Ирония жизни в разных историях

ШОТЛАНДСКИЕ ПЕСНИ О ЛЮБВИ © Перевод О. Сергеевой

Виолетту часто навещал оркестр трубачей при всех регалиях. Но еще никогда в ее доме не было так много крупных мужчин, к тому же никого не пришлось подкармливать. Они проходили через переднюю, размахивая подолами клетчатых юбок, царапая высокими стержнями своих волынок потолок и стуча о косяк дверей одетыми набекрень меховыми киверами и ламбрекенами. Они неустанно посылали в полет орнаменты звуков. Заставляли звенеть графин со стаканами в шкафчике. Они шествовали вниз и вверх по лестнице и сбили постеленный на лестничной площадке коврик.

Они являлись в любое время дня и ночи и играли одну и ту же мелодию. Весь дом от этого содрогался. И продолжал дрожать даже после их ухода. Когда Виолетта медленно наклонялась, чтобы снова подобрать малиновку, зябликов на ветке, молодую влюбленную парочку с другой стороны лестничных перил, у нее дрожала рука, потому что ей было больно нагибаться. Она положила их на места. Потом поднялась вверх по ступенькам, чувствуя под ногами скрип, так как уже не могла его слышать. Она поправила картины. Увидела свое отражение в стекле на картине с птицами на воде.

Она выглядела на десять лет моложе. Ну-ну-ну, сказала она вслух самой себе, но это походило на разговор возле водопада, потому что она ничего не слышала, кроме звучавшей в голове мелодии. Грустная мелодия. Хорошая мелодия. Можно сказать, потрясающая мелодия. На лестничной площадке она наклонилась и поправила коврик. Потом снова выпрямилась и спустилась вниз по лестнице.

Одна незнакомая Виолетте девушка тоже решила нанести ей визит. Всю дорогу в Далстон проехала на автобусе. Она была молодая и все еще не замужем, поэтому ничего лучше не могла придумать. Она всегда привозила Виолетте торт или пачку бисквитов из дорогих магазинов того города, в котором жила. Глядя на нее, сразу было видно, что ей никогда не приходилось испытывать чувство голода. И вот она опять стоит на пороге.

— Чего же ты хочешь на сей раз? — спросила Виолетта.

Эта девушка была настоящим проклятьем. Она оказывала бесплатные услуги пожилым людям. Ее отличало умение мягко заговорить и привлекательность обеспеченного человека. В любом случае Виолетта не могла слышать все то, что она говорила.

Они расположились у камина в передней.

— Оттого, что ты держишь это в себе, пользы не будет, — прокричала Виолетта.

Девушка сняла куртку.

— Замерзнешь, — крикнула Виолетта, включая еще одну решетку.

Девушка сняла джемпер. Она была молода, и ей не составляло труда согреться. Она пошла в кухню Виолетты, заварила чай и принесла чайник с чашками на подносе, потом выложила сладости из дорогих магазинов на тарелки.

Девушка и оркестр трубачей были далеко не единственными гостями Виолетты. При необходимости она могла вызвать доктора, громко крича в телефонную трубку. Несколько раз в месяц заходила ее дочь, иногда с мужем, иногда без него. Когда она приходила одна, то читала раздел о купле и продаже собственности в местной газете или бродила по дому и подбирала разбросанные вещи, рассматривала их и клала обратно на то же место. Виолетта наблюдала за ней, сидя в противоположном конце комнаты и пересчитывая количество стаканов в шкафчике. «Определить хрусталь можно по звону от щелчка пальцем», — учила дочку Виолетта, когда та была маленькой девочкой. После замужества у Виолетты в доме всегда было полно посуды. Шестидесятые и семидесятые годы воистину считались временем цветного стекла. Как жаль, что она не может сейчас подняться, открыть шкафчик и постучать по хрусталю пальцем, думала Виолетта; она прикрыла глаза под бесконечно звучащую в голове мелодию и рисовала в воображении свою дочь: как та поднимается с кресла, плавно отодвигает стеклянную дверцу в шкафчике, выбирает какой-нибудь бокал и вынимает его, не касаясь других, а потом держит за ножку возле уха, словно камертон, который они использовали при настройке пианино, приготовившись щелкнуть по стеклу пальцем, чтобы убедиться в его кристальной чистоте. Но когда Виолетта открыла глаза, то увидела, что дочь не сдвинулась с места ни на дюйм. В эту минуту она пристально смотрела на столик на колесиках возле шкафа. Потом показала на него. У нее зашевелились губы. Она что-то говорила.

