Институт благородных убийц

Глава 2. Осознание

— Ва… — очень внятно, а главное — разумно сообщила Лоиса. — Ва. Ва, ва, ва…

Нужно было срочно что-то делать. Я шагнула вперёд, и Лоиса шарахнулась, едва не врезавшись в очередной колючий куст. Пришлось остановиться, примирительно выставив вперёд руки, и самым мягким голосом сообщить:

— Это совсем не то, о чём ты подумала.

Интересно, а о чём она подумала, наблюдая, как беспомощная ранее подруга раздаёт плюхи налево и направо? Наверное, о чём-то правильном, вроде «надо драпать» или «а кто это такая, бездна её заешь?». Нет, про бездну она точно не подумала, а вот в остальном…

— Ва, — очень жалобно сказала Лоиса.

— Это я. Просто… в больнице со мной кое-что сделали, — а что ещё я могла придумать? Память подчистить? Так во-первых, сомневаюсь, что ограничители мне это дадут сделать, во-вторых, для таких фокусов мне и раньше требовались все силы, а получалось далеко не всегда — я ж не Душехват какой и не Кривой ангел, это они специалисты, а в-третьих… Слишком многим память придётся менять. И не факт, что один раз. Точно не справлюсь. Проще наврать с три короба.

— Там, в больнице, меня выхаживали, и чтобы я выжила, им многое пришлось исправить, — я призвала на помощь всё имеющееся вдохновение. — Врачи сделали мне другой характер, укрепили силу воли, даже отпечаток ауры заменили, представляешь?

— Ва… вауры?

Бездна, совсем забыла, что здесь этого не проходят!

— Мой магический фон подвергся значительным изменениям, — вздохнув, начала я заново. — Это наложило отпечаток на личность. Я стала куда смелее, можно сказать, отчаяннее. Врачи сказали, иначе было нельзя.

Сделав голос чуть заунывней для пущей зловещести, я значительным тоном заявила, воздев вверх указательный палец:

— Смерть прошла рядом со мной. Она глядела мне в глаза, тянула ко мне костлявые руки, её смрадное дыхание прошлось по моей щеке…

Лоиса побледнела, её дыхание стало частым, сердце усиленно забилось. То что надо. В таком состоянии, когда вместо мозга включаются чистые эмоции, человек способен заглотить ту ещё чушь. А чуши настолько грандиозной я, надо признать, не несла с тех пор, как… да вообще никогда не несла! Изменение ауры, ну да. Ха-ха три раза. Само собой, понемногу туда-сюда она вообще в течение дня колеблется, а хорошие и дурные поступки так и вовсе окрашивают её в различные оттенки, но изменить отпечаток? Это я, конечно, ляпнула. Нет, разок у меня отпечаток ауры изменился, не спорю — когда я переродилась из человека в демона. Магический фон тогда тоже, к слову, сильно качнуло…

Ну да ладно, теперь остаётся лишь продолжать. Главное — завывать покачественней и держаться поуверенней, а дальше само пойдёт. Если дойдёт до кого-нибудь по-настоящему образованного, скажу, что безграмотные девицы распространяли сплетни и всё, как водится, переврали.

— Врачи настаивали, чтобы я сражалась со смертью, — трагическое выражение моей физиономии зеркально отразилось на лице Лоисы, — но я не могла. У меня просто не было сил! Я так устала, так измучилась, так…

Лоиса всхлипнула одновременно со мной. Что ж, дальше надо выводить историю на оптимистический финал.

— И вот они дали мне шанс — небольшой, но всё же шанс! Они магически изменили мой характер. И я победила смерть! Вот я, перед тобой. Живая… — я драматически вздохнула, — но изменившаяся. Теперь ты знаешь. Прошу, не говори никому!

— Конечно, дорогая моя, конечно, — голос Лоисы дрожал от переполнявших её чувств, в глазах стояли слёзы. Отлично, теперь ещё до заката история о моём чудесном преображении станет известна всем, кто не успел вовремя убежать.

Остаётся лишь надеяться, что девицы, жаждущие отомстить обидчицам, не станут массово падать с лестниц и ломать шеи в надежде попасть в госпиталь и обрести там смелость. Если это случится — меня ж экье некромант живьём съест! И скажет, что так и было.

Я на всякий случай грустно улыбнулась и слабо пожала подруге руку. Лоиса прерывисто вздохнула — и мы отправились на обед, в огромную столовую, занимавшую целое здание. Кормили здесь, надо признать, преотвратно: суп с рыбой, жидкая каша из какого-то пшена, тонюсенький кусок хлеба с маслом… Я мрачно навалила это всё на поднос, отметив краем глаза, что розочки подходят к буфету, стоящему в углу зала. Там еду продавали, а безденежным девицам, вроде меня, приходилось довольствоваться казёнными харчами.

Лоиса поспешила к бесконечно длинному столу, застеленному светло-коричневыми скатертями. Я последовала за ней. За этим столом уместился весь факультет фиалок; розы сидели за массивными квадратными столами, рассчитанными человек на шестнадцать. Как же всё-таки забавно наблюдать за людьми, когда они стремятся выстроить иерархическую лестницу! Возле квадратных столов вились фиалки, и время от времени то одной, то другой царственно разрешалось сбегать в буфет за булочкой или к общему раздаточному столу за чаем. Наиболее отличившиеся обожалки удостаивались чести немного посидеть с той, кому прислуживали. При этом поесть им удавалось редко: объекты их обожания отличались на редкость стервозным характером и гоняли бесплатных служанок почём зря.

— На что они надеются? — я и не заметила, как пробормотала это вслух. Лоиса проследила за моим взглядом и недоумённо пожала плечами:

— На протекцию, само собой. Да только вряд ли выйдет: этих дурочек их покровительницы забудут ровно к тому моменту, как за порог университета шагнут.

