Инстинкт тролля

ИЛИ ЗАМОЛЧИТ НАВСЕГДА

У всего должен быть свой конец. Желательно счастливый или, по крайней мере, недвусмысленный, особенно если дело касается кого-то другого. Без завершения все истории стареют и скисают. Частенько эпопею лучше всего закончить ударом дубины по черепу героя. И замести его прах под ковер.

Я все верчу в своих толстых каменных пальцах свадебное приглашение, которое мне только что прислал Шелдон. Это наверняка Бризена выбирала розовые тона и размахивающих мечами котят. Каллиграфия настолько изящная, что мне пришлось просить у других помощи в расшифровке. Меня приглашают на церемонию; дресс-код формальный и страшно стесняющий.

— Вы собираетесь туда пойти, шеф?

В последнее время я провожу изрядную часть времени в таверне; настолько изрядную, что они подумывают назвать следующую партию лишайникового пива в мою честь. Я занят невеселыми размышлениями, ссутулясь на валуне, который служит мне табуретом. Причем болтаю с барменом, что уже само по себе знак, пусть даже непонятно — какой.

— Не знаю, — бормочу я, копаясь в чаше с гранатами.

Я планировал отказаться. Слишком много работы в шахте, мои наилучшие пожелания жениху и невесте — словом, обычная чушь. Я даже отложил горсть изумрудов в качестве свадебного подарка. Обвязанных ленточкой, плетеной из гномьих волос. Отослал бы, а сам бы не пошел. Но на обратной стороне объявления Седрик нацарапал:

Стены вокруг нас дрожат от обычного гвалта сменившихся бригад. Производство работает в три смены, а еще одна дополнительная бригада занимается проспекторскими раскопками. Кредебитова идея вызвала настоящий энтузиазм среди гномов, которые видят в этом дополнительную возможность работать подольше и, следовательно, ускользнуть от домашних забот. Пресечь это я уже не мог, зло свершилось. В результате постоянно вскрываются новые жилы, а мои прогнозированные квоты совершенно не соответствуют реальности на местах. Это уж точно не в первый раз, но мне интересно, что скажут об этом человеки наверху.

Тем более что я никак не могу добиться встречи с руководством. О, всегда можно заявиться туда без предупреждения и попытаться повидаться с кем-нибудь, но с тех пор, как я пришел сюда работать, в кабинетах важных шишек завели потайной выход, чтобы избежать подобных ситуаций. Мне приходится ждать, пока меня вызовут, прежде чем я смогу излить начальству душу.

Разговорчики с барменом — вполне разумная альтернатива, если принять во внимание все обстоятельства.

Чувствуя, что совершаю огромную ошибку, я протягиваю ему мятое приглашение и ворчу:

— Ты бы не мог на нем отписать за меня? Ответь им, что я приду.

— В чьем-то сопровождении, шеф?

Я заглатываю оставшиеся гранаты и подталкиваю пустую чашу к нему.

— Видишь ли, какое дело: раньше, чем еще через дюжину кружек, я тебе ответить не сумею.

— Я поставлю «да», — улыбается он, прежде чем подвинуть мне пиво.

Свадьба состоится в замке Парцифаля, в самом сердце Нагорья. Это жутковатое место на вершине скалы, в котором до смешного мало комнат для гостей. На церемонию соберутся приглашенные и масса простых рыцарей, а также понемногу представителей от каждого нечеловеческого вида. Думаю, там найдутся шатры, пещеры для гномов и выпивка для всех и каждого.

У меня не хватит времени вырастить на себе что-нибудь приличное. Я бы мог изваляться в золотой пыли или вставить блестящие камешки в ноздри, пупок и прочие неудобосказуемые места, но у меня такое чувство, что этого будет недостаточно. К тому же некоторые рыцари могут меня узнать. Я сыграл свою роль в событиях, предшествовавших этой свадьбе, но не хотелось бы, чтобы это выплыло наружу.

Определенно настало время принять кой-какие радикальные решения в физическом плане и взглянуть в лицо слишком долго преследовавшим меня демонам. Я превратился в старого сварливого тролля, мои суставы загустели от шахтной пыли. Я трескаюсь там, где всегда был гладким, — надеюсь, мне не нужно никому пояснять подробнее. Мое брюхо, чтобы оно снова смотрелось пристойно, вообще сначала нужно депилировать кислотой.

Не говоря уже о непристойных граффити ниже поясницы.

Я точно знаю, кто мне нужен. Проблема в том, что я не сгораю от нетерпения ни эту «кого» увидеть, ни с ней заговаривать. Поэтому я заказываю еще одну порцию. Потом еще одну, и это дело затягивается.

— С вашего позволения, шеф, — молвит мне бармен, — свадьба через неделю, в трех днях ходьбы отсюда. Это вам оставляет не слишком много времени, чтобы помириться со своей бывшей, разобраться со штучками Кредебита и окончательно решить свои экзистенциальные проблемы.

— Я слишком заболтался, а?

— Просто мы беспокоимся, — улыбается он, вытирая тряпкой гранитную стойку. — У нас ушло несколько поколений, чтобы приспособиться к вам, и мы не горим желанием начинать все сначала с другим шефом, который не будет понимать нас так же хорошо, как вы. Или учиться бегать быстрее. Так что оторвите свою толстую каменную задницу от табурета и отправляйтесь выполнять свое предназначение. Счет оплáтите по возвращении.

— У тебя осталось немного гранатов?

— Я вам приготовил бутерброды на дорогу.

Вокруг меня затихают разговоры. Обычно такая шумная таверна ожидает моего решения. Даже драконы в кузнице, кажется, затаили дыхание и ревут вполглотки.

А может, я пьянее, чем мне казалось.

Через день я выхожу под открытое небо Нагорья, совсем рядом с частной шахтой Кредебита, чьи галереи вибрируют у меня под ногами. Узкая долина до боли знакома. И дождь тоже. Он стучит по моим плечам и черепу, будто небо на что-то хочет намекнуть. Вода обтекает самые крупные из моих выступов черноватыми ручейками, как и в прошлый раз. Даже с закрытыми глазами я найду пещеру, где все это начиналось.

От навалившегося одиночества меня покачивает. Шахта, которую я выбрал для жизни, кишит народом. Копошатся гномы, рычат и шипят драконы. Ударам кирки отвечает грохот в бункерах и скрежет вагонеток. Постоянно найдется чем заняться или что выпить. Вечно нет времени заглянуть внутрь себя и подумать о том, в кого я превратился.

Для тролля размышлять — это чуть ли не самая дурная привычка.

Сталкиваться лицом к лицу с Нагорьем в одиночестве — идиотизм, мне следовало это знать. Но Шелдон занят, у него мальчишник в компании Седрика. Я и сам мог бы предложить забаву-другую, но кто же меня хоть о чем спрашивает. Как обычно.

Я не решаюсь обернуться. Эта грусть неестественна. На задах сознания исступленно бьют в колокола мои тролльские инстинкты. Их звон гуляет эхом в пустотах моей головы, будто обвал в галерее. И точно так же сулит непоправимый ущерб.

Глубоко под моими ногами по-прежнему страдает камень.

Я постукиваю пяткой по гранитной плите, чтобы прочувствовать характер передачи вибраций. Между пальцами ног вылетают фонтанчики радужных брызг. Для пущей уверенности я повторяю операцию два-три раза, то одной ногой, то другой. Может, даже не придется в этом году мыть ноги.

Потом, ссутулив плечи, бреду меж скал долины под струистыми, рокочущими водопадами с повисшей над ними радугой. Некоторые из них я выкопал сам, еще когда мы — я и моя троллесса — думали, что останемся здесь надолго. Я узнаю собственные пометки, рисунки на стенах, изящно выгравированные ударами моих кулаков, руны приветствия тем, кто похож на меня. Потому что если уметь читать знаки, то по тропинкам троллей ходить легко. Мы не оставляем за собой следа из мелких камешков; нам больше по душе ваять осыпи. Камень — наша территория, и мы умеем обращаться с ним так, как он того заслуживает. Люди его игнорируют, гномы нападают на него с киркой и кайлом. А гоблины торгуют им на вес, предварительно отжав из него золото.

Поэтому иногда камень жалуется. И мы единственные, кто его слышит.

Через два часа ходьбы я достиг района, куда люди больше не осмеливаются соваться. Вот уже десять минут, как мне не попадалось ни одного скелета. Дождь сменился большими пушистыми хлопьями, оседающими у меня на пальцах.

Вокруг сверкает белизной узкая долина. Кто-то недавно здесь прибирался. В трещинах стен блестит слюдяная пудра, а в воздухе пахнет свежесмолотым кремнем. Я машинально отряхиваюсь, разглядывая свое отражение в грязной луже с подмерзшей водой. Потом расплескиваю свое изображение, наступая в него. Поздно мне уже меняться; та, которую я найду, примет меня таким, каков я есть.

С тем, что она сделает со мной потом, еще предстоит определиться.

На Нагорье быстро опускается вечер, но я достигаю места назначения до захода солнца. Косые лучи ласкают вершины утесов, свет понемногу сереет. Я вспоминаю ледниковое озеро чуть дальше, его бирюзовая вода переливается в сумерках. Мы с моей троллессой часто купались там, и я выходил раньше нее, чтобы посмотреть, как она выходит из глубины в потоке пены и вихрей, которые делали ее еще прекраснее.

Однако хватит об этом думать.

В мои уши агрессивно вторгаются обрывки звуков в жанре, где трудно не распознать сталкивающиеся скалы. Я не против современной музыки, заметьте. Я иногда заслушиваюсь кирками гномов, даже когда они забавляются тем, что сбивают ритм своим соседям, копая не в лад. Но ничто не сравнится с лавиной, когда ее обрушивают артисты. Молодежь может набраться всей энергии мира, но ей не хватает техники. Здесь они, кажется, бьют по камням так, будто хотят их расколоть. Наверное, это то, что у них зовется индустриальным роком.

Шум все усиливается и усиливается, словно передо мной раскатывают ковровую звуковую дорожку. Долина изгибается вокруг изящно продолбленного участка скалы, и я попадаю в пещеру, которую, думалось мне, никогда больше не увижу.

Первое, что меня поражает, — это светящаяся вывеска. Над входом в неярком свете поблескивают отшлифованные алмазы, вставленные в скалу. Слева вертится вокруг собственной оси двуцветная спиральная трубка, будто хочет забуриться в землю. Я машинально шлепаю по ней, когда прохожу мимо, и она ускоряет свой темп, пока цвета не сливаются в сплошной вихрь, в котором ничего не разобрать. Точь-в-точь то самое, что у меня на душе.

— Мы скоро закрываемся!