— Бери его, — произнесла Виолетта, махнув рукой так, словно отгоняла муху. — Забирай, он твой.

В эти дни муж дочери работал в гараже. Всякий раз, когда Виолетта навещала их, он пропадал в гараже. Когда же он приходил в дом к Виолетте, то терпеливо стоял у двери или опирался на спинку кресла, пока его жена разговаривала с Виолеттой, причем гораздо дольше, чем в тех случаях, когда дочь навещала ее одна. И дело вовсе не в том, что Виолетта теперь не могла ничего слышать, кроме труб, звучание которых становилось тише, если оркестр еще не прибыл в дом, и громче, когда он появлялся, а в том, что дочь или ее муж даже не заметили этого вообще. Они были глухи и слепы к этой музыке, и прошлую среду трубачи, искусно экипированные кожаными сумками с кисточками и уймой орденских подвязок, будто им довелось пройти одну или две войны, проделывали в кухоньке восьмерки прямо у них обоих под носом под галантный аккомпанемент, а они стояли у стола и продолжали читать рекламные листовки о страховании жизни, которые кто-то подсовывал под двери домов на той улице, где жила Виолетта. Виолетта же хохотала, хлопая в ладоши. Дочь с мужем переглянулись. Они решили, что она на старости лет совсем выжила из ума. Она показывала на резные украшения на серванте. Послушайте, крикнула она им. В ту минуту они вернулись к чтению рекламных листовок. Можно получить 80 ООО фунтов в случае собственной смерти.

Виолетта усиленно стала моргать. Сегодня здесь не было дочери, в кресле сидела та девушка. Она пробыла у нее весь день. Она была так молода, что могла сидеть в кресле, сплетя ноги под собой, как кошка, которая тут жила. Виолетта недоумевала, почему она здесь. Она приходила много раз, но Виолетта даже не знала ее имени.

Девушка заметила, что Виолетта наблюдает за ней. Она выпрямила ноги. Села ровно.

— Ты хоть когда-нибудь там бывала? — спросила Виолетта.

Девушка ничего не поняла.

— Я говорю о Канаде, — произнесла Виолетта громче. — Ты бывала когда-нибудь в Канаде?

Девушка тряхнула головой.

— Не побывала в том месте, где водопады? — удивилась Виолетта. — Такая богатая девушка, как ты, может поехать куда угодно, разве не так?

Девушка улыбнулась.

— О, поверь мне. Грохот тех водопадов самый громкий на свете. Его можно слышать на расстоянии многих миль. Мы были далеко от водопада и все равно слышали его. А когда мы стояли прямо на краю водопада, я уже ничего не слышала. Поэтому я могу говорить, что видела чудо света. И еще, что слышала чудо света. Как ты думаешь, много ли найдется тех, кто может этим похвастаться? Из всех миллионов людей, живущих на земле. Тысяча девятьсот пятьдесят три. Там была танцевальная площадка. Представляешь?

Девушка кивнула.

— Возможно, я была бы совсем другой, — добавила Виолетта. — На той стороне земного шара.

У девушки открылся рот, приняв форму слова «да».

— Тебе надо собираться, — сказала Виолетта.

Девушка утвердительно кивнула и принялась составлять на поднос тарелки и чашки.

— Нет, я не имею в виду, чтобы ты сейчас уходила, я говорю о том, чтобы ты поехала туда, в Канаду, в то место, о котором я говорила, понимаешь? — пояснила Виолетта.

Девушка улыбнулась и посмотрела на часы. Она подняла поднос, и стоявшая на нем посуда сползла на одну сторону. Девушка явно не умела обращаться с подносом. Виолетта наблюдала за тем, как чашки и тарелки тихо звенели, ударяясь друг о друга, но все, что в этом было, так только гудение труб наверху, с шумом выходящий из старого кожаного легкого воздух, грохот, облаченный в форму мелодии, которая потрясла ее сердце. Неужели такой звук мог издавать кожаный мешок на волынках? Она не знала. Так или иначе, но это было что-то упругое. Ведь им могло потребоваться много чего. Вот они играют где-то совсем близко, наверху, возможно, прямо в спальне или на чердаке, где хранятся в коробках фотографии, а сверху на них лежат всевозможные вещи, которые Виолетта никогда больше не увидит. Они могли что-то пнуть ногой, чтобы освободить для себя место, или потому, что им это нравилось. Могли устроить неразбериху, когда им этого хотелось. Виолетта не возражала.