— Если не раньше, — рассеянно согласилась я, пропустив мимо ушей откровенное злорадство, прозвучавшее в голосе подруги. В конце концов, она была абсолютно права и в оценке ситуации, и в своём к этому отношении. Если всё равно выбиться не удастся — зачем зря бить плавниками? Останется у глупышек в итоге лишь память о чужом величии да альбом, где небрежным почерком выведена какая-нибудь глупость вроде «люблю сердечно, помнить буду вечно». А написавшая эти строки со временем (если не сразу же) перестанет отвечать на письма провинциальной барышни, вышедшей замуж за средней руки чиновника — или за кого там здешние барышни выходят? И вовсе я не пессимистка. Я реалистка: для продолжения детской дружбы нужна взаимная заинтересованность, причём ключевое слово здесь именно «взаимная», а не когда одна на брюхе ползает, а вторая кидает этому брюху подачки.

И к слову, о письмах и дурацких фразочках: мне совершенно точно необходим альбом! А то других любят бесконечно, злословить будут вечно, а меня нет! Непорядок. Пускай и мне всякую ерунду пишут, раз уж я здесь завелась. Душехвату, небось, пишут, чем я хуже?

Мысль о Душехвате резко испортила настроение. Эти ребята обычно умеют незаметно влиться в компанию, а затем втереться в доверие. Я не умею: не той крови, не того племени. Демоны отличаются куда сильнее людей. От того, какая кровь течёт по твоим жилам, в какой части бездны ты обитаешь, зависят почти все твои способности и навыки. Даже у тех, кому не повезло родиться людьми, дальнейшее развитие сильно завязано на то, в какой именно уголок бездны ты угодил перед реинкарнацией.

Быть грязью не хорошо и не плохо. Я просто есть — вот такая. Хотелось бы ещё знать, что за качества заставили некроманта поверить, будто обычная lutum победит Душехвата. Ведь на что-то же он надеялся, умник этот! Не ради красивых глаз меня воскрешал.

Anima prehenderat, Ловец душ, в просторечии именуемый Душехватом… В иерархии бездны эти демоны пали куда глубже меня. Да, не настолько глубже, чтобы каждому из них полагалось собственное имя, именами в бездне вообще не разбрасываются, но… некоторые из них, как я знала, его всё-таки получили. Из таких как я подобной чести не удостоился никто.

И как я, спрашивается, его обнаружу? Не говоря уже о победе.

Предаваясь этим мрачным мыслям, я закончила обедать и побрела обратно в учебный корпус, на сей раз — на урок рукоделия. Из урока я вынесла лишь одно: рукоделие мне ненавистно. По крайней мере, кройка и шитьё. А учительница терпеть не может таких горе-рукодельниц, как я. И это глубоко взаимно.

На ужин была чуть подчерствевшая, но всё-таки вкусная булка и чуть тёплый чай. Потом мы за тем же столом сделали домашнее задание и отправились спать. Я забралась в холодную кровать, легла на спину, скрестила руки на груди и сосредоточилась.

«Давай, выбирайся. Где ты?»

Сначала ответа не было, затем из глубин подсознания робко поднялся… ещё кто-то. Слабенький, маленький — задавить такой разум я могла, не особо напрягаясь. Оставалось выяснить, хочу ли я его уничтожать.

«Нет, не надо! Пожалуйста, не надо!»

И чего так пугаться, спрашивается. Всего лишь мимолётно поразмышляла об открывающихся возможностях…

«Зависит от тебя, — сообщила я сознанию-подселенцу… или всё-таки душе-подселенцу? — Ты кто такой?»

«Такая. Я… Талина».

Как интересно… Да, точно душа, точнее, её остатки. Но разве я не должна была её в процессе воскрешения поглотить?

«Я не знаю. Я… я боюсь тебя. Пожалуйста, не обижай меня, я буду очень тихой, пожалуйста!»

Да уж, не повезло девочке. И при жизни травил каждый, кому не лень — а не лень было чересчур многим! — и после смерти покоя нет: душу в горние эмпиреи некромант не отпустил, а тело заграбастала наглая захватчица. Даже в окно не выйдешь, потому как в тенетах сознания нет окна. Бедная эрья Талина.

«Не обижай меня», — тихо и безнадёжно повторил голосок в моей голове.

«Никогда не проси, если уверена, что не получишь желаемого. Это бессмысленно, только зря раздражает того, кто держит тебя за глотку. Или раззадоривает, что ещё хуже. И успокойся, не обижу. Но ты должна мне помочь».

«И… извини, пожалуйста, извини!»

Я скривилась и повторила — очень внятно и очень отчётливо:

«Успокойся. Не обижу. Скажи лучше: ты помнишь, кто пытался захватить твою душу?»

Молчание на полминуты, потом неуверенное:

«Ты?»

Ясно. Демона Талина почувствовала, но определить, откуда исходит опасность, не сумела. Значит, хорошо прячется: на таком уровне близости жертва уже, как правило, точно знает, кто её жрёт, просто не может ни сопротивляться, ни обратиться за помощью.

Если хорошо прячется, стало быть, старый. Опытный.

Во имя всех бездонных провалов, как я сумею победить старого и опытного Душехвата? Как вообще эти горе-волшебнички представляли себе подобную охоту?

Стоп. Я думаю не о том. О победе над Душехватом пока думать рано, вопрос заключается в том, как его в этой богадельне в принципе отыскать.

Но экье некромант, конечно, тот ещё жук! Могильный, ага. Интересно, это он схалтурил, нарочно оставил мне в подарок остатки чужой души или просто всё само так вышло? Уж мне ли не знать, какие фокусы порой откалывают души, не отпущенные вовремя в эмпиреи или в бездну…

И мне-то что теперь делать? Ну ладно, обижать Талину без нужды я не стану, ей и без меня несладко пришлось.

«Спасибо».