Из глубины пещеры выплывает троллесса, которой едва ли несколько веков от роду, с еще не обветренными течением жизни чертами лица, и в руке она держит парикмахерскую бензопилку. Я различаю в полумраке пустующие сиденья и несколько журналов, высеченных на плохоньком граните. Оттуда, где я стою, они смотрятся как шеренга надгробий.

— С чем к нам пришли? — Она разглядывает меня с превосходством своего полутысячелетия, ее маленький нахальный носик еще едва размыт годами. — Шлифовка? Полировка? Можем даже навести вам линию бикини, если пожелаете.

— Линию бикини?

— Потребуется всего лишь ленточная шлифмашинка и чуточка мастерства.

— Мне на свадьбу.

— Понятно. Весь пакет! Учитывая, сколько будет стоить привести вас в презентабельный вид, лучше вам вместо себя отправить кого другого. Нет-нет, я просто шучу. Желаете, чтобы вам назначили прием?

— Мне уже назначено.

— Это не я вас записывала. — Она озорно улыбается. — Я бы запомнила.

— Я сама его вызывала… Письмом.

Когда я слышу этот голос, чьи ласковые раскаты мне так же знакомы, как и нервные верхние нотки ее негодования, у меня внутри все сжимается. На свет у входа вышагивает крупная фигура, руки уперты в бедра, груди выпячены, как два вулкана в шаге от извержения.

— Привет, тролль.

— Привет, троллесса. — Я беспристрастно ее разглядываю, словно стену в шахте, в которой нужно найти слабое место, чтобы воткнуть свою кирку. — Ты не слишком изменилась.

— Не могу сказать того же о тебе. В тебя въелась угольная пыль по самые уши, а глаза… Похоже, ты чересчур долго смотрел в бездну.

— Нет, просто работа. — Я пожимаю плечами. — Я поплотнел.

— Раньше ты бы мне ни за что так не ответил. Хочешь, я тебе здесь все покажу?

— Я здесь раньше жил, помнишь?

Она с гримаской отмахивается от возражения.

— С тех пор здесь кое-что расширили. Сейчас у меня есть партнер. Гном. Он мне оставляет управлять салоном по моему усмотрению, просто снабжает дополнительным пространством.

— И много народу к тебе ходит?

— Ты удивишься.

Она берет меня под руку настолько отработанным жестом, что это настораживает. То, как трется ее гранит о мой, как всегда, электризует. Мне не остается ничего иного, кроме как следовать за ней, шагать в такт с ней между сталагмитами, обработанными резцом под сидения. Некоторые из них увенчаны шлемами из сухого лишайника и имеют смутно угрожающий вид.

— Гном, — говорю я, рассматривая пол пещеры. — Я его знаю?

— Он знает, кто ты такой. Когда я с ним встретилась, он хотел знать о тебе все. Я рассказала ему как можно меньше, но достаточно, чтобы его заинтриговать. Он почти ребенок, борода не такая густая, как на мо… в общем — зато смышленый. Тебе это что-то говорит?

Я киваю. Почему я не удивлен?

— Я сделал ошибку с Кредебитом, — говорю я, высвобождая руку. — Первое правило управленца — никогда не поручать работу тому, кто умнее тебя. Вот почему мне приходится практически все делать самому. Этот коротышка меня обставил. Я всучил ему финансовые отчеты и попросил привести их в приличный вид, а теперь он заваривает уже не знаю что. Хуже всего то, что он наверняка уверен, будто выполняет мои распоряжения. Это одна из тех вещей, с которыми мне придется разбираться, как только закончится свадьба Шелдона. Это…

— Я знаю, — перебивает она. — Я тоже получила приглашение. Я в восторге от кошечек с мечами. Так символично!

— Ты знакома с Шелдоном?

— Ни чуточки, но твой стажер посчитал, что неплохо бы нам приехать вместе, и написал мне вместе с приглашением. Часто ты его колотил, чтобы так воспитать?

— Я-то нет, но вот другие да. А Шелдон…

— Я за тобой поглядывала издали, когда ты играл с мечом. Голосом его подружки кремень можно колоть, ты не находишь?

Понятия не имею, что на это ответить. Девушка подмигивает мне и уходит в дальнюю часть салона. Я вижу достаточно. Они раскопали тесный отнорок, который служил нам зимним погребом, и добавили кучу пустого пространства по обе стороны. Стены, вытесанные под шнур, отличаются той же промышленной шлифовкой, что и огромная горная выработка, простирающаяся под моими ногами. Прирученная, спрессованная порода, потерявшая свою минеральную душу. Я поворачиваю обратно к вечернему свету.

На выходе из пещеры моя троллесса решительным жестом берет меня за руку и заставляет остановиться.

— Там, подальше, есть новые комнаты, недавно вырезаны, — мурлычет она. — Мой партнер мыслит масштабно.

— Могу себе представить.

— И огромная спальня. Не планируешь на какое-то время тут задержаться?

— Свадьба в конце недели.

— И нам нужно там быть. Тебя мы преобразим, да и я, — она кокетливо потягивается в угасающем свете, — чуть освежусь. Не будем терять времени, пожалуй?

— Почему ты велела мне прийти?

— Я тебе не… — Она спохватывается и улыбается. — Я лишь надеялась, что ты придешь.

Позже мы безо всяких церемоний на берегу озера делимся горсткой каратов. В ледяной воде, окруженной сугробами, отражаются звезды. Над поверхностью прямой линией повисла сломанная сосна. Ее ветви, раскачиваемые ветром, скрипят и гонят по воде нестройную рябь. Почти верится, что мы совсем одни, если бы не вибрация от машин, роющих под нашими ногами, если бы не людские огни, сгрудившиеся вдалеке на болоте.

— А что, если мы пропустим свадьбу? — шепчет моя троллесса, комфортно располагаясь в снегу.

Наверх выступают только ее рельефные выпуклости. Я знаю, что она хочет, чтобы я улегся рядом с ней, и мы бы возобновили наш прерванный спор. Это было бы несложно, и я тоже этого хочу. Только в реальной жизни так не работает.

— Слишком многое еще не разрешилось. — Я заставляю себя таращиться на озеро, пока не просохнут глаза. — Мы изменились. Как и мир, наверное.

— Мой салон красоты утроил оборот.

Она завлекательно извивается на своем снежном ложе. Затвердевший от мороза торф хрустит под ее задом, и мне грезятся кое-какие стечения обстоятельств былого и прочие замечательные моменты.

— Тебе не следовало уходить, — говорит она.

— Это верно. И я раздумываю, правильно ли я поступил, вернувшись.

Я со скрипом поднимаюсь на ноги и иду к берегу. Мое огрубевшее тело отражается в воде. Шахта изменила меня. Рубцы, оставленные ударами кирки в мелких неурядицах; сколы от сталактитов, на которые я случайно налетал по дороге из таверны; пыль, забившаяся в расщелины или под ногти; осадочные отложения на бедрах, оставленные железненой водой, не упоминая уже о невидимых трещинах внутри груди. Сколько бы я ни царапал себя стальной мочалкой каждый раз, когда в моих складках заводилась растительность, мой возраст легко прочитать по толщине геологических слоев. И мне уже не хватает пальцев, чтобы пересчитать свои тысячелетия.

Нужно принять ванну.

— Пожалуй, я лягу спать здесь, — говорю я не оборачиваясь. — Увидимся утром в твоем салоне?

— Ты не хочешь, чтобы я потерла тебе спинку? — Ее отражение накладывается поверх моего. — Нас кое-что связывает, сам ведь знаешь. Я баловалась с мечом; и ты тоже. Не скажу, что мы квиты, потому что мы для этого достаточно несхожи. Но мы все еще готовы бегать друг за другом.

— Ты бы хотела поспускать со мной лавины, как в старые времена?

— Я сама толком не знаю, чего хочу. — Ее голос едва заметно дрогнул. — Но я была бы рада, если бы ты вернулся со мной в салон.

Я заночевал в одиночестве в одной из пустующих комнат позади салона — тех, что недавно выкопали. Сон долго не шел. В черепе эхом отдавалась дрожь от шахты, смешиваясь с тихим храпом моей троллессы по ту сторону стены. Я мог бы подняться и присоединиться к ней, только ее комната давно уже не «наша».

Засыпая рядом с властительницей своих мыслей, рыцари втыкают меч, чтобы поделить кровать пополам и насильно принудить себя к целомудрию. Предпочитаю не представлять, на что бы это походило в нашем случае.

Растянувшись на спине, я слушаю, как в долину спускается утро. Салон скоро откроется, и возле входа слышна суета.

— Ты с чем хочешь бутерброды? — кричит мне моя троллесса из коридора. — Изумруд или рубин?

— Ни с чем, я на диете.

— И она начинается как раз сегодня, надо думать? — Она входит в комнату и критически оглядывает меня с головы до ног. — Повернись!

Прежде чем я успеваю запротестовать, она добавляет:

— Я помогу тебе приготовиться к свадьбе. У нас мало времени, поэтому выйдет в лучшем случае черновой набросок. Я думаю скроить тебе костюм из первосортного антрацита, с гагатовыми пуговицами. Черный цвет всегда в моде по такому случаю, и у меня есть платьице в тон. Но вот ниже придется кое-что подрезать. Твои ягодицы, в частности, чуточку слишком своеобразны.

— Раньше они тебе нравились.

— Так далеко мои воспоминания не заходят. Жозетта!

В альков заходит молоденькая троллесса, обтирая руки блескучей гоблинской шкурой. Когда она видит меня, лежащего вполоборота на земле, ее улыбка расплывается шире.

— Ты присмотришь за бутиком, а я займусь этим господином. Объем работ внушительный, так что поможешь мне в паузах между клиентами.

— Мне готовить шлифмашину?

Моя троллесса кивает:

— Нам придется привести его в презентабельный вид. Шлифовка, расчистка, кислотная полировка и дымчато-черное покрытие в два слоя. Уголь высшего качества, а не счистки с прошлых клиентов. Не забудь новые щипцы ему на педикюр. Еще что-нибудь тебе приходит в голову?

— Я сделаю ему карту постоянного клиента, — бормочет девчонка, ускользая.

Я набираюсь терпения, на глазах у меня маска, тело обернуто в раскаленную корундовую пыль, которая должна отполировать мою кожу. Моя троллесса тем временем болтает с Жозеттой. Жужжащие звуки и щекотка говорят мне о том, что они зачищают мои расщелины фрезой. Потом, в качестве завершающего штриха, стальной мочалкой. Броня из шлака, которую выковал на мне рудник, недолго выдерживает такую обработку. Мои недавние обретения разбиваются вдребезги и с грохотом валятся на пол.

— Надо было мне взять побольше мешков для мусора, — жалуется Жозетта. — Как вы думаете, есть хоть под всей этой грязью настоящий гранит?

— Когда я его повстречала, он был прекрасен, как менгир.

