Искусство и жизнь

Речь на собрании Общества борьбы за красоту в Кенсингтоне

Полагаю, есть известная трудность в том, чтобы отстаивать требования Общества борьбы за красоту, ищущего общественной поддержки. Его дело исключительно благородно, и это, собственно, не нужно доказывать. Только так, по-моему, и следует оценить его, и эту оценку невозможно оспаривать. У общества, ставящего такие цели, нет врагов. У него их нет, и я бы сказал, и не может быть, а потому нет и надобности обращаться к самому эффективному способу привлечения общественного внимания, а именно к хорошей потасовке с собственными собратьями, со своими же соотечественниками. И если вообще нелегко говорить пространно на эту мирную тему, то это особенно трудно для меня, так как я принадлежу и к другим Обществам, которые считаются особенно агрессивными — враги их насчитываются тысячами, а друзей у них единицы. Поэтому теперь, когда приходится выступать в вашем в высшей степени миролюбивом и в высшей степени полезном Обществе, я чувствую себя словно рыба, вынутая из воды, и могу сказать только одно — это Общество полезно. Но все же вы должны понять, что слово «враги» я употребляю здесь в весьма узком смысле, имея в виду просто раздраженных людей. Но наше Общество встречает врагов и в ином смысле этого слова. Они — действительно враги всего рода человеческого, а в наше время и, возможно, в нашей собственной стране имена им — неряшливость, убожество и безобразие.

Общество борьбы за красоту было основано, чтобы бороться с этими врагами, и оно боролось против них робко и терпеливо, а теперь оно пытается и вас поднять на борьбу против этих врагов и призывает вас оказать посильную помощь в его своеобразной борьбе против этих удручающих пороков, пороков, которые современная цивилизация изменила по форме, но не по существу, — пороков, которые порождены системой огромных городов, и прежде всего этим громадным городом, или, вернее сказать, целым миром кирпича и строительного раствора, называемым Лондоном. Каким омерзительным местом казался мне этот город, когда еще мальчиком я иногда приезжал сюда! Мы уже привыкли к нему и не можем видеть его таким, каков он есть, но если бы мы могли хоть несколько часов воспринимать его в истинном свете, каким кошмаром предстал бы он перед нами! Поневоле думаешь, что следовало бы махнуть рукой на многое представляющееся нам теперь важным, и приложить все усилия к тому, чтобы уничтожить это зло.

Ведь у нас имеется множество различных способов исправить эти пороки и избавиться от убожества и уродства, которые явились как следствие беспечности или чувства безнадежности. Наиболее простой путь — закрыть на все глаза и сказать, а то и подумать, будто эти пороки вообще не существуют. И людей, избирающих этот путь, я называю счастливыми, даже слишком счастливыми, чтобы оказаться многочисленными. Правда, сам я лично не знаком ни с одним из таких счастливцев.

Кроме этих людей есть и другие — те, которые наперед допускают существование зла. Они говорят: было бы хорошо избавиться от этих пороков, но коль скоро они — неотъемлемая характеристика жизни XIX века и всех грядущих столетий и мы не можем от них избавиться, нам остается лишь через силу терпеть зло или же по возможности про него забыть. И на самом деле множество таких беззаботных людей ухитряются довольно-таки легко относиться к неприятностям, постигающим их соседей. Видимо, про них тоже можно сказать, что они счастливцы. И все же разве не странно положение, когда никто не дает себе труда подумать, что и пороки — тоже нечто живое, что, как все живое, они подчиняются законам жизни и тоже растут? А эти люди ни разу не подумали, во что в конце концов могут вырасти эти пороки и с какими рожденными от них ужасными чудовищами может столкнуться в один прекрасный день общество, стряхнувшее с себя наконец апатию.

Есть еще один путь избавиться от этих пороков, и он мне более понятен, чем всякий иной. Некоторые из нас знают, как эти пороки реальны и тягостны, как они угнетают нас, какие огорчения причиняют, даже когда мы счастливы, а наша жизнь обеспечена. И вместе с тем ни на миг невозможно себе представить, что они непременная часть вечного порядка вещей, что они неотделимы от поступательного движения человечества на его пути от варварства к цивилизации. Легче подумать, что они возникли из-за слепоты и суетливости недальновидных людей, которые, настраиваясь искать что-либо одно, волей-неволей забывают о другом. Все это мы знаем, чувствуем, а потому и жаждем перемены к лучшему, надеемся на нее, вспоминая движение истории.

И все же сама острота, с которой мы переживаем преступления цивилизации и убожество, которым она окружает жизнь большинства людей, способна обречь нас на бездействие. Различие между тем, что необходимо сделать и что возможно сделать сейчас же, настолько громадно, что нас покидает решимость.

Ибо вообразите себе только возвышенный идеал общества, изменившегося к лучшему. Вспомните, как надеемся мы на будущее, когда нищета станет просто названием ужасного призрака прошлого, когда грубость бедняков и высокомерие богачей уступят место надежде и доступной всем радости, когда представители самых утонченных профессий — ученый, художник, врач — будут разговаривать на общепонятном языке с человеком, выполняющим самую тяжелую работу, и при этом они смогут объяснить ему самую запутанную проблему. Подумайте о времени, когда сам Лондон, давно уже с отвращением названный Коббеттом^{1} сущим жировиком, станет символом и итогом всех этих перемен, превратится в восхитительную обитель, исполненную красоты и чуждую убожества.

