Ирано-таджикская поэзия

Песня, брызнуть будь готова — вновь, и вновь, и вновь, и снова!

Чашу пей — в ней снов основа — вновь, и вновь, и вновь, и снова!

Друг, с кумиром ты украдкой посиди в беседе сладкой, —

Поджидай к лобзаньям зова — вновь, и вновь, и вновь, и снова!

Насладимся ль жизнью нашей, коль не склонимся над чашей?

Пей же с той, что черноброва, — вновь, и вновь, и вновь, и снова!

Не найти от вас защиты, взоры, брови и ланиты, —

Вы моим очам обнова — вновь, и вновь, и вновь, и снова!

Ветер! Ты в воздушной ризе, мчась к любимой, о Хафизе

Ей бросай за словом слово — вновь, и вновь, и вновь, и снова!

Что святош во власяницах вся гурьба?

Греховодная милей мне голытьба!

Грязь покрыла власяницы, — а взгляни,

Как ярка бродяги вольного каба!

Опьянил меня твой глаз — так пей вино:

Тяготит нас взоров трезвых ворожба.

Лик твой нежен, стан твой хрупок! Я страшусь:

Ведь гурьба святош драчлива и груба.

Я мучений лживых суфиев не зрел —

Так не мучьте тех, чья радостна гульба!

Взор твой — хмель, а губы — алое вино,

И вино кипит, и в нем — к тебе мольба.

Погляди на лицемеров: ведь от них

Плачет чанг, вину горька его судьба.

Дух Хафиза пламенеет. Берегись:

Перед ним и сила пламени слаба.

Хмельная, опьяненная, луной озарена,

В шелках полурасстегнутых и с чашею вина

(Лихой задор в глазах ее, тоска в изгибе губ),

Хохочущая, шумная, пришла ко мне она.

Пришла и села, милая, у ложа моего:

«Ты спишь, о мой возлюбленный? Взгляни-ка: я пьяна!»

Да будет век отвергнутым самой любовью тот,

Кто этот кубок пенистый не осушит до дна.

Поди же прочь, о трезвенник, вина не отбирай!

Ведь господом иная нам отрада не дана.

Все то, что в кубки легкие судьбою налито,

Мы выпили до капельки, до призрачного сна!

Нектар ли то божественный? Простой ли ручеек,

В котором безысходная тоска разведена?

Об этом ты не спрашивай, о мудрый мой Хафиз:

Вино да косы женские — вот мира глубина.

Дам тюрчанке из Шираза Самарканд, а если надо[66] —

Бухару! А в благодарность жажду родинки и взгляда.

Дай вина! До дна! О кравчий! Ведь в раю уже не будет

Мусаллы садов роскошных и потоков Рокнабада.

Из сердец умчал терпенье — так с добычей мчатся турки —

Рой причудниц, тот, с которым больше нет ширазцу слада.

В нашем жалком восхищенье красоте твоей нет нужды.

Красоту ль твою украсят мушки, краски иль помада?

Красота Юсуфа, знаю, в Зулейхе зажгла желанья,

И была завесы скромной ею сорвана преграда.

Горькой речью я утешен, — да простит тебя создатель! —

Ведь в устах у сладкоустой речь несладкая — услада.

Слушай, жизнь моя, советы: ведь для юношей счастливых

Речи о дороге жизни — вразумленье, не досада.

О вине тверди, о пляске — тайну вечности ж не трогай:

Мудрецам не поддается эта темная шарада.

Нанизав газели жемчуг, прочитай ее, — и небом

В дар тебе, Хафиз, зажжется звезд полуночных плеяда.

Розу брось: без уст и она не приманчива!

Если нет вина — и весна не приманчива.

Без тюльпанов щек вся прохлада лужайки,

Всех душистых трав пелена не приманчива.

Вся-то прелесть уст, вся-то прелесть любимой

Без лобзанья не полна, не приманчива.

И долина в качании роз и платанов,

Коли песнь соловья не слышна, — не приманчива.

Роза, сад и вино — отрада, но радость

Одинокой душе не нужна, не приманчива.

Если облик милой не впишешь ты в роспись,

Будет роспись эта грустна, не приманчива.

Жизнь растрать, о Хафиз! Но для радостной траты

Не находка она: скудна, не приманчива.

Сердце, воспрянь! Пост прошел, настала весна.

В хумах вино отстоялось, требуй вина.

Минуло время клятв и молитв лицемерных.

Рэндов пора наступила — веселья полна.

Пусть утешаются рэнды песней за чашей.

В чем преступление пьющих? В чем их вина?

Лучше уж пьяница искренний, не лицемерный,

Чем этот постник-ханжа, чья совесть черна.

Мы не аскеты, мы — чистосердечные рэнды.

Знание правды — вот наша тайна одна.

Зла мы не делаем людям, покорны Йездану.

Но если скажут: «Не пей!» — мы выпьем до дна.

Лучше уж быть винопийцей, чем кровопийцей.

Кровь виноградной лозы для уст не грешна.

Кто без греха? Есть ли грех в опьяняющей чаше?

Грех мой на мне, если чаша мне эта вредна!

Чашу полную, о кравчий, ты вручи мне, как бывало.

Мне любовь казалась легкой, да беда все прибывала.

Скоро ль мускусным дыханьем о кудрях мне скажет ветер?

Ведь от мускусных сплетений кровь мне сердце заливала.

Я дремал в приюте милой, тихо звякнул колокольчик:

«В путь увязывай поклажу!» Я внимал: судьба взывала.

На молитвенный свой коврик лей вино, как то позволил

Старый маг, обретший опыт переправы и привала.

Ночь безлунна, гулки волны. Ужас нас постичь не сможет,

Без поклаж идущих брегом над игрой седого вала.

Пламя страстных помышлений завлекло меня в бесславье:

Где ж на говор злоречивый ниспадают покрывала?

Вот Хафиза откровенье: если страсти ты предашься,

Все отринь — иного мира хоть бы не существовало.

О суфий, розу ты сорви, дай в рубище шипам вонзиться!

Снеси ты набожность в кабак, — не стоит с показной возиться!

Безумным бредням, болтовне ты предпочти напевы чанга,

Ты четки отнеси в заклад — и заживи, как винопийца!

Твои молитвы и посты отвергли кравчий и подруга,

Так лучше восхвали весну, хотя она и озорница!