Девушка вернулась в гостиную. Стала натягивать через голову джемпер. Время ее пребывания в доме Виолетты закончилось.

— Мою дочь зовут Джин, — сказала Виолетта. — Я назвала ее так в честь Джин Симмонс. — Ты слышала когда-нибудь о Джин Симмонс?

«Конский хвостик» девушки выскочил из горловины джемпера.

— Была такая актриса, Джин Симмонс, — объяснила Виолетта.

Девушка не произнесла ни слова. Она порылась в кармане джемпера и что-то оттуда вытащила. Это была маленькая книжка. Размером с ладонь. Резким движением она открыла ее в середине. Страницы были пустыми. Девушка полезла в другой карман за ручкой и что-то написала, а потом показала Виолетте. Виолетта взяла книжку и поднесла ее близко к глазам. Девушка написала название места, откуда она родом. Многие дома в том городе Виолетта знала изнутри. Она убирала у зажиточных горожан. Теперь они все изменились, стали другими людьми.

— То место, о котором я только что тебе говорила, — задумчиво произнесла Виолетта, — не могу вспомнить, как оно называется.

Девушка взяла у нее книжку и снова что-то в ней написала. Виолетта искоса глянула туда; под словом Челси стояло: Канада. Виолетта оттолкнула книжку в руке девушки.

— Нет. — В ее голосе прозвучала досада. — В этом месте, в этом городе бывает зима. Я никак не могу вспомнить его название.

Девушка что-то еще написала. Потом показала Виолетте страницу, где появилось еще два слова с вопросительным знаком на конце. Ниагара Водопады?

— Да-да, именно так, — обрадовалась Виолетта. — Совершенно верно. Ниагара. Прямо на самом краю скапливается вся эта вода. Кажется, она медленно закипает и затем обрушивается вниз. И так происходит по сей день. Когда это видишь, не можешь поверить в то, что с того края люди в бочке упали вниз и выжили или упали в воду и все еще оставались живыми, опустившись на самое дно, они это сделали и выдержали, некоторые из них. Не все. А теперь, — прошептала она, — слушай.

Заметив, что девушка опять смотрит на часы, она вцепилась в нее рукой.

Рот у девушки округлился, произнося слово «что», или «кто», или «погодите».

Виолетта выпрямилась в кресле, как могла. Покашляла. Затем сглотнула. Прочистила горло, подождала, пока ее мальчики наверху снова вернутся к началу своей подвижной жалостной мелодии. Она постучала ногой, отбивая такт, и затянула песню ради богатой девушки.

Подружка Челси Аманда среди ночи явилась ей во сне совершенно голая. Такой сон Челси видит не впервой. Вот она идет вдоль дороги мимо утопающих в зелени белых домов и размышляет об очень серьезных вещах. Об аэродинамике. О содержании в воздухе азота и кислорода. Ей хотелось понять, почему у миссис Уотерман получался все время такой крик, словно она находится где-то в ущелье. Думала о том, что на другой половине земного шара уже весна, зима там закончилась и вот-вот должна прийти сюда, а тут сейчас необычайно тепло. Для этого времени года — слишком тепло. Ее волновали последствия глобального потепления, если оно будет продолжать дестабилизировать климат. А также — проблемы маленького озера в центре Гайд-парка. Интересно, как микробы живут в воде. Она вспомнила, что Аманда была микробиологом. Однажды Аманда прислала ей следующее сообщение: НАХОЖУСЬ ПОСРЕДИ РЕКИ С ГОЛОВЫ ДО ПЯТ В БИОКОМБИНЕЗОНЕ!! ПРИВЕТ ТЕБЕ ОТ МЕНЯ + МНОГИХ ЖИВЫХ ОРГАНИЗМОВ. Это было в прошлом году, когда Аманда еще здесь работала. Сидя на матраце совсем голая и скрестив ноги, она пристально смотрела на Челси. Челси проснулась ночью вся в поту, говоря слово «нет». Между тропосферой и стратосферой расположен озоновый слой, подумала она, толкая дверь при входе в магазин деликатесов. Это был очень хороший магазин. С превосходной репутацией. Стратопауза мезосфера менопауза термосфера начало. У атмосферы есть структура. Челси знала правильные названия всех ее уровней.

