальными состояла в том, что я болезненно осознавал собственное невежество, а другие, типа Симмона, неуклюжими ухаживаниями выставляли себя ослами. Я боялся сделать какой-нибудь нежелательный ход в отношении Денны и услышать ее смех над моей неловкостью. Больше всего я ненавижу делать что-либо плохо.

Поэтому я распрощался и посмотрел, как она входит в боковую дверь «Дубового весла». Потом я глубоко вздохнул и чуть не засмеялся и не заплясал от радости. Я был так полон ею, запахом ветра в ее волосах, звуком ее голоса, тенями лунного света на ее лице.

Но затем мои стопы вновь вернулись на землю. Не пройдя и шести шагов, я сник, как парус, потерявший ветер. Среди спящих домов и темных трактиров мое настроение за три коротких вздоха скакнуло от восторга к сомнению.

Я все испортил. Все, что я говорил, что казалось мне умным в ту минуту, было на самом деле ужасно, такое мог придумать только полный болван. И сейчас Денна с облегчением вздыхает, радуясь, что избавилась от меня.

Но она улыбалась. Смеялась.

Она не помнила нашу первую встречу по дороге из Тарбеана. Я не мог тогда произвести на нее никакого особенного впечатления. «Укради меня», — сказала она.

Мне следовало быть смелее и поцеловать ее в конце. Мне надо было быть осмотрительнее: я слишком много говорил. И слишком мало сказал.