— Вы непременно хотите отправляться завтра? Я бы с удовольствием добавила ему резьбы ледорубом. Навести хоть какие-нибудь кубики на прессе, понимаете? Потому что, откровенно говоря…

— Я с этим разберусь. Он — моя забота.

Моя троллесса говорит шепотом, но я понимаю каждое слово. Надо полагать, мне как следует прочистили уши. Или она хотела, чтобы я ее услышал.

— Иди и займись клиентами, — говорит она. — Я с ним закончу.

Комнату постепенно наводняет запах кипящего уксуса. Несмотря на закрывающую глаза маску, я разбираю, что она готовит: свой знаменитый кислотный отвар, настоянный на горных травах для придания изысканного аромата. Это секретный рецепт, которым она никогда не хотела со мной поделиться.

— Я думал, ты его только для своих клиенток варишь, — бормочу я, сопротивляясь желанию сбежать.

Если гномы меня увидят…

— Пока ты прятался в глубинах шахты, мир изменился. Мужчины тоже имеют право демонстрировать свою утонченность. Скажешь мне, если будет слишком горячо!

Она выливает на низ моего живота целый котел обжигающей жидкости, размазывая ее титановой лопаточкой. Я стискиваю зубы, чтобы не зарычать.

— Помнится мне, ты боишься щекотки, — мечтательно говорит она, запуская шлифовальную машинку.

Кислота просачивается сквозь трещины в моей жизни. Все мои компромиссы, мое приспособленческое малодушие растворяются с треском. Из-под них, кристаллизуясь, выплывают на свет воспоминания, к которым не хотелось бы возвращаться. Когда машинка набрасывается на них, шлифуя до блеска, от них исходит зловоние, которым не погордишься.

Копить воспоминания — настоящая проблема для тролля. Наши головы слишком тверды, чтобы что-то удержать. Наша память — это нагромождение внешних слоев, которые обволакивают нас как броня и защищают от новизны. Тролли мостов хранят лучшие моменты своей жизни в аллювиальных отложениях, которые покрывают их с головы до ног. Именно это придает им тот восхитительный зеленоватый цвет, который так нравится девушкам. Мы, горные тролли, предпочитаем локализованные утолщения. Воспоминания о ночах, проведенных мной в таверне, прикрывают мой пупок и придают мне умиротворяющий вид. По крайней мере, мне нравится так думать.

— Я сейчас ликвидирую это пивное брюхо, — заявляет моя троллесса твердым и решительным тоном, сжимая фрезу. — Потом Жозетта подровняет твои лишайники. На большее нет времени — откровенно говоря, ты запустил себя с той поры, как я больше за тобой не присматриваю. Но с черным цветом в нужных местах некоторую иллюзию приличия ты создашь.

— То есть меня никто не узнает?

— И это тоже. Но на тебя все равно мало кто будет смотреть. Кроме меня.

Когда я прохожу через бутик, стыдливо прикрыв бедра сланцевой набедренной повязкой, то чувствую себя вышедшей из прошлой эпохи окаменелостью, которую извлекла из-под земли ветровая эрозия. Жозетта откладывает журнальчик «Троллинг стоунз» на прилавок и хватается за кусторез.

— Как вас постричь, какой желаете фасон? — Она обходит меня кругом, глаза у нее так и сверкают. — Давайте, не скромничайте, патронесса разошлась вовсю!

Я бросаю взгляд на музыкальный журнал. У подножия осыпи собрались четверо юных троллей и совершенно невероятной внешности троллесса, вооруженные ударными, даже отбойными инструментами. Вероятно, это их последний хит.

— Сделайте что-то среднее между ним, — я указываю на самого симпатичного, — вот этим, — на его соседа с глазами, подведенными дымчато-серым, — и мной.

— Все равно в основном это выйдете вы, — веселится она.

Когда я выхожу из пещеры, день уже на исходе, а я едва узнаю сам себя. Слой блестящего черного угля, с отливом из слюдяных крапинок, образует на мне костюм, в котором я выгляжу почти что утонченным. Растительность у меня на черепе подровняли, а на спине больше ни следа от граффити.

— С твоими глазами мы ничего не смогли поделать, — журчит моя троллесса, склонившись над замерзшим бассейном, который служит мне зеркалом.

Она тоже в черном, но с глубоким вырезом. Я пожимаю плечами.

— Ты готова выходить?

— Я думала… — она поправляется. — Я надеялась провести здесь последнюю ночь. Ты уверен, что…

— Свадьба послезавтра. Являться туда до начала необязательно, но я хочу побеседовать со своим стажером до самой церемонии. Потом изловить Кредебита. Мне нужно разобраться, что происходит.

— Так ты избегаешь смотреть на то, что находится у тебя под носом, — вздыхает она. — Надеюсь, ты знаешь, что делаешь?

Бóльшая часть моей душевной брони все еще лежит на полу пещеры, содранная кислотой и фрезою. Несколько клочков липнут к моим бедрам. Я отворачиваюсь от бассейна и смотрю своей троллессе прямо в глаза.

— У меня нет выбора, — говорю я.

Мы оба знаем, что это ложь.

Мы шагаем всю ночь и часть утра, плечо к плечу, и призываем наши воспоминания, чтобы не создавать новых. Нам то и дело случается ступать вразнобой, но всегда удается восстановить ритм. Заснеженный ландшафт вокруг нас сменяется каменистыми болотами, затем торфом. Тропинки превращаются в наезженные колеи, затем в гравийные дороги. Моя троллесса не позволяет себе отставать от меня. Я постепенно привыкаю слышать, о чем она думает, как в былые дни.

Под нашими ногами звенят шахтные галереи. Это не просто гиперактивные гномы, бурящие туннели, здесь замешаны уже теллурические силы. В ритме проходки чувствуется что-то неумолимое. Гул машин теперь смешивается с ударами кирки. Это похоже на музыку, которую Жозетта гоняла в салоне: эффектная, жесткая. Бездушная.

— Как ты думаешь, мы сможем срезать через Злой лес? — говорю я, когда солнце спускается за горизонт. — Мы бы сэкономили время.

Линия опушки протянулась в некотором отдалении от нас, такая же зловещая и неприступная, какой она мне помнилась. Просека, которую я когда-то пробил, давно заросла. От иззубренных пней, поросших ядовитыми грибами, которые светятся в полумраке, струится гнилостный запах.

Моя троллесса качает головой:

— Никак невозможно. С тех пор как ты ушел, там ситуация только обострилась.

— Гигантские пауки? Упыри?

— Еще хуже. Его превратили в природный парк. Не разрешается ничего топтать. Или истреблять.

По нашим барабанным перепонкам бьет заунывное улюлюканье совы, за которым следует предсмертный хрип ее добычи. Я пожимаю плечами:

— Ты знаешь, я ничего не имею против цивилизации, но природе она вредит!

Мы угадываем приближение замка прежде, чем его видим сквозь туманы, поднимающиеся от торфяников. Едва рассвело, а нас уже дважды проверяли группы рыцарей при всем параде, которые потребовали к осмотру наши приглашения и подозрительно кружили вокруг нас, прежде чем неохотно пропустить. После неудачного апгрейда их мечей у них появилась причина иметь зуб на всех троллей вообще — и на меня в частности. К счастью, на их взгляд мы все выглядим одинаково.

Окрестные леса вырубают; звук топоров стоит оглушительный. Едва обтесанные стволы деревьев сложены в пирамиды у наружных укреплений. Мимо нас громыхают телеги, груженые сеном или перехваченными цепью бочками. Мы вынуждены идти по обочине дороги, зарываясь ногами в жирную землю. Через несколько минут пальцы моих ног покрываются черноватой коркой, идеально сочетающейся с моим антрацитовым костюмом. Я добавляю несколько веточек вереска, чтобы изображали шнурки. Теперь я готов к церемонии.

Корсаж моей бывшей, вымокший под непрекращающимся дождем, нескромно ее облепляет. Когда она расправляет плечи, у меня перед глазами встают всевозможные воспоминания.

— Официантам с другого входа, со стороны кухни, — это нас приветствует отвечающий за подъемный мост гоблин.

У нас над головами, на зубчатых крепостных валах, полно фигур, вооруженных копьями и разноцветными букетами. Эффект, надо признать, прямо опереточный. Особенно против света.

— Мы приглашенные, — парирует моя троллесса голосом, которым только бетонные блоки крошить. — Так что опускай свой мост и дай нам пройти, или я в твоем чудненьком замке пробью вторые ворота.

Она не добавляет «И в твоей заднице заодно», но это идет подтекстом. Вздохнув, я машу в сторону крепостных валов приглашением. Даже с расстояния розовый цвет маленьких кошечек достаточно кидается в глаза, чтобы исключить всякую двусмысленность.

— Вы родственники жениха или невесты? — спрашивает начальник стражи.

Мы обмениваемся недоуменными взглядами. Как-то раньше такого вопроса не вставало.

— Мы друзья семьи, — говорю я.

И при этих словах соображаю, что мы забыли запастись подарками.

— Это вы, шеф? — Седрик крутится вокруг меня, любуется моим угольным нарядом, потом фыркает. — В чем это вы извалялись?

Как только приглашение перешло в руки к церемониймейстеру, моя троллесса отправилась в буфет рядом с конюшней. Я предпочел ожидать во внутреннем дворе, увешанном бело-голубыми драпировками. Я наблюдаю за тем, как слуги суетятся вокруг тележек с едой в искусно распланированной сутолоке; поглядываю на стражников, патрулирующих среди гостей и тупо пялящихся на всех, кто не носит доспехов.

Что-то назревает, и это «что-то» — не только свадьба.

— Где Шелдон и Бризена? — взрыкиваю я. — Ты мне можешь объяснить, что происходит?

Он оглядывается через плечо, чтобы убедиться, что в пределах слышимости нет рыцарей.

— Мы ждем уважаемых гостей, — заговорщически шепчет он.

— Ну ладно, я здесь, — говорю я. — И моя подруга тоже.

Он даже не улыбается. Из второго входа, ведущего в донжон, доносится шквал отрывистых приказов, и все солдаты выстраиваются в две шеренги. Пахнет свежеиспеченным хлебом, навозом и экстра-качественной смазкой для доспехов. У сторожки разводного моста оруженосец полирует броню своего господина салфеткой с ароматом вечера после битвы. Одуревшие от запаха вороны кружат над ним и зловеще каркают.

— Это не то, что я бы назвал праздничной атмосферой, — говорю я, похрустывая костяшками пальцев. — Что тут за бардак?

— Позже, шеф. Мне с другими рекрутами нужно организовывать прием гостей. Мне пора, поговорим позже. Познакомьтесь пока со своими будущими соседями по столу.

Я придерживаю его за воротник парадного кителя.

— Насколько мне известно, ты пока еще мой стажер. Так что я тебя реквизирую.

— Я же выволочку получу!

