Испорченная кровь

альбома группы «Megalithic Symphony

» , где она выступает

в качестве восьмого трека) группы «Awolnation»(Прим. ред.: (обычно стилизованный под «AWOLNATION») — американская альтернативная рок-

группа, сформированная и возглавляемая

Аароном Бруно

). Мои руки дрожали, когда я нажала на «play».

Я слушала с закрытыми глазами, задаваясь вопросом, все ли слушают музыку со словами подобным образом. Когда прозвучала последняя нота, я завела машину и поехала в больницу, борясь с улыбкой. Я ожидала чего-то оголяющего, как это было с песней Флоренс Уэлч. Названия и её связь с великим Оскаром Уайльдом было достаточно, чтобы заставить меня ухмыльнуться, но слова, которые любому, кто борется с раком, показались бы бесчувственными, взбодрили меня. Этакое славное безобразие.

Я нажала «play» и прослушала ещё раз, барабаня пальцами по рулю, пока ехала.

Я сидела в палате в больничном халате, когда вошёл Айзек, сопровождаемый медсестрой, доктором Акела и пластическим хирургом, с которым я виделась несколько недель назад, думаю, его зовут доктор Монро, или, возможно, доктор Мортон. Айзек был одет в чёрное под белым халатом. Мгновение я изучала его, пока он рассматривал мою карту. Доктор Акела улыбалась мне, стоя слишком близко к Айзеку. Это что, собственничество? Доктор Монро-Мортон выглядел скучающим. По телеку таких называют манекенами.

Наконец, Айзек поднял голову.

— Сенна, — сказал он. Доктор Акела посмотрела на него, когда доктор назвал меня по имени. Интересно, у неё ли он скрывался, когда не был со мной. Если бы я была мужчиной, я бы тоже скрывалась у доктора Акела. Она была красивым убежищем. Её чувством было зрение, решила я. Всё в ней громко взывало к глазам: как она двигалась, смотрела и говорила посредством тела.

Айзек попросил меня сесть.

— Мы собираемся осмотреть тебя. — Он нежно развязал тесьму моей больничной сорочки сзади и отошёл, чтобы я сама смогла её опустить. Я заставила себя ничего не чувствовать, глядя прямо перед собой, когда холодный воздух коснулся моей кожи.

— Ложись, Сенна, — сказал он мягко. Я сделала это. Сосредоточилась на потолке, почувствовав его руки на себе. Он осмотрел каждую грудь, пальцы задержались вокруг уплотнения на правой стороне. Его прикосновение было нежным, но профессиональным. Если бы кто-нибудь другой трогал меня, я бы давно уже вскочила и выбежала из комнаты. Когда Айзек закончил, то помог мне сесть и поправил мою сорочку. Я заметила, как доктор Акела снова смотрела на него.

— У тебя хорошие результаты, — произнёс он. — Всё готово для операции на следующей неделе. Доктор Монтоль здесь, чтобы поговорить с тобой о хирургическом восстановлении. — Монтоль! — А доктор Акела хотела бы обсудить с тобой процесс облучения.

— Мне не нужно говорить с доктором Монтоль, — ответила я.

Лицо Айзека дёрнулась верх.

— Ты хочешь обсудить восстановление после…

— Нет, — сказала я. — Не хочу.

Доктор-манекен Монтоль вступил в игру, уже не выглядя таким скучающим.

— Мисс Ричардс, если мы получим экспандеры сейчас, Ваше восстановление…

— Я не заинтересована в восстановлении, — ответила я пренебрежительно. — Я пройду мастэктомию, а потом отправлюсь домой без экспандеров. Это моё решение.

Доктор Монтоль открыл было рот, чтобы ответить, но Айзек оборвал его:

— Пациентка приняла решение, доктор. — Он смотрел прямо на меня, пока говорил. Я плотно сжала губы в знак благодарности.

— Ели мои услуги не нужны, вы меня извините, — сказал доктор Монтоль, прежде чем уйти.

