Испорченная кровь

от «Apple

») и уставилась на курсор. Час, десять минут, день... Не уверена, как много прошло времени. В дверь позвонили, выводя меня из оцепенения. Когда я пришла сюда? Я почувствовала, как окоченела, когда встала. Значит давно. Спустилась вниз по лестнице и остановилась перед дверью. Каждое из моих движений было роботизированным и вынужденным. Я видела машину доктора Астерхольдера через глазок: угольно чёрная, занимающая всю дальнюю часть моей влажной, кирпичной дороги. Открыла дверь, и он уставился на меня, будто это было нормальным — находиться на моём пороге. В обеих руках у него бумажные пакеты, до краев загруженные продуктами. Айзек купил мне продукты.

— Почему ты здесь?

— Ради тебя. — Он шагнул мимо меня и прошёл на кухню без моего разрешения. Я застыла на несколько минут, глядя на его машину. Снаружи моросил дождик, небо было покрыто густым туманом, который окутывал деревья, словно саван. Когда я, наконец, закрыла дверь, то дрожала.

— Доктор Астерхольдер, — сказал я, входя на кухню. Мою кухню. Он распаковывал продукты на моей столешнице: банка томатной пасты, коробки ригатони, ярко-жёлтые бананы и прозрачные упаковки свежих ягод.

— Айзек, — поправил он меня.

— Доктор Астерхольдер. Я ценю... Я... но…

— Ты ела сегодня?

Он выудил сырую визитную карточку из раковины и держал её между двумя пальцами. Не зная, что делать, я подошла к табурету и села. Не привыкла к такого рода агрессии. Люди давали мне пространство, оставляли меня в покое. Даже если я просила их об обратном, что было крайне редко. Не хотела быть ничьим проектом и, определённо, не хотела жалости этого человека. Но на данный момент у меня не было слов.

Я наблюдала, как он открывал бутылки и нарезал продукты. Доктор достал телефон, положил его на столешницу и спросил, не возражаю ли я. Когда я покачала головой, Айзек включил его. Её голос был хриплым. Она звучала по-старому и по-новому одновременно, инновационно, классически.

Я спросила его, кто это, и он ответил:

— Джулия Стоун.

Это было литературное имя. Мне понравилось. Он проиграл весь её альбом, бросая продукты в кастрюлю, которую нашёл сам. В доме было темно, кроме света на кухне, который освещал доктора. Всё ощущалось необычно, как жизнь, которая мне не принадлежала, но я с удовольствием наблюдала за ней. Когда в последний раз я принимала гостей? С тех пор, как купила этот дом, никогда. Это было три года назад. Над раковиной было широкое окно, которое простиралось во всю стену. Вся кухонная техника была расположена на той же стене, поэтому независимо от того, что вы делали, у вас был панорамный вид на озеро. Иногда, когда я мыла посуду, то так увлекалась происходящим снаружи, что не чувствовала рук из-за воды, которая становилась холодной, прежде чем осознавала, что стояла так в течение пятнадцати минут.

Я наблюдала, как он вглядывался в темноту, пока возился у плиты. Позади него, как светлячки в чернилах, плавали огни домов. Я отвела от него глаза, и вместо этого тоже всматривалась в темноту. Темнота утешала меня.

— Сенна? — я подскочила.

Айзек стоял рядом со мной. Он положил салфетку и приборы передо мной, вместе с тарелкой, полной дымящейся еды, и стакан чего-то газированного. Я даже не заметила.

— Содовая, — сказал доктор, когда увидел, на что я смотрю. — Моя слабость.

— Я не голодна, — ответила ему, отодвигая тарелку.

Он придвинул её назад и постучал указательным пальцем по столешнице.

— Ты не ела три дня.

— Какое тебе дело? — вышло жёстче, чем я предполагала. Как всё, что я говорила и делала.

Я наблюдала за его лицом, ожидая лжи, но Айзек только пожал плечами.

— Я тот, кто есть.

Я съела его суп. Затем он устроился поудобнее на диване и заснул. В одежде. Я стояла на лестнице и смотрела на него в течение длительного времени. Его ноги в носках торчали из-под одеяла, которым мужчина укрывался. В конце концов, я забралась в свою постель. Протянула руку, прежде чем закрыла глаза, и коснулась книги на тумбочке. Просто обложка.

Айзек приходил каждый вечер. Иногда раньше трёх, иногда после девяти. Настораживало то, как быстро человек мог с чем-то смириться, например, с незнакомцем в своём доме, который спал здесь и забрасывал зёрна кофе в вашу кофеварку. Когда доктор начал покупать продукты и готовить, это ощущалось так привычно. Как будто у меня неожиданно появился сосед или родственник, которого я не приглашала. Однако по ночам, когда Айзек поздно возвращался, я ощущала тревогу, бродя по коридорам в трёх парах носков, и не могла находиться ни в одной комнате дольше нескольких секунд, прежде чем перейти в следующую. Хуже всего было то, что когда он приезжал, я сразу же удалялась в свою спальню, чтобы спрятаться. Нельзя было показывать облегчение, которое я испытывала, когда видела огни его автомобиля через окна. Это отдавало холодностью, но так я выживала. Хотела спросить его, почему он задержался. Из-за операции? Удалась ли она? Но я не решилась.

Каждое утро я просыпалась, чтобы найти одну из визитных карточек на столешнице. Я перестала выбрасывать их через несколько дней, позволяя им накапливаться возле вазы с фруктами. Вазы, которая всегда была заполнена фруктами, потому что Айзек покупал и клал их там: красные и зелёные яблоки, жёлтые груши, время от времени волосатые киви. Мы мало разговаривали. Молчаливые отношения, которые вполне меня устраивали. Он кормил меня, и я говорила «спасибо», а затем доктор отправлялся спать на моём диване. Я начала задаваться вопросом, насколько хорошо спала бы, если бы Айзек не охранял дверь. И спала бы вообще. Диван был слишком коротким, слишком коротким для его шести футов, и был меньшим из двух, что были у меня. Однажды, когда доктор был в больнице, я отвлеклась от разглядывания огня, чтобы передвинуть диван побольше перед дверью. Я оставила ему подушку получше и плед потеплее.

Как-то вечером доктор вернулся почти в одиннадцать. Я уже решила, что он не придёт, думая, что наши странные отношения, наконец, изжили себя. Я поднималась по лестнице, когда услышала тихий стук в дверь. Просто тук, тук, тук. Это мог быть порыв ветра, настолько был слабым звук. Но, благодаря моей надежде, я услышала его. Айзек не смотрел на меня, когда я открыла дверь. Не хотел. Или не мог. Он, казалось, обнаружил, что мои полы очень интересные, а затем место чуть выше моего левого плеча. У него были тёмные круги под глазами, две полые луны, отороченные ресницами. Было практически невозможно решить, кто выглядел хуже — я в слоях одежды или Айзек с повисшими плечами. Мы оба выглядели изрядно побитыми.

Я пыталась притвориться, что не наблюдаю за ним, когда он зашёл в ванную и плеснул на лицо холодной воды. Когда доктор вышел, две верхние пуговицы рубашки были расстёгнуты и рукава закатаны до локтей. Айзек никогда не приносил сменную одежду. Мужчина спал в том, в чём был, и уходил рано утром, по-видимому, чтобы попасть домой и принять душ. Не знаю, где он жил, сколько ему было лет, или какую медицинскую школу окончил. Всё то, что можно узнать, задавая вопросы. Я знала, что он водил гибрид. Его лосьон после бритья пах как чай масала (Прим. пер.: «чай со специями» — напиток родом с Индийского субконтинента

, получаемый путём заваривания чая

со смесью индийских специй

и трав), пролитый на старую кожу. Три раза в неделю Айзек покупал продукты. Всегда в бумажных мешках; большая часть Вашингтона состоит из людей, пытающихся спасти планету. Одна баночка колы в день. Я всегда выбирала пластик, просто ради вызова. Теперь в моей кладовой была куча бумажных продуктовых сумок, все аккуратно сложены друг на друга. По четвергам он начал прикатывать зелёный мусорный бак к моей обочине. Я официально и не добровольно стала частью зелёного культа людей. По воскресеньям Айзек крал газету моего соседа. Это единственное, что я действительно в нём любила.

