Интернат

И когда в класс стали возвращаться мальчишки, Денис встретил их с поднятой головой.

Щучик подсел к нему, брякнул:

– Enter, ты чё, правда, втюрился?

Денис спокойно выдержал его любопытный взгляд и с достоинством ответил:

– Во-первых, не втюрился, а влюбился. А во-вторых, тебе завидно? Так сам влюбись. А не имеешь такого таланта, так замолкни и кулак грызи.

Улыбнулся широко и, не моргая, впился глазами в глаза Щучика. Тот долго не продержался, отвернулся, пробурчав:

– Да ладно, ладно, чего взъелся. Я шутканул. Влюбляйся себе, сколько влезет. Я-то чё, против, чё ли?

Денис со спокойным достоинством пожал плечами.

Прозвенел оглушительный звонок. Мальчишки расселись по местам и выжидательно уставились на дверь.

Она отворилась и впустила Пугу и странного мужчину с длинными чёрными волосами, схваченными в «конский хвост», с небольшой густой бородой, одетого в строгий деловой костюм – тоже чёрного цвета.

Странный в этом бородаче был и его взгляд – синий, ясный и… добрый. Такой добрый, что его хотелось пить. Такой, будто он заранее полюбил будущих своих учеников, и теперь дарит любовь не за успехи в предмете, а просто так. Будто он не учитель, а отец всем мальчишкам в классе.

Он смотрел и чуть улыбался. У мальчишек сами собой пооткрывались рты.

– Чё за фрукт? – громко прошептал кто-то.

На «фрукта» бородач не обиделся, чуть заметно улыбнулся. Пугинский прищурился на нахала, но вслух его не отметил.

– Представляю вам нового учителя истории, – металлическим голосом, не здороваясь, сказал Георгий Николаевич. – Григорий Сергеевич Небесный.

И, не прощаясь, удалился.

– Вот так фамилия! – не удержался один из учеников, Сергей Деньгин.

Небесный весело кивнул.

– Сам переживаю, – откликнулся он охотно. – И что за фамилия? О чём? То ли, что в облаках витаю, о небывалом фантазирую, то ли мыслью к Богу устремляюсь.

Мальчишки понимающе переглянулись.

– Так вы поп? – догадался Игорь Вострокнутов.

– Поп. А что, у вас попов не жалуют? – улыбнулся Небесный.

– Да ничё, привыкли уже, – успокоил Игорь, и все хихикнули.

– Привыкли? – переспросил Григорий Сергеевич.

– Ага, – встрял Певунец. – У нас тут пацан был, тоже в Бога верил. Молился, просился в церковь сходить. А только Кедраша не пустили, и молиться не давали. Так он втихаря.

– А потом его чуть не убили, – зло добавил Денис. – Еле вон Галайда в больницу переправил. Знаете, нет? Серафим Кедринский зовут.

Григорий Сергеевич внимательно посмотрел на него.

– Жив Серафим, не волнуйтесь, – сказал он негромко. – И здоров. В семью вернулся. Всем вам привет передаёт. Говорит, молится о вас Богу, чтобы и вы дом поскорей увидели.

– И чё, неужто сбудется? – скептически хмыкнул Гарюха.

– Тебя как зовут?

– Ну… Гарюха.

– Как?

Гарюха хмыкнул и неохотно ответил:

– Егор Бунимович.

– А почему ж тебя Гарюхой называют?

– Нипочему. Кот Базилио прозвал, а имена у нас только в документах, – вызывающе ответил Гарюха.

– Понятно… А можно звать тебя не Гарюхой, а Егором? Я, честно сказать, не знаю, что это такое – Гарюха, – попросил отец Григорий. – Всё ж-таки – имя-то у тебя, как моя фамилия.

– Какая? – помимо воли вылетело из Гарюхи.

– Небесная.

– Чего это небесная-то? Фигня это, – ощетинился Гарюха.

– Погоди ты! Интересно же, почему небесная, – загорелся Певунец.

– Потому что Егор – это, на самом деле, прекрасное греческое имя Георгий. Во времена императора Диоклетиана, в третьем веке, его носил один великий воин родом из Каппадокии. Он отличался мужеством и умом. Император любил его и сделал тысяченачальником. Когда начались горения на христиан, Георгий исповедал Иисуса Христа и отказался поклоняться идолам. Восемь дней его очень жестоко пытали, а потом отрубили голову. Но и после смерти великомученик служил людям: в Бейруте он сразился со змеем, который опустошал земли и поедал людей, и в жестокой схватке победил его, – кратко рассказал отец Григорий и подошёл к чистому окну, забранному решёткой.

Он рассмотрел унылые виды внутреннего двора интерната и снова повернулся к классу.

– Так вот, Георгий. Я думаю, что сбудется просимое у Бога, потому что просьба справедливая. Ты не находишь?

– Нахожу. Но я в Бога не верю, – хмуро заявил Гарюха.

– Что ж. Не верь. Твоё право. Твой выбор: на тонком волоске над пропастью висеть, где огонь, скалы и бурная река, или по лестнице к новой жизни подниматься… Но сегодня, собственно, я хотел поговорить с вами об Александре Невском, святом русском князе. Вы, собственно, знаете, кто он такой? Можете с места отвечать, не вставайте.

Класс помялся. Димка Чепеленко несмело пискнул:

– Он жил во время татаро-монгольского ига…

– Верно, – подтвердил отец Григорий. – И что он такого сотворил, что Церковь прославила его, а русский народ выбрал главным именем России – его имя?

Класс помялся. Димка Чепеленко снова пискнул:

– Он шведов победил.

– Правильно. А когда?

– Ну… в июле тыща двести сорокового года… кажется…. Я вчера читал, – пискнул красный от страха Димка.

Учитель его похвалил:

– Молодец! Всё точно назвал. Ставлю тебе пятёрку. Как тебя зовут?

Он открыл классный журнал, взял ручку.

– Димка Чепеленко.

– Очень хорошо, Дима.

В клеточке напротив фамилии Димки появилась первая в череде троек пятёрка. У него от изумления открылся рот. Сосед, Колька Евлаш, хлопнул его по спине.

– Клёво!

– Теперь, если позволите, попробую вам немного рассказать о благоверном князе Александре словами нашего современного русского историка Николая Михайловича Коняева[1]. Как сказал бы диктор на телевидении, «устраивайтесь поудобнее»… Хотя и разваливаться студнем не следует. Спрашивать буду только добровольцев.

Миша Букашечкин тут же приободрился и выпрямился под ухмылки одноклассников, тоже обрадовавшихся тем, что их не будут пытать вопросами по истории. Отец Григорий сел за учительский стол, раскрыл тонкий журнал и начал:

– Я прочитаю вам, ребята, доклад Николая Михайловича, который он сделал на научной конференции, посвящённой святому князю. Итак…

Сперва класс расслабился, уверенный, что уж теперь-то можно спокойно поспать, помечтать, почеркать в тетрадках – в общем, ничего не делать. Но воодушевлённый голос священника почему-то не дал им безмятежно полениться. Они стали вслушиваться в то, что он говорил.

– … «Святой Александр Невский появился тогда, когда, может быть, без такого правителя, как он, и не было бы у Руси дальнейшей истории…».

– Ничего себе! – громко прошептал кто-то. – И нас бы не было?

Отец Григорий, нимало не досадуя, охотно подтвердил:

– И нас бы. После чтения я с удовольствием бы послушал ваши альтернативные версии развития Руси. Как считаете, осилите?

Мальчишки спрятали в парты глаза. Отец Григорий, не смущаясь всеобщей робостью и апатией, продолжал читать:

– «Тёмные силы делали, кажется, всё, чтобы не было Александра Невского. После неудачи князя Ярослава Всеволодовича в битве на Липице в 1216 году, отец матери Александра Невского, Мстислав Удалой, разлучил родителей будущего благоверного князя»…

– Прям как у меня, – не сдержался потрясённый Федя Абачев.

Отец Григорий внимательно посмотрел на него.

– Жаль, что у тебя так получилось, – посочувствовал он.

– Да. Мой дедуля во как постарался! – невесело хмыкнул Федя. – А потом гикнулся. Но родаки всё равно не сошлись.

– А чего? – спросил любопытный Щучик.

– Да поздно уже было, – отмахнулся Федя.

– Ну, тихо! – сказал Гарюха. – Потом кости перемелите. Чё, не удалось, значит, тёмным силам победить?

– Не удалось, – согласился отец Григорий, улыбаясь. – У Господа нашего уготована была иная судьба для князя Александра. По Его воле козни Мстислава Удалого рассыпались в прах, и князь Переяславский Ярослав Всеволодович и рязанская княжна Феодосия Игоревна поженились. И на свет появился Александр.

Отец Григорий обвёл ребят удивлённым взглядом.

– Представляете? – поделился он своим чувством. – Не было б Господней воли – и не поженились бы. И не родился бы на Руси освободитель земли Русской. А вы сами – каждый из вас? Не встретились бы наши родители по воле Бога, и где бы мы были?

– Нигде! – раздалось несколько голосов.

– А где? – беспокойно спросил Миша Букашечкин.

– Нигде, болван! Сказали же тебе, – ответил Гарюха снисходительно.

Отец Григорий обратился к нему:

– Кто болван?

Гарюха поджал губы, но всё же ответил нехотя:

– Ну, он, Мишка.

– Он у вас кóлышник?

– Кто? – нахмурился Гарюха, а все прыснули.

– Двоечник получает двойки, – терпеливо разъяснил отец Григорий. – А если человек болван, то есть, тот, кто вовсе ничего воспринимать не может и потому получает на уроке одни колы, – значит, он прозывается «кóлышником». Так, получается? А, Георгий?

Гарюха независимо повёл глазами и не ответил. Зато обиделся Миша Букашечкин.

– Чего это я – ничё не воспринимаю? Я, между прочим, вообще нормально учусь! Вовсе я не болван. Это ты, Гарюха… тот самый. Не понимаешь нифига.

– Не Гарюха, насколько я помню, а Георгий, – уточнил отец Григорий. – Запомнишь, Миша?

– Раз ты не болван? – опасным тоном подначил Гарюха.

– Запомню, чего…

– И ты, Георгий, зазря человека не охаивай, тем более, что знаешь его так долго, а значит, знаешь, каков он на самом деле, – сказал отец Григорий.

Класс прекратил хихиканье и выжидающе уставился на Гарюху. Тот неохотно выдавил:

– Ладно. Пардон, Мишка.

– А мне твои запардоны… – огрызнулся Букашечкин.

– Тихо вы, хватит лаяться! – прикрикнул вдруг на них Денис. – Надоело. Про Невского послушать охота, так что примолкните. Ясно?

Пацаны переглянулись и от неожиданности действительно примолкли.

– Кхм… – кашлянул отец Григорий. – Весьма впечатляющий результат… Но впредь хотелось бы видеть во всех вас достойных уважения мальчишек, а не, простите, испуганных щенят.

– Почему это – испуганных щенят? – возмутились пацаны. – Да мы!..

– Потому что лишь от испуга человек звереет, – объяснил отец Григорий. – И от безнаказанности. Ну, продолжим углубляться в древнюю Святую Русь?

Класс вразнобой пробубнил «Да». Священник открыл журнал на заложенной странице.

– «Александр Ярославович рос и мужал, словно наперегонки с историей. Ровно четыре года было ему, когда на реке Калке произошла первая битва русских с монголами. Ему было пятнадцать, когда в тысяча двести тридцать пятом году курултай в Каракоруме принял решение послать войска для расширения улуса Джучи «до последнего моря». И семнадцать, когда осенью тысяча двести тридцать седьмого года из волжских степей двинулось на Русь войско Батыя»…

Отец Григорий отложил журнал.

– Он был ненамного старше вас, а познал больше вас добра и горя. Он с малолетства радел за свою Родину, за русский народ, и каждое событие в стране переживал и осмысливал, как событие своей жизни. Он видел себя не только свидетелем, но и вершителем истории. Он уже в отрочестве ковал в своём сердце победу над врагом – монголами. Думаю, встреть вы, нынешние мальчики, вашего ровесника, княжича Александра, пообщавшись с ним, вы бы задумались о том, какие суетливые, обыденные думки терзают вас, на какие мелкие занозы вы реагируете так бурно, будто вам пилят деревянной пилой живую руку. Что вас заботит? Чем вы заняты? Что вас интересует до глубины души? Уличные драки? Пиво, сигареты, наркотики? Скейтборд? Ролики? Интернет? Видеоигры?

На Enterа обернулись. Он, не зная, как отреагировать, просто показал язык.

– Вот-вот, – кивнул отец Григорий, – а на правду либо кулаки распускаем, либо материмся, либо язык показываем. Достойно ответить – силёнок не хватает.

– А как – достойно? – спросил Серёжа Деньгин. – Приёмом?

– Смирением, терпением, прощением. Делами своими. И не червяными, а великими для вас, пацанов, делами.

– А какими это? – уточнил Гарюха Бунимович.

– Не дать разгореться той же драке, – спокойно ответил отец Григорий, – не брать самому и отучить других – сигарету и наркотик. Взрастить в себе доброту, искоренять злобу. Помогать девочкам, малышам, слабым и друг другу… и даже недругу, если он в беде. Учиться так, чтобы получить такую профессию, с помощью которой вы лично на все сто сможете помогать людям. Этого пока хватит?

– Хватит! – протянули озадаченные мальчишки.

Отец Григорий улыбнулся им.

– Подумайте, что бы вы сказали вашему ровеснику княжичу Александру, будь он с вами, – предложил он. – Чем поразили бы, чем огорчили? Только обойдитесь без научно-технического прогресса, договорились?

– А дальше про Александра? – потребовал Димка Чепеленко.

– Дальше?

Отец Григорий подвинул к себе журнал.

– Вот и дальше тебе... Но сперва быстро одну вещь скажу. Вы любите Запад? Не как сторону света, а как сторону мира?

– А то!

– Ещё бы!

– А почему любите? – спросил отец Григорий.

– Классно! – шумел класс.

– Супергерои!

– Видеоигры – улёт!

– Богачи все! У каждого дом и тачка!

– А шоу! Боевики! Триллеры!

– Там воще свобода!

Когда выкрики смолкли, ребята увидели, что учитель сидит, подперев ладонью щёку, и глядит на них с грустью, собранной в глазах и морщинках.

– А чё? – высунулся Щучик.

– Жаль мне вас, милые, – тихо сказал священник, и было понятно, что это слова не на публику. – Жалко и страшно за вас. Прежде Россия Запад к себе и близко не подпускала, и как сильна была наша страна! А теперь Запад всюду суёт свой нос, во все сферы нашей жизни, и пытается сделать то, что желал сделать на протяжении всего существования России…

– А что сделать? – спросил Федя Абачев.

– Уничтожить, – кратко, но ёмко ответил отец Григорий, и от его слов у ребят проморозило кожу. – И, похоже, он своего добьётся, если мы с вами этого не изменим.

