Интернат

– Здравствуй, Денис. Как у тебя здесь светло!

Он обвёл внимательным взглядом палату, где, кроме Дениса, лежало всего трое мальчишек, ждущих, когда срастутся их кости, сломанные во время экстремальных тренировок на велосипедах и скейтбордах.

– И окна без решёток, – добавил Денис.

– Да. Без решёток…

– Я, Григорий Сергеевич, как прямо Пересвет, – тихо сказал Денис. – Бросился на врага и ну его колошматить! У меня войско, у Хамраха войско, и меж нами война.

– Справедливая война лишь против врагов родной страны, Денис, – мягко заметил отец Григорий. – А воспитанники интерната разве враги России?

Денис подумал, и уверенно сказал:

– По территории, может, и не враги. А по духу – точно. С врагами по духу тоже надо драться. Я прежде не дрался. А теперь бояться мне влом. Противно. Я теперь всегда буду драться, чтоб никого не обижали. В вирте я дрался так…

Он поискал слово.

– Искусственно против искусственного? – подсказал отец Григорий.

– Точно.

– И чувства испытывал искусственные?

– Чувства?.. Нет. Чувства настоящие были, – возразил Денис. – Просто… ну, не знаю.

– Посуди сам: разве от иллюзорных, ненастоящих событий можно что-то настоящее испытать?

– Ну… не знаю, – неохотно признался Денис. – Мне казалось, я настоящей жизнью живу. Теперь-то я понял, что бред это всё… А вообще… если б не интернат… я б из компа никогда не вылез, – признался Денис. – А сейчас… ни за что к «мышке» не притронусь. Разве что для рефератов.

– Вот и отлично, – улыбнулся отец Григорий.

Он сказал что-то, но в палату заглянула какая-то пожилая худощавая женщина.

– Батюшка! Вы зайдёте к нам в триста четвёртую? Причаститься бы…

Отец Григорий кивнул.

– Конечно, зайду. Я помню.

Женщина с благодарностью поклонилась и исчезла. Денис спросил:

– А чего это она такое странное хотела?

– Причаститься-то?

– Ага.

Трое соседей Дениса обратились в слух. Им тоже было интересно.

– Причастие Святых Христовых тайн – одно из великих церковных таинств, которые установил сам Господь Бог, – разъяснил Небесный. – Когда Он пришёл со своими учениками-апостолами в Иерусалим, еврейский народ устилал путь, по которому Он ехал на молодом осле, пальмовыми ветвями и радостно восклицали: «Осанна! Осанна в вышних! Благословен грядый во имя Господне!».

– А зачем они так кричали? – затаив дыхание, спросил Денис.

– Радовались, что Он пришёл.

– Чему тут радоваться? Пришёл – и ушёл, и что?

– Ещё в древние, «Ветхие» времена Бог-Творец дал Своему избранному народу обещание: придёт Мессия, Спаситель Мира, и пострадает от людей, погибнет, а на третий день воскреснет.

– И зачем все эти сложности? – поразился один из мальчиков.

Отец Григорий кротко вздохнул, огладил чёрную, с вкраплениями седины, бороду.

– Долгая история, ребята, – сказал он. – Быстро не расскажешь… а долго у тебя я сидеть не могу: служба… Вот что. Я тебе всё же кратенько расскажу, а завтра с мамой передам тебе книжку, где всё доступно изложено. Согласен на такой вариант?

– Запросто! – легко согласился Денис.

– Про таких людей, как Адам и Ева, знаешь?

– Ну…

Денис усердно напряг память.

– Вроде, они первый мужик и первая баба.

– Правильнее сказать – первый мужчина и первая женщина. Первые люди, – поправил Небесный.

– Типа того, – не стал спорить Денис.

– Бог создал их безгрешными, но они поддались соблазну съесть запретный плод от Древа жизни и обманули своего Творца.

– Это, в смысле, змей их соблазнил? – уточнил Денис.

Отец Григорий улыбнулся.

– Типа того, – кивнул он. – Змей, в которого оборотился сатана, обещал, что Адам и Ева, вкусив яблоко с Дерева Жизни, станут, как Боги. Они съели, а потом спрятались от Господа и пытались переложить вину за ослушание друг на друга и на сатану. Будто у них своей воли нету. А знаешь, кто такой сатана?

– Знаю. Бес.

– Да. Но раньше он был самым близким Богу, самым мудрым и прекрасным, светозарным ангелом, которого звали Люцифер. Но мало Люциферу было того, что он имел. Он захотел большего, захотел стать самим Богом. Своими обольстительными речами он привлёк на свою сторону много других ангелов и поднял восстание против Бога Саваофа, чтобы занять Его место.