«Не за что. Но ты будешь мне помогать. Сама, по доброй воле».

Ещё одна пауза, на сей раз покороче.

«Хорошо, — в голоске звучит несвойственная ему решимость. — Что я должна делать?»

Замечательный вопрос, ещё бы знать на него столь же замечательный ответ.

«Для начала — рассказывать о тех, кого я увижу. Сэкономишь мне время, чтоб я не перерывала нам всю память. Затем… если вдруг почувствуешь что-то, похожее на то, что ощущала перед смертью — дашь мне знать. Немедленно».

«О, это я могу!» — честно говоря, я не поняла радости Талины. Её обязали рассказывать захватчице её тела обо всём и обо всех. За это её всего-навсего не тронут. Как по мне — сделка нечестная. Вывод? Я по-прежнему ничего не понимаю в людях. Утешает, что тут сказать.

Ну и… наверное, нужно предупредить девочку ещё об одном аспекте нашей с ней общей проблемы.

«Ты только не нервничай, ладно? А то у нас голова заболит. В общем, то, что ты жива… что мы живы… это временно. Недели на две, в лучшем случае, месяц. Затем… в общем, ты растворишься, исчезнешь. Сможешь уйти в свои эмпиреи, там тебе самое место. Светлые проводники уже заждались, наверное».

Подумав, я добавила:

«В этом ты мне точно можешь поверить: в бездну ты не попадёшь. Уж я-то знаю».

Неоспоримый факт: я знаю. Талина до того милая и хорошая девочка, настрадавшаяся по жизни, что от пары её реплик у меня голова болит. Наша с ней, между прочим, общая голова. Ей от меня тоже наверняка не полное лукошко восторга прилетает.

Так что если за эту пару недель я не успею её развратить — а я не успею, с чего бы мне? — то лететь Талине даар Кринстон в эмпиреи без задержек и пересадок. Ей там наверняка заготовлена какая-нибудь райская долина с деревенской пасторалью, овечками и хорошеньким пастушком. Ладно, хорошенького пастушка я дорисовала для полноты картины, но остальное-то правда! Насколько я знаю. А я не слишком много знаю о горних эмпиреях.

Кажется, Талина в моей голове захихикала. Ну и что тут смешного?

«А ты куда направишься?»

Ещё один хороший вопрос.

Как рассказать хорошей человеческой девочке о цикле жизни грязи обыкновенной? Когда овладеваешь человеком — и постепенно словно бы проявляешься в этой жизни, становясь им, напитываясь его мыслями, эмоциями, желаниями. Последнее наиболее важно: у демона нет желаний, есть лишь постоянный голод, который не дано утолить. А желания людей такие разнообразные, такие… иногда удивительно милые. К исходу второй недели счастье достигает пика. Потом же ты выцветаешь, и чужая душа покидает выбранное тобой тело, забирая с собой человеческие страсти. Всё стирается, становится серым и никчемным, ты вновь превращаешься в то, кем была до этого. В грязь, сквозь разводы которой проступает демонический голод. И ты ищешь новое тело, новую душу…

Похоже, Талина на какое-то время ощутила мои эмоции. Или воспоминания прочла: для меня ситуация с незахваченной и непоглощённой душой тоже была в новинку, так что скрыть от соседки боль и голод я не сумела. Не то чтобы не старалась, но… а как скроешь-то, если одно тело на двоих? Несчастная девочка молчала минут пять — я уж думала, что она постарается замять тему и поговорить о чём-нибудь менее болезненном, когда меня ошарашили заявлением:

«Бедная ты, бедная!»

И не успела я опомниться, как Талина сообщила, что будет молиться за меня Всеблагой Праматери. Вот только молитвы в нашей общей голове мне для полного счастья и не хватало!

«Ой. Извини-извини-извини. Ты… на меня не сердишься?»

«Извиняю. Не сержусь. Давай спать уже».

А что ещё я могла ей сказать? Совершенно не хотелось отпущенные мне часы и дни проводить в драках за собственное сознание. Кроме того…

Вот это желание отомстить за Талину, уничтожить тут всё и выжечь дотла — чьё оно? Она точно ничего подобного не желала — разве что в самых тёмных и запущенных уголках души, куда не заглядывала, пожалуй, с самого своего рождения и до смерти. А значит, оно… моё? И ярость тоже моя? Вот всё то, что я чувствовала за сегодня, включая отвращение к рукоделию — чьи они, бездна всё заешь?

Над этим определённо стоило поразмыслить на досуге, но сейчас я слишком устала — или по крайней мере устало моё нынешнее тело.

Так что пришлось дать ему отдых. Сон был беспокойным, но к этому я давно привыкла. Когда демон вселяется в человека, тому не спится. Такая вот маленькая неприятность.

Утро началось со звона гонга — ужасно громкого и ужасно мерзкого. Меня подбросило на кровати. Рядом со стонами и смачными зевками просыпались остальные обитательницы спальни. От чудовищных звуков ломило зубы. И как люди могут привыкнуть к чему-то подобному?

Девицы поднимались, явно ещё не готовые к дневным трудам, с полузакрытыми глазами заправляли постели, натягивали дневные нижние рубахи и платья, а затем длинной вереницей шли к зеркалу и оттуда — к выходу из спальни. Мне оставалось лишь последовать их примеру, благо моё место явно находилось в конце очереди. Можно было просто повторять действия за другими.

Проклятый гонг всё не унимался. Интересно, в него колотит глухой? И когда ему надоест?

«Когда Око Пращура взойдёт достаточно высоко над горизонтом. Ну… минут через двадцать».

Понятно. Когда у глухого, но старательного идиота руки устанут.

«А куда мы сейчас идём?» — нет, вполне возможно, что экье некромант сознательно оставил в теле частичку души Талины. Куда удобней советоваться с человеком, вызубрившим здешний распорядок наизусть, чем метаться, словно заполошная курица, и набивать шишки самостоятельно. Ну не с Лоисой же мне сейчас советоваться — мол, дорогая, я тут случайно подзабыла, что люди с утра делают, не можешь подсказать?

