Искатель, 1962. Выпуск №1

Л. Теплов
ПРОКЛЯТЫЙ ПЕС

Рассказ-шутка

Рисунки А. Рогова

Огромный, светлый зал лаборатории напоминал склад или техническую выставку перед открытием. Столы и некрашеные полки были уставлены черными сундуками с массой ручек и никелированных винтов; царил тот восхитительный беспорядок, который присущ только «проблемным» лабораториям. Между приборами белели листы с надписями: «Не трогать, включено!», «Коля, ДГЦ перегорел» и даже «Люблю Верочку» — подпись, впрочем, подложная. Кое-где ютились скромные сувениры лаборантов — портрет Гагарина, засохший букетик ландышей, реклама крымских курортов.

А в тесном кабинете разговаривали Автоном Георгиевич и Макар Иванович.

— Мы уже целую неделю могли бы ставить опыты, если бы удалось создать устойчивую систему регулирования, — сказал мрачный, худой и корректный Автоном Георгиевич и добавил: — Но ее нет…

— Неустойчив регулятор! Может быть, данная система из шестисот нелинейных уравнений вообще не имеет точки устойчивости. А? — отозвался тучный, веселый и шумливый Макар Иванович.

— Я думаю, имеет, — Автоном Георгиевич пожевал губами. — Но доказать не могу, и тут-то зарыта собака…

— Половинка собаки, — Макар Иванович рассеянно снял очки. — Хвост бубликом и задние ноги. Доказать, что устойчивость существует, — еще не значит найти параметры… О! Ну, конечно, собака! Устойчивость есть, и я берусь эго доказать.

В волнении Макар Иванович погладил ладонью лысину, надел очки и снял опять. Автоном Георгиевич выжидал.

— Я видел эту схему, — уверенно заявил Макар Иванович. — В лаборатории академика Барнеса. Это была схема цепей нервного регулирования в спинномозговом канале собаки. Совпадает до деталей.

— По какому же критерию она устойчива? По Найквисту?

— По собачьему, — озлился Макар Иванович. — Вы видели, чтобы у здоровой собаки дрожали лапы? Какие еще нужны критерии!

— Да, это верно, — Автоном Георгиевич прикрыл глаза. — И, я думаю, тут можно пойти дальше. Если природа подобрала собаке устойчивые параметры, их можно замерить и построить электронную модель. Вы что-то хотите добавить?

— Я? Нет! — смутился Макар Иванович и снова надел очки.

— Макар Иванович!

— Что?

— Вы струсили, уважаемый… Вы хотите сказать, что можно… да-да, можно и не ждать, пока будет построена модель. А начать опыты раньше. Вынуть готовый регулятор из первого же пса…

Но Макар Иванович уже снял телефонную трубку.

— Верочка? Составьте бумагу на имя академика Барнеса. Пусть командирует хирурга, двух физиологов, а также необходимое оборудование. И десяток собак. Срочно. В связи с постановкой важнейшего эксперимента.

И добавил весело:

— Если не выйдет, всех собак будут вешать на нас!

Пса неизвестной породы звали Султаном.

Под этой кличкой он, числился в ведомостях академической псарни, но отзывался и на любое другое имя, если его произносили ласково или, наоборот, достаточно сурово. Это было беспринципное, неряшливое и жадное существо, Жизнь его долго протекала у скудных помоек под улюлюканье мальчишек. Только к двум годам он достиг — и то благодаря счастливому стечению обстоятельств — чистой клетки, трехразового питания и веселого общества, которое, правда, постоянно менялось. Одних собак уводили навсегда, другие — голодные, грязные — появлялись и постепенно приобретали вид и характер, подходящие к обществу собак науки.

Через день Султана запирали на два часа в светлой камере, где в самые неожиданные моменты вспыхивали лампы, трещали звонки и шевелились разные палки. Султан с охотой ввязывался в игру и старался догадаться, чего от него хотят. Он долго тыкался в разные углы, прыгал и толкал носом кормушку, пока не выяснялось, что надо нажимать на доску или лаять, чтобы выполнить очередную прихоть экспериментаторов. Тогда дно кормушки поворачивалось с восхитительным скрипом, и перед Султаном появлялись мягкие суповые кости с лохмами мяса…

Но скоро прежняя работа кончилась: его усадили в клетку и три дня везли в автобусе. По приезде незнакомые люди в белых халатах связали Султану лапы, ловко уложили на холодный стол и начали надевать тесную, неудобную маску. Султан никак не мог догадаться, что за этим последует и когда, наконец, ему дадут поесть. Чувствовал он себя неважно. Внезапно распахнулась дверь и в комнату влетел толстый человек в обычном пиджаке. Лицо его было измученным.