Денис затаил дыхание. Соседи по палате – тоже. Один не выдержал:

– И чё?

– Бог сверг и Люцифера, и его приспешников. Они стали страшными, злобными бесами.

– И Люцифер – их заводила? – спросил тот же мальчик.

– Точно так. Адама и Еву Бог выгнал из рая и определил им жить в труде, болезнях, скорбях, боли, стареть и умирать.

– А если б они ничего не ели и не врали, то и не умирали бы, и жили в раю? – спросил Денис, широко открыв глаза.

– Да.

Соседские мальчишки возмутились:

– Значит, они виноваты, что мы тут болеем и помираем?! Вот паразиты!

– Ну, вы сначала больше узнайте, а потом обвиняйте, – строго одёрнул их отец Григорий.

– А как узнать?

Отец Григорий сдался.

– Ладно, подберу вам пару-тройку книжек, принесу. Или вон мама Денисова принесёт.

– Ну, пожалуйста, Григорий Сергееич, дорасскажите! – попросил Лабутин, и батюшка махнул рукой:

– Ну, что с тобой сделаешь… Кратенько расскажу. После смерти люди попадали в ад или в тихое такое место, где не было страданий – но и Бога не было. Называлось это место ложем Авраамовым. И Бог обещал людям, что придёт к ним Спаситель мира, Мессия, и спасёт их от смерти. Евреи долго ждали Мессию, а когда Он пришёл, не узнали Его, потому что хотели, чтоб Он повёл их в бой за освобождение всего народа от захватчиков и завоевал для него весь мир. А Господь Иисус Христос пришёл спасать не их тела, а их души, и победить смерть. Он говорил: «Царство моё не от мира сего», но Его мало кто понял. Разочаровавшись, что Христос не призывает их взять в руки оружие и идти завоёвывать мир, они, так сказать, обиделись на «обманщика», и распяли Бога, убили Его. Господь Вседержитель за это рассеял их по всей земле. А Христос искупил Своей жертвой наши грехи, и теперь мы вполне можем победить смерть и жить вблизи Бога вечно.

Денис и мальчишки задумались. Отец Григорий подождал, взглянул на часы, соображая, сколько у него осталось времени до встречи в городском Собрании депутатов, если ещё надо идти на другой этаж причастить болеющих старушек.

– Мне надо идти, ребята, – сказал он. – Так что совсем кратко. Иисус Христос въехал в Иерусалим, смиренный и бедный, на осле, в бедной одежде. Не так бы поступил какой-нибудь военачальник: он въехал бы в столицу на золотой колеснице, запряжённой белыми арабскими скакунами.

– Ух, ты! Красиво! – очаровались мальчишки.

– Красиво, – согласился отец Григорий. – Но по-человечески. Не по божественному закону. А вечером еврейский народ праздновал Пасху. И Христос праздновал со своими учениками. И во время ужина Он налил в чашу вино, и все пили его. Разломил хлеб, благословил его, раздал, и все ели этот хлеб. И Христос сказал, что это – Его Тело и Кровь, которое людям нужно принимать в себя, чтобы соединиться с Богом и иметь силы сражаться с диаволом. С тех пор люди, верящие в Триединого Бога – Бога Отца, Бога Сына и Бога Святого Духа, – могли причащаться для своего спасения. Пока ты был в интернате, твоя мама, Денис, причащалась несколько раз.

– Ничего себе! – не поверил Денис. – Мама что, в церковь пошла?!

– Да, пошла. Старается в каждые выходные ходить, – подтвердил отец Григорий.

– Ничего себе… – повторил удивлённый Денис.

Снова задумался. Отец Григорий поднялся.

– Мне пора, Денис.

– Стойте, Григорий Сергеевич!

Денис попытался приподняться на локте. Отец Григорий поспешил ему помочь.

– Что, Денис?

– А мне… а я… этого всего недостоин? – прошептал тот.

Умоляющий неуверенный взгляд его пронзил священника, будто огненная стрела.

– Я причащу тебя, не волнуйся, – уверил он мальчика. – Но не сегодня, хорошо? Постараюсь прийти завтра или, в крайнем случае, ранним утром послезавтра. А пока, если будут в тебе силы, подумай о себе: что ты делал в жизни такого, за что тебе сейчас стыдно?

– Спасибо.

Денис, морщась, осторожно устроился на подушке.

– Выздоравливай. С Богом.

– Ага.