В магазине деликатесов за Челси выстроилась длинная очередь мужчин в клетчатых юбках. Когда она оттуда выходила, они тоже стали выходить. Они неотступно шли следом. Вот она замерла посреди тротуара и обернулась. Тут они с ревом резко остановились за ней. Она учтиво рассмеялась. Их грандиозное одеяние было забрызгано грязью, казалось, что они спали под открытым небом.

Челси проверила деньги в кошельке. Положила несколько фунтов на тротуар прямо возле большого башмака с пряжкой одного из мужчин и выразила жестом знак благодарности. Он сделал вид, что этого не замечает. И даже больше, чем не замечает, он задрал бороду вверх. Он был оскорблен. Возможно, их статус гораздо выше, чем казалось по его внешнему виду. Может, они имели какое-то отношение к дому «V А».

С визгом и воплями они прошли мимо дверей музея и продолжали шествовать за Челси вдоль всей Бромптон-роуд. Она несколько ускорила шаг. Потом бросилась бежать. Она увертывалась от туристов и, перебегая дорогу, — от мчащихся автомобилей. Вот она нырнула в Харродс. Портье распахнул дверь. Им не разрешалось туда входить. Но они вошли, продолжая идти за ней, продолжая ужасно шуметь. Ни один из охранников не обратил на них внимания. Они шагали за ней через залы продовольственных магазинов. Затем — в ювелирный отдел. Стоило ей пойти обратно, и они делали то же самое; они толпились позади нее на эскалаторе. Она, как ни в чем не бывало, повернулась к ним спиной, глядя прямо перед собой и положив одну руку на поручень. А они вовсю визжали, и вопили, и хохотали, и гоготали, проходя через отдел книг, игрушек, кожаных изделий. Они шли за ней вниз по лестнице и на выход из магазина, словно она была их капельмейстером.

Они важно проследовали позади нее на станцию метро Найтсбридж, где она оторвалась от них, нырнув через багажный выход.

Это был поезд аэропорта. Когда она вошла, сразу же села на первое сиденье. Перевела дух. Они, должно быть, все еще возятся наверху, покупая билеты в автоматических кассах и пытаясь протиснуться в своей униформе и с инструментами через турникеты. Поезд тронулся. Мужчина напротив читает газету. Женщина рядом с ним рассеянно смотрит вокруг. Челси открыла коробку с суши, чтобы проверить, все ли там в порядке. Закрыла коробку и смежила веки. Поезд прибыл на следующую станцию, открылись двери, и тут она услышала знакомый бесстыдный визг, который доносился из соседнего вагона, то ли спереди, то ли сзади, и тут двери захлопнулись. Мужчина, как ни в чем не бывало, читал газету. Женщина рядом бессмысленно уставилась вперед. И другая женщина безучастно смотрела прямо перед собой. В противоположном конце вагона женщина читала газету. А еще одна — книгу. Несколько человек стояли у дверей, покачиваясь в такт движению поезда. Двое туристов в шортах прислонились к рюкзаку. Челси взглянула на грязный пол. Линолеум в серо-белую крапинку словно искусственное звездное небо под ногами. Двери открывались на каждой остановке, кто-то выходил, кто-то входил, и этот шум людей за ее головой эхом разносился за пределами поезда в обширной сети туннелей.

Ту же мелодию они много раз играли до самого Хитроу и по пути назад, затем последовали за Челси к выходу из метро и дальше по дороге, продолжая играть эту мелодию.

— Может, кому-то из вас все-таки хочется выпить чашечку кофе или чая? — спросила Челси спустя несколько часов.

Не прекращая играть, трубачи окружили кофейный столик в гостиной. И так они стояли, после того как пробили себе путь через парадную дверь. Дверь все еще вертелась. Когда они набирали и выпускали воздух, грудь у них вздымалась и опускалась. Одну и ту же мелодию они играли в разном ритме. Покоясь на их плечах, обтянутые клетчатой тканью мундштуки труб торчали как ветки. Все это напоминало рощу накренившихся дышащих деревьев, которая выросла ниоткуда, прямо из пола в квартире ее матери. Обращаться к ним было столь же бессмысленно, как разговаривать с деревьями. «Могу ли я узнать? — вопрошала Челси. — Вы долго планируете здесь пробыть? Где еще вы играли? Кому-нибудь из вас доводилось путешествовать? Кто - нибудь ездил в Австралию? Я побывала там недавно, провела какое-то время в Мельбурне, кто-нибудь бывал в Мельбурне?»