— Замечательно, как ты все схватываешь, — улыбаюсь я. — А теперь рассказывай.

Он опускает глаза долу и передергивается, но за месяцы стажировки научился распознавать момент, когда надо быть паинькой. Собственно, поэтому-то он все еще здесь, среди живых. Одаренный парнишка. В лицо ему я этого ни за что не скажу, но даю себе обещание сделать такую пометку в его итоговом отчете. Уцелел после стажировки в реальных условиях, или что-то в этом роде. На дне шахты это стоит всех дипломов в мире.

— Будет внеочередное заседание совета директоров, — объявляет он, оглянувшись налево-направо. — Все основные акционеры, плюс высшее руководство. Тесть Шелдона — один из них. Собрались поделить мир, как пирог.

— И что, обычное дело, — ворчу я.

— Нет, на этот раз они действительно его делят. И нож им подготовил не кто иной как Кредебит.

Я с сожалением отпускаю его, когда во двор с криком врывается эскадрон стражников. С крепостных валов зазвучали трубы, поднимаются решетки. Я морщусь от скрипа цепей.

— Здесь не хватает громкого смеха и пошлых шуток, ты не находишь? — заявляет моя троллесса из-за моего плеча. — И буфет в основном для людей. Я стянула все гранаты. А единорогов ты видел?

— Я не слышал даже как ты подошла.

— С тем гамом, что они подняли, это неудивительно. Что тебе сказал Седрик?

— Я думал, ты с ним незнакома?

— Он человек, он разговаривает с тобой, и он не жених — судя по тому, как он одет. Нетрудно догадаться. — Она одаривает меня ослепительной улыбкой, протягивая горсть красноватых самоцветов, обвалянных в соли. — Говорят, что в каждой паре должны быть свой мозг и своя фигура мечты. Так что у нас со всем порядок. Но ты не волнуйся, я и для тебя найду роль.

Она старательно облизывает пальцы и фыркает. Мелкий моросящий дождь, не прекращающийся с рассвета, оставил сеточку капель на ее шевелюре из разноцветных лишайников. Жозетта пустила на ее локоны разные экзотические сорта.

— Кредебит скоро будет здесь, — говорю я.

— Как насчет посетить замок, пока ждем? По словам слуг, церемония будет проходить за оградой донжона. Высоких гостей поселят наверху, а покои невесты — на самом верху башни. По-моему, это отец задумал, чтобы подпортить им брачную ночь. Тащить шесть этажей на руках невесту в полной парадной броне — это кому угодно пыл притушит.

— Я бы удивился, если бы они стали дожидаться его дозволения.

— Это нам скажут единороги. Ты идешь? У меня ощущение, что мы здесь лишние.

Она берет меня под руку и увлекает к каменной арке, ведущей в Святая Святых. Когда мы покидаем внутренний двор, вновь слышны трубы. Я даже не вижу, для кого спускают подъемный мост.

Ненавижу зáмки. Они такие грузные, серые, с коридорами из грубо отесанных блоков и с вонью, которая чуть ли не заставляет затосковать по аромату рудничного газа. Бойницы выглядят так, словно их пробивали для баньши; криво стоящий, будто больной зуб, донжон так и дырявит небо. Даже большие розовые орифламмы с вышитыми кошечками не способны придать ему нарядного вида.

— Где гномы? — задаюсь я вопросом, проходя за второй ряд укреплений. — Обычно они повсюду кишат.

Ко мне со злобным видом оборачиваются двое рыцарей, вооруженных алебардами. Я похрустываю плечами, и они решают пойти посмотреть — вдруг они нужны в другом конце двора.

— Я бы хотела посмотреть на невесту, — мечтательно мурлычет моя троллесса.

Брусчатка во дворе усыпана веточками свежесрезанного вереска, которые я походя превращаю в кашу. Напротив ступеней, поднимающихся в донжон, расставлены ряды скамеек. Я прикидываю, что сэр Парцифаль должен обратиться к гостям с вершины ступеней. Это такой людской фокус — забраться на что-нибудь, чтобы притвориться еще величественнее.

— Вот объясни мне, что здесь творится? Я не вижу ни одного знакомого лица; рыцари выглядят так, будто приготовились к осаде; поблизости положено быть Кредебиту, но в округе нет ни одного коротышки, хотя эти маленькие ублюдки вечно толпами шастают.

— Я насчитала две дюжины гоблинов. Многовато для брачного контракта.

— По словам Седрика, люди хотят поделить мир.

— Опять?

— Да, опять. И все пойдет наперекосяк, так или иначе.

Я пожимаю плечами. Что же Седрик рассказывал мне о документах, принесенных из Архива? Что-то о пирамидах…

— Сдается мне, — ворчу я, — скоро уже нам придется кого-нибудь прибить. А пока что — где бы нам найти чего-нибудь выпить?

К тому времени, как иссякает второй буфет, внутренний двор заполняется. Пестрая толпа теснится на скамейках и громко болтает, комментируя наряды вновь прибывающих. Лично меня интересует их оружие. Меня нечасто приглашают на свадьбы, однако я знаю, что в традиционный наряд булава и меч-двуручник не входят.

— Видел этих? — говорит моя троллесса, указывая на группу северян, чьи шипастые шлемы угрожающе сверкают.

Вместо килтов у них медвежьи шкуры. На голых плечах — лоскуты в свежей крови, придерживаемые ремешками.

— Это Берсерки, — шепчу я. — Психованные воины, которые убивают все, что движется вокруг них, и когда им вздумается. Их редко куда-нибудь приглашают.

— Должно быть, это друзья невесты. Можешь представить меня?

Четверо Берсерков наблюдают за нашим появлением, положа руки на топоры, пристегнутые к шипованным поясам. Их предводитель смотрит на меня с раздраженной ухмылкой:

— Мы уже встречались раньше? Может быть, на поле боя?

— Сомневаюсь, ты ведь еще жив. Но не волнуйтесь, моя девушка просто хотела поглядеть на вас вблизи.

— Мы не желаем появляться на свадебных фотографиях, — предупреждает он.

Моя троллесса обходит их кругом, посмеиваясь.

— Какая прелесть, — говорит она, тыкая большим пальцем в окровавленный лоскут, кровь мгновенно сворачивается под давлением. — Это племенной знак, боевая раскраска? Просто любопытно.

— Это антиагрессиновые пластыри. — Северянин пожимает плечами. — Помогают снижать тягу к насилию.

— Все живые существа — братья, — говорит его сосед, блестя глазами из-под густых бровей. — В чудесной гармонии Вселенной каждый из нас должен найти те шаги, которые позволят ему влиться в танец…

— Придется урезать тебе дозировку, Юнг, — бормочет предводитель.

Затем он поворачивается к нам и вздыхает:

— Чего вы конкретно хотите?

— Вы не знаете, что происходит?

— Мы только что приехали. Повсюду патрули. Один из них даже пытался снять с нас пластыри.

— И?

Его молчание красноречиво. Я уже видел берсерков в действии. Они не сражаются; точнее, не совсем сражаются. Сражение — это занятие до какой-то степени цивилизованное, оно включает правила и обязательные нормы. Отрывание конечностей не входит в их число.

— Вы с чьей стороны? — спрашивает моя троллесса.

— С ничьей. Бьем все, что нам подворачивается.

— Нет, я имею в виду — со стороны жениха или невесты?

— Как это вы замечательно говорите, — перебивает Юнг. — Симметрия — это язык благоговейного трепета и…

— Заткнись, Юнг! — предводитель срывает кровавый лоскут с его шеи и пальцами его раздирает. — У тебя точно привыкание к этой штуке.

— Кому ты сказал заткнуться, ублюдок? — Тирада заканчивается диким рычанием, а из уголка губ у берсерка вытекает струйка красноватой слюны.

— Ну, вот так-то лучше, — удовлетворенно объявляет предводитель. — Если и есть что-то более невыносимое, чем насилие, так это поэтический слог.

Он беспечно отмахивается от топора Юнга, который угрожает его шипастому шлему. Железо сшибается с лязгом и искрами.

— Мы никого тут не знаем, — бросает он через плечо, продолжая щекотать Юнга своей кувалдой. — Мы вроде службы безопасности. Платят хорошо, и с полным правом можно разорять буфет.

— И не рассчитывайте, я там прошлась раньше вас, — смеется моя троллесса.

Берсерки смотрят на нее с новым уважением, опуская оружие.

— Так вот кто это был? Ну вы и хлещете, мадам! — объявляет вожак.

— В юности меня прозвали «водопадом».

Через его плечо я примечаю Седрика, выходящего из донжона с пачкой пергаментов под мышкой. Он застывает на верхней ступеньке крыльца и вертит головой, как будто кого-то ищет.

Я машу рукой в его сторону. Едва увидя меня, он тут же разворачивается назад.

— Подожди меня здесь, — говорю я своей троллессе.

Двор наводнен гостями в парадных доспехах, которые тормозят мое движение. По крайней мере, поначалу. Потом сами раздвигаются, предупрежденные стонами тех, кто не посторонился. Но когда я достигаю входа в донжон, его перегораживает тяжелая железная решетка, ощетинившаяся шипами. Табличка «Только для новобрачных» в окружении гирлянд пастельных тонов мало смягчает недоброе впечатление.

Моя спутница присоединяется ко мне с выставленной, как таран, грудью, а я тем временем задираю голову к вершине башни. Угрожающие морды гаргулий украшены цветами, но этого маловато, чтобы сделать их совершенно безобидными.

— Отойдем-ка от стены, — шепчу я подруге.

— Зачем?

— Я чувствую запах расплавленной смолы и кипящего масла. Думаю, у них на валах заготовлен полный котел, и они готовы вылить его на нас, если мы попытаемся прорваться внутрь.

— И?

— Не хочется портить наши костюмы.

— Можно попросить Берсерков прийти нам на помощь. Их лично нанимал Кредебит.

— И я так полагаю, никто из них не знает, где он?

— Я их не спрашивала. Зато раздала им визитки моего салона красоты.

— Я восхищен твоей способностью заводить друзей во всех слоях общества, — ворчу я. — Но вот с практической стороны….

— Не говори глупостей! Если они действительно блокируют тягу к агрессивности, им непременно понадобится маникюр.

Наш спор прерывает двукратный зов труб. Во дворе позади нас раздаются приветственные крики, сопровождающиеся аплодисментами. Те, кто в латных рукавицах, довольствуются тем, что в ритм хлопают себя по груди, иногда барабаня кончиками пальцев, чтобы внести разнообразие в размер. От грохота трескается раствор стен.

Решетка донжона со скрипом поднимается и застревает на полпути.

— Нам не протиснуться, — бурчу я.

— Смотри-ка!

Моя троллесса поддает мне локтем в бок, чуть не превращая одну из антрацитовых пуговиц моего костюма в алмаз. Я, глотая воздух, поворачиваю голову.