Отец Григорий ушёл. Медсестра принесла ему таблетки, поставила капельницу. Затем Денис уснул и спал долго, до самого ужина в половине шестого. Поел в палате принесённую буфетчицей кашу. Она показалась ему вкуснее, чем в интернате, и он, набравшись храбрости, попросил добавки. Буфетчица хмыкнула и без возражений принесла вторую порцию. Соседи не оставили событие без внимания:

– Ты чего, кашу, что ли, любишь?

Лабутин снисходительно пояснил:

– Ты бы в интернате поел, я б щас на тебя посмотрел, с какой скоростью ты бы лопал. Всю кастрюлю бы умял, не подавился.

В дверь постучали. Заглянула русая голова, повертелась в поисках знакомцев.

– Серафим… – узнал Денис и заорал: – Серафим!!!

Доброжелательное лицо Серафима расплылось в неудержимой улыбке. Он кинулся к Денису, сжал его руку:

– Дениска! Ты как?! Ты что тут вздумал болеть?!

– Да я не болею! – довольно возразил Денис. – Это ты болеешь. А я подрался. Ты выздоровел уже?

– А!

Серафим беззаботно махнул рукой, показывая полное безразличие к своему здоровью.

– Лучше скажи, чего ты в драку ввязался?

– А!

Денис попробовал так же беззаботно махнуть. Получилось, интересно?

– Со «старшаками» дрался? – догадался Серафим.

– Ага.

Само собой получилось, что язык у Лабутина затараторил, как сорочий, и выдал все тайные переживания хозяина. Чтобы соседские пацаны не слышали, раненый говорил тихо-тихо, и Серафим близко нагнулся к нему. Выслушал. Кивнул.

– Правильно сделал, – серьёзно одобрил он.

– Правильно? – озадачился Денис. – То есть, для себя я знаю, что правильно. Но ты ж верующий, тебе разве разрешается драться?

– А то! – расплылся в улыбке Серафим. – Защищать людей, Родину, Бога без драки не всегда получается. У меня вот точно не всегда. А кто-то и словами защищает. Если талант есть.

– Ну-у, я точно не краснобай, – улыбнулся Денис. – Это тебе вон… микрофон в руку.

– Погрызть? – парировал Серафим, и они хихикнули.

Потом Денис признался:

– Я тут причаститься собрался. Чуешь?

– Причаститься?! Ого! В сам деле?!

– В сам деле. Чё, нельзя, что ли? Чего ты так вон… вздыбился? – собрался обидеться Серафим.

– Да не вздыбился я, чего ты! Удивляюсь просто.

– Чё удивляться-то? Фокусник я тебе, чё ли?

Серафим посмотрел на него, вздохнул.

– Не от того защищаешься, – проговорил он. – Я ж тебе друг. Зачем бодаешься? Странно просто услыхать от тебя такое. Я думал, ты вообще тут рявкаешь от злости… А ты – причаститься! Понятно, что я тут в обморок собрался.

Напряжение отпустила Дениса, и он попытался улыбнуться.

– Ладно уж… В обморок он упал. Заливаешь…

– Ага! То-то, гляжу, вся кровать у тебя мокрая!

– Отвянь! – защищался Денис. – Ты мне лучше скажи, чего делать-то надо?

Серафим почесал в затылке.

– По правилам-то много чего надо… Три дня поститься. Но ты болеешь, и тебе это не обязательно. Затем – по утрам и вечерам читать молитвенное правило. Не ругаться, не веселиться, не плясать… Но это к тебе сейчас вряд ли приложится.

– И чего делать?

– Ну…

Серафим снова почесал в затылке.

– Ну… пусть священник сам решает. На то он и священник. Он тебя ещё исповедует.

– Это он мне сказал… – вздохнул Денис.

Серафим помолчал, глядя на него. Тоже вздохнул и пообещал:

– Ладно. Я щас домой сбегаю, принесу тебе книжку одну. А то я тебе толком и не объясню. Пока.

– Пока…

Серафим исчез. Соседи по палате прекратили шушукаться и воззрились на Дениса. Он отвернулся к стене, но и спиной краснел от их вопрошающих взглядов.

– Эй, ты чего – верующий, что ль? – окликнул его один из пацанов – кажется, Артём, насколько помнилось Денису.

– А тебе что за дело? – неприязненно буркнул Денис, не шевелясь.

– Большое дело. Может, мы тоже хотим.

– Ага, хотите вы… – совсем невнятно пробормотал Денис.

– Па-адумаешь!

От него отстали. А Денис вдруг подумал: зря отшил. Вместе причащаться не так боязно. Но как теперь всё переменишь?