— Отставить! — крикнул он. — Хватит губить собак. К черту всю вашу препарацию! Отдельно от собаки нервные стволы не работают.

— Может, попробуем новый питательный раствор, Макар Иванович? — спросил один из людей в белом. — Очень близок по составу…

— Довольно составов! Будем вводить концы прямо в живую собаку. Пусть она сама питает и содержит в порядке свой регулятор. У нее там достаточно запасных каналов, может часть уступить нам.

Маску надвинули поглубже, что-то резко-приятное ударило Султану в нос. Он пытался вырваться, но тело уже плохо слушалось его, и пес заснул.

Султан хорошо перенес операцию, Теперь он все время висел на мягких лямках в станке, опутанном проводами, посреди большого, светлого зала, похожего на склад. Было скучно и неудобно. Султан жалостно глядел, как мимо носили черные ящики со стеклянными окнами — осциллографы, самописцы, — и норовил лизнуть чью-нибудь руку. Кроме того, он испытывал странное смутное ощущение, будто у него выросла еще одна, очень большая, тяжелая лапа. Едва он пытался шевелить ею, как все люди кидались к своим ящикам, припадали к стеклам, махали руками, записывали, кричали и ссорились. Постепенно Султан забыл о новой лапе, стал забывать даже о своих природных четырех, прибинтованных к столикам станка, потому что шевелить ими было невозможно.

Кормили Султана так, как не кормили даже гончих собак французских королей, но самочувствие его ухудшалось. Одно дело — два часа в камере разгадывать звонки, и совсем другое — день и ночь неподвижно висеть среди лихорадочной суеты и крика большой лаборатории. В спине началась ломота, она растеклась по всему телу: Султан поник головой, уши опали, мутные желтые глаза глядели на людей без всякого интереса.

— Отек и депрессия, — сказал однажды человек в белом халате Автоному Георгиевичу. — Необходимы движения, прогулки. Иначе летальный исход в течение недели.

— Это исключено, — ответил Автоном Георгиевич, глядя в пол. — Эксперимент нельзя приостановить.

— Се ля ви, такова жизнь и ее потребности, — меланхолично заметил врач. — Вашему «регулятору» нужны прогулки. И личная жизнь. Вы могли бы носить за ним кабель?.

— Я готов носить за ним кабель, хотя и я кандидат наук, — мирно ответил Автоном Георгиевич. — Но вы ручаетесь, что пес не станет бегать вокруг столба? Не погонится за котом, не свалится в яму и не оборвет при этом один из пятнадцати проводов? А тогда все начинай сначала. Где гарантии?

У врача гарантий не было.

— Снимите пса и ведите в операционную, — посоветовал Автоном Георгиевич. — Вшейте ему под кожу вот эту штучку. Тут из микромодулей мои мальчики смонтировали радиопередатчик и приемник на пятнадцать каналов. Батареи будут снаружи. Пусть бегает Султан и благодарит свою собачью судьбу. Кабеля не будет.

До чего же наивен был Султан, считая обстановку академической псарни идеалом собачьего существования!

На новом месте его освободили от всяких обязательных занятий. Только раз в неделю с величайшей осторожностью над ним несколько минут колдовали техники — меняли батареи. За ним ухаживали псари с ветеринарным образованием. Для прогулок ему был предоставлен участок парка, обнесенный высоким забором, чтобы он не мог удрать. А пища! Нет выражений для того, чтобы передать ее необыкновенную сладость и питательность.

Раньше у Султана была слабость: вкусный кусок заставлял начисто забывать те остатки чувства долга и собственного достоинства, которыми его наделили поколения предков — верных, самоотверженных собак. За кусок колбасы он не раз продавал случайных хозяев, был поносим, бит и изгоняем. А ведь в колбасе, если принюхаться, есть что-то резкое, и теперь он смотрел на нее равнодушно, почти как на завалявшуюся в пыли корку.