Смотри, владычица сердец, я разорен вином багряным,

Но ради родинки твоей готова кровь моя пролиться!

О боже! В дни цветенья роз прости рабу его проступки, —

Пусть радуется кипарис и весело ручей струится!

О ты, чей путь меня привел к желанной влаге высшей цели, —

Хотя бы каплей должен ты со мной, ничтожным, поделиться!

За то, что никогда глаза не видели красу кумиров,

Да будет мне теперь дана от божьей милости частица!

Когда подруге поутру нальешь вино, скажи ей, кравчий:

«Хафизу чашу подари, — всю ночь не спал он, чаровница!»

О, боже, ты вручил мне розу, но я верну ее назад, —

Затем что на меня лужайка завистливый бросает взгляд.

Хотя подруга удалилась на сто стоянок от любви,

Пусть от подруги удалятся тоска и горе, дождь и град.

Когда ты над ее стоянкой повеешь, вешний ветерок,

Надеюсь, ты ей нежно скажешь, что я всегда служить ей рад.

Ты кудри вежливо разгладишь, а в них сердца заключены,

Не ударяй их друг о друга, не разоряй пахучий сад.

Моя душа, — скажи любимой, — тебе на верность поклялась,

Так пусть в твоих кудрях — в темнице — живет, не ведая утрат.

В саду, где пьют вино во здравье живительных, желанных уст,

Презренен тот, кто ей не предан, кто пожелал иных отрад.

Не надо думать о наживе, спускаясь в винный погребок:

Тот, кто испил любовной влаги, не жаждет никаких наград.

Пускай растопчет нас пятою иль разрешит поцеловать, —

Любовь запретна лишь для робких, боящихся ее преград.

Хвала поэзии Хафиза, она — познанье божества.

За светлый дух, за прелесть речи везде его благодарят!

Не прерывай, о грудь моя, свой слезный звездопад:

Удары сердца пусть во мне всю душу раздробят!

Ты скажешь нам: «Тюрчанку ту я знаю хорошо, —

Из Самарканда род ее!» Но ты ошибся, брат.

Та девушка вошла в меня из строчки Рудаки:[67]

«Ручей Мульяна к нам несет той девы аромат».

Скажи: кто ведает покой под бурями небес?

О виночерпий, дай вина! Хоть сну я буду рад.

Не заблужденье ли — искать спокойствия в любви?

Ведь от любви лекарства нет, — нам старцы говорят.

Ты слаб? От пьянства отрекись! Но если сильный трезв,

Пускай, воспламенив сердца, испепелит разврат!

Да, я считаю, что пора людей переродить:

Мир надо заново создать — иначе это ад!

Но что же в силах дать Хафиз слезинкою своей?

В потоке слез она плывет росинкой наугад.

Где правоверных путь, где нечестивых путь?

О, где же?

Где на один вступить, с другого где свернуть?

О, где же?

Как сравниваешь ты дом праведных и дом беспутных?

Где лишь в молитвах суть, где только в лютнях суть?

О, где же?

Постыла келья мне, и лицемерье рясы — также.

Где магов тайный храм? Где мне к вину прильнуть?

О, где же?

Все вспоминаю дни, когда с тобою был я рядом.

Где ревность, где слова, лукавые чуть-чуть?

О, где же?

Прах у твоих дверей к глазам своим прижму —

О, сладость!

Где жить мне без тебя, где свой огонь задуть?

О, где же?

Хафиз тебе не даст ни мира, ни услад покоя.

Где он найдет покой, свою утешит грудь?

О, где же?

Я отшельник. До игрищ и зрелищ здесь дела нет мне.

До вселенной всей, если твой переулок есть, дела нет мне.

Эй, душа! Ты меня бы спросила хоть раз, что мне нужно!

До того ж, как до райских дверей мне добресть, дела нет мне.

Падишах красоты! Вот я — нищий, дервиш, погорелец…

До понятий: достаток, достоинство, честь дела нет мне.

Просьба дерзкая есть у меня: до всего же другого,

Коль пред богом ее не могу произнесть, дела нет мне.

Нашей крови ты хочешь. Ты нас предаешь разграбленью.

До пожитков убогих — куда их унесть — дела нет мне.

Разум друга — как чаша Джамшида, что мир отразила.

И дошла ль до тебя или нет эта весть — дела нет мне.

Благодарен я жемчуголову. Пусть море полудня

Эту отмель песками решило заместь — дела нет мне.

Прочь, хулитель! Со мною друзья! До того, что решился,

Сговорившись с врагами, меня ты известь, — дела нет мне.

Я влюбленный дервиш. Коль султанша меня не забыла,

До молитв, до того, как их к небу вознесть, — дела нет мне.

Я Хафиз. Моя доблесть — со мной. До клевет и наветов,

Что сплетают презренная зависть и месть, дела нет мне.

На сердце роза, на губах лозы душистый сок.

Владыка мира, в эту ночь ты раб у наших ног.

Гасите свечи! Ночь и так светла, как знойный день.

Здесь в полнолунии своем тот лик, что тьму отвлек.

Не чтим запрета на вино, но мы храним запрет,

Когда его не делишь с той, чье тело как цветок.

Прикован взгляд к рубинам уст, к вращенью пенных чаш,

В ушах журчащий говор флейт и чанга звонкий слог.

Ты благовоний на пиру хмельном не разливай,

Вдыхаю запах, что струит тяжелых кос поток.

Сластей ты мне не подноси: что сахар, пряный мед?

Сладка лишь сладость губ твоих, что хмель вина обжег.

Безумец — имя мне. Позор стал славою моей.

Так почему ж безумье все мне ставите в упрек?

Зря мухтасибу шлют донос: и он, подобно нам,

Услады ищет на земле, обманывая рок.

Хафиз, ни мига без вина, ни часа без любви!

Пора жасминов, время роз пройдут. Недолог срок!

Эй, проповедник, прочь поди! Мне надоел твой нудный крик.

Я сердце потерял в пути. А ты что потерял, старик?

Среди всего, что сотворил из ничего творец миров,

Мгновенье есть; в чем суть его — никто доселе не постиг.

Все наставленья мудрецов — лишь ветер у меня в ушах,

Пока томят, влекут меня уста, как сахарный тростник.

Не сменит улицу твою дервиш на восемь райских кущ,

Освобожден от двух миров — своей любовью он велик.