Глава 29. ПРИЧАСТИЕ

К соседям нагрянули родители, вернувшиеся с работы. Мама Дениса вечером на второй работе, так что её ждать глупо. А больше кто придёт? Не Жанин ведь… Она, поди, на качелях качается. А чау-чау Ройбуш пришествовал к своему подъезду после долгой прогулки и теперь восседает на крыльце с важным выражением на пушистой морде…

Кто-то вошёл, остановился у его кровати. Денис оглянулся и чуть не подскочил от радостной неожиданности: Кира!

– Ты как сюда попала?! Ты же в интернате! – вырвалось у него.

Кира с опаской глянула на гудящую компанию невезучих велосипедистов-экстремалов и их родственников, будто ожидая их нападения.

– Ничего, они не тронут, – догадался сказать Денис. – Присаживайся.

– Не, я быстро, – испуганно отказалась Кира. – Просто проведать пришла с Михал Натанычем. Он у врача, спрашивает там чего-то.

– И он пришёл? – обрадовался Денис.

– Ага.

– Здорово…. А в интернате чё творится?

– … Всякое, – с заминкой определила Кира. – Суета какая-то… Уроков нет… Говорят, начальников снимают. Даже, говорят, арестовывают.

– Болтают пустое, – не поверил Денис.

– Точно, – безропотно согласилась Кира.

Они помолчали. Денис подкопил храбрости и спросил:

– А ты как?

– Ничего… Полегче… Михал Натаныч меня с Фомой Никитичем познакомил… Вроде ничего он… Но я всё равно его боюсь.

– Понятное дело… – согласился Денис и покраснел от неловкости: вот ляпнул! – Ну, ты это… не болеешь?

– Нет.

– А Валька?

– И Валька… Ну, выздоравливает.

Кира нахмурилась, заливаясь румянцем.

– Не надейся, здесь не останусь, – сказал Денис.

– Пока.

– Пока.

В дверях она столкнулась с запыхавшимся Серафимом, держащим в руке пару тонких брошюр.

– Привет!

– Привет.

– Денька, вот тебе книжки, – зачастил Серафим, улыбаясь. – Одна – про исповедь и причастие, а вторая о том, Кто такой Бог. Почитай, интересно! Ну, счастливо тебе! Завтра заскочу!

Он махнул Кире, которую не знал, и убежал. Она обернулась, уходя, робко вскинула ладошку. Денис улыбнулся и тоже ей махнул.

«Всё, больше никто не придёт, – решил Лабутин. – И так куча наприходила…. Хотя маму бы сюда… хоть на пять минут».

Стук в дверь. Денис приготовился к радости: неужели мама?! Но вошёл отец.

Николай Андреевич Лабутин держал в руках жёлтый пакет, в котором что-то лежало. Найдя взглядом сына, Николай Андреевич направился к нему. Положил на тумбочку пакет.

– Я тебе два банана принёс, – сообщил он так, будто принёс десятое чудо света или, как минимум, баночку чёрной икры стоимостью в три тысячи рублей за пятьдесят грамм.

Денис прижался к стенке.

– Не надо мне.

– Чего не надо?

Отец поискал, на что присесть, не нашёл стула и оккупировал край кровати. Денис стиснул зубы.

– Чего не надо-то? – повторил Николай Лабутин, начиная раздражаться. – Бананы разлюбил, что ли?

Денис не ответил. Николай Андреевич оглядел палату.

– Разлюбил, так разлюбил, – сказал он. – Себе заберу. Чего добру гнить?

Он, действительно, снял жёлтый пакет с тумбочки, устроил себе на колени.

– Ты как, выздоравливаешь? – рассеянно спросил он, занимаясь пакетом. – Скоро в школу? Учишься-то хорошо? Чего ты там в интернате делал? Молчишь-то чего? Слышь?.. Вот ведь. В молчанки теперь будем играть, ё-моё. Чего тебе надо? Конфет? Пирожок?

– Не надо мне.

– Опять растак! Чего не надо – конкретно: пирожков?

И тогда Денис закричал на всю палату:

– Тебя не надо!!! Предатель! Убирайся отсюда! И не смей ко мне сюда… и дома… нигде… никогда не подходи. Понял?

Отец побледнел от злости.

– Ты как разговариваешь, щенок?! Обалдел совсем?!

– Пошёл отсюда!

В горле клокотали слёзы. Палата ошарашено молчала, вперившись в скандалистов. Николай Андреевич оглянулся на них и весь перекосился.

– Ты чё, сдурел, малявка? Ты как меня выставляешь?! Я тебе что, враг, что ли, какой? – прошипел он, подавшись к сыну.