Но если так — то некроманту следовало бы сообщить о таком подарочке заранее.

Талина секунду помедлила с ответом — видимо, удивлялась моей абсолютной неосведомлённости.

«Умываться и на молитву».

Так. Замечательно. На молитву, значит…

В этом мире крайне распространено заблуждение, что демон не в состоянии зайти в храм — вообще ни в какой, вообще никогда. Результат для людей, ищущих в храмах спасения от тварей из бездны, иногда бывает… удивительный. И плачевный.

Общий принцип я бы описала как «смотря какой демон, смотря какой храм». Иначе говоря, всё сильно зависит от пастыря и паствы. Да, есть намоленные, святые места, и там нечисть действительно не сумеет разгуляться. Однако большинство храмов — это обычные дома, просто в них молятся, и далеко не всегда и не все прихожане подходят к молитве с потребной истовостью. Демоны же смотрят обычно не на святые амулеты, но в душу тому, кто амулеты держит. Святой сумеет задержать нас безо всяких реликвий; грешник должен быть хорошим волшебником; закоренелый грешник — превосходным волшебником. И, как водится, между святостью и грехом, между эмпиреями и бездной существует бесконечное множество промежуточных точек.

Сумею ли я зайти в храм при Институте благородных девиц? Хм-м… Опыт моих предыдущих жизней подсказывает, что если регулярно сгонять на молитву всех без исключения, то среди них обязательно заведётся несколько паршивых овец. Молитва — дело глубоко личное, она между человеком и божеством. Превращать её в ритуал могут лишь праведники и святые. Замечала ли я в Институте благородных девиц праведниц? Ха-ха. А вот грешниц — сколько угодно.

Что не означает, будто грешницы не способны истово каяться. Искреннее раскаянье ударит по мне лишь чуть слабее, чем святость.

Я сердито фыркнула. Чего гадать — вот сейчас умоюсь и разберёмся. Брр, ну и гадость эта ваша ледяная вода! Кто вообще придумал, что надо умываться, дрожа от холода?

«Девица должна быть скромной и воспитываться в умеренности», — неуверенно сообщила мне Талина. Угу, похоже, здешние служанки оправдывают этим свою абсолютную и неумеренную лень.

«Здесь вообще нет служанок. Только уборщицы и поварихи».

Час от часу не легче. Стало быть, здешняя администрация мало того что украла горячую воду, так ещё и уморила голодом — или холодом — всех служанок. Остались только воспитанницы, но они тоже скоро умрут.

«Не надо так говорить!»

Нет, я понимала, что ворчу попусту и что даже если в администрации сидит записное ворьё, то сверху их контролируют и время от времени лупят по рукам. Столичный Королевский университет, не сельская школа какая-нибудь. Но вода от этого теплей не становилась. Принято у них так, ну надо же! Скромность, понимаешь, умеренность! Да от такой воды даже самой распорядочной девушке вспомнятся все-все слова, которые говорил деревенский староста, когда ему в темноте полено на ногу упало! И вот после этого, значит, умывания их всех тащат на молитву? Да я не просто в этом храме выдержу, мне в нём спокойно и вольготно будет, как в самой бездне!

Я едва-едва успела привести себя в порядок: воспитанниц, чья очередь к зеркалу была последней, классная дама подгоняла просто нещадно, шипя и грозясь всякими карами, от лишения завтрака до надевания фартука из дерюги. М-да, интересное здесь представление о наказаниях… Но Талина искренне боялась всего перечисленного, так что и мне пришлось сделать испуганное лицо и поторопиться. Одно хорошо — от холодной воды я проснулась окончательно, и когда Лоиса робко тронула меня за руку, была вполне готова к разговору.

— Послушай… — подруга закусила губу, а затем решительно произнесла: — Талина, я всё понимаю. Я, правда, всё понимаю!

Когда беседа начинается с чего-то подобного — это явный признак того, что собеседница ни беса лысого не в состоянии уразуметь. Тем не менее, я изобразила подобающую случаю заинтересованность. А Лоиса вздохнула и заявила — словно в омут с головой бросилась:

— Ты не должна так себя вести. Мы… должны быть выше всего этого.

И сделала жест рукой, словно объясняя, выше чего мы должны быть. Я проследила за направлением — рука указывала примерно на третий этаж учебного корпуса. Оставалось лишь хлопнуть ресницами и перевести недоумённый взгляд на Лоису. Та заметно смутилась, прикусила губу, но продолжила:

— Я имею в виду… вчерашнее происшествие. Не следует уподобляться…

— А то что? — мой голос был тих и довольно спокоен, хоть я и ощутила раздражение. — Что будет, если уподобимся?

— Мы… станем такими же, как они!

— То есть, успешными, всеми обожаемыми и сидящими в столовой на лучших местах?

Про места я ляпнула наобум, припомнив, какие стулья за общим столом вчера пустовали — компания эрьи Аготы не явилась не только на обед, но и на ужин. Однако судя по лицу Лоисы, попала в точку.

— Так какими же мы станем, подруга?

— Плохими! — уверенно сказала Лоиса. — Всеблагая Праматерь отвернёт от нас лик свой, а Пращур-Всепредтеча отдалится, отдав на растерзание тварям из бездны.

«Это будет не сейчас», — хотела ответить я, но промолчала. По-своему Лоиса была права — и Праматерь не одобрит, и с Пращуром возникнут проблемы… Вот только тварь из бездны уже рядом, подруга, и где-то разгуливает ещё одна, а твои боги не торопятся тебя спасти. Ну ладно же…

Экье судебный маг очень просил меня не развращать здешних девиц без особой на то нужды. Я ещё пыталась понять, какая может возникнуть нужда и где проходит граница между развращением и разъяснением простых жизненных истин. Собственно, вот и поглядим, сумею ли я пройти по тонкой грани между первым и вторым.

