Индийский мечтатель

I Мистер Суон

Трехмачтовый корабль «Принцесса Шарлотта» готовился к отплытию из Калькутты. Капитан Джемс Фостер только занялся оформлением документов, как в каюту постучались. Он недовольно пробормотал обычное: «Войдите!» — но, увидев посетителя, улыбнулся и дружески протянул ему руку:

— Рад повидать вас еще раз, мистер Суон! Правда, я чертовски занят… — Он указал на стол. — Вы знаете, я не силен в бумагомаранье.

— Всего несколько слов, капитан! — успокоил его вошедший. — Не возьмете ли вы на себя любезность передать этот пакет, только прямо по адресу?

Капитан взглянул на конверт:

— Гм! Ей-богу, русское посольство сейчас не очень популярное местечко в Лондоне! Кажется, мы на волосок от войны с Россией… Однако мне нет дела до политики. Давайте письмо.

Посетитель поблагодарил.

— Здесь не написано ничего секретного или сомнительного, можете быть спокойны.

— Я не беспокоюсь. — Капитан махнул рукой. — А в Мадрас нет поручений?

— В Мадрас? — переспросил посетитель. — Да, пожалуй, нет. Ну, счастливого плаванья, капитан Фостер!

— Счастливо оставаться, мистер Суон!

Человек, которого назвали мистером Суоном, прошел по мосткам на пристань и, с трудом пробившись сквозь густую толпу грузчиков, матросов, разносчиков с корзинами на головах, нищих и просто зевак, выбрался из гавани на дорогу, ведущую к городу.

Солнце только что взошло, но уже жарило вовсю. Мистер Суон остановился на минуту, раздумывая, нанять ли паланкин или отправиться пешком. Не многие из европейцев решились бы после восхода солнца совершить прогулку по открытой местности, но мистер Суон никогда не упускал случая полюбоваться этой великолепной панорамой: набережная широкой реки, дворцы, украшенные античными колоннадами, массивные стены форта Уилльям, обширная площадь Мейдан, окаймленная хмурыми казенными зданиями, и к востоку от нее — жилые особняки нового европейского квартала Чауринги. Все это странно походит на Петербург, несмотря на резкий контраст в освещении, красках и, уж конечно, облике обитателей. А в дождливое время года, в серые дни, когда по небу плывут клочковатые грязные тучи, сходство становится еще более разительным, и тогда слегка сжимается сердце от тоски и в памяти воскресают давно позабытые образы…

Раскрыв зонт, мистер Суон медленно идет по кирпичному шоссе, посыпанному песком. Мимо него движутся потоки паланкинов, всадников, колясок, карет, ландо, двуколок, запряженных карликовыми лошадками — пони. Зной усиливается, струи пота стекают по загоревшим до черноты щекам нашего пешехода, но он мужественно продолжает путь, настолько погрузившись в размышления, что, кажется, вовсе не замечает беспощадной жары.

Часа через два корабль снимется с якоря, письмо отправится в Лондон, а там его доставят в здание, составляющее как бы занесенную на чужбину частицу родной земли… Прочитают там это письмо и будут знать, что не зря оказали покровительство русскому человеку, которому вздумалось поселиться в Индии, и что человек этот так долго живет в далекой восточной стране не попусту, а для того, чтобы сослужить полезную службу своему отечеству…

А в Мадрас поручений действительно передавать некому…

Кто же этот человек, который идет по дороге, ведущей из калькуттской гавани в город? Ну, разумеется, не кто иной, как Герасим Степанович Лебедев. А Суон ³⁰ — это просто перевод его фамилии на английский язык. Так прозвал его капитан Фостер, и теперь многие здешние жители называют Лебедева этим именем, которое легче произносить, чем его русскую фамилию.

…Прошло более пяти лет с того времени, как мы расстались с Герасимом Степановичем. Конечно, срок это немалый. Постарел за это время неутомимый странник, появилась сильная проседь в черных и все еще густых его волосах, мелкие морщинки у глаз. Но самые глаза остались молодыми и глядят на мир так же весело, как и прежде. Много воды утекло за эти пять лет, многое изменилось в судьбе нашего путешественника…

Вскоре после возвращения из Майсура оркестр, созданный Лебедевым, начал концерты. В предместье Мадраса, где находились виллы высших чиновников, купцов и банкиров, посреди парка был специально выстроен красивый павильон. Три раза в неделю после заката солнца оркестр исполнял здесь свои музыкальные программы.

Концерты имели успех среди скучающей европейской публики. Несмотря на высокие цены, назначенные Бенфильдом, на музыкальные вечера стекался весь цвет мадрасского общества. Однако продолжалось это недолго. Репертуар лебедевского оркестра, составленный из произведений великих композиторов, пришелся не по вкусу невежественным колониальным выскочкам. Эти господа не прочь были бы поплясать под развеселую музыку или послушать песенки вроде тех, которые исполнялись в лондонских кабачках и загородных садах. Мелодии Моцарта, Генделя, Гайдна их мало привлекали.

Бенфильд потребовал, чтобы программы были изменены в соответствии со вкусами публики. Герасим Степанович наотрез отказался, добавив, что ни в Петербурге, ни в городах Западной Европы ему никогда не приходилось играть в трактирах. Он знает только серьезную музыку, достойную этого названия.

— Мне нет дела до вашей дурацкой музыки! — отрезал грубо англичанин. — Вместо того чтобы зарабатывать деньги, я их теряю.

— А мне нет дела до ваших денег! — отрезал музыкант.

На этом их деловые отношения и закончились. Вскоре оркестр был распущен.

У Лебедева осталось только половинное жалованье, которое полагалось ему по контракту с мадрасским градоначальником за его личные выступления и занятия с учениками. Но Герасима Степановича это не слишком огорчило. Отчасти он был даже рад, что появился предлог для переселения в другое место. С некоторых пор засела у него в голове упорная мысль — приняться за изучение индийских языков. Впервые он подумал об этом еще в Майсуре, после беседы с Деффи. Потом, по возвращении в Мадрас, Герасим Степанович посетил вместе с Патриком Мамаллапурам милях в шестидесяти от города.

Это место, которое здешние жители называли Семь Пагод, славилось древними дравидскими храмами.

Путники долго осматривали удивительное святилище, высеченное в огромной скале. Особенно восхитил их барельеф на поверхности утеса, изображающий эпизод из древнеиндийского эпоса «Махабхарата».

В центре — фигура индусского аскета, сидящего перед громадной извивающейся змеей, воплощением божества Васуки. С обеих сторон в причудливом сочетании громоздились фигуры богов, царей, героев, девушек, головы слонов и других животных. Нельзя было не восхититься великолепным искусством безвестных ваятелей, создавших это произведение, пережившее многие века.

— Как прекрасно! — тихо сказал Лебедев. — Но странно и непонятно… Что это означает? Кто эти мужчины и женщины? Несомненно, все, что здесь изображено, должно иметь определенный смысл… Ах, — вздохнул он, — столько сокровищ вокруг, и бродишь среди них, словно слепой!.. Должен же я когда-нибудь проникнуть в эти тайны!

Во время пребывания на юге Герасим Степанович выучился двум местным наречиям. Однако это ненамного облегчило задачу. То были языки разговорные, не имевшие иной литературы, кроме народных песен, сказок да пьесок, представляемых уличными комедиантами. Чтобы проникнуть в сокровенную сущность индийской культуры, ему был необходим санскрит — язык древней Индии, ее священных книг, ее бессмертных поэтических произведений.

В Мадрасе заняться этим было невозможно. Среди здешних брахманов были знатоки санскрита, но ни один из них не знал английского языка настолько, чтобы переводить древние тексты и объяснять основы санскритской грамматики.

Найти таких людей можно было только в Калькутте. Это был в те времена самый большой центр Индии: столица обширной Бенгалии и всех владений английской Ост-Индской компании. Деффи говорил, что там есть индусы из богатых и знатных родов, которые совмещают классическую индийскую ученость с европейскими знаниями. Да и, кроме того, хотелось повидать этот знаменитый город и вообще побывать в других областях Индии.

Лебедев принял решение отправиться в Калькутту, однако осуществить это намерение было не так-то просто: ведь там не было у него ни одного знакомого. Он попытался заручиться содействием мадрасского градоначальника Сайденхэма, тот ответил неопределенно. Очевидно, влияние Бенфильда дало себя знать. Герасим Степанович написал Воронцову, попросил у него рекомендации к какому-нибудь высокопоставленному лицу в Калькутте.

Прошло около пяти месяцев. Однажды Лебедеву принесли казенный пакет, прибывший из Лондона; в пакете было письмо от Воронцова, адресованное лорду Корнуоллису, генерал-губернатору британских владений в Индии.

С такой рекомендацией Герасим Степанович мог рассчитывать на недурной прием в Калькутте.

Подготовка к отъезду заняла не много времени. Хлопотать о ликвидации имущества не приходилось: бунгало, в котором он жил, принадлежало Бенфильду, обстановка была настолько скудной и простой, что возиться с ее распродажей не имело смысла. Оставалось только заботливо упаковать инструменты, ноты и книги.

Больше всего беспокоила Лебедева участь Сону. Он охотно взял бы его с собой, но захочет ли мальчик покинуть родные места? В последнее время Сону ходил притихший и печальный. Не было слышно ни веселого его смеха, ни песен.

Наконец Герасим Степанович прямо спросил, хочет ли Сону ехать с ним в Бенгалию. Мальчик пришел в неописуемый восторг. Он только об этом и мечтал и больше всего боялся, что учитель покинет его.

— А как же сестра? — напомнил Лебедев.

… После возвращения в Мадрас Кавери некоторое время жила вместе с Сону в небольшом флигеле, в саду. Герасим Степанович видел ее ежедневно.

При всей его рассеянности он не мог не заметить, что с девушкой происходит что-то странное. Веселая, непоседливая, разговорчивая, она в его присутствии преображалась, становилась робкой, молчаливой.

Кавери была прелестна, она напоминала ему молодость, лучшие дни его жизни. Но о серьезном чувстве к этой совсем юной девушке он и помышлять не мог…

Наконец она решила возвратиться в труппу комедиантов, которая отправлялась в княжество Траванкор. Лебедев напутствовал девушку по-отечески нежно. А по ее лицу нельзя было ничего понять. Индийские женщины сдержанны, они не любят обнаруживать свои чувства.

— Разве ты не боишься оставить сестру, Сону? — Снова задал вопрос Герасим Степанович.

Сону покачал головой. Он всегда найдет Кавери. Для этого не нужно даже писем: люди его касты знают, как находить друг друга. С детских лет он привык кочевать, нигде не задерживаясь подолгу. Он быстро привыкал к новому месту и так же быстро отвыкал от него. Всюду чувствовал себя дома, быстро сходился с людьми. Ловкий, живой, сметливый, Сону был мастером на все руки. Каких только занятий не испробовал он! Музыкант, фокусник, уличный разносчик, носильщик паланкина, перевозчик на катамаране… Конечно, теперь ему предстояло путешествие более дальнее — прежде он странствовал лишь по южным областям. Все здесь было ему знакомо: природа, обычаи, большинство языков, на которых изъяснялись здешние жители. Бенгалия же была далеко. Совсем чужая, неведомая страна… Но тем интереснее! И там, на новом месте, можно будет скрыть, что он принадлежит к неприкасаемой касте. Распознавать кастовую принадлежность пришельца из далекого края было не просто. А главное, Сону так привязался к своему учителю, что готов был следовать за ним хоть на край света.

Но с Патриком Деффи пришлось расстаться. После роспуска оркестра ирландец поступил на службу в портовую контору. Уезжать в Калькутту без определенной цели ему не имело смысла. Если маэстро удастся прочно осесть в столице британской Индии и снова создать там оркестр или что-нибудь подобное, пусть напишет.

Они дружески распрощались, условившись поддерживать переписку.

В августе 1787 года, ровно через два года после своего прибытия в Мадрас, Герасим Степанович покинул этот город. На корабле он и познакомился с тем самым капитаном Фостером, от которого возвращается теперь.

Лебедев продолжает свой путь. Еще совсем рано, но на улицах жизнь кипит вовсю. Бойко торгуют лавки; под навесами кофеен посетители потягивают прохладительные напитки; громыхают экипажи; орут разносчики; грохот и стук несутся из мастерских оружейников, слесарей и граверов… Огромный город!

Герасим Степанович уже обжился здесь. То и дело приходится обмениваться приветствиями со знакомыми. Некоторым из них он дает уроки музыки. Теперь Герасим Степанович редко выступает на концертной эстраде. Ему не нужно ни богатства, ни артистической славы. Свободное время — вот что ценнее всего. Время для научных занятий. Музыка уже давно отошла на второй план…

Герасим Степанович проходит мимо сурового готического здания. Это Садр Дивани Адалат, иными словами — верховный суд британской Индии. Название у него индийское, а судьи — английские. Подобные сочетания здесь встречаются часто.

Носильщики в сопровождении слуг расталкивают толпу, останавливаются у подъезда суда и бережно ставят на панель роскошный паланкин, задрапированный золотой парчой. Дверцы распахиваются, из паланкина выходит пожилой высокий англичанин. Герасим Степанович вежливо снимает свою белую шапочку:

— Доброе утро, сэр Уилльям!

Англичанин отвечает небрежным кивком и важной поступью входит в здание.

Лебедев усмехается. Откуда у них это высокомерие? А ведь ученый человек! Не какой-нибудь выскочка вроде Поля Бенфильда… Да, Бенфильд был непомерно кичлив. Конечно, и остался таким. Только уж где-нибудь в другом месте, потому что из Мадраса все-таки пришлось ему уехать. Слишком много скандальных дел было связано с этой фигурой… Впрочем, не он первый, не он последний: много подобных пиявок присосалось к этой порабощенной стране…

Он стал вспоминать европейцев, которых встречал здесь. Были среди них люди порядочные, благожелательные, образованные, но почти все они поражали его своим чудовищным высокомерием по отношению к так называемым «цветным» и «черным» людям… Даже те, кто, подобно только что встреченному сэру Уилльяму, серьезно занимались изучением восточных языков, литературы, искусства, нисколько не думали о народе, который был их создателем. Только одного он знал, совсем не похожего на остальных, — это был Деффи. Жаль, что пути их разошлись!.. В течение двух лет они вели переписку. Затем — это было, кажется, в 1790 году — Патрик сообщил, что готовится тоже покинуть Мадрас, и обещал через некоторое время известить о своем новом местопребывании. После этого не было больше ни одного письма, словно человек сквозь землю провалился.

Незаметно дошел Герасим Степанович до своего дома — небольшого уютного бунгало, которое он недавно выстроил на улице Домтолла. Как всегда, у калитки встретил его верный Сону… Вот кто действительно переменился за эти годы! Худенький, диковатый подросток превратился в рослого, отлично сложенного юношу. Разумеется, он не стал белее, но его темное лицо красиво, а в глазах светится живой ум. И еще новость: он приветствует хозяина на чистейшем русском языке! Впрочем, не такое уж это чудо: если Лебедев успел за это время выучиться стольким индийским языкам, то почему бы юноше не выучиться по-русски?

— Учитель, — торопливо говорит Сону, — к нам приехал гость!

— Гость?

Лебедев недоумевает. Кто бы это мог быть? Он никого не ждет… О, вот так неожиданность! По тропинке сада навстречу ему идет Патрик Деффи.

II Волонтер революции

Они беседовали в саду, под зеленым шатром, образованным могучей листвой баньяна, этого удивительного дерева, которое, разрастаясь, выбрасывает все новые и новые ветви, уходящие в почву, и постепенно превращается в густую рощу.

— Отчего вы не приехали сюда, если уж решили покинуть Мадрас? — спрашивал Герасим Степанович. — Ведь я звал вас!

— Пришлось отправиться в другое место, — улыбнулся Деффи.

— Куда именно?

— В Пондишери.

— Пондишери! Это ведь французская колония по соседству с Мадрасом. Что вам там понадобилось?

— Гм! — Деффи внимательно поглядел в глаза собеседнику. — Скажите, маэстро, что вы думаете о событиях, которые происходят во Франции?

— О французской революции? — переспросил Лебедев, еще больше удивляясь. — Признаться откровенно, мы здесь знаем о ней очень немного. В здешних газетах пишут всякие ужасы… Но какая связь между революцией во Франции и вашей поездкой в Пондишери?

— Вам не приходило в голову, что революционные идеи могут распространяться повсюду?

— Ах, вот что!.. — догадался Лебедев. — Да, да, это верно. Здесь, в Бенгалии, рядом с Калькуттой тоже есть французское владение — Чандернагор. Последнее время многие из тамошних чиновников и аристократов перебрались сюда. Видимо, там неспокойно. Сам французский губернатор де Монтиньи бежал в Калькутту, под крылышко англичан…

— Вот видите, — усмехнулся Деффи, — эти господа бегут из Чандернагора, а я как раз направляюсь туда!

— С какой целью?

— Есть некоторые поручения… — сказал Деффи уклончиво. — Однако прошу вас держать это в секрете. Здешние власти не будут в восторге от того, что подданный его британского величества общается с французскими «бунтовщиками». Война с Францией на носу.

— Вы думаете? Мне казалось, что англичане собираются воевать с Россией…

— Нет, повидимому, с Россией все уладится. Теперь у ваших и моих правителей появилась общая забота. Французскую революцию одинаково ненавидят в Лондоне и в Петербурге.

Лебедев помолчал.

— Можете не беспокоиться, — сказал он наконец, — никто не узнает ни о нашей беседе, ни о ваших намерениях.

— Не сомневаюсь, — просто сказал гость. — Иначе не сидел бы здесь с вами… Послушайте, маэстро, не хочу навязывать вам мои взгляды, но… Не верьте газетам — ни местным, ни лондонским! Они нарочно чернят французский народ, клевещут на его вождей. Поймите: английские тори ³¹ трепещут от страха: а вдруг революционная зараза проникнет на британские острова или — еще хуже — в колонии!.. И, ей-богу, это не лишено оснований. Провалиться мне в преисподнюю, маэстро, если этого не случится!

— Вот что я скажу, Патрик… — заговорил Герасим Степанович задумчиво. — Я был во Франции и понимаю, что народ там восстал не зря… С одной стороны, роскошнейшие дворцы, сказочные парки, редкая красота, невиданная роскошь. С другой — нужда, лачуги, бесправие… Видел я и Бастилию эту: мрачнейшее зрелище!.. Сколько в ее казематах томилось невинных людей! Да еще каких людей! Когда я узнал, что эта мерзкая крепость разрушена парижанами, я искренне обрадовался… «Да, да, это справедливо!» — сказал я себе. Я всегда ненавидел тиранию, всегда сочувствовал обездоленным… Вот и здесь. Не могу равнодушно смотреть на то, как страдают миллионы несчастных индийцев, как мрут они от голода и болезней… Ах, да что там говорить, вы сами знаете лучше меня!.. Но не оружием можно избавить человечество от горя…

— Чем же? — спросил ирландец.

— Просвещением! — воскликнул Лебедев с жаром. — Книгой! Знаниями! Чем шире распространятся по земле науки и искусства, чем больше будет просвещенных людей, тем скорее рухнет зло и воздвигнется царство справедливости. А насилие, пролитие крови, взаимное ожесточение только ухудшают участь людей…

Деффи покачал головой:

— Все это только слова, друг мой! Деспотизм силен, красноречием его не опрокинешь. Книга и арфа бессильны против сабли и штыка. На силу нужно отвечать силой, на жестокость — жестокостью!