Денис не мог ничего выдавить из себя, боясь позорно разрыдаться. Он отвернулся, сжал в кулаке пододеяльник.

Отец близко нагнулся к нему, чтобы повернуть к себе, но тут позади раздался женский окрик, в котором Денис с облегчением и радостью узнал материнский голос:

– Отстань от него, ты! Сперва научись быть отцом, а потом требуй от него, чтоб он сыном стал!

Николай Андреевич повернулся к бывшей жене, рядом с которой стоял незнакомый мужчина с ясным взором карих глаз, высокий и крепкий, с коротко стриженными чёрными волосами.

– Я и хочу показать себя отцом! – с вызовом сказал Лабутин.

– Вот именно: показать, а не стать, – парировала Зинаида Аркадьевна. – Весь ты в том, показушник. Уходи, я сказала. Мне ты давно не муж, а сыну отцом перестал быть, когда предал его окончательно. Постареешь – вспомнишь о сыне, а поздно будет: не примет тебя Дениска. Уходи, говорю. Я вчера подала суд на лишение тебя родительских прав.

– Ещё чего! – заявил Николай Андреевич. – Я от своих родительских прав отказываться не собираюсь. Вот ещё. Как положено, алименты, встречи раз в месяц и всё такое!

Мужчина, стоявший рядом с Зинаидой Аркадьевной, выступил вперёд.

– Прошу вас, Николай Андреевич, семейные проблемы обсуждайте не в больничной палате, а где-нибудь в другом месте.

– Да пошли вы! – взорвался Лабутин. – Я тут со всем сердцем… бананы принёс, деньги потратил… а вы тут, как шавки на слона.

Зинаида нервно рассмеялась.

– Учудил папаша! Во-первых, Денис бананы с детства не переносит, и ты об этом прекрасно знаешь. Во-вторых, ты что, себя слоном считаешь, а нас шавками? Не наоборот ли? А слона ты как-то не тянешь.

– Я в другом месте с вами всеми поговорю, – пригрозил Лабутин, уходя, и услышал вдогонку сухой ответ:

– Сколько угодно. В суде.

Мама присела возле сына, тронула его спутанные волосы, вздохнула, опечалившись:

– Оброс-то как… Мешает?

Денис промолчал. Зинаида переглянулась с мужчиной.

– Ничего, выйдет, подстрижём… Болит где-нибудь?

Денис только вздохнул. Говорить не хотелось. С другой стороны, и маму отпускать не хотелось. Он нашёл её руку и сжал.

– Сынок, я тут не одна, – мягко произнесла мать. – Фома Никитич со мной. Он мне много помогал…

– Ладно, – понимающе ответил Денис. – Это хорошо. Здорово, что вы пришли. Спасибо.

– Денисёнок… тебе что-нибудь принести? Что ты хочешь?

Денис честно подумал и ответил:

– Пока ничего не хочу. Как захочу, сразу звякну, – обещал он.

Ему захотелось спать, и он уснул, держась за руку матери. Проснулся он только на следующий день и с удивительно ясной головой. Он взял с тумбочки книжицы, которые принёс Серафим, и стал читать, удивляясь всё больше и больше с каждой прочитанной фразе.

Как тут всё странно написано, всё перевёрнуто и в то же время правильно. Похоже на Устав интерната, но… настолько иной, настолько щедрый на доброту, уважение, на нечто в самом деле истинное, как основа и условие развития жизни – его собственной жизни, Денисовой.

Всё здесь странно. С другой стороны, просто: не убий, не укради, не прелюбодействуй, люби ближнего как самого себя, не сотвори себе кумира…

Убивал он, находясь в вирте, врагов и монстров. Это считается за натуру? Или вот – укради. Да… Украл. И в вирте крал. И у мамы последние деньги. И врал ей. И огрызался. И кумира себе сотворил: компьютерную сказку без смысла. Как ему построить не иллюзорный теремок, а дом правды?

«Вот начну», – вздохнул Денис.

Он изучал две книжицы до завтрака, после, до процедур, после, до обеда, после – весь день.

Вечером пришли Михаил Натанович, Кира, а чуть позже Серафим, который сунул ему подарок – странную какую-то штучку из пресного теста, кругленькую маленькую, умещавшуюся в ладони, которую Серафим назвал незнакомым словом «просфора».

– Ты её сейчас не ешь, – предупредил Серафим, – лучше завтра утром перед едой. Обещаешь?

– Ладно, – обещал Денис, недоверчиво оглядывая кругленькие бока хлебного изделия. – А почему?