— Лоиса, — мягко начала я, — твои опасения мне понятны, дорогая подруга. Но мы ведь пришли в этот Институт, дабы набраться жизненного опыта, получить образование, а вместе с ним и знания практического толка?

— Это верно… — немного озадаченно отозвалась Лоиса. Ну да, я тоже умею разговаривать заимствованными словами и даже выстроить из них целую заимствованную речь. Вопрос в том, что я, в отличие от этой девочки, поступаю так вполне осознанно.

Человек никогда не упадёт в яму, если увидит её перед собой. Но вот если создать иллюзию, будто перед ним широкая, натоптанная тропа…

— Так вот: мой жизненный опыт говорит мне сейчас, что зло не должно торжествовать. Этому учат и эрье наставницы, и экье учителя. Это же говорится в Святой Книге, боговдохновлённой Пращуром-Всепредтечей.

Лоиса неуверенно кивнула. Ну да, ну да, поспорь-ка с Пращуром-Всепредтечей и его учением! Лично я местных святых книг не читала, но покажите мне хоть одну, в которой говорилось бы о необходимости победы зла!

— Вот, — в голосе моём добавилось убеждённости. — Вчера те, кто противостоял мне, хотели добиться торжества зла и мрака. Они хотели постыдно наслаждаться превосходством над слабым, хотели упиваться мнимым величием, мнимой своей значимостью. Разве это не зло?

— Зло. Но вот поэтому я и говорю: не следует им уподобляться!

— Где же я уподоблялась? Я не допустила их падения! Но сделала это в месте безлюдном, не стала глумиться над оступившимися. Я дала им уйти, Лоиса! Подумай: они дали бы уйти мне? — я понизила голос, сделав его шелковистым, вкладывая основной свой посыл, основную мысль: — А будь ты на моём месте, скажи: дали бы они уйти тебе?

Людям свойственно думать о добре и зле, исходя прежде всего из собственного блага. Лоиса исключением не была. Некоторое время она обдумывала мои слова, затем неуверенно пробормотала:

— Ну… ты, наверное, где-то права. Но как же быть выше?

Я многое могла бы ей сказать. Правило «будь выше этого» придумали совсем не идеалисты, и даже не демоны — хотя любой демон гордился бы подобным. Но его изобрели равнодушные учителя, занятые собственными проблемами; его подхватили и водрузили на флаг равнодушные родители, которым нужно было, чтобы собственные дети не беспокоили их… «Будь выше этого», — говорят те, кто не хочет или не может тебе помочь. Те, кто слаб; те, кто боится встать и сказать: «А ну, хватит!». Те, кто предпочтёт отвернуться.

Те же, кто не отворачивается — те знают: нельзя быть выше собственной боли. Невозможно отречься от унижения, немыслимо забыть о претерпеваемых вновь и вновь страданиях. Попробуйте ударить того, кто предлагает подобное, и пусть-ка поднимется выше своих чувств. Я пробовала — и бездна хохотала вместе со мной.

Ну да, смех был невесёлым, но бездна не умеет смеяться искренне и беззаботно. Только вот так.

Ничего этого я, конечно же, Лоисе не сказала. И без того опасно подошла к тому, что люди именуют «развращением». Вообще, это забавно — развращать людей, говоря им правду. Самое забавное из того, что умеют демоны.

Подумав, ответила подружке так:

— Думаю, в противостоянии злу быть выше — это не опускаться до того мелкого, никчемного восторга, который испытывают злые люди. Ты наказываешь их, но ты ещё и скорбишь о них, об их испорченности. Нужно надеяться, что они со временем исправятся, а тем временем пресекать их попытки вернуться на путь бездны. Вот.

Лоиса ахнула:

— Это… это тебе там, в больнице рассказали?

Оставалось только чуть принуждённо рассмеяться и кивнуть: мол, да, именно там. Не хватало ещё получить славу проповедницы. То-то пославшие меня сюда волшебники повеселятся!

Прямо животики надорвут.

«Почему? Ведь ты же сказала правду?»

«Ага. Но не всю. Как обычно».

Местный храм, как я и представляла себе, был выстроен из серого камня. Странно, но внутри серого оказалось мало: стены занавешены полупрозрачными кисейными шторами, потолок расписан деяниями святых и пророков. На выкрашенном в нежно-жёлтый цвет алтаре цветы: букеты подобраны красиво, сразу видно, понимающий человек постарался. Слева от алтаря — статуя улыбающейся Всеблагой Праматери, из ладоней которой растёт Древо жизни, справа грозно на всех уставился Всетворец и Всепредтеча, он же Пращур. Всё по канону, не придерёшься. Рядом — кафедра для чтения проповедей. Кто-то уже позаботился украсить её веночком из жёлтых цветов.

Если между святостью и грехом — бесконечное множество точек, то здешний храм располагался на этой прямой куда ближе ко второму, чем к первому. Мне здесь было достаточно комфортно. Да, хватало тех, кто пришёл молиться искренне, но и прочих имелось в достатке. Вот эта девица, к примеру, сердится на подругу, эта откровенно зевает, а вот там стайка старшекурсниц вытаскивает из тайника записки ухажёров и вкладывает свои собственные. Любовные послания, похоже, за небольшую плату таскают туда-сюда храмовые служки. Ну, недаром ведь говорится, что Праматерь олицетворяет силу любви, а Пращур уж как-нибудь простит.