— Не будем спорить! — попросил Герасим Степанович. — Политика — не моя сфера. Мне трудно разобраться во всем происходящем. Особенно теперь, когда все мои помыслы заняты совсем другим…

— Как хотите, — пожал плечами Патрик. — Я люблю вас и глубоко уважаю, однако пусть меня повесят на рее, если когда-нибудь я соглашусь с вашими мнениями. Вы убегаете от политики, но в один прекрасный день она вас догонит, вот увидите! А теперь расскажите о себе… Должно быть, вы здорово успели за эти пять лет?

Появился Сону с кувшином холодного домашнего пива. Теперь он уже не занимался мелкими хозяйственными делами — для этого был нанят новый слуга, молодой бенгалец, — Сону же выполнял обязанности секретаря и домоправителя. Но такому гостю, как Патрик Деффи, юноша хотел поднести угощение сам.

— Посиди с нами! — сказал ему Герасим Степанович.

Сону, очень довольный, присел рядом на корточки. От этой привычки он так и не избавился.

— О моих первых шагах в Калькутте вы знаете из писем, — начал Герасим Степанович. — Рекомендация посла оказала действие. Правда, генерал-губернатор лично меня не принял. Повидимому, лицезреть лорда Корнуоллиса — честь, слишком высокая для скромного артиста. Да я ее и не искал!.. Меня направили к здешнему градоначальнику майору Киду, который предложил мне должность учителя музыки с жалованьем в пятьсот фунтов в год. Кроме того, я довольно часто выступал на различных концертах. Таким образом, у меня оказались достаточные средства, чтобы безбедно жить и заниматься тем, ради чего я приехал сюда. Найти такого учителя, какой мне нужен, никак не удавалось. Вы были правы, Патрик: в Калькутте действительно есть широкий круг ученых, но проникнуть в него трудно. Время шло… Однажды, — помнится, это было в 1789 году, — я увидел только что изданную английскую книгу. Это была «Сакунтала» — драма великого индийского писателя Калидаса ³². Впервые она была переведена на европейский язык. Разумеется, это событие произвело на меня большое впечатление. Автором перевода оказался некий сэр Уилльям Джонс…

Деффи заметил:

— Это очень известное имя. Он прежде занимался переводами с персидского и арабского.

— Верно, — подтвердил Лебедев. — Несколько лет назад его назначили членом здешнего Верховного суда. Поселившись в Калькутте, он стал заниматься изучением санскрита и древнеиндийской литературы…

— Понятно, — заметил Патрик. — Такому влиятельному джентльмену куда легче найти помощников, нежели чужеземцу, не имеющему ни богатства, ни титула.

— Вот то-то и есть! — вздохнул Лебедев. — Уилльям Джонс создал здесь научное общество для изучения языков, религий, литературы, истории азиатских народов. Но общество это состоит только из высокопоставленных лиц… Я решил действовать напрямик: явился прямо к господину Джонсу, представился и выразил восхищение его важным и успешным трудом. Он принял меня холодно. Может быть, не следовало рассчитывать, чтобы знаменитый ученый беседовал, как ровня, с новичком, только приступающим к занятиям. Но, честное слово, если когда-нибудь ко мне, уже умудренному наукой, явится такой новичок, я отнесусь к нему иначе.

— Знаю!

— Правда, сэр Уилльям похвалил меня за любознательность, но тут же добавил, что для серьезных научных занятий необходимо иметь основательный фундамент. А я ведь даже не окончил университета! Кроме того, я артист, музыкант. По его мнению, люди этого рода не способны к сосредоточенному мышлению… Продолжать беседу не имело смысла. Я ушел и уж было решил бросить все и возвратиться на родину, но тут мне помог другой человек, очень доброжелательный, смышленый, хотя и несколько менее высокопоставленный, чем Уилльям Джонс…

— Кто же это? — осведомился Деффи.

— Вот кто! — Лебедев указал на Сону. — Пусть сам расскажет, как это произошло.

Юноша засмеялся и, не заставляя себя просить, стал рассказывать.

Однажды Сону отправился за провизией на Лолл-базар. Выбрав кусок сочной баранины, он с удовольствием думал о том, что порадует хозяина вкусным блюдом. Но не успел он опустить мясо в корзину, как перед ним мелькнула огромная тень и мгновенно исчезла. Сону остался с разинутым ртом, держа в руках опустевший лист фикуса, на котором только что лежала баранина, а гигантская птица взмывала в небо, унося в клюве захваченную добычу…

Деффи улыбнулся:

— Стервятник?

— Да, — подтвердил Лебедев. — Здесь их называют хургила — «пожиратели костей»… Просто беда с ними, разбойниками! Только сядешь за стол в саду, они уж тут как тут…

… Итак, Сону опростоволосился. Все смеялись вокруг — и торговцы и покупатели; особенно надрывался от хохота какой-то паренек с большой корзиной в руках. Сону сказал ему что-то вполне безобидное, он тогда еще плохо говорил на бенгали, и парень стал издеваться над его произношением. Конечно, Сону охотно вступил бы с ним в словесный поединок: он был остер на язык и умел ловко поддеть собеседника, но, к сожалению, тогда он еще совсем плохо говорил на бенгали. Пришлось прибегнуть к другому оружию. Противник не успел ахнуть, как под левым глазом у него появился внушительный фонарь; затем последовало еще несколько ударов. Однако противник оказался тоже не из робких — он яростно набросился на Сону и сбил его с ног. Довольно долго они катались по земле, тузя друг друга. В конце концов Сону все-таки одержал победу, а тот, другой, сидел в пыли и горько плакал… Но не от боли и не от стыда проливал он слезы! Горе его было вызвано более серьезной причиной: в пылу битвы корзина была опрокинута и сломана, а ее содержимое — овощи, фрукты и прочая снедь — раздавлено и втоптано в пыль.

Сону был великодушен, он пожалел поверженного врага. Из воплей и причитаний можно было понять, что бенгалец — домашний слуга, а загубленная так жестоко и непоправимо провизия куплена на хозяйские деньги.

Сону положил руку ему на плечо и сказал примирительно:

— Перестань орать! Подумаем, что делать.

Что можно было придумать в подобных обстоятельствах? Если бы у Сону были деньги, он бы выручил паренька. Но их-то у него и не было. Ни единого пайса!.. Свое жалованье он истратил, просить у Герасима Степановича не хотел, так как знал, что тот сильно издержался на постройку бунгало и сам еле сводит концы с концами.

Все-таки Сону нашел выход из положения. Тут же, посреди базара, он устроил импровизированное представление. Каких только фокусов не показывал он многочисленным зрителям! Жонглировал ножами, которыми его снабдили сидевшие здесь же торговцы, прокалывал себе щеки длинной иглой, проделывал головоломные акробатические трюки… Он бы охотно блеснул и музыкальным искусством, да под рукой не оказалось никакого музыкального инструмента. Но и без музыки представление понравилось, и зрители накидали Сону много мелких медных монет.

Закупив провизию, оба юноши пошли по улицам, весело болтая, как добрые приятели.

— Кто твой господин? — спросил Сону. — Должно быть, не английский сахиб, потому что для инглисов покупают другую пищу.

— Верно, — сказал Чанд (так звали этого паренька). — Он брахман, очень ученый человек. Юноши из почтенных семейств приходят к нему учиться. А иные приезжают издалека: из Бордвана, Дакки и даже из Бихара. По целым дням он читает и пишет. Он знает также язык английских сахибов, как свой собственный…

— Он знает английскую грамоту? — живо спросил Сону.

— Ну да! — подтвердил Чанд. — И его супруга тоже… А кто твой господин?

— Я не слуга, — важно сказал Сону, — хотя и служу у одного иноземца…

— Этого я не могу понять, — простодушно сказал Чанд.

— Ты еще молод, — покровительственно заметил Сону. — Впрочем, не об этом сейчас речь… Итак, у меня нет господина, но есть шеф и учитель…

— Пусть так, — сказал Чанд покорно. — Он английский сахиб?

— Нет, — ответил Сону. — Он русский… Слыхал ты о России, Чанд?

Тот печально покачал головой: нет, он никогда не слыхал о России… Теперь уже не могло быть сомнений в том, что новый приятель значительно превосходит его не только физически, но и умственно.

— Россия — это очень большая страна. Она находится далеко от нас. Там очень холодно, еще холоднее, чем у инглисов. И там совсем другие деревья, животные и птицы. Но об этом я тебе расскажу подробно в следующий раз. А мой учитель — тоже ученый человек и, кроме того, замечательный музыкант…

— Мой господин любит музыку, — перебил его Чанд. — По вечерам его жена, госпожа Радха, играет на вине и поет прекрасные песни, а господин, отдыхая от дневных трудов, слушает с большим удовольствием…

Ах, в этой семье любят музыку!.. Сону обрадовался. Теперь его замысел окончательно созрел…

На другой же день он отнес в дом известного калькуттского ученого Шри ³³ Голукнат Даса письмо от Герасима Степановича и возвратился с ответом, содержавшим любезное приглашение.

— С тех пор, — добавил Герасим Степанович, — передо мной открылись двери науки. Шри Голукнат Дас согласился стать моим наставником.

Лебедев рассказал о своих занятиях. Он хорошо успел в изучении санскрита, познакомился с древними научными и поэтическими сочинениями, некоторые отрывки из них перевел на английский и русский языки. Изучил он и современный язык здешнего населения — бенгали, очень близкий к санскриту, а также распространенный повсюду в Индии смешанный диалект хинди, на котором часто объясняются между собой обыватели различных областей обширной и разноязычной страны.

— На собственном опыте, — рассказывал Герасим Степанович, — я убедился, как трудно европейцу изучить индийские языки. Вот и явилось у меня намерение: составить сравнительную грамматику трех этих языков, специально для иностранцев…

— Помнится, индийские грамматики составлялись и прежде, — заметил Деффи.

— Верно, — согласился Лебедев. — Но только языка хинди. Притом составители-европейцы не знали санскрита. А ведь азбука хинди санскритская, да и большинство корней тоже. Не так ли, Патрик?.. Отсюда произошло немало ошибок в грамматиках, составленных европейцами. В моем труде я указываю на эти ошибки, исправляю их… пришлось затронуть и Уилльяма Джонса: в его переводах я нашел немало погрешностей. Надеюсь, что сэр Уилльям, как истинный ученый, не будет на меня в обиде.

Деффи покачал головой:

— Боюсь, что если вы посягнете на авторитет Уилльяма Джонса, вас ждут серьезные неприятности.

— Может быть… — молвил Лебедев задумчиво и, помолчав, добавил: — Все равно я сделаю так, как считаю правильным.

— Вы молодец, маэстро! — коротко сказал Деффи.

Его всегда холодное лицо на мгновение озарилось улыбкой.

Герасим Степанович был польщен похвалой. Переменив тему разговора, он спросил:

— Надеюсь, Патрик, прежде чем отправиться в Чандернагор, вы погостите у меня?

— К сожалению, нет, — покачал головой Деффи. — Мне не следовало бы задерживаться здесь даже на один день. К чему навлекать подозрение на ваш дом?

— Меня это нисколько не страшит, — возразил Лебедев. — К политике я никакого отношения не имею, это известно всем. Кто может запретить мне принять у себя старого приятеля?

— Логично! — улыбнулся Деффи. — Однако у полиции своя логика… Нет, нужно поскорее выбраться отсюда. Да и дело этого требует… Не знаю только, как это сделать? В порту говорили, что Чандернагор отрезан. Английские патрули сторожат дорогу и не пропускают никого ни туда, ни оттуда…

— У вас есть какой-нибудь план? — спросил Лебедев.

— Пока нет… Давайте посоветуемся.

Тут Сону позволил себе высказать свое мнение:

— Английские патрули следят только за белыми сахибами — на индийцев они не обращают внимания, особенно на бедняков…

Деффи посмотрел на него, подумал минуту и улыбнулся:

— Дельный совет, Сону!

III Старый знакомый

Юноша отпер калитку, внимательно огляделся вокруг. Облитая голубым сиянием луны, улица была пустынна.

— Можно выходить, сахиб!

Патрик Деффи вышел вслед за Сону. На ирландце было платье, какое носят бенгальцы-простолюдины, только лицо его, хотя и покрытое густым загаром, было посветлее, чем у коренного жителя.

Стояла жаркая, душная ночь. Над городом висела дымка гнилых болотных испарений.

Они шли вдвоем меж огромных деревьев, пересекли парк и спустились к реке.

Пройдя через торговую гавань, у которой толпились сонные корабли, бриги, шхуны, пинассы, где под навесами были свалены груды тюков, ящиков, мешков, выгруженных с прибывших судов или ожидающих погрузки, где на пыльной земле храпели портовые хаммалы и бродили чокидары ³⁴, перекликавшиеся короткими гортанными воплями, — они добрались до рыбачьей пристани.

Здесь царило оживление. Поздняя ночь — лучшее время для рыбаков. Один за другим отчаливали от берега пузатые баркасы, наполненные рыбачьей снастью и большими, пока еще пустыми корзинами. Сону остановился, разыскивая в толпе нужного ему человека.

— Не опоздали? — спросил Деффи.

— Он ждет!

Подошел высокий костлявый старик и кивнул Сону, приглашая следовать за ним. На старике не было никакой одежды, кроме клочка материи на бедрах да грязной, выцветшей тряпки, повязанной вокруг головы. Он был так худ, что, казалось, весь состоял из костей, взбухших жил и иссохшей, темнокоричневой кожи…

Помост кончился; они пошли по сырому глинистому берегу.

— Это твой? — спросил Сону, указывая на уткнувшийся носом в глину неуклюжий баркас.

Старик кивнул и что-то пробормотал.

— Он просит деньги вперед, — объяснил Сону.

Деффи протянул старику две серебряные монеты; тот аккуратно спрятал монеты в мешочек и повесил его на шею.

Сону влез в лодку, Патрик последовал за ним. Старик вошел в воду, с силой оттолкнул баркас и легко вскарабкался на борт. Он поставил на бамбуковой мачте продолговатый парус и взялся за кормовое весло, заменявшее руль. Хугли ³⁵ в этом месте так широка, что с середины оба берега едва виднелись. Луна зашла, край неба на востоке стал медленно светлеть.

Незадолго до описываемых событий в Калькутте открылось новое увеселительное заведение. Это был сад, устроенный по образцу знаменитого лондонского загородного парка Вокс-холл. Здесь устраивались гулянья, танцы, а на эстраде выступали певички, комедианты и танцовщицы. Артисты были большей частью третьесортные, а исполняемые ими номера — грубы и рассчитаны на самый невзыскательный вкус. Тем не менее предприятие имело успех, по вечерам сад был переполнен, и публика бурно выражала свой восторг забавлявшим ее исполнителям. Ходили сюда главным образом англичане: моряки, мелкие чиновники и коммерсанты. Что касается высшего английского общества, то оно собиралось в своем клубе. Впрочем, юные офицеры и сынки высокопоставленных джентльменов охотно посещали калькуттский Вокс-холл. Здесь они себя чувствовали более непринужденно, чем в великосветских клубах.

По утрам же сад обычно пустовал. Впрочем, в то утро, когда Сону и Патрик Деффи, вероятно, уже приближались к цели своего путешествия, в одном из павильонов сада, за столом, уставленным закусками и бутылками разных размеров, сидели капитан Эдуард Ллойд — помощник начальника полиции — и хозяин увеселительного сада Джозеф Джекобс.

— Итак, — говорил капитан, — нам ничего не удалось выяснить.

Джекобс, здоровенный мужчина с жесткими черными бакенбардами, глубокомысленно устремил взгляд вдаль. Затем, отхлебнув изрядный глоток бренди и запив его водой со льдом, спросил:

— Значит, вы уверены, что это француз?

— Кто же еще! — капитан тоже сделал глоток. — Он прибыл на датском бриге «Одензе» прямо из Пондишери. Наш агент в порту получил точные сведения от помощника капитана. Только фамилии они не знали. На бриге он держался в стороне, ни с кем не общался… Из порта агент шел все время следом до самого дома этого русского музыканта.

— И что же?

— Он наблюдал за домом до поздней ночи. Никто оттуда не выходил. Сегодня с утра тоже никого…

— Не следовало снимать наблюдение в ночные часы, — заметил Джекобс.

— Да, пожалуй!.. Агенты у нас порядочные болваны. Все же выяснить эту историю необходимо, да и вообще внимательно последить за русским.

Джекобс помолчал, барабаня в раздумье пальцами по столу:

— Не знаю, как взяться, капитан… Слышать я о нем слышал не раз, а видеть не приходилось.

— А что, если бы вы просто зашли к нему?.. Ну, скажем, пригласить его выступить в концерте?.. Что-нибудь в этом роде.

— Можно попробовать, — согласился Джекобс.

— Только не откладывайте!

— Есть, капитан! Завтра же явлюсь.

— И посмотрите хорошенько, где там прячется этот чортов француз.

— Могли бы этого не напоминать, капитан! — с достоинством сказал хозяин.

Ллойд потрепал его по плечу:

— Вы парень умелый, потому и даю это поручение вам. А теперь нужно выяснить еще и другие наши дела…

…На этом, пожалуй, мы можем покинуть этих джентльменов, занятых деловой беседой.

Тем временем мистер Суон, он же Герасим Лебедев, нисколько не подозревал о том, что его скромная особа привлекла внимание двух совершенно незнакомых людей, а стало быть, не предвидя связанных с этим опасных последствий, пребывал в отличном расположении духа. Единственное, что его тревожило, — это участь Деффи: удалось ли ему пробраться через заставы, не попался ли он в руки властей? «Если все благополучно, — рассуждал он, — то Сону должен возвратиться не позднее завтрашнего утра. Ждать осталось недолго, завтра все будет известно». А хорошее настроение явилось, должно быть, оттого, что научные занятия подвигались успешно. Труд, которым он был занят больше двух лет, окончен. Это была сравнительная грамматика трех языков, о которой Герасим Степанович рассказывал Патрику Деффи. Завтра он должен присутствовать на заседании Азиатского научного общества. Пришлось все-таки высокомерному сэру Уилльяму Джонсу пригласить его: слух об успехах мистера Суона в области индийского языкознания распространился по городу. Что же, он не смутится, не оробеет! Он готов изложить свои соображения и открыто сказать все, что думает об ошибках, допущенных в изданных прежде европейскими авторами учебниках грамматики. Сейчас он отправится к своему другу, чтобы подробно обсудить предстоящее выступление.

Лебедев надел широкополую соломенную шляпу, взял неизменную бамбуковую трость и вышел на улицу. Какая-то фигура, стоявшая у калитки, поспешно метнулась в сторону. Это был не индиец, а белый в штатском, довольно поношенном платье. Лица его Герасим Степанович не разглядел: неизвестный быстро пошел в противоположную сторону.

«Слоняются всякие проходимцы!» — подумал Лебедев. Вернувшись, он кликнул второго слугу и приказал не отлучаться из дому до его возвращения и никого не впускать. Уже отдав распоряжение, Лебедев вдруг сообразил, что, собственно говоря, опасаться нечего. Денег в доме нет, обстановка и вещи так недороги, что воровать их не имеет смысла, а единственное ценное — бунгало с садом — украсть невозможно.

Через двадцать минут наемная коляска доставила Герасима Степановича к дому Голукнат Даса, находившемуся довольно далеко, в западной части города. Эти кварталы напоминали «черный город» Мадраса: такие же узкие, извилистые улочки, пыльные и зловонные базары, слепые хижины — с той только разницей, что в Мадрасе они большей частью выстроены из камня, а здесь — из бамбука. Однако в почтительном отдалении от сбившихся в кучу жалких лачуг были видны обширные здания, окруженные высокими стенами или сплошной изгородью и напоминавшие русские монастыри. Это были дома бенгальских бабу, как называли купцов, землевладельцев, индийских крупных чиновников и вообще состоятельных и высокопоставленных людей из местного населения.