Доктор открыл холодильник и заглянул внутрь, одной рукой потирая шею.

— Здесь ничего нет, — сказал он. — Давай сходим поужинать. — Не то, чего я ожидала.

Я сразу почувствовала, что не могу дышать. И пятилась, пока пятки не упёрлись в лестницу. Я не выходила из дома в течение двадцати двух дней. Я боялась. Боялась, что ничего не будет как прежде, боялась, что всё будет по-старому. Боялась этого человека, которого не знала, и который говорил со мной так фамильярно. Давай сходим поужинать. Как будто мы делали это всё время. Он ничего не знал. Не обо мне, по крайней мере.

— Не убегай, — произнёс он, подходя к месту, где кухня соединялась с гостиной. — Ты не выходила из дома три недели. Это всего лишь ужин.

— Убирайся, — ответила я, указывая на дверь. Он не двигался.

— Я не позволю чему-нибудь случиться с тобой, Сенна.

Тишина, которая последовала, была настолько громкой, что я слышала, как капал кран, как бьётся моё сердце, как сковывавший мои ноги страх просачивался сквозь поры.

Тридцать секунд, две минуты, минута, пять. Не знаю, как долго мы стояли в немом противостоянии. Он не произносил моё имя с ночи, когда нашёл меня на улице. Мы были двумя незнакомцами. Теперь, когда доктор произнёс его, всё вдруг стало реальным. «Это на самом деле происходит», — думала я. Всё это.

Но он добил.

— Мы пойдём к машине, — сказал Айзек. — Я открою для тебя дверь, потому что это то, что я всегда делаю. Мы поедем в замечательный греческий ресторан. Там лучшие гирос (Прим. ред.: блюдо греческой кухни

, сходное с турецким донером ( дёнер — кебабом

) или арабской шаурмой

. Разница в том, что в гирос с мясом и соусом кладут картофель фри. В качестве соуса используют томатный соус, соус «Дзадзики»

), который ты когда-либо пробовала, да и открыто круглосуточно. Ты сможешь выбрать музыку в машине. Я открою для тебя дверь, мы войдём внутрь и займём столик у окна. Мы захотим, чтобы стол был у окна, потому что через дорогу от ресторана тренажёрный зал, который находится рядом с пекарней. И мы захотим посчитать, сколько покинувших тренажёрный зал остановятся купить пончики после тренировки. Мы будем разговаривать, или же сможем просто смотреть на пекарню. Всё, что пожелаешь. Но ты должна покинуть дом, Сенна. И я не собираюсь позволять чему-нибудь случиться с тобой. Пожалуйста.

Меня трясло, когда он закончил. Так сильно, что я должна была сесть на нижнюю ступеньку, мои ногти вонзились в дерево. Это означало, что я рассматривала его предложение. На самом деле я думала о том, чтобы выйти из дома, желая попробовать гирос... и смотреть на лавку по продаже пончиков. Но не только из-за этого. В его голосе что-то было. Доктор должен был так сделать. Когда я подняла голову, Айзек Астерхольдер стоял на том же месте. Ожидал.

— Хорошо, — ответила я. Это было не похоже на меня, но всё изменилось. И если он был здесь ради меня, я могла бы сделать это ради него. Но только в этот раз.

Шёл дождь. Я любила прикрытие, которое давал дождь. Он защищал от жестокости солнца. Возрождал вещи к жизни, заставляя их процветать. Я родилась в пустыне, где солнце и мой отец чуть не убили меня. Я переехала в Вашингтон из-за дождя, потому что он привносил в мою жизнь чувство, что моё прошлое смывается. Я смотрела в окно, пока Айзек не протянул мне iPod. Он был довольно потрёпанный. Любимый.

Там был саундтрек из фильма «Волшебная страна». Я нажала на «плей», и мы ехали без слов. Ни с наших уст, ни из музыки.

В ресторане, который назывался «Олив», пахло луком и бараниной. Мы сели у окна, как Айзек и обещал, и заказали гирос. Ни один из нас не произносил ни слова. Было вполне достаточно просто быть среди живых. Мы наблюдали за людьми, проходящими по тротуару через дорогу. За посетителями тренажёрного зала и посетителями пекарни, и, как он обещал, иногда это были одни и те же люди. Пекарня назвалась «Дырка от бублика». На вывеске был большой розовый матовый пончик со стрелкой в центре. Также на ней был большой мигающий синий знак, который гласил: «Открыто 24/7». Люди в городе не спали. Я должна жить здесь.

У некоторых людей воля была сильнее, чем у других, они только с любовью смотрели в окно «Дырки от бублика» и спешили к машинам. Их автомобили были в основном гибридами. Как правило, гибридные водители задирали нос при виде того, что вредно для них. Но большинство из них не могло устоять перед искушением. Казалось, это была злая шутка, правда. Я насчитала двенадцать человек, которые сопротивлялись вызову быть здоровыми, но последовали за запахом сдобы и липкой глазури. Мне больше нравились эти люди, лицемеры. Я могла бы быть одной из них.

Когда мы поели, Айзек достал кредитку из бумажника.

— Нет, — произнесла я. — Позволь мне…

Он, казалось, готов был спорить. Некоторые мужчины не любят кредитные карты женского пола. Я окинула его жёстким взглядом, и примерно через пять секунд доктор засунул кошелёк обратно в задний карман брюк. Я протянула свою карточку, что было проявлением силы, и выиграла. Либо Айзек просто позволил мне это сделать. Так или иначе, было хорошо проявить немного силы. Когда мужчина увидел, что я смотрю на магазин пончиков через улицу, то спросил, хочу ли я один из них. Я кивнула.

Айзек привёл меня в магазин и купил полдюжины. Когда он протянул мне пакет, тот был горячий... жирный. Мой рот наполнился слюной.

Я съела один, пока доктор вёз меня домой, и мы слушали оставшуюся часть саундтрека «Волшебной страны». Я даже не любила пончики, просто хотела узнать, что заставляло этих людей превращаться в лицемеров.

Когда мы заехали на мою подъездную дорожку, я не была уверена, собирался ли он зайти или оставит меня у двери. Сегодня правила изменились. Я согласилась выйти куда-нибудь с ним. Как будто у нас свидание или, по крайней мере, дружеская встреча. Но когда я открыла дверь, Айзек последовал за мной внутрь и закрыл засов. Я поднималась вверх по лестнице, когда услышала его голос:

— Сегодня я потерял пациентку. — Я остановилась на четвёртой ступеньке, но не обернулась. А следовало бы. Что-то вроде этого стоило того, чтобы обернуться. Его голос прозвучал низко: — Ей было всего шестнадцать. Её сердце остановилось на столе. Мы не смогли спасти её.

Моё сердце колотилось. Я сжала перила до такой степени, что вены проступили на руках, и думала, что дерево могло сломаться под давлением.

Ждала, что он скажет что-то ещё, и, когда доктор ничего не сделал, я поднялась по оставшимся ступенькам. И после того, как попала в свою спальню, закрыла дверь и прислонилась к ней спиной. Почти так же быстро я развернулась и прижалась ухом к дереву. Не слышала никакого движения. Я сделала семь шагов назад до тех пор, пока не упёрлась ногами в кровать, широко раскрыла руки и упала назад.

Когда мне было семь, мать бросила отца. Она бросила и меня, но, в основном, оставила отца. И сказала мне об этом, прежде чем вынесла два чемодана за дверь и забралась в такси. «Я должна сделать это ради себя. Он медленно убивает меня. Я не оставляю тебя, я ухожу от него».

У меня никогда не было мужества спросить, почему мать не забрала меня. Я наблюдала в окно гостиной, как она уезжала, прижав руки к стеклу и безмолвно умоляя ОСТАНОВИТЬСЯ... Прощальные слова, которые она мне сказала: «Ты будешь чувствовать меня, падая назад». Мать поцеловала меня в губы и ушла.

Я никогда не видела её снова. А всё время пыталась понять, что она имела в виду. Моя мать была писательницей, одной из малоизвестных вычурных писак, которые окружали себя цветом и звуком. В конце семидесятых она опубликовала два романа, а затем вышла замуж за моего отца, который, как утверждала мать, высасывал из неё всё творчество. Иногда мне казалось, что я стала писателем просто, чтобы она заметила меня. Как следствие, я была очень хороша в этом. И не чувствовала её, падая назад.