Я смотрела на свои руки. Доктор Акела села на край кровати. Мы говорили в течение нескольких минут о лучевой терапии, которую мне придётся пройти после операции. Шесть недель. Я восхитилась её подходом к больным; он был тёплым и личным. Уходя, она слегка коснулась тыльной стороны руки Айзека. Мой.

Айзек подождал, пока дверь не закрылась, прежде чем сделал шаг вперёд. Я приготовилась к потоку вопросов, но вместо этого он сказал:

— Ты можешь одеться. Пообедаешь со мной?

Я моргнула, глядя на него.

— Разве это не конфликт интересов? Ланч с пациенткой?

Он улыбнулся.

— Да, мы должны пойти в другое место, а не в больничный кафетерий.

Я хотела сказать «нет», но услышала слова песни, которые он оставил мне утром, они проигрывались в моей голове. Кто дарит песню, в которой говорится: «Не нужно беспокоиться, всё равно все умрут», когда у кого-то рак?

Мне понравилось. Особенно его честность.

— Ладно, — ответила я.

Он взглянул на часы.

— Встретимся на стоянке через десять минут?

Я кивнула.

Я оделась и направилась вниз.

— Я припарковался там, — сказал Айзек, когда я нашла его на парковке. Он переоделся, надел белую рубашку и серые в тонкую полоску брюки. Я последовала за ним к его машине, и доктор открыл мне дверь. Это было слишком. Я запаниковала.

— Не могу это сделать, — ответила я. И отошла от автомобиля. — Прости. Мне нужно попасть домой.

Я не оглядывалась, когда шла к своей машине.

Он, вероятно, думал, что я сошла с ума. Скорее всего, так и было.

Айзек ждал меня, когда я вернулась домой спустя несколько часов, прислонившись к машине и задрав лицо вверх. «Наслаждайся, Айзек», — подумала я. — «Завтра мои облака вернутся». На долю секунды, я подумала, а не развернуться ли мне на подъездной дороге и не отправиться ли в Канаду. Но я разъезжала в течение нескольких часов, и стрелка бензобака теперь указывала на «Е». Я хотела попасть домой. Я прошла мимо него к двери. Мы едва зашли в прихожую, когда я бросила:

— Почему ты не спрашиваешь, почему я не хочу восстановления после операции хирургическим путем?

— Потому что, если ты захочешь сказать мне, то скажешь.

— Мы не друзья, Айзек!

— Нет?

— У меня нет друзей. Разве ты не видишь?

— Я вижу, — ответил он. Я ждала, что мужчина скажет что-нибудь ещё, но доктор этого не сделал. На мне был тёмно-синий пиджак поверх рубашки. Я сняла его и швырнула на кушетку. Затем собрала волосы на макушке и завязала их в узел.

— Так зачем ты здесь?

Он посмотрел на меня.

— Я хочу, чтобы ты была в порядке.

Это слишком. Я побежала наверх. Я действительно сошла с ума. Я знала это. Нормальные люди не бросают разговоры прямо посередине. Нормальные люди не дают чужакам спать на их диване.

Два года назад я купила велотренажёр у восьмидесяти восьми летней вдовы с розовыми волосами по имени Дэлфи. Она поместила объявление в «Penny Saver», потому что, по её словам, после замены коленного сустава не могла «чертовски хорошо его использовать». Я забрала тренажёр в тот же день, когда и позвонила. После всех хлопот с поднятием его вверх по лестнице, я так ни разу не села на него. Я подошла туда, где он стоял, собирая пыль в углу моей спальни, и залезла на тренажёр. Пришлось корректировать настройку Дэлфи для высоты мягкого сиденья. Я крутила педали, пока мои ноги не стали похожи на желе. Задыхалась, когда слезла, босые ноги болели из-за пластиковых педалей. Я прошла к тумбочке, наступая на края ступней. Раскрыла «Запутавшаяся» мизинцем.

«Посвящается И.К.»