Хоть опьянением любви я изнурен и сокрушен,

Но в гибели моей самой высокий строй души возник.

В несправедливости ее, в насилии не обвиняй!

Скажи: то милостей поток и справедливости родник!

Уйди, Хафиз, и не хитри! И сказок мне не говори!

Я прежде много их слыхал и много вычитал из книг.

«Владычица, — сказал я, — сжалься. Ты видишь — погибает странник»

Она ж: «Влекомый волей сердца, свой путь всегда теряет странник»

Я умолял ее: «Помедли». Она: «Увы! Нельзя мне медлить,

Хотя — привычный к мирной неге — в пути изнемогает странник»

Да и какая ей забота, на ложе из мехов и шелка,

Что на камнях и на колючках в пустыне засыпает странник?

Опутан черными кудрями, как неразрывными цепями,

Пред родинкой твоей индийской безмолвно замирает странник.

И на лице, рассвета краше, играет отблеск винной чаши,

Так отблеск листьев аргавана на розах замечает странник.

Любуюсь: нежный лик округлый очерчен тонкой тенью смуглой

Так письмена с благоговеньем в святилище читает странник.

И я сказал: «О ты, чьи косы темнее полночи безлунной,

Остерегись! Ведь на рассвете, как туча, зарыдает странник».

Она ж: «Хафиз! Влюбленных доля печальна в скорбной сей юдоли.

Не диво, что лишь униженья, что лишь гоненья знает странник!»

Мне вечор музыкант — да утешится он! —

Дух свирелью смутил, дух мой ввергнул в полон.

Всей тоскою людской тосковала свирель,

И на мир ниспадал ее трепетный стон.

Но предстал предо мной виночерпий, чей лик

Словно солнце сиял, мглой кудрей окаймлен.

Он восторг мой постиг, он подлил мне вина,

И я молвил, ища в чаше сладостной сон:

«Ты от зла бытия избавляешь меня, —

И да будет к тебе милосерд небосклон».

Для Хафиза в хмелю — Кей с Кавусом ничто:

Ячменя не ценней жемчуга их корон!

Пусть вечно с сердцем дружит рок, — и большего не надо.

Повей, ширазский ветерок, — и большего не надо!

Дервиш, вовек не покидай своей любви обитель.

Есть в келье тихий уголок? И большего не надо!

Ты к продавцу вина приди, явись к его святыням,

Чтоб скорбь из сердца он извлек, — и большего не надо!

Почетно на скамье сидеть и пить из полной чаши:

Так станешь знатным в краткий срок, — и большего не надо!

Кувшин багряного вина, кумир луноподобный, —

Иное не идет нам впрок, — и большего не надо!

Бразды желаний вручены невежественным людям,

Твой грех, что ты — наук знаток, — и большего не надо!

Любимой давней верен будь, привязан будь к отчизне,

Далеких не ищи дорог, — и большего не надо!

Не радуйся, что все вокруг тебе хвалу возносят:

Пусть бог к тебе не будет строг, — и большего не надо!

Хафиз, в моленьях нет нужды: молитва страстной ночи

Да сладкий утренний урок, — и большего не надо!

Весть пришла, что печаль моих горестных дней — не навечно.

Время — ток быстротечный. И бремя скорбей — не навечно.

Стал я нынче презренным в глазах моего божества,

Но надменный соперник мой в славе своей — не навечно.

Всех равно у завесы привратник порубит мечом.

И чертог, и престол, и величье царей — не навечно.

Так зачем возносить благодарность иль горько роптать?

Ведь и громкая слава великих мужей — не навечно.

На пирах у Джамшида певали: «Несите вина!

И Джамшид с его чашей в обители сей — не навечно!»

Так пылай же, ночная свеча, привлекай мотылька!

Близко утро. И ночь, и сиянье свечей — не навечно.

Эй, богач! Загляни в глубину своей нищей души!

Горы злата, монет, самоцветных камней — не навечно.

Видишь надпись на своде сияющем: «Все на земле,

Кроме добрых деяний на благо людей, — не навечно».

Верь во встречу, надейся на память любви, о Хафиз!

А неправда, насилье и бремя цепей — не навечно!

Не откажусь любить красавиц и пить вино, и пить вино!

Я больше каяться не буду, что б ни было, — мне все равно!

Прах у порога луноликой мне райских цветников милей,

Всех гурий за него отдам я и все чертоги заодно!

Как надоели мне намеки, увещеванья мудрецов,

Я не хочу иносказаний, — ведь их значенье так темно!

Нет, не пойму я, что творится с моей беспутной головой,

Покуда в кабаке не станет кружиться быстро и хмельно.

Советчик мне сказал с укором: «Ступай, от страсти откажись».

Нет, братец, буду страсти верен: подруге предан я давно.

Того довольно, что в мечети не стану девушек ласкать,

А большей набожности, право, мне, вольнодумцу, не дано!

К наставнику виноторговцев я всей душой стремлюсь, Хафиз,

Его порогу поклоняться, — я твердо знаю, — не грешно.

Аромат ее крова, ветерок, принеси мне

И покой, — я ведь болен, — хоть на срок принеси мне!

Для души изнуренной дай хоть малость бальзама,

С доброй вестью о друге хоть пять строк принеси мне!

Взор и сердце в боренье. С тетивы ее взгляда

И от стрелки-ресницы хоть намек принеси мне!

На чужбине в разлуке постарел я, — из чаши

Сладкой юности, ветер, хоть глоток принеси мне!

Дай ту чашу пригубить всем понурым, но если

Этот будет напиток им не впрок, — принеси мне!

Брось о завтрашнем, кравчий, размышлять, — иль охранный

За печатями рока ты листок принеси мне!

Так над плачущим сердцем пел Хафиз неустанно:

«Аромат ее крова, ветерок, принеси мне!»

Ты, чье сердце — гранит, чьих ушей серебро — колдовское литье.

Унесла ты мой ум, унесла мой покой и терпенье мое!

Шаловливая пери, тюрчанка в атласной каба,

Ты, чей облик — луна, чье дыханье — порыв, чей язык — лезвие!

От любимого горя, от страсти любовной к тебе

Вечно я клокочу, как клокочет в котле огневое питье.

Должен я, что каба, всю тебя обхватить и обнять,

Должен я хоть на миг стать рубашкой твоей, чтоб вкусить забытье.