– А что мы можем-то? – хмыкнул Игорь Вострокнутов. – Мы маленькие.

– Уже, во-первых, не такие уж маленькие по сравнению с яслями, – возразил отец Григорий, – а во-вторых, вы можете выбрать другой путь: путь не западного прихлебалы и выкормыша, а русского былинного богатыря, сильного телом и духом. Это вам по силам. Надо лишь взяться. Но я это к чему? Многие наши соотечественники воспринимают вмешательство Запада не как угрозу жизни России, а как благотворительную помощь, что в корне неверно. И Александр Невский боролся именно с ним, с Западом. Вот послушайте историка Николая Михайловича Коняева…

Он начал читать статью:

– «Именно в страшную годину татаро-монгольского нашествия, девятого декабря тысяча двести тридцать седьмого года, римский папа Григорий Девятый издал буллу, возвещающую крестовый поход на Русь. Крестоносцы…»… Знаете ведь, кто такие крестоносцы?

– Знаем, смотрели!

– Так вот… «Крестоносцы должны были нанести удар в спину израненной Руси – по нетронутым татарами новгородским землям. Орден меченосцев усилили тогда слившимися с ним тевтонским орденом. Рыцарям пришлось пожертвовать частью владений в Ливонии, но взамен римский понтифик разрешил им вознаградить себя покорёнными псковскими землями. А на соединение с меченосцами с северо-запада двинулись на Русь шведы. Шведским героям папа римский посулил в виде награды новгородскую землю»…

– Сволочи, – выразил своё отношение к понтифику Григорию Девятому Саша Рогачёв.

– Шш! – шикнул на него Миша Букашечкин.

На них зашикали со всех сторон и шикали друг на друга, пока Денис, потеряв всякое терпение, не проревел:

– Ти-и-хо-о!! Кто шикнет хоть раз, тому час буду базлать про стратегию в Mortal Kombat!

В полной тишине развеселившийся от странной Денискиной угрозы, отец Григорий кашлянул и продолжал:

– «Сейчас некоторые историки скептически оценивают значение Невской битвы на том основании, что слишком уж мало народа погибло в той сече. Но ведь святой князь Александр Невский и не ставил перед собою задачу пролить больше крови. Защищая новгородские пределы, ему надо было лишь отразить вражеское нашествие, и он с ювелирной точностью помешал противнику соединиться, когда двенадцатого июня тысяча двести сорокового года разгромил на Неве силы тогдашнего «НАТО»»… Невская битва, ребята, – это не просто выигранное сражение, а явленное Господом чудо, свидетельствующее, что страна сохранится, что Русь нужна Богу, и Он возродит её в новой силе и славе. В духовном смысле сражение на Неве стало небесным знаком, обетованием Московской Руси, идущей на смену Руси Киевской».

Отец Григорий оторвался от журнала.

– Кто мне скажет, какой город поднялся пять столетий на месте сражения русских со шведами?

Пауза. Неуверенный голосишко:

– Санкт-Петербург?..

– Правильно, – похвалил отец Григорий. – Тебя как зовут?

– Щучик, – с готовностью отозвался «неуверенный».

Брови священника полезли на лоб.

– Это фамилия, что ли?

Щучик хихикнул:

– Не, это кличка.

– Как телячья, что ли?

Класс коротко громыхнул. Отец Григорий властно поднял руку и одним этим движением добился внимания.

– Чего это телячья? – обиделся Щучик.

– Так ведь клички дают только животным, – сказал отец Григорий. – И знаешь, почему?

– Ну, почему?

– Потому что у них нет души, а значит, и бессмертия тоже.

– А у нас, что ли, есть? – недоверчиво хмыкнул Щучик.

– А у нас есть. И без всякого «что ли». Бог дарит нам душу навсегда, навечно. Это единственное, что никогда не умрёт в материальном мире, созданным нашим Творцом.

– Офигеть! – выдохнул Саша Рогачёв. – Всё-всё погибнет, а мы нет?

– Мы – нет. Только зачем красоте погибать? Бог даст нам иной мир, краше прежнего.

– Но не для всех, – возразил Денис.

– Но не для всех, – согласился отец Григорий. – Но разве это несправедливо: дать награду отличившимся и лишать её тех, кто от неё сам решил отказаться?

– Справедливо! – откликнулись многие.

– Отлично, – обрадовался отец Григорий. – Вернёмся к имени человека. ДАвным давно, когда рождался ребёнок, его нарекали именем, которое обязательно означало нечто важное. К примеру…

Отец Григорий привычным жестом огладил бородку.

– К примеру – тебя всё же как зовут? – обратился он к Щучику.

– Валька Щучьев.

– Валентин, значит.

– Я тоже Валентин! – обрадовался новенький – Цифринович.

– Целых два Валентина! – восхитился отец Григорий. – Вот так урожай! Редкое имя… Пришло оно к нам из древнего Рима и с латыни переводится как «здоровый» и «сильный». Надеюсь, так оно и есть?

– Понемногу, – поскромничали оба Валентина.

– Их, похоже, назвали в честь святого Валентина, покровителя всех влюблённых, – солидно поведал Игорь Вострокнутов.

– Ага, четырнадцатого февраля – День влюблённых! – вспомнили некоторые.

– Скажем, святой Валентин никакого отношения к дню влюблённых не имеет, – сообщил отец Григорий потрясающую новость.

– Не имеет?! А везде же говорят! – заголосили мальчишки.

– Говорят, да правды не знают. А правда такая. В третьем веке от Рождества Христова жил священник по имени Валентин. Он исповедовал православную веру перед язычниками, среди которых жил, и они обезглавили его.

– Нифига себе! – переглянулись мальчишки.

– Да. И вот с той поры его святые мощи с шестнадцатого века покоятся в католическом Мариацком костёле старинного польского города Хелмно. Туда приезжают паломники и молятся о спасении души…

– А почему он святой? – с любопытством спросил Игорь Вострокнутов.

– Вам, правда, интересно? – спросил отец Григорий.

– А то! – отозвался нестройно класс.

– Ладно, расскажу.

Отец Григорий задумчиво посмотрел в окно на подающий снег и начал, возвратившись к своей мальчишеской аудитории:

– Священномученик Валентин служил епископом маленького итальянского городка Интерамне[2].

– Как? – переспросил Паша Гребенко.

– Интерамне. Ныне это город Тернин. Епископ жил аскетично, праведно, и Бог дал ему дар исцеления мучительных нервных недугов, бессонницы и эпилепсии. Его боялись бесы, и сотни людей, в которых они вселились, стекались в Интерамне в жажде избавиться от них. Он обращал на путь истины язычников, в том числе, и молодёжи, крестил их. Как-то раз к нему пришёл сын градоначальника Интерамне Авундий. Побеседовав с епископом Валентином, юноша уверовал, крестился и не побоялся открыто исповедовать Христа… А кто-нибудь из вас мог бы пойти по его стопам? – внезапно спросил отец Григорий притихших ребят.

– А как найти? Креститься, что ли? Так у нас и так некоторые некрещёные, чего тут ходить? – заметил Женя Каледин.

– А если б тебя арестовали, не давали есть и пить, били бы, пытали, соблазняли жизнью, безопасностью, богатством, только чтобы ты отказался от Христа и обратился в атеизм? – допытывался у него отец Григорий. – А в те времена так и происходило. Если ты христианин, жди беды: преследований, мучений и смерти.

– И никто не отказывался?! – изумился Щучик.

– Находились и те, кто отказывался. А как же? Слабые духом люди отрекались от Единого Бога, – ответил священник. – Но их количество ничтожно, и на их место заступали новые обращённые – те, кто видел стойкость, мужество, кротость тех, кого мучили и убивали во имя своих языческих идолов. Так смог бы кто из вас в жестокие времена хранить свою веру вплоть до гибели?

Мальчишки переглянулись, уставились в парты.

– Задумайтесь над этим, – тихо сказал отец Григорий.

– Серафим бы и до смерти хранил, – вдруг сказал Денис, и вокруг загалдели, соглашаясь.

Замолчали, желая дослушать рассказ о мученике за веру. Отец Григорий продолжал в тишине:

– Конечно, отец Авундия шибко разозлился на епископа Валентина: как он смел «одурманить» его единственного сына, наследника! По его приказу епископа арестовали, и долго пытали в яростном желании заставить его отречься от Христа и поклониться языческим идолам. Но епископ держался твёрдо. Никакие муки не в силах были сломить его. И тогда ему отрубили голову.

– Нифига себе! Ни за что?! – возмутился класс.

– Ни за что, – подтвердил отец Григорий. – Как и Господа нашего Иисуса Христа.

– А как Иисуса Христа казнили? – подался вперёд Генка Мигунов.

Денис его перебил:

– Да погоди ты перебивать! Давай дальше послушаем.

– А я хочу сейчас, – заупрямился Генка.

Отец Геннадий всех примирил:

– О Господе нашем Иисусе Христе я расскажу вам на следующем уроке. А сейчас завершим одну тему и вернёмся к первой. Епископа Валентина похоронили в Интерамне. В следующем веке папа римский Юлий велел соорудить над его могилой величественный храм. Другой папа римский, Геласий, определил отмечать память священномученика четырнадцатого февраля.

– В день влюблённых? – сказал Генка Мигунов. – А почему?

– Дело в том, что в те времена именно четырнадцатого февраля язычники отмечали день «луперкалий», во время которого поклонялись Фавну. Римский папа Геласий хотел, чтобы луперкалий забылся. Однако, как видите, ничего у него не вышло. В XXI веке луперкалий вернулся как день свободной любви, историю священномученика Валентина мало кто знает, и поэтому многие считают его покровителем влюблённых. Вот такое кощунственное заблуждение.

– Дураки просто, – высказался Женька Каледин.

– Скажем… не желающие знать правду, – поправил отец Григорий. – Вернёмся к святому благоверному князю Александру Невскому. Кстати сказать, «Александр» имя греческое, и означает оно «защитник».

Отец Григорий перевёл дыхание и глянул на часы. До конца урока всего ничего. Успеет ли? Хотел ведь ещё вернуться к значению имени. Сколько всего надо бы рассказать мальчишкам, вырванным с мясом и кровью из собственных семей и брошенных на растерзание чужой злобе и чужому равнодушию! Сколько раз помочь не оступиться, поддержать, направить в нужное русло!

– Через шесть лет после битвы со шведами на Неве скончался отец Александра Ярослав Всеволодович. Произошло это в Каракоруме, и поэтому многие посчитали, что князь Ярослав отравлен вдовой хана Угэдэя… Представляете, о чём думал Александр, когда после похорон ему пришлось ехать в ставку хана, в логово врагов, убивших любимого отца? Кстати, знаете, сколько лет было князю Александру, когда он одержал блистательную победу на Неве?

– Тридцать? – рискнул Федя Абачев.

– На десять лет младше.

Мальчишки переглянулись, присвистнули:

– Двадцать!

– По нашим меркам – образование высшее не получил, в профессии новичок, житейского опыта и ума тоже маловато. Юнец зелёный – для нашего двадцатого века. А для тринадцатого – зрелый муж, правитель, военачальник. Да ещё оделённый смирением, политической государственной дальнозоркостью, верой в Бога. Он подчинился Орде. Подчинился. Представляете?

– Ух, ты! – отозвались ему.

– И эти два подвига – на поле брани и смирения – совершены во имя сохранения православия на Руси. Благодаря князю Александру укрепилась, разрослась и стала непобедимой наша Родина.

До перемены несколько минут. У мальчишек задумчивые лица. Не у всех, понятно. У некоторых сонные. Отец Григорий внимательно разглядывал своих новых учеников. Те отвечали ему открытыми взглядами. Он улыбнулся им всем; каждому показалось, что только ему.

– Напоследок хочу коснуться имён, – сказал отец Григорий. – Вы знаете, что у православных людей принято называть новорождённого именем того святого, в день памяти которого он появился на свет?

– Не-ет, не знаем! – вразнобой закричал класс.

– Судя по классному журналу, нерусских у вас нет. Имена ёмкие, красивые. Я как-то вплотную интересовался переводом имён, и, если вот вспомню… хотите узнать, как переводятся ваши? Например, Валентин с латинского переводится как «здоровый» и «сильный». Так и Валерий. Сергей и Павел – это римские родовые имена.

Паша Гребенко порозовел от удовольствия.

– Кто у нас дальше?

Отец Григорий провёл пальцем по списку.

– Георгий – по-гречески «земледелец».

– О, крестьянство! – хихикнул Певунец.

– Максим – с греческого «величайший», «большой».

Певунец выпятил узкую грудь.

– Это я могу!

– Михаил – древнееврейское имя, переводится целым предложением: «Кто как Бог».

– Ух, ты! – восхитился Букашечкин и заблестел глазами.

– Не парься, Мишка, – посоветовал ему Олег Шибанов. – Ты ж не Бог.

– Николай, – продолжал отец Григорий, и насторожившийся Евлаш прикрикнул:

– Тихо!

– …по-гречески «побеждать народ».

– Ого! – обрадовался Евлаш.

– Денис – имя, хоть и посвящённое богу, но не Единому в Трёх Лицах, а богу вина, поэтического вдохновения Дионисия.

– Очень похоже! – развеселился Щучик.

– Почему? – заинтересовался отец Григорий. – Пиво пьёт? Стихи пишет?

– Не, виртом упивается, будь здоров! Не хуже вина. Даже похлеще мозги вышибает, – объяснил Щучик.

– Давайте дальше! – заголосили те, чьи имена не назвали. – А то урок кончится!

– Хорошо. Та-ак, посмотрим… Ну, вот, Димитрий – это по-гречески «относящийся к Деметре». А Деметра – языческая богиня плодородия. Евгений и Геннадий – греческие имена, означающие «благородный, знатный».

– Вау!

– Остальные имена говорят нам о Боге: Фёдор или, правильнее, Феодор – «дар Бога», Олег из скандинавского «святой», Игорь – древнерусское имя Ингвар – то есть, «бог изобилия охраняет». Иван – с древнееврейского «Бог милует».

Отец Григорий подождал, пока уляжется гвалт, вызванный переводом их имён, снова улыбнулся и сказал:

– А в следующий раз, если хотите, я могу рассказать вам о тех святых людях, именами которых вас волей-неволей назвали.

– Почему – волей-неволей? – заинтересовался Олег.

– Потому что ваши родители вряд ли знали смысл ваших имён и тех людей, которые дали христианскому миру свои святые имена, – кратко объяснил отец Григорий.

И тут взревел пронзительный звонок. Отец Григорий, встал и широко перекрестил пацанов.

– Господь да благословит вас, ребята, и не оставит во всякой потребе. До следующего урока.

Он чуть поклонился им и вышел из класса, твёрдо ступая, будто маршируя на плацу. Пацаны хором цокнули.