В одном из таких домов жил учитель Герасима Степановича Шри Голукнат Дас. Герасим Степанович вошел во двор, затем поднялся по ступенькам во внутренний дворик, обнесенный двухэтажной галереей. Сюда выходило множество дверей из внутренних покоев. Герасим Степанович знал, что наверху находится зенана — то-есть часть дома, отведенная женщинам: женам, дочерям, сестрам хозяев. Но госпожа Радха, супруга его учителя, жила не с ними, а внизу, в отдельном крыле этого большого дома, вместе со своим мужем. Проходя по нижней веранде, Лебедев увидел вдали ее белоснежную сари. Он почтительно поклонился. Женщина ответила ему учтивым поклоном и скрылась за одной из дверей.

Голукнат Дас ждал гостя у себя в кабинете. Лебедев поднял сложенные руки и произнес традиционное приветствие:

— Рам! Рам!³⁶

Голукнат пошел навстречу и, по-европейски пожав гостю руку, повел внутрь комнаты. Герасим Степанович опустился на ковер рядом с хозяином, подле низенького столика, заваленного книгами и рукописями.

Из-за своих коротких — до колена — атласных штанов, какие носили в то время в Европе, он не мог ни скрестить ноги, ни присесть на корточках, по здешнему обыкновению; приходилось полулежать, опершись на подушки. Поза была не из удобных, но Герасиму Степановичу было приятно соблюдать все правила индийского этикета.

— Рад сообщить моему уважаемому другу, — сказал Голукнат, — что оба ученых пандита ³⁷ — Мохан Пунчанан Бхатачарджи и Джагернат Тарка — с высокой похвалой отозвались о вашей грамматике. На завтрашнем заседании вы вполне можете сослаться на их веское мнение. Мне кажется, что вы выполнили очень полезную и важную работу.

— Благодарю вас. Это очень радостная весть для нас обоих. Разве мог бы этот труд быть успешно окончен без вашей помощи? Ни один из моих предшественников-европейцев не имел такого руководителя и помощника…

Ничто не доставляло Лебедеву большего наслаждения, чем беседа с этим человеком, от которого всегда можно было услышать глубокие и меткие суждения, почерпнуть множество полезных и интересных сведений. Еще больше любил он, когда при этих встречах присутствовала Радха. Обычно она сидела молча, занимаясь каким-нибудь рукодельем, и говорила только тогда, когда к ней обращались, да и в этом случае бывала сдержанна и немногословна. И тем не менее присутствие этой женщины придавало беседе особенную прелесть. На этот раз Радхи не было. Не удалось повидать ее и на обратном пути. Лебедев шел медленно, надеясь, что она снова покажется на веранде.

В эту ночь Герасим Степанович долго не мог уснуть, то думая о предстоящем диспуте с Уилльямом Джонсом, то беспокоясь о судьбе Патрика Деффи.

Утром он проснулся позже обыкновенного, разбуженный голосами, доносившимися с веранды. «Ага, это Сону вернулся!» — подумал он и, накинув на плечи легкое покрывало, вышел.

На веранде в соломенном кресле бесцеремонно развалился какой-то дюжий мужчина с густыми черными бакенбардами. Увидев хозяина, он приподнялся, чуть поклонился и, не ожидая приглашения, снова опустился в кресло.

— Мистер Суон, если не ошибаюсь? — осведомился он. — Желаю доброго утра, сэр!

«Где я видел эту неприятную физиономию?» — подумал Лебедев и ответил:

— Доброе утро! С кем имею честь?

— Джекобс… Джозеф Джекобс, директор калькуттского Вокс-холла, именуемого так по примеру лондонского парка, который, полагаю, вам известен…

«Конечно, я его где-то встречал, — старался вспомнить Лебедев. — И голос знакомый…»

— Что вам угодно, мистер Джекобс?

— Сейчас разъясню. В моем парке даются различные представления, в том числе и музыкальные. Слава о вашем мастерстве распространена весьма широко. Не жалея затрат, чтобы доставить удовольствие публике, хочу вас ангажировать на несколько выступлений. Предоставляю вам самому решать, будете ли вы выступать солистом или дирижировать оркестром.

— Решать не придется, мистер Джекобс, — сказал Лебедев сухо. — Мой репертуар для вашего парка не годится, да и вообще я теперь не выступаю на концертной эстраде.

— Гм… Больно вы торопитесь, мистер Суон! Я еще не успел изложить мои условия… Они покажутся вам выгодными.

— Возможно, — сказал Лебедев. — Но это ничего не изменит.

— Это ваше последнее слово?

— Последнее слово, — спокойно ответил Лебедев.

Джекобс медленно поднялся.

— Ну что ж! — сказал он хмуро. — Жалею, что не удалось прийти к соглашению— В таком случае прошу пожаловать в парк в качестве гостя.

— Благодарю!

Джекобс поклонился и вышел.

— Провалиться мне в преисподнюю, — пробормотал он себе под нос, — если я где-то раньше не встречал этого субъекта!

Не прошло и нескольких минут после его ухода, как в дом вошел долгожданный Сону. Герасим Степанович радостно обнял его.

Сону рассказал, как они втроем плыли на лодке вверх по Хугли. Приблизившись к границе крошечного французского владения, они пристали к берегу. Высадиться удалось без всяких затруднений, но через несколько минут они наткнулись на английский дозор. Сержант спросил: кто такие, откуда и куда идут? Сону на ломаном языке объяснил, что они рыбаки, несут рыбу на чандернагорский базар. Для пущей убедительности он показал наполненные свежей рыбой корзины, которые они купили у старика. У сержанта не возникло никаких подозрений. Сону проводил Патрика до самого города и возвратился обратно с попутной баркой. Одним словом, все прошло настолько гладко, что даже неинтересно было рассказывать.

Лебедев очень обрадовался: все-таки до сих пор у него на сердце было неспокойно.

— Только что я встретил одного знакомого, — добавил юноша таинственно. — Пусть учитель догадается, кто это был.

— Откуда же я могу догадаться! — молвил Лебедев в недоумении.

— Может быть, учитель помнит сахиба, который на палубе корабля ударил Сону, когда учитель впервые дал ему поиграть на флейте?

— Боцман?.. Боцман Уилльямс!

Так вот кто он был, этот директор калькуттского Вокс-холла, именующий себя Джозефом Джекобсом!

IV Радха

Голукнат Дас жил вместе с двумя своими братьями. Один из них, Рагхунат, был старше него, другой, Руплал, — моложе. Отец их, богатый бенгальский земиндар ³⁸, оставил им в наследство обширное поместье, расположенное к северу от Калькутты, на левом берегу Хугли, крупное торговое предприятие и немалую сумму денег. Старший и младший братья приумножили свое состояние: они успешно вели оптовую торговлю тканями и давали деньги в рост. Голукнат же с юных лет посвятил себя наукам. Коммерческими делами он не занимался и жил на доходы от той доли отцовского наследства, которая ему причиталась.

Потом он стал и сам зарабатывать, получая плату от своих учеников.

Дружбы у него с братьями не было. Они мало смыслили в том, что составляло главное содержание жизни Голукната. Конечно, ученость внушала этим заурядным людям некоторое почтение; они были довольны тем, что брата ценят здешние пандиты, что богатые бабу присылают к нему в ученье своих сыновей. Как-никак, это украшало фирму, придавало ей солидность. Однако его взгляды и образ жизни казались им предосудительными.

Голукнат порицал многие древние религиозные обычаи и обряды. С возмущением говорил он об ужасных истязаниях, которым себя подвергают тупые фанатики, чтобы обрести ореол святости; о грубом идолопоклонстве, распространившемся среди народа. Осуждал бесчеловечную травлю «неприкасаемых», изуверский обычай самосожжения вдов на похоронах умерших мужей, рабство и затворничество женщин.

Подобные взгляды были еретическими. Едва ли у Голукнат Даса нашлось бы больше двух десятков единомышленников во всей Бенгалии. Слушая его рассуждения, братья и знакомые пугались, укоряли Голукната в отступничестве и безбожии.

«Нет, — отвечал он в таких случаях, — я не безбожник и сохраняю верность предписаниям дхармы. Предрассудки и суеверия, против которых я поднимаю свой голос, вовсе не являются божественными заповедями. Вы не найдете их ни в ведах, ни в других священных книгах. Все это придумано в позднейшие времена бессовестными плутами, чтобы морочить простодушных людей».

Уже будучи человеком средних лет, Голукнат рьяно принялся за изучение английского языка. Вообще говоря, в этом не было ничего дурного. Но ведь он не коммерсант, не чиновник! К чему английский язык человеку, изучающему древние книги и санскритскую литературу?

«Для того, — пояснял Голукнат людям, задававшим подобные вопросы, — чтобы узнать науку европейцев и заимствовать у них то, чего нет у нас. Глупо воображать, будто только мы одни обладаем мудростью».

Голукнат Дас вовсе не был бунтарем, он не собирался разжигать дух возмущения в народе. Одна мысль о чем-либо подобном показалась бы ему дикой и преступной. Голукнат был мирным человеком, человеком книги и сохранял верность своей религии. Он только стремился очистить ее от диких предрассудков, с которыми не мирились ни разум, ни совесть, преобразовать нравы и умственную жизнь соотечественников. Мечтал о том, чтобы сочетать все лучшее и разумное в древней индийской культуре с плодами современной цивилизации Запада. В этом видел он единственный путь, который может с течением времени привести Индию к независимости.

Ничего революционного не было в этих безобидных мыслях, а между тем людям того круга, к которому принадлежала семья Голукната, они внушали серьезные опасения.

В ранней юности Голукната, как это было принято в Индии, обвенчали с малолетней девочкой из богатой семьи. Но та скоро умерла, и, вопреки воле отца и всей родни, он больше не взял себе жены. Уже у обоих его братьев было по нескольку жен и куча детей, а он все оставался одиноким. Голукнату перевалило за сорок, когда ему посватали юную Радху, дочь ученого брахмана. Увидев девушку, Голукнат впервые ощутил новое, незнакомое ему чувство. Когда Радха переехала в его дом, он, нарушая обычай, не поселил ее наверху, вместе с другими женщинами, а оставил в своих покоях, занимавших обособленное крыло большого дома. Это совсем обозлило обоих братьев, но никакие уговоры и упреки не оказали на Голукната влияния. Он поступил так, как считал правильным, и отступать от решения не собирался.

Радха не сразу привыкла к новой жизни. Она выросла в тех условиях, в которых росли все индийские девушки. Ей всегда были не по душе нравы замкнутого женского мирка с его постоянными распрями, злословием, интригами, но другого она себе не представляла. И вот неожиданно она очутилась в совершенно непривычной обстановке: без подруг и родни.

Конечно, молодая девушка не могла питать нежных чувств к чужому человеку, годившемуся ей в отцы. Сначала она его стеснялась, даже побаивалась. Но Голукнат был добр и мягок, относился к ней тактично и бережно, и скоро отчужденность прошла. Мало-помалу Радха привязалась к мужу и полюбила его. Быть может, здесь не хватало той пылкости, которую воспевали поэты всех стран и времен, но все же это было глубокое, искреннее чувство. Муж стал для нее самым близким человеком на земле, лучшим ее другом.

Она могла общаться с обитательницами зенана, но Голукнат старался, чтобы у нее не являлось такого желания. Все время, свободное от занятий, он проводил с ней. Читал вслух поэмы и драматические произведения, учил ее санскриту, а затем английскому языку, рассказывал о самых различных событиях истории и явлениях природы.

Радха была от природы умна и любознательна. А теперь благодаря мужу узнала много такого, о чем прежде и не подозревала. С отвращением вспоминала она о жалком существовании женщин и девушек под гнетом парда ³⁹. А ведь та же участь постигла бы и ее, если бы судьба не послала ей такого супруга.

Два года назад в доме появился новый человек. Это был чужеземец, которого англичане именовали мистер Суон, а индийцы — Суон-сахиб. Он стал приходить почти ежедневно, занимался с Голукнатом по нескольку часов, потом они беседовали о посторонних предметах.

Однажды Голукнат позвал Радху, представил ей гостя и предложил побыть с ними вместе. Это вошло в обыкновение. Когда занятия подходили к концу, она приходила в кабинет мужа со своим рукоделием.

Многое из того, о чем они беседовали, было ей непонятно, но с каждым днем она понимала все больше и больше. Суон рассказывал о музыке, о театре, о разных странах и народах. Иногда он приносил с собой музыкальные инструменты: то скрипку, то флейту, то гитару. В свою очередь, гость просил Радху петь, или, точнее, нараспев читать стихи, как это принято у бенгальцев, под аккомпанемент вины. Постепенно Суон стал как бы членом их семьи. И однажды женщина с тревогой задала себе вопрос: не опасна ли такая тесная дружба, не угрожает ли она нарушить ее душевный покой и покой ее супруга?

Новый друг тоже был немолод, хотя все-таки лет на десять моложе Голукната. Это был человек горячий, пылкий, увлекающийся. Если речь мужа была плавным течением реки, то у этого походила на водопад, стремительный и кипящий. В его присутствии она испытывала странное волнение, какого никогда не ощущала, слушая Голукната.

Сегодня впервые Радха изменила обыкновению. Она видела Суона, когда тот проходил по галерее, и нарочно ушла к себе, решив не выходить к мужчинам, пока гость не уйдет.

Радха сидела в своей большой красивой комнате, устланной огромным светлым ковром. Окна были прикрыты драпировками из тонкого шелка; двери завешены пологами из ароматной травы кус-кус, защищающей жилища от зноя и насекомых. Специальный водонос — бхишти постоянно следил за тем, чтобы травяные занавески всегда оставались влажными. Сидя на ковре, Радха занималась своим любимым рукодельем — вышивала золотой ниткой сложный узор на ткани.

Вошла Читра, жена младшего брата, Руплала. Маленькая, пухлая, с ног до головы убранная запястьями, браслетами, ожерельями, перстнями, серьгами, она звенела, как цимбалы. Осторожно притворив за собой дверь, Читра таинственно сказала:

— Муж не позволил мне ходить сюда, но я все-таки пришла.

— Зачем же обманывать супруга! — укоризненно заметила Радха, не поднимая глаз от своего рукоделья.

— Не беда! — сказала Читра. — Мужчины на то и созданы, чтобы их обманывать… А ты, Радха, разве не поступаешь так же?

— Нет, — сказала Радха. — У меня в этом нет необходимости.

— Не может быть! — возразила Читра. — Обманывать всегда приходится… Что ты вышиваешь?

— Подушку для господина.

— Вот как! Верно, хочешь ему польстить, чтобы выпросить дорогой подарок?

Радха пожала плечами:

— В этом я тоже не нуждаюсь.

— О, какая ты замечательная! — язвительно сказала Читра. — Может быть, в тебя вселилась душа другой Радхи, подруги Кришны?⁴⁰

Радха подняла голову:

— Что тебе нужно?

Гостья засмеялась:

— Не сердись, Радха! Просто мне скучно. Я хотела поговорить с тобой.

— О чем нам говорить!..

— Все равно о чем, — сказала Читра зевая. — Ты странно живешь, не так, как другие. Расскажи о твоем муже. Разве тебе с ним не скучно?

— Нет, — сказала Радха, снова склонившись над вышивкой. — Ты уже много раз спрашивала об этом.

— А чужеземец? Он красив?.. Должно быть, ты на него заглядываешься?

Радха вспыхнула.

— И тебе не стыдно! — сказала она гневно.

— Стыдно? Почему? Будь я на твоем месте, я бы немного развлеклась.

Радха сказала насмешливо:

— Твой супруг запретил тебе приходить сюда. Верно, он опасается, что я тебя испорчу?

— Пожалуй, что так, — сказала Читра и опять зевнула. — Он простак, как все мужчины… Вижу, ты не хочешь со мной поболтать. Я пойду, Радха.

— Иди с миром! — сказала Радха. — И советую тебе не перечить мужу.

Читра удалилась, звеня побрякушками. Радха отложила рукоделье. «Вот, и эта говорит о чужеземце! — размышляла она. — Да, я решила правильно».

Дверь отворилась; это был Голукнат. Радха встала, поклонилась мужу.

— Почему ты не пришла сегодня? — спросил он, ласково взяв жену за руку.

Радха подняла на него свои темные, глубокие глаза.

— Не хочу мешать вам, — сказала она.

— Твое присутствие никогда не бывает в тягость. Может быть, тебе наскучили наши беседы?

Радха покачала головой:

— Нет… Но я не должна так часто бывать с посторонним мужчиной.

Голукнат нахмурился:

— Мне странно это слышать! Кто внушил тебе такие недостойные мысли?

Радха молчала, опустив голову.

— Я видел Читру. Она была здесь?

— Да, — сказала Радха.

— Теперь понятно, — молвил Голукнат. — Тебе не следует общаться с женщинами оттуда… — Он показал на потолок. — Кроме сплетен, из этого ничего не получится. Ты вольна поступать, как пожелаешь. Я только советую…

— Могу ли я выгнать жену вашего брата, господин?

— Конечно, нет… Однако не нужно прислушиваться к пустой болтовне. Не так ли?

— Так, господин!

— Хорошо. — Голукнат погладил ее узкую руку с тонкими, длинными пальцами. — Если тебе скучно, я прикажу подать паланкин. Сегодня день не жаркий, приятно погулять в садах за городом.

— Мне не скучно, господин… А если позволите, я приду к вам, как всегда.

— Разумеется, Радха. Ты знаешь: большей радости для меня нет.

Он ушел. Женщина долго сидела неподвижно, занятая своими мыслями… «И все-таки решение мое правильно!» — сказала она себе.

V Стечение обстоятельств

Собрания Азиатского общества происходили ежемесячно в одном из залов дворца генерал-губернатора. В председательском кресле восседал сэр Уилльям Джонс. Он сидел вытянувшись, застегнутый на все пуговицы, несмотря на духоту, с кислой миной на длинном желтом лице. Сэр Уилльям страдал коликами в печени и накануне перенес довольно сильный приступ. Справа и слева от председателя, за длинным столом, покрытым голубой бархатной скатертью, сидели члены общества: Энтони Ламберт, крупный коммерсант, разбогатевший на экспорте бенгальского опиума в Китай; член Верховного суда Джон Хайд; калькуттский градоначальник Александр Кид; помощник Джонса — Томас Генри Кольбрук; советник Шоу и еще несколько человек.

Лебедев сел в стороне, в самом конце стола. Уилльям Джонс открыл заседание. Секретарь начал монотонно читать протокол предыдущего заседания, затем Джонс сделал краткое сообщение о работе по составлению обширного собрания индусских и мусульманских законов и обычаев. Этот труд был любимым детищем Джонса. Он сам подал эту мысль и составил план работы. Были созданы две группы переводчиков и комментаторов: первая состояла из индусских пандитов и занималась переводами текстов из санскритских источников; другая объединяла мусульманских ученых, так называемых «моулеви», переводивших с арабского языка.

Конечно, обычному ученому такой огромный труд был не под силу: невозможно было обойтись без участия многочисленных переводчиков и консультантов из местных людей. Для этого требовались немалые деньги. Но Уилльям Джонс был не только деятелем науки, но занимал высокий чиновничий пост, имел влиятельные знакомства. По ходатайству сэра Уилльяма, генерал-губернатор лорд Корнуоллис распорядился об ассигновании значительной суммы на это предприятие.

Теперь Уилльям Джонс довел до сведения членов Азиатского общества, что работа подвигается успешно и близится к завершению, и закончил сообщение похвальным отзывом о деятельности мистера Кольбрука, который, несмотря на юный возраст, обладает обширными познаниями в области восточных языков и оказал ценнейшую помощь при редактировании переводов.