Пусть сгниют мои кости, укрыты холодной землей, —

Вечным жаром любви одолею я смерть, удержу бытие.

Жизнь и веру мою, жизнь и веру мою унесли

Грудь и плечи ее, грудь и плечи ее, грудь и плечи ее!

Только в сладких устах, только в сладких устах, о Хафиз, —

Исцеленье твое, исцеленье твое, исцеленье твое!

Душа — лишь сосуд для вмещенья ее,

И в зеркале глаз — отраженье ее.

Вовек я главы ни пред кем не склонял, —

Ниц падаю в миг приближенья ее.

Вам — древо в раю, мне — возлюбленной стан,

Вам — небо, а мне — постиженье ее.

Был в мире Меджнун, — мой черед наступил,

Повторна судьба и круженье ее.

Сокровища нег — вот влюбленных страна,

Вся доблесть моя в достиженье ее.

Не страшен душе сумрак небытия —

Не видеть бы лишь в униженье ее!

Цветник в цветнике распустившийся вдруг —

Нежданное преображенье ее.

Пусть с виду Хафиз непригляден и нищ,

В груди его — изображенье ее.

Ушла любимая моя, ушла, не известила нас,

Ушла из города в тот час, когда заря творит намаз.

Нет, либо счастие мое пренебрегло стезей любви,

Либо красавица не шла дорогой правды в этот раз.

Я поражен! Зачем она с моим соперником дружна!

Стеклярус на груди осла никто ж не примет за алмаз!

Я буду вечно ждать ее, как белый тополь ветерка.

Я буду оплывать свечой, покуда пламень не погас.

Но нет! Рыданьями, увы, я не склоню ее к любви:

Ведь капли камня не пробьют, слезами жалобно струясь.

Кто поглядел в лицо ее, как бы лобзал глаза мои:

В очах моих отражено созвездие любимых глаз.

И вот безмолвствует теперь Хафиза стертое перо:

Не выдаст тайны никому его газели скорбный глас.

Вчера на исходе ночи от мук избавленье мне дали,

И воду жизни во тьме, недоступной зренью, мне дали.

Утратил я чувства свои в лучах того естества!

Вина из чаши, что духа родит возвышенье, мне дали.

И благостным утром была и стала блаженства зарей

Та ночь — повеленьем судьбы, — когда отпущенье мне дали.

Небесный голос в тот день о счастье мне возвестил,

Когда к обидам врагов святое терпенье мне дали.

И взоры теперь устремил на зеркало я красоты:

Ведь там в лучезарность ее впервые прозренье мне дали!

Дивиться ли нужно тому, что сердцем так весел я стал?

Томился скудостью я — и вот всиоможенье мне дали.

Весь этот сахар и мед, в словах текущий моих,

То плата за Шахнабат, что в утешенье мне дали.

Увидел я в тот же день, что я к победе приду,

Как верный стойкости дар врагам в посрамленье мне дали.

Признателен будь, Хафиз, и лей благодарности мед

За то, что красавицу ту, чьи прелестны движенья, мне дали.

Одиночество мое! Как уйти мне от тоски?

Без тебя моя душа бьется, сжатая в тиски.

Что ты сделала со мной? Одержим я! Исступлен!

Даже днем я вижу ночь. Впереди меня — ни зги.

О любимая моя! Снизойди ко мне: я слаб.

Будем снова мы вдвоем и по-прежнему близки.

Но, увы, я не один! Сто соперников грозят:

Сто весенних ветерков оплели твои виски.

Виночерпий! Подойди! Ороси пустынный дол!

Белый тополь, поднимись! Осени мои пески!

Сердце бедное в крови от познания вещей…

Дай хмельного! Без вина мысли горькие низки.

Черным циркулем судьбы круг начертан вкруг меня.

В этом круге — точка я. Пешка шахматной доски.

Но донесся аромат приближенья твоего!

Надо мной опять луна, нет и не было тоски…

В царство розы и вина — приди!

В ту рощу, в царство сна, — приди!

Утиши ты песнь тоски моей:

Камням эта песнь слышна! — приди!

Кротко слез моих уйми ручей:

Ими грудь моя полна, — приди!

Дай испить мне здесь, во мгле ветвей,

Кубок счастия до дна! — приди!

Чтоб любовь дотла моих костей

Не сожгла — она сильна! — приди!

Не дождись, чтоб вечер стал темней!

Но тихонько и одна — приди!

Верь, Юсуф вернется поздно или рано, — не тужи!

Сень печали сменят розы, тень платана, — не тужи!

Было плохо, станет лучше, к миру злобы не питай,

Был низвергнут, но дождешься снова сана, — не тужи.

На престол холма восходит с опахалом роз весна.

Что ж твоя, о пташка ночи, ноет рана? — Не тужи!

Друг! Не чудо ли таится за завесой, — каждый миг

Могут радости нахлынуть из тумана, — не тужи!

День иль два путем нежданным шел времен круговорот,

Все не вечно, все добыча урагана, — не тужи!

Коль стопы свои направишь ты в Каабу по пескам

И тебя шипы изранят мугиляна, — не тужи!

Если путь опасный долог, будто нет ему конца,

Все ж он кончится, на радость каравана, — не тужи!

Все нам назначает благодатная судьба:

Час разлуки, ночь лобзаний, день обмана, — не тужи!

Коль, Хафиз, проводишь время в доме бедном, в тишине,

Постигая всю премудрость аль-Корана, — не тужи!

Ханша тех, чьи станы — бамбук, чьи уста — как мед полевой,

Чьи ресницы — копий страшней для бесстрашно рвущихся в бой,

Мимо дервиша прошла, взором страстным его сожгла,

Так сказала: «О сладкоуст! О зеница песни людской!

Долго ль будет не отягчен звонким золотом твой карман?

Покорись мне и обнимай сребротелых дерзкой рукой!

Ты — пылинка. Значит, не мал! Так люби же! Вечно люби,

Чтоб, вращаясь, солнца достичь, постучаться в дом огневой!»

Старец-кравчий — благословен золотой напиток его! —

Так сказал мне: «Будешь блажен, коль к неверным станешь спиной.

За одежды друга держись, от врага живи вдалеке,

Пред Йезданом склонись — падет Ахриман перед тобой!»

Тут спросил я у ветерка на тюльпанном свежем лугу:

«Эти, в саванах, для чего здесь стоят кровавой толпой?»