Великая тайна мужских факультетов открывалась легко и незамысловато: Институт благородных девиц был лишь одним из множества заведений, входящих в Королевский магический университет. Пускай наши корпуса и располагались на отшибе, но изначальная цель устроителей Института не вызывала сомнений: волшебники благородных родов должны были познакомиться с не менее благородными девицами, дабы их потомки получили усиленный волшебный дар, не утеряв при этом чистоту крови. Для того же, чтобы волшебницы стремились передать колдовской дар потомкам, а не воспользоваться своим собственным ради личного блага, была сформирована самая дурацкая из виденных мной систем образования и воспитания волшебниц-дворянок. То, что эта система имела успех, не слишком удивляло: с принципом «чем тупее — тем стабильней» я и раньше сталкивалась. Тем более, здесь слёту убивался целый ряд зайцев: девицы, согласившиеся играть по правилам, так или иначе выходили замуж, а волшебники одним махом устраняли могущественных конкуренток. Кроме того, худо-бедно решался вопрос с самоучками, которые, как известно, способны бездну с эмпиреями ненароком смешать. Полученных здесь знаний хватало для контроля над магией и ведения хозяйства, а большего от высокородных свиноматок никто и не желал.

Флирт с молодыми людьми, разумеется, не поощрялся, но балы и разновсяческие поэтические собрания проводились достаточно часто, чтобы отпрыски достойных семейств могли присмотреть себе подходящую спутницу жизни. Девицы же изо всех сил пытались заполучить жениха побогаче и породовитей, не брезгуя для этого практически ничем. Если же в ходе этих стараний случались… хм… как здесь говорили, «непредвиденные сложности», то факультет медикусов располагался рядом.

Что непредвиденного может быть в беременности — не знаю. Люди вообще склонны усложнять и драматизировать всё связанное с появлением на свет новых людей. Я бы лучше на их месте ужасалась появляться на поэтических собраниях. В памяти Талины запечатлелось одно такое — честное слово, уж лучше разъярённый демон, чем юноша, завывающий о чистом и непорочном чувстве любви.

«Не надо так. Он хороший человек, просто не слишком хороший декламатор».

Придумать достойный ответ я не успела — возле кафедры появился священник, и примерно треть девиц зашушукалась, отовсюду послышались томные вздохи, а мне стало совсем хорошо. Воспитанницы Института благородных девиц думали в этот момент о чём угодно, только не о святости. Священник, чего греха таить, был весьма недурён собой, признаю: белая, едва тронутая румянцем кожа, по-гелиопольски классические черты лица, волна светло-пшеничных, едва заметно вьющихся волос… Да, определённо есть на что поглазеть и о чём повздыхать. Долго, впрочем, вздыхать и глазеть не пришлось: классные дамы засуетились и расшипелись, словно тысячеголовые гидры в болотах верхних уровней бездны. Вскорости порядок был восстановлен, девицы выстроены по классам и факультетам (розочки вольготно расположились впереди, мы теснились сзади), и молитва началась.

Теперь мне стало не так хорошо: в искренней вере священника сомневаться не приходилось. Такой, пожалуй, даже экзорцизм на мелких бесов читать не станет, просто попросит их выйти вон, и они послушаются. Хорошенький и истово верующий. Хм-м, паршивое сочетание для здешних мест.

«Полагаешь, лучше бы было, если б он оказался… распутным?» — последнее слово Талина подумала, явно стыдясь собственных грязных мыслишек. Могла бы — наверняка покраснела бы.

«Полагаю, когда его развратят, он будет сильно переживать».

«Да с чего ты взяла, что чистого брата Отмича развра… тьфу, даже думать такое неприлично!»

Вместо ответа я повела взглядом сначала налево, потом направо. Полным-полно девиц разного возраста, красоты, общественного положения. Блондинки, брюнетки, пухленькие, тоненькие… И каждой хочется замуж, а имперскому духовенству уже лет триста как разрешено брать жён. Столичный священник — далеко не самый паршивый вариант, а раз он читает здесь проповеди, стало быть, чистый брат у нас тоже по происхождению дворянин, так что всех всё устраивает.

Даже если не замуж, то просто хочется. Хорошенький же…

«Ты… ты…» — слов у бедной девочки явно не находилось.

«Демон», — любезно подсказала я нужное.

«Да! Ой, извини».

Я лишь тихонько усмехнулась. На самом деле хорошо, что Талина злится на меня. Проще будет в эмпиреи попасть.

«Не собираюсь я ни в какие эмпиреи!»

«Ого! А куда собираешься?»

«Помочь тебе!»

Пока я переваривала эту во всех смыслах выдающуюся новость и пыталась подобрать ответ, который можно было бы выслушать порядочной девице, молитва завершилась. Классные дамы умело сбили девиц в послушные стада, и я уже начала мечтать о завтраке, однако мечтам не суждено было сбыться: эрья Милада остановила меня, процедив:

— Чистый брат желает поговорить с тобой.

«Ой», — прокомментировала это сообщение Талина. В общем и целом, я с ней согласилась. Действительно, ой. Тем более, что выражение лица нашей классной дамы явно свидетельствовало о том, что Она Высочайше Не Одобряет. А уж как на меня посмотрела половина факультета…

Поскольку моего согласия никто не спрашивал, я лишь присела в реверансе, пробормотала: «Да, эрья классная дама» и осталась стоять на месте. Поток девиц огибал меня с двух сторон. Многие старались толкнуть или пихнуть локтём, что не добавляло хорошего настроения. Некоторое время я развлекалась, пытаясь запомнить лица мерзавок, но потом бросила это занятие: отомстить двум факультетам поголовно даже мне не под силу. Талина, как ни странно, не вмешивалась в мои злобные рассуждения, и прислушавшись к себе, я осознала, почему: бедная девочка была сильно занята — она переживала. Кажется, чистый брат Отмич тоже вызывал у моей соседки по телу какие-то романтические чувства. Ну, понять можно. Во-первых, мужчина (для Талины этого, кажется, было достаточно), во-вторых, привлекательный. Что он вообще здесь делает? Насколько я успела понять, институткам подбирают преподавателей-мужчин, исходя из принципа «чем уродливей — тем лучше».