Тут взоры всех присутствующих обратились на мистера Кольбрука, и послышалось невнятное ворчанье, которым на английских собраниях принято выражать одобрение, восхищение, удивление, а равно и порицание, осуждение, недовольство и вообще все сколько-нибудь сильные эмоции. Со своей стороны, Кольбрук, подобно застенчивой девице, зарделся и скромно опустил глаза.

По предложению председателя некоторые члены общества высказали свои мнения, точнее — произнесли несколько полагающихся в таких случаях высокопарных фраз, воздав хвалу энергии достопочтенного сэра Уилльямса и пожелав ему успеха.

Большего от этих джентльменов и не требовалось: ни один из них ничего не смыслил ни в санскрите, ни в арабском языке. Вовсе не интересуясь научными материями, эти чиновники и дельцы дорожили только званием членов Азиатского общества. Исключение составлял, пожалуй, только судья Джон Хайд, который хотя и не был ученым-востоковедом, но отличался любознательностью.

Затем Уилльям Джонс объявил:

— Сегодня здесь присутствует гость. Мистер… Герасим Лебедев… В течение нескольких лет он изучает индийские языки и составил руководство по грамматике санскрита, бенгали и хинди. Свой труд он представляет нашему обществу, желая получить компетентную его оценку…

Теперь весь ученый синклит устремил испытующие взгляды на Лебедева. В городе его знали как музыканта под именем мистера Суона; только очень немногим были известны его научные занятия, так же как и его настоящая фамилия. Сэр Уилльям добавил:

— Мистер Лебедев ходатайствует о том, чтобы его труд был издан Азиатским обществом. — Обратившись к Герасиму Степановичу, он предложил: — Если угодно, сэр, вы можете сами объяснить присутствующим все, что сочтете необходимым и заслуживающим внимания.

Лебедев поднялся и, поблагодарив председателя, начал свою речь.

Сону со своим приятелем Чандом прогуливался по городу. Собственно говоря, это не была прогулка: они отправились покупать провизию. Но так уж повелось, что в подобных случаях они постоянно старались совместить полезное с приятным. За два года юноши подружились. Чанд, признав превосходство своего нового приятеля, с восхищением слушал его рассказы. А Сону дорожил этой очень немногочисленной, но зато внимательной и почтительной аудиторией.

Они шли не спеша, глазея на товары, выставленные в лавках, разглядывая прохожих, перекидываясь шутками и остротами со встречными.

Сону остановился возле тощего высокого старика, сидевшего на корточках среди больших корзин, наполненных рыбой. Они дружески поздоровались».

— Ну как? — спросил старик.

— Все благополучно.

— Если опять понадобится — приходи.

— Приду, — отозвался Сону.

Они пошли дальше.

— Кто этот старик? — спросил Чанд с интересом.

— Мой друг, — важно объяснил Сону. — Он моряк… И я тоже. Мы с ним вместе плыли в баркасе. Далеко…

— Куда? — спросил Чанд.

— Туда!.. — Сону помахал рукой вокруг головы.

— А для чего? — спросил Чанд, сгорая от любопытства.

— Для того, — спокойно ответил Сону. — Мужчине не следует совать нос в чужие дела. Это тайна!

Чанд покорно умолк.

На Бурра-базаре внимание приятелей было привлечено многолюдным сборищем и гулом голосов.

Оба были большими охотниками до всяких зрелищ. Энергично работая локтями, они пробрались вперед сквозь плотное кольцо зрителей, среди которых было довольно много европейцев.

В центре круга происходила борьба. Борцы, ухватив друг друга за пояса, тяжело дыша, топтались на месте; их обнаженные тела, смазанные маслом, сверкали на солнце; на руках, спинах, ногах перекатывались шары вздувшихся мышц. Наконец один из борцов, коренастый детина с широченными плечами, оторвал противника от земли и могучим броском перекинул его через голову. Тот тяжело шлепнулся в пыль. Зрители бурно выражали свой восторг. Сону и Чанд не отставали от других, выкрикивая похвалы победителю.

Толпа стала расходиться, началась давка.

Вдруг послышался крик:

— Кошелек! Кошелек! Держите воров!

Оглянувшись, Сону увидел знакомую физиономию с густыми черными бакенбардами и тотчас же узнал боцмана Уилльямса. Левой рукой боцман крепко держал за руку Чанда, остолбеневшего от неожиданности, правой успел схватить Сону за край одежды. Тот, еще ничего не поняв, инстинктивно рванулся вперед, оставив в руке у Уилльямса клок материи. С криком: «Беги за мной, Чанд!» — он нырнул в толпу. Уилльямс продолжал орать:

— Эй, люди! Полиция! Ловите воров!

К месту происшествия спешили полицейские. Но отыскать Сону, смешавшегося с людским потоком, было трудно. Толпа уже вышла за пределы базара. Перемахнув через невысокую изгородь, Сону очутился в каком-то саду. С кошачьим проворством он быстро вскарабкался на верхушку гигантского тамаринда и, спрятавшись в густой листве, посмотрел вниз. Полицейские волочили по пыли беднягу Чанда. Тот упирался изо всех сил и оглашал улицу пронзительными воплями.

Когда Лебедев, окончив свою речь, опустился в кресло, воцарилось неловкое молчание. Сэр Уилльям вперил взор в пустоту; лицо его было непроницаемо. Другие переглядывались, как бы спрашивая друг друга, что надлежит предпринять. Наконец заговорил Энтони Ламберт:

— Если я правильно понял, то мистер… Лебедев берет на себя смелость… осуждать глубокоуважаемого нашего председателя, сэра Уилльяма Джонса?

Лебедев снова поднялся с места.

— Нет, — сказал он спокойно, — вы неправильно поняли. Сэра Уилльяма Джонса я считаю выдающимся ученым, однако ни один ученый не может считаться непогрешимым. О работах сэра Уилльяма, относящихся к персидскому и арабскому языкам, судить не могу, но что касается его санскритских переводов, то здесь я обнаружил некоторые погрешности. Полагаю, что долг каждого человека, любящего науку, состоит в том, чтобы устранить ошибки и восстановить истину. Не так ли, джентльмены? Надеюсь, что сам сэр Уилльям согласится со мной, как я согласился бы с тем, кто указал бы мне на недостатки в моих собственных работах. Повторяю: транскрипция индийских слов в трудах сэра Уилльяма не соответствует правильному произношению этих слов, а это приводит и к ошибкам при переводе… Я обращаюсь к мистеру Кольбруку, которого считаю прекрасным знатоком восточных языков: пусть он скажет по совести — прав я или неправ.

Кольбрук снова оказался в центре всеобщего внимания. Но на этот раз смущение его было неподдельным, а положение — затруднительным. Он сказал уклончиво и осторожно:

— Возможно, что некоторые неточности имеются, но устранить их очень трудно… Европейский алфавит не приспособлен к тому, чтобы верно передать истинное звучание индийских слов, так же как персидских или арабских…

— О, мистер Кольбрук, — воскликнул Лебедев, — неужели вы действительно так думаете? Не обвиняйте европейскую письменность: не она причина ошибок, а недостаточно глубокое и точное знание санскрита… Сэр Уилльям черпал свои знания у почтенных, образованных пандитов, но беда в том, что они плохо знают английский язык и потому не могут правильно судить ни о транскрипции индийских слов, ни о переводе…

Тут председатель, хранивший до сих пор суровое молчание, заговорил.

— Кажется, мистер Лебедев позволяет себе учить нас грамоте! — сказал он своим высокомерным тоном.

— Да нет же, сэр Уилльям! — горячо возразил Герасим Степанович. — У меня и в мыслях этого нет. Хочу помочь общему делу — только и всего!

— Воспитанные люди не навязывают помощи тем, кто их об этом не просит, — оборвал его Джонс.

Лебедев поднял голову и, глядя прямо в глаза Джонсу, ответил с достоинством:

— Я происхожу из бедной семьи и потому не получил такого воспитания, как другие. Думаю все же, что желание помочь людям не заслуживает порицания… Что касается моих знаний, то я в них уверен, хотя не имел чести учиться в Оксфордском или Кембриджском университете. Мне посчастливилось найти учителя, который не только блестяще знает древний и современный индийские языки, но и европейски образован… К тому же многие звуки в моем родном русском языке очень похожи на санскритские, поэтому мне легче, чем англичанину, усвоить правильное индийское произношение.

— Если мистер Лебедев считает себя таким великим ученым, — ядовито заметил Ламберт, — зачем ему нужна наша помощь?

— О боже, — сказал Герасим Степанович с горечью, — до чего же вы несправедливы, господа! Признаюсь, я не ожидал такого приема…

Уилльям Джонс снова прервал его:

— Вам не приходится жаловаться на недостаток гостеприимства со стороны англичан. Вы явились из страны, которая — не лишним будет напомнить — ведет политику, враждебную нам, и тем не менее получили здесь и заработок и приличное положение. Вам надлежит проявлять скромность и знать свое место… Вы ведь артист, не так ли? Что бы вы сказали, сударь, если бы мы… — он широким жестом указал на всех присутствующих, — если бы мы стали учить вас музыке и пению?

Лебедев был бледен. Он с трудом сдерживал накипающее возмущение.

Неожиданно в спор вмешался судья Хайд:

— Не совсем понимаю, сэр Уилльям, — обратился он к председателю, — в чем повинен этот джентльмен. Возможно, что его утверждения ошибочны, возможно и обратное. Разобраться в этом должны ученые… А национальное происхождение и профессия мистера Лебедева к данному вопросу имеют весьма отдаленное отношение.

Джон Хайд был человеком почтенным и занимал положение не менее высокое, чем Уилльям Джонс. Его вмешательство подействовало отрезвляюще. Уилльям Джонс спохватился, сообразив, что зашел слишком далеко.

— У меня нет намерения обидеть мистера Лебедева, — сказал он, заметно смягчив тон. — Труд, представленный им, разумеется, будет рассмотрен и наше заключение — сообщено автору.

Затем он объявил заседание оконченным. Члены общества стали расходиться. Лебедев подошел к судье Хайду.

— Благодарю вас, сэр, за доброе слово! — сказал он.

Старик протянул ему руку:

— Приходите ко мне, мистер Лебедев. Я живу в Чауринги.

Герасим Степанович поблагодарил за приглашение и, сделав общий поклон, вышел.

Еще во время заседания он почувствовал себя нехорошо. Его то обдавало жаром, то пробирала дрожь. Болела голова, во рту пересохло…

«Верно, от духоты в закрытом помещении! — подумал он. — А может быть, и от волнения».

Дом его находился неподалеку; он решил пройтись пешком, подышать свежим воздухом. Уже стемнело, но центральная часть города была хорошо освещена. Однако вечерняя прохлада не принесла ему облегчения. Головная боль усилилась, в ушах звенело. Он едва добрался до своей калитки, с трудом поднялся по ступенькам веранды. Заслышав шаги, Сону выбежал навстречу. Герасим Степанович в изнеможении опустился в кресло. Сону принялся было рассказывать о своем сегодняшнем приключении, но вдруг умолк, с тревогой глядя на учителя. Тот сидел с закрытыми глазами, тяжело дыша. Тело его содрогалось от озноба, лицо пылало. Сону поднял его и бережно понес в спальню.

…В тот же час в кабинете помощника полицейского шерифа капитан Ллойд опять беседовал с владельцем Вокс-холла:

— Жаль, что вы упустили второго, Джи-Джи (в полицейском управлении за Джозефом Джекобсом закрепилась эта фамильярная кличка). А этот мальчишка глуп и ни черта не знает. Единственное, что я смог у него выудить, это то, что другой слуга русского ночью ездил в рыбачьей лодке с каким-то высоким стариком.

— Куда? — поинтересовался Джекобс.

— Этого он не знает. Говорит, далеко…

— Врет!

— Нет, — сказал капитан, — думаю, не врет.

— Пошлите его вместе с одним из ваших агентов на рыбачью пристань. Пусть разыщет старика.

— Так и сделаю, — сказал Ллойд. — Этой же ночью. А утром придется его выпустить.

Джекобс посоветовал:

— Стоило бы привлечь этого парня. Через него можно узнать обо всем, что происходит в доме ученого индуса.

— Пожалуй! — согласился Ллойд. — Но от него пользы мало. Вот если бы поймать второго…

— Поймаем и того! — успокоил его Джекобс; он закурил сигару. — А знаете, капитан, — сказал он, выпуская несколько колец ароматного дыма, — оказалось, что с мистером Суоном мы старые знакомые.

— Вот как! Откуда же?

— Лет семь-восемь назад мы познакомились на одном судне… Подозрительный тип, скажу я вам!

— Так я и думал, — глубокомысленно произнес Ллойд.

VI Гопей Подар

Душная июльская ночь. От болотистых берегов и далеких джунглей несет жаркой сыростью. Над рекой висит густой молочный туман. Гопей Подар (так зовут старого рыбака) возится у лодки. Рядом горит плошка, наполненная конопляным маслом.

Из туманной мглы вынырнула какая-то фигура. Почувствовав прикосновение к плечу, Гопей обернулся.

— Я все-таки нашел тебя, хотя это было нелегко… — Человек говорил на языке хинди.

— Туман, — сказал рыбак. — А ты кто таков?

— Посмотри получше — может, узнаешь. — Человек повернулся лицом к свету. На нем была индийская одежда, но лицом он походил на европейца. Гопей внимательно посмотрел на него. — Узнал, — сказал он. — Чего ты хочешь?

— Не знаешь ли, куда девался Сону? Я был в этом доме. Он заколочен и пуст.

— Знаю, — сказал рыбак. — Сону уехал вместе со своим сахибом в деревню.

— Зачем?

— Сахиб очень болен. Уже давно.

— Где это? Мне очень нужно видеть сахиба и Сону.

— Ты приехал из Чандернагора?

— Да. Только сегодня.

— Незачем было возвращаться сюда. Достаточно оттуда подняться на несколько косов вверх по реке, затем переправиться на левый берег.

— Жаль! Я не знал. А ты не согласился бы отвезти меня туда?

Рыбак помолчал.

— Я собирался плыть в противоположную сторону, — сказал он. — Но… если тебе очень нужно…

— Да, — сказал пришелец. — Очень!

— Садись. — Гопей указал на лодку.

— Благодарю, отец! Я заплачу, сколько ты сам скажешь.

— Это не важно, — сказал старик. — Я помогу тебе, потому что мне понравилась твоя речь. В тот раз, когда ты объяснял Сону, я слушал и много думал потом.

— Приятно слышать, отец!

— Инглисы уже взяли Чандернагор?

— Да. Вчера ночью.

— Я слышал стрельбу, — сказал рыбак. — Хорошо, что ты успел уйти…

В феврале 1793 года вспыхнула давно подготовлявшаяся война между Англией и Францией. Британское правительство Уилльяма Питта возглавило коалицию монархических держав Европы для вооруженной борьбы против французской республики. Задача их состояла в том, чтобы огнем и мечом подавить революцию во Франции, уничтожить очаг освободительных идей, восстановить ненавистную народу королевскую власть.

Наряду с этим британские правители преследовали и другую цель. Франция была давнишней соперницей Англии в мировой торговле, она оспаривала у англичан первенство на морях и в заморских колониях. Теперь представлялся случай убрать с дороги опасного конкурента.

Начавшись в Европе, военные действия распространились почти на весь земной шар.

В Индию вести о войне пришли в мае. Генерал-губернатор лорд Корнуоллис решил немедленно захватить французские владения на берегах Индии. Осуществить это не представляло труда: немногочисленные французские поселения были со всех сторон окружены британскими территориями, не имели ни сильных гарнизонов, ни хороших укреплений. Рассчитывать на помощь из Франции они не могли, так как французская республика была всецело поглощена обороной страны от иностранных интервентов и внутренних контрреволюционных сил. Быть может, раньше, когда англичане вели войну с майсурским султаном Типу, Франции удалось бы создать в Индии антибританский блок, но эта возможность была упущена. В 1792 году Типу-султан потерпел поражение. Майсур хотя и сохранил свою независимость, но был ослаблен, потерял значительную часть своей территории и нуждался в длительной передышке.

При таком положении вещей судьба французских колоний в Индии была предрешена.

Овладеть мелкими поселениями: Чандернагором, Карикалем, Янаоном, Маэ — было совсем просто. Несколько труднее казался захват Пондишери, но и там сомневаться в исходе не приходилось. И все-таки английское командование хотело избежать всякого риска. Лорд Корнуоллис выехал в Мадрас, чтобы лично руководить операциями крупных сил английской армии и флота против горсточки французов, засевших в Пондишери.

Подгоняемый легким попутным ветром, баркас двигался быстро. Вода была темна и спокойна. Сквозь густую мглу вдали виднелся слабый свет — очевидно, береговые огни. Два человека в лодке вели негромкую беседу. Вернее, говорил старик, а другой слушал, время от времени задавая вопросы.

— Я ушел оттуда более двадцати лет назад, — рассказывал Гопей. — В то время наш край постигло великое бедствие. Дожди сильно запоздали, а потом начались ливни. Реки вышли из берегов и залили поля. То, что уцелело от засухи, погибло от наводнения…

— Разве у вас нет плотин, чтобы защищаться от наводнений?

— Райотам не под силу их строить, Джон Компани ⁴¹ об этом не думает. Собрать побольше податей — вот его забота… Да, все погибло тогда на полях и в садах! Так было у многих в нашей деревне и в других деревнях. Те, которые сохранили прежние запасы, зарывали их в землю. Однако запасы эти скоро истощились. Джон Компани имел у себя в амбарах много риса, он стал продавать его по очень дорогой цене, так что даже самые богатые из райотов не могли накормить своих жен и детей. Голодные годы случались и прежде, но такого голода мне еще не приходилось видеть, хотя я прожил здесь больше шестидесяти лет. Крепкие мужчины становились тощими, как бамбук, и слабыми, как малые дети. Каждый день кто-нибудь умирал. В моем доме первой умерла жена, за ней дочь и младший сын… Отец мой был очень стар. Он ел меньше нас и умер позже своих внуков… Осталось нас двое: я и старший сын. Мы надеялись дотянуть до осени, чтобы посеять «боро».

— Что это такое?

— Весенний рис. Его сеют поздней осенью, а жатву снимают весной. Есть еще осенний рис — «аус» и зимний — «аман»… Но те посевы погибли, и осталась только надежда на «боро». Может быть, это и удалось бы, однако на нас обрушилось другое несчастье. Новый говернор-сахиб ⁴² послал по всей стране людей, чтобы собрать налоги.

— Уоррен Хастингс?

— Что нам в их именах! Может быть, его звали так, а возможно, иначе…

— Что же они могли собрать, если земля ничего не уродила?

— До этого им не было дела, — вздохнул Гопей. — Сборщики ворвались в селение, словно дакоиты, с множеством солдат… Шарили в домах, в амбарах, садах… Искали на деревьях, в колодцах, под землей… И если находили немного риса или чего-нибудь другого, хижину сжигали, а хозяев били до смерти. А если и не находили, все равно били: может быть, райоты покажут, где у них припрятано… Меня связали вместе с сыном, били палками и плетьми. Каждый из нас двоих старался подставить свою спину, чтобы отвести удар от другого… После этого люди покинули селения и ушли.

— Куда?

— В разные места. Уходить тоже было опасно: на дорогах сторожили солдаты. Они ловили беглецов и насильно возвращали их в покинутые деревни. От этих демонов можно было укрыться только в джунглях, ибо тигры, леопарды и кобры были добрее их.