Он ответил: «Полно, Хафиз! Нам с тобой — не все ли равно?

Пей рубиновое вино! Среброшеих девушек пой!»

В этом городе немало счастья взыскан я звездой,

Время бросить этот омут, взяв достаток мой худой!

Пальцы я грызу в досаде и вздыхаю без конца,

Что горю я весь, как роза, страсти огненной бедой.

Был вчера я очарован песней звонкой соловья, —

Роза уши распустила и бутон свой молодой.

Сердце, радуйся! Подруга, что жестокою была,

Ныне, связана сурово рока жесткою уздой.

Чтоб ты слабости не видел и жестокости не знал, —

Избегал обетов дряблых, слов, подсказанных враждой.

Если злых напастей волны и до неба поднялись —

Мудрых доля и пожитки не подмочатся водой.

О, Хафиз, когда бы вечным обладанье быть могло,

Трон Джамшид бы свой не отдал року в древности седой.

Рассветный ветер с доброй вестью влетел в проем моих дверей,

Шепнул: «Идет на убыль время твоих несчастий и скорбей!»

Так отдадим певцам в награду свои разорванные платья

За вести утреннего ветра! Он прежних вестников добрей.

О красота, с высот эдема в мир принесенная Ризваном,

Внемли моленьям сокровенным! О гурия, приди скорей!

В Шираз вступаю я под сенью небесного благоволенья;

Хвала тебе — любовь дарящей, хвала владычице моей!

С твоим венцом хотел сравняться мой войлочный колпак дервиша,

Склонись к раскаянью безумца, тревогу дум моих развей!

Луна безмолвная, бывало, моим рыданиям внимала,

Когда твой голос доносился из пышного шатра царей.

Хафиз до солнца подымает победоносные знамена,

Найдя прибежище у трона прекрасной гурии своей!

День отрадных встреч с друзьями — вспоминай!

Все, что было теми днями, — вспоминай!

Ныне верных не встречается друзей —

Прежних, с верными сердцами, — вспоминай!

Всех друзей, не ожидая, чтоб они

Вспоминали тебя сами, — вспоминай!

О душа моя, в тенетах тяжких бед

Всех друзей ты с их скорбями вспоминай!

И, томясь в сетях настигнувшего зла,

Ты их правды сыновьями вспоминай!

И когда польются слезы в сто ручьев,

Зандеруд с его ручьями вспоминай!

Тайн своих, Хафиз, не выдай! И друзей,

Их скрывавших за замками, — вспоминай!

Взгляни, как праздничный стол расхищен девой-судьбой!

По кругу чашу ведет горящий серп молодой.

Паломник добрый! Стократ тебе воздастся за пост,

Коль ты в трущобу любви вошел смиренной стопой.

Для нас в трущобах любви всегда готов уголок,

А тот, кто их возводил, был движим волей святой.

И пусть свершает намаз под сводом милых бровей,

Кто кровью сердца омыл любовный помысел свой!

Ведь сам имам городской, носящий коврик молитв,

Омыл одежду свою хмельной пурпурной струей.

Но этот шейх-лицемер с презреньем смотрит на тех,

Чья бочка нынче полна, а завтра станет пустой.

Пусть шейх искусно поет, — к Хафизу, друг, приходи!

Его любовным псалмам и слух и сердце раскрой!

Свершая утром намаз, я вспомнил своды бровей, —

И вопль восторга потряс михраб мечети моей.

Терпенья больше не жди, к рассудку впредь не взывай!

Развеял ветер полей терпенье тысячи дней.

Прозрачным стало вино, пьянеют птицы в саду,

Вернулось время любви, — вздохнуло сердце нежней.

Блаженный ветер полей цветы и радость принес.

Приди, невеста любви! Весь мир дыханьем согрей!

Укрась свой брачный покой, — жених ступил на порог.

И зелень — радость сердец — сверкает все зеленей.

Благоухает весь мир, как будто счастьем дышу:

Любовь цветет красотой, что небо вверило ей.

Пускай деревья согнет тяжелый их урожай, —

Будь счастлив, мой кипарис, отвергший бремя скорбей!

Певец! На эти слова газель прекрасную спой!

О том, как счастлив Хафиз, пусть помнит память людей!

Нет, я не циник,[68] мухтасиб,[69] уж это видит бог:

От девушки да от вина отречься б я не мог.

Ханжа — мне имя, если я в молитвенник взгляну,

Когда в свой розовый цветник влетает ветерок.

Сиятельного солнца[70] дар, как милости динар,

Отвергну я, хоть мой наряд и беден и убог.

Мой старый плащ дороже всей султанской мишуры, —

Так что же даст мне небосвод — изменчивый игрок?

Хоть нищ — горю своим огнем! И пусть ослепну я,

Коль отраженьем божества заблещет мой зрачок.

Любовь — жемчужина на дне. Нырнул я глубоко.

Где ж выплыву? Мой океан — всего лишь погребок.

Когда любимая моя пошлет меня в огонь —

Я и не вспомню про Ковсар! Столь сладостен мой рок!

Я, у которого сейчас блаженство всех миров,

Польщусь ли на грядущий рай, что обещал пророк?

Не слишком доверяю я дарам седьмых небес —

До гроба верен лишь вину. Вздымайся ж, пенный рог!

Мне образ рэнда,[71] признаюсь, не очень по душе,

Но раз вступив на этот путь, не улизну я вбок.

Полуулыбкою блеснул рисунок алых уст, —

Могу ли, слушая муллу, презреть такой намек?

Высокий свод ее бровей — убежище мое.

И в нем я буду, как Меджнун, твердить любви урок.

И не прельщай меня постом во дни цветенья роз:

К вину и гурии бегу в укромный уголок.

В весеннем опьянении гони, Хафиз, святош

Заклятием: «От дьявола да сохранит нас бог!»[72]

Вчера из мечети вышел наш шейх — и попал в погребок.

Друзья мои, суфии! Нам-то какой же в этом урок?

Лицом повернуться ль к Каабе нам, мюридам простым,

Когда наш почтенный учитель прямо глядит в кабачок?

Давайте станем жильцами трущобы магов и мы, —

То в день предвечный решили. Таков уж, видно, наш рок!

Узнать бы мудрым, как сладко сердцу в оковах кудрей, —

За теми цепями в погоне безумцы сбились бы с ног.