Нам навстречу идут единорожки.

Как велит традиция, их двое. Младший — еще жеребенок, с неокрепшим рогом и блестящими от росы копытцами, он едва держится на ногах. Другой повидал свет. Его некогда безупречная шерсть потускнела от ласк множества девственниц, которые заодно натирали его рог — ради тренировки.

Он тоже вздрагивает на каждом шагу. И глаза у него налиты кровью.

Это наводит меня на мысль. Я отстраняюсь, давая им возможность подняться по ступенькам к входу в донжон, и увязываюсь за ними. Уткнувшись рогами в недостаточно поднятую решетку, единороги нервно топают копытами. Я мурлычу:

— Позвольте прийти вам на помощь!

Кончиками пальцев я поднимаю нижнюю планку и заставляю ее задвинуться в свой паз, не обращая внимания на протестующий скрип механизма. Вокруг нас разлетаются осколки шкивов.

— После вас.

Я следую примеру четвероногих, которые инстинктивно подаются вперед. Моя троллесса крепко держит меня за руку, как будто боится, что я брошу ее одну.

— Давайте засвидетельствуем почтение жениху и невесте, — говорю я, вступая в Святая Святых.

Единороги ныряют в грузовой лифт, а мы благоразумно выбираем лестницу, несмотря на ее узость. Я, полусогнувшись, останавливаюсь через пару десятков ступеней на такой маленькой площадке, что моя троллесса вынуждена прижиматься ко мне.

— Там стража, — шепчу я ей на ухо. — Я слышу, как скрипят их доспехи.

— Единороги должны были их отвлечь.

— Лифт не остановился. Я думаю, они выйдут на верхнем этаже, там, где новобрачные.

— Как поступим?

Суета у нас над головами мешает мне ответить. Дежурные рыцари устремляются по лестнице: один отправляется на верхние этажи, другой спускается к нам. Стук его железных каблуков зловеще отдается от ступеньки за ступенькой.

— Ты сам его пристукнешь, или сделать мне? — шепчет моя троллесса.

Ее груди, прижатой к моим лопаткам, не удается полностью отогнать мое беспокойство, тем более что рыцарь вооружен тяжелой булавой, ощетинившейся шипами и крючьями. Его шлем, увенчанный орлом с распростертыми крыльями, скребет о камень и разбрасывает искры.

Заметив нас, рыцарь со скрипом останавливается.

— Скажите, вы не смогли бы меня пропустить? — спрашивает он, поднимая забрало своего шлема. — Я должен пойти и опустить решетку. Похоже, она застряла, и на посту управления включилась тревога.

— Как там наверху дела?

— Они спорят уже несколько часов, но дело пока не сдвинулось с мертвой точки.

— Жених с невестой? Я думал, они давно договорились!

Он изумленно смотрит на меня.

— Нет, собрание акционеров. Свадьба пойдет по плану, как только подпишут контракты.

Моя троллесса спустилась на несколько ступенек, и рыцарь протиснулся между нами — ценой нескольких вмятин на своем нагруднике.

— Вот в чем проблема с этими проклятыми замками, — сетует он, осматривая повреждения. — Их сооружали еще до тех времен, как здоровое питание и грамотное управление гормональным балансом с самого детства стали позволять оруженосцам вырасти до нынешнего роста. В результате практически невозможно пройти друг мимо друга на лестнице, не говоря уже о потайных ходах. Большинство из них никуда не годны, даже если лезть боком. Только представьте: если бы пришлось биться в коридорах, даже мечей было бы не вытащить. — Он протирает свой шлем, залепленный паутиной. — Что вы, кстати, вообще здесь делаете?

— Так, прошвыриваемся…

Он со стальным лязгом пожимает плечами и уходит.

— Думаю, они собираются сделать перерыв через пять минут, — бросает он, не оглядываясь. — Выпечка и горячие напитки. На вашем месте я бы не заставлял их ждать.

Глаза моей троллессы встречаются с моими, и в них я читаю в точности то же самое, что чувствую сам.

— Пора нам присоединиться к дискуссии, — хмыкаю я, собирая пальцы в кулаки.

Лестница выводит ко входу в тронный зал. Двери прикрыты, но не заперты. Или, по крайней мере, недостаточно надежно заперты, чтобы остановить нас. Наше вторжение производит фурор.

— Я все гадал, когда же вы прибудете, — кисло кидает дядя Седрика, восседающий за большим столом заседаний на почетном месте. — У вас вечные нелады с соблюдением расписания. Вы знаете про обучающие этому семинары?

Напротив него хмурится при нашем виде Парцифаль, отец невесты. Его окружает с полдюжины именитых аристократов — из тех, что с собственной геральдикой. Остальную часть стола занимают отгородившиеся стопками бумаг типы в деловых костюмах и очках с тонкой оправой.

Тронное кресло отодвинуто в угол, чтобы освободить место для видеопроектора. Кредебит, оседлав стремянку, водит пальцем вдоль зигзагов линии, упрыгивающей прямо под потолок.

— Как поживаете, шеф? — спрашивает он, увидев меня. — Мне заново начать презентацию?

— Перескажите ему самое существенное, — приказывает Парцифаль. — Простыми словами, без графики. Воспользуемся случаем сделать перерыв.

Типы в костюмах складывают свои документы в портфели из гоблинской кожи, не обращая на нас никакого внимания. Моя троллесса незаметно подталкивает меня:

— Почему они не в доспехах?

— Это наши финансовые аналитики, — говорит Парцифаль. — О них не беспокойтесь, у них достаточно толстая шкура.

Еще несколько мгновений, и зал заседаний остается в нашем распоряжении. Кредебит спускается со своего насеста и поднимает на нас глаза.

— Я сделал то, что вы меня просили, шеф! Мне удалось сделать так, чтобы все остались довольны: и те, кто управляет, и те, кто роет…

— Кроме меня!

— Вас нет в непосредственной цепочке принятия решений. А потом, я вам еще не объяснил.

— Без надобности, у меня есть глаза и я ими вижу, — рычу я. — Ты нашел способ ускорить рытье, и ты чуть не повсюду открыл новые забои. В том числе и в салоне моей подружки.

— Так ведь больше воздуха, правда?

— Единственное, чего я не понимаю, — игнорирую я его вопрос, — это зачем ты это делаешь.

— Вы видели мой новый производственный комплекс? Мой кузен Фанфанир говорил мне, что вы заходили за почтой.

— Да, видел. И что ты производишь?

— Дыры.

Он перезагрузил видеопроектор и разминается, скребя в своем зародыше бороды. Подумать только, я пригрел его прямо из колыбели — ну, почти. Они слишком быстро взрослеют в этом возрасте. Скоро он станет мне по колено, а глаз будет не видать из-под бровей.

— Дыры — это неиссякаемый ресурс, который веками недооценивался и недоэксплуатировался, — воодушевляется он. — Возьмем, к примеру, Шелдона и Бризену. Когда они поженятся, им понадобится жилье, собственная дыра. До свадьбы у каждого из них была своя, типового размера, скажем, 1. Как вы думаете, какой размер понадобится их паре? 1+1?

— Это выходит 2, — говорю я, незаметно проверяя себя на пальцах. Вроде бы так.

— Неправильно. Им понадобится в три раза больше, чем было. Потому что они станут планировать возможное расширение семьи. И еще потому, что они начнут складировать барахло. Этим все занимаются. Они будут приобретать все бóльшие и бóльшие дыры, чтобы туда убирать все, что, по их мнению, им нужно. Дыры, которые мы выроем для них.

— А куда вы денете выкопанную вами породу?

— В другие дыры, которые сбытовая структура сдаст в аренду разрабатывающим подразделениям. Немного спрессовав ее, вы получите выигрыш около 10 %. Лучше, чем то, что предлагает финансовый рынок для большинства деривативов. И преимущество в том, что ресурс неисчерпаем. Вы никогда не достигнете дна дыры. Когда вы добираетесь до дна, это по сути означает, что вы можете начать копать дальше. Каждую дыру окружают возможности ее расширения.

— Это довольно убедительно, — бормочет моя троллесса. В ответ на мое выражение лица она пожимает плечами. — Ты никогда ничего сам не мастерил по пещере. Девушке постоянно нужны новые шкафчики.

Что на это отвечать, я не знаю. Кредебит снова забрался на стремянку. Стоя на верхней ступеньке и шатко балансируя, он смотрит мне прямо в глаза. Кривые графиков его презентации извиваются у него на груди, как змеи.

— Говорю вам, шеф, пустота — это богатство будущего. Я работал с финансовыми гоблинами. По их словам, можно даже продавать дыры до того, как они будут вырыты, и играть на перепадах местных индексов. Это называется финансовая пирамида. Пока есть, где копать, рынок будет расти.

— А твои дружки в шахте, они что думают?

— Я сейчас занимаюсь организацией у них кооператива с адаптивной структурой. Согласно документам, которые я нашел в Архивах, у людей такая модель имеется: она называется коммунизм, и она работает, только если опирается на пустоту.

— Ты все предусмотрел, — удрученно говорю я.

— Вы говорили мне устроить так, чтобы все были довольны, — приосанивается он. — Осталось уладить несколько деталей соглашения акционеров, и тогда я, наконец, получу право пойти и копать наравне с остальными. А обо всем позаботятся люди.

Покидая зал, я чуть не затаптываю дядюшку Седрика. Через бойницы слышно, как настраивается оркестр и стучат кружки о деревянные столы. Наверху Шелдон и Бризена готовятся к свадьбе, беспечно махнув рукой на мир, в котором им придется жить.

— Итак, что скажете? — спрашивает дядя, протискиваясь под моей рукой. — Кредебит прекрасно отработал ваши указания, и, похоже, все довольны его идеей. Думаю даже, вы сможете поставить галочку в графе «результаты превзошли ожидания» на его ежегодном аттестационном собеседовании.

— Он все разрушает!

— Именно это я вам только что сказал. Пришло время смахнуть пыль с наших процедур и по-новому взглянуть на наши методы производства. Будущее не случается, оно прогнозируется.

Он удаляется слишком быстро, чтобы выслушать, что я скажу в ответ. Под моими ногами каменная кладка замка как рупор усиливает страдания вынутой, раздробленной, спрессованной породы. Мои инстинкты вопят о смерти.

— Скажи, что ты тоже это чувствуешь, — говорю я своей троллессе.

— Как думаешь, не сходить ли нам повидать молодую пару?

Ее пальцы выбивают на моем запястье любовный код, который мы когда-то придумали. Я не забыл его расшифровки.

Слишком много ушей. Поговорим не здесь. Поищи Седрика.

Она приостанавливается, чтобы отстучать фразу, которая заставляет трепетать мой самый сокровенный гранит, прежде чем взять меня под руку и повести к лестнице.