– Клёвый мужик! – уважительно произнёс Игорь Вострокнутов. – Зацените, парни!

– Никто и не спорит, – пожал плечами Федя Абачев. – Только он к нам ненадолго, точно говорю.

– Чё это – ненадолго? – возразил Женя Каледин.

– Такого в два счёта выгонят: слишком здорово объясняет, а нам это ни к чему, – разъяснил Федя.

– Чё это – ни к чему? – обиделся Женя. – Тупые мы, что ли?

– Может, и не совсем тупые, – сказал Денис. – Потому и выгонят. Чтоб умнее не стали. А Небесный – это тебе не Кот Базилио, не Фуфайкин, не Сова и прочая халва. Он… как Кедраш. А с Кедрашом вон чего сделали. И с Небесным тоже сделают, не побоятся.

– Им человек – вошь, – кивнул Пашка Гребенко. – Да ведь, Гарюха?

– Слишком умные все стали, – проворчал тот. – Ваш Небесный и просто так отсюда смоется. Чего ему тут с малолетними отморозками мучиться? Да за щепоть «мани-мани». Он где-нибудь в церкви больше заработает, чем у нас в интернате. Чего ему тут с нами возиться? Ну, посидит с месяц и смоется. Вот спорнём?

Пацаны переглянулись и не пискнули спорить. Денис тоже затрусил: а как Гарюха прав окажется? Спорит-то он не за щелбан…

Глава 23. НАРКОМАНИЯ ВОВКИ ДРАКИНА И ВТОРОЙ УРОК ОБ АЛЕКСАНДРЕ НЕВСКОМ

Два оставшихся урока с трудом вернули ребят к действительности. Наполучав двоек за поведение и невнимательность, троек за пустоту в глазах и обещание грядущих наказаний, они с облегчением дождались последнего школьного звонка. Не всем, однако, посчастливилось сразу побежать на обед: в класс заглянула Люция Куртовна и гладким липким голосом промурлыкала, играя ямочками на круглых щеках:

– Олежек, Геночка, прошу вас ко мне в кабинет: очень хочется с вами побеседовать, пока в столовой накрывают столы. А вас, Валечка Цифринович, прошу ко мне сразу после того, как вы утолите голод. Пока-пока!

Она махнула ручкой и уцокала на шпильках. Денис содрогнулся.

– Эй, парни, – сказал он выбранной омбудсменом троице. – Вы у неё рты не разевайте, она шибко это дело сечёт – доносы там, приманки. И на печенье с конфетами не набрасывайтесь, если не хотите, чтоб она вас, как жуков, придавила.

– Чё мы, не знаем? – ощетинился Олег Шибанов. – Сами так попали. Это вон Валька новенький, ему базлай. И то ему здесь лучше, чем дома, так что наша наука ему припарка к косяку. Генка, пошли.

Они стянули со стульев пакеты с учебниками и тетрадями и исчезли в дверях. Валька вздохнул:

– А мне, правда, здесь нравится. Тут не бьют, не насилуют. Учат. Кормят. И кровать есть с бельём. Не, Дениска, мне тут нормально. Безопасно… Представляешь? Взрослые не пьют и не матерятся!!! Вот это да!

И он умчался в столовку.

В столовке, ставя на конвейер поднос с грязной посудой, Денис наткнулся на Вовку Дракина. Прежде, конечно, они тоже встречались, но «привет – привет», «пока – пока», и ничего больше: не мог Лабутин забыть, что это Вовка привёл его к Душковой. А тут вдруг бросилось в глаза, как иссох Вовка, пожелтел, опустел.

Блуждание в нём читалось ясно, как при свете операционных ламп. Он, как и Серафим, казался не от мира сего, но его отрешённость не манила, а устрашала и отталкивала.

– Эй, Вовка, ты чего? – ошалело спросил Денис.

Вовка хлопнул ресницами.

– Чё-о? – еле двигая языком, набычился он.

– Ничё-о! – передразнил Денис и схватил его за плечо. – Больной, что ли?

– Ба-альной! – равнодушно подтвердил Вовка и вяло повёл плечом. – Отцепись. И без тебя тошно. А ты Храпача… Лапу… или Ребро видал?

– Они тебе зачем? – изумился Лабутин. – В паханы записался?

– Ничё не записался. Отвянь. Надо, и всё.

Откуда-то вынырнул Храпач, тихо свистнул. В глазах Вовки появилась обжигающая искра. Он встрепенулся, ожил.

– Пока, Enter, – бросил он им последовал за Храпачом.

Оторопевший Денис остался стоять, вздев на лоб брови. Серёжка Деньгин, шедший мимо, невесело хмыкнул:

– Чё зверишь? Не знаешь? «Старшаки» Вовку на наркоту посадили.

– Брешешь! – не поверил Лабутин.

– Ничё не брешу. Мы с Олегом видали, как они ему порошок давали. Теперь Вовка их раб навеки. Ломку, думаешь, всякий любит?

– А Пуга куда смотрит?! – разозлился Денис.

– А пофигу им всем! – крикнул Серёжка и ускакал.

Денис было рванул к Михаилу Натановичу тревогу поднять, но тут в уши ворвался пронзительный рёв звонка, и ноги Дениса завернули в другую сторону. Но ничего, вот два урока кончатся – и он рванёт к Галайде!

Материал сперва не шёл ему в голову. Потом пришлось сосредоточиться. Он погрузился в ботанику, в географию и еле вылез из них, когда, наконец, прозвенел жуткий звонок.

С пакетом, тяжёлым от учебников и тетрадей. Лабутин быстро спустился в подвал к Галайде, надеясь, что тот пообедал и сидит на месте. За дверью слышались негромкие голоса. Денис стукнул пару раз и просунул голову внутрь.

– Здрасти, Михал Натаныч, – начал он и замолчал: у Галайды был гость – отец Григорий Небесный.

Они отметили его присутствие приветственной улыбкой.

– Проходи, Дениска! – пригласил Галайда. – Не стесняйся.

Лабутин лихорадочно вспоминал, что надо сказать в случае, когда ворвался без приглашения, и, вспомнив, пробормотал:

– Не… это… в смысле… не помешаю?

– Не помешаешь, не помешаешь. Проходи, пока зовут.

Денис скользнул в помещение склада, опустил пакет на пол.

Михаил Натанович без разговоров достал чистый стакан, налил чайку, в блюдце положил булочку, по паре пряников и сухарей с изюмом.

– Садись, Дионисий, отведай! – весело предложил Галайда. – И не стесняйся! Хотя мальчишки – народ не застенчивый… если только за ухо к ответу не притянут за проделку.

Лабутин сел и вцепился в булку. Внутри таяло повидло неизвестного происхождения, но это было без разницы, потому что парень не ел его несколько месяцев. Не сказать, чтоб он любил булки с повидлом, но это редкое здесь лакомство напомнило ему о времени его свободы и о маме – в первую очередь, о маме, а потом о времени его свободы…

Отец Григорий прихлёбывал из своего стакана чай и посматривал на Дениса. К разговору, который взрослые вели наедине, они не вернулись.

– Хоромы у тебя, Миша, – отметил отец Григорий. – Чего только не накидано.

– Каждого снабдить требуется, потому и много всего, – мирно ответствовал Галайда. – На каждого понемногу, вот и выходит много.

– Плохо, что много… – взгрустнул отец Григорий.

Денис вскинулся.

– А вы б хотели, чтоб у нас воще ничё не было?!

Священник поставил стакан на стол кладовщика, серьёзно обратил синие глаза на мальчика.

– Я б хотел, чтобы вас здесь не было, – сказал он. – Чтобы всё это, – он обвёл рукой пространство вокруг себя, – не понадобилось тут никогда. Чтобы дети жили в семьях, где их любят. Потому мне и грустно, что это – есть, а главного – нет.

– Главное – это чё?

– Бог, семья и Отечество.

Сказал, вроде, обычные слова, а Дениса от них в дрожь бросило и до того захотелось жить так, чтобы главным в жизни были Бог, семья и Отечество, что в горле встал комок и никак не проглатывался с очередным куском булочки с повидлом. Прожевал, наконец, проглотил, запил чаем. И сказал:

– Отец Григорий…

– Да?

– У меня тут одноклассник… Два, вообще-то, одноклассника, но одна ничё… в Бога тоже верит. А этот… Вовка Дракин, в общем… Короче, «старшаки» его на наркоту посадили. Может, это… не поздно его оттуда как-то вытащить, а, отец Григорий?

Мужчины тревожно переглянулись:

– Ты точно знаешь? – спросил Галайда.

– Точно. Сёдня его видал. Ходит, как отдихлофосенный таракан, – подтвердил Денис.

– Где он сейчас? – встал отец Григорий.

– Пошли куда-то со «старшаками». Я не знаю, где они там парятся, – хмуро признался Денис им, а себе: и зря; Серафим бы, зная, Дракина бы из наркоты вытащил; а он?

А он трус. В гейме герой, а в жизни дохляк.

Отец Григорий решительно рванулся к выходу. Денис бы метнулся за ним, но Галайда удержал:

– Не бегай за ним, Денис. Он и найдёт, кого надо, и скажет, чего требуется.

– Ладно, – потерянно уступил Лабутин, присев обратно на стул.

Посидел, сверля взглядом дверь.

– Неймётся? – понял Михаил Натанович.

– Ага.

– Ладно, беги, ищи своего Вовку, – разрешил Галайда, и Лабутин удрал, чуть не забыв пакет с учебниками.

Он, как был, выскочил через чёрный ход во двор, но никого там не нашёл. В подвале где? Сунулся было, но тут его заметил один из воспитателей и послал его в спальню делать уроки. Пришлось идти. Он открыл учебник, но все слова и цифры потеряли для него смысл. Он сидел в ожидании, что скоро случится что-то неприятное для всех, и не мог думать ни о чём.

Генку, сунувшемуся к нему с вопросом, сделал ли тот «матику», он послал подальше, чтоб не мешал. Генка обиделся:

– Ну, и привет! Сам пошёл!

И пристал к Олегу, который как раз начал писать в тетрадь цифры. Денис невольно обратил внимание на тех, кто недавно побывал в лапках Душковой. Ничего, вроде, не изменилось в них… Но изменения могут быть сразу и не видны…

И чего она к ним пристала?! Житья от неё нет… Напакостила ведь уже – нет, снова влезла.

Мысли пихались и пихались в его голове, одна несуразнее другой. Когда прозвонили на полдник, он сорвался первым.

– О! Самый голодающий! – насмешливо изрёк Гарюха, но Денис едва услышал.

В столовке он искал Вовку, но не нашёл. Где он носится?! И что с ним?

Выдул чай, запихал в рот печенье, отнёс на ленту конвейера и устремился к выходу: где же Вовка?!

Он столкнулся в дверях с Надей Ляшко и буркнул:

– Чего летишь без разбору?

– Это не я, это ты летишь, – парировала Надя.

Позади неё стояла Кира, которую Денис не сразу заметил, а, заметив, мигом вспотел от охватившего его жара.

– Да я это… по делу лечу, – оправдался он, хмурясь от смущения.

– Серьёзное? – спросила Надя. – Помочь?

– Ну… не знаю… Вовку Дракина не видела?

– Не видела. А он тебе зачем?

– Ну… просто…

Денис не знал, как сказать. Спасти? Это он слишком на себя берёт. А зачем тогда?

– Мы тебе поможем, – обещала Надя. – Кир, пойдём.

– Пойдём, – отозвалась Кира.

Опрокинутая навзничь и теребящая щенячьими лапами душа Дениса млела и трепетала, когда он шёл рядом с Кирой. Надо же: а если б не Вовка Дракин, он никогда бы не узнал, что живёт в одном городе с ним такая вот девочка Кира, которую ему отныне хотелось опекать и защищать от всех врагов.

Никогда с ним такого не происходило! Отчего это? Мама бы порадовалась… Когда он её увидит? А в отца плюнет и всё. А той женщине рядом с ним скажет: «И с таким вы живёте?! Не страшно?!», повернётся и оставит их наедине. Пускай без него разбираются.

Втроём они обшарили весь трёхэтажный интернат, двухэтажную пристройку, все классы, учебки и туалеты. Поприжимались ушами к дверям Крысы, Пуги и Душечки, воспитательских, но нигде и намёка не нашли на присутствие Вовки Дракина. В спальне двести двадцать семь соседи пожали плечами. А в кладовке, где лежали вещи воспитанников и верхняя одежда, его шкафчик оказался заперт.

Нашли они, в конце концов, Лапу и Храпача, обступили их и в порыве странной храбрости потребовали сказать, где Вовка, но те, осклабившись, процедили, что они, дескать, не в курсе, спросите у Крысы или у Пуги, Фуфайкина на вас троих нету.

В коридоре на третьем этаже, перед девчачьей спальней, Надя и Кира невесело распрощались с Денисом. Он вернулся к себе, и тут его огорошил Гарюха:

– Где шляешься? От Душковой передали, чтоб после ужина ты к ней явился. Запомнишь, или тебя за ручку отвести?

– Запомню. А что, щас ужин?

– Буквально на носу.

И тут проверещал звонок.

На ужине Вовка снова отсутствовал. Храпач и Лапа с тупыми лицами сжевали свои порции и смылись, рыкнув на приставшего к ним Лабутина. Денис бы нарвался и на драку, но в сцепку между ними ввязались Кульба и Хамрак. Дениса оттёрли, стукнули несильно пару раз, чтоб место знал, и синяки не выступили, и оставили в углу прохлаждаться и дуть на боль.

Мимо него проходили равнодушно. И вдруг перед ним остановилась Кира.

– Больно? – тихо спросила она.

– Ничё, пройдёт, – захрабрился Денис.

– Я знаю, что такое боль, – поддержала она его. – Так что пойдём в здравпункт, пусть тебя глянут. Вдруг треснуло ребро. Вальку как-то мать лупила, и он с треснутым ребром недели две ходил, жаловался, пока мы с ним сами в поликлинику не пошли.

– И вас приняли?

– Приняли. А потом мать отругали. А потом… она опять нас отлупила, чтоб не смели по поликлиникам ходить. Ладошкой лупила, чтоб не сломать чего, – рассказала Кира.

– Мать?! Била?! – не поверил Денис; он было решил сперва, что ему послышалось.

– Тебя разве мать не била? – в свою очередь, не поверила Кира.

– Вот ещё! Она ж меня любит.

– А-а… – неуверенно произнесла Кира. – Любит?.. Это, наверное… не очень плохо. Это, вообще, больно?

– С чего больно? Нормально. Классно… Слушай, разве так бывает, чтоб мама не любила? Ну, понимаю – отец там. Мой – предатель, к примеру. Но мама… слушай, врёшь ведь всё, а?

– Ничего не вру. Зачем?.. Ну, может, насчёт чего бы и врала, но об этом к чему мне врать? – заметила Кира. – Слушай… а ты в математике смыслишь?