Я смотрела в потолок и задавалась вопросом, как чувствует себя человек, держащий чью-то жизнь в своих руках, а затем, смотрящий, как она ускользает прочь. Как Айзек. И когда это я начала называть его по имени? Я чувствовала, что проваливалась в сон, и закрыла глаза, приветствуя его. И проснулась от собственного крика.

Кто-то держал меня, я извивалась то влево, то вправо, чтобы вырваться. Я закричала снова, и почувствовала горячее дыхание на шее и лице. Треск, и дверь спальни распахнулась. Слава Богу! Кто-то здесь, чтобы помочь мне. И тогда я поняла, что была одна, погружённая в остаток сна. Здесь никого не было. Никто не нападал на меня. Айзек склонился надо мной, произнося моё имя. Я слышала, как кричу, и мне было так стыдно. Я закрыла глаза, но не могла остановиться. Не могла отделаться от ощущения жестоких, безжалостных рук на своём теле, разрывающих, давящих. Я закричала громче, пока мой голос не отрастил ногти и не вонзил их в горло.

— Сенна, — произнёс доктор, и не знаю, как я услышала его сквозь шум, который создавала, — Я собираюсь прикоснуться к тебе.

Я не сопротивлялась, когда Айзек залез в постель позади меня, и вытянул ноги по обе стороны от моих. Затем приподнял меня, пока я не присела, прислоняясь спиной к его груди, и обернул руки вокруг моего туловища. Мои руки были сжаты в кулаки, пока я кричала. Единственный способ справиться с болью — двигаться, поэтому я раскачивалась взад и вперёд, и он двигался со мной. Его руки были якорем, связью с реальностью, но я всё ещё была наполовину во сне. Айзек назвал моё имя:

— Сенна.

Звук его голоса и тон немного успокоили меня. Голос Айзека был медленным раскатом грома.

— Когда я был маленьким, у меня был красный велосипед, — произнёс он. Я должна была прекратить кричать, чтобы услышать его. — Каждую ночь, когда я шёл спать, я молил Бога, чтобы он дал моему велосипеду крылья, чтобы утром я мог бы на нём улететь. Каждое утро я выползал из постели и бежал прямо в гараж, чтобы увидеть, ответил ли он на мои молитвы. Этот велосипед до сих пор у меня. Теперь уже больше ржавый, чем красный. Но я всё ещё проверяю. Каждый день.

Я перестала раскачиваться.

Меня всё ещё трясло, но его руки, обхватившие мою талию, уменьшили дрожь.

И я заснула в объятиях незнакомца. И не боялась.

Айзек уверенно дышал. Он делал спокойные и глубокие вдохи, а его выдохи напоминали тихие вздохи. Хотела бы я уметь дышать так же. Но для меня всё уже позади. Я слушала его очень долго, до тех пор, пока не встало солнце, и его лучи не начали пробиваться сквозь облака. Облака победили, в Вашингтоне они всегда побеждают. Я по-прежнему лежала в мужских объятиях, прижавшись к его груди, к груди человека, которого не знала. Мне хотелось размять мышцы, но я не шевелилась, потому что лежать так было очень приятно. Его руки покоились на моём животе. Я изучала их глазами, осмеливалась двигать только ими. Они ничем не отличались от обычных рук, но я знала, что двадцать семь костей в каждой из них исключительны; окружены мышцами, нервами, кожей и все вместе спасают человеческую жизнь своей ловкостью и точностью. Руки могут разрушать, но также они могут и восстанавливать. Руки Айзека восстанавливали. В конце концов, дыхание доктора стало легче, и я поняла, что он проснулся. Казалось, мы выжидали, чтобы увидеть, кто сделает первый шаг. Он убрал руки с моего тела, а я отползла в сторону и слезла с кровати. Я не смотрела на него пока шла в ванную. Умылась и приняла две таблетки аспирина от головной боли. Когда я вышла, он исчез. Я пересчитала визитки на столешнице. Сегодня Айзек не оставил ни одной.

Этой ночью он не вернулся, и следующей тоже.

И следующей.

И следующей.

И следующей.

Кошмары мне больше не снились, но вовсе не из-за отсутствия ужаса. Я боялась спать, поэтому и не спала. Все ночи я просиживала в кабинете, пила кофе и размышляла о его красном велосипеде. Единственным цветным пятном в комнате был красный велосипеда Айзека. Тридцать первого января позвонил отец. Я была на кухне, когда телефон завибрировал на столе. В доме не было стационарного телефона, только мобильный. Я, не глядя на экран, ответила.

— Привет, Сенна. — У отца всегда был особенный голос, гнусавость с акцентом, от которого он пытался избавиться. Мой отец родился в Уэльсе и переехал в Америку, когда ему было двадцать, но европейский менталитет и акцент никуда не делись, к тому же, папа одевался как ковбой. Это самая печальная картина, которую я когда-либо видела.

— Как прошло Рождество?

Я сразу почувствовала холод.

— Хорошо. Как твоё?

Он начал подробный поминутный отчёт о том, как провёл Рождество. В целом я была благодарна, что мне не надо говорить. Отец завершил свой монолог, рассказывая о продвижении по службе, что говорил каждый раз, когда мы разговаривали.

— Я думаю приехать повидаться с тобой, Сенна. В ближайшее время. Билл сказал, что в этом году я могу взять дополнительный отпуск на неделю, потому что работаю в компании двадцать лет.

Я жила в Вашингтоне восемь лет, и он никогда не приезжал ко мне в гости, ни разу.

— Было бы здорово. Слушай, пап, ко мне должны прийти друзья. Я должна идти.

Мы попрощались, и я повесила трубку, прислонившись лбом к стене. Это всё, что я услышала от него до конца апреля, когда он позвонит снова.

Телефон зазвонил во второй раз. Я уже было решила не отвечать, но код номера был из Вашингтона.

— Сенна Ричардс, это офис доктора Альберта Монро.

Я ломала голову, пытаясь вспомнить врача и его специальность, а затем, во второй раз за день, моя кровь застыла в жилах.

— Пришли результаты вашей маммографии. Доктор Монро хочет, чтобы вы заехали в клинику.

Следующим утром, когда я вышла из дома и шла к машине, «Тойота гибрид» Айзека въехала на мою подъездную дорожку в форме подковы. Я остановилась, чтобы посмотреть, как он выходит из машины и надевает свою куртку. Он делал это небрежно, его изящные движения прекрасно смотрелись со стороны. Раньше Айзек никогда не приезжал так рано. Поэтому я задалась вопросом, что он делал, когда не работал по утрам. Доктор направился ко мне и остановился ровно в двух шагах. На нём был светло-голубой свитер из овечьей шерсти, рукава которого были закатаны до локтей. Я была потрясена, заметив виднеющиеся чернила татуировки. Разве врачи делают себе татуировки?

— У меня запись к врачу, — сообщила я, обходя его.

— Я врач.

Я была рада, что стою к нему спиной, пока улыбалась.

— Да, знаю. В штате Вашингтон есть и другие.

Айзек откинул голову назад, будто его удивило, что жертва, для которой он готовил еду, на самом деле стойкая особа, которой чужда экспрессия.

Я открыла водительскую дверь своего «Вольво», но он протянул руку к ключам.

— Я отвезу тебя.

Я опустила глаза на его руку и попыталась ещё раз рассмотреть татуировки.

На его коже вытатуированы какие-то слова, я видела лишь край тату. Я скользнула взглядом по рукаву рубашки Айзека и перевела его к шее. Я не хотела смотреть в глаза доктора, когда передавала ключи. Врач, который любил слова. Представьте себе.

Мне стало любопытно. Что мог мужчина, который всю ночь держал в своих объятьях кричавшую женщину, написать на своём теле? Я села на пассажирское сиденье, и сказала Айзеку куда ехать. Радио в моей машине настроено на станцию классической музыки. Он сделал громче, чтобы услышать, что играло, а затем уменьшил звук.

— Ты всегда слушаешь только музыку без слов?

— Да. Поверни здесь налево.

Он свернул за угол и окинул меня любопытным взглядом.

— Почему?