— Я не верю в чистое зло, — говорю я, одолевая ступени. — Я редко встречал таких, кто желал бы напакостить. Но я настороженно отношусь к энтузиазму, к желанию улучшить мир. К слепоте доброй воли. Взять людей… Как только они начинают думать, у них в голове будто заводятся черви.

— Размышлять — это не так уж ужасно, если это делать с умом. — Она машинально оглаживает платье на бедрах. — Похоже, решать проблему предстоит нам.

— Но как? Я могу постоять за себя против орды гномов, я могу справиться с любым некромантом, но сейчас мы идем воевать с силами, которые контролируют реальность. Финансы по-прежнему вторгаются повсюду, военные пойдут на кровавую баню, лишь бы похитить богатства, спрятанные в земле, и все вокруг спят и видят, как бы наращивать и наращивать производство, не заботясь о последствиях. Мне от этого хочется все разгромить.

— Вот-вот. Воспользуйся своей яростью!

— У тебя есть идея?

— Нет. А у тебя?

— Я знаю свои ограничения.

Шелдон и Бризена сгорбились над своими планшетами, явно играют в одну из своих непонятных игр. Когда мы входим, они поднимают глаза с виноватым видом, как будто мы их на чем-то поймали. Позади на портновском манекене небрежно расправлено пышное белое платье, рядом — костюм эсквайра с топорщащимися во все стороны лентами. По обе стороны лежат на коленях два единорога, и жуют пучки зелени с характерным запашком. Белки их глаз едва видны.

Так накачанные травкой они, того гляди, и меня объявят девственником…

— У нас конфиденциальный разговор, — кисло замечает Бризена.

Шелдон фыркает, увидев нас, но дружелюбно фыркает.

— Мы разыскивали идеи в сети, — говорит он, очищая содержимое планшетки кончиком пальца.

— Для брачной ночи? — поддразнивает его моя троллесса.

— Нет, мы хотели найти что-то эдакое, чтобы оживить нашу свадьбу. Чтобы она действительно запомнилась. Пока что это скука смертная, не находите?

— Папа отклоняет все мои предложения, — перебивает его Бризена. — И он откладывает церемонию до тех пор, пока не будет подписан контракт. Свадьба состоится не раньше завтрашнего дня, это точно. В любом случае, мое платье еще не готово, оно меня везде обтягивает, и мне уже не нравится цвет.

— Вы пригласили своих друзей? Не скажешь, чтобы среди гостей было полным-полно ваших ровесников.

— Мы организовали гик-парад для народа, кто играет с нами по сети, — гордо объявляет Шелдон. — Никто, конечно, не пришел, потому что мысль выйти из дома их пугает. Но все прислали свои фото, чтобы их вставили в свадебные снимки.

— А что кроме этого?

Ответ заставляет себя ждать. Я взглядываю через бойницы в спальне на окутанный туманом горизонт. Вдали вырисовываются силуэты горных вершин, и меня охватывает меланхолия. Я пережил там столько волнующих моментов, что они стали частью меня. Их скалы — моя плоть, потоки в них — мои слезы, а моя кровь — лава, что их согревает…

Идея, пришедшая мне в голову, настолько гениальна, что не покидает ощущение, будто она принадлежит кому-то другому. Я медленно разворачиваюсь обратно к Шелдону с Бризеной и спрашиваю:

— Как вы смотрите на то, чтобы организовать настоящий фестиваль? Такой, чтобы врезался в память навсегда? Мы можем помочь вам все наладить, это будет наш свадебный подарок.

Моя троллесса бросает на меня заинтригованный взгляд. Поддержи меня с этим, крошка, — умоляю я ее взглядом. Она медленно кивает и улыбается.

— Папа ни за что не разрешит! — возражает Бризена.

— Мы обойдемся без его разрешения. Шелдон, найди мне Седрика и Кредебита. Бризена, собери своих подружек невесты и начинайте думать, как оповестить насчет шоу как можно больше народа. А мы, — я поворачиваюсь к моей троллессе и подмигиваю, — займемся практическими деталями.

Спустившись по лестнице, мы натыкаемся на Парцифаля, погрузившегося в беседу с Седриковым дядей за столом, заставленным кубками. Он тоже корчит гримасу, когда видит меня. Должно быть, это фамильное.

— Я думал, вы вернулись в шахту?

— Я предпочел, чтобы он был под рукой, пока мы не договоримся о контракте, — говорит Седриков дядя. — Раз идея принадлежит его отделу, вполне естественно, что он должен участвовать в ее реализации. Под моим руководством, понятно.

Эти двое явно не очень-то ладят друг с другом. Что меня, с учетом обстоятельств, весьма устраивает.

— Кстати об этом, — говорю я, — мы сейчас организуем нечто вроде полномасштабной репетиции, недалеко от замка. Это позволит нам усовершенствовать наши модели прогнозирования и разобраться с теми небольшими проблемами, которые еще остались.

— Первый раз об этом слышу, — жалуется Парцифаль, хватая кубок, наполненный черной дымящейся жидкостью с горьким запахом. Она похожа на колдовской отвар, только он добавляет в нее сахар.

— Мы не хотели докучать вам подробностями. В любом случае, я поручу Кредебиту регулярно информировать вас о ходе работ.

Я принимаю свое самое убедительное выражение лица, которое придает мне вид совершенно идиотский, не хуже менгира. С боссами это срабатывает всегда. Он отворачивается от меня и с мрачной миной осушает свой кубок.

— Ты мог бы представить меня, — шепчет моя троллесса, подхватывая меня под руку.

— Чем меньше он о тебе будет помнить, тем лучше!

— Что вы задумали, шеф? Я слышал, вы меня ищете?

Из конференц-зала выходит Седрик с большим свитком пергамента под мышкой. У него измученный вид человека, который мечется во все стороны и не знает, куда приткнуться.

— Так, стоять, — рычу я. — Тебе полагалось отчитаться передо мной насчет документов, которые мы принесли из Архивов.

— Меня просили вам заранее об этом не говорить, чтобы не испортить сюрприз. Как бы то ни было, вы ведь в курсе проекта Кредебита, да?

— И что, по-твоему, я о нем думаю?

— Ээээ… ничего? — Он бросает на меня исподлобья обеспокоенный взгляд. — Хотите, чтобы я вам все объяснил с самого начала?

Я хватаю его за плечо и тащу к лестнице.

— Момент напряженный, — говорю я, когда мы уже практически спускаемся до первого этажа. — Не могу сбросить со счетов вариант «тотального уничтожения».

— Тотального, шеф?

— Кроме нас. — Я говорю очень терпеливо. — В данном контексте тотальное означает «тех, которые не наши». И кого-то из союзников. Плюс сопутствующие жертвы. Но никогда — того, кто говорит. Короче говоря, нам придется разнести все, но с осмотрительностью.

— Мне в стажировку это засчитают?

— Я обсужу это с твоим дядей. А пока займись делом. Мне нужны кой-какие припасы. У тебя есть чем записывать?

Когда мы выходим из донжона, эспланада полна танцующих людей. Или дерущихся. Оркестр играет на пределе громкости, но не может заглушить шума и стука ударов. Буфет давно опустошен. Никаких следов Берсерков.

— Не собираешься рассказать мне, что ты затеял? — спрашивает моя троллесса, отпихивая пару рыцарей, которые галантно охаживают друг друга мечами.

— А ты можешь послать сообщение Жозетте?

— Тебе уже захотелось новую прическу?

— Нет. — Я прохожу сквозь внешние укрепления и тащу ее к разводному мосту, который скрипит под нашим весом. — Я хочу, чтобы она связалась со всеми троллями — клиентами твоего салона — и назначила им встречу здесь. Пусть приводят своих приятелей и приятелей своих приятелей. Может обещать им железненой воды сколько влезет и весьма даже ритмичную музыку.

Уже одно то, что мы покинули замок, сбрасывает изрядный груз с моих плеч. Я определенно не создан для светской жизни. Стражники смотрят с крепостных стен, как мы уходим — с облегчением, не уступающим моему собственному.

— Построим сцену здесь, — говорю я, обводя широким жестом болото. — Рядом со складом бревен.

— Легко запоминается, — соглашается она. — А что дальше? Как сборище всех этих троллей что-то изменит?

— У меня есть идея, но я не знаю, насколько она сработает.

Перед срубленными стволами, сложенными в правильные штабеля, группа эльфов, одетых в длинные расшитые балахоны, протестует против жестокой вырубки лесов, потрясая бубнами. Я делаю мысленную пометку рассказать им о своем проекте. Трое равнодушных к ним дровосеков рубят сосну. Мои ноздри наполняются запахом торфа и дождя. У нас над головами собираются темные тучи, в которых сверкают молнии. Если так пойдет и дальше, нам даже не потребуются прожекторы, чтобы освещать сцену.

— В болотной грязи недостатка не будет, — размышляю я. — С другой стороны, не думаю, чтобы музыканты привезли с собой свою акустику. А по части лавин, пожалуй, у нас выходит недобор. Где бы поблизости найти камней хорошего размера?

— Ты помнишь, что сказал рыцарь, который нам встретился на лестнице? Замок все равно не отвечает нормам. Мы могли бы вместо каменоломни использовать его, а потом, когда фестиваль кончится, отстроить заново. — Она, подбоченясь, оглядывает горизонт. — Ты хочешь завлечь народ и поднять дикий шум до небес. Пока что мне нравится.

— Вот так всегда и начинаются революции. Зато потом становится действительно интересно!

Организовать фестиваль ничуть не проще, чем составить новый график проходческих работ. Приходится уговаривать, искать спонсоров, пристукнуть нескольких упрямцев, чтобы не выбивались из общего ряда. Но за ночь шаг за шагом все начало вставать на свои места. Брошен был призыв к сбору, и множество троллей пустились в путь, чтобы присоединиться к нам. Все рыцарские патрули поднялись по тревоге.

На рассвете из тумана начали вырастать мои соплеменники, будто монолиты, окруженные обезьянами-ревунами. Первыми появились горные тролли, их черты выветрены снежными шквалами, их расщелины украшены эдельвейсами, а некоторые вплели их и в свои волосы. Многие захватили с собой камешек-другой, чтобы помузицировать или просто на них посидеть. А вот и тролли-мостовики, измазанные в блестящем мергеле, от которого несет густым запахом реки. Все они толпятся вокруг замка, по обе стороны от штабелей с бревнами. У меня нет времени приветствовать всех, поэтому я перепоручаю управление билетной кассой своей троллессе.

Гномы из шахты, предупрежденные Кредебитом, покинули галереи и пришли посодействовать нам с организацией. Своими топорами они соорудили огромную платформу, за которой мы наваливаем камни, чтобы они послужили резонатором. Все вокруг беспрекословно мне подчиняются, стóит немного повысить голос.