– Ну, так… А чё?

– Да тему не поняла… Тогда ладно. Пойду.

Она сделала порывистое движение, но Денис внезапно её остановил:

– Слушай, а давай тему вместе разбирать? Что-нибудь да поймём!

Кира напряглась, и Денис торопливо, с ноткой весёлости, добавил:

– Надю Ляшко позовём! Мы вообще с ней вместе учились! В прежней жизни.

Кира неуверенно кивнула.

– Хорошо бы… вместе с Надей… А где?

– У вас на этаже учебка ещё не занята? – деловито спросил Денис.

– Не знаю.

– Скорее всего, не занята. Это у нас в учебке Душечка поселилась, а у вас должно быть свободно.

– Может быть, – безразлично согласилась Кира.

Они нашли Надю. Та захватила учебники, тетради, Денис сбегал за своими – и вот, они засели в учебке на третьем этаже и до отбоя разбирали новую тему по математике. Получилось здорово. И тема стала более-менее понятна, и Кира чуточку оттаяла. В конце встречи Денис, не веря сам себе, поймал робкую, едва заметную улыбку на её милом чистом лице.

Окрылённый, он вернулся в спальню двести двадцать девять и с трудом заснул, лелея образы Киры, мамы и Серафима. Всё-таки классно, что они есть!

… Назавтра на урок истории вновь пришёл отец Григорий Небесный, и радостное сердце Дениса ликовало глубже и шире, чем накануне. Он обещал себе, что непременно спросит у священника, что с Вовкой Дракиным.

Отец Григорий начал странно:

– Мир вам, ребята. В напоминание и продолжение темы, которую мы с вам затронули на прошлом уроке, хотел спросить у вас: знаете ли вы, в честь кого вы называетесь Женями, Генами, Сашами, Мишами?

– Дедушки!

– Я тоже – дедушки!

– А я в честь брата отца!

– А я… просто назвали, и всё.

Отец Григорий внимательно выслушал каждый возглас и сообщил:

– Очень интересно. Но на самом деле все вы названы в честь православных святых.

Он открыл классный журнал, повёл пальцем сверху вниз.

– К примеру…

– Я, я! Меня назовите! – нетерпеливо заёрзал Валька Щучьев. – Валентин!

– О твоём небесном покровителе священномученике епископе Валентине Интерамском мы говорили на первом уроке.

– И что теперь? – не понял Щучик.

– Всё скажу, потерпи, – попросил отец Григорий.

Снова повёл по журналу пальцем.

– У Саши – предстоятель перед Предстолом Божиим схимонах и воин Александр Пересвет. Он был брянским боярином, профессиональным военным. В 1363 году он принял постриг в ростовском Борисо-Глебском монастыре на реке Устье. Благословил его на монашество сам святой преподобный Сергий Радонежский. Затем он был послушником в Троице-Сергиевом монастыре. Святой князь Димитрий Донской приехал к Сергию за благословением на битву, а тот дал ему в подмогу и двух своих иноков. В день Рождества Богородицы Пересвет бился с сильнейшим воином из войска Мамая – татарским богатырём Челубеем. Они ударились крепко, упали с коней на землю и скончались.

Отец Григорий посмотрел в зарешеченное окно, разделяющее два мира, вздохнул и продолжил:

– После битвы русские воины восемь дней хоронили павших. А тело Александра перенесли в Симонов монастырь, где он и поныне покоится.

– И к нему приехать можно? – удивился Валя Цифринович. – Как будто на могилку дедушки?

– Можно, – кивнул отец Григорий. – Но для того, чтобы туда съездить, нужны время, деньги и организаторы. Так что…

– Фиг вам! – подытожил Женя Каледин.

– Во-первых, фиг – это гнилое слово, обозначающее в древности выделительные органы человеческого организма…

Класс хихикнул.

– Так что сейчас ты прилюдно предложил своим товарищам…

Отец Григорий не договорил, но мальчишки прыснули в ладошки.

– А во-вторых, – сказал Небесный, – поездка состоится, но не сегодня, не завтра, не через неделю. Думаю, это устроится летом, если вы не передумаете. И, конечно, если будет на то Божья воля.

– А нам разве дадут выехать из интерната?! – усомнился Олег Шибанов.

– Будем стараться и молиться, – ответил серьёзно священник. – Чудеса бывают. Это я вам точно говорю.

– А у меня кто? – спросил Валерка Кошелев.

– А тебя зовут…

– Валерка.

– У тебя… мученик Валерий Мелитинский небесный покровитель. У Гены – патриарх Геннадий Константинопольский. У Дениса – священномученик Дионисий Ареопагит, апостол от семидесяти, епископ Афинский. У Димы Чепеленко – великий князь Владимирский Димитрий Донской.

– А я – Женька! – выпалил Каледин.

– Значит, можешь молиться священномученику Евгению, епископу Херсонесскому, – улыбнулся отец Григорий. – Вот я тут выписал из православного календаря святых, чьи имена вы с достоинством носите. Паша, раздай, пожалуйста.

Пашка Гребенко взял исписанные листочки, разнёс. И все прочитали.

Преподобный князь Черниговский и Киевский Игорь Ольгович.

Преподобный Максим Грек.

Митрополит Киевский и всея Руси Михаил.

Святой исповедник, игумен Николай Студийский.

Святой преподобный князь Олег Романович Брянский, в иночестве Василий.

Святой мученик отрок Павел (малый) Византийский.

Первомученик Российский Феодор Варяг, Киевский.

Святой преподобный Сергий Радонежский, игумен Русской земли…

– Почитали? – спросил отец Григорий. – А теперь вернёмся к князю Александру Невскому.

И до конца урока он читал им статью Виктора Тростникова из журнала «Русский дом», рассказывал, спрашивал…

… «Божий Промысл осуществляется через людей — харизматических избранников Творца истории, сознательно или бессознательно исполняющих Его святую волю. Одной из личностей такого рода был святой князь Александр Невский.

Наш народ всегда отдавал ему дань глубочайшего уважения и любви, понимал значение его подвига в отечественной истории. Это единственный представитель сонма русских святых, почитание и восхваление которого не прекратилось даже во время самых свирепых гонений на Церковь. Более того, именно в этот период Сталин заказал кинорежиссёру Сергею Эйзенштейну фильм об Александре Невском, имевший колоссальный успех. А во всероссийском конкурсе «Имя России» святому князю было отдано самое большое число голосов…

Благоверный князь показал себя не только выдающимся аналитиком, но и эффективным деятелем, решительным и последовательным. Он сразу показал всей Руси, что с ним шутки плохи.

Вначале он обуздал гордыню своего брата князя Андрея и решительно потребовал от него научиться ладить с Ордой, в чём он видел единственный путь к освобождению Руси. Убедившись, что Андрей разрушает всю его дипломатию, Александр в 1252 году съездил в Золотую Орду и добился там, чтобы княжение во Владимире отобрали у брата и доверили ему. Андрей, узнав об этом, бежал со своей дружиной, но его настигли татары, побили княжеских воинов. Сам Андрей нашёл убежище в Швеции.

Ещё более наглядный урок Александр преподал новгородской вольнице, привыкшей менять князей как перчатки, то прогоняя их, то вновь призывая. Неуправляемое новгородское вече ставило свою республику на грань анархии.

Александр привёл под Новгород сильное татарское войско, и хотя оно не произвело никаких военных действий, само его присутствие оказалось достаточным для того, чтобы новгородцы одумались и согласились признать своим князем Александрова сына Василия, которого ранее выгнали.

Замечательно, что в отличие от большинства князей, народ русский не осуждал использования князем Александром ордынской силы для наведения порядка на Руси, инстинктивно чувствуя его историческую правоту. Да это и понятно: кровавые княжеские «разборки», от которых страдали широкие круги населения, были страшным бичом, и их прекращение было благом для народа.

В глазах его укрепление Александром русской государственности перевешивало то, что он осуществлял это с помощью Орды. Благоверный князь получил в Отечестве ласковое имя «Солнце Русской земли».

Оппоненты святого Александра боялись, что его политика «дружбы» с завоевателями увековечит их власть над Русью. Александр же этого не боялся. Он пророчески предвидел неизбежное возникновение и нарастание в монгольской империи внутреннего кризиса, который приведёт её к распаду и гибели. Так оно и случилось. И в 1480 году татаро-монгольское иго, ставшее к тому времени чисто номинальным, пало окончательно.

Золотая Орда и вся монгольская империя была чисто милитаристской, такие империи не могут быть устойчивыми. Их окрыляет и делает уверенными в себе дух завоевания. Монолитность придаёт им общая радость одерживаемых побед, раздвижение границ, короче говоря, динамика. Но когда милитаристское государство расширяться дальше уже не может, динамика сменяется статикой, кончается социальный «адреналин» и общество вступает в фазу застоя и гниения.

Именно такая судьба была с самого начала предначертана монгольской империи, у которой не было другой идеи, кроме завоевания всех народов мира. Когда её завоевательные возможности себя исчерпали, она утратила смысл своего существования и ушла с исторической сцены.

Это нам легко понимать задним числом, но как Александр предугадал крах Орды в момент наивысшего её могущества — мы никогда не узнаем.

Дело борьбы с сепаратизмом и анархией, превращения рода Александра Невского в царский род — это реальность. Его сын Даниил, получив княжение в Москве, значительно её усилил, а сын Даниила Иван Калита стал активно собирать вокруг Москвы другие русские княжества, стараясь делать это с помощью дипломатии и денег, но когда надо, прибегал и к крайнему средству, завещанному дедом — содействию Орды.

Внук Ивана Калиты князь Димитрий Донской, победив на Куликовском поле под знамёнами Москвы, сделал её безоговорочно самым авторитетным княжеством, а его внук, Василий II, покончив с междоусобицами, стал фактически единовластным повелителем Руси, первым представителем нашей царской династии, которую по исторической справедливости надо было бы называть не «Рюриковичами», а «Александровичами».

Вот почему надо говорить о двойном вкладе св. благоверного князя Александра Невского в великое дело — Россия стала Третьим Римом. Это подразумевает, во-первых, сохранение Православия, и во-вторых, имперскую организацию светской жизни, ибо «Рим» — синоним Империи.

Выполнением обоих этих условий мы обязаны Александру Невскому, предотвратившему окатоличивание Руси с Запада и заложившему основы той восточной политики, которая привела к превращению России в могущественнейшую державу. И когда встал вопрос о том, кто может олицетворить Россию в своём имени, разве могла быть альтернатива имени святого князя Александра Невского?»…

Глава 24. ПОДПИСЬ

Звонок проверещал ну, совсем некстати: когда мальчишки мнили себя русичами, поднявшимися на сечу с татарскими кочевниками.

Денис выскочил из-за парты, успел остановить священника и спросить торопливо:

– А Вовка Дракин, не знаете, где?

Небесный внимательно посмотрел на него, на дверь, сказал тихо:

– Выйдем на минутку.

Вышли. И Денис узнал, что Вовку отец Григорий силовыми методами сумел вытащить из интерната в специализированную клинику для наркобольных, где в маленьком больничном храме служит его коллега, отец Паисий. Так что, будем надеяться, с ним всё образуется, и мальчик пойдёт на поправку, как и Серафим Кедринский. С ним теперь рядом мама; папа приходит после работы каждый вечер…

Услышав новость, Денис проглотил в горле неприятный тугой комок.

– Ты чего? – тут же почувствовал его уныние отец Григорий.

– Да вот… лучше б я тоже заболел. Или наркоманом стал.

– Зачем?

Денис изо всех сил старался не заныть. Отец Григорий догадался:

– Из-за мамы? Домой хочешь?

Денис кивнул.

– Ну, для этого не обязательно колоться или болеть. Уверен, что ты и так вернёшься домой. Просто немного подождать придётся. Сколько – не знаю. Но ты не один. Во-первых, с нами самый Великий и Могущественный Покровитель и Правитель мира – Господь Бог и легионы его помощников. Во-вторых, Его наместники – священники и монахи, и миряне, которые борются за вас. И мама твоя борется, ты не сомневайся. Ей, между прочим, во всём помогает хороший адвокат, прихожанин нашего храма.

– А как его зовут? – по-детски шмыгнул Денис.

– Представляешь, его зовут Фома Никитич Ковригин.

– Так прямо и зовут? – подавился Денис, забыв о комке в горле и слезах.

– Вот представляешь, так прямо и зовут! – улыбнулся отец Григорий.

У Дениса мелькнула странная мысль, и он спросил:

– А он женатый?

– Вот ведь представляешь, нет! – весело признался отец Григорий. – Хотел жениться, и ничего у него не вышло!

Денис подумал и вздохнул:

– Вот бы у них сладилось, а?

– Бог даст – и сладится, Денис. Вдруг души их откроются друг другу.

– Откроются друг другу, – повторил Денис и улыбнулся. – Спасибо, отец Григорий! Я понял. И Серафима понял.

– Хорошо. Бог тебе в помощь!

Отец Григорий перекрестил собеседника и ушёл. А Денис понёс радость на следующий урок – последний на сегодня. Но, когда их отпустили, в класс заглянула Люция Куртовна, и Денис вспомнил, что вчера ему приказали к ней явиться после ужина, а он забыл. Что теперь ему грози-ит!..

Он неохотно собрал с парты свои вещи, скинул в пакет, на ходу придумывая себе оправдания, не придумал, вздохнул, побрёл к Душковой.

– Здравствуй, Денис,– нежно сказала женщина, играя ямочками на щеках, но глядя отнюдь не ласковыми, а колючими глазами. – Я тебя ждала вчера целый час, если не полтора. Так и не дождалась. У тебя что-то случилось? Ты заболел?

– Не, ничего такого… Я забыл, что надо прийти.

– Забыл?

Денису показалось, что его в сей же миг растерзают на кучу бифштексов, но омбудсмен видимым усилием сдержалась и улыбку не потеряла.

– Что ж, зато теперь у тебя есть время, а у меня – «окно». Так что жду. Жду непременно! Пообедаешь – и ко мне!

И пришлось идти. А что тут поделаешь? К тому же, главное зло она совершила: разлучила семью. Хуже прежнего она что сотворит?

Душкова дождалась кивка и засеменила на каблучках прочь, по ходу поглаживая макушки встречающихся на пути ребят. При её касании ребята съёживались и пытались поскорее отбежать.

Пообедав и успев махнуть Кире рукой в знак приветствия, Денис поплёлся к бывшей «учебке» на втором этаже, которую заняла омбудсмен. Постучал, открыл, ввалился небрежно.

– Драсть, – молвил он воплощению улыбчивой жестокости в образе невысокой плотной дамы, ждущей его за небольшим офисным столом.

– Наконец-то! Я очень рада тебя видеть, друг мой!

Омбудсмен расплылась в восторженной улыбке.