— Чем проще, тем лучше. — Я откашлялась и уставилась прямо перед собой. Мои слова прозвучали так тупо. Я чувствовала, что он смотрел на меня так, словно разрезал, как одного из своих пациентов. Не хочу, чтобы меня разрезали.

— Твоя книга, — произнёс он. — Люди говорят о ней. Она далеко не простая.

Я ничего не ответила.

— Тебе нужна простота, чтобы создавать сложности, — произнёс он. — Я понял. Полагаю, нагромождение информации может помешать твоему таланту.

В точку.

Я пожала плечами.

— Приехали, — тихо сказала я. Айзек подъехал к медицинскому комплексу и припарковался возле главного входа.

— Я подожду тебя здесь.

Он не спрашивал, куда я иду и для чего мы здесь. Просто припарковал машину там, где мог видеть, как я вхожу и выхожу из здания, и ждал.

Мне это понравилось.

Доктор Монро онколог. В середине декабря я обнаружила уплотнение в правой груди. И прекратила беспокоиться о раке из-за другой острой боли, появившейся у меня на тот момент. Я сидела в приёмной, зажав руки между коленями, а на улице в машине меня ждал странный мужчина. Все мои мысли вертелись вокруг татуировок Айзека. Вокруг тех слов, которые вытатуированы у него на руках, и вокруг тех, которые вылетали из его рта. И я думала о красном велосипеде в абсолютно белой комнате.

Рядом с окошком регистрации открылась дверь. Медсестра назвала моё имя.

— Сенна Ричардс.

Я встала и пошла.

У меня рак молочной железы. Я могу рассказать о том, что испытывала в тот момент, когда доктор Монро подтвердил это. Слова, которые он сказал мне после, должны были утешить, успокоить; но суть в том, что у меня рак молочной железы.

Я думала о красном велосипеде, пока шла к машине. Не плакала. Не была шокирована. Просто думала о красном велосипеде, который мог летать. Не знаю, почему я ничего не чувствовала.

Может быть, человек может справиться одновременно лишь с одной дозой душевного истощения. Я скользнула на пассажирское сиденье. Айзек сменил радиостанцию, но переключил обратно на классическую, прежде чем сдать назад. Он не смотрел на меня до тех пор, пока мы не подъехали к моему дому, где он открыл входную дверь моими ключами. Только после этого доктор посмотрел на меня, и мне захотелось провалиться сквозь землю. Не знаю, какого цвета его глаза, не хочу знать. Я протиснулась мимо него в прихожую и остановилась. Не знала куда идти — на кухню? В ванную? В кабинет? Всё казалось глупым. Бессмысленным. Мне хотелось остаться в одиночестве. И в тоже время не хотела оставаться одной. Хотела умереть. И вместе с тем не хотела умирать.

Я побрела к барному стулу, к тому, с которого открывался прекрасный вид на озеро и села на него. Айзек прошёл на кухню. Он начал варить кофе, а затем остановился и посмотрел на меня.

— Не возражаешь, если я включу музыку? Со словами?

Я покачала головой. У него глаза серого цвета. Он включил плеер и положил телефон на хлебницу, пока засыпал перемолотый кофе в фильтр.

В этот раз играло что-то более оптимистичное. Песню исполнял мужской голос. Темп был настолько необычным, что я нейтрализовала свою способность ничего не чувствовать, и слушала.

— «Alt—J», — сказал Айзек, когда увидел, что я слушала. — Песня называется «Breezeblocks» (Прим. ред.: британская инди-рок группа, основанная в 2007 году в городе Лидс. «Breezeblocks» — песня с их дебютного альбома «An Awesome Wave

», композиция была выпущена 18 мая, как второй сингл с альбома).

Айзек посмотрел на меня.

— Необычно, правда? Я играл в группе. Получал удовольствие от музыки.

— Но ты же врач. — Я поняла, насколько глупо это прозвучало уже после того, как произнесла. Вытянув локон седых волос, я дважды накрутила его на палец, прямо до самых корней. Не распутывая, облокотилась локтем о столешницу. Мой безопасный оплот.

— Я не всегда был врачом, — ответил он, вытаскивая две чашки из шкафчика. — Но когда стал им, моя любовь к музыке никуда не делась... так же, как и татуировки.

Я посмотрела на его предплечья, где они выглядывали из-под рукавов. Я всё ещё разглядывала их, когда он протянул мне кофе. Моему взгляду были доступны лишь краешки букв.

Вручив мне кофе, Айзек начал готовить обед. У меня не было аппетита, но я не смогла вспомнить, когда ела в последний раз. Я нехотя слушала слова песни, которую он включил. В последний раз, когда я слушала такую музыку, группы милых мальчиков заполонили все радиостанции своими слюнявыми банальными песнями. Я подумывала спросить, кто поёт, но он опередил меня:

— «Florence and the Machine» (Прим. ред.: британская группа, образованная в Лондоне, Англия, в 2007 году и исполняющая инди-поп с элементами блюза, музыки соул и готического рока). Тебе нравится?

— Ты зациклен на смерти.

— Я хирург, — ответил он, не отвлекаясь от нарезки овощей.

Я покачала головой.

— Ты хирург, потому что зациклен на смерти.

Айзек ничего не сказал, но немного замешкался перед тем, как порезать цукини, буквально на долю секунды, но мои глаза замечали абсолютно всё.

— Как и все мы, не так ли? Мы поглощены собственной смертностью. Некоторые люди правильно питаются и занимаются, чтобы продлить свою жизнь, другие пьют и принимают наркотики, бросая вызов судьбе, также есть те, кто плывёт по течению, они пытаются игнорировать смерть в целом, потому что боятся её.

— К какой группе относишься ты?

Он отложил нож и посмотрел на меня.

— Я был приверженцем всех трёх. А теперь я в растерянности.

Правда. Когда в последний раз я слышала такую суровую правду? Я долго наблюдала за ним, пока он раскладывал еду на тарелки. Когда Айзек поставил тарелку передо мной, я озвучила свою новость. Это напомнило чих, непроизвольно вырвавшийся из моего тела, и когда он случился, я почувствовала себя неловко.

— У меня рак груди.

Айзек застыл. Двигались только глаза, взгляд которых медленно встретился с моим взглядом. Мы не двигались... одну... две... три... четыре секунды. Будто он ждал кульминационного момента. Я чувствовала необходимость сказать что-то ещё. Такое со мной впервые.

— Ничего не чувствую. Даже страха. Ты можешь мне сказать, какие чувства нужно испытывать, Айзек?

Его кадык дёрнулся, он облизнул губы.

— Это эмоциональное оцепенение, — наконец, ответил доктор. — Просто смирись.

И всё. Тем вечером мы не произнесли больше ни слова.

На следующий день Айзек отвёз меня в больницу. Я покидала дом всего лишь третий раз, но при мысли о возвращении туда, меня тошнило. Мне не хотелось есть яйца или пить кофе, которые он поставил передо мной. Айзек не заставлял меня есть, как сделало бы большинство, и не смотрел на меня с тревогой, как большинство смотрело бы. Всё было по существу, не хочешь, есть — не ешь. Когда диагноз «рак» зависает над тобой как Дамоклов меч, становится страшно. А так как мне итак уже было страшно, то ситуация только усугубилась; один страх смешался с другим страхом. Я как будто унаследовала ракового гремлина. Я предполагала, что он выглядит как мутант, как и мои гены. Он зловещий. Скользкий. Не даёт спать по ночам, грызёт внутренности, вынуждая разум испытывать страх, который побеждает здравый смысл. Я не готова вернуться в больницу. Ведь там я в последний раз испытывала страх, но я должна была, потому что рак пожирал моё тело.

Анализы и исследования начались около полудня. Сначала я проконсультировалась с доктором Акела, онкологом, с которой Айзек учился в медицинской школе. Она полинезийка и так поразительно красива, что у меня отвисла челюсть, когда женщина вошла. Её кожа источала запах фруктов, и этот аромат напомнил мне о вазе на моём столе, которую Айзек периодически пополнял. Я выдохнула, чтобы избавиться от этого запаха и стала дышать через рот. Она говорила о химиотерапии. Её взгляд был участливым, и у меня сложилось впечатление, что врач выбрала профессию онколога потому, что её по-настоящему волнует эта болезнь. Ненавижу людей, которых что-то волновало. Они выпытывали, вынюхивали, и от этого я чувствовала себя не такой человечной, потому что меня никто и ничто не волновал.

