Ироническая проза. Ч. 1

Рогатка, как символ гуманизма и человечности

В обеденный перерыв сидим в телецентровском буфете — уже пообедали, теперь кофейничаем и курим: буфетчица Дина Эдуардовна разрешает нам здесь курить, когда больше никого в буфете нет. Ну, в самом деле: не тащиться же с чашкой ароматного кофе в грязную телецентровскую курилку, где даже присесть негде. Сидим втроём: Наташка, я — и Гарри, оператор РТРовского корпункта. Не помню, о чём болтали — но вдруг он поворачивается ко мне, и говорит:

- Слушай, старина! Ты в детстве рогатки делал?

Вопрос был совершенно неожиданный — но я, тем не менее, отвечаю:

- Да, вроде бы, делали чего-то такое. Правда, не помню, чтобы я в детстве с рогаткой бегал… А, собственно, зачем это тебе?

- Да вот, — отвечает Гарри, — хочу себе рогатку сделать, — и на этих словах извлекает из кармана самую настоящую деревянную рогатину, только без резинки, — и вот думаю, какую бы резину на неё натянуть… Помнишь, раньше в аптеках продавался такой серый жгут для перетягивания ран? Вот из него резина на рогатки была — в самый раз! Тугая, прочная, бьёт далеко!…

- Игорь! — смеётся Наташка, — да ты, никак, в детство впал! Зачем тебе рогатка? Хочешь Генеральному в лоб пульнуть?… — и опять смеётся.

Здесь нужно сразу же оговорку сделать: из всей, сидящей за столом компании Гарри — самый старший: ему тогда уже за тридцатку перевалило. Да и не производит он впечатления инфантильного подростка: наоборот — Настоящий Индеец, мачо этакий, девчонки на него смотрят, вздыхая…

И тут он нас, буквально, убивает своим ответом — спокойно, и как ни в чём ни бывало, изрекает:

- Да голубей хочу пострелять…

Повторяю: фразу о своём намерении заняться отстрелом голубей Гарри изрекает настолько спокойно, как будто речь идёт о чём-то совершенно обыденном; как будто ходить с рогаткой и стрелять из неё голубей для тридцати-с-чем-то-летнего мужика так же естественно, как собирать марки, пить пиво, ковыряться по выходным в гараже или на даче — ну, или там, вступать в беспорядочные половые связи, к примеру…

У меня от его ответа — небольшой шок; а Наташка — она, вообще, натура легкоранимая: она живо представляет себе эту дикую охоту, эти окровавленные голубинные тушки, её воображение тут же рисует на лице Гарика гримасу садистического сладострастия — и, кинув на него уничтожающий взгляд, Наташка встаёт и гордо уходит. А тут ещё вбегает наша режиссёр, видит меня — и с криком: «Я его по всему телецентру ищу — а он, оказывается, вот где спрятался!!!», спешно мобилизует меня на монтаж. Гарри остаётся один-одинёшенек — и остаётся неразрешимая загадка: чего такого этому рассудительному и незлобливому парню сделали безобидные городские птицы, что он готов отстреливать их из рогатки?

Разговор этот вскоре забылся: мне, если честно, вовсе нет дела до причин, по которым некоторые отдельные операторы сходят с ума — и я вспоминал о нём только тогда, когда замечал, какие уничтожающе-презрительные взгляды стала Наташка бросать на Гарика. А где-то через полгода тайна, о которой я к тому времени уже успел забыть, раскрылась сама собой. Произошло это так: Гарри предложил мне вдвоём с ним сделать одну халтурку в обход родной телекомпании, и мы договорились, что вечером после работы вместе отправимся к нему домой, и всё обсудим.

…Едва мы переступили порог квартиры Гарика, нас встретил дружный, радостный лай: в тесную прихожую встречать хозяина и гостя выскочили четыре собаки — ротвейлер, достаточно крупная болонка (тут я вспомнил, что именно эту болонку Гарри снял в рекламном ролике местного приложения к «АиФке»), и две дворняги; у одной из дворняжек была ампутирована передняя лапа — но псина радостно скакала на трёх костях, размахивала хвостом-опахалом и тыкалась мокрым носом в ладони хозяина. А едва мы вошли в комнату, я увидел ещё и кошачью свору: в углу, в коробке трёхцветная чёрно-рыже-белая кошка кормила котят, а на креслах по-хозяйски развалились два кота совершенно криминального вида: один был чёрным, как ночь, а другой — серо-зелёный полосатый сибиряк, настоящий Матроскин во плоти. И, не успел я приземлиться на диван, как этот Матроскин метнулся туда же — и, взгромоздившись на колени, лишил меня всякой возможности сдвинуться с места.

Надо сказать, что в ту пору я и сам держал троих собак. И, естественно, основным вопросом их содержания был вопрос кормёжки: на дворе стояла середина девяностых, жалование тогда платили с задержками… Благо, у меня тогда хватало и рекламных заказов, и постоянно удавалось заколотить что-нибудь на выборах — но как Гарри с его операторской зарплатой удаётся прокормить всё это собачье-кошачье сборище?

- Да я же тебе говорил! — искренне удивляется он моему вопросу, — или не говорил? Да нет, говорил: помнишь, тогда на телецентре, в буфете? Я же вам с Натахой показывал! Рогатку!… Забыл, что-ли? Знаешь, какие голуби наваристые?…

Тут я всё-всё понял. Боже, как некрасиво получилось-то!… А Гарри, чувствую, оседлал своего любимого «конька»: подхватил на руки трёхлапого пёсика-инвалида, чешет ему за ухом, рассказывает:

- Бобку машина сбила, мы с женой его на обочине подобрали, возле Центрального рынка. Лапу пришлось ампутировать — ветеринары, правда, говорили, что вряд-ли Бобка оклемается. А ты только посмотри, как он отъелся на голубинном-то бульоне! Шерсть лоснится! А коты наши — те вообще, сырую голубятину лопают! Чувствуешь, какой Мурзик тяжёленький? — и на кота, забравшегося на меня, кивает…

…Когда я через пару часов шёл от Гарика домой, то главной моей мыслью было — позвонить Наташке и рассказать, зачем оператору рогатка. Наташка — она сама собаку и кота держит, она поймёт…