Мы прожили в лесах долго. Питались плодами и, подобно птицам, строили себе гнезда на деревьях… Потом мы вышли оттуда. Брат с двумя сыновьями вернулся в селение, он ни за что не хотел расстаться со своим клочком земли… Они жили вблизи того места, где теперь находятся Сону и его господин…

— Ах, вот что!

— Брата моего давно нет в живых, — сказал Гопей. — Один из его сыновей ушел в город, нанялся в армию. Сахибы хорошо платят сипаям. А другой живет там и теперь, его зовут Буксу.

— Почему ты не вернулся вместе с ним?

— Сам не знаю… Селение стало мне чужим. Мы пошли в Калькутту. Носили тюки в порту, скопили немного денег. Купили лодку и сети. Здешние рыбаки не хотели нас принять в свою среду, так как мы были из другой касты, и мы стали рыбачить отдельно…

— А где твой сын?

— Умер… Голод, пытки, дикие звери не одолели его, а когда напала болезнь, ее он уже не смог победить…

Оба умолкли. Лодка шла быстро.

— Инглисы очень сильны. Они взяли Чандернагор в один день. Им это не стоило никакого труда.

— Да… — отозвался спутник. — Но так будет не всегда и не везде.

— Хорошо, если ты прав!.. — вздохнул рыбак; нельзя сказать, чтобы голос его звучал очень уверенно. — Нужно быть осторожным, сахиб! Тебя ищут.

— Откуда ты знаешь?

— Недавно меня повели в полицию. Начальник спросил, кого я возил ночью вместе со слугой Суон-сахиба.

— Что ты ответил?

— Что перевозил по реке много людей и не знаю, кто им нужен. Он угрожал мне тюрьмой, но тюрьма меня не страшит.

— Откуда он мог узнать об этом?

— Кто-то наблюдает за тобой. Будь осторожен.

Туман рассеялся. На горизонте виднелись два крошечных облачка, розоватых, как крылья фламинго. Надвигался стремительный тропический рассвет.

Старик взглянул на небо:

— Будет буря!

— Буря?

Небо было таким ясным, что мысль о буре казалась нелепостью.

— Надо спешить! — Гопей быстро убрал парус. — Я сяду за правое весло, а ты возьми другое. Нужно успеть добраться туда… — Он указал на большую заводь близ левого берега.

Старик оказался прав. Подул северо-западный ветер; порывы его становились все сильнее. Солнце заволокло серой дымкой.

Минут через пятнадцать ураган разразился. Доносились глухие раскаты грома, но дождя не было. Огромные волны вздымались на реке, превратившейся в бушующее море.

Грести становилось все труднее и труднее. Волны обрушивались на баркас, швыряли его, как мячик. Промокшие до нитки гребцы налегали на весла, выбиваясь из сил.

Наконец удалось ввести лодку в бухточку. Старик, пригибая голову под бешеным вихрем, старательно закрепил якорь. Его спутник, готовясь спрыгнуть на отмель, выпрямился и мгновенно был сбит мощным порывом ветра. Он попытался подняться, но ощутил мучительную боль в правой ступне. Кое-как, опираясь на руку Гопея, он сошел на берег и опустился на песок.

Гопей лег ничком, уткнув лицо в землю. Другой последовал его примеру. Ураган свирепствовал. Тучи песка и пыли проносились над их головами. Свист ветра и раскаты грома не умолкали.

Так продолжалось около часа; затем буря стала постепенно стихать и наконец прекратилась вовсе. Оглушенные и продрогшие, они подняли головы.

— Плохо! Кажется, нога сломана.

Гопей наклонился, осторожно ощупал больное место.

— Нет, — сказал он, — только сильный ушиб…

Он пошел к лодке, стал вычерпывать из нее воду глиняной кружкой. Затем вернулся и с неожиданной в этом иссохшем теле легкостью поднял больного и бережно понес его. Лодка глубоко врезалась в песчаную отмель, оттолкнуть ее было нелегко. Все-таки Гопею это удалось; он снова поставил парус.

— Вытяни ногу, сахиб, и сиди не двигаясь. Ветер опять попутный, теперь уже недолго…

Он стал действовать кормовым веслом. Баркас выбрался из бухты и вошел в фарватер.

Они плыли вверх по реке еще часа три. Наконец Гопей причалил к берегу, поросшему высоким камышом. Снова он перенес пострадавшего на берег; тот был в забытьи от боли, усталости и голода. Подведя лодку к зарослям, старик закрепил якорь.

— Потерпи еще немного, сахиб! — сказал он. — Я пойду за людьми.

Старик исчез. Больной лежал на спине, стараясь не шевелить ногой; при малейшем движении начиналась резкая, невыносимая боль.

Наконец он услышал голоса и шаги. Приподнял голову и увидел Гопея; с ним были Сону и еще два индийца.

VII Райоты

Когда Герасим Степанович так внезапно и тяжко заболел, Сону поспешил известить об этом Голукнат Даса. Тот немедленно явился вместе с одним из лучших ваидов ⁴³. Среди европейцев индийская народная медицина имела и приверженцев и противников, но даже противники не могли оспаривать того, что в некоторых заболеваниях местные лекари разбираются лучше самых опытных английских медиков.

Осмотрев больного, ваид определил злокачественную лихорадку. Такие болезни были не редкостью в Калькутте из-за дурного воздуха, насыщенного болотными испарениями, и чудовищной грязи базаров, площадей и жилых кварталов. Только в центре, где находились правительственные здания и конторы, соблюдалась относительная чистота; в остальных же кварталах мусор, помои, нечистоты из дворов выбрасывались и выливались прямо на улицу. По нескольку дней сряду там валялись дохлые собаки, кошки, лошади. Только стервятники и прочие хищные птицы да шакалы, по ночам безбоязненно заходившие в город, заботились о санитарной охране британской колониальной столицы.

Ваид приготовил целебную настойку из трав, приказал класть холодные примочки на голову, а главное, рекомендовал как можно скорее перевезти больного в сельскую местность с чистым, свежим воздухом. Голукнат тотчас же подумал о своем имении; оно было расположено в районе, славившемся здоровым климатом. Ваид одобрил мысль. В душе он был весьма удивлен и озадачен: неужели отпрыск столь почтенной семьи, ученый брахман решится осквернить свой дом присутствием чужеземца! Но высказать этого не решился.

На другой день Герасима Степановича перевезли на судне до ближайшей к поместью пристани на левом берегу Хугли, а оттуда в паланкине — в усадьбу. Голукнат с госпожой Радхой сопровождали его.

Вскоре Голукнат собрался в обратный путь: в Калькутте его ждали ученики. Жену он оставил в усадьбе, поручив ей заботиться о больном. Радха просила освободить ее от этой обязанности, но Голукнат был непреклонен.

— Суон-сахиб не чужой человек, а наш друг, — возразил он. — И к тому же больной!

Радха жила в большом доме; больного поместили в отдельном бунгало здесь же, в саду, окружавшем усадьбу. Кроме Сону, за ним ухаживали несколько слуг, в том числе Чанд, который на другой же день после памятного происшествия был освобожден из-под ареста и последовал за супругой своего хозяина в имение.

Два, а иногда и три раза в день Радха навещала Герасима Степановича, наблюдала за слугами, а особенно — за приготовляемой для него пищей.

Прошло немного больше двух недель. Лебедев стал поправляться. Только теперь он узнал о том, что с ним случилось. Глубоко растроганный добротой друзей, он все же был немало сконфужен тем, что причинил им столько хлопот.

Еще больше смущало его присутствие Радхи. То, что эта женщина, которой он уже давно восхищался, теперь очутилась рядом, почти под одной кровлей, что он мог видеть ее каждый день, по нескольку раз в день, было для него нежданной огромной радостью. Тем не менее Лебедев чувствовал себя растерянным в этой необычной обстановке.

До сих пор он видел Радху только в обществе мужа и, собственно говоря, беседовал с Голукнатом, лишь изредка обращаясь к ней. Теперь же им приходилось встречаться один на один. Встречи эти были мимолетны: осведомившись о его здоровье и отдав распоряжения слугам, Радха торопилась возвратиться к себе. Она уходила, оставив после себя легкий запах амбры, и Герасим Степанович испытывал какое-то сложное чувство. Здесь было и странное облегчение, и сожаление, и счастливое ожидание следующей встречи.

В то утро, когда Гопей вез Патрика Деффи в своей лодке, больной впервые поднялся со своего ложа. Он расположился в саду, на ковре, постланном под сенью деревьев.

Только что пронесся свирепый ураган, оставивший после себя сорванные ветви, сломанные цветы, занесенные песком и пылью лужайки. Но воздух стал чище. Приятно было сидеть под сплошным зеленым сводом, не пропускавшим солнечных лучей, ощущать пряные, острые запахи неведомых растений, любоваться яркими птицами, порхающими меж деревьев, слушать их посвисты и щебетанье.

Герасим Степанович раскрыл книгу. Это была «Сакунтала», но не в английском переводе, а в оригинале. Он стал читать вслух, негромко и медленно. С некоторых пор это чтение стало для него лучшим из удовольствий. Начав изучать санскрит только для того, чтобы получше понять Индию, Лебедев просто влюбился в этот прекрасный язык, в музыку его созвучий, изысканную прелесть образов и метафор древнеиндийской поэзии.

«Какая сила в этих кратких и точных сочетаниях слов! — думал он. — Истинные жемчужины! Никакой перевод не может передать их красоты… Как хорошо, что я могу сам отыскивать смысл древних письмен!»

Он углубился в книгу, увлекшись — в который раз! — наивной, трогательной историей красавицы Сакунталы, по злому проклятию покинутой и забытой женихом — царем Душьянта, а затем соединившейся с ним благодаря заветному кольцу. Трагедия великого Калидаса была любимым его произведением. Однажды Герасиму Степановичу посчастливилось увидеть представление «Сакунталы» на сцене. Спектакль показывала отличная бенгальская труппа во дворце знатного и просвещенного брахмана — принца Тхакура, которого англичане именовали Тагором ⁴⁴.

Индийский театр произвел на Лебедева очень сильное впечатление. Это было зрелище, совершенно не похожее на то, к чему он привык в России и в странах Западной Европы. Не все здесь он мог принять и одобрить, кое-что казалось слишком уж изысканно красивым, далеким от жизненной правды. Но бенгальские артисты восхитили Герасима Степановича пластичностью, изяществом, музыкальностью… После этого спектакля ему вдруг пришла в голову странная мысль: «А что, если?..» Но он тут же прогнал ее прочь. К чему тешить себя неосуществимыми бреднями!

В то время он был поглощен своим трудом по грамматике индийских языков, для посторонних мыслей не оставалось места. А теперь, на отдыхе, странная идея снова воскресла. «Так ли уж она несбыточна? — размышлял он. — Почему бы не попытаться?»

Шорох шагов и знакомый аромат амбры оторвали его от чтения… Он поднял голову; перед ним стояла Радха. Как всегда, она спросила о его здоровье, а затем рассказала о приходе старого рыбака, который привез больного сахиба.

— Вашему другу тоже следует отдохнуть здесь, — добавила она.

— О госпожа, — воскликнул Лебедев, — как мне отблагодарить вас и вашего супруга?

— Дружба не нуждается в выражениях благодарности, сахиб! — сказала Радха, застенчиво улыбнувшись. — Я послала слуг на берег, чтобы они перенесли гостя.

Больной попытался привстать, но она слегка прикоснулась к его плечу, как бы приказывая не двигаться. Это было нарушением установившегося этикета: никогда еще он не ощущал прикосновения ее руки.

Она тотчас же отдернула руку и быстро пошла к дому.

Герасим Степанович смотрел ей вслед, любуясь. «Сакунтала! — думал он. — Именно такой я ее и представлял».

Патрик Деффи скоро был доставлен в усадьбу. Сону и Чанд помогли ему помыться, дали чистую одежду, накормили вкусными кушаньями; теперь он с наслаждением растянулся на пушистом ковре.

Лебедев хотел было послать в город за врачом, но Деффи наотрез отказался, объяснив, что никто из посторонних не должен знать о его пребывании здесь. Впрочем, во враче действительно не было надобности. Сону, которому в его прошлой кочевой жизни приходилось не раз иметь дело с ранами, вывихами, переломами, присоединился к мнению старого рыбака: сахибу следует спокойно полежать несколько дней, и все пройдет.

— Экая досада! — огорчался Патрик. — Я очень тороплюсь.

— Куда опять? — удивился Лебедев. — Ведь с Чандернагором покончено?

— Да, к сожалению! — ответил с горечью Деффи. — Впрочем, иного нельзя было и ожидать. Пришлось уходить поодиночке, чтобы не обращать на себя внимания… Мы условились, что каждый из нас отправится туда, где еще продолжается сопротивление. Пондишери способен обороняться довольно долго. Может быть, пришлют подкрепление из Франции…

Лебедев покачал головой:

— Если французы два года назад не помогли Типу-султану, то и теперь ничего не предпримут.

— Может быть… Но все-таки я должен отправиться туда.

— Поступайте, как знаете. Но отпустить вас, пока не пройдет боль в ноге, никак не согласен.

Сону, сидевший рядом на траве, поддержал своего учителя:

— Если Деффи-сахиб будет ходить по городу хромым, полиция его сразу заметит.

Лебедев улыбнулся:

— Этот чертенок всегда скажет что-нибудь толковое!.. Нет, друг мой, уж если вы намерены избегнуть английского плена, то придется пострадать в плену у нас. Здесь вы в полной безопасности.

— Не уверен! — сказал беглец. — Кажется, за мной ведется наблюдение… Кстати, имейте в виду, что я сейчас путешествую под именем Иоганна Хаафнера. Помните того голландца, которого мы когда-то встретили у границ Майсура? Случайно ко мне попало его купеческое свидетельство, но так и не пришлось возвратить его владельцу. Так что, на всякий случай, имейте в виду: у вас гостил не Патрик Деффи, а голландский коммерсант Иоганн Хаафнер.

— Будем иметь в виду… — улыбнулся Лебедев. — Но вот что меня интересует: каким образом вы рассчитываете пробраться в Пондишери? Должно быть, англичане уже его блокировали с моря и с суши.

— Задача трудная… План мой таков: поеду отсюда в Серампур, там сяду на какое-нибудь датское судно, направляющееся в Транкебар ⁴⁵, а оттуда уже рукой подать.

— Отлично! — одобрил Лебедев. — Сону отвезет вас в Серампур, но только тогда, когда вы сможете двигаться свободно.

На том и порешили. Сону попросил старого рыбака задержаться на несколько дней, чтобы потом отвезти его с Патриком в Серампур.

— Тебе хорошо заплатят, — пояснил он. — Больше, чем ты выручил бы за твой улов.

Старик ответил, что за наживой не гонится, а на пропитание ему нужно очень немного. Он согласен отвезти их обоих в Серампур.

Сону лукаво улыбнулся:

— Так ты не стремишься к наживе? — переспросил он насмешливо. — Почему же в тот раз, когда вез нас в Чандернагор, ты просил деньги вперед?

— Потому что тогда не знал этого сахиба, — ответил Гопей, нисколько не обидевшись. — Думал, что он — как все прочие инглисы.

— Ты правильно рассуждал, — сказал Сону уже серьезно.

— Приходилось тебе встречать сына моего брата? — спросил старик.

— Буксу? Да, часто. Скоро он придет сюда.

— Хорошо, — молвил старик. — Я давно его не видел.

Голос его был ровен, как обычно. Он считал неприличным открыто выражать радость, которую ему сулила встреча с единственным родным человеком.

Буксу скоро появился в усадьбе. Это был крепкий, коренастый мужчина лет около тридцати, нисколько не похожий на своего тощего, долговязого дядю. При виде старика хмурое его лицо озарилось мимолетной улыбкой; он почтительно остановился и произнес приветствие.

Старик ответил вежливым поклоном, затем они отошли в сторонку и, присев на корточки, повели негромкую беседу.

Через некоторое время Сону и Чанд принесли угощенья, разложенные на широких листах фикуса. По всей вероятности, старому рыбаку, так же как его племяннику, не часто случалось лакомиться такими яствами: здесь был и кхерри, приправленный пряностями, и разнообразные печеные овощи. Тем не менее ни рыбак, ни земледелец не проявили ни малейшей жадности. Оба ели не спеша, очень серьезно, как бы совершая религиозный обряд.

Суровая жизнь научила их почтительно относиться к пище, которой всегда не хватало.

Сону ел вяло, он давно не знал нужды. Зато Чанд, хотя тоже жил в состоятельном доме, где слуг кормили хорошо, набросился на еду с такой поспешностью, будто только что вырвался из голодающего селения. Что поделаешь! Юный Чанд был неисправимым чревоугодником, или, говоря попросту, обжорой…

Насытившись, они отбросили листья, заменявшие посуду. Сону зачерпнул металлическим кувшином воду из проточной канавки, и все поочередно обмыли пальцы и губы.

Трапеза — серьезное дело для всякого индуса, будь он сельским жителем или горожанином, богачом или простолюдином. Что есть, как есть, с кем есть — эти вопросы имели обрядовое значение; они трактовались в богословских сочинениях и в проповедях ученых — гуру. Люди разного кастового состояния не должны иметь совместной трапезы; пища, дозволенная одной касте, часто запретна для другой.

Гопей Подар, его племянник, а также Чанд принадлежали к одной и той же касте «багди», в которую входили многие райоты. Что касается Сону, то если бы эти трое знали, что он «чандала» (так в Бенгалии называли парий), то, пожалуй, не стали бы общаться с ним. Но этого они и не подозревали: переехав сюда, Сону скрыл, что принадлежит к «неприкасаемым», и назвал себя членом одной из южноиндийских простых, но не отверженных каст. Конечно, в своем родном краю ему не удалось бы никого обмануть, но в Бенгалии не разбирались так тонко в кастовых различиях и не относились так жестоко и непримиримо к низшим кастам, как на юге.

Покончив с обедом, все четверо продолжали сидеть молча и жевали бетель ⁴⁶, поминутно сплевывая в сторону кроваво-красную слюну. Сону первый прервал молчание, осведомившись у гостя о его делах.

— Плохо! — ответил Буксу. — Сегодняшний ураган принес большой вред. То, что оставалось на поле, вырвано и смято. Скоро срок арендной платы…

— Попроси моего господина! — посоветовал Чанд. — Он добрый — может, скинет что-нибудь или даст отсрочку.

— Он и слушать не захочет, — ответил хмуро Буксу. — Здесь распоряжаются его братья, их просить бесполезно.

— Что же делать?

Буксу молчал, сжав огромные черные кулаки, угрюмо глядя в землю. Потом сказал:

— Я не один, всем райотам так же плохо. Если не будет чем заплатить, не заплатим — вот и все!

— Это как же? — удивился Гопей. — А если Джон Компани пришлет сипаев?

— Пусть присылает, — сказал Буксу. — Что нам терять?

— А знаешь, Буксу, — обратился к нему Сону, — приехал белый сахиб, о котором я тебе рассказывал. Он здесь, в этом доме.

Тут Чанд попытался взять беседу в свои руки. Он торопливо затараторил:

— Приезжий сахиб сражался в Чандернагоре с инглисами. Он был ранен в ногу и теперь…

— Послушай, Чанд, — сказал Сону спокойно, но спокойствие это было таким грозным, что бедняга Чанд съежился, — ты опять болтаешь вздор, да еще врешь, как предсказатель на Лолл-базаре. Видно, придется мне тебя хорошенько проучить.

Чанд виновато молчал. На Буксу весть о приезде белого сахиба, видимо, произвела сильное впечатление. Сону рассказывал о нем такие удивительные вещи… Он робко спросил:

— Смогу я видеть его?

— Сможешь, — сказал Сону покровительственно. — Приходи завтра.