Я закрыла книгу и пошла вниз, чтобы увидеть, что Айзек готовил на ужин.

«Фортуна любит смелых». Вот что я твердила про себя, пока меня готовили к операции. Только я говорила не по-английски, а на латинском: «Fortesfortunajuvat ... fortesfortunajuvat ... fortesfortunajuvat». Мантра звучала на латыни лучше. Повторите любую фразу на выпендрёжном языке большинства древних философов, и вы будете звучать, как чёртов гений. Повторите ту же фразу на английском, и вы будто ненормальный. Кто написал эту фразу? Философ. Я должна была вспомнить его имя, но не смогла. «Нервы», — сказала я себе. Искала, на чём можно сосредоточиться, что сможет поддержать моё решение. Я знала, что в Библии сказано что-то о выкалывании себе глаза, если это оскорбляло тебя. Я вырезала свою грудь. Думаю, это как смелый шаг, так и обиженный. Как правило, неважно, что храбрость сводится к сильному чувству долга, которое спекулировало ещё более сильным безумием. Все храбрецы были немного сумасшедшими. Я попыталась сосредоточиться на чём-то другом, чтобы мне не пришлось думать о том, насколько безумна я. Медсестра брала у меня кровь.

Медсестры были очень внимательны, даже когда втыкали иглы в мою плоть. «Ой, извините милая, у вас тонкие вены. Будет неприятно лишь секунду». Они просили меня закрыть глаза, как будто я ребёнок. У этой не было никаких проблем с поиском нужной вены в руке. Интересно, просил ли их Айзек заботиться обо мне. Это казалось чем-то, что он мог сделать. Больничная палата была белой. Слава Богу. Я могла думать в мире без вмешательства цвета. Айзек пришёл, чтобы проверить меня. Я пыталась быть сильной, когда он сел на край кровати и уставился на меня мягким взглядом.

— Почему ты перестал играть? — мой голос дрогнул на последнем слове. Мне нужно что-нибудь, чтобы отвлечь себя. Откровение от Айзека.

Он обдумывал мой вопрос в течение минуты, затем сказал:

— Я люблю две вещи.

Я перестала дышать. Думала, он собирался рассказать мне о женщине. Которую любил, и ради которой отказался от музыки. Вместо этого Айзек меня удивил.

— Музыка и медицина.

Я с облегчением опустила голову на подушку, чтобы слушать его.

— Музыка заставляет меня разрушать себя и всё вокруг меня. Медицина спасает людей. Поэтому я выбрал медицину.

Так прозаически. Так просто. Интересно, что было бы откажись я писать, выбрав что-то другое вместо того, чего жажду.

— Музыка тоже спасает людей, — ответила я. Мне это лично не знакомо, но я писатель и моя работа — знать, как думают другие люди. И я слышала, как они говорили подобное.

— Не меня, — произнёс он. — Она заставляет меня разрушать.

— Но ты до сих пор слушаешь её. — Я подумала о его песнях. Те, что он оставил мне, и те, которые слушал в своей машине.

— Да. Но я не создаю её больше. Не теряюсь в ней.

Я не смогла скрыть в своих глазах желание узнать больше. Айзек заметил.

— Как человек может потеряться в музыке?

Он улыбнулся и посмотрел на трубки, тянущиеся от моих вен к капельнице в нескольких футах.

— Чем они тебя накачали? — поддразнил он.

Я промолчала, боясь, что если отвечу на его шутку, он не скажет мне ответ.

— Ты позволяешь этому жить в тебе. Ритму, словам, гармонии... образу жизни, — добавил он.

— Но, в конце концов, место есть только для одного из вас.

Я некоторое время молчала. Переваривала.

— Ты скучаешь по ней?

Он улыбнулся.

— Она до сих пор со мной. Просто сейчас не в центре моей вселенной.

— На чём ты играл?

Айзек взял мою руку, повернул, пока внутренняя часть моего запястья не оказалась сверху. Тогда он начал настукивать ритм указательным и средним пальцами на моем пульсе. Я позволила ему это, по крайней мере, минуту. Затем я сказала:

— Ударные.