– Этот хлеб освящают во время утренней литургии, – терпеливо объяснил Серафим. – А святыня, если ты её после каши съешь, просто в обычные крошки превратится. Так я понимаю. Запомнил? Съешь натощак.

– Ладно, ладно, запомнил, чего пристал? – буркнул Денис, скрывая смущение от неловкости: ничего-то он путного за всю жизнь не узнал, лишь буквы, цифры и некоторые законы материального мира; а тем, что всё это одухотворяет, пренебрегал.

Тем более, рядом, стояла Кира и легонько подёргивала себя за косичку, спасаясь глядеть в лицо Дениса. Интересно, почему.

– Когда тебя выписывают? – спросил Галайда.

Лабутин посмотрел в чистое незарешеченное окно, которое из-за снопистого солнца казалось тёплым.

– Глядите, Мизал Натаныч, – сказал он, – окна свободные.

Галайда, Кира и Серафим со всем вниманием изучили больничное окно.

– Теперь и ты свободен, – сказала Денису Кира.

– Врачи сказали, что в понедельник выпишут, – сообщил Денис. – Сегодня какой день?

– Вторник, – ответил Серафим. – А потом куда?

– … Не в интернат, – жёстко сказал Денис. – Если не домой, то сбегу.

Они ещё поболтали и расстались. Мама прийти не смогла, зато неожиданно раненого навестил Фома Никитич. Он не льстил, не угождал, не притворялся добрым дядькой – а был им, и, отдав мальчику красочные журналы «Русский дом» и «Нескучный сад», стал ненавязчиво расспрашивать о порядках в интернате номер тридцать четыре.

Денис начал рассказывать с мстительной удовлетворённостью, а затем, чувствуя, что Ковригин не возмущён, а сосредоточен, ровен и деловит, сбавил и тон, и гнев, и дальше просто говорил факты.

Ковригин всё записал на диктофон, не побоялся машинальным, чисто отцовским жестом положить на пару секунд тёплую руку на Денисову макушку, и мальчик вновь остался в одиночестве.

Соседи по палате пытались с ним поболтать, но Денис, скрывая скуку, отговорился, что жутко занят подготовкой к экзамену. От него отстали, пожав плечами…

Утром, проснувшись несколько раньше обычного, Денис взял с тумбочки кругленький пузатенький цилиндрик просфорки и робко прикоснулся к нему губами. Откусил чуток. Пососал. Понравилось. Хлеб растаял, превратившись в мякиш, который он проглотил. Понемногу исчезла вся просфора. Странно. Только что она была, и вот её нет. Словно мёд у Винни-Пуха.

Через два дня, когда Денис уже ходил по коридорам отделения, морщась иногда от боли, появился втайне жданный гость – отец Григорий. До обеда оставалось часа два.

– Ну, что, Денис, – сказал отец Григорий, – я пришёл тебя причастить святых Христовых Тайн. Ты как?

– Ничего. Нормально.

– Книжки-то прочитал, что Серафим тебе принёс?

– Прочитал.

– Всё понятно?

– Ну… так. Не понятно, как Бог в тебя входит. Как это ты принимаешь Бога в себя самого? И Он в тебе обитает. Это что значит – ты как Бог? Вообще Бог? И тогда всё сделать смогу, всё сотворить?

Ребята в палате, куда зашли Денис и его непривычный посетитель, прислушивались к странному разговору. Отец Григорий сложил на коленях руки.

– Сотворить, конечно, все мы можем. Мысль родить или идею. Нарисовать, построить, сконструировать и много-много чего может создать человек. Согласен?

– Ну… Согласен вообще-то.

– А создать живое существо или новый физический закон… даже не возьмём сложный организм, а единственную микроскопическую клетку хотя бы с той же био- и физиологией, как с начала времён существует, кто-нибудь сможет с помощью Слова, как это сделал Бог? Я уж помалкиваю о многочисленных попытках синтезировать из мёртвой живую клетку с помощью химических, физических, электрических методов. Абсолютно бесплодных попытках, заметь.

На это возразить Денис не мог: знаний не хватало. Но выглядело, и правда, убедительно.

– Так что Богом никто из людей не станет. Но зато все мы – Его дети, которых Он создал и полюбил всемерно, всеохватно. И мы стремимся стать Ему ближе, стать подобными Ему, и это тяжёлый и лёгкий путь одновременно.

– Как это?

Денис сдвинул брови, пытаясь понять.

– Тяжёлый – потому что придётся по-настоящему сражаться со своими страстями, грехами, с самим диаволом. Лёгкий – потому что Бог всегда помогает тому, кто просит Его о помощи, и потому ещё, что одолевшего тяжёлый путь ждёт награда, выше и дороже которой ничего у человека нет.