На другой день Сону привел крестьянина к Патрику Деффи. Буксу не понимал ни хинди, ни английского, Деффи не владел бенгальским языком. Сону служил им переводчиком. Патрик расспрашивал о сельской жизни и, в свою очередь, рассказывал о том, как живут земледельцы в Ирландии.

Три дня спустя крестьянин снова явился в усадьбу, а в конце недели Деффи, который уже мог ходить, собрался навестить своего нового знакомого. Герасим Степанович решил отправиться вместе с ним; он чувствовал себя достаточно окрепшим, чтобы предпринять небольшую прогулку.

Они поехали на двуколке по узкой пыльной дороге. По обеим сторонам расстилались поля, но только часть их была возделана. Там и сям виднелись сухие черные полосы земли, поросшие буйными сорняками, заброшенные оросительные каналы.

Невеселую картину представляло собой и селение, в которое они въехали. Многие хижины стояли полуразрушенными; на деревенской улице было пусто и тихо.

— Все это — последствия голода, свирепствовавшего в начале семидесятых годов, — заметил Деффи.

— Неужели? — изумился Лебедев. — Ведь прошло больше двадцати лет!

— Тем не менее это так. Голод погубил около трети здешнего населения, остальные бежали. Лорд Корнуоллис, приехав сюда, писал в Лондон, что сельские местности превратились в джунгли, населенные дикими зверями. Это было лет шесть назад. За последнее время некоторые беглецы возвратились, подросло новое поколение. Однако, как видите, еще пустовато…

Он рассказал Герасиму Степановичу то, что слышал от старого рыбака. Возле одной из хижин они увидели Сону, который ждал их. Это и был дом Буксу.

У порога в пыли и мусоре копошились голые тощие детишки. За камышовой изгородью женщина на глиняной печке пекла лепешки; при появлении незнакомых мужчин она застенчиво отвернулась. Сону объяснил, что это жена Буксу. Хозяин с раннего утра находится в поле, теперь она понесет ему еду.

Они подождали, пока испеклись лепешки, а затем отправились в поле. Женщина шла позади, как велит обычай.

Буксу молотил рис, уцелевший от урагана, колотя деревянным цепом по снопам. Старый рыбак, который переселился в хижину племянника, помогал складывать рисовую солому. Рядом стояла повозка, запряженная быком.

Оба прервали работу и, взяв у женщины лепешки, отошли в сторону.

Покончив с едой, подсели к гостям. Женщина доела остатки пищи и принялась за работу.

— Вот все, что осталось! — указал Буксу на обмолотый рис. — Тут не будет и пяти маундов…⁴⁷ Больше половины отсюда пойдет земиндару, а половина от нашей доли — здешнему «банья»⁴⁸ за старые долги.

Герасим Степанович задумался. Вспомнилось нищее детство, безысходная нужда. Кто-кто, а он-то хорошо понимал, какие мучения испытывают эти люди. Но чем облегчить их печальную участь? От сознания своего бессилия у него даже слезы выступили на глазах. Он решил обязательно поговорить с Голукнатом. Ведь, как-никак, он — один из владельцев имения!

Деффи встал первым.

— Пойдемте, мой друг! — обратился он к Лебедеву.

— Если сахиб позволит, я останусь и помогу, — попросил Сону.

— Разумеется, — согласился Лебедев.

Буксу спросил у Деффи, куда он уезжает.

— На юг, — ответил Патрик. — Там ференги ⁴⁹ воюют против Джона Компани.

— Далеко отсюда?

— Да, — сказал Деффи. — Больше тысячи косов.

— Жаль! — сказал Буксу. — Там чужая страна.

— Нет, — пояснил Патрик, — там тоже Индия и такие же люди, как здесь. Сону пришел оттуда.

Буксу оглянулся. Сону, вооружившись цепом, уже работал на току.

Мысль созревала медленно в неповоротливом мозгу райота, но кое-что он, кажется, начинал понимать.

VIII Джи-Джи действует

Лодка Гопей Подара приближалась к Серампуру. Не заходя в гавань, Гопей причалил к рыбачьей пристани, расположенной несколько дальше, по правому берегу Хугли. Здесь он высадил двух пассажиров: Патрика Деффи и Сону. Двое других — Чанд и другой слуга — должны были плыть дальше, в Калькутту. Лебедев готовился возвратиться в город, и Радха послала туда слуг, чтобы привести в порядок его бунгало, стоявший заколоченным уже в течение шести месяцев.

Сону направился в порт, а Патрик пошел в город за покупками. Серампур оказался очень приятным, чистеньким городком. Казалось, он каким-то чудесным образом был перенесен из Зеландии или Ютландии ⁵⁰ в душную тропическую сырость гангской дельты. Аккуратные, уютные домики, тщательно подметенные и политые мостовые, изящные скверы с пышными цветниками и подстриженными газонами… Бойко торговали лавки, переполненные разнообразными товарами; в гавани теснились многочисленные корабли. После того как вспыхнула англо-французская война, Дания, да и другие скандинавские страны извлекли немалые выгоды из своего нейтралитета. Нейтральные торговые суда проникали повсюду, в то время как Англия и Франция изнуряли друг друга блокадой и военными действиями на суше и морях.

Деффи обратил внимание на то, что здесь было очень мало военных и чиновников, которыми буквально кишели Калькутта, Мадрас и другие английские города в Индии. На всем пути Патрику встретились только двое солдат в красных мундирах. Весь гарнизон Серампура состоял из двенадцати сипаев под командой одного датского капитана.

Зайдя в одну из лавок, Деффи приобрел скромный костюм из серой хлопчатобумажной материи и соломенную шляпу. Так одевались обычно европейские приказчики, конторские клерки или мелкие коммерсанты.

Как было условлено, Сону ждал его у подъезда таможенной конторы. Юноша был очень весел. Ему удалось узнать, что сегодня вечером судно под названием «Эльсинор» отправляется в Транкебар. Но Деффи-сахибу придется самому переговорить с капитаном: судно грузовое, пассажиров не берет.

Шкипер был кругленьким, румяным человечком, очень веселым и разговорчивым.

— Почему бы вам не плыть на английском почтовом корабле до Мадраса? Он отправляется из Калькутты днем позже, но зато куда быстроходнее, и там есть удобные каюты.

— Есть обстоятельства, — сказал Деффи, — по которым я хочу попасть прямо в Транкебар, не останавливаясь в Мадрасе. Что касается удобств, то к ним я довольно равнодушен.

— Вы англичанин?

— Нет, я… голландец, — ответил Патрик с некоторой заминкой.

— О, в таком случае, мы можем беседовать с вами на вашем родном языке! — обрадовался шкипер и произнес по-голландски длиннейшую сентенцию, из которой Деффи понял лишь несколько общеизвестных слов.

— Я голландец по происхождению, — объяснил Патрик, — но с детства жил в британских владениях, и потому моим родным языком стал английский.

Шкипер бросил на него недоверчивый взгляд.

— В сущности, — сказал он, — ваша национальность мне безразлична. Только бы вы не были французом! Британские власти осматривают все встречные суда и, если им попадается француз, немедленно его арестовывают… Но на француза вы как будто не похожи.

— Нет, я не француз.

— Тогда я согласен. Помещу вас в каюте вместе с моим помощником. Это будет стоить пять гиней…⁵¹ Если вам дорого — как угодно.

— Получите пять гиней, — сказал Деффи, отсчитывая золотые монеты.

Шкипер аккуратно положил их в кошелек. Видимо, он был очень доволен.

— Снимемся с якоря в полночь, — предупредил он, — но можете прийти и раньше.

Деффи поблагодарил.

— Еще одна к вам просьба. Со мной слуга-индиец, он поедет только до Калькутты. Ведь вы там остановитесь?

— Разумеется. Ладно, приводите и слугу. Только он будет находиться на палубе. Черномазых в каюты я не впускаю.

— Сколько?

— Два шиллинга будет недорого?

Деффи уплатил и пошел на берег.

Чанд прогуливался по городу. Он пребывал в чудесном настроении. Хозяйки не было, Голукнат Дас, погруженный в свои занятия, нисколько не интересовался тем, что делают слуги, и Чанд наслаждался полной свободой. Не было даже Сону, которого Чанд обожал, но боялся больше, чем всех прочих. Когда Сону был рядом, Чанд всегда чувствовал над собой опеку; а вот сейчас Сону нет…

На улице Чанд увидел афишу. Прочитать ее он, к сожалению, не мог. Зато кричащая реклама, изображавшая акробатов, совершающих головоломные трюки, дрессированных собачек и белую танцовщицу в ослепительно роскошном наряде, была ему понятна.

Мог ли Чанд оставаться равнодушным к такому соблазну! Юноша очень любил полакомиться, но еще больше был падок на всякие развлечения.

Однако попасть в этот земной рай нелегко. Индийцев-простолюдинов в Вокс-холл не пускают, да и билет, даже самый дешевый, ему не по карману. Впрочем… К нему очень благоволит хозяин Вокс-холла, этот тучный джентльмен с черными жесткими бакенбардами, который в представлении Чанда был могущественнее самого лорда-сахиба ⁵². Разве не по его ходатайству выпустили Чанда из тюрьмы? Да, да, это он явился к начальнику полиции и заявил, что пропавший кошелек нашелся и что он не имеет к мальчику никаких претензий. Джекобс даже подарил Чанду мелкую монету на угощение и милостиво предложил посетить знаменитый сад.

Разумеется, Чанд давно поспешил бы воспользоваться таким заманчивым приглашением, если бы не помешали непредвиденные события. Из-за болезни Суон-сахиба Чанду пришлось покинуть веселый, шумный город и уехать в имение… Но теперь наконец он мог осуществить свою мечту.

Преодолев робость, Чанд приблизился к воротам сада чудес. Разумеется, парнишку прогнали бы прочь да еще, вероятно, наградили бы парочкой тумаков, если бы в этот момент к воротам не подошел сам мистер Джекобс.

— А, это ты, Чанд! — сказал он любезно. — Входи, входи, не бойся!

И Чанд, гордо пройдя мимо оцепеневших от изумления привратников, перешагнул заветный порог.

— Ступай за мной! — коротко приказал директор.

Он пошел по главной аллее в глубь сада. Джекобс вошел в павильон. Чанд покорно следовал за ним.

— Вероятно, тебе хочется посмотреть сегодняшнее представление? — обернулся директор.

В ответ Чанд издал невнятный звук; во рту у него пересохло от волнения.

— Хорошо, — сказал Джекобс. — Но прежде объясни, почему ты не являлся так долго. Я звал тебя уже давно.

Овладев собой, Чанд начал рассказывать…

— Значит, ты прислуживал мистеру Суону? — воскликнул директор. — Это почтенный и умный человек.

— О да! — с восхищением подхватил юноша.

— Мистер Суон — мой старый знакомый, — продолжал Джекобс. — Как же его здоровье?

Чанд сообщил, что Суон-сахиб уже оправился от болезни и скоро возвратится в Калькутту.

— Очень рад! Воображаю, как он соскучился там в полном одиночестве…

Чанд был вне себя от гордости. Такой знатный инглис удостаивал его своим вниманием!

— О нет, — ответил Чанд. — Суон-сахиб не скучает. Там госпожа Радха. Сону тоже был с ним… и еще один белый сахиб…

— Белый сахиб? — Джекобс насторожился. — Это кто же? Должно быть, я знаю и его.

Чанд объяснил, что этот сахиб не здешний — он только что прибыл из Чандернагора…

— Из Чандернагора? — переспросил Джекобс рассеянно. — Тогда, конечно, он должен быть мне знаком… Ведь его фамилия Томпсон, не так ли?

— Не знаю… — замялся Чанд. — Но однажды я слышал, как Сону назвал его Деффи-сахиб…

— Что?! — Джекобс вскочил с места. — Как ты сказал?

Чанд испугался:

— Пусть сахиб не гневается на меня! Возможно, я не расслышал…

Директор уже стоял спиной к мальчику, глядя в окно.

«Неужели тот самый? Да нет! Вероятно, однофамилец. Но людей с таким именем я что-то не встречал с тех пор…»

Он обернулся, покровительственно потрепал Чанда по плечу:

— Это не имеет большого значения! Когда они оба приедут, все выясним.

— Гость не приедет сюда, — заметил Чанд. — Он находится в Серампуре. Оттуда на корабле отправится далеко на юг…

Не ожидая дальнейших расспросов, Чанд стал, захлебываясь, рассказывать все, что ему было известно о Деффи-сахибе: о том, как он сражался против инглисов в Чандернагоре и был ранен в ногу, о том, что опасается преследований со стороны полиции и потому решил уехать на датском судне.

— Бедняга!.. — вздохнул Джекобс и, как бы давая понять, что судьба незнакомца не слишком его занимает, обратился к Чанду: — Итак, приходи вечером, Чанд. Я прикажу, чтобы тебя впустили, и ты увидишь отличное представление. Может быть, хочешь взять с собой твоего приятеля?.. Кажется, его зовут Сону?

— О, сахиб очень добр! — воскликнул Чанд. — Но Сону здесь нет. Наверно, он тоже в Серампуре сегодня ночью… Если бы сахиб разрешил в другой раз…

— Пожалуйста. Вы оба славные ребята и заслуживаете награды.

И Чанд, ликуя, побежал домой, чтобы сообщить всем о своем высоком знакомстве.

«Эльсинор» вошел в калькуттскую гавань. Было около полуночи, но огни города горели ярко в густом бархатном мраке. Деффи и Сону сидели на груде канатов, сложенных на верхней палубе. Минут через двадцать корабль ошвартовался у одного из причалов.

Сону поднялся и пожелал Патрику продолжать свой путь в добром здоровье.

— Прощай, Сону! — сказал Деффи. — Благодарю за дружбу и помощь. Хотелось бы еще увидеться с тобой и с твоим хозяином. И еще хотелось бы, чтобы ты не забыл о наших беседах…

— Я не забуду, сахиб! — сказал Сону серьезно.

Сходни уже были спущены, но, кроме Сону, никто не собирался сходить на берег.

В то время как происходил этот прощальный разговор, на борт поднялись два человека в темных плащах; они направились к шкиперу Кнудсену.

Деффи проводил их взглядом: «Кажется, полиция!»

— Лучше пусть сахиб пойдет в каюту! — посоветовал Сону. — Не нужно попадаться им на глаза.

— Пожалуй, ты прав. — Патрик крепко пожал руку юноше и направился к люку.

— Остановитесь, сэр! — послышался окрик.

Деффи обернулся:

— Что вам угодно?

— Взглянуть на ваши документы!

Патрик вынул из кармана аккуратно сложенную бумагу. Человек в плаще поднес ее к фонарю, прикрепленному к мачте.

— «Хаафнер…» — прочитал он вслух. — Гм!.. Голландец?

— А вы, вероятно, приняли меня за француза?

— Это уж позвольте мне знать. Следуйте за нами!

— С какой стати? — Деффи прикинулся возмущенным. — Это недоразумение!

— Выясним! Если так, то успеете вернуться: корабль отойдет не раньше завтрашнего утра.

Его спутник что-то шепнул, указывая на Сону, который стоял у борта.

— Эй ты, черномазый!..

Он не успел договорить. Юноша вскочил на борт и вниз головой ринулся в черную воду.

Выругавшись, полицейский стал спускаться по сходням. Деффи шел за ним; второй замыкал шествие. У входа в управление портовой полиции они остановились.

— Проходите сюда!

Деффи поднял голову. Свет фонаря над крыльцом упал на его лицо.

— Я протестую, джентльмены! Я мирный иностранец, еду по торговым делам. Вы не имеете права задерживать меня.

— Попрошу не учить! Извольте повиноваться!

Полицейский грубо схватил Патрика за локоть и втолкнул его в подъезд. Когда они скрылись, человек, стоявший в темноте, у стены, прошептал:

— Он! Патрик Деффи! Кто бы мог подумать!..

IX Возвращение

В Калькутте Лебедева подстерегало неожиданное несчастье: Сону исчез. Ни Чанд, ни кто-либо другой из слуг не имели о нем никаких сведений. Лебедев тотчас же отправился на рыбачью пристань: может быть, Гопей Подар что-нибудь знает? Но старого рыбака не оказалось на обычном месте.

Герасим Степанович ума не мог приложить, что могло случиться. Тщетно пытался он придумать план действий. Обратиться к помощи полиции или отправиться самому в Серампур? Нет, ни то, ни другое не годилось: так или иначе, пришлось бы упомянуть о Патрике Деффи, а этого делать ни в коем случае не следовало. Оставалось терпеливо ждать да строить всяческие догадки и предположения. Лебедев не допускал и мысли о том, что его любимец погиб. «Если Сону умер от болезни, — рассуждал он, — нашлись бы люди, которые известили бы меня или Голукната, а если стал жертвой кораблекрушения или другой катастрофы, то мы бы о ней что-нибудь услышали. Ведь до Серампура отсюда рукой подать. А вдруг и его и Патрика…»

Он не находил места от одолевавших его тревожных дум.

Герасим Степанович отправился к Голукнат Дасу. Несмотря на свои огорчения, Лебедев не позабыл похлопотать за райотов.

Голукнат беспомощно развел руками:

— Знаю, что эти люди живут в крайней нужде. Но, друг мой, чем могу я помочь им? Вы знаете, состояние мое невелико.

— Не о милостыне идет речь! — горячо возразил Лебедев. — Ведь вы имеете право земиндарства. Часть этой земли принадлежит вам…

— Мои права незначительны, — усмехнулся Голукнат. — Все дела по имению ведут мои братья, я же получаю причитающуюся мне часть доходов и ни во что не вмешиваюсь.

— Ах, друг мой, — воскликнул Лебедев, — я хорошо знаю вашу доброту! Никогда не поверю, что вы с легким сердцем пользуетесь такими доходами.

Голукнат вздохнул:

— Верно, сахиб! Это очень огорчает меня, особенно теперь, когда вводится новое положение… Вы, должно быть, знаете, что лорд Корнуоллис незадолго до своего отъезда издал земельный закон?

— Да, — сказал Лебедев, — слыхал мимоходом… Но, мне кажется, реформа эта выгодна земиндарам. Их права на поместья признаны английскими властями на вечные времена. Разве не так?

— Так-то так, — улыбнулся Голукнат, — но налог с земиндарских земель, взимаемый английскими властями, тоже определен на вечные времена. А знаете, сколько он составляет?

— Нет, — признался Лебедев.

— Девять десятых всего, что собрано на этих землях! Девять десятых мы должны отдать англичанам и лишь одну десятую оставить себе.

— Кто же станет на таких условиях пользоваться земиндарскими правами?.. — воскликнул Герасим Степанович.

— Очень многие. Другого выхода нет. Я, как вы знаете, человек не очень деловой, но и я понимаю, что земиндары постараются нажиться за счет райотов. Сумма сбора определена на вечные времена — значит, земиндар постарается собирать с крестьян побольше, а правительству отдавать столько же, сколько и прежде.

Лебедев прошелся по комнате:

— Это уж совсем грабеж. Ей-богу, хуже, чем дакоиты!.. Неужели и вы согласились участвовать в таком черном деле?

— Нет, — ответил Голукнат. — Я много размышлял и принял решение. Продам мою часть имения братьям — тогда я буду свободен от обязанностей, которые внушают мне отвращение..

— Да, да, — сказал Герасим Степанович, — я знал, что вы не захотите! Однако мне кажется, этого недостаточно. Надо же помочь этим беднякам!.. Не могли бы вы походатайствовать перед братьями: пусть бы предоставили льготы пострадавшим от урагана.