– Проходи, проходи. Я открыла для тебя папку с играми. Глянь – какая понравится. До полдника спокойно играй, а затем за уроки возьмёшься. А? Садись, я чаю тебе налью, конфет насыплю…

«Прямо как Галайда, – невольно сравнил Денис. – Только не Галайда вовсе. А не знаю, кто. Прицепилась ведь, а? Чего ей от меня надо? Чего-то надо ведь, а то чего она со мной возится? Ничего бы она со мной не возилась, если б ей от меня чего-то не надо было».

Enter сел на компьютер. На дисплее действительно белело «окно» с открытой папкой видеоигр. Он нажал на одну из них. Начал играть, привычно отмечая опасности, набирая очки, переходя от уровня к уровню.

И внезапно, когда он достиг последнего, Enter вдруг понял, что всё это время не испытывал от игры никакого удовольствия. Азарт, тяга геймерить покинула его. Когда игроманство оставило его в покое? Когда он выздоровел? И, вообще, – почему?..

Enter смотрел на две кнопки, мигающие на экране: «продолжить игру: да – нет?» и ничего не хотел нажимать.

– Закончил? – спросила чуткая Люция Куртовна.

– Ага.

Enter нажал-таки «нет», и гейм разочарованно удрал в электронные недра компьютера.

– Наигрался? Хватило тебе? – уточнила Люция Куртовна.

– Да.

– Что ж… отлично.

Похоже, она ожидала, что Enterу не хватит компьютерного времени, и несколько удивилась его холодности к обожаемому им прежде занятию.

– А вообще у меня к тебе крохотная просьба, Денисушка, – медово промолвила Душкова. – Подпишешь для меня незначительную бумажку? Она мне нужна для квартального отчёта. Абсолютно ничего серьёзного.

– Ну… давайте.

В омбудсменовской улыбке проскользнула суетливость. Она протянула мальчику лист бумаги. Под текстом вздёрнула тонкие крылышки галочка.

– Вон там поставь, – показала на галочку Люция Куртовна.

Enter уже нацелился… и вдруг вспомнил, как он подписал бумагу у Пугинского, а она означала отказ от встречи с мамой, и решил прочитать, с чем он теперь согласен или не согласен.

Денис начал читать и закипать: здесь писалась клевета на Серафима. Будто он возмутитель дисциплины, мятежник, хулиган, наркоторговец, наркоман, лодырь, неуч и только поэтому и заболел, а причина болезни – психическое расстройство и психологические проблемы, которые надо лечить быстро, и непременно – в психиатрической лечебнице, в детском его отделении!

По этой причине надо лишить родителей родительских прав, забрать Серафима и вернуть в интернат, где ему будет оказана более действенная помощь, чем та, которую ему могли бы оказать родные папа и мама.

– Это вот я должен подписать?! – взорвался Денис. – Эту вот вашу чушь?!

Душкова на миг оторопела.

– Денис, ты что? Ты же многого не знаешь, ты не в курсе, какая обстановка в семье Кедринских…

– Я знаю, какая там обстановка! Получше вашей там обстановка! Лучше не бывает!

– Денис! – попыталась прорваться сквозь бастион праведного мальчишеского возмущения Люция Куртовна. – Они заставляли бедного мальчика ходить в церковь, ставили его на колени, водили на исповедь к попу, чтобы тот психологически обработал их сына! А дома бросали его одного в тесной душной комнате и приказывали вслух читать эти религиозные мантры, стоять на сухом горохе голыми коленками! Ты считаешь, это допустимо в нашем высокоразвитом обществе?!

– Да чушь это идиотская всё! – засмеялся Денис. – Вы что, думаете, вам поверят, что ли? Да у Серафима отличная семья, и никто его верить в Бога не заставляет! Заставь его, как же! Если чего не по нему – его никак не заставишь, хоть убейте!

– Денис! – повысила голос Люция Куртовна. – Ты что такое говоришь-то? Никто не собирается его убивать! Мы хотим его просто вернуть!

– Вернёте и убьёте! – догадался Денис. – Вам это запросто: таблеточка, укольчик, несчастный случай. Где Андрюшка Дубичев? В могиле же! Родители богатенькие оказались, и деньги их вам понадобились! Ну, не вам лично, а Коту Базилио и всяким там ещё…. А Серафим вам всем поперёк горла, потому что он правду знает и ею делится со всеми, и вашу тусу не боится!

– Ты что такое посмел вякать взрослому человеку, Сопля?! – зашипела Душкова, вмиг утратив свой весёлый обходительный тон.

Под рукой у неё оказалась чашка с чаем, и она яростно выплеснула горячий чай в лицо подростку.

– Сдурела?! – заорал Денис и бросился прочь.

– Я тебя ещё достану! – услышал он приглушённый вопль. – Сволочь поганая! Вошь сопливая! Ты у меня в колонию загремишь, и забудь о своей матери! По судам её затаскаю, в тюрьме сгною за насилие над ребёнком, воблу мороженную!

Омбудсмен замолчала, опомнившись, а Денис нырнул в туалет, открутил кран с синей кнопкой и склонился над раковиной, стараясь обильнее поливать лицо холодной водой. Кто-то прошёл было мимо. Остановился, вернулся, заглянул.

– С тобой что такое? – услышал он осторожный девчачий голос и с трудом не обернулся.

Кира!

– Ничё у меня… Душкова горячим чаем плеснула, смываю вот.

Робкие шаги за спиной.

– Давай помогу.

– Не, я сам.

Он ещё поплескался и запоздало вспомнил:

– Спасибо…

– Да ладно… В здравпункт пойдёшь?

– Чё я там забыл?

Денис поднял красное лицо, вытер глаза подолом футболки.

– Ничё, жить буду! – решил он и взглянул на Киру. – Сильно помидористый?

– Как с мороза, – определила Кира.

Они вышли, сели на подоконник в конце коридора. Окно и здесь иссекалось частой решёткой.

– Чего она к тебе прицепилась? – спросила Кира.

– Я её задумку обрубил.

– Какую задумку?

– Ну-у… Она хочет Серафима Кедринского обратно в интернат запихать. Накарябала всякий бред и хочет, чтоб её все подписывали, иначе это не документ, а туалетная салфетка, – объяснил Денис.

– А ты?

– А я чего – Иуда, чтоб подписывать?! – взорвался Денис.

– Тихо-тихо, – пробормотала Кира, размышляя. – Тебе, значит, жизни уже не будет, – грустно решила она.

– Чего это – не будет? – не согласился Денис.

– Она тебя изведёт.

– Как это – изведёт?

– Как моль. Как таракана. Чем ты думал, когда против неё полез? Она ж тут самая главная!

– Она – главная? А Крыса и Пуга?

– Они под её крылышком сидят и идут, куда она велит. Не видишь разве? – удивилась Кира. – Велит тебя в психушку запихать – они запихают…

– Велит убить… – упавшим голосом начал Денис.

– Убьют, – кивнул Кира. – Не пожалеют. Лариса Адеева говорит, что из детдомов продают детей за границу, а там их бьют и убивают. В лучшем случае садят в наш самолёт в никуда. Прилетает пацан или девчонка в Россию, а у них ни дома, ни семьи. Живут на улице…

– Жуть.

Кира помолчала, болтая ногой, и снова заговорила:

– Говорят, у Пугинского детей нет, а у Крисевич сын взрослый, в Праге учится, ей деньги для него нужны.

– Это кто тебе говорит?

– Девчонки в спальне.

Кира вздохнула. Посмотрела в окно. Она смотрела в окно, а Денис смотрел на Киру. И мечтал, чтобы сидеть так на подоконнике до самой ночи. А можно и до утра.

После отбоя Денис слез с кровати и подкрался к Гарюхе.

– Егор…

– Чего тебе?

– Я с Душковой поругался.

– Из-за чего?

– Из-за Кедраша… Серафима. Она на него враньё написала, чтоб в интернат вернуть.

– И чё?

– Хотела, чтоб я подписал.

– Подписал?

– Не. Чё я, предатель?

Гарюха помолчал. Спросил нехотя:

– Так тебе чего от меня надо?

– Сгноит.

– … Ну, сгноит. Башкой прежде надо думать. Теперь помирай, скатертью дорога.

– Егор!

Гарюха раздражённо сел на кровати.

– Ну, а чё я те сделаю? Чем отмажу? Ни бабла, ни родителей…. В смысле, они сидят низко, связей – на нуле.

– А вместе как-то?

– Это как – вместе? – усмехнулся Гарюха. – Чтоб уж всем под нож лечь?

– Да не в том смысле.

– А в каком ещё смысле? Я чего-то недопонял.

Спальня подняла головы и с любопытством прислушалась.

– Чего у тебя, Денис? – спросил Певунец.

Лабутин снова рассказал свою историю, и Максим присвистнул.

– Ну, ты, слушай, попал… Вот умудрился-то… Голова, что ли, у тебя отвалилась, когда ты подписывать отказался? – неподдельно удивился он.

– Так если она вон как… про Серафима…

Певунец пожал плечами:

– А тебе-то чё? Подписал бы – и жил себе спокойно. А теперь и ему, и тебе хана.

– Ему-то почему? – нахмурился Денис.

– Не ты, так другой подпишет, – сказал Певунец. – Которому по барабану.

– А чё мы, упереться не можем? – с вызовом спросил Денис. – Нас вон сколько, а она одна!

– Ты это себе чё – как восстание мыслишь? – прищурился Гарюха.

Денис не видел, как он прищурился, но ясно представил его сузившиеся глаза.

– А чё бы и не восстание? – расхрабрился он.

– Ты и восставай, – хмыкнул Гарюха. – Ты с ней поругался.

– Егор.

– Чего тебе «Егор»? Отвянь. Ищи другого дурака, я не Буратино.

Тут подал голос Валька Цифринович, брат Киры:

– А мне она понравилась.

Денис заморгал:

– Понравилась?! Она?! Спятил?!

– Ничего не спятил.

Валька тихо перечислил:

– Она красивая. От неё пахнет духами. Улыбается и вся вежливая такая. Не бьёт, не ругает, не шпыняет. Чаем поит, конфеты и печенье даёт. Класс! Я и не знал, что такие тётки бывают! У меня мама гораздо хуже. Я против неё, понятно, не смогу… мама же. Она мне добро сделала: родила, кормила всё же и вообще… мама же… И эта тётка школьная мне добро сделала: от родителей забрала. Дома я бы помер. И Кирка тоже.

– У тебя, Валька, другой случай, – признал Денис. – Тебе, наверное, не надо восставать. Ну, а мы-то что, чуваки?! У нас же всё одно! Всё похоже! Сперва Андрюшку Дубичева ухайдакали, потом Серафима, щас меня, а завтра хоть кого из вас!

– Может, кстати, он и прав, – в раздумье произнёс Олег Шибанов. – Протянем резину – и нас всех…

Он чиркнул ладонью по горлу и закончил:

– … и запросто.

– Ёлы-палы-западлялы! – в сердцах выругался Федя Абачев. – А чего делать? Конкретно?

– Этот… как его… ультиматум составить, – предложил Сергей Деньгин. – А если не примут, на уроки не ходить. И в столовку тоже.

– И в столо-овку? – разочаровались некоторые.

– Так всегда делают, – уверенно подтвердил Сергей. – Если вытерпим, то победим.

– Кто б тут вытерпел, – в пространство хмыкнул Коля Евлаш. – Жрать-то охота. И в психушку кому охота?

– Короче, всем спать, – велел Гарюха. – Завтра покумекаем, чего делать. Или не делать.

– А я? – спросил Денис.

– А ты… ты пройденный этап для интерната, – сострил Щучик, но никто не засмеялся.

Глава 25. КИРА И ЕЁ ЗАЩИТНИК

Денис перебросил подушку с изголовья в подножие. Перелёг, чтобы смотреть в чёрное окно. Что его ждёт? Попасть бы на какую-нибудь звезду. Вдруг там хорошо? Вдруг там его ждёт мама? И нет никакой Душковой и ей подобных, а есть мама, Кира, Серафим, Галайда, отец Григорий и тот новый мамин знакомый Фома Никитич…

Странное какое имя. Будто ему лет сто. Может, и правда, сто? Ему, поди, и сидеть трудно, а он с мамой по Денискиному делу бегает… Крепкий, видно, старикашечка….

Что же с ним сделает Душкова? Неужто и вправду в психушку сдаст? Бают, там кранты. Войдёшь туда человеком, а выйдешь дауном. Или аутистом. Короче, психом по самые по грузди.

Он почти засыпал, когда понял, что хочет в туалет. Неохотно продрал глаза, зашлёпал в коридор.

Оба туалета – для девочек и для мальчиков – находились рядом. Включая свет в своём, Денис услышал странные сдавленные звуки и зашёл в девчачий туалет.

В пространстве между батареей и стеной копошилась груда тел.

– Давай, давай, чё базуешь? Не впервой же! – услышал Денис лихорадочный голос Хамраха, а следом – сдавленный крик-стон.

– Вы чего? – окрикнул Денис и вдруг понял: Хамрах и Лапа насилуют девочку.

Он бросился вперёд, яростный от негодования и стал отталкивать их от жертвы, вопя во всё горло:

– Отойдите от неё, гады! Пошли отсюда, сволочи поганые! Урою, мурло вонючее!

«Старшаки» отшатнулись от него, обалдело уставясь на чокнутого заступника. Вдвоём они бы шутя справились с пацаном, но крик им совсем был не нужен. Они растеклись по стене и растаяли в темноте коридора, погрозив кулаками.

Денис, дрожа от пережитого гнева, взглянул на девочку, приткнувшуюся к стене.

Это была Кира.

От потрясения Денис остолбенел. Качнулся к ней непроизвольно. Она отодвинулась, как могла дальше, дико глядя на него. Губы у неё тряслись.

– Кира… – прошептал Денис, почему-то потеряв голос. – С тобой всё в порядке? Пойдём к дежурному воспитателю, а? Он тебя, может, в больницу отвезёт. Ты меня не бойся, я тебя не трону, честно. Пойду впереди тебя, а ты за мной. Идёт? Они тебя… обидели?

Кира мотнула головой, вытянула шею, словно пытаясь впечататься к стенку и остаться в этой стенке навсегда.

– Я их завтра поколочу, честно тебе говорю, – мрачно пообещал Денис. – Как увижу – сразу в нос. И в зубы. Изо всех сих. Мне вообще не страшно. Я меченый, меня Душкова уроет, я на неё сегодня наорал, всю правду выложил, ей теперь со мной на одной планете не жить.

Кира сглотнула, не ответила.

– Я б тебя оставил одну, если меня боишься, – предложил Денис неуверенно, – но вдруг ты одна ещё больше боишься? Если одна не боишься, я побегу за Надей. Ну? Что решим?

Кира снова сглотнула и не ответила. Денис вздохнул.

– Ладно, сиди уж. Я мигом. Запрись изнутри.

Кира отчаянно замотала головой. Денис растерялся.