После доктора Акела я встретилась с онкологом, ответственным за облучение, а затем с пластическим хирургом, который убеждал меня назначить встречу с психологом. Я видела Айзека между каждым приёмом, каждым исследованием. Он занимался своими осмотрами, но появлялся, чтобы отвести меня к следующему пункту назначения. Это было неловко. Хотя каждый раз, когда появлялся его белый халат, я понемногу привыкала к нему. Как будто распознавала его бренд — Супер Айзек. У него каштановые волосы, глубоко посаженные глаза, переносица широкая и немножко искривлённая, но наиболее яркая часть его тела — плечи. Они двигались первыми, а за ними следовала остальная часть его тела.

У меня опухоль в правой груди. Вторая стадия рака. Мне предстояло пройти операцию и облучение.

Айзек нашёл меня в кафетерии, где я потягивала кофе и смотрела в окно. Он скользнул в кресло напротив меня и наблюдал, как я гляжу на дождь.

— Где твоя семья, Сенна?

Такой сложный вопрос.

— У меня отец в Техасе, но мы не близки.

— Друзья?

Я посмотрела на него. Он это серьёзно? Мужчина оставался у меня дома каждую ночь этого месяца, и мой телефон ни разу не звонил.

— У меня их нет. — Я не стала язвить в духе «А сам не мог догадаться?».

Доктор Астерхольдер заёрзал на стуле, будто ему стало некомфортно из-за этой темы, а затем, подумав немного, сложил руки над крошками на столе.

— Тебе необходима будет поддержка. Ты не можешь сделать всё в одиночку.

— А что ты предлагаешь мне делать? Импортировать семью?

Он продолжил, как будто не слышал меня:

— Возможно, тебе предстоит не одна операция. Иногда, даже после облучения и химиотерапии, рак возвращается...

— Я пройду двойную мастэктомию (Прим. пер.: хирургическая операция по удалению молочной железы). Он не вернётся.

Я описывала шок на лицах людей: шок, когда они узнавали, что любимые предали их, шок, когда обнаруживали поддельную амнезию. Чёрт, я даже написала о персонаже, на лице которого всегда было выражение шока, даже когда у него не было на то причин. Но я не могла сказать, что когда-либо раньше видела истинное потрясение. И вот оно было написано на лице Айзека Астерхольдера. Он сразу же свёл брови вместе и бросился в бой.

— Сенна, ты не…

Я отмахнулась.

— Я должна. Нельзя жить каждый день в страхе, зная, что, возможно, он вернётся. Это единственный путь. — Айзек изучал моё лицо, и я знала, он относился к тем людям, которые всегда уважают чувства других людей. Через некоторое время напряжение покинуло его плечи. Доктор поднял руки со стола, и накрыл ими мои. Я видела крошки, прилипшие к его коже. И сосредоточилась на них, чтобы не отпрянуть. Он кивнул.

— Я могу пореко...

Я прервала его в третий раз, выдергивая руки из-под его рук.

— Я хочу, чтобы ты меня оперировал.

Он откинулся назад, закинул руки за голову и уставился на меня.

— Ты хирург—онколог. Я погуглила тебя.

— Почему ты просто не спросила?

— Потому что я этого не делаю. Задавать вопросы — это удел развивающихся отношений.

Айзек склонил голову.

— Что не так с развивающимися отношениями?

— Когда тебя изнасиловали, и когда у тебя рак груди, ты должна говорить людям об этом. А потом они смотрят на тебя грустными глазами. Хотя на самом деле видят не тебя, а твоё изнасилование или твой рак груди. Пусть тогда на меня вообще не смотрят, чем видят лишь то, что я делаю, или то, что произошло со мной, а не то, кто я на самом деле.

Айзек долго молчал.

— А до того, как всё случилось с тобой?

Я взглянула на него. Может быть, слишком яростно, но мне всё равно. Если этот человек решил присутствовать в моей жизни, класть свои руки на мои, спрашивать, почему у меня нет лучшего друга — он получит это. Полную версию.

— Если Бог существует, — произнесла я, — то с уверенностью скажу, что он меня ненавидит. Потому что моя жизнь — это скопление всего отрицательного. Чем больше людей подпускаешь к себе, тем больше плохого получаешь.

— Ну, допустим, — сказал Айзек. Его глаза больше не расширены, в них нет шока. Он спокоен.

Это самая длинная речь, которую я когда-либо говорила ему. Наверное, самая длинная речь, которую говорила кому-то за долгое время. Я поднесла чашку ко рту и закрыла глаза.

— Ладно, — сказал он, наконец. — Я буду делать операцию, но на одном условии.

— Каком?

— Ты обратишься к консультанту.

Я начала трясти головой до того, как слова вылетели из его рта.

— Раньше я встречалась с психиатром. Это не для меня.

— Я не говорю о принятии лекарств, — отвечает Айзек. — Ты должна поговорить о том, что произошло. Психотерапевт — это совсем другое.

— Мне не нужен мозгоправ, — произнесла я. — Я в порядке. Справляюсь. — Идея консультирования ужасала меня; все ваши сокровенные мысли выставлялись в стеклянный ящик, чтобы быть исследованными кем-то, кто потратил годы на изучение как правильно судить мысли. Разве можно считать это нормальным? Есть что-то извращённое в процессе и в людях, которые решили выбрать эту профессию. Как мужчина, решивший стать гинекологом. Какой тебе от этого прок, урод?

Айзек наклонился вперёд, пока не оказался чересчур близко к моему лицу, и я видела радужки его глаз, чисто серые, без каких-либо пятен или цветовых вариаций.

— У тебя посттравматический синдром. К тому же, у тебя диагностировали рак молочной железы. Ты. Не. В порядке, — он оттолкнулся от стола и встал. Я открыла было рот, чтобы отрицать, но лишь вздохнула, наблюдая, как его белый халат исчезает за дверью кафетерия.

Он был не прав.

Мои глаза нашли шрам, оставшийся с той ночи, когда я порезала себя. Он всё ещё розовый, кожа вокруг него плотная и блестящая. Айзек ничего не сказал, когда нашёл меня истекающей кровью, не спросил, как и почему. Просто исправил это. Я встала и отправилась за ним. Если кто-то будет копаться в моей груди с помощью скальпеля, я бы предпочла, чтобы это был человек, который появился и всё исправил.

Когда я нашла его, Айзек стоял у главного входа в больницу, руки в карманах. Он подождал, пока я не подойду к нему, и мы, молча, пошли к машине. Мы были достаточно далеко друг от друга, чтобы не соприкасаться, но достаточно близко, чтобы было ясно, что мы вместе. Я осторожно скользнула на переднее сиденье, сложила руки на коленях и уставилась в окно, пока машина не очутилась на моей подъездной дорожке. Я собиралась выйти — на полпути между автомобилем и дорожкой — когда доктор опустил руку мне на плечо. Мои брови сошлись вместе. Я почти чувствовала, как они соприкасаются. Я знала, чего он хотел. Чтобы я пообещала, что увижусь с психотерапевтом.

— Хорошо. — Я оказалась вне его досягаемости и пошла к дому. Вставила ключ в замок, но руки дрожали так сильно, что я не могла повернуть его. Айзек подошёл ко мне сзади и положил свою руку на мою. Его кожа показалась мне тёплой, будто он просидел на солнце весь день. Слегка зачарованная, я наблюдала, как он использовал обе наши руки, чтобы повернуть ключ. Когда дверь распахнулась, я застыла на месте, спиной к нему.

— Сегодня вечером я собираюсь домой, — произнёс он. Айзек был так близко, я чувствовала, как его дыхание колышет кончики моих волос. — Ты будешь в порядке?

Я кивнула.

— Позвони мне, если я тебе понадоблюсь.

Я снова кивнула.

Поднявшись по лестнице к себе в спальню, я забралась в постель в одежде. Я так устала. Мне хотелось спать, и я всё ещё могла ощущать его руку на своей руке. Может быть, сегодня снов не будет.