Голукнат покачал головой:

— К сожалению, не могу. Я дал себе слово никогда не вмешиваться в дела братьев, так же как не допускать их вмешательства в мои дела… А вам, сахиб, советую не печалиться об участи райотов. Не ново то, что вам пришлось видеть, и не в одном только нашем имении это происходит. Не нами это установлено, не нам это менять… Люди науки не должны заниматься ничем посторонним. Когда-нибудь успехи просвещения приведут к тому, что Индия не будет знать угнетения и нищеты.

— Я и сам на это надеюсь. Но все-таки…

— Расскажите лучше, — прервал его Голукнат, меняя тему, — что это за новый замысел, о котором вы упоминали в последнем вашем письме?

— О! — воскликнул Лебедев с воодушевлением. — Это, видите ли…

Но беседа их была прервана слугой, который вручил Герасиму Степановичу внушительный на вид пакет, принесенный только что рассыльным.

Вскрыв его с некоторым беспокойством, Герасим Степанович нашел приглашение, адресованное «Мистеру Герасиму Лебедеву, эсквайру», явиться в канцелярию генерал-губернатора. Прием был назначен на сегодняшнее утро.

— Что бы это значило?

Явившись в назначенный час, Герасим Степанович узнал, что ему предстоит свидание с самим генерал-губернатором. Этого он не ожидал. Прежний генерал-губернатор, лорд Корнуоллис, не пожелал принять его, несмотря на то что Лебедев имел личную рекомендацию от русского посла.

Что же произошло теперь? Неужели история с Патриком Деффи и Сону оказалась столь серьезной?

Ждать пришлось недолго; не прошло и десяти минут, как Лебедева пригласили в кабинет.

Сэр Джон Шор, недавно назначенный на этот высокий пост, не был здесь новым человеком. Он служил в Индии уже довольно давно, в последнее время состоял заместителем лорда Корнуоллиса и считался среди англичан выдающимся знатоком индийской политики.

Это был человек среднего роста, непримечательной внешности. Дурной цвет лица и ввалившиеся глаза свидетельствовали о том, что тропический климат не принес пользы его здоровью.

Генерал-губернатор встретил Лебедева с подчеркнутой любезностью, упомянув, что слышал от многих похвальные отзывы о его музыкальном искусстве.

Герасим Степанович недоумевал. Шесть лет жил он в Калькутте и никогда еще не удостаивался подобного приема со стороны официальных представителей власти… Впрочем, скоро все разъяснилось.

— Вам, вероятно, известно, — сказал Джон Шор, — что между нашими странами заключен дружественный договор. Я рад, что представитель союзной державы находится здесь в качестве гостя. Готов оказать вам содействие, если оно вам потребуется. Мне это будет особенно приятно, потому что о вас ходатайствовал граф Воронцов, сделавший так много для укрепления сотрудничества между Россией и Великобританией.

Поблагодарив за любезность, Лебедев откланялся.

Итак, мрачные предположения не оправдались: все вышло наоборот. Еще недавно он считался здесь нежелательным, подозрительным иноземцем, а теперь становился почетным гостем.

«Вот чудеса! — думал он, возвращаясь в паланкине домой. — Чего только не делает дипломатия… Сегодня одно, завтра — другое. А ведь я такой же, как прежде, ни чуточки не изменился!»

Вечером Лебедев долго сидел на веранде. Было душно; остро благоухали цветы в саду. С разных сторон слышалось жужжанье, свист, шипенье, стрекотанье. Бесчисленные насекомые и пресмыкающиеся кишели на садовых тропинках, заползали на веранду, проникали внутрь помещения, если находили малейшую лазейку. Герасима Степановича теперь уже нисколько не беспокоили эти назойливые посетители; он давно привык к ним, стал заправским жителем тропиков.

Разные мысли теснились в его голове. То вспоминались дни, проведенные рядом с Радхой, то властно овладевала назойливая новая идея, которой он не успел еще поделиться с Голукнатом, то снова возвращалось ощущение тоски, возникшее после исчезновения Сону.

Только теперь он понял, как дорог ему этот юноша. Родного сына нельзя больше любить! Видно, на роду было ему написано терять близких людей. Все-таки теперь появилась надежда разыскать Сону. Об аудиенции у генерал-губернатора очень скоро узнает все местное английское общество, отношение к нему изменится, и тогда он начнет хлопоты.

Послышались шаги. Они были такими тихими, что никто, кроме Лебедева с его поразительно тонким слухом, не отличил бы их от других шумов и шорохов индийской ночи.

Он всматривался в темноту. Шаги приближались. Вдруг появилась знакомая фигура…

— Сону! Ты ли это, мой мальчик! — воскликнул Герасим Степанович, крепко обнимая своего любимца.

Сону поцеловал руку учителя и сказал шопотом:

— Я пришел ненадолго, сахиб… Теперь темно, меня никто не видел. Я был очень осторожен…

— Почему? — изумленно спросил Лебедев.

— Вероятно, полиция ищет меня. Я не боюсь их, но не хочу, чтобы пострадал сахиб…

— Что с Патриком?

Сону подробно рассказал о том, что произошло в Серампуре.

— Я проплыл немного вниз по реке, потом выбрался на берег, отыскал старого Гопей Подара. Он отвел меня к рыбаку. Там я и прожил эти дни. Мне захотелось видеть сахиба, я пришел. На рассвете опять уйду…

— Ты останешься здесь, Сону. Никто тебя не тронет. Можешь не беспокоиться ни за меня, ни за себя… Но что случилось с Патриком? Что они с ним сделали? Как помочь ему?..

… Все это время Чанд, по приказанию своего хозяина, жил в бунгало Лебедева, чтобы хоть отчасти восполнить отсутствие Сону. Проснувшись утром, он увидел рядом с собой крепко спящего приятеля. Разумеется, Чанд тотчас же растолкал его и стал бурно выражать свою радость. Сону принял эти проявления дружбы снисходительно, а на настойчивые расспросы о том, где он пропадал, ответил насмешливо, что ездил на родину навестить родственников. Впрочем, ирония пропала зря: Чанд не имел ни малейшего представления о том, как далеко отсюда находится родина Сону и сколько нужно потратить времени, чтобы туда добраться.

Удовлетворив любопытство, Чанд поспешил похвастаться.

— Если хочешь, — сказал он, — мы можем отправиться вечером в сад, где дают очень интересное представление. Ты увидишь фокусников, каких никогда не видел на базарах. Там акробаты, борцы и еще много веселого…

— Вздор ты болтаешь! — махнул рукой Сону. — Туда впускают только белых.

— Если придешь со мной, тебя впустят, — сказал Чанд важно. — Мне обещал сам хозяин, Джекобс-сахиб…

— Кто? — переспросил Сону насторожившись. — Тот инглис, из-за которого тебя потащили в полицию?

— Он самый. — Чанд надулся от гордости, словно индюк. — Теперь он мой друг!

— Как ты к нему попал? — Сону пытливо глядел на приятеля.

Разумеется, Чанд обрадовался случаю похвастать:

— Оказывается, этот добрый инглис — старый друг твоего господина. Он знает также Деффи-сахиба. Когда я ему рассказал про то, как он сражался в Чандернагоре, как прятался у нас…

Бедняга Чанд так и не докончил своего рассказа. Удар, стремительный и разящий, как молния, опрокинул его на землю. Это было лишь начало. Удары сыпались градом. Чанд даже не пытался обороняться. Он только орал не своим голосом.

Наконец экзекуция прекратилась. Чанд всхлипывал и тихо стонал.

— Убирайся! — сказал Сону презрительно. — Доносчикам не место среди честных людей!

— О, Сону! — завопил несчастный. — Зачем ты называешь меня позорной кличкой? Я не доносчик!

— Кто же ты?.. Знаешь ли, что Деффи-сахиба увели в тюрьму? Ты виновен в этом!

Тут Чанд стал вопить еще более неистово. Он катался по полу, царапал свое лицо, и без того достаточно изукрашенное стараниями Сону.

— Замолчи! — приказал Сону. — Ты разбудишь сахиба… Может быть, ты и не хотел причинить зло, но тем не менее причинил. Всему виной твой длинный язык! Разве я не предупреждал тебя?..

— Прости меня, Сону! — взмолился бедняга. — Пусть пошлет мне Шива 53 страшную смерть! Пусть бхуты выпьют мою кровь! Пусть Иама ⁵⁴ ввергнет меня в ад после смерти, если я когда-нибудь поступлю так неосторожно! Он показался мне добрым человеком.

Сону смягчился.

— Хорошо! — сказал он. — Ты получил по заслугам, хотя еще недостаточно… Пока я не прогоню тебя, но если еще раз…

— Никогда это не повторится! — воскликнул Чанд, обнимая ноги приятеля.

В этот момент на веранде, где происходила эта сцена, появился Герасим Степанович.

— Опять драка? — осведомился он, стараясь казаться строгим.

— Нет, сахиб, — ответил Сону, безмятежно улыбаясь. — Акробатические упражнения!

X Новый замысел Герасима Лебедева

Радха полулежала на огромном ковре, разостланном в саду под сенью гигантской пальмы. Вокруг стояли служанки. Старшая из них принесла вазы с фруктами, кувшины с прохладительными напитками.

— Чего еще хочет госпожа? — спросила она.

— Ничего, Дурга! Ступайте все, займитесь, чем хотите. Я побуду одна.

Служанки ушли. Радха, облокотясь о парчовые подушки, наблюдала за крошечными белочками, игравшими на ветвях тамаринда. Потом раскрыла книгу, стала читать вслух, напевно, как всегда читал ее супруг. Это была та же книга, которую она видела в руках Суон-сахиба.

Судьба прекрасной Сакунталы глубоко волновала Радху. «Как горько быть отвергнутой тем, кого любишь больше жизни! — думала Радха. — А все-таки Сакунтала познала такую великую любовь, какая редко выпадает на долю женщины…» На память ей пришли недавние дни, проведенные в усадьбе, рядом с чужеземцем… «Что будет дальше?» — спросила она себя, как спрашивала уже не раз, и тотчас же прогнала прочь эту мучительную мысль.

И вдруг услышала рядом знакомый голос. Она подняла голову: перед ней был он сам, чужестранец Суон.

— Простите, госпожа! — поклонился Лебедев. — Супруг ваш занимается с незнакомым мне юношей. Он просил подождать его в саду. Позвольте мне побыть с вами немного, как это иногда бывало там, в усадьбе… Право, в этом нет ничего дурного! Если же мое присутствие стесняет вас, я тотчас же уйду.

Радха не ответила, но молчание ее, в сущности, означало разрешение остаться.

Лебедев поднял книгу, лежавшую на ковре.

— Как приятно видеть ее! — сказал он радостно.

Перевернув несколько страниц, он стал читать громко, не по индийской манере, а так, как декламировали в те времена французские и русские актеры, играя пьесы Корнеля, Расина или Сумарокова. Эта непривычная манера нравилась Радхе; ей казалось, что знакомые слова приобретают другой, таинственный смысл и что обращены они не к легендарной Сакунтале, а к обыкновенной, живой женщине… к ней — Радхе…

«Не следует слушать этого!» — мелькнула у нее мысль.

Словно повинуясь ее мысленному приказу, Лебедев закрыл книгу.

— О, Сакунтала! — воскликнул он. — Я вижу ее ясно, как живую…

— Какая же она? — спросила Радха тихо.

— Похожа на вас, госпожа, — сказал Лебедев почти шопотом.

Радха опустила голову и тотчас же поднялась:

— Мне нужно идти, сахиб!

Он покорно отступил в сторону, давая ей дорогу, но тут оба они увидели Голукната, который приближался к ним в сопровождении незнакомого молодого человека.

Гость учтиво поклонился. Можно было заметить, что присутствие женщины смущало его. Лебедев с интересом смотрел на стройного, красивого юношу с глубокими проницательными глазами и серьезным, немного грустным лицом.

По приглашению хозяина все уселись на ковре. Радха продолжала стоять в нерешительности.

— Ты хочешь уйти? — обратился к ней муж. — Разве тебе скучно с нами?

— О нет! Если вы позволите…

Она присела несколько поодаль. Гость опустил голову. Герасим Степанович отметил, что он старательно избегал смотреть в ее сторону.

— Мой юный друг, — сказал Голукнат, указывая на гостя, — учился в Патне ⁵⁵, где преобладает мусульманская наука, хотя он индус и принадлежит к касте брахманов.

Лебедев не мог скрыть своего удивления. На каждом шагу ему приходилось наблюдать проявления взаимной неприязни и даже ненависти между индусами и мусульманами.

— Вижу, вы недоумеваете, — заметил Голукнат. — Но в последнее время среди разумных людей обеих религиозных общин проявляется стремление разрушить глухую стену нетерпимости, разделяющую их.

— Как это хорошо! — воскликнул Лебедев. — Разве не из-за этой вражды Индия очутилась под властью Ост-Индской компании?

Гость, который до сих пор почтительно слушал речи старших, теперь позволил себе заговорить:

— У мусульманских народов были выдающиеся мыслители и ученые. Изучая их сочинения на арабском и персидском языках, я пришел к убеждению, что многое в них сходно с воззрениями нашей древней индийской философии. Кроме того, просвещенные люди мусульманского мира, так же как Шри Голукнат Дас и его единомышленники среди бенгальских брахманов, осуждают вредные, жестокие обычаи, которые до сих пор существуют и в исламе и в брахманской религии. Суеверия, фанатизм, самоистязания…

— … женское затворничество, многоженство… — подхватил Лебедев.

Гость замялся. Герасиму Степановичу показалось, что он чем-то смущен.

— Да, да! — поспешно подтвердил юноша. — Конечно!..

Лебедеву все больше нравился новый знакомый, нравилась его скромная, тихая речь, под покровом которой угадывалась пламенная душа.

— Всей душой сочувствую вашим мыслям, — сказал Герасим Степанович. — Только о том и мечтаю, чтобы люди разных религий и языков сблизились между собой. В этом вижу я величайшее благо для человечества.

Он показал юноше книгу, которую все еще держал в руках.

— Знаете ли вы это произведение?

— О да! — ответил тот. — Калидаса — великий поэт, а «Сакунтала» — одно из самых замечательных его творений… Но я еще недостаточно сведущ в санскрите, чтобы судить о…

— Речь идет не о словесных тонкостях, — разъяснил Лебедев. — Несколько лет назад сэр Уилльям Джонс перевел эту драму на английский язык. Перевод его страдает некоторыми недостатками. Однако имеем ли мы право порицать труд Джонса? По-моему, нет!

— Конечно, — поддержал его Голукнат. — Благодаря ему европейцы ознакомились с одним из сокровищ нашей древней литературы. Думаю, что подобные труды должны быть продолжены.

— Так и будет! — сказал Лебедев уверенно. — Но это лишь часть задачи. Есть и другая: индийцам также следует узнать о жизни народов европейских.

— Необходимо! — согласился гость.

— Отсюда и возник тот замысел, которым я хочу поделиться с вами, уважаемый учитель, — обратился Лебедев к Голукнату. — Я задумал сделать несколько переводов с английского и русского языков на бенгали.

— Прекрасная мысль! — одобрил Голукнат. — Что же именно хотите вы перевести?

— Боюсь, что выбор мой вас разочарует… Это не произведения великих поэтов: пока мне это не под силу. Я мечтаю о другом… О театре!

— О театре? — переспросил Голукнат изумленно.

Гость и Радха с любопытством глядели на Герасима Степановича.

— Да, да! — продолжал Лебедев. Он старался не смотреть на собеседников, боясь увидеть на их лицах скептическую улыбку. — Мне хочется создать здесь, в Калькутте, свой театр, как прежде в Мадрасе я создал оркестр… О, это будет необычайный театр! Такого еще не видел никто… — Он говорил все более порывисто и горячо; глаза его сверкали. — Да, да, друзья мои, я все обдумал. Мы будем ставить на сцене пьесы европейских авторов, и здешние артисты будут играть их на бенгальском языке. Мы сразу сделаем два полезных дела: поможем англичанам изучить индийские языки, а индийцам — узнать новое театральное искусство, а заодно и жизнь европейцев, их образ мыслей.

Ну скажите: разве это не благородная цель? Ведь книга недоступна большинству индийцев, лишь немногие из них знают свою собственную письменность. А театр доступен всем!.. Я надеюсь, что мой ученый друг (он взглянул на Голукната)… поможет мне?

Воцарилось молчание. Сказанное Лебедевым произвело настолько ошеломляющее впечатление, что собеседникам нужно было собраться с мыслями.

Наконец Голукнат заговорил:

— Индийский театр не похож на европейский. Вы сами говорили. Как могут наши артисты изображать жизнь, которой не знают?

Лебедев вздохнул:

— В этом и заключается самая большая трудность! Но и ее можно преодолеть.

— Какие же пьесы вы избрали? — спросил Голукнат с улыбкой, как говорят взрослые с детьми, увлеченными игрой воображения.

— Мне хотелось перевести одно из сочинений Шекспира, которого я считаю величайшим из драматических писателей, но потом я отказался от этой мысли. Мне нужно что-нибудь попроще, чтобы не жалко было перекраивать на другой лад. Я нашел нечто подходящее: это пьеса, написанная современным лондонским автором. Его имя — Джодрелл, а название пьесы — «Притворство». Я остановился именно на комедии, потому что наблюдал нравы и вкусы индийской публики и на юге и здесь — в Бенгалии. Драмы, изображающие подвиги и любовные похождения богов и героев, нравятся лишь образованным индийцам, простонародье их мало понимает. Иное дело комедийные пьесы. В них большей частью действуют простые, обыкновенные люди, в них осмеиваются глупость, тщеславие, лицемерие, лихоимство и прочие пороки, которые встречаются и на туманном Севере и в знойных тропиках. Смешные положения, остроумные шутки и проказы, вызывающие веселье среди зрителей Лондона или Петербурга, заставят посмеяться и здешнюю публику. В избранной мной пьесе выведены законники, плуты, простофили. Уверен, что индийские артисты поймут эти образы и сумеют воплотить их.

Он умолк и, переведя дыхание, отер пот со лба.

Голукнат спросил уже серьезно:

— А средства?

— Денег у меня немного, — признался Лебедев, — но пока об этом рано говорить.

Голукнат не принадлежал к разряду деловых людей, но все-таки был несколько более практичным, чем его русский друг.

— Не кажется ли вам, — заметил он, — что о средствах следует позаботиться именно теперь?

— Возможно, — согласился Лебедев. — Кое-какие сбережения у меня найдутся. А затем… придется прибегнуть к займам.

Голукнат после некоторого раздумья сказал:

— Мне еще неясно, может ли осуществиться задуманное вами, но я помогу вам по моим возможностям…

— Не собираюсь возлагать на вас это бремя, — возразил Лебедев. — Мне нужна от вас не денежная помощь. Без ваших советов мне не справиться ни с переводом, ни с постановкой на сцене.

Голукнат был растроган:

— Сделаю все, что могу!

— Меня тревожит другое, — продолжал Герасим Степанович. — Удастся ли найти артистов, которые захотят играть в моем театре?

— Конечно, это не так просто, — согласился Голукнат. — Однако я знаю некоторых артистов, играющих во дворцах знатных раджей и земиндаров. Среди них найдутся очень искусные.

— Чудесно! — обрадовался Герасим Степанович. — Это главное, все прочее не так важно… Только вот что, учитель: мне нужны не только актеры, но и актрисы.

— Как! — изумился Голукнат. — Ведь у нас женские роли исполняются мужчинами.

— Знаю. Но в европейской комедии это будет просто невозможно… Скажите, господа, разве законы Ману или какие-либо другие священные для индусов книги запрещают женщинам появляться на сцене?

— Пожалуй, что нет, — ответил Голукнат. — В древние времена женские роли исполнялись женщинами. Возможно, что новый обычай возник после того, как Индия была завоевана мусульманами, под влиянием ислама.