– Ну, и… что мне с тобой делать? До утра в туалете будем торчать?

Кира впечаталась в стенку так, что стало ясно: его она теперь боится так же, как «старшаков». Денис пытался держать себя в руках, но внутри кипел и рвался в бой. Эх, заявились бы сейчас сюда Хамрах с Лапой! Он бы их так отделал!

Дверь внезапно толкнули, и Денис вскочил, сжав кулаки. Кто-то ахнул, увидев скорчившуюся на полу Киру.

– Что случилось?!

К девочке устремились Надя Ляшко и её одноклассницы Лариса Адеева и Анька Луцышина. Денис облегчённо вздохнул? Вот и решилось всё.

– Ей помощь нужна, – хмуро сказал он. – Отведите её в здравпункт, вдруг там есть кто. А я дежурного воспитателя найду.

– Да что с ней?! – прервала Аня, с тревогой ощупывая обмякшую Киру.

– Это не наше с вами дело! – отрезал Денис. – Надо – сама расскажет.

– А ты не скажешь?

– А я не скажу.

– Почему?

– Потому что не идиот.

И поскорее выскочил из женского туалета, проигнорировав возглас Нади: «А не ты ли виноват, Лабутин?!». Девочки присели перед Кирой, зашептали что-то. Лариса стояла у двери, глядя на Киру расширившимися глазами. Рука Ани легонько гладила пушистые волосы подружки. Кира, наконец, заплакала. Надя приобняла её и чисто материнским жестом принялась укачивать.

– Ничего, Кирушка, ничего. Мы тебе поможем, во всём поможем. А обидчиками по лбу дадим, чтоб искры посыпались. Я Пресвятой Богородице помолюсь, чтоб Она тебя хранила, оберегала. Я обязательно за тебя помолюсь. Ничего, Кирушка, ты поплачь. А потом умоемся, высморкаемся и спать пойдём. А во сне нам приснится золотой город, окружённый золотыми лугами, лесами и озёрами. Там здорово! И птицы поют, никто их не сбивает, и животные бегают, никто их не ест… Здорово же, да? И никто никого не обижает…

Вскоре они поднялись, умылись и тихонько побрели в спальню. Лариса, Аня и Надя ни о чём Киру не расспрашивали: зачем бередить? Хотя у кого как: одному легче в себе пережить, чтоб окружающие не догадались, а другим – наружу выплеснуть, рассказать толпе, выставить позор и боль напоказ.

Они легли; Надя вместе с Кирой. Девочка долго то шептала ей на ухо слова утешения, то рассказывала случаи из своей жизни, то просто молилась. Заснули они вместе. Часа через два Кира проснулась и бесшумно перебралась на пустую кровать Нади.

А Денис нашёл дежурного воспитателя и бесцеремонно разбудил его, дивясь собственной храбрости. Или, вернее сказать, дерзости?.. Впрочем, дерзость тоже на храбрости замешана. И на отчаянии.

Откуда что взялось?

Сонный недовольный воспитатель – из числа нового Душковского набора – прошлёпал, зевая, за Денисом в девчачий туалет, поскрипел зубами, обозревая пустые стены, и вернулся в воспитательскую досыпать, не пряча от надоедливого парня тяжёлого взгляда.

Денис, оглядываясь, отправился в свою спальню, пообещав себе завтра отлупить Хамраха и Лапу так, чтоб из них сок можно было б варить! Если получится. Должно получиться! Он ведь Киру защищает! Без роли защитника Душкова его враз на лопатки уложит и булавками крылышки к бумаге приколет. Напишет – «неадекватное поведение», и в психушку запрёт. Потому, как крыть ему нечем, ведь Душкова его насквозь видит… ну, почти насквозь. Ей сломать Дениса – что соломинку разорвать.

Утром Лабутин был замкнут и сосредоточен. «Старшаков» он отыскал во время завтрака. Встал за их спинами, когда они поглощали овсяную кашу, и, коротко спросив:

– А вы знаете, подонки, что за преступлением следует наказание? – положил обе руки им на головы и с силой нагнул вниз.

Лица вмазались в кашу и отлипли от тарелок обезображенными. Кто-то захихикал. Кто-то присвистнул. Кто-то прищёлкнул языком.

Денис спокойно ждал, когда рычащие зверёныши до глубины души возмущённые перенесённым унижением от какой-то там Сопли, смахнут со щёк кашу и бросятся на него. Сперва он ткнул обоих в грудь, и «старшаки», не удержавшись, упали на стол, а затем кинулся на них и замолотил кулаками, куда придётся.

– Ошалел?! – завопил Лапа. – Ты, психованный! Ты знаешь, на кого руку поднял? Да мы тебя..!

И они, в свою, очередь, бросились на Дениса с явным желанием разорвать его на куски.

Они успели несколько раз ударить его, когда пацаны из двести двадцать девятой спальни, а вслед за ними и остальные ринулись на помощь и выдернули Дениса из рук Лапы и Хамраха.

Пострадавших отправили в здравпункт. Фельдшер Евгения Леонидовна прощупала больные места, чем-то помазала, что-то записала и отправила на занятия. В окружении парней из двести двадцать девятой спальни, в присутствии воспитателя Хамрах и Лапа применили тактику несправедливо обиженных:

– Ты чё, Enter, «колёс» объелся или дури накурился? Чё дерёшься?

– Сами знаете, чего! – огрызнулся Денис, с вызовом сверкая глазами.

– Скажи, скажи! – кричали «старшаки». – Слабо сказать?

– Не буду я говорить! Чтоб все узнали – ещё чего!

– Она сама к нам полезла, чтоб ты знал! – измывался Хамрах. – Ты её плохо знаешь!

Денис рванулся к нему, чтобы добавить синяков, но его удержали.

– В колонию захотел, дурак? – крикнул ему в ухо Игорь Вострокнутов. – Там ещё хуже, чем здесь!

– Хуже, чем здесь, не бывает! – прорычал Денис.

– Много ты знаешь, воин, – насмешливо сказал ему Игорь. – Ты там бывал? Вот и заткнись, герой хренов!

– Остынь, – вторил ему Федя Абачев. – Потом разберёмся!

Хихикая, «старшаки» удалились. Воспитатель кисло посмотрел на возмутителя порядка и велел:

– Иди-ка ты в класс, Enter, пока не пришил кого-нибудь. После уроков поговорим.

Денис плотно сжал губы, стиснул зубы и просидел все уроки, накапливая в себе ярость и холод, храбрость и целеустремлённость. Он не слушал учителей, не отвечал на вопросы, получал двойки и плевал на это. Он внутренне собирался для главного боя в своей жизни.

И молился, прося Бога начать и завершить то, что рвалось из его души и требовало действия. Хватит, нажился в виртуальном супермире, наглотался искусственных чувств и приземлённых мыслишек! Он хотел вырваться из аквариума, в котором прозябал, и из которого хотел изо всех сил выпрыгнуть в океан!

Проверещал звонок с последнего урока. Денис собрал со стола учебник, тетрадь, ручку и отправился в спальню. Там он вырвал несколько тетрадных листков и начал сосредоточенно писать. Максим Певницкий – Певунец, – напевая что-то, глянул, чего это он карябает, и несказанно удивился:

– Чего это у тебя за «план восстания»?! – обалдело спросил он. – Спятил, да?

Денис, не отрываясь от писанины, буркнул:

– Не дождётесь.

– А чё не дождётесь-то? – заинтересовался Паша Гребенко. – И что за восстание? Ты реферат, что ли, пишешь?

– Ещё чего! – отпёрся Денис. – Щас допишу и скажу, только заткнитесь ненадолго.

– Да ладно, заткнёмся, – разочарованно протянул Певунец, – ненадолго… А хошь, спою, чтоб тебе лучше писалось?

– Нет. Просто заткнись, и всё, – отмахнулся Денис, обдумывая новый пункт плана.

Заинтригованная спальня прекратила все свои дела, уселась дружно на кровати и зачарованно уставилась на будущего «вождя революции».

Наконец, Денис с удовлетворением поставил точку и отложил ручку.

– Короче, – деловитым голосом сказал он. – Я предлагаю начать восстание.

Спальня онемела. Наконец, Егор Бунимович – Гарюха – ошалело произнёс:

– Точно, сдурел… Против кого прёшь?!

– Если вы не со мной, – твёрдо припечатал Денис, – я один пойду. Пусть растопчут. Надоело помирать каждый день. Хочу нормальной жизни. К маме хочу.

Он помолчал и в светлой, пронизанной солнцем, весенней тишине сказал негромко:

– Кто со мной?

Когда ему никто не ответил, Денис решительно встал и двинулся к двери. Его никто не остановил, никто не бросился вдогонку, но Денису было всё равно.

Сперва он направился в кабинет Крисевич. По пути стукнул в дверь Пугинскому.

– Георгий Николаевич, вас Алла Викторовна зовёт, – соврал он небрежно и потому убедительно.

Пугинский недоумённо вскинул брови, но послушно встал, ни о чём не спрашивая. Лабутин оказался у Крисевич раньше него всего на пару секунд, так что Алла Викторовна, подняв к посетителям обрюзгшее белое лицо со стекляшками бледно-голубых навыкате глаз, возмутиться наглым поведением воспитанника не успела.

А наглый воспитанник и в самом деле нагло заявил обоим взрослым:

– Я вас собрал вместе, чтобы предъявить вам ультиматум.

– Че-го? – напряглась Алла Викторовна. – Ты чего мелешь, Сопля неумытая?!

– Если у вас насморк, то не чихайте на меня, пожалуйста, – предупредил Денис. – И вообще, с насморком надо дома лежать, лечиться.

– Что-о?! Георгий Николаевич, вы слышите?! – вскипела Крисевич, покрываясь красными пятнами. – Можно подумать, он тут сынок чей-то хренов! Ты сперва нужной матерью и папашей обзаведись, а после вякай! Обалдуй недорослый!

– Ругаться на меня, обзываться и физически наказывать вы не имеете права, – спокойно парировал Денис, сам удивляясь своему спокойствию.

– Чего?! Ты решил права свои качать?! Ну, ты сволочь малолетняя! – наливаясь помидорной яростью, закричала Алла Викторовна. – Я тебя отсюда никогда не выпущу! Ты у меня каждое слово отрабатывать будешь! И профессию тебе отличную найду – унитазы засранные чистить!

Денис нашёл в её криках прореху длиной в один вздох и сказал, кладя на стол исписанные тетрадные листы, где, кроме «плана восстания», он написал и задуманный раньше ультиматум.

– Ознакомьтесь тут, пока я в туалет схожу. Вернусь – поговорим. Нам надоело жить так, как вы нас заставляете жить, ясно?

– У тебя сегодня гости на голову, Enter, – зловеще проговорил Пугинский. – Не боишься?

– Устал, Георгий Николаевич, бояться, – спокойно ответил Денис.

– Так иди поспи, – насмешливо предложил Пугинский.

Взгляд Дениса, встретившийся со взглядом зама, своей пронзительностью и знанием правды ударил сего детоначальника наотмашь, словно полноценная оплеуха. Пугинский помрачнел, раздул ноздри своего крупного носа.

– Сопливая шваль! – процедил он. – Надеешься на Гришку Небесного? Или что тебе это спустится по малолетству?

– Зря надеешься, – прошипела Алла Викторовна. – Мы устроим тебе здесь сладкую жизнь, весь в шоколаде закупаешься, марципаном обсыплешься!

Он сгребла в горсть Денисов ультиматум, с явным удовлетворением смяла в бесформенный клубок.

– Вот тебе твой ультиматум, щенок!

Денис с тем же поразительным спокойствием сказал:

– Мы требуем, чтобы нас не наказывали, чтобы «старшакам» запретили издеваться над нами и насиловать девочек. Требуем, чтобы нам отдали наши сотовые и разрешили повидаться с родителями. Кто захочет. Требуем, чтобы каждый случай рассматривался отдельно, чтоб каждый смог либо к маме… к родителям вернуться, либо уж… остаться. И чтоб уволили Люцию Куртовну. Нафиг она нужна.

– А больше ничего не хотите? – ядовито спросила Крисевич. – Может, чтоб и меня с Георгием Николаевичем погнали отсюда в тюрьму?!

– Очень было б здорово! Вы не представляете! А это реально или вы так – гоните просто? – оживился Лабутин.

Крисевич оскорблёно вскинула белобрысую голову. Пугинский с силой проговорил:

– Ну, ты у меня по горло в дерьме насидишься!

Глаза его сверлили мальчика и окутывали облаком красной злобы.

– Если вы хотите, чтоб я жутко перепугался, – ровным, совсем не испуганным голосом сказал Денис, – то напрасно надеетесь. Я тут уже давно и сильно перепугался, и больше не могу. Сил пугаться нет. Если это понятно. И последнее. Вчера ночью Хамракулов и Лапа хотели … изнасиловать Киру Цифринович. Если вы их не накажете, я их до смерти побью. Хотя одно другому не мешает, – подумав, признал он. – Пока вы там созреете, они снова на кого-нибудь накинутся. Очень надо! Кстати, Алла Викторовна, не выполните наших условий, я тут такую бучу заварю! Весь мир узнает, чего вы тут оба вытворяли вместе с Ренатом и Гинзулой!

– Что?! Что мы вытворяли?! – в один голос взверещали директриса и её зам.

– Детей убивали, понятно? – вдруг взвился Денис. – Нас убивали! Чтоб бабло с родителей слупить! Не знаю, что ли? Знаю, слышал!

– Постой! Что слышал? – прервал его мигом похолодевший Пугинский.

– Чего ты мог такого слышать, червячина дохлая?! – взвизгнула Крисевич.

– Всё. Весь план. Что – съели? Гузель с Ренатом смылись, зато вы остались! – мстительно улыбнулся Лабутин. – Классно, да, будет в тюряге посидеть? Пока!

И он выпрыгнул в коридор. Алла Викторовна и Георгий Николаевич переглянулись и ринулись за ним, но поздно: молодые ноги резвее клонящихся к закату.

– Ты – туда, я – сюда, – распорядилась Крисевич. – Разделимся. И живее! Сразу в карцер, как поймаем. После разберёмся, куда его и как.

– Пользу хоть принесёт, гадёныш, когда пришибём, – проворчал Пугинский, бросаясь налево по коридору.

Глава 26. ГИБЕЛЬ ЛАРИСЫ АДЕЕВОЙ

Но погоня закончилась ничем.

На втором этаже стояла девчачья толпа. Девочки с заплаканными лицами смотрели в одну точку остановившимися взглядами. Бежавший сюда Денис врезался в них и непонимающе заозирался. Рядом стояла Надя, и он шёпотом спросил:

– Чё случилось-то? Пожар?

Надя, не глядя в его сторону, монотонно вполголоса начала рассказывать.

Оказалась обычная страшная история.