Обо всем этом мы могли бы думать как о вполне возможном, если бы широкие круги людей раз навсегда настроились на стремление к этой цели, считая ее достижимой, независимо от того, какая пропасть лежит между нами и этим будущим. Но неизвестно, с чего начать работу, чтобы перебросить мост через эту бездну возможных насилий, мятежей и горьких разочарований. Да, нам предстоит громадная работа, но мы даже не знаем, что для начала бросить туда, чтобы заложить основание для моста, который когда-нибудь будет построен. И мы, может быть, более других жаждущие наступления времени, когда осуществится наш идеал, не знаем, даже отвлекаясь от обычных наших повседневных забот, в какую сторону направить свои усилия, чтобы хоть на один шаг приблизить то желанное время.

Итак, как бы ни были счастливы неспособные видеть и беспечные, мы-то не можем быть счастливы. Я бы сказал, что мы по крайней мере обладаем счастьем быть недовольными. И если только нам суждено жить и умереть в этом состоянии недовольства, нам не остается ничего другого, как делать все, что у нас под рукой, предпринимать любые возможные шаги, отдавая этому все наши силы, не боясь, что идеал ускользнет из поля нашего видения, и не удручаясь, что доступные нам дела незначительны по сравнению с глыбой, которую нужно сдвинуть. Ибо нас укрепит вера, что, когда мы выполним свою долю работы, другие подхватят и продолжат то, что сделано нами: дело нуждается в нас, оно питается нашими силами, и не застынет на одном месте после нашей смерти, и, начатое нами, будет завершено другими.

Мне кажется, что именно этим путем желает идти Общество борьбы за красоту. Именно в таком духе оно ведет свою работу, о подробностях которой другие смогут рассказать лучше меня. Но я призываю и вас думать об этой работе и, чтобы вдохновить осужденных на пожизненную каторгу среди убогих улиц Лондона, попробовать сделать все, что только возможно, и постараться разбудить дремлющую в душах большинства людей жажду красоты. Нашему Обществу уже удалось кое-что сделать в этом направлении, и это явствует и из постоянной потребности в его услугах и из того, что оно уже привлекло к себе внимание широкой публики.

И я должен, с вашего позволения, сказать, что если кто-нибудь думает, будто это очень незначительный вклад в дело усовершенствования нашей цивилизации, то такой человек не имеет понятия, откуда берет начало искусство и какова его цель. Цель искусства — сделать жизнь достойной и счастливой для всех. А чтобы искусство достигло этой цели, разве не требуется, чтобы оно рождалось и свободно развивалось в среде народа? Поверьте, если сейчас с этим обстоит иначе, если искусство находит себе убежище только среди людей высокого интеллекта и большой культуры, то это потому, что оно стало консервативным и покоится лишь на воспоминаниях о былой творческой энергии народа. И если положение не изменится, если народ не будет настаивать на своем праве способствовать его развитию, то, без сомнения, искусство в мире цивилизации погибнет. И хотелось бы только знать, сможет ли цивилизация продолжать свое существование, когда искусство умрет.

Хотя поддерживаемая мною резолюция ничего не говорит об одной большой инициативе, с которой выступает Общество, я отнюдь не уклоняюсь от ее обсуждения. Речь идет о смелой попытке спасти лоно природы от кирпича и извести, сделать его неприкосновенным для всякой грязи и свалок, ибо мне представляется очевидным — как, надеюсь, и вам, коль скоро вы задумаетесь над этим, — что бессмысленно говорить о популяризации искусства, пока нет готовности популяризовать как в среде богатых, так и бедняков и уважение к природе. Можете ли вы ждать, что люди серьезно воспримут ваши призывы любить искусство и развивать его, если они видят вашу алчность, видят, как вы дрожите за свои торговые интересы и ни малейшего внимания не уделяете величайшему из всех благ мира, самому источнику красоты, естественной красоте земли? Что касается меня — и, уверен, вы разделите мои чувства, — мне не хватило бы слов, чтобы выразить свою благодарность каждому, кто спас для нас в Лондоне хотя бы одно дерево, хоть одну зеленую лужайку.

Я убежден, что деятельность Общества борьбы за красоту во многих отношениях заслуживает признания, но если какой-нибудь слишком оптимистически настроенный или нетерпеливый человек посчитает его достижения незначительными, то я бы просил подумать о том, как важна деятельность Общества по привлечению внимания широкой публики к этим вопросам: зло, о котором я говорил, рождено не дурным умыслом и не недоброй волей, а всего лишь беспечностью. Нужно помнить, что люди совершали удивительные дела, когда у них было к тому желание. Какую почти невероятную энергию и изобретательность проявили наши соотечественники, осуществляя некоторые начинания, на которые они твердо решились, — хотя иногда, к сожалению, с небольшой пользой для себя и мира! Подумайте обо всем этом и скажите, прав ли я, когда утверждаю, что, если уж невозможно превратить нынешний Лондон, этот позор цивилизации, в живописную обитель для людей, если невозможно превратить его в «прекрасный Лондон», о котором поется в старинной балладе, то лишь потому, что нельзя убедить наших соотечественников в благотворности и долгожданности этих перемен.

Я знаю, сколь нелегок, сколь тяжек труд уничтожения наших врагов — Неряшливости, Убожества и Уродства. Но именно потому, что я далек от мысли считать это невозможным, что я никогда не соглашусь поддаться голосу отчаяния и верю в реальность благого будущего, я выступаю здесь перед вами и от всего сердца призываю утвердить эту резолюцию.