У меня был ещё один вопрос на кончике языка, но он так и остался там, потому что вошла медсестра. Айзек встал, и я знала, что наша беседа закончилась. В уме я прокручивала ритм, который он играл на моём запястье, пока медсестра натягивала шапочку мне на волосы. Интересно, какой песне он принадлежал. Была ли она одна из тех, которые Айзек оставлял на лобовом стекле.

— Я собираюсь приготовить тебя к процедуре, — сказал он, спустив мой халат, — а затем Сэнди заберёт тебя в операционную. — Доктор превратился из Айзека человека в Айзека врача в считанные секунды. Он показал мне, где собирался сделать надрезы, делая наброски на моей груди чёрным маркером. Говорил о том, что собирался искать. Его голос был устойчивым, профессиональным. Пока доктор говорил, слёзы текли по моему лицу и пропадали в моих волосах в тихой, но очень эмоциональной какофонии. Это было впервые с самого детства, когда я плакала. Я не плакала, когда ушла мама, или когда я была изнасилована, или когда узнала, что рак пожирает моё тело. Я не плакала даже тогда, когда приняла решение вырезать саму суть того, что делало меня женщиной. Я плакала, когда Айзек отбивал ритм на моём запястье и сказал мне, что он должен был отказаться от этого, прежде чем всё разрушило его. Пойди, разберись. Или, может быть, его откровение просто освободило от всего. Мой крик был разочаровывающим. Будто что-то более глубокое вытолкнуло последний камень из плотины, после чего она прорвалась.

Он видел мои слёзы, но игнорировал их. Я была очень, очень благодарна. Они укатили меня в операционную, и анестезиолог встретила меня, назвав по имени. Меня попросили считать в обратном порядке от десяти. Последнее, что я увидела, прежде чем отключиться, был Айзек, пристально смотрящий мне в глаза. Мне кажется, он призывал меня жить.

— Сенна... Сенна...

Я слышала его голос. Мои веки были тяжёлыми. Когда я подняла их, Айзек стоял передо мной. Был какой-то тревожный комфорт в его присутствии.

— Привет, — сказал он тихо. Я моргнула, пытаясь очистить своё зрение.

— Всё прошло гладко. Мне нужно, чтобы ты отдохнула. Я вернусь позже, чтобы поговорить об операции.

— Ты достал его? — мой голос был просто скрипом. Он пах кофе, когда наклонился ко мне. И говорил мне на ухо, как будто делился секретом.

— Я вытащил его. Весь.

Я едва могла кивнуть, прежде чем снова закрыла глаза. Я уснула, желая кофе, и того, чтобы мои веки не были так тяжелы, чтобы я могла видеть его лицо немного дольше.

Когда я проснулась, в палате находилась медсестра, проверяющая мои жизненно важные показатели. Она была блондинкой с розовыми ногтями. Они были гладкими и блестящими, как маленькие конфеты. Девушка улыбнулась мне и сказала, что собирается позвать доктора Астерхольдера. Он вернулся через несколько минут и сел на край кровати. Я наблюдала, как Айзек налил в стакан воду из графина и поднёс трубочку к губам. Я выпила.

— Я изъял три лимфатических узла. Мы их обследовали, чтобы увидеть, как далеко распространился рак. — Айзек сделал паузу. — Ты сделала правильный выбор, Сенна.

Я почувствовала тяжесть в груди. Как же быстро он получил результаты? Мне хотелось дотянуться и коснуться повязки, но это было слишком больно.

— На данный момент просто отдыхай. Принести тебе что-нибудь?

Я кивнула. Когда я говорила, мой голос звучал хрипло:

— На тумбочке, рядом с моей кроватью есть книга. Принеси мне её в следующий раз, когда ты…

— Я принесу её завтра, — сказал он. — Твой сотовый здесь. — Айзек указал на шкафчик рядом с моей кроватью. У меня не было никакой потребности в телефоне, так что я туда даже не посмотрела. — Я должен сделать обход. Позвони мне, если что-нибудь понадобится. — Я кивнула, половина меня хотела, чтобы он оставил визитную карточку как в старые времена.