— Как и вообще женское затворничество, — добавил Лебедев, украдкой взглянув на Радху, которая, затаив дыхание, слушала.

Тут заговорил гость.

— Как бы то ни было, — сказал он, — если мы намерены серьезно взяться за искоренение предрассудков, если хотим обновить нашу жизнь сообразно разуму и совести, то должны отказаться от этого обычая, так же как…

Он не докончил, видимо смутившись своего непрошенного вмешательства в беседу старших. Затем поднялся и стал прощаться.

Поклонившись Лебедеву, он сказал:

— С большим удовольствием слушал я вашу речь, сахиб, и рад, что случай доставил мне знакомство с вами. Если у вас явятся денежные затруднения, обратитесь, пожалуйста, к моему отцу, которого хорошо знает Шри Голукнат Дас.

— Благодарю! — Лебедев крепко пожал его руку.

Голукнат пошел проводить гостя.

Когда они удалились, Лебедев спросил:

— Мне хочется знать, госпожа, что думаете вы о моей затее?

Радха подняла на него заблестевшие глаза:

— О, никогда еще я не слышала ничего более интересного!.. — И поспешно, как бы боясь, что не успеет, проговорила: — У меня есть драгоценности. Вы можете их взять, сахиб…

Герасим Степанович невольно протянул к ней руки. Она отстранилась и быстро пошла прочь.

Голукнат скоро возвратился.

— Кто этот юноша? — поинтересовался Лебедев.

— Сын моего старинного друга. Это одно из самых почтенных и состоятельных брахманских семейств Бенгалии. Отец очень религиозный человек, однако, как видите, отправил сына учиться у мусульман, потому что стремится открыть ему доступ к государственной службе ⁵⁶. Сын и отец долго были в ссоре, теперь наконец произошло примирение… Вы, вероятно, заметили, как он смутился, когда вы заговорили о многоженстве?

— А почему?

— Отец против его воли взял ему двух жен, это и послужило одним из поводов для ссоры. Молодой человек стыдится этого. Теперь он отправляется в Бенарес, чтобы изучать санскрит и древнеиндийскую литературу.

— Как его имя?

— Рам Мохан Рой.

— Человек он необыкновенный… — задумчиво сказал Лебедев. — Ему предстоит большая и славная будущность.

XI Узник

Герасим Степанович возвращался от Голукната взволнованный и окрыленный:

— Как милостива ко мне судьба! Каких друзей она посылает мне!

Тут Лебедев вспомнил о Патрике, и радостное настроение сразу исчезло. Вот уже почти полгода минуло с тех пор, как это случилось, а он до сих пор так и не смог выручить друга из беды. Не удалось даже выяснить, где тот находится. Сону шнырял по всему городу, расспрашивал, пробовал разузнать что-нибудь у всеведущих завсегдатаев калькуттских базаров. Не было такой тайны, о которой не проведали бы они; ни одно происшествие — случись оно даже за сотню косов — не ускользало от их глаз и ушей. Но на этот раз и они ничего не слыхали.

Обращался Сону и к Гопей Подару. Нет, он тоже ничего не знал. Старый рыбак сам был глубоко опечален. Никогда прежде ему не доводилось встречать сахиба, который не только обращался с индийцами как с равными, но и готов был сражаться за их освобождение. Деффи казался старику человеком необыкновенным, похожим на героев и небожителей, подвиги которых воспевались в древних индийских преданиях. И вот теперь он томится в неволе… «Видно, и сам Джон Компани боится Деффи-сахиба, коли так бдительно стережет его!» — рассуждал Гопей.

Однако время шло, а о Патрике попрежнему не было ни слуху ни духу. Герасима Степановича все больше охватывала тревога. Он знал кое-что о прошлом Деффи и понимал, что если это прошлое станет известным здешним властям, то его другу не поздоровится. С бунтовщиками в британских владениях расправлялись круто, а особенно в нынешние времена, когда шла война с революционной Францией. Неужели же Патрик… Он старался отогнать страшную мысль, но она возвращалась к нему снова и снова.

А Патрик Деффи находился здесь же, в Калькутте, совсем близко от тех, кто так тревожился о его судьбе.

После ареста его поместили в отдельную камеру городской тюрьмы. Это была крошечная низенькая каморка, которую обычно использовали в качестве штрафного карцера для провинившихся.

Двое суток он просидел на соломенной подстилке, так как размеры камеры не позволяли ни лежать в нормальном положении, ни стоять выпрямившись. Освещавшаяся лишь матовым маленьким окошком, выходившим во внутренний темный дворик, камера была погружена в полумрак. В ней стояла влажная зловонная духота, по полу ползали отвратительные насекомые. Но все это не слишком удручало Патрика; ему приходилось в минувшие годы бывать и не в таких передрягах.

…Мытарства начались еще в ранней юности. Шестнадцатилетним мальчиком пришлось Патрику скитаться по лесам, скрываясь от английской полиции, охотившейся за участниками ирландского тайного общества. Сколько дней он не ел ничего, кроме кореньев и диких ягод, сколько ненастных ночей провел под открытым небом!.. А потом, в Саймонс-бэе ⁵⁷, в военной тюрьме, куда он угодил после усмирения бунта на корабле, тоже было не сладко… Ему еще повезло тогда: четверых его товарищей вздернули на реи. Да, этот негодяй Джо Филиппс нанес меткий удар, будь он проклят! Двадцать лет прошло с тех пор, а Патрик ощущал такую лютую ненависть к этому предателю, словно все произошло вчера…

Однако теперь положение было не менее серьезным. Если им удастся выяснить все, дело плохо. Кажется, на этот раз виселицы не избежать. Впрочем, пока еще рано об этом думать. Не все потеряно!.. Нужно сохранить присутствие духа и сопротивляться. Сопротивляться до последней минуты!

Но кто и с какой целью сообщил о нем в полицию? Может быть, Сону или Гопей Подар случайно проговорились при ком-то постороннем? Такие вещи случаются с честными, но простодушными и доверчивыми людьми. Но тогда нужно выяснить, что известно полицейским властям.

Во всяком случае, он будет настаивать на той версии, которую сообщил при аресте. Деффи надеялся, что полиция, не имея доказательств, вынуждена будет отпустить его, и он еще успеет присоединиться к защитникам Пондишери…

Бедняга Патрик не мог еще знать, что этот последний оплот французов в Индии, после короткого и безуспешного сопротивления, также сдался английским войскам.

На утро третьего дня двое рослых сипаев привели арестованного в кабинет капитана Ллойда.

— Ваше имя? — спросил тот, сверля его своими холодными глазками.

— Иоганн Хаафнер, — спокойно ответил Деффи.

— Национальность?.. Профессия?.. — продолжал отрывисто допрашивать Ллойд.

— Я уже сообщил вам эти сведения. Теперь позвольте мне спросить: по какому праву вы позволяете себе держать в заточении ни в чем не повинного мирного коммерсанта, иностранного подданного?

— Намерены впредь продолжать в том же духе?

— Безусловно.

— Не удастся! — усмехнулся Ллойд. — Я вас выведу на чистую воду.

— Скорее окунете в помойную яму, — усмехнулся Деффи.

— Молчать! — заревел капитан.

— Не орите! Я не из пугливых.

Капитан встал и прошелся по комнате, нервно потирая руки. Затем снова уселся в кресло.

— Куда вы направлялись на судне, вышедшем из Серампура, и с какой целью?

— В датский порт Транкебар, по торговым делам.

— По каким именно?

— А это вас не касается! — отрезал Деффи. — Роттердамская фирма ван Брандт дала мне поручение, которое я обязался хранить в тайне.

— Хватит разыгрывать комедию!

— Вы спрашиваете, я отвечаю! — пожал плечами Патрик.

— Чем занимались в Чандернагоре?

Патрик ожидал этого вопроса и заранее подготовился к нему. Отрицать поездку в Чандернагор не имело никакого смысла; о ней знали несколько человек, которых могли допросить.

— Чем занимался? Разумеется, тоже коммерческими делами. К сожалению, из этого ничего не вышло. Однако выехать оттуда было невозможно, пока город не был занят вашими войсками.

— Куда отправились из Чандернагора?

Патрик почувствовал ловушку. «Что им известно о моей поездке в имение?» — старался догадаться он. На всякий случай он ответил неопределенно:

— Мне нужно было повидать кое-кого из старых знакомых, живущих по соседству.

— Лебедева? Не так ли?

Что ж, Патрик и это предвидел:

— Вы прекрасно осведомлены. Только не стоит делать вид, будто вы совершили великое открытие. Я вовсе не намерен скрывать своего знакомства с мистером Лебедевым. Впервые я встретил его несколько лет назад на юге, когда путешествовал вдоль Коромандельского берега, а он направлялся со своим оркестром в Майсур. Мистер Лебедев произвел на меня самое лучшее впечатление, и после этого мы время от времени встречались с ним в Мадрасе и Калькутте… Что еще угодно вам знать?

— Мне угодно знать… — медленно начал капитан, не спуская глаз с узника, — мне угодно знать, почему вы так бессовестно лжете… Патрик Деффи?..

«Предательство! — мелькнула тревожная мысль. Патрику пришлось сделать нечеловеческое усилие, чтобы сохранить самообладание. — Нужно затянуть время и постараться выяснить…»

— Ничего не понимаю, — сказал он вслух, — и отказываюсь отвечать на дальнейшие вопросы.

«Да, да, постараться выяснить, что им известно. — Мысли обгоняли одна другую. — Кто же мог?.. Кто?»

— Патрик Деффи! — заговорил Ллойд торжественно. — Еще в юном возрасте вы вступили в преступное ирландское общество, ставившее своей целью поднять восстание, чтобы отторгнуть Ирландию от владений его величества.

Позже, скрывшись от полиции и покинув родину, вы поступили на службу матросом на один из кораблей королевского флота, где вскоре стали одним из зачинщиков бунта.

Отбыв наказание, вы скитались по разным странам Азии, а теперь вступили в злонамеренную связь с врагами рода человеческого — французскими якобинцами, помогая им в борьбе с войсками его величества… Как видите, вся ваша преступная деятельность мне известна. Что можете вы возразить?

Теперь сомнений больше не оставалось. Он знает все, во всяком случае достаточно много.

Странное дело! Обнаружив это, Патрик ощутил непонятное спокойствие. Было даже интересно, что последует за этой декларацией и сможет ли полицейский подтвердить ее доказательствами.

— Я жду ответа, Патрик Деффи! — провозгласил Ллойд все тем же сурово-обличительным тоном.

— Какой смысл опровергать вздор, который вы здесь нагородили? — сказал Патрик. — Попробуйте доказать хоть одно из ваших нелепых обвинений! Ручаюсь, что у вас ничего не выйдет.

— Погодите ручаться! — сказал Ллойд со зловещей усмешкой.

Он встал из-за стола, сделал несколько шагов и отпер боковую дверь в левой стене. На пороге показался коренастый англичанин с угрюмым лицом, обрамленным густыми черными бакенбардами. Патрику показалось, что земля уходит у него из-под ног… Возможно ли! Джо Филиппс!.. Ну да, конечно, он самый! Негодяй из негодяев, предатель среди предателей!.. Значит, опять суждено им встретиться..

— Приблизьтесь, сэр!.. А вы, Патрик Деффи, отвечайте: знаком ли вам этот джентльмен?

Патрик уже окончательно овладел собой. Хладнокровно взглянув на ненавистную физиономию с густыми колючими бакенбардами, он небрежно сказал:

— Нет, капитан. Я вижу его впервые.

Ночью Патрика Деффи перевели в один из казематов калькуттской цитадели — форта Уилльям. Это была уже настоящая камера, снабженная всеми принадлежностями тюремного комфорта: узкой койкой с жиденьким соломенным тюфяком, подобием столика и умывальным тазом. Но зато здесь узник был еще строже и надежнее отделен от вольного мира, чем в прежней каморке.

Стены двойной толщины были непроницаемы для звуков; у массивной, окованной железом двери постоянно расхаживали часовые, наблюдавшие за узником через специальный глазок.

«Бастилия! — подумал узник, осмотревшись. — Одну разрушили, а сколько еще их осталось на земле, больших и малых!..»

Его допрашивали еще дважды: один раз — тот же капитан Ллойд, в другой раз — сам начальник полиции, толстый англичанин в штатской одежде.

Патрик продолжал стойко держаться: он мирный голландский купец, человека с бакенбардами и в глаза не видел, к политике не имеет ни малейшего отношения, а поездка его в Чандернагор носила чисто деловой характер.

— С кем вы имели дела в Чандернагоре? — спросил толстяк.

— К сожалению, ни с кем, — невозмутимо ответил Деффи.

— Интересно! — усмехнулся англичанин.

— А что вас удивляет? В Чандернагор я приехал, чтобы выяснить возможность установления связей между французскими купцами и нашими фирмами. Французы теперь заинтересованы в посредничестве нейтральных коммерсантов и судовладельцев. Однако я сразу понял, что французские колонии в Индии доживают последние дни. Поэтому, даже не приступив к переговорам, при первой возможности уехал.

— Чорт возьми! — проворчал толстяк. — Но с кем-нибудь вы там познакомились?

— Нет, — ответил Деффи явно издевательски. — Меня интересуют только деловые знакомства.

После этого допроса Деффи понял: пока никаких доказательств у них нет. Но это еще не конец! Кто знает, что они предпримут… Этот предатель Джо, конечно, будет особенно усердствовать. Опасаться можно было многого. Деффи ни на миг не сомневался в стойкости Герасима Лебедева и Сону, но все-таки допускал возможность, что кто-нибудь из них может ненароком проговориться. Разве не могли они позабыть его вымышленное имя и невольно назвать настоящее, особенно, если их захватили врасплох?.. Можно было ждать и того, что здешняя полиция постарается добыть какие-нибудь сведения из Мадраса. Впрочем, этого Патрик не очень боялся: кроме Лебедева, он не встречался там почти ни с кем и мало кому был известен. Хуже, если они примутся наводить в голландских факториях справки об Иоганне Хаафнере. Хорошо, если почтенный голландский негоциант уже успел покинуть Индию! А вдруг нет? Тогда, конечно, последует полный провал… «Однако, — утешал себя Деффи, — получить такую информацию — дело довольно длительное. А за это время…»

Тут пришла мысль, которая рано или поздно появляется у всякого узника: мысль о побеге. Он окинул взглядом свое обиталище: гладкие, холодные, непроницаемые стены; крошечное окно под самым потолком, с толстой железной решеткой; окованная железом дверь… Как выйти отсюда? Каким чудом?

Он стал напряженно думать. Ежедневно его выводили на прогулку, продолжавшуюся около часа. Только в насмешку можно было назвать прогулкой это тоскливое хождение взад и вперед по крошечному внутреннему дворику, среди глухих стен, под надзором часового… Патрик тщательно припоминал всю эту процедуру.

У двери раздался характерный шорох. В крохотном круглом отверстии показался глаз…

Камеру попеременно караулили шестеро сипаев. Это были молчаливые и угрюмые люди, с которыми он не обменялся ни одним словом. «И все-таки это люди! — вдруг пришло ему в голову. — Простые обманутые люди, польстившиеся на сытую жизнь».

Полиция передала дело Деффи в Уголовный суд, судье Джону Хайду. Ознакомившись с ним, судья пригласил начальника полиции и сказал:

— Возможно, что все это правда, однако нужны доказательства, а их-то вы не представили.

— Имеются показания мистера…

— Но арестованный их начисто отрицает, — прервал его судья. — К тому же этот Филиппс не внушает мне доверия.

— Есть и другие лица, которые могли бы удостоверить, что заключенный, именующий себя голландским купцом Хаафнером, на самом деле является государственным преступником Патриком Деффи.

— Кто такие?

— Некий Лебедев, русский музыкант…

— Почему же вы его не допросили? — осведомился судья.

— Я не хотел вызывать в полицию этого русского, — объяснил толстяк. — Имеется распоряжение оказывать ему гостеприимство и содействие как представителю союзной державы… — Он помолчал и добавил: — Вот если бы вы, сэр, сочли возможным пригласить его сюда и устроить очную ставку с арестованным, было бы отлично!

— Хорошо, — согласился, поразмыслив, Хайд.

На другой день судейский скороход принес Герасиму Степановичу приглашение посетить Джона Хайда в помещении Верховного суда. «Странно! — подумал Лебедев. — Этот господин, помнится, приглашал меня побывать у него дома. Вряд ли судейская канцелярия подходящее место для научных бесед».

Войдя в кабинет, Герасим Степанович остановился как вкопанный. По другую сторону стола, за которым восседал судья, он увидел… Патрика Деффи! Господи, как он изменился! Поношенный, грязный камзол висел словно на вешалке, глаза ввалились, лицо приобрело мертвенный, землистый оттенок. И тем не менее это был Патрик Деффи…

У Лебедева сжалось сердце от боли и жалости.

Внимательно наблюдавший за ним судья сказал учтиво:

— Доброе утро, мистер Лебедев! Кажется, вы знакомы с этим джентльменом?

Лебедев смутился и взглянул вопросительно на Деффи. Тот приветливо улыбнулся. Ага! Значит, можно признаться в том, что они знакомы… Но …вдруг он отчетливо вспомнил предупреждение Патрика там, в имении…

— Конечно, сэр! — ответил Лебедев. — Господина Хаафнера я имею честь знать уже давно.

— Как поживаете, мистер Лебедев? — поздоровался Деффи. — Рад видеть вас.

— Будьте любезны припомнить, — снова обратился к Лебедеву судья, — где и при каких обстоятельствах вы познакомились?

— Отчего же! — любезно сказал Лебедев. — Это было около восьми лет назад на юге Индии. Я направлялся с моим оркестром в Серингапатам и у майсурской границы, в одном из шултри, повстречал господина Хаафнера.

— Так, — сказал Джон Хайд. — Благодарю вас, мистер Лебедев, и прошу извинить за причиненное вам беспокойство.

— О, это не имеет значения!.. Однако, в свою очередь, я позволю себе спросить: что приключилось? Я виделся с господином Хаафнером недавно, он должен был уехать на юг, а теперь я вижу его здесь, у вас. Признаюсь, меня это несколько тревожит…

Джон Хайд улыбнулся:

— Не стоит беспокоиться, мистер Лебедев! Нужно кое-что выяснить, вот и все… Времена смутные, приходится принимать различные меры предосторожности.

— В таком случае, я просил бы разрешения передать господину Хаафнеру деньги, а также вещи, в которых у него явится нужда.

— Благодарю, друг мой! — вмешался Патрик в разговор. — Мне решительно ничего не нужно, кроме свободы и чистого воздуха. А этого вы, к сожалению, предоставить мне не сможете.

— Обещаю вам, — сказал судья, — что господин Хаафнер будет иметь все необходимое… а также и чистый воздух.

Лебедев ушел. Судья вежливо попрощался с Патриком, пожав ему руку, и пообещал принять все меры к скорейшему окончанию расследования. Конвойные увели арестованного. В кабинете появились начальник полиции и его помощник.

Джон Хайд сообщил им о результатах очной ставки.

— Итак, — сказал он строго, — нет оснований держать его дольше в заключении.

— Однако, сэр, я совершенно уверен в том, что он не тот, за кого себя выдает. А русский с ним в сговоре.

Судья развел руками:

— Доказательства, капитан Ллойд! Где доказательства?.. Я не разрешу преступить закон.

— Доказательства мы представим, — сказал решительно капитан. — Запросим Мадрас и голландские колонии. Если Хаафнер — лицо не вымышленное, его должны знать.

Судья задумался:

— Пусть будет так! Но затягивать дело нельзя. Даю вам срок два месяца. Я сам за этим прослежу.