Следующим утром пошёл снег. Внезапный февральский снег покрыл деревья и крыши в моём районе кремовой глазурью. Я бродила из комнаты в комнату, останавливалась у окон и рассматривала открывающиеся из них виды. Около полудня я устала смотреть в окна, почувствовала медленный приступ головной боли, начинающийся у висков, и уговорила себя выйти на улицу. Это будет полезно для тебя. Тебе необходим свежий воздух. У дневного света нет зубов. Мне хотелось прикоснуться к снегу, подержать его в руке, пока он не начнёт её обжигать. Может быть, он мог бы очистить меня от последних месяцев.

Я прошла мимо куртки, висевшей на вешалке, и распахнула входную дверь. Холодный воздух ударил по ногам и залез под мою футболку. Футболка — это всё, во что я была одета. Ни свитеров, ни колготок под трениками. Тонкая бежевая футболка висела вокруг меня, как облинявшая кожа. Я босиком ступила на снег. Когда я сделала несколько шагов вперёд, из-под ног раздался звук, напоминающий мягкий вздох. Мой отец сошёл бы с ума, если бы увидел меня. Кричал бы на меня, требуя, чтобы я надела тапочки даже тогда, когда зимой я ходила по кухонном полу босиком. Заметила свежие следы шин, которые покрывали одну сторону моей подъездной дорожки в форме подковы до того места, где обычно парковался Айзек. Может, это был почтальон. Я оглянулась через плечо, чтобы посмотреть, не стоит ли посылка у меня на пороге. Там не было ничего. Это был Айзек.

Он был здесь. Зачем?

Я подошла к середине проезжей части и зачерпнула снег, сжимая его в ладони и осматриваясь вокруг. И вот тогда я кое-что заметила. Лобовое стекло моей машины было очищено от снега. Машины, которую я никогда не ставила в гараж, хотя сейчас стоило бы. Что-то было под щёткой стеклоочистителя. Я несла горсть снега до машины и остановилась лишь тогда, когда оказалась у двери со стороны водителя. Любой желающий мог проехать мимо моего дома и увидеть полураздетую женщину со снежком в руке, рассматривающую заснеженный «Вольво». Под дворником был коричневый конверт. Я выпустила из ладони снежок, и он приземлился жёстким комком мне на ногу. Конверт был тонкий, завёрнутый в продуктовый бумажный мешок. Я повертела его в руках. Он написал что-то на нём синим шрифтом. Буквы разбежались по бумаге неряшливыми беззаботными линиями. Каракули врача, которые вы можете встретить на медицинской карте или рецепте. Я прищурилась, рассеянно слизывая капли снега с руки.

«Слова». Вот что он написал.

Я несла конверт внутрь, вертя его в руке. На одной стороне картона была прорезь. Я сунула палец внутрь и вытащила диск. Он был чёрный. Обычный диск, на который Айзек что-то записал.

Заинтересовавшись, я вставила диск в стерео систему и нажала на «плэй» большим пальцем ноги, а сама растянулась на полу.

Музыка. Я закрыл глаза.

Тяжёлые ударники, слова женщины... её голос беспокоил меня. Эмоциональный, с каждым словом переходящий от тёплого воркования к более жёсткому тембру. Мне это не понравилось. Слишком неустойчивый, непредсказуемый голос. Биполярный, я бы сказала. Я встала, чтобы выключить его. Если это была попытка Айзека приобщить меня к своей музыке, ему стоило попробовать что-то менее...

Слова. Они вдруг захватили меня и удерживали, качали в воздухе; я могла пинаться и извиваться, но была не в состоянии спрятаться от них. Я слушала, глядя на огонь, а затем слушала с закрытыми глазами. Когда диск закончился, я включила его и снова слушала то, что он пытался донести.

Вытащив диск из проигрывателя, я засунула его обратно в конверт. Мои руки дрожали. Я пошла на кухню и затолкала его вглубь своего ящика, отведённого для всякой ерунды, под каталог «Нюман Маркус» (Прим. ред.: американский элитный универмаг, в котором представлены бренды премиум-класса) и кучи квитанций, перевязанных резинкой. Я была взволнована. Мои руки не могли прекратить двигаться: я пропускала сквозь пальцы пряди волос, залезала в карманы, теребила нижнюю губу. Мне нужно очиститься, для чего я отправилась к себе в кабинет, чтобы впитать бесцветное одиночество. Я лежала на полу и смотрела в потолок. Обычно белый очищал меня и успокаивал, но сегодня слова песни нашли меня. «Я напишу!» — подумала я, встала и двинулась к своему столу. Но, даже когда пустой документ Word предстал передо мной — чистый и белый, я не смогла выплеснуть на него какие-либо мысли. Я сидела за столом и смотрела на курсор. Он казался нетерпеливым, моргая и ожидая, когда я найду слова. Единственные слова, что я слышала, были слова из песни, которую Айзек Астерхольдер оставил на лобовом стекле. Они вторглись в моё белое пространство мышления, пока я не захлопнула свой компьютер и не спустилась вниз по лестнице к ящику. Выкопала картонный конверт оттуда, куда его затолкала, и выбросила в мусорную корзину.

Мне необходимо отвлечься. Осмотревшись кругом, первое, что я увидела — холодильник. Сделала бутерброд с хлебом и холодными закусками, которыми Айзек продолжал заполнять мой отдел для овощей, и съела его, сидя по-турецки на кухонном столе. Вместе со всей его ерундой в стиле «спасти землю с помощью гибридов и переработки» он был фанатиком газировки. В моём холодильнике были пять видов пожирающих желудок и кишащих сахаром содовых. Я схватила красную банку и забралась на стол. Выпила её всю, наблюдая, как падает снег. Затем я выкопала диск из мусора. И слушала его десять раз... двадцать? Я потеряла счёт.

Когда Айзек вошёл через дверь, где-то после восьми, я сидела, завернувшись в одеяло перед огнем, обхватив руками колени. Мои босые ноги пританцовывали в такт музыке. Он остановился как вкопанный и смотрел на меня. Я не хотела смотреть на него, поэтому просто продолжала пялиться на огонь. Доктор прошёл на кухню. Я слышала, как мужчина убирал остатки беспорядка от приготовления бутерброда. Через некоторое время он вернулся с двумя чашками и передал мне одну. Кофе.

— Ты ела сегодня. — Он сел на пол и прислонился спиной к дивану. Айзек мог бы сесть на диван, но сел на пол со мной. Со мной.

Я пожала плечами.

— Да.

Айзек продолжал смотреть на меня, и я съёжилась под пристальным взглядом его серебристых глаз. Затем до меня дошло, что он сказал. Я не готовила себе с тех пор, как всё случилось. Я бы умерла с голоду, если бы не Айзек. Приготовление бутерброда – первый раз, когда я приняла меры, чтобы выжить. Значение слова казалось как тёмным, так и светлым.

Мы сидели в тишине и пили наш кофе, прислушиваясь к словам, которые он мне оставил.

— Кто это? — мягко спросила я. Смиренно. — Кто поёт?

— Её зовут Флоренс Уэлч (Прим. ред.: английская исполнительница, неизменная солистка группы «Florence and the Machine»).

— А название песни? — я украдкой взглянула на его лицо. Он слегка кивнул, поощряя меня продолжить расспросы.

— «Landscape».

На языке у меня вертелась целая тысяча слов, но я крепко держала их в горле. Я не очень хороша в разговорах. Но хороша в письменной форме. Я играла с углом одеяла. Просто спроси его, откуда он узнал.

Я зажмурилась. Это было так трудно. Айзек взял мою кружку и встал, чтобы отнести на кухню. Он был почти там, когда я крикнула:

— Айзек?

Он посмотрел на меня через плечо, его брови взметнулись вверх.

— Спасибо... за кофе.

Он сжал губы и кивнул. Мы оба знали, что это не то, что я собиралась сказать. Я положила голову между коленями и слушала «Landscape».