– … И что это? – затаив дыхание, спросил Денис.

Отец Григорий обвёл радостным взором ждущие лица притихших ребят.

– Вернуться в Небесные обители, к родному Любящему Отцу своему, Который всё простит, всё поймёт – всё, что человеку простить и понять невозможно. Домой вернуться.

Денис ощутил в себе незнакомую мощь, которая заставила его порывисто воскликнуть:

– Отец Григорий, я готов! Пусть и боюсь… но я хочу причаститься. Как Серафим. Он же причащается?

– Причащается, – согласился отец Григорий и вздрогнул на громкие голоса ребят, заворожено слушавших священника и подобравшихся к нему поближе:

– А мы тоже хотим! Нельзя? Мы все крещёные, но ни разу не причащались? Это как будет?

– И мы ничё не знаем?

– И в церковь не ходим!

Отец Григорий развёл руками:

– А как же вас причащать, если вы не знаете, чем и зачем?

Мальчишки переглянулись, и самый смелый Артём заканючил:

– Ну, пжласта! Мы потом у Дениса книжки возьмём и почитаем!

Священник сожалеюще вздохнул, однако отрицательно покачал головой.

– Нет, пока не могу вас причастить. Но могу побеседовать с вами о Боге, о вере, показать церковь, нашу воскресную школу, познакомить с нашими мальчишками и девчонками из детского филиала «Пересвета». Может, вы захотите и в летний лагерь к нам попасть. У нас там интересно: мы ходим в походы, занимаемся историческим фехтованием на мечах, поиском следов войны. Старикам и одиноким в деревнях помогаем. Даже кино снимаем, участвуем в детских кинофестивалях, в фотоконкурсах, в проектах. В общем, если придёте, скучать не придётся. Думайте.

У мальчишек загорелись глаза.

– Мы придём! – авторитетно пообещал Артём. – И своих ещё притащим.

– А там на байках можно кататься? – спросил его сотоварищ.

– Знаешь, буквально в прошлом году мы сделали трассу по старым отвалам слюдяных шахт, и самые умелые из взрослых и старших ребят «Пересвета» уже попробовали её освоить, – признался отец Григорий.

Байкеры восторженно завопили.

– Класс! Мы придём!

– Сперва залечите раны, – предупредил отец Григорий. – А то к велосипедам наш тренер вас не допустит.

– Мы залечим! – заверили его мальчишки. – А потом причастите?

Небесный с готовностью кивнул.

– Конечно. Я думаю, что даже раньше.

И поднялся.

– Ну, Денис, готовься. Сейчас я тебя исповедую. Ребята, вы можете нас ненадолго оставить?

Его тут же послушались, хотя, конечно, любопытство так и сочилось из быстрых глаз.

Оставшись наедине с батюшкой, Денис внутренне задрожал. Неторопливые движения отца Григория, который облачался, раскладывал на столе икону, подсвечник со свечой, Евангелие, крест, ковчежец, доставал лжицу и крошечную чашу, в которую надо было налить кагор, а так же просьба принести горячую воду в стакане и чистую ложку немного успокоили Дениса. Молитвы он слушал со вниманием, хотя почти ничего не понял.

В какой-то момент отец Григорий предложил ему исповедоваться. Сердце Дениса застучало. Он молчал целую минуту и был рад, что его не торопили. Наконец, он начал с самого главного, боясь до полусмерти, что его осудят и посмеются над ним. Однако в глазах Небесного он увидел лишь внимание и сочувствие. От этого он сперва вдруг расплакался, а потом рассказал всё, что помнил и за что ему было стыдно.

Он удивился, что, когда отец Григорий накрыл его голову епитрахилью и прочитал разрешительную молитву, именем Господа прощая ему грехи, душе его действительно стало легче – так, будто её основательно промыли.

Затем во рту его оказалась сладкая терпкая жидкость и хлебный кусочек – частичка Тела Господа, омытый Святой Его Кровью. Он постепенно таял во рту. В середине груди запылал тёплый огонь, который приносил ему никогда прежде не испытанную радость. От неё хотелось не истерично хохотать и прыгать, а неудержимо улыбаться, осторожно неся себя по миру и дарить свою радость другим. Почему осторожно? Он и сам не знал.

Видимо, причастие наполнило отрадой всё его существо, и он боялся потерять самую малую каплю.