Едва лишь сердцу в добычу попался душевный покой,

Ты кольца кудрей распустила, и он ускользнул под шумок.

Раскрыл мне твой лик благодатный, как милости чудо понять

И вот — кроме «благо» и «милость» — в Писанье не вижу я строк

Из камня пускай твое сердце — неужто не вспыхнет оно

Огнем пепелящим стенаний, в которых мой сон изнемог?

Кудрей твоих ветер коснулся, и мир почернел предо мной —

Вот прибыль одна, что из мрака кудрей я любимых извлек!

Стрелою стенаний пронзаю я небо — замолкни, Хафиз!

Щади свою бедную душу: убьет тебя этот стрелок!

К этой двери искать не чины и почет я пришел, —

Чтоб убежище здесь мне найти от невзгод, я пришел.

Я к жилищу любви — от черты, где нет жизни, иду,

И в страну бытия, совершив переход, я пришел.

Я твой смуглый увидел пушок, и из райских садов

Мандрагоры потребовать сладостный плод я пришел.

С тем сокровищем разума, что под охраной небес,

К двери шаха просить благодатных щедрот я пришел.

О спасенья корабль! Твоих милостей якорь ищу —

Увязающий в скверне, к тебе, мой оплот, я пришел.

Гибнет честь! Изойди же дождем, омывающим грех!

До конца подведя черных дел моих счет, я пришел.

Брось, Хафиз, власяницу свою! Вздохов жарким огнем

Истребить лицемеров неправедный род я пришел.

В дни, когда наш луг покрыт райским цветущим ковром,

Кравчий, с пурпурным вином в светлое поле пойдем!

«Ржавчину горя с души снимет рубиновый хмель», —

Так говорил мне вчера друг, одаренный умом.

Если твой винный сосуд камнем пробьет мухтасиб,

Тыкву его головы ты проломи кирпичом!

Пусть я невежда, ты мудр, — мы перед небом равны.

Честный ты, подлый, — слепцу мало заботы о том.

Праведник! Что мне кредит! Только наличность я чту:

Гурия есть у меня, раю подобен мой дом!

Христианин, даже тот молвил мне как-то: «Хафиз!

Как опостылел мне звон там, под высоким крестом».

Вероломство осенило каждый дом,

Не осталось больше верности ни в ком.

Пред ничтожеством, как нищий, распростерт

Человек, богатый сердцем и умом.

Ни на миг не отдыхает от скорбей

Даже тот, кого достойнейшим зовем.

Сладко дышится невежде одному:

За товар его все платят серебром.

Проструятся ли поэтовы стихи

В наше сердце, зажигая радость в нем, —

Здесь поэта — хоть зовись он Санаи —

Не одарят и маисовым зерном!

Вот что мудрость говорила мне вчера:

«Нищетой своей прикройся, как плащом!

Будь же радостен и помни, мой Хафиз:

Прежде сгинешь ты — прославишься потом!»

Долго ль пиршества нам править в коловратности годин?

Мы ступили в круг веселый. Что ж? Исход у всех один.

Брось небесное! На сердце буйно узел развяжи:

Ведь не мудрость геометра в этом сделает почин.

Не дивись делам превратным, колесо судеб земных

Помнит тысячи рассказов, полных тысячью кручин.

Глину чаш с почетом трогай, знай — крупинки черепов

И Джамшида и Кубада в древней смеси этих глин.

Кто узнал, когда все царство Джама ветер разметал?

Где Кавус и Кей укрылись, меж каких они равнин?

И теперь еще я вижу: всходит пурпурный тюльпан —

Не из крови ли Фархада в страсти к сладостной Ширин?

Лишь тюльпан превратность понял: все он с чашею в руке, —

В час рожденья, в час кончины! Нет прекраснее кончин.

Поспешай ко мне: мы скоро изнеможем от вина.

Мы с тобою клад поищем в этом городе руин.

Ведай, воды Рокнабада и прохлада Мусаллы

Говорят мне, что пускаться в путь далекий нет причин.

Как Хафиз, берись за кубок лишь при звуке нежных струн.

Струны сердца перевиты нежной вязью шелковин.

Красоты твоей сиянье вспыхнуло во тьме времен, —

Так любовь явилась миру, жгучий пламень разожжен.

Холоден остался ангел, щек твоих увидев блеск.

Хлынул огненным потоком гнев твой, местью раскален.

Я хотел от искры этой светоч разума зажечь, —

Молнией сверкнула ревность, мир потряс тяжелый стон.

К тайнику во тьме приникнуть злобный недруг захотел,

Но чудесною рукою был назад отброшен он.

Падают удачно кости, радости сулят другим,

Как ни кину я на счастье, все на горе обречен.

Сердце жаждало прохлады этой розовой щеки,

Протянулись пальцы к прядям, туго свитым, как бутон.

Стих восторженный составил о любви к тебе Хафиз

В день, когда калам усладу вычеркнул из сердца вон.

Кому удел не тлетворный в тлетворных столетьях дан?

Что прочно? — Ладья газелей. Что вечно? — Пьянящий жбан.

Возьми же вина в дорогу, — ведь жизнь не сравнишь ни с чем.

Путь к раю подобен чаще, и мало на нем полян.

Один ли познал я тленность? — ученый, что знает мир,

Постиг и свое бессилье, и знаний вечный изъян.

Взгляни же премудрым оком на мудрый, бегущий мир:

Весь мир, все дела мирские, все смуты его — обман.

Достигнуть встречи с тобою мечтала душа моя,

Но смерть на дорогах жизни — грабитель и злой буян.

Всем ведомо: знак, что роком начертан на смертном лбу,

Не смоешь ничем, о смертный, с челом он твоим слиян.

Все зданья падут, разрушась, и травы на них взрастут, —

Лишь зданье любви нетленно, на нем не взрастет бурьян.

Прохожие люди трезвым не встретят меня вовек!

О вечность! Хмельная чаша! Хафиз этой чашей пьян.

Нету в мире счету розам, да одной мне довольно.

Тень одна лишь кипариса надо мной — мне довольно.

Да избегну богословов! Из весомостей мира

Этой чаши, полновесной и хмельной, мне довольно.

Видишь волны? Это — образ быстротечного мира.

Все постиг я над струистой пеленой — мне довольно.

От базара нашей жизни — вся беда нашей жизни.

День удачный, за удачным — день дурной. Мне довольно.

Не один ты, ты с любимой! Ничего и не надо!