Меня, в отличие от Талины, собственный бурчащий живот интересовал куда сильней красавчика-священника. Человеческое тело следует кормить человеческими булочками! Пускай чистые братья миррой и ладаном питаются, им по чину положено, а я и без того девушка чересчур стройная, скоро сквозь меня учебники читать можно будет.

О том, что моё обесцвечивание и затухание не зависит от количества человеческой еды, я упорно старалась не думать.

Видимо, чистый брат Отмич тоже не считал нужным умерщвлять плоть, питаясь миррой и ладаном. По крайней мере, из маленькой каморки за алтарём он вынес два куска рыбного пирога и какую-то флягу. Ура, живём!

— Садись, — кивнул мне священник прямо на алтарные ступени. — Поговорим.

Я повиновалась, потупив взор и нарочито прерывисто вздохнув. Особенно стараться не пришлось — Талина и без того была близка к обмороку. Это с её точки зрения так походило на свидание!

Брат Отмич нахмурился:

— Не надо, — попросил он, — мне известно… кто ты такая. Вчера экье Толль-Герник дээ Кройд прислал письмо… на всякий случай.

Я укусила пирог и одновременно закатила глаза. Ну, не надо — так не надо. Прожевав, спросила:

— А здесь хоть кто-то остался, кому не известно?

— Разумеется, — брови брата Отмича чуть приподнялись. — Администрации Института сообщили, что у тебя… особые полномочия, но кто ты такая, они не знают. Я же…

— Вас попросили проследить, чтобы демон не набедокурил. Я понимаю.

Чистый брат неожиданно улыбнулся:

— Не только. Ещё меня попросили ответить на вопросы, ежели такие у тебя имеются.

«Невеста у вас есть?» — чуть было не брякнула я. Исключительно из вредности… то есть, конечно же, добрых чувств: Талине же так хочется это узнать!

В моей голове отчётливо поперхнулись.

«Ну ты… Не надо этого делать, пожалуйста. Пожалуйста!»

«Ладно. Но если что — я всегда готова спросить».

Не слушая больше возмущённых воплей в голове, я развернулась к священнику.

— Расскажите мне о девочках. Всех троих. Мне нужно знать, почему он их выбрал.

В глазах чистого брата мелькнуло смущение, он прокашлялся и неуверенно начал:

— Я плохо их знал…

— А я не знала их совсем. Начнём с самой первой. Как её звали?

— Зофья даар Шенчем. Ей было семнадцать. Тихоня и скромница… впрочем, все трое такие. Были такими… — брат Отмич внезапно обхватил голову руками и начал раскачиваться: — Если б я поговорил с ними… Если бы только обратил внимание!

— Но вы обратили, — вот только истерики мне здесь не хватало! — Вы обследовали Зофью после смерти. Что увидали?

— Я не обследовал… поначалу. Я должен был прочесть отходную молитву. Мне сказали, что девушка погибла… истаяла от несчастной любви. Я не поверил. Понимаешь, — брат Отмич поднял на меня взгляд, — здешние девицы… они влюбчивы. Любой мужчина будоражит их воображение.

О да, я заметила!

— Однако влюбчивость эта подобна весеннему ветерку. Минута — и он дует уже совсем в другую сторону. Вечная любовь… они для этого чересчур молоды и слишком хорошо воспитаны! Я имею в виду, — священник явно смутился, — что их с детства готовят к браку по расчёту, поэтому как бы ни были сильны их чувства… к кому-либо, девушки умеют с ними справляться. Это уж скорее классные дамы слишком экзальтированны!

— Допустим, — в конце концов, ему видней, каковы здесь классные дамы. — Итак, вы не поверили. Что было дальше?

— Провёл обряд обнаружения демонического семени. Ничего не обнаружил — Зофья осталась девственницей, — но почувствовал некие… отголоски. Полез в справочники, нашёл обряд нахождения демонической ауры, и вот тут-то…

Брат Отмич прервался, глубоко вздохнул, явно пытаясь взять себя в руки. Я покивала. Ну да, представляю, что случилось. Свечи в храме потухли, занавеси чуть с карнизов не слетели, святых и пророков перекосило. Потом, конечно, всё вернулось на круги своя, но поначалу чистый брат должен был изрядно перепугаться.

— Я, конечно же, дал знать администрации… но от меня попросту отмахнулись! — выражение лица священника на миг закаменело, сквозь юношескую пухлощёкость проступил будущий святой отец, неистовый и грозный ревнитель веры. — Тогда я… скажем так, задействовал иные силы.

О, а вот и ответ на вопрос, что именно брат Отмич тут делает. Кумовство для представителей знатных родов придумали совсем не в здешней империи, оно было изобретено тогда, когда возник первый дворянин. Он наверняка покровительствовал второму. Или третьему, если со вторым враждовал. Брата Отмича направили туда, где он быстро сделает карьеру, прежде всего — духовную. Защитит какую-нибудь теософскую диссертацию, станет знаменитым в храмовых кругах. А что параллельно нужно девчонкам молебны служить — это пустяки, это даже неплохо: вдруг найдёт какую себе по душе?

— Жалею об одном, — вздохнул чистый брат, — что не сумел действовать быстрее. Может, Хальда и Талина бы в живых остались…

На сей раз я промолчала. Право же, мне неизвестно, как утешать хороших людей, искренне горюющих о том, что они сделали всё возможное, вот только этого не хватило. И я не знала, остались бы в живых две глупые девчонки или нет. Не умею заглядывать в параллельные вероятности, это к Тёмным девам, они живут на нижних ярусах бездны, к ним слетается всё недосказанное и недоделанное, а они плетут из этого паутины печали и сожалений.