Мужчины всегда игнорировали ее, вот и сейчас, эти тоже не были исключением. Да ну их к черту, подумала Челси. Ее, правда, немного пугало, что они могут сделать нечто малоприятное, запачкают ковер и стены, и тогда ей придется после них убирать. Но она была вежливым человеком, поэтому вслух сказала: у меня еще есть несколько сортов чая, настоянного на траве. Или: я могла бы открыть бутылку вина. Кому что принести поесть?

Они смотрели куда угодно, но только не на нее. Во всяком случае, у них был высокомерный вид. Щеки наполнялись воздухом, потом постепенно пустели и снова наполнялись. Каждый вдох проникал в трубы, которые все больше напоминали что-то живое, длинноносое и безжалостное о трех ногах, торчащих в разные стороны, словно какое-то животное, вздернутое под навесом мясника для забоя. Она знала, что, если сесть возле них на полу, они начнут бестолково удирать и ударятся в панику от испуга, задыхаясь как морские существа в непривычной обстановке.

Она толкнула закрытую входную дверь — петли заскрежетали. Она прошла на кухню и налила себе чашку чая. Потыкала вилкой суши, все еще лежавшие в коробке. Аппетит не появился. За окном шел дождь, и рано стало смеркаться. Она стояла в кухне, облокотившись на стойку для завтрака, и пыталась читать книгу. Но из-за того чудовищного громыхания, что они устроили, сосредоточиться было невозможно. Она включила радио, но их шум его заглушал. Пришлось радио выключить. Тогда она включила телевизор, надеясь читать текст субтитров, но субтитры шли только на тех каналах, которые ей не хотелось смотреть. Пришлось выключить телевизор.

Она прошла в гостиную.

— Пожалуйста, прекратите, — попросила она.

Трубачи продолжали тяжело дышать.

— А ну-ка, вы — ублюдки! — крикнула она. — Убирайтесь вон из дома моей матери.

Они пыхтели. Они дули. Они избегали гневного взгляда. Они пренебрежительно не смотрели ей в глаза.

Она подумала о том, чтобы позвонить в службу социального обеспечения и выяснить, что делать в тех случаях, когда много бедных с виду людей из другой страны расположились в вашей собственности. Но она не знала, в какой отдел обращаться. Вместо этого она позвонила матери, которая находилась в отеле в Хельсинки.

— …? — ответила ее мать.

— Я тебя совсем не слышу, — сказала Челси.

— Ты меня разбудила, — пробормотала мать. — Ради бога, взгляни на часы. Чего ты хочешь?

— Что-что? — переспросила Челси.

— Чего ты хочешь? — повторила мать. — Плохая связь. Ничего не слышно.

— Ты можешь говорить громче? — попросила Челси.

— Что там у тебя? — выясняла мать.

Челси вытянула руку как можно дальше, повернула телефонную трубку в сторону гостиной, откуда доносилось громыхание. И держала ее в таком положении десять секунд, потом снова приложила к уху.

— Алло? — говорила мать. — Алло алло алло алло?

— Алло? — сказала Челси в телефонную трубку.

— Так чего ты все-таки хочешь от меня? — не унималась мать.

— Ничего, — ответила Челси.

— Что? — переспросила мать.

— Все в порядке, — прокричала в трубку Челси.

— У меня все прекрасно, — сообщила мать. — Я тебе дам знать, если что-нибудь понадобится. Проверь оплату счета за полировку паркета, это сто шестьдесят три фунта стерлингов, изыми эту сумму из наличных. Надо будет забрать костюмы отца из «Аркадии» и мои вещи тоже, там семь разных пакетов вместе с моими, и не могли бы вы с отцом проверить, сколько среди них его костюмов? Да, еще, тебе не трудно будет попросить Марию, чтобы она вычистила мусоросборник?

— Не трудно, — согласилась Челси. На самом деле, у нее не было ни малейшего представления, о чем говорила мать. Возможно, о химчистке, откуда она уже получила вещи.

— Обнимаю тебя, — невнятно произнесла мать из отеля в Финляндии.

— Пока, — откликнулась Челси из квартиры в Лондоне. Она положила трубку. Потом снова сняла, набрала номер и прижала изо всех сил трубку к одному уху, заткнув другое пальцем, и тогда смогла услышать, как за тысячу миль от нее звонил телефон, потом раздался голос автоответчика, казалось, совсем рядом. Текст был довольно забавным. От этого Челси стало еще хуже. Она прослушала все от начала до конца, ничего не оставив в ответ в том промежутке, которое было предоставлено для ее сообщения, и вновь положила трубку телефона.