Сапфира Элгин. Какого мозгоправа зовут Сапфира? Это имя больше подходило для стриптизёрши. Со следами от уколов на руках и жирными, чёрными корнями отросших на дюйм тонких жёлтых волос. У доктора медицинских наук Сапфиры Элгин гладкие руки цвета карамели. Единственное украшение, которое можно увидеть на ней — толстые золотые браслеты, расположившиеся от запястья до середины предплечья. Этакое классическое проявление богатства. Я наблюдала, как она записывала что-то в своём блокноте. Браслеты нежно бренчали, пока ручка царапала бумагу. Я разделяла людей по одному из четырёх чувств, которое они проявляли сильнее всего. Сапфира Элгин подпадала под звук. Её офис тоже их издавал. Слева от нас в камине потрескивал огонь и поглощал поленья. За её левым плечом журчал небольшой фонтан с миниатюрными камнями. А в углу комнаты, за книжным шкафом из ореха и шоколадными диванами, была большая латунная клетка напротив окна. Пять разноцветных канареек щебетали и прыгали с одного уровня на другой. Доктор Элгин перевела взгляд от блокнота на меня и что-то произнесла. Её губы были цвета свеклы, и я вяло смотрела на них, пока она говорила.

— Простите. Что Вы сказали?

Она улыбнулась и повторила вопрос. Прокуренный голос. У неё был акцент, который выделял букву «р». Звучало так, будто она мурлыкала.

— Я спррросила пррро Вашу мать.

— Какое отношение моя мать имеет к моему раку?

Нога Сапфиры слегка подскочила на колене, создавая шуршание. Я решила называть её Сапфира, а не доктор Элгин. Таким образом, я могла притворяться, что не подвергалась психоанализу мозгоправа, которого выбрал Айзек.

— Наши встррречи, Сенна, не только из-за рррака. Они больше связаны с Вашей личностью, чем с болезнью.

Да, изнасилование. Мать, которая бросила меня. Отец, который делал вид, что у него нет дочери. Куча ужасных отношений. Обречённые отношения...

— Хорошо. Моя мать не только покинула семью, но, вероятно, передала заболевание мне. Я ненавижу её за то и за это.

Лицо женщины было бесстрастным.

— Она пррробовала связаться с Вами, после того как ушла?

— Однажды. После того как опубликовали мою последнюю книгу. Отправила мне сообщение по электронной почте. Просила о встрече.

— И? Как вы ответили?

— Никак. Я не заинтересована. Прощение для буддистов.

— Тогда кто же вы? — спросила она.

— Анархист.

Она мгновение изучала меня, а затем произнесла:

— Расскажите мне о Вашем отце.

Рррасскажите мне о Вашем отце.

— Нет.

Она чиркнула что-то ручкой в блокноте, что вызвало зуд. Или, может быть, я просто придиралась.

Я представила себе, как она пишет: «Не готова говорить об отце. Насилие?». Не было никакого насилия. Просто не было ничего.

— Тогда о Вашей книге. — Она достала из-под блокнота копию моего последнего романа и положила его на стол между нами. Я должна была быть удивлена, что у неё была копия, но не была. Когда роман был экранизирован, я не думала, что захочу увидеть фильм, но смотрела. Была вероятность того, что они превратят мою книгу в какую-нибудь извращённую голливудскую подделку. По крайней мере, книга получила хорошую рекламу. Они ожидали небольшой релиз, но на премьере фильм собрал в три раза больше ожидаемого, а затем держался в блокбастерах в течение трёх недель, прежде чем был нокаутирован супергероем в обтягивающем костюме. Моя книга за ночь стала сенсацией. И я ненавидела это. Все стали смотреть на меня, рассматривать мою жизнь, задавать вопросы о моём творчестве, что я всегда считала очень личным. Итак, я купила дом, сменила номер телефона и перестала отвечать на электронные письма. Какое-то время я была одним из самых востребованных авторов в книжном мире. Сейчас же я была жертвой изнасилования, и у меня был рак.

Я ненавидела Айзека за то, что заставил меня это сделать. И ненавидела его за условие моей операции. Я обратилась к интернету в поисках других хирургов, которые могли бы удалить опухоль. Их было в изобилии. Рак сейчас в моде. Я обнаружила сайты, где были их фотографии, какую медицинскую школу окончили, как их оценивали бывшие пациенты. «Пять звёзд доктору Стеттерсону из Беркли! Он уделил время, чтобы узнать меня, как человека, а не просто оперировал как подопытного кролика!» «Четыре звезды доктору Майсфелд. Его подход был жёстким, но рак исчез». Это было похоже на чёртов сайт знакомств. Ужасно. Я быстро закрыла окно и решила попробовать психолога, к которому Айзек заставил меня обратиться.

В этот момент только одно могло успокоить меня — знание, что именно он будет вырезать опухоль из моего тела. Не просто какой-то незнакомец, а незнакомец, который спал на моём диване и кормил меня.

— Давайте поговорим о Ваших последних отношениях, — произнесла Сапфира.

— Зачем? Почему мы должны анализировать моё прошлое? Я ненавижу его.

— Для того чтобы узнать, кем человек является в настоящий момент, полагаю, нужно для начала узнать, кем он был раньше.

Я ненавидела то, как она выстраивала свои слова. Нормальный человек сказал бы, что для начала нужно узнать, кем он был. Сапфира смешивала всё. Бросала в меня. Использовала своё произношение «р» в качестве оружия. Она как мурлыкающий дракон.

Женщина воспользовалась моим колебанием, снова царапая что-то ручкой в блокноте.

— Его зовут Ник. — Я взяла свой нетронутый кофе и развернула чашку в руках. — Мы были вместе в течение двух лет. Он писатель. Мы встретились в парке. Расстались потому, что парень хотел жениться, а я нет. — Немного правды. Это как посыпать искусственный подсластитель на горькие фрукты.

Я откинулась назад, удовлетворённая тем, что заполнила встречу достаточным количеством информации, чтобы удовлетворить дракона Сапфиру. Она подняла брови, что можно было счесть приглашением продолжить разговор.

— Вот и всё, — отрезала я. — Я в порядке. Он в порядке. Жизнь продолжается. — Я вытащила прядь волос и, погладив, вернула её обратно за ухо.

— Где сейчас Ник? — спросила она. — Вы поддерживаете контакт?

Я покачал головой.

— Мы пытались какое-то время. Это было слишком больно.

— Для Вас или для него?

Я безучастно посмотрела на неё. Был ли разрыв всегда болезненным для всех участников?

Возможно, нет…

— Ник переехал в Сан-Франциско после того, как опубликовал последнюю книгу. Последнее, что я слышала, он жил с кем-то. — Я посмотрела на канареек, пока она записывала что-то в своём блокноте. Для этого я должна была повернуться к ней спиной, хотя чувствовала себя хорошо, этакое пассивно-агрессивное неповиновение.

— Вы читали его книгу?

Я немного подождала, прежде чем развернуться назад; достаточно времени, чтобы изменить выражение лица. Я подняла руку к горлу, обхватив его под подбородком указательным и большим пальцами. Ник говорил, что это выглядело так, будто я пыталась задушить себя. Полагаю, подсознательно так и было. Я быстро отдёрнула руку.

— Он написал её про меня... про нас.

Я думала, этого будет достаточно, чтобы отвлечь её внимание и позволить мне дышать. Но она терпеливо ждала моего ответа. Вы читали его книгу? Её шоколадные глаза смотрели не мигая.

— Нет, я не читала её.

— Почему нет?

— Потому что не могу, — отрезала я. — Я не хочу читать о том, как разочаровала его и разбила ему сердце.

Мне было легко говорить об этом. Проблемы, которые у меня были два года назад с Ником, воспринимались лучше по сравнению с тем, что скрывалось в мелководных приливах моей памяти.

— Он прислал мне копию. Она так и лежит на прикроватной тумбочке в течение двух лет. — Я взглянула на часы... в надежде. И да! Наше время истекло. Я вскочила, и схватила свою сумочку.

— Ненавижу это, — произнесла я. — Но мой глупый хирург отказывается оперировать меня, если я не буду с Вами разговаривать.

Она кивнула.

— Увидимся в четверг.

Я сжимала пальто и открывала дверь, когда она окликнула меня:

— Сенна.

Я остановилась, одной рукой почти в рукаве.

— Прочитайте книгу, — сказала женщина.

Я ушла, не сказав ничего на прощание. Доктор Элгин что-то тихо напевала, когда дверь за мной закрылась.

Это был первый раз, когда я сама куда-то поехала. Я взяла с собой диск Айзека и слушала «Landscape» всю дорогу домой. Это успокоило меня. Почему? Хотела бы я знать. Может быть, в конце концов, Сапфира сможет мне объяснить. Это была единственная песня, которая была у меня, к которой на самом деле были прикреплены слова, и её темп не был особо успокаивающий. Наоборот.