Седрик разграбил все запасы железненой воды в замке и отправил повозки с бочками в горы, чтобы привезти еще. Он заодно нашел пакетики чистейшего металлического порошка для музыкантов. Мотивации ради я назначил его продюсером. Сидя на лошади — с голым торсом, чтобы не пропадали зря редкие солнечные лучи, — он проверяет все стройплощадки и во все сам лезет.

Постепенно все приобретает форму. Однажды правильно организованная неразбериха сама собой превращается в полный бедлам, а бедлам переходит в дикий хаос, и все это самым гармоничным образом. Мой превосходный костюм разлезся в клочья, Жозетта с ее дружками явились и исчеркали меня рунами, символизирующими мир. Что до моей троллессы, то когда ее платье испустило дух, она обвернула свои округлости одной из замковых штор.

— Вы их пересчитывали, шеф?

Седрик с высоты седла своего скакуна обозревает море троллей, захлестывающее сцену. Не отвечая, я пожимаю плечами. Их по-настоящему много — это все, что я могу сказать. Наш вид не из стайных, и мы не собираемся в толпы, если не считать некоторых особенных обстоятельств. Я горячо надеюсь, чтобы нынешние обстоятельства были как раз из тех.

Незнакомая мне группа настраивает в лад свои валуны у подножия горы каменных блоков. Отзвуки разносятся по всему болоту. Эльфы вытащили свои арфы, не волнуясь о том, что их никто не слышит. Среди публики поднимается нетерпеливый ропот. Отдельные человеки пытаются пробраться на периферию. Замок выслал своих шпионов, а окрестные деревни — своих бунтарей-подростков.

— Вы этого видели? — спрашивает Седрик, показывая пальцем на высокую, белую как мел фигуру, увенчанную здоровенной сланцевой шапкой. — У вас что, бывают альбиносы?

— Это известняковый тролль. Они редко встречаются. Обычно умирают молодыми. Из-за погодной эрозии.

— Я от вас столько всякому разному учусь, шеф. И еще, э-э, мой дядя просил передать вам, чтобы вы прекратили разбирать крепостные валы. Если это возможно, разумеется. Вы, конечно, пользуйтесь теми, которые уже рухнули, однако…

— А не то что? — перебиваю я его.

— Он не говорил.

— Объясни ему, что пришло время смахнуть пыль с нашей архитектуры и свежим взглядом окинуть наши принципы обороны. Это должно его заинтересовать.

Я вышагиваю взад-вперед позади сцены, все нутро у меня так и крутит от беспокойства. Я нервничаю еще сильнее, чем Шелдон накануне брачной ночи. Последние новости гласили, что в ходе вечерних переговоров был достигнут значительный прогресс. Теперь соглашение неизбежно. Поскольку свадьба должна была состояться сразу вслед за ним, можно было совместить ее с фестивалем.

Под моими ногами прекратили свою работу землеройные машины. Прилив троллей захлестнул площадку, дракону не хватало искры, чтобы взорваться.

Внезапно акустическая система сотрясается от первого раската музыки.

Звук чистый, холодноватый. Мои горные собратья умеют создавать могучее эхо и без помощи долины. Им даже удалось родить приличное вторичное эхо от подножия сцены для музыкантов. С обломками замка и гранитными блоками, которые нам удалось натаскать из окрестностей, у нас практически получилось подготовиться. Для нас, троллей, искать камни — это как для людей собирать грибы. Разве что камни растут медленнее.

Я притопываю ногами, мне быстренько подражают все, кто слоняется за сценой. Моя троллесса машет мне из первых рядов. Я не знаю, кто играет, за программу отвечает Жозетта. Похоже, зрителям выступление нравится, у барьеров толпятся множество молодых троллей обоих полов. Ритмы простые, но мелодия обвала довольно запоминающаяся. Не совсем лавинная категория, но достаточно, чтобы немножко изменить ландшафт.

По ходу того, как рушатся валы, стражники смешиваются с толпой. Гул сборища и акустическая система доделывают остальное. В окрестных деревнях не осталось жителей. Одни сбежали, другие расставляют киоски с прохладительными напитками или фотографируются на память перед бревном, на котором сидит огромный ворон со взъерошенными перьями.

Я прогнал двух чересчур предприимчивых финансовых консультантов, которые ошивались за кулисами, вооружившись одинаково тухлыми что улыбками, что контрактами. Но они вернутся, это заложено в их натуре. В жизни встречается два типа личностей: те, которые владеют финансовыми инструментами, и те, которые копают. Вот этих вы с лопатой в руках не увидите никогда.

— Я нашла Берсерков, — объявляет моя троллесса, возникая рядом со мной. — Они были у своего дилера. У Юнга весь нос в запекшейся крови, да и остальные не намного лучше.

— Скажи им, что если они поведут себя адекватно, им будут рады.

— Они уже здесь, настраивают свои инструменты. С другой стороны, я тебя предупреждаю: они вот-вот вырвутся, а их репертуар… — Она делает паузу, пожимает плечами. — Сам увидишь.

Пока одна группа играет, следующая на другой половине сцены готовится. Мелкие троллята барабанят по стопкам грифельных досок, отбивая такт. Кое-кто из людей разбил палатки, кто-то собрался у рва, купаются и обливают друг друга. Другие незаметно удаляются в лес — кто парами, кто группами. Идущий из толпы гомон чем-то напоминает мурлыканье дремлющей кошки. Когда первые ряды троллей подхватывают припевы или хлопают в ладоши, по торфу под моими ногами пробегает дрожь. В теллурических вибрациях есть что-то первобытное, но им все же не хватает той силы, которую я хотел бы им придать.

— Шеф! — Ко мне мчится запыхавшийся Седрик, ловко пробираясь между музыкантами. — У нас огромная проблема.

Я поднимаю брови, побуждая его продолжать.

— Это Бризена. Она не хочет выходить замуж. Эльфы рассказали ей о свободной любви, и она купается с ними во рву.

— Надеюсь, она сняла свадебное платье, — говорит моя троллесса. — А что единороги?

Я пожимаю плечами, краем глаза следя за рябью в толпе. Музыка хороша, но все еще меня не завела. Время поджимает…

— Они так нагрузились травкой, что подпишут все сертификаты девственности, какие нам будет угодно, — говорю я. — Скажи Шелдону, что это его последний шанс улизнуть. Если нет, пускай присоединяется к ней с полотенцами и готовится отдраивать. Как следует. Свободная любовь посреди грязи — она такая, от нее потом трудно отмыться.

— У тебя полно недостатков, — говорит моя троллесса, — но романтизма среди них точно нет.

— Так что же нам делать, шеф?

— Ничего не делать. Это свадьба, мы должны расслабляться.

— Мне больше нравится, когда ты возбуждаешься, — чувственно мурлычет моя троллесса, прижимаясь ко мне. — Ладно, знаю-знаю, сейчас, наверное, не время.

— Именно что, — говорю я со вздохом. — Сейчас и полагалось быть времени.

— А, так вот какой у тебя план? Мне бы следовало догадаться!

Седрик изумленно таращится на меня, а потом вдруг обнаруживает, что ему по-дружески прилетает кулаком в железной перчатке.

— Мы готовы к выходу на сцену, — объявляет лидер Берсерков, разминая пальцы.

На его рубахе пузырятся свежеокровавленные лоскуты, а глаза и зубы красным-красны.

— Мир и любовь, — бурчу я.

— Э-э, у меня была веская причина его двинуть, — защищается он.

— Да ну? И какая?

— Стоит тут, понимаешь.

Стена камней за сценой уплотняется. Каждый удар усиливается, пока не начинает вибрировать гранитное основание под торфом. Скалы и тролли вот-вот заставят мир плясать.

— Если у вас в репертуаре есть песня о любви, — говорю я, наклоняясь, чтобы взглянуть ему прямо в глаза, — было бы неплохо начать с нее.

— Для будущих жениха и невесты, — добавляет Седрик, поднимаясь на ноги. — Для Шелдона и Бризены. Отличная идея, шеф!

— Ага, для них. — Я созерцаю море гранита и песчаника, волнующееся у подножия сцены. Горы и реки, лавины и наводнения. Все стихийные силы мира собрались здесь. — И заодно для всех для нас.

Выход Берсерков на сцену сопровождается выжидательной тишиной. Какое-то время уходит на то, чтобы расположиться и сказать несколько слов, затем они поют а капелла душераздирающе трогательную песню о жене Артура и ее зеленых глазах. За Юнгом — высокие ноты, он их ведет с такими фиоритурами, что мне хочется объявить лавинную тревогу. Но мелодия обволакивает мое сознание, затем туда внедряется, и оказывает неоспоримое действие.

Первые ряды смыкаются. Самые дальние тролли понемногу сближаются, пока не начинают тереться друг о друга. Кремень встречается с гранитом и высекает искры. Рука моей троллессы непринужденно проскальзывает в мою.

— Понимаешь, — говорю я, — в те времена я был бы среди зрителей. А сейчас стою на задах сцены и раздумываю обо всем, что может пойти не так.

— Если ты не часть решения, тогда ты часть проблемы!

— И что это должно значить?

— То, что ты пойдешь со мной, и мы найдем тихий уголок.

У троллей половые органы совсем как у людей, ну или почти как у людей, только их не прячут под одеждой. Они свернуты в интимных зонах, прикрытых плитами из камня, которые мы можем отодвигать по своему усмотрению — если, конечно, захотим. Кислотная очистка, которую устроила Жозетта, обнажила мои страсти, и я больше не могу скрывать своего внутреннего смятения. Как бы то ни было, когда ты влюблен, тебе следует отбросить облекающую тебя броню. Некоторые понимают это инстинктивно. Остальные, как правило, остаются в холостяках.

Наши следы в торфе заполняет вода. Я украдкой поглядываю на свою спутницу. На гардине из гранатового бархата, в которую она обернулась, в стратегических точках появились прорехи. Влажная от болотного ила ткань — будто паутина черного кружева, что делает ее бесконечно желанной.

— Почему все так? — шепчет она, когда мы оказываемся достаточно далеко от сцены и музыка становится всего лишь приглушенным грохотом.

Я заключаю ее в объятия, и мы мягко опускаемся на вересковую подстилку. В воздухе разливается аромат давленых веток и цветов.

— Помнишь то огромное сборище на склонах горы Судьбы? — говорю я, зарываясь лицом между ее грудями.

Она кивает и обнимает меня. Там-то мы и встретились, посреди грохота боевых барабанов, от которого ходила ходуном земля. Ритм был просто вулканический. Орки либо плясали, либо дрались между собой, кучка некромантов барыжила заговорами от стеснительности. Острие каменной иглы постреливало лучами злого колдовского света, бегавшими по всей сцене.

— Мы пытались развесить диско-шары, — вспоминает она, — но организаторы нам не разрешили. Сказали, им чуток не хватает интимности. Но причем здесь наш фестиваль?