А главное — никаких наказаний! Однажды, играя, он разорвал брючину служителю и, поджав хвост, ожидал неминуемой порки. Но служителя просто перевели на другую работу, а пса напоили слабым раствором брома.

Постепенно он стал толстым, наглым и сварливым. Любимое его развлечение состояло в том, чтобы незаметно подкрасться к служителю и, сделав вид, что тот нечаянно попался на пути, ударить плечом, а затем куснуть. Когда один псарь стал ходить в брезентовых брюках, заправленных в высокие кирзовые сапоги, оскорбленный Султан ушел в угол, лег на пенопластовую подстилку и ворчал до тех пор, пока перепуганный парень не ушел. И хотя он потом являлся в мягких фланелевых штанах, Султан настоял, чтобы он не приходил вовсе.

Однажды ему нанесли визит начальник лаборатории и его заместитель. Макар Иванович подошел к пенопластовой подстилке, на которой нежился Султан, и ухватил его за ошейник.

Пес даже затрясся от злости. Только что у него в голове начали складываться неясные, но очень приятные планы, как провести время до обеда, и вдруг его — понимаете, его, самого Султана! — хватают за ошейник. Он ощерился, уверенный, что Макар Иванович горько раскается в своем невежестве, но — нет уж, извините! — будет поздно: он не потерпит ноги Макара Ивановича в своих владениях. И так как твердая рука не разжималась, пес извернулся и цапнул ее чуть повыше кисти.

Макар Иванович отпустил ошейник и медленно выпрямился. Султан отвернул голову к стене, не желая принимать от грубияна никаких извинений.

Присутствующие поняли, что сейчас случится непоправимое. Макар Иванович побледнел, губы скривились, и, глядя поверх пса, он отвел ногу назад… Удар был бы страшен. Но Автоном Георгиевич бросился вперед и встал между псом и Макаром Ивановичем.

— Ты с ума сошел! — крикнул Автоном Георгиевич.

Наступило тяжелое молчание.

— К черту! — раздельно и твердо выговорил Макар Иванович.

— Прости, но…

— Заявление в отдел кадров… Ухожу сегодня. К черту!

— Иди. Видишь — гордость в нем заиграла! Дело бросишь? Занесся… Думаешь, мне легко возиться с этой мразью?

Макар Иванович ушел. За ним, качая головой, проследовал Автоном Георгиевич.

Под монотонный шум осеннего дождя Автоном Георгиевич привычно подкручивал винт зеркального дифференциатора. Перелом между участком кривой линии на пленке и ее отражением в зеркале исчез. Если и сейчас табличное значение сойдется с измерением по осциллограмме, новый электронный регулятор можно включить, а пса выключить.

0,27456! А в таблице? 0,27455. Сошлось!

— Переключайте каналы на автоматику! — крикнул он лаборантам и приник к зеленоватому окну осциллографа.

— Есть!

Дернулась, сбившись с такта, быстрая светящаяся паутинка и тут же вернулась на свое место. Все в порядке.

Макар Иванович просиял. Автоном Георгиевич расправил морщины на лбу. Как был, без шляпы прошагал на собачью ферму, не обходя пузырящихся луж.

На проклятого пса опять накатил очередной приступ хамства. Он валялся на подстилке и лениво взлаивал. Три человека суетились возле него. Один совал бром, другой — кусок говядины в сухарях, а третий следил за антенной: вертясь, Султан мог повредить передатчик.

— Готово! — крикнул с порога Автоном Георгиевич.

Сразу все трое потеряли всякий интерес к выходкам собаки и, облегченно вздохнув, исчезли.

Пес почуял неладное. Он лег на пузо, вытянул лапы, поднял жирную морду кверху. Когда Автоном Георгиевич подошел вплотную, пес отскочил, показав клыки. Его тусклые желтые глаза вспыхнули и погасли, он вразвалку поплелся к двери, поминутно оглядываясь.

И тут нервы Автонома Георгиевича не выдержали.

— Гоните его! Гоните! — захлебываясь, закричал он. — Вон!.

Короткий визг за дверью подтвердил, что Автонома Георгиевича услышали.

Только потом спохватились, что пес улепетнул вместе с передатчиком…

— Ну ладно, — решил Макар Иванович. — По радиосигналам его и найдем. Только я раньше, чем через три дня, не могу его видеть! Как хотите!..