– У меня будто радуга внутри, – вслух подумал он, ни к кому не обращаясь, и услышавший его отец Григорий, собиравший со стола священные предметы и снимавший с себя епитрахиль и поручи, повернулся к нему и понимающе сжал его плечо.

– Радуга, Денис, да. Поздравляю тебя. Храни себя, не обжигайся, не вбирай в себя всякую гадость.

Он перекрестил его и ушёл. Денис встал у окна. Через несколько минут он увидел батюшку, уходящего по аллее из больницы в «здоровницу» и провожал его глазами и всей благодарной душой, пока он не исчез за углом.

Мальчишки, вернувшиеся из коридора, вполголоса обсуждали свои байки и приёмы езды на них.

Денис их не слышал. Он изо всех сил старался сохранить в себе радугу. Даже возвращение домой после плена в интернате казалось не столь важным. Да, он вернётся домой. Обязательно вернётся! Но это будет тихо, спокойно, обычно. Так что заботиться об этом ни к чему. Главное – он причастился.

В палату заглянул врач Геннадий Анатольевич Мальков.

– Лабутин! Анализы твои пришли отличные, иди ко мне на осмотр. И поторопись до обеда, а то твою порцию оприходуют, а сегодня, между прочим, гуляш с пюре и борщ!

– Классно! – закричали мальчишки-экстремалы.

Денис молча повернулся и отправился в смотровую. Там Геннадий Анатольевич его оглядел, ощупал, удовлетворённо покачал головой, написал что-то на нескольких бумажках и вызвал по селектору медсестру:

– Антонина Сергеевна! Мальца из четыреста пятой выписываем. Лабутин Денис. Соберите его, отдайте документы и не забудьте плотно накормить. До дома сам дойдёшь или свистнуть кого из родных?

– Сам, – выдохнул Денис, не веря счастью: домой!

После обеда он распрощался с соседями, медсёстрами и Мальковым и незаметно выскользнул из больницы. Весеннее солнце с энтузиазмом пригревало причащённого христианина.

Он медленно шёл по улицам, полузабытым и оттого казавшимся нереальными, из другого мира. Взгляд его наткнулся на вывеску Интернет-салона, задержался на пару мгновений и скользнул мимо. Компьютерные игры… отстойнее этого отстоя ещё не придумали. Всё это – откровенный отстой!

Жизнь светлее, страшнее, ярче, безжалостнее, радостнее, печальнее, увлекательнее, удивительнее, а главное – она не выключается кнопкой. Она продолжается всегда.

Вот и Лабутинский дом. Интересно, мама дома? Вдруг на перерыв прибежала? Боясь разочароваться от её отсутствия, Денис задержался во дворе.

Надо же! Здесь ничего не изменилось. Даже чау-чау так же грелся у подъезда.

Денис уселся на качели. Ройбуш оторвался от асфальта и медленно, величаво ступая толстыми пушистыми лапами, подошёл к нему, обнюхал его ноги и замер. Денис тоже. Наконец, мальчик нерешительно протянул руку и положил ладонь на широкий собачий лоб.

Из окна на них смотрела Зинаида. Ей казалось, что во всём мире идёт дождь, и молилась, чтобы он кончился.

Денис поднял голову и увидел в своём окне маму. Он неуверенно поднял руку, махнул. Она тоже махнула ему, страдальчески улыбаясь.

Денис оттолкнулся. Он качался, глядя сперва вниз, а потом на свой дом. Подбежала выскользнувшая из дома Жанин, понаблюдала за ним полминутки и запросила:

– Дай покачаться! Денька! Дай! Ты уже давно качаешься!

Денис остановился, молча встал, шагнул в сторону от качелей. Жанин уселась на сиденье.

– Раскачай, а?

Денис встал позади неё, взялся за раму и с силой качнул несколько раз. Крепления качелей громко повизгивали. Жанин взвизгнула от восторга.

– Классно!

Мама всё стояла у окна и смотрела на сына. Мальчик коротко выдохнул и начал идти к своему подъезду – сперва медленно, затем быстрее, быстрее, будто кто-то разрешил ему, наконец, вернуться домой. На пятый этаж он уже взлетал через две ступеньки. Дверь была открыта. На пороге его ждала мама.

29 апреля 2010 – 15 июня 2011

[1] Коняев Н. М. Молитва Александра Невского // Русский дом. – 2010. - № 7. – С. 6-7.

[2] Авдеева К. А. Всё на продажу // Русский дом. – . - № 2. – С. 50-51.

[3] Источник в Интернете: http://www.pravmir.ru/devochku-zabrali-v-detdom-iz-semi-i-ona-povesilas-zayavleniya-svyashhennikov/