На следующий день Айзек, верный своему слову, принёс мне книгу Ника. Я держала её в руках в течение длительного времени, прежде чем попросила медсестру положить на мою тумбочку. Трудно избавиться от старых привычек.

Айзек пришёл проведать меня после того, как его смена закончилась. Он снял форму и теперь был в джинсах и белой футболке. Медсестры перешёптывались, когда доктор шёл одетый таким образом. Он выглядел больше барабанщиком, нежели врачом. Айзек сел на мою кровать. Но на этот раз не как врач. Он был барабанщиком. Интересно, Айзек ударник очень отличается от Айзека врача? Доктор потянулся к книге и взял её, переворачивая в руках. Мои глаза исследовали татуировки на предплечье. Странно было видеть книгу Ника в руках Айзека. Он изучал её некоторое время, а затем спросил:

— Хочешь, чтобы я почитал тебе?

Я не ответила, поэтому он открыл её на первой главе. Айзек пролистал страницу посвящения, даже не глядя. «Браво», — подумала я. — «Повезло тебе».

Когда он начал читать, я хотела закричать на него, чтобы остановить. У меня был соблазн заткнуть уши. Отклонить атаку книги, написанной лишь для того, чтобы сделать мне больно. Но не сделала. Вместо этого, я слушала Айзека Астерхольдера, читающего слова, которые любовь всей моей жизни писал мне. И они звучали так...

КНИГА НИКА

Человек не должен быть одинок, но, тем не менее, в большинстве случаев, рождается он именно таким. И пока взрослеет, ему прививают мысль, что где-то в мире существует вторая половинка его души. Нашу планету населяет более шести миллионов человек, значит, один из них может, действительно может, быть предназначен непосредственно для вас. Но для того, чтобы найти этого человека, разыскать свою вторую половинку — любовь всей своей жизни — мы все должны полагаться, что наши пути пересекутся, две жизни свяжутся воедино, и одна душа узнает другую по тихому шёпоту.

Мне повезло найти свою половинку. Она оказалась совсем не такой, как я себе представлял. Если воссоздать душу женщины из чёрного графита, окунуть его в кровь, а затем усыпать мягчайшими лепестками роз, и то не удалось бы достичь той замысловатости, которой была наделена моя избранная.

Я познакомился с ней в последний день лета. Лучи солнца пробивались сквозь вашингтонское небо, и казалось вполне уместным, что скоро наступит осень. На следующей неделе обещали дождь, дождь и снова дождь. Но в тот день светило солнце, и она стояла, греясь в его лучах, щурилась, даже сквозь солнцезащитные очки, словно у неё была аллергия на свет. Я выгуливал свою собаку в довольно людном парке возле озера Вашингтон. Мы как раз развернулись в обратную сторону, намереваясь отправиться домой, когда я остановился, чтобы посмотреть на неё. Она была худощава, очевидно, любила бегать. И на ней была надета та вещица, которая длиннее свитера, но короче, чем платье. Свитер-платье? Я медленно прошёлся взглядом по её ногам, вплоть до армейский ботинок. Судя по потёртым загибам и тому, как удобно ей было в них стоять, она их очень любила. И я тоже полюбил эти ботинки ради неё. И на ней. Мне захотелось овладеть ею. Откровенная мужская мысль, которую слишком стыдно произнести вслух. Женскую грудь пересекала лямка сумки, которая висела на её левом бедре. Мне кажется, что я довольно смелый мужчина, но не настолько, чтобы подойти к женщине, каждое телодвижение которой буквально кричало, чтобы её оставили в покое. Но в тот день я отважился. И чем ближе подходил, тем больше она отдалялась.