Пройдя в комнату, Челси села на диван. И вдруг мелодия, которую они играли, овладела ею. В ней слышалась злость, но и влюбленность. Неистовство и нежность. Утрата и надежда.

Челси заметила под клетчатыми юбками массивные голые колени. От постоянной игры грубые руки музыкантов покраснели. У того, что стоял к ней ближе остальных, стекал по лицу пот. Они все вспотели. Должно быть, это нелегкий труд — заставлять своим дыханием звучать инструменты и играть без остановки в хорошо протопленной комнате, не снимая огромные меховые шапки и тяжелые на вид жакеты.

Когда трубачи в очередной раз сыграли последние такты мелодии, Челси сдалась. Она зааплодировала.

— Браво! — крикнула она.

Ближе всех стоявший к ней мужчина едва заметно улыбнулся. Кивками и подмигиванием поверх ее головы трубачи подали друг другу знак. И вновь начали свое гудение с самого начала.

К середине ночи они уже сидели вокруг Челси — на диване, на подлокотниках дивана, на кофейном столике, на стульях, на полу. Рабочий день закончился. Один из них запел. Теперь, когда они сняли с себя меховые кивера, почти не верилось, что этот выглядел прежде самым высокомерным. «Вдруг настоящая любовь обойдет меня стороной, — пел он, — тогда я должен отыскать ее».

Это была грустная песня о вольном времени в горах. Они дружно подхватили песню хором. В конце раздались восторженные возгласы, аплодисменты и звон сдвинутых стаканов. Потом затянул песню сидящий рядом с Челси бородатый мужчина. От непомерной работы и чрезмерного пития его лицо стало темно-красного цвета. Он пел о верности своей возлюбленной, о том, что готов терпеть все невзгоды и умереть ради нее, так она хороша собой, а ее лицо и синие глаза самые красивые из тех, в которых когда-либо отражалось солнце.

Невысокого роста смуглый трубач с видом раненого бойца пел о том, как один мужчина случайно повстречал на дороге девушку. Она спрашивает его, далеко ли до города и как лучше идти, и в знак любезности, да и девушка была уж очень хороша, он сворачивает со своего пути ради того, чтобы проводить ее. Когда появились вдали шпили городских домов, она поблагодарила его. Он дал ей на память золотую булавку со своего пальто, поцеловал ее, и девушка ушла. Шагая со мною рядом, она казалась воплощением ангела, пел он.

Эта песня сразила Челси. Она была окончательно покорена. Наконец-то мужчины выглядели довольными. Они стали степенными. Благосклонными. Бородач обнял Челси и крепко поцеловал в губы. У этого поцелуя был вкус и запах то ли виски, то ли крови.

Позже, почти на заре, она вышла в парк, чтобы подышать свежим воздухом. Трубачи последовали за ней шеренгой по двое. Она сидела на скамье возле пустынной осенней воды и наблюдала за тем, как порхают птицы. Оркестр трубачей стоял чуть поодаль и церемонно играл, причем в последний раз, так как над Лондоном уже забрезжил рассвет.

Он был шотландцем, работал на ферме в Онтарио. В конце войны, не достигнув совершеннолетия, он пошел служить в армию и закончил службу в Канаде, где и остался. Мне только исполнилось девятнадцать. Это была земля больших возможностей, и моя мать экономила деньги на билет для меня, ее младшая сестра, тоже наполовину шотландка, жила в Банфе, где, как предполагалось, жизнь была намного лучше. Но все то время, что я там провела, меня тянуло назад. Я повстречала его по дороге домой. В автобусе, следовавшем на восток, он сидел напротив меня, мне понравился его взгляд, и мы разговорились. В городе мы пошли в кино, это была «Любовная история с незнакомкой», и тогда он сказал, что завтра покажет мне чудо света. Мы приехали туда и не могли расслышать ни единого слова! Так там шумела вода. Повсюду летели брызги, мы были с головы до ног окутаны ими, они блестели на моих волосах. Он хотел, чтобы я осталась, чтобы у нас была своя собственная ферма, а там и вправду очень много ферм, намного больше, чем здесь. Но я уже собралась домой, у меня в кармане лежал билет, и к тому же я ничего не смыслила в фермах, так как выросла в городе, да и замуж пока не собиралась. Спустя год, когда умерла моя мать, я вернулась в родные места, а еще через год вышла замуж за человека, которого повстречала на танцах в клубе железнодорожников, он был торговцем, продавал посуду из стекла.