Ещё в августе в интернате появились три сестры Адеевы. Старшая Дина училась в старшем классе. Средняя Лариса – в классе Нади. Младшая Алиса – в первом. У них была только мама, отец жутко пил, и они развелись. Девочек забрали, несмотря на слёзы и крики.

Сёстры так и не привыкли к одиночеству и жёстким нравам интерната. Плакали, отгораживались от всех, часто сбегали домой, но их возвращали и наказывали. Перед тем, как Дениса привезли сюда, Дина повесилась. Дело замяли. Никто из взрослых не был наказан.

А сегодня после обеда девочки нашли в туалете Ларису. Она порезала себе вены. Раковина, где она это сделала под струёй тёплой воды, и плиточный пол залиты кровью. На крики девочек прибежала воспитательница Наталья Юрьевна Цапко. Она прогнала свидетельниц, приказав обо всём молчать, а перед обедом там уже всё было убрано. Ларису увезли. Тайно.

И что теперь будет с маленькой Алиской?! И с её мамой, которая едва пережила смерть старшей дочери?

Девочки собрались вместе, будто потерявшиеся птенцы. Конечно, прибежали воспитатели, разогнали всех по спальням. Денис спрятался в столовке, в закутке между стеной и конвейером.

Весть о трагедии разошлась по всему интернату. Взрослые суетились. Дети подавлено сидели по своим углам и косились друг на друга. Сколько смертей! Кончится это когда-нибудь? И кто знает, может, Дина и Лариса не покончили с собой, а их убили? На органы. Как Андрюшку Дубичева.

Про Дениса на время забыли, и он этим воспользовался: сбегал к Михаилу Натановичу. Кладовщик уже слышал о Ларисе и был потрясён. Галайда сказал Денису, что уже рассказал обо всём отцу Григорию, а тот уж начнёт действовать. Вся страна узнает о несчастной самоубийце…

Через два дня случилось невероятное чудо: Душкова после обеда уехала в управление образования и… в панике от происходящих событий забыла закрыть дверь!

Обнаруживший это Денис тут же этим воспользовался. Включил компьютер, открыл Интернет, который, как оказалось, довольно легко подключался к Сети и набрал в поисковике «самоубийство в интернате № 34».

Открылась страничка с текстом. Денис начал быстро читать. О самой истории – быстренько. А вот комментарии протоиереев Димитрия Смирнова и Максима Обухова он читал медленно, по два раза, чтобы вникнуть, запомнить и пересказать ребятам.

Первый писал: «Дорогие братья и сестры! Вчера я по телевизору смотрел сюжет, и там наши граждане говорили о том, что они «за стабильность». Но стабильность может быть, конечно, разной. Я хочу поделиться с вами тем, что меня беспокоит.

Стабильно убивают русских детей. Убивали в Америке. А теперь наша служба опеки над детьми убила девочку из-под Екатеринбурга.

…Погибли две девочки (старшая Дина повесилась в конце сентября прошлого года). Потому что их отняли у мамы и поместили в детский дом. В нашей стране стабильно отбирают детей у родителей. Система опеки превратилась в карательную систему. Если мы ребёнку наносим увечья, то в этом случае человек, нанесший увечья, подлежит уголовному наказанию. Душевная травма от потери родителей — гораздо более серьёзная, чем увечье физическое.

И вот те люди, которые призваны к тому, чтобы опекать детей – само слово такое прекрасное «опека», – их убивают. Да, в этой системе много настоящих подвижников, но, к сожалению, в последние годы она стала вырождаться и перерождаться. Это, конечно, связано с построением стабильного капитализма в нашей стране. Деньги правят бал. Наши органы опеки стали продавать детей на Запад. Это хороший бизнес, его ежегодный оборот – десятки миллионов долларов.

Сегодня очень много людей готовы выйти на мороз – хотят власть поменять. Но в нашей стране есть более актуальные задачи, чем даже выборы самых ответственных в государстве людей. На митинг по поводу «хватит убивать детей» я бы даже вышел сам, хотя я на митингах никогда не был.

Я думаю – промыслительно, что это случай стал известным. И промыслительно то, что записали телефонный разговор с омбудсменом Люцией Куртовной Душковой, где слышно, как она смеётся, когда её спрашивают, не чувствует ли она ответственности за смерть девочки. Эти люди, конечно, войдут в историю – те, кто послужили причиной этому самоубийству. И я надеюсь, что придет то время, когда все они пойдут под суд.

Мы, граждане, должны потрудиться над тем, чтобы сломать эту систему, когда без всякого суда, под разными предлогами у родителей отнимают детей. И вся огромная государственная мощь — и милиция, и прокуратура, и судебные приставы — они все наваливаются на слабые в социальном отношении семьи, на бедные семьи.

Органы опеки интересуют только внешние параметры жизни маленького человека: чисто ли в комнате, есть ли апельсины в холодильнике и прочие внешние атрибуты. Они думают, что меню в детском доме, где есть апельсины, заменит ребёнку мать. Это отвратительно!

Смерть этой бедной девочки должна послужить сигналом нашему обществу. Ведь большинство из нас равнодушны к произволу. Многих интересует не смерть миллионов, а кто в стране какое кресло занимает. И это очень печально.

Наш великий писатель Фёдор Михайлович Достоевский, про которого, кажется, Максим Горький сказал, что он «больная наша совесть», говорил, что весь мир не стоит слезы ребёнка. Можно представить, что испытывали Дина и Лариса, когда им пришла в голову идея самоубийства…. И поэтому, конечно, если наше общество оставит это событие без внимания, то это будет окончательной духовной смертью.

Конечно, если даже всех, от мала до велика, в этой Екатеринбургской опеке, в этом тридцать четвёртом интернате, накажут, это не изменит ситуацию. Нужно радикально пересмотреть два положения.

Первое — это продажа детей за границу.

Второе. Сейчас мы находимся в демографической яме, и в детских домах — дефицит детей. А бюджет детского дома зависит от количества детей. Поэтому во что бы то ни стало эти дома нужно наполнить…

А ведь органы опеки не достигают целей, поставленных им государством: 90 процентов детей после выпуска из детского дома попадают в тюрьму. Тратятся огромные деньги для того, чтобы эти детей вырастить, сохранить, но специализируется только 10 процентов. В первый год после выхода из детдома 40 процентов воспитанников попадают в тюрьму, а потом добавляется по 10 процентов с каждым годом.

Эти цифры ужасны. Мы тратим деньги на то, чтобы дети были благополучны, а они наполняют российские тюрьмы.

Смерть невинных девочек — это лакмусовая бумажка, которая показывает, насколько мы все душевно больны. Нас интересуют только зарплаты, пенсии, а смерть наших детей — нет. Это о чём говорит? Что мы потеряли национальный иммунитет.

Если мы не исправим систему попечения о сиротах, если мы не прекратим продажу детей за границу, если мы не начнём воспитывать наших сирот так, чтобы они вырастали полноценными гражданами, а не преступниками — то тогда, как сейчас принято говорить, у нас «нет никакого будущего». Над этим стоит поразмышлять и об этом стоит помолиться.

Второй священник, Максим Обухов, присоединялся к отцу Димитрию: «Я в шоке и не вполне готов дать развёрнутый ответ. То, что произошло, несомненно, будет иметь последствия гораздо большие, чем можно подумать. Ювенальный беспредел может в корне изменить политическую ситуацию в стране, полностью переориентировать многомиллионное православное большинство, пока ещё лояльное власти.

Лично я буду добиваться самого жёсткого ответа со стороны родительской и православной общественности. Это не останется без последствий, и дальше мы терпеть не будем.

Из ряда вон выходящий случай, причем обратите внимание, что на пятой минуте двадцать четвёртой секунде записи Люция Душкова, которую корреспондент называет ответственной за изъятие и самоубийство девочек, на вопрос, не чувствует ли она ответственности, не стесняясь, ХИХИКАЕТ.

Причина в законе и порочной практике. Закон позволяет внесудебное изъятие детей, как и вообще изъятие детей по субъективным основаниям. Любое наказание виновных не приведёт к изменению ситуации, так как не изменит систему. После этого система призрения сирот должна быть полностью переформирована, а всё, что происходит, должно быть предано огласке и должно быть проведено общественное расследование.

Дальше я ожидаю экстренных совещаний родительской общественности и реакции, которая последует очень скоро. Возможно, это будут требования отставки Астахова или смены руководства органов опеки, но такие меры в отдалённой перспективе мало что решат и не изменят порочную систему.

Впрочем, увольнения, я думаю, последуют. Необходимо принятие самых экстренных мер и создание системы народного контроля над системой опеки с последующим её расформированием и полным реформированием. Она превратилась в коррумпированную сеть, несущую угрозу обществу, семьям и детям.

Это, фактически, легализованная система похищения и продажи детей за границу. И сама система призрения сирот внутри страны поражена коррупцией. Получая огромные деньги от государства, она заинтересована в увеличении числа сирот.

Я уверен, что этот случай — детонатор, который вызовет огромную волну негодования, хотя, вполне возможно, что уже готовится ответ и ложная экспертиза якобы о том, что девочка была психически больна и прочее, чтобы обелить преступников»[3].

Поражённый прочитанным, Денис долго не мог закрыть страничку и вернуться к гейму. Он много чего не понял, но понял самое главное. За них есть, кому бороться. За них борются. Надо об этом всем рассказать. И Галайде с Небесным. Хотя, может, они и написали новость в каком-нибудь блоге, взорвали людей! Неужто и теперь никто не выступит против Крисевич и Пугинского?! Когда тут написаны такие острые слова?

Он быстро закрыл Интернет, выключил компьютер и выскользнул из бывшей «учебки». Вроде бы, никто ничего не заметил.

Глава 27. ДРАКА

Денис заглянул в спальню старших воспитанников в поисках Хамраха и Лапы. Они сидели на одной кровати и бросали карты. Игрой они поглотились настолько, не замечали яростного взгляда врага.

Чтобы не растерять решимость, Денис шире распахнул дверь и громко позвал:

– Хамрах! Лапа!

Те не сразу, но подняли головы. Заметив Дениса, оба одинаково насмешливо и зловеще ухмыльнулись.

– Чё те надо, Enter?

– Прокошмить вас до полусмерти, – отчеканил мститель, – козлы поганые.

«Старшаки» отреагировали, как того добивался Лабутин. С коротким утробным рычанием «Ну, ты труп, Enter!» они бросились на него, сжав кулаки. Денис ускользнул от них по коридору к окну, чтобы оказаться подальше от дверей.

Он умел драться только виртуально, пальцем на мышке и клавишами, поэтому драку представлял себе только теоретически, в реальности – смутно. Но решил: пусть помру, а биться буду во что бы то ни стало!

Как говорили герои: «Это моя битва!». Так вот эта битва – его. Могут что угодно говорить – что он зверь там, монстр какой, что на всех кидается. А он не зверь и не монстр. Он защитник.

Поэтому Денис встретил врага, если не во всеоружии плоти, так во всеоружии духа.

Первым ударил Хамрах. Потом навалился Лапа. Денис отмахивался, как мог, чувствуя жуткую, едва переносимую боль и слабость.

Донёсшийся до него гул криков показался ему бредом наяву, однако здоровенные кулаки Хамраха и Лапы исчезли, и вместо них появились лица Гарюхи и Певунца.

– Ты живой?! Щас мы им покажем, мразям!

Скорчившийся на полу Денис смотрел на свалку «младшаков» и «старшаков» и мечтал об ослаблении боли. Вообще о её смерти. Может ведь боль умереть?

Глаза его сами собой закрылись, и он отключился, будто компьютер, шнур от которого выдернули из розетки. Будто компьютер… Будто компьютер?

Кира присела возле него на колени, осторожно проверила, жив ли. Облегчённо расслабилась и стала успокаивающе поглаживать тёмно-русые волосы своего защитника и шептать неслышно:

– Ничего, скоро врач приедет, заберёт тебя отсюда в больницу, полечит, тебе не будет больно. А потом… когда-нибудь, в общем… Когда-нибудь мы встретимся. Не всегда же мы будем детьми, слышишь, Денис? Ты давай не умирай… Ещё чего… Боль перенести просто. Ты не о ней думай, и всё. Когда мне было больно, я лично мечтала, что живу на лугу. А луг весь белый от ромашек… а по краям луга васильки… а сверху такое голубое небо… и солнце… и радуга ещё… А над радугой – стрекозы с прозрачными крыльями. В них радуга отражается… А над ромашками и васильками танцуют большущие красивые бабочки… Я их разные-разные придумывала…Мне больно, а я бабочек придумываю на лугу…

Она судорожно вздохнула. Рука её машинально летала по волосам Дениса, лежащего поодаль от поля битвы.

– А ты себе чего-нибудь другое напридумывай, – тихо предложила Кира, не обращая внимания, что её слова улетают в никуда. – Что хочешь. Другой мир. Ты в нём сам себе хозяин… Такого напридумывать можно! Самое невероятное, понимаешь?

Кажется, Щучик или, скорее, Мишка Букашечкин, вырвался из драчливой кучи и сгонял за Галайдой, который распаковывал пришедшие сегодня коробки с канцелярией.

– Михал Натаныч! У нас драка наверху! Enter ультиматум… а потом Лариска… а Enter к «старшакам»… Они его – бац! Бац! И кранты! А мы сразу не пошли… Думали – забыт ультиматум. А пришли – он в отрубе уже. Мы ка-ак навали-ились! А с Enterом Кирка сидит, Валькина сестра… А надо ж здравпункт вызвать, да?

Галайда, мрачнея, быстро нажал пару кнопок на сотовом, дождался ответа, коротко сказал:

– Гриша. ЧП. Скорей – как только можешь. У тебя ведь службы сейчас нет?.. Скоро будет? Успеешь, до неё полтора часа… Меньше?.. Гриш… Дети гибнут. Жду. Стой, Миш, я графин с водой возьму: говорят, помогает.

Они помчались на второй этаж. Первым делом Галайда вылил на бойцов воду из графина. Отфыркиваясь, недоумённые сорванцы приостановили свою разборку.

Кира сидела возле Дениса, но уже не гладила его по голове и не разговаривала, а смотрела широко открытыми синими глазами в солнечный проём окна, будто видела в лучистом свете свою радужную страну с бабочками и стрекозами и не хотела возвращаться из неё обратно, в мир разрушения и пустоты.

Она очнулась и перевела чуть удивлённый, словно издалека пришедший взгляд на суетящегося Галайду, который, вылив на дерущихся воду из графина, молча разбросал (откуда в пенсионере такие силы взялись?) мальчишек по углам и занялся Денисом.

– Живой, – удовлетворённо вздохнул он, ощупав парнишку.

– Конечно, живой, – сказала Кира с тем же, словно издалека, лёгким удивлением. – Если б не живой, я бы не смогла тут…

– Что не смогла? – спросил машинально Михаил Натанович, не ожидая, что ему вразумительно ответят.