Она не замечала меня, была слишком занята, разглядывая воду. Теряясь в ней в какой-то степени. Как может мужчина ревновать к воде? Именно это мне и хотелось выяснить.

— Привет, — поздоровался я, когда оказался прямо перед ней. Она не сразу посмотрела на меня, а когда это сделала, её взгляд показался мне немного вялым. Я сразу перешёл к делу.

— Я писатель и когда увидел, как ты стоишь здесь, у меня появилось желание начать записывать слова на бумаге. Поэтому мне кажется, что ты моя муза. Поэтому я посчитал, что мне нужно поговорить с тобой.

Она улыбнулась мне. Похоже, ей потребовалось приложить усилия для этого, видимо, женщина не часто улыбалась, и мышцы её лица застыли.

— Это лучший способ ухаживания, о котором я когда-либо слышала, — сказала она задумчиво.

Я не был уверен, было ли это ухаживанием. Это было по-настоящему. Только её слова заставили мои губы сморщиться, будто мой рот был полон мякоти лимона.

Я посмотрел на потёртую кожаную сумку на её бедре.

— Что в сумке? — поинтересовался я. И сразу же начал чувствовать её. Словно знал кто она до того, как женщина мне рассказала.

— Компьютер.

Я не распознал в ней студентку колледжа. Женщина была слишком принципиальной, чтобы быть простой служащей. «Писательница», — предположил я.

— Ты тоже пишешь, — озвучил я свою догадку.

Она кивнула.

— Значит, мы должны понимать друг друга, — сказал я. В её каштановых волосах я разглядел седую прядку. Очередное доказательство того, что она рождена для зимы.

— Тебя зовут Джон Кардэ, — сказала она. — Я видела твою фотографию. В «Barnes and Noble».

— Ну, это неловко.

— Было бы, если бы мне не нравились сопливые женские романы, — сообщила она. — А они мне нравятся.

— Ты пишешь такие?

Она покачала головой, и, клянусь, что прядь серебра замерцала в лучах заходящего солнца. Мой всезнающий писательский ум сразу произнёс: «Мифрил» (Прим.пер.: мифрил — разновидность металла из произведения Толкиена «Властелин колец»).

— Я работаю над своим первым настоящим романом. Он, видимо, получится очень бурным.

— Давай обсудим его за ужином, — предложил я. Глаз не мог оторвать от неё. Я имею в виду, да, она выглядела ошеломительно, но это было нечто гораздо большее. Напомнила мне дом без окон. В одном из таких запросто можно сойти с ума, но мне очень хотелось попасть внутрь. Женщина посмотрела на мою собаку.

— Я могу завести его домой, он как раз по пути в город.

Она помедлила, но только, чтобы проверить время, а затем кивнула. Мы шли в тишине несколько кварталов. Женщина опустила голову, предпочитая рассматривать тротуар. Я задавался вопросом, любила ли она трещины или ей просто не хотелось встречаться взглядом с мимо проходящими пешеходами. Должно быть, наша молчаливая прогулка со стороны казалась странной. Я догадывался, что она довольно немногословна. Музы чаще всего разговаривают с помощью взглядов и жестов. Сила, которую они дарят, электризуется сама по себе. От неё все нейроны в организме встают по стойке смирно.

Хотя я приглашал её зайти, женщина осталась ждать меня на краю подъездной дорожки моего дома и ковыряла носком ботинка сорняк, который пробился сквозь асфальт. Я не очень хороший садовник. Мой двор выглядел неухоженным. Я провёл Макса обратно к дому и открыл дверь, которую никогда не запирал. Остановившись у его миски, я наполнил её водой из-под крана, пока пёс наблюдал за мной. Макс знал мою стратегию поведения с женщинами. Я приглашал их на обед, рассказывал о своих книгах и о своей страсти, а потом приводил обратно сюда. Прежде чем выйти на улицу, я провёл рукой по волосам, схватил со стола упаковку жевательной резинки «Джуси Фрут», и вышел на улице. Женщины не было. Именно тогда я осознал, что так и не спросил, как её зовут. И не сказал ей своё имя, то есть своё настоящее имя. Аккуратно развернув фольгу, я вытащил жёлтую пластинку жевательной резинки и зажал её между зубами. Засунув в кармах обёртку, я тщательно изучал улицу, пытаясь обнаружить её. Я только что потерял девушку, которую по-настоящему хотел узнать. И это очень плохо.