Речи милой, с уст которой дышит зной, — мне довольно.

Не гони же, я — у двери; божий рай мне не нужен.

Переулка, где живешь ты под луной, — мне довольно.

На свой нрав, Хафиз, не сетуй, ведь души — той, что сродна

Плавным струям и газелям, столь родной, — мне довольно.

Страсть бесконечна; страстным дорогам нет пресеченья, нет!

«Души отдайте!» — страстным другого нет назначенья, нет!

Миг зарожденья сладостной страсти — благожеланный миг.

В деле отрадном ждать ли гаданья, предвозвещенья? Нет!

Нас не страши ты разумом властным, нам подливай вина!

К нам не причастен стражи начальник, нам запрещенья нет!

Глянуть на лик, схожий с месяцем юным, может лишь чистый взор,

В ликах других подобного блеска и обольщенья нет.

Сердце Хафиза в горести страждет: сердце твое — гранит.

Сколько ни плакал, сколько ни звал я, — нет мне прощенья, нет!

Те, кто взглядом и прах в эликсир превратят,

Хоть однажды на жизнь эту бросят ли взгляд?

Утаю от врачей мои скорби. Быть может,

За чертой бытия мой недуг исцелят.

Мой кумир не снимает с лица покрывала,

Что же столько о нем небылиц говорят?

И гуляка и постник равны перед богом.

Лучше в добрых делах ты найди тарикат.

Я — отступник любви, устремленный к Познанью,

Стал мужам просветленным поистине брат.

Смутно там — за завесой. Когда же завеса

Упадет — что увидим? Что нам возгласят?

Плачут, внемля мне, камни, и круг прозорливых

Слушать повести сердца поистине рад.

Пей вино! Даже сотня грехов твоих скрытых

Благочестия ложного лучше в сто крат.

Я боюсь, что завистники платье Юсуфа

Разорвут, чистоту клеветой омрачат.

Пусть в руинах окраин пред лавкою винной

Толпы рэндов вершат винопитья обряд.

Буду втайне скорбеть, ибо чистые сердцем

О несчастье и счастье своем не кричат.

Пей, Хафиз! Ты едва ль удостоишься встречи…

Ведь султанши на жалких бродяг не глядят!

Мой скудный жребий тяжек, подъем дороги крут,

Унижен я пред теми, кто гордостью надут.

И, только лишь коснувшись кудрей в безумье страсти,

Я гордо выпрямлюсь, не зная рабьих пут.

Что делается в небе, у глаз моих спроси ты:

Я до утра считаю по звездам без минут.

Я в знак благодаренья уста целую чаши —

Здесь ключ великой тайны и знанья тихий пруд.

И также благодарен рукам моим я слабым:

Терзать они не могут насильем бедный люд.

Когда в стихах воздал я хвалу винопродавцам,

Я мздою справедливой почтил их добрый труд.

Ведь ты не пожелаешь поднять меня из праха,

Хотя б из глаз катился слезами изумруд!

Не укоряй, что плачу я кровью в этих долах:

Как муки коз мускусных, удел прозренья лют.

Пусть голова Хафиза пьяна, но мне надеждой

Иной главы забота и милостивый суд.

Проповедники, как только службу с важностью в мечети совершат,

В кабачках совсем иное — тайно, чтоб не быть в ответе, — совершат.

Даже мудрым не понятно: те, что учат отрешеньям весь народ,

Сами эти отрешенья, может быть, на том лишь свете совершат.

Эти новые вельможи тюрка в мула обращают. О господь!

Сделай их ослами с ношей! Пусть на них свой танец плети совершат.

Если ты, дервиш, желаешь, чтоб тебе вручили чашу бытия,

Это в тайном храме магов — так в их сказано завете — совершат.

Красота ее безмерна и влюбленных убивает, но они,

Возродясь, ей поклоненья вновь и вновь в среде столетий совершат.

Ах, менялы без познаний, с побрякушкой для уздечек жемчуга

Вечно путали! Ужели это вновь они, как дети, совершат!

«Нет, пусть молвят стих Хафиза, — голос Разума раздался с высоты, —

И по памяти пусть это в ночь они и на рассвете совершат!»

Коль туда, куда стремлюсь, я направлю полет, —

Так за дело я возьмусь, что тоска запоет!

Сильных мира я бегу, словно зимних ночей,

Жду от солнца одного лучезарных щедрот.

Благородства не ищи у надменных владык:

Прежде чем откроют дверь, жизнь бесследно пройдет.

Пусть же сгинет эта жизнь — умерщвляющий ад!

Славь, певец, другую жизнь — услаждающий сот!

Пожелай, мой соловей, чтоб земля наконец

Стала садом, где твой дух к нежной розе придет!

Здесь упорство с торжеством в давней дружбе живут:

Кто упорство впустит в дом — торжество призовет.

Мудрено ли, что всегда беззаботен Хафиз:

Вольный странник на земле не страшится тягот!

Уйди, аскет! Не обольщай меня, аскет!

Ах, что мне святости твои и твой скелет!

Пыланье роз, пыланье роз меня пьянит.

Увы, не вечен аромат и нежный цвет!

Приди же, милая моя! Свою любовь

В твои я косы заплету среди бесед.

Тюльпаном чаша предо мной полна вина:

Оно как плавленый рубин! Оно — рассвет!

Прекрасней трезвости, друзья, веселый хмель, —

О виночерпий, окропи ты наш обед!

А ты, о суфий, обходи мой грешный дом —

От воздержанья воздержусь я: дал обет!

Увы, прошла моя весна… Прошла весна…

Я это чувствую по тысяче примет.

Но не в раскаянье спасение для нас.

Не станет суфием Хафиз на склоне лет.

Ты не шли упреков в буйстве в гульбищах не новичку,

Ведь его грехов не впишут, праведник, тебе в строку.

Будь самим собой, что сеял — то и жни, не следуй мне:

Я тебя в свои молитвы и грехи не вовлеку.

Ведь любовь живет в мечетях, и живет она в церквах.

Нужен друг святоше, нужен вольному весельчаку.

Не один с порога дома благочестия я пал,

И Адам не добыл рая на земном своему веку.

Коль, Хафиз, пригубишь кубок в Судный день — из кабачка

Мигом в рай ты будешь поднят, хоть был мил и кабачку.