— Ты припомни… Мы так разошлись, что лава поднялась до верха горных галерей. Нам, кстати, за это сильно пеняли. Кажется, там одна группа, которую не приглашали, ухитрилась просочиться мимо охраны, зайти за маячки безопасности и углубиться в туннели для выхода лавы. Один из них даже в нее провалился. Выживших пришлось эвакуировать по воздуху, чтобы избежать бунта.

— Ты же понимаешь, все уже забыли об этой истории.

— Это не помешало полететь головам, в том числе на самом высоком уровне.

— И ты хотел бы все повторить?

— Мне ничего не пришло в голову, кроме этой идеи. Лава — она как мы: неторопливая, неумолимая, неудержимая…

— И пылкая внутри. — Она хихикает. — Извини, но ты такой сексуальный, когда вот так говоришь.

— Ты правда так думаешь?

Она избавляется от своего импровизированного наряда и закрывает мне рот поцелуем.

Секс у троллей начинается с землетрясения, а продолжается еще более бурно. В финальной стадии разъезжаются тектонические плиты. Вот почему мы так редко им занимаемся. Мир и так полон потрясений.

Однако время от времени мы устраиваем себе такие развлечения.

Толпа начинает заводиться. В действо даже втягивается кое-кто из людей, хотя и из-под прикрытия деревьев. Это не очень эффективно в плане провокации выброса лавы, хотя и довольно шумно. На сцене Берсерки уступают место какой-то перевозбужденной молодежи, которая дробит свои валуны о камни акустической системы. Синхронные движения наших бедер вторят им, и можно подумать, будто их музыка написана специально затем, чтобы задать нам темп.

Земля содрогается, но никто не обращает на это внимания. Нас не отвлекают даже рушащиеся внутренние укрепления замка. Мир суживается до первородного пульса. Горные тролли знают, как открывать расщелины, речные тролли в свойствé с лавой и всем жидким. Нам, ведомым одним и тем же желанием, потребовалось лишь объединиться. Запах раскалившейся породы, идущий снизу наших животов, напоминает аромат вулканов.

Кончиком пальца я ласкаю лицо моей троллессы, знакомое до каждой извилинки рельефа, каждой прожилки камня. Закрыв глаза, она открывается до сердцевины.

Я закрываю в свою очередь глаза, и открываюсь вместе с ней.

Целую вечность спустя я наблюдаю, как дождь смывает последние следы грязи с ее лица. Она улыбается мне, не открывая глаз — она и так знает, что я всматриваюсь в нее.

— Ты это почувствовал? — бормочет она, свернувшись калачиком на сгибе моей руки.

Мой инстинкт мне подсказывает, что заживление недр уже началось. Лава закрыла раны там, где скала пострадала от вырубания и прессовки. Все завершилось, ну, или почти все. Мы долго еще так и остаемся — сплетясь, с удобством зарывшись в торф.

— Нельзя засыпать, — говорю я, снова садясь. — Осталось полным-полно неулаженных дел.

— Мы ведь со своей частью справились, или нет?

— Шелдона и Бризену до сих пор не поженили, и я обещал восстановить замок, так что теперь я обязан идти и выслушивать попреки.

— Научись делегировать обязанности!

Она улыбается при этих словах, а я улыбаюсь в ответ.

— Думаю, когда все это закончится, я возьму долгий отпуск. Если хочешь, приду и пособлю с салоном.

— О нем способна позаботиться и Жозетта. Я тоже думала на какое-то время исчезнуть. Нам с тобой есть что наверстать.

Замок почти целиком рухнул. От внешней стены остались только два обрубка столбов, поддерживающих разводной мост. Торчащий посреди осыпей донжон, будто устремленный в небо палец, словно поддразнивает нас.

Мои соплеменники собираются домой. Тропы, ведущие в горы, забиты; длинные вереницы троллей тянутся до самого горизонта. Их синхронный топот говорит о произошедшем лучше, чем мог бы поведать я сам.

Моя троллесса прижимается ко мне, и у меня такое чувство, словно извержение лавы смелó весь шлак с моей жизни. А перед звуковой системой стоит темнокожий человек с безумными глазами и своим странным инструментом, мяукающим как рысь. Пока команда добровольцев подбирает обломки скал, разбросанные у подножия сцены, он успешно рвет в клочья мою успокоенность пронзительными звуками и взрывными раскатами. Его песня начинается на манер военного гимна и заканчивается под взрывы бомб, как предупреждение. Я думаю о будущем, от которого мы спаслись, и содрогаюсь.

Никто не обращает на него внимания, но пассажи, рождающиеся под его пальцами, будут преследовать меня еще долго.

По ту сторону разводного моста во всех направлениях снуют фигуры людей. Рыцари натянули над завалами навес и пытаются организовать подобие алтаря для жениха и невесты. Над общим гамом взмывает голос Бризены, но я никак не разберу, что именно она говорит. Она надела свадебное платье, но распустила по плечам мокрые волосы. Рядом с ней Шелдон с видом человека, который только что одержал победу, но толком не понимает, в чем состоит выигрыш.

Мы с моей троллессой пересекаем разводной мост. Доски чуть потрескивают под нашим весом, а ржавые цепи натягиваются со зловещим скрипом, но не рвутся. Впечатление, будто я иду по облаку. Наше появление, кажется, никого особо не возмущает. Посреди осыпи на месте крепостных валов с прохладцей патрулирует стража. Из-за пробок, созданных фестивалем, никакой армии вторжения сюда еще долго не добраться.

Седрик машет нам издалека, у него измученный вид. Раньше мне в какой-то момент показалось, будто я вижу, как он направляется в лес в компании эльфа с неоднозначным силуэтом. Мы перешагиваем через рыцаря, прислоненного сидя к скале. В его шлеме все еще раздается музыка, и он в такт кивает головой, в которой царит полная сумятица.

Едва завидя наше приближение, сэр Парцифаль бросается к нам в сопровождении своего мажордома. Он взбирается на валун, чтобы накинуться на меня:

— Когда вы планируете отстроить мой замок?

— Если бы вы воспользовались возможностью и добавили пристройку с правой стороны, — дополняет мажордом, — мы могли бы парковать там наши телеги. И если вы планируете еще один фестиваль, нужно будет позаботиться о звукоизоляции.

— И расширить нашу спальню, — добавляет Бризена.

— Я не уверен, что мы решим жить здесь, — несмело пытается вставить Шелдон. — Это немного…

Пригвожденный испепеляющими взглядами своей будущей жены и тестя, он не заканчивает свою тираду, а лишь лопочет «фестиваль просто супер», прежде чем сбежать в направлении алтаря.

— Мы позаботимся об этом после свадьбы, — говорю я, пожимая плечами. — Если понадобится, я привлеку к этому свою команду гномов. Им все равно нечем будет заняться столетие-другое, пока лава остынет.

— Думаете, вы победили? — раздражается Парцифаль — Ошибаетесь. Мы всегда можем начать снова копать в другом месте. Это несложно!

— А мы всегда можем начать снова трахаться, — парирует моя троллесса. — Это тоже несложно.

— Тут кто-то говорил о романтизме? — шепчу я ей на ухо. — Ты видела, как он покраснел?

— И что? Это не я выхожу замуж.

Парцифаль разворачивается на каблуках и со всем доступным ему достоинством спускается со своего валуна. Бризена, кажется, собиралась что-то сказать, но отец хватает ее за руку и тащит за собой. Приподнимая свой шлейф, чтобы не порвать его о щетинящиеся повсюду каменные осколки, она через плечо бросает на нас взгляд, не поддающийся расшифровке. А после она впервые улыбается, и мне кажется, что на ее лице наконец-то взошло солнце.

В ожидании церемонии мы рыскаем по окрестностям в поисках какого-нибудь еще уцелевшего буфета. Гости выглядят одурелыми, и мне сдается, что за последнюю пару дней никто из них толком не выспался. Когда звучат первые такты свадебного марша, к небесам взлетает общий вздох облегчения. Мы образуем две шеренги, между которыми шествуют жених и невеста, за ними следуют их единороги. Единорожек Бризены едва держится на ногах. То, как он направляет свой рог невесте пониже спины, можно засчитать за развратные приставания.

Священник возвышает свой голос над бренчанием арф.

— Если кто-то против этого брака, пусть скажет сейчас или замолчит навсегда!

Я краем глаза приглядываю за гостями, но никто не шелохнется. Одна за другой единорожки, притопывая копытцами, кивают рогом. Миссия выполнена. Чтобы наступил этот момент, мне пришлось замаскироваться под меченосную скалу — со всеми сопутствующими неудобствами. Я даже не уверен, что все полностью зарубцевалось. Но когда я вижу, как Шелдон наклоняется к Бризене и дарит ей долгий поцелуй, я говорю себе, что поступил как подобало. Рука троллессы, блуждающая по моей заднице, это подтверждает.

— Вы не могли бы еще раз повторить? — вылазит Седрик, размахивая планшетом. — Вы у меня плохо вошли в кадр.

У Парцифаля такой вид, будто его вот-вот хватит кондрашка. Я откашливаюсь, и он прекращает свою протестующую жестикуляцию. На этот раз их поцелуй длится долго, как вечерний закат, и краску на лицах свидетелей вызывает соответствующую.

Ночь рассыпается на отдельные яркие моменты. Я болтал с Фанфаниром, радостно предвкушающим разведку в новых районах, и танцевал со своей троллессой, пока нас вежливо не попросили остановиться, дабы не обрушить донжон. Музыканты собирают свои инструменты, а жених и невеста уже давно ускользнули. Настал тот неопределенный час, когда звезды постепенно гаснут, сменяясь бледными полосами и вопросами без ответов.

Перед самым рассветом дядя Седрика зовет меня присоединиться к нему по ту сторону разводного моста.

— Я ошибался на ваш счет, — говорит он. — У вас имеется инициативный дух и чутье на приоритеты. Нам нужны такие, как вы. Что скажете насчет нового цикла повышения квалификации?

Я не могу удержаться от вздоха, мои ноги утопают в торфе, а глаза устремлены к небу. Теперь от меня никакой пользы. Шахта вполне может работать сама. Благодаря Кредебиту балансы теперь автоматизированы, и рытье вручную постепенно уступит место более агрессивной врубовой технике, которая обескровит породу. Мне нет места в этом распланированном мире, который вертится сам собою на благо тех, кто находится при рычагах управления.

— Скорее, я думаю взять отпуск, — вздыхаю я. — Собственно говоря, я даже подаю в отставку, причем немедленно. Вам придется только подписать за меня бумаги.

— Я так и не узнал, как вас зовут.

— Это не так важно, — отвечаю я. — Сам-то я ведь знаю. И еще: вы обо мне не в последний раз слышите.