Когда я вернулась домой, то захватила диск внутрь. Положила его на кухне и поднялась наверх. У меня не было намерения слушаться Сапфиру Элгин, но когда я увидела обложку романа Ника, лежащего рядом с моей кроватью, то взяла его. Это было скорее рефлекторно, мы говорили о книге, а теперь она передо мной. Сверху издание покрывал тонкий слой пыли. Я вытерла её рукавом и стала изучать обложку. Она не в его стиле, но авторы не очень влияют на обложки своих книги. Существует команда в издательстве, которая этим занимается. Они совещаются в конференц-зале без окон за чашкой дешёвого кофе, так, по крайней мере, сказала мне мой агент. Если бы я искала Ника в обложке, то не нашла бы. На обложке крупным планом был снимок птичьих перьев: серых, белых и чёрных. Название под короткими курсивными белыми буквами гласило: «Запутавшаяся».

Открыла её на странице посвящения. Это было большее, на что я решалась до сих пор прежде, чем захлопнуть её.

Посвящается И. К.

Я дышала через рот, сгибая пальцы на открытой странице, будто готовилась сделать что-то физическое. Мой разум снова возбуждался от посвящения.

Посвящается И. К.

Я перевернула страницу.

«ГЛАВА ПЕРВАЯ»

«Она купила меня словами, красивыми, обещающими и замысловатыми словами ...»

Раздался звонок в дверь. Я закрыла книгу, вернула её на тумбочку и пошла вниз. Ни за что на свете не буду читать.

— Мы должны просто сделать тебе дубликат ключей, — сказала я Айзеку. Он стоял на моём пороге, его руки были нагружены бумажными пакетами. Я отошла в сторону, позволяя ему пройти. Это был колкий комментарий, но я сказала его по-дружески.

— Я не могу остаться, — сказал он, опуская пакеты на кухонный стол. Это ужалило, будто пчела забрела в мою грудную полость. Я хотела спросить почему, но, конечно же, не сделала. Это не моё дело, куда и с кем он идёт.

— Ты не должен больше этого делать, — ответила я. — Я виделась с доктором Элгин сегодня. Поехала сама. Я… мне лучше.

На нём была коричневая кожаная куртка, лицо обросшее. Не было похоже, что он пришёл из больницы. В те дни от него всегда исходил слабый запах антисептика. Сегодня был только лосьон после бритья. Он прошёлся пальцами по щетине.

— Я назначил твою операцию на понедельник через две недели. Таким образом, у тебя будет несколько встреч с доктором Элгин.

Моим первым инстинктом было поднять руку вверх, чтобы почувствовать свою грудь. Я никогда не была одной из тех женщин, которые гордились размером бюстгальтера. У меня была грудь. По большей части я игнорировала её. Но, теперь, когда она собиралась покинуть меня, я чувствовала, что должна защитить её.

Кивнула.

— Я хотел бы, чтобы ты продолжила встречи с ней... после... — Его голос понизился, и я отвернулась.

— Ладно. — Но я не имела это в виду.

Айзек постучал пальцами по мрамору.

— Ладно, — повторил он. — Увидимся позже, Сенна.

Я начала распаковывать продукты. Сначала ничего не чувствовала. Только коробки макарон и пакеты фруктов, уложенные рядами... укомплектованные. Потом я почувствовала что-то. Зуд. Он грыз меня, дёргая и вытягивая, пока я не была так расстроена, что бросила упаковку крекеров через комнату. Они попали в стену, и я смотрела на то место, где они приземлились, пытаясь найти звук своего волнения. Звук. Я побежала в гостиную и включила Флоренс Уэлч. Она пела мне песню без остановок в течение нескольких дней. Её реальный голос устал бы сейчас, но записанный голос неизменно взывал ко мне. Сильно.

Как он узнал, что эта песня, эти слова, этот измученный голос будут говорить со мной?

Я ненавидела его.

Я ненавидела его.

Я ненавидела его.

Я увиделась с Айзеком за пару дней до операции. Зато часто встречалась с доктором Элгин. Я ходила к ней три раза в неделю по требованию своего хирурга. Это напоминало попытку впихнуть целую жизнь в шесть сеансов терапии. Она приказывала мне говорить глазами и звоном браслетов: «Расскажи мне больше, расскажи мне больше». Каждый раз, опускаясь на её диван, моё достоинство опускалось чуть ниже. Это была не я. Я выворачивала нутро, как некоторые люди это называли; разглашала правду. Это была словесная рвота, и Сапфира Элгин была пальцами в моём горле. Я обнаружила, что личная информация была довольно скисшей. Она сидела и портилась в углах вашего сердца так долго, что к тому времени как её раскрывали, вы сталкивались с чем-то протухшим. И вот что я сделала — обрушила на неё всю гниль, и она поглощала всё без исключения. Казалось, что чем больше Сапфира Элгин высасывала из меня, тем меньше меня оставалось. Иногда я пыталась быть забавной, именно так я могла услышать её скрипучий смех. Она смеялась невпопад, иногда в полнейший. Были дни, когда женщина мне нравилась, а в другие я её ненавидела.

Под конец каждой встречи дракон мурлыкал одно и то же:

— Прррочитайте книгу Ника. Она подарррит Вам перррспективу. Заверрршённость. — Я возвращалась домой, решительно настроенная её прочитать, но как только добиралась до «Для И.К.», быстро закрывала.

Страница посвящения стала выглядеть изношенной и замусоленной, заляпанной отпечатками пальцев.

Я дождалась нашей последней встречи, чтобы рассказать об изнасиловании. Не знаю почему, за исключением того, что помимо рака, изнасилование было последнее, что случилось со мной. Может быть, у меня был хронологический способ борьбы с неприятностями, писательский способ решения проблем. Её безразличное отношение к данному вопросу было тем, что, наконец, подкупило меня. Как будто всё время, встречаясь с ней, я отсчитывала дни, пока не должна буду рассказать об изнасиловании, опасаясь жалости, которую увижу в её глазах. Но её не было.

— Это жизнь, — произнесла она. — Плохие вещи случаются, потому что мы живём в мире со злом. — И тогда женщина спросила о самом странном. — Вините ли Вы Бога? — я никогда не обвиняла Бога, так как не верила в него.

— Если бы я верила в Бога, то винила бы. Полагаю, легче не верить, так мне даже не на кого злиться.

Она улыбнулась. Кошачьей улыбкой. А потом всё закончилось, и я вышла свободной женщиной, отслужив своё в собственном чистилище. Теперь Айзек прооперирует меня. Я освобожусь от рака, буду свободно, без страха, двигаться вперёд. Без крупинки страха.

Той ночью мне снова начали сниться кошмары — руки толкающие и терзающие меня. Острая боль и унижение. Чувство беспомощности и паники. Я проснулась с криком, но Айзека не было. Я приняла душ, чтобы смыть сон, дрожа под кипятком. И не могла вернуться ко сну, картинки ещё были свежи в моей памяти, поэтому я сидела в своём кабинете и делала вид, что пишу книгу, которую ждала мой агент. Книга, для которой у меня не было слов.

В полдень, за пять дней до операции, я собралась ехать в больницу для предоперационных процедур. Был март, солнце боролось с облаками всю неделю. Сегодня оно было ясно-синим. Я была обижена на солнце. Эта мысль заставила меня подумать о том, что Ник говаривал обо мне. «Ты вся серая. Всё, что ты любишь, то, как видишь мир». Я вышла к машине, обходя лужи после вчерашнего дождя. Они были окрашены как раковины устрицы, радужные от пятен масла, оставленные моей машиной или Айзека. Когда я добралась до двери водителя, то обнаружила картонный квадрат под щёткой стеклоочистителя. Бросила взгляд через плечо, прежде чем выудить его. Айзек был здесь. Прошлой ночью? Этим утром? Почему он не позвонил в дверь?

Я села в машину немного взволнованная и вытащила диск из конверта. На этот раз он написал название песни на диске красным перманентным маркером. «KillYourHeroes» (Прим. ред.: песня, написанная вокалистом

Аароном Бруно

и музыкантом

Брайаном Уэстом для дебютного студийного