Кира и не ответила.

Появились воспитатели, которые во время драки пили у себя в комнатах чай и не торопились высовываться на характерный шум. Едва затихло – высунулись живёхонько.

– Что у вас тут произошло? – строго нахмурились, радуясь, что не им пришлось разнимать опасных в запале воспитанников.

– Ничё у нас тут не произошло, – огрызнулся Шучик.

– Играем! – зло выкрикнул Олег Шибанов.

– Ага! Делать больше нечего! – поддержал гипотезу Федя Абачев.

Младшие перекидывались фразами, будто красными пылающими мячиками. Галайда всех перекрыл:

– Вызывайте врача, хватит галдеть! Чего рты раззявили безо всякого толку?!

Кто-то из взрослых с любопытством уточнил:

– А что такое? Кому врача?

– Лабутину врача! И, я думаю, с обеих сторон есть, кому он понадобится! – неожиданно рявкнул Галайда.

Он хотел отнести Дениса в здравпункт, но спохватился: мало ли что задето; вдруг нельзя двигать? И лишь сбегал в ближайшую спальню «старшаков», принёс оттуда одеяло и укрыл мальца, чтоб хоть немного его согреть.

– Вызвали «скорую»? – коротко спросил он воспитателей, лениво растаскивавших воспитанников по спальням.

Те пожали плечами. Появились любопытствующая Душкова и озлобленные директор интерната и его зам.

– Что у вас случилось? – чуть громче, чем обычно, вопросила Люция Куртовна, играющая улыбчивыми ямочками на полноватых румяных щеках. – Что за странное побоище? У вас тут наглядный урок по истории? Опять Александра Невского проходите?

– Сплошные вопросы… – пробурчала, покидая коридор битвы, Надя Ляшко – тоже задетая вражьими ногтями и кулаками.

Кто-то мощный поддержал Надю, когда она споткнулась. Она подняла голову и узнала священника, который начал преподавать в интернате историю.

– Здрасти, – буркнула она.

– Здрасти.

Голос отца Григория поразил девочку непривычной силой и яростью.

– С тобой всё в порядке?

– Более или менее, – скептически признала Надя. – Многим хуже. А Денис Лабутин без сознания. С ним Кира и Михал Натаныч.

– Кира?

– Новенькая. Денисова любовь, – в двух словах рассказала Надя.

Отец Григорий пристально посмотрел на неё.

– Иди в здравпункт, пусть тебе все шишки и царапины обработают. Ты-то зачем в драку полезла? Ты ж девочка, драться не умеешь…

– А надоела такая гадская жизнь! – откровенно выпалила Надя. – Сколько можно измываться?! А драться не умею – да, не умею! И что? Дениска тоже не умеет, а пошёл в бой, и всё!

– А вы?

– А что? И мы пошли! – с вызовом ответила Надя. – Мы его что, одного бросим?! Ха! Не дождётесь! Мы в этом концлагере будем до конца теперь бороться!

И, выпрямившись, исполненная боевого духа, отправилась в здравпункт «зализывать раны». Отец Григорий оглядел честное собрание, стиснул зубы. Галайда деловито спросил:

– Гриш, ты «скорую» вызвал?

– Вызвал.

– Надо Якова, охранника нашего, предупредить, чтоб пустил.

Он оставил Дениса на пригляд отца Григория и поспешил на вахту. Крисевич и Пугинский проводили его неприязненными взглядами.

– Мы держим всё под контролем, Григорий Сергеевич, – высокомерно заявила Алла Викторовна. – Вообще не понимаю, почему вы здесь появились. Езжайте домой, мы сами разберёмся, по-семейному.

– Разобрались уже, вижу, – отрезал отец Григорий. – Гибнут дети, а вы цинично смеётесь на всю страну. А сейчас у вас безобразная драка. И есть жертвы. Кто будет отвечать за преступление против них? Опять не вы?

– Ну, Григорий Сергеевич! – упрекнула Алла Викторовна. – Это уже смешно! Какие преступления? О чём вы говорите? Идите себе в свою церковь, не мешайте профессионалам работать.

– А вы знаете, как сейчас назвали интернат? – поинтересовался отец Григорий.

– Ну, как? – пожала плечами Крисевич.

– Концлагерем.

На белых щеках белобрысой Аллы Викторовны мгновенно вспыхнули красные пятна.

– Кто это сказал?! – проскрежетала она.

– Думаете, это важно? – удивился отец Григорий.

– Конечно, важно! Что это за клевета?! Ложь будет наказана по справедливости!

– А мне кажется, это реальное вúдение детьми ситуации в интернате, – парировал отец Григорий. – И наказывать тут не за что.

Наконец, в разговор вступил зам. Наступая на священника, вынуждая его отходить к лестнице, Георгий Николаевич раздражённо говорил:

– А нам кажется, Григорий Сергеевич, что ситуация в интернате – не вашего ума дело. Вы здесь наёмник на единственный предмет, и давайте ваше участие в жизни интерната тем и ограничится. Иначе мне придётся писать на вас жалобу на имя правящего архиерея. Так, вроде бы, именуется ваше начальство?

– Так, – подтвердил отец Григорий. – И адрес могу написать, куда жалобу направить.

– Очень хорошо, – ядовито прошипела Алла Викторовна. – А теперь попрошу вас оставить наш интернат в покое. Я буду ходатайствовать, чтобы вас отсюда убрали.

– Не ко двору пришёлся?

– Вот именно! – воскликнула Крисевич торжествующе. – Все воспитатели и педагоги изо всех сил делают своё дело. Думаете, это просто – воспитывать разгильдяев, учить идиотов, круглосуточно надзирать над хулиганами, которые лишены нормальных родителей?

Отец Григорий помолчал, разглядывая Крисевич и Пугинского, будто они злостные, не ведомые микробиологии, бактерии под микроскопом.

– Это вы лишаете их нормальных родителей, нормального воспитания. Ваша ювенальная юстиция уничтожает в России семью. Костьми лягу, буду против вас и вам подобных бороться, – спокойно сказал отец Григорий.

– Ой, да что вы говорите! – усмехнулась Крисевич. – Забоялись мы вас, как же! Идите вон в свою церковь, к Богу вашему, и там командуйте!

– У Бога не я командую, Алла Викторовна, а Сам Бог. И не командует, а милует нас и любит любовью, которую нам никогда не испытать, потому что слабые мы и грешные.

– Это вы, Григорий Сергеевич, должно быть, слабый и грешный, – съязвила Алла Викторовна. – А я сильная и никаких грехов не совершала. На себя лучше смотрите попристальней.

– Обязательно посмотрю, – без тени издёвки ответил отец Григорий. – И попристальней. Обязательно.

– Прощайте, – сказал Георгий Николаевич. – Очень надеюсь, что мы с вами никогда не встретимся. Особенно здесь, в интернате. Нам, кстати говоря, не понравился ваш стиль преподавания. Связываете любое историческое событие с Богом! Смешно, вы же, вроде бы, образованный человек! Или у вас, христиан, идеологическая пропаганда на первом месте?

– На первом, на первом. Как в любой стране, при любом экономическом строе, при любого вероисповедания государстве. До свидания.

Небесный, по-военному печатая шаг, ушёл.

Крисевич и Пугинский вздохнули спокойно.

– Думаешь, он нас побеспокоит? – задумчиво спросила Алла Викторовна.

– Он, похоже, в армии служил, – так же задумчиво ответил Георгий Николаевич. – А я их натуру знаю: упрутся рогом – не перешибёшь. Надо найти рычаги воздействия. «Единую Россию» подключить… Она, хоть внешне и солидарна с православными, на самом деле любит им палки в колёса вставлять.

– Это хорошо, – удовлетворённо произнесла Крисевич. – Он на нас попрёт, а мы – р-раз! И обухом по его долбанной башке!

Переговариваясь, они вернулись в кабинет директрисы выстраивать планы и звонить по инстанциям. Душкова к ним присоединилась и добавила пару идей борьбы с ненавистным попом и с ещё более ненавистным Богом. Про детей Люция Куртовна, играя ямочками, придумала:

– Свидетели и непокорные экземпляры нам не нужны. Вы согласны?

– Согласны, конечно. Но как от них избавиться? Домой не вернёшь, – кисло проговорила Крисевич. – Нам за каждого ребёнка такие деньги отваливают!

Она спохватилась и захлопнула рот, искоса глянув на своего зама.

Люция Куртовна успокоила:

– Не волнуйтесь, мои дорогие. Ювенальная юстиция настолько гибкая, настолько широко охватывающая, что поводом для изъятия ребёнка из семьи может явиться и чих, и синяк от падения или удара об косяк, и неумение пятилетнего ребёнка читать и считать на уровне второго класса начальной школы.

– Пятилетнего?! – поразилась Крисевич. – Такие малявки должны уже уметь читать?! Ну и абсурд! Совсем эти управленцы от образования спятили. Они бы в два года требовали скорость чтения проверять!

Люция Куртовна дипломатично пожала плечами:

– К счастью, не мы разрабатываем программы обучения, и нас касается лишь неуспеваемость по государственной программе. И вообще, речь не об образовании. Понимаете?

– Понимаем, конечно, – ответили Крисевич и Пугинский.

– Так что первое дело – удалить смутьянов, которые баламутят атмосферу интерната и зовут к восстанию. Второе дело – из лидеров и сильных личностей ковать свои кадры, которые помогут нам держать в узде дисциплину ваших воспитанников.

– Типа «старшаков»? – уточнил Пугинский.

– Совершенно верно, Георгий Николаевич, – улыбнулась ласково Люция Куртовна. – Только ваши «старшаки» трусы, лентяи, изверги, а нам нужны смелые накаченные парни, умелые манипуляторы, знакомые с психологией.

– И где их взять? – спросил Пугинский.

– А где их всегда берут, Георгий Николаевич? – из своей собственной среды воспитывают.

– Понятно.

– Очень хорошо, когда тебя окружают понятливые люди, – с облегчением улыбнулась довольная Душкова.

– А как мы избавимся от смутьянов типа Enterа? – напряжённо спросила Крисевич.

– Хорошо, от Кедраша избавились, – пробормотал под нос Георгий Николаевич, и женщины, расслышав, согласно покивали.

– От вашего Enterа также спокойно избавимся, – пообещала Душкова. – И, в принципе, из вашей мятежной двести двадцать девятой спальни кое-кого вполне можно… э-э…

– Ликвидировать? – подсказал слово Георгий Николаевич.

– Ну-у… это вы резанули, конечно, – рассмеялась Душкова. – Скажем… не ликвидировать… а вывести из строя… привести в полную негодность.

Алла Викторовна и Георгий Николаевич обменялись понимающими взглядами. Очень тихо Душкова сказала им несколько фраз, и пара надзирателей над интернатом ухмыльнулись:

– Это то, что надо! – воскликнула Алла Викторовна.

Её бесцветное лицо своим выражением напоминало кошку, только что пообедавшую мышкой. Георгий Николаевич щурил торжествующие глаза.

Глава 28. ДЕНИС В БОЛЬНИЦЕ

Волна пищевых отравлений нагрянула так внезапно и накрыла столько ребят, что на тридцать четвёртый интернат обратили внимание санэпидемстанция и управление образования. Семерых детей забрали в больницу, несмотря на увиливания, враньё и яростное сопротивление Крисевич, Пугинского и Душковой. Начальство, к его вящему негодованию, сняли с руководства и держали во взвешенном состоянии, пока работали комиссии – медицинская и комиссия по правам ребёнка.

Выяснилось, что еду отравили, что интернат обладает всеми признаками психологического дискомфорта и нарушения всяческих норм содержания. Подстёгнутые активной деятельностью иерея Григория Небесного, к вопиющему скандалу подключились СМИ, депутаты, школы, церковный приход, комитет по делам семьи и молодёжи, союз православной молодёжи «Пересвет» и общественность.

Город загудел, возмущаясь тем, что творилось под его носом и с его, собственно, ведома.

Отозвали и Душкову. Люция Куртовна при объявлении ей приказа об увольнении улыбалась и играла ямочками, будто предвидела, что сокращение её должности тут не значит, что она не продолжит свою деятельность в сфере ювенальной юстиции где-нибудь там.

Поджав губы, бледнее простыни, Алла Викторовна Крисевич едва сдерживалась, чтобы не закатить истерику. Что она не преминула сделать чуть позже, избрав объектом великой своей обиды на несправедливость и гнева замкнувшегося Георгия Николаевича, который напряжённо обдумывал планы мести.

А в больнице лежал Денис, пострадавший в сражении со «старшаками» более других и в то же время чувствовавший себя, как никогда, лучше. Мерзкая мгла, то ледяная, то знойная, но неизменно страшная и болезненная, бесследно растаяла вокруг него, и чудесная прохлада с тёплым огонёчком в груди лелеяла исстрадавшуюся его душу.

Когда он после беспамятства открыл глаза, то обнаружил замечательные перемены: он не в интернате. И, хотя тело болит, и в венах иголки капельниц, и в туалет сам не ходишь, а подталкивают «утку», и таблетки дают препротивные, и голова тяжёлая, но всё это сплошная ерунда по сравнению с тем, что он не в интернате! А второе главное, главнее первого: возле него сидела мама.

Мама!

Денис едва не рванулся к ней, срывая капельницу, но она сама бросилась к нему, обняла и заплакала, шепча ласковые утешающие слова…

День за днём интернат уходил дальше, маяча чёрной громадной страха и грозя зарешеченными окнами, он уходил, но… не уходил совсем. В глубине души Денис боялся, что после того, как его выпишут из больницы, он вернётся не домой, а в интернат.

Присутствие мамы ослабило его страх до крохотного полумёртвого червячка, но этот червячок всё ж-таки жил в нём, окопавшись в подсознании.

– Мам, – торопился сказать Денис, – я тебя сильно-сильно люблю, ты не представляешь, как! Я тебя всегда рядом с собой видел: так по тебе скучал… Я никогда не вернусь в интернат, слышишь? Я лучше сбегу! Или помру, понимаешь? Я только с тобой… без тебя никуда… а за комп – фиг, никогда! Вот честное слово…

Зинаида плакала, целовала сына, гладила по исхудалым рукам.

– Мам, это ещё ничё, – успокаивающе заверил Денис. – Меня хоть на иглу не посадили, не сломали ничего, не…

Он хотел рассказать, чего не сделали с ним того, что сделали с другими, но увидал близкие мамины глаза и замолчал. И больше об интернате не говорил.

Зина бегала к нему после работы, просиживала допоздна. Через четыре дня после того, как Дениса увезли в больницу, она сходила к отцу Григорию и слёзно попросила навестить сына.

– Я приду завтра утром, – твёрдо пообещал отец Григорий. – Вы только в больнице договоритесь. Хорошо?

– Да. Обязательно.

Денис посетителю обрадовался:

– Здрасти, отец Григорий.