КНИГА НИКА

Она вернулась. Два дня спустя. Из окна гостиной я увидел, что девушка стояла на том же месте, где я оставил её тогда, и смотрела на мой дом, будто он напоминал ей какой-то кошмар. В прошлый раз, когда я видел её, она стояла, освещаемая солнечным светом. На этот раз шёл дождь. На ней был белый дождевик, капли дождя с капюшона стекали на её лицо. Я видел серебряную прядь, прилипшую к щеке. Наблюдал за ней из окна несколько минут, чтобы посмотреть, что она будет делать. Девушка стояла, как вкопанная. Я решил выйти к ней. Шагая босиком по тропе, я потягивал кофе из чашки, проводя языком по трещинке на ободке. Несколько капель дождя попали в мою кружку. Когда я приблизился к ней на пару метров, то остановился и посмотрел на небо.

— Тебе по душе такая погода, — констатировал я факт.

— Да, — ответила она.

Я кивнул.

— Хочешь зайти на кофе?

Вместо того чтобы ответить, она, молча, пошла по дорожке в сторону дома. Дверь захлопнулась за ней, прежде чем я понял, что женщина оказалась одна в моём доме. Интересно, не показалось ли мне, что девушка постаралась наступить на каждый сорняк на пути?

Она не остановилась, чтобы осмотреться, когда шла по коридору, который соединял прихожую с остальной частью дома. На стенах в коридоре у меня висело несколько картин и семейные фотографии. Обычно женщины останавливались, чтобы рассмотреть каждую из них. Мне всегда казалось, что они делали так, чтобы успокоить нервы. Девушка сняла плащ и бросила его на пол. Вокруг него сразу же образовались лужицы дождевой воды. Чудачка. Она пошла прямо на кухню, будто бы была здесь сто раз, пока не остановилась перед моей потрёпанной кофеваркой. Указала на шкаф над ней, и я кивнул. Девушка выбрала кружку Доктора Сьюза (Прим. ред.: Теодор Зойс Гайзель — американский детский писатель и мультипликатор) — умная девочка. Я предпочитал Уолта Уитмена (Прим. ред.: американский поэт, публицист) с трещиной на ободке. Я наблюдал, как она подняла кофейник с нагревателя и начала, не глядя, наливать кофе. И смотрела в окно. Правда, когда жидкость достигла края кружки, её рука автоматически отодвинулась. Я вздохнул с облегчением. Чувства веса и времени были развиты до совершенства в этой странной маленькой головке. Закончив, она прислонилась спиной к столешнице и выжидающе посмотрела на меня.

— В тот день...

— Что? — спросил я. — Это ты ушла.

— Был не подходящий день.

Каким чёртовым образом она мыслит?

— А сегодня подходящий?

Девушка пожала плечами.

— Может быть. Мне просто захотелось прийти.

Она прошла и села напротив меня за шаткий обеденный столик, который пережил со мной три разрыва отношений. Если у меня с этой девушкой что-нибудь сложится, то я куплю новый стол. Я слишком часто занимался на нём сексом, чтобы оставить его, если у меня будут длительные отношения.

— Это глупый мир, — сказала она и провела пальцем по краю стола, будто читала по Брайлю (Прим. ред.: шрифт Брайля — рельефно-точечный тактильный шрифт, предназначенный для письма и чтения незрячими и плохо видящими людьми. Разработан в 1824 году французом Луи Брайлем, сыном сапожника).

Я ждал продолжения, но она больше ничего не сказала. Мой лоб прорезали морщины. Я ощущал, как складки кожи приближались одна к