— Спрашиваешь, что я знал о Зофье… Да практически ничего! Была молчалива, редко улыбалась, а когда я однажды всё-таки увидал на лице этой девушки улыбку, мне она показалась грустной. Это было незадолго до смерти Зофьи. Возможно, она предвидела свою гибель.

— Скорее, размышляла о прекрасном демоне и собственном несовершенстве, — буркнула я. — Незадолго до смерти она уже полностью была в его власти. Одна лишь бездна ведает, какие грёзы он ей навевал. А Хальда с Талиной перед смертью улыбались?

— Не знаю. Не уверен… Хальда на первых курсах много смеялась, классные дамы постоянно делали ей замечания, и она… исправилась.

Ага. Дорогой чистый брат, ты сам-то веришь в эту чушь насчёт исправления? Ой, вряд ли! Скорее, считаешь, что девчонку затюкали до полусмерти — и ты прав, ты абсолютно прав, и теперь горько сожалеешь, что не вмешался. А я не из тех, кто облегчит твои страдания. Усугубить — это всегда пожалуйста, но сочувствие и дружеское участие всё-таки совсем не по моей части.

— Талина тоже… исправилась? — я намеренно повторила интонацию собеседника, и брат Отмич прикусил губу. Затем неохотно ответил:

— Нет. Ей не было нужды исправляться. Тихая, послушная девушка. Достаточно скрытная. Одиночка — насколько я знаю, подруг у неё было мало.

Мужчины… Я едва удержалась, чтобы не скривиться. Ну разумеется, если девочка ходит одна, значит, это она любит одиночество, а не все вокруг стараются обходить её десятой дорогой — никому ведь не хочется нарваться на Аготу с компанией…

«Он не знает. Он из хорошего рода, у него всегда хватало друзей, откуда ему знать?»

«А ещё он чертовски ненаблюдателен, раз не знает. У парней, видишь ли, всё то же самое. В чём-то ещё и пожёстче».

«Он просто хочет видеть в людях добро!»

«И поэтому закрывает глаза на зло? Не лучшая стратегия».

— Что ж… — задумчиво произнесла я вслух. — Кажется, я узнала многое из того, что хотела. Спасибо вам, чистый брат.

— Хотел бы я помочь чем-то посущественней, — вздохнул брат Отмич. — Мне очень жаль, что пользы от меня в расследовании мало.

Я усмехнулась:

— Ничего. Вы помогли.

Итак, Душехват напал на тихих, скромных девиц, старающихся держаться в тени. Ни одна из них не высовывалась, ни одна и подумать не посмела о том, чтобы попросить о помощи — а ведь в самом начале люди всегда чувствуют, что с ними творится беда! Верно, Талина?

Отвечать бедная девочка не желала, но потом всё-таки буркнула нечто малоразборчивое. По всей видимости, утвердительное. Конечно, я могла бы залезть в её память и без спросу, неторопливо разобрать все воспоминания по обрывку, по кусочку…

«Не надо. Это больно».

«Да, больно. Но придётся через это пройти. Нам ведь надо его поймать, понимаешь?»

Талина понимала. Просто… это и впрямь чертовски неприятно — разбираться, где ты допустила промах, стоивший жизни. Неприятно, болезненно, можно сказать, мучительно. Если бы я могла пожалеть Талину — я бы, наверное, это сделала.

«Я его не видела, — внезапно сообщила Талина. — Только чувствовала. Думала, это я так заболела, пошла в лазарет, а там надо мной лишь посмеялись. Сказали, раз нет температуры или других симптомов, значит, мне в больнице делать нечего».

Я на миг прикрыла глаза, пытаясь унять клокочущую ярость. Ей нечего делать в больнице, о, да! Сразу в морг, а ещё лучше — на стол некроманту, пусть-ка позабавится! Люди…

Что ж, значит, придётся отдельно выяснить, обращались ли в лазарет Зофья и Хальда. Если обращались, то когда именно. Но вряд ли мне расскажут.

Украсть документацию? Если она хранится не в каком-нибудь сейфе, то можно придумать подходящую болячку — я не Талина, уж мне-то известны симптомы многих болезней, а заодно и как их подделать. Попасть в лазарет, ночью покопаться в бумагах…

«Зачем ты всё время пытаешься совершить преступление? Пусть чистый брат спросит. Ему расскажут».

Я остановилась, тихонько охнула про себя. Ай да умница Талина, ай да дурёха я! И впрямь — раз священник так страстно желает быть полезным, почему бы не воспользоваться случаем?

Брат Отмич с радостью согласился помочь. Вина за умерших девиц грызла его так, что я на какое-то время даже заподозрила его в пособничестве Душехвату. Впрочем, тут же успокоилась, мысленно пожав плечами. Пора бы запомнить, что хорошие люди пытаются взять на себя ответственность за все грехи мира. Странно, что брат Отмич не винится в разжигании Отмаллийской войны. Когда она там случилась — за пятьсот лет до его рождения, за шестьсот?

— Вы там, если что, надавите на врачей, — посоветовала я. — Расскажите о связях вашей семьи, о том, что случается с нелояльными…

— Совет демона… — устало вздохнул священник. — Что ж, если другое не поможет…

Я хмыкнула и не стала спорить. Попрощалась, пошла к двери. Уже на пороге меня остановил голос брата Отмича:

— Госпожа… простите, не знаю вашего имени…

— У грязи нет имени. Чего вы хотели?

— Вы так спокойно ведёте себя в храме. Вам… здесь комфортно?

Я развернулась и подарила ему кривоватую улыбку:

— Да, мне здесь комфортно. Если бы вы пригласили меня туда, где молитесь сами — наверное, я не смогла бы пробыть там долго. А это… это всего лишь место, где множество людей занимается своими делами. Некоторые молятся, другие же…

Ещё раз усмехнувшись при виде оторопелой физиономии священника, я дёрнула за ручку, распахнула створку ворот и покинула храм.