Я вышел на заре, чтоб роз нарвать в саду,

И трелей соловья услышал череду;

Несчастный, как и я, любовью к розе болен,

И на лужайке он оплакивал беду.

По той лужайке я прогуливался часто;

На розу я смотрю, на соловья и жду;

С шипом она дружит, но так же неразлучен

С любовью соловей, — все в том же он бреду!

Стенанья соловья мне в сердце болью пали,

И утешенья сам себе я не найду…

Так много роз цветет, но кто сорвать их может,

Не испытав шипов опасную вражду?

Хафиз, надежду брось на счастье в этом мире:

Нет блага в нем, и все нам к скорби и вреду!

Лекарю часто нес я моленья, —

Все ж он скитальцу не дал исцеленья.

Вымолви розе, колющей пташку:

«Как не стыдишься ты преступленья!»

Другу поведай тайную муку

Иль в исцеленье жди промедленья.

С ликом влюбленного лику любимой

Сблизиться, боже, дай повеленья!

Боже! Над яством лакомым, близким

Буду ль я вечно ждать утоленья?

В мир не неслись бы вопли Хафиза,

Если б он старцев чтил наставленья.

Твой лик блистал, как солнце, лишь для нас.

Твой переулок был нам в поздний час

Пристанищем. И пусть все крепко спали,

Воистину мы не сомкнули глаз.

Фиал вина мне нацеди, приди!

От стража злобного уйди, приди!

Врага не слушай! Внемли зову мысли

И песни у меня в груди! — Приди!

Ты лицом нежна, станом, как кипарис, стройна.

Можешь в зеркало солнца смотреться лишь ты одна!

…Я ей шаль подарил. И, смеясь, сказала она:

«Назначаю свиданье тебе в видениях сна».

Что ни день, то новое бремя — на сердце мое.

Что ни день, то новое горе — вдали от нее.

Мне судьба говорит: «Много дел других у меня!

Что мне слезы твои? Что, Хафиз, мне томленье твое?»

О луна! Ты у солнца взяла свой блеск и свет.

На виске твоем бьется Ковсар… О весна и цвет!

Ты повергла меня в эту ямочку на подбородке,

Как в зиндан, и оттоль — из-под амбры — мне выхода нет.

Спать я лягу в мученьях, усну в крови.

В лоне горя усну, не в лоне любви.

А не веришь, ко мне хоть во сне сойди!

Хоть во сне моей скорби вниманье яви!

О сиянье далекой чигильской свечи — лучше молчи.

О мученьях моих — как они горячи — лучше молчи.

Нет со мною друзей, перед кем я открою тайну свою!

О сердечной тоске моей лучше молчи — лучше молчи!

Ты сперва свиданья кубок мне с любовью поднесла.

Опьянел я. Ты дала мне горечь бедствия и зла.

Молча плачу я. Мне сердце ярость пламени сожгла.

Стал я прахом. Прах мой буря в даль пустыни унесла.

Все богатства земли и слезинки не стоят твоей!

Все услады земли не искупят неволь и цепей!

И веселье земли — всех семи ее тысячелетий, —

Бог свидетель, не стоит семи твоих горестных дней!

Тот, кто клялся мне в верности, стал мне врагом.

Муж — вчера добродетельный — стал подлецом.

Ночь делами, что завтра свершатся, чревата.

Но едва ль она добрым чревата плодом.

Скоро осень у роз лепестки оборвет,

И, как чашу, нарцисс приподымет свой плод.

Тот блажен, кто как легкий пузырик в арыке,

Головою ко входу в кабак припадет.

С вином вблизи ручья уединись.

Забудь о прошлом, скорби сторонись.

Срок нашей жизни — срок цветенья розы.

Вину, ручью и солнцу улыбнись.

Ты от судьбы обмана жди и лжи.

Будь мудр, как листья ивы, не дрожи.

Ты нас учил: цвет черный — цвет последний.

Что ж головой я побелел, скажи?

Ты пей во младости вино, встречай весельем дней исток.

Ты с теми пей, чей лик румян и нежен на губе пушок.

Весь этот мир — в пыли руин забытый караван-сарай.

Блажен, кто, пьяный, средь руин кабацкий разыскал порог.

Развалины жизни кипящий разлив окружил,

Наполнил нам чаши, согрел остывающий пыл.

Проснись же, приятель! Взгляни, как проворно пожитки

Из хижины жизни носильщик судьбы потащил!

Ни на миг не отрывай уст от уст чаши!

Радость мира, сладость чувств — от уст чаши.

В чаше мира — благо всё: уста милой

И отстой, что горько-густ, — от уст чаши.

Я от жажды палящих лобзаний твоих умираю.

Я в тоске по тебе — средь пустынь, средь чужих — умираю.

Многословья не нужно… Вернись! О, вернись! О, вернись!

Жду тебя! Но мой зов безотзывный затих… Умираю.

Жизнь сгубил я в бреду вожделений, как в тягостном сне,

Сам не знаю — по воле светил, по моей ли вине.

Те, кому я открыл свое сердце, мне стали врагами.

Ну и странность судьбы! Ну и доля же выпала мне!

Никаким не владею я в мире добром — кроме скорби.

Ничего не нашел я ни в добром, ни в злом — кроме скорби.

И ни преданности, ни любви я не встретил ни в ком.

Друга нет на пути одиноком моем — кроме скорби.

Твоею прелестью пристыжена,

Перед тобою роза склонена.

Частицу света ей луна дает,

Но у тебя свой блеск берет луна.

Ты говоришь мне: «Не о горе мысли,

Развей дурные на просторе мысли!

Смирись, терпи!..» Но что мне делать с сердцем?

В нем — целый мир скорбей, в нем море мысли.

Принеси мне вина фиал, положи фиал на ладонь.

Словно пери, чьи губы — лал, положи фиал на ладонь.

По краям его пена кипит, пузырьки ее словно цепь…

Видишь — разум я потерял! Положи фиал на ладонь!

Пусть барбат и най зазвучат! Приведите ту, что люблю!

Пусть любовью ее хоть раз жажду сердца я утолю.

Душу выну за это вам! Все богатства сердца раздам!

Уж тогда по щедрости впрямь я Хотаму не уступлю!

О, если бы нас от напастей судьба укрывала,

А дружба в труде, и нужде, и беде помогала!

Когда же из рук наших время похитит поводья,

О, если б хоть старость в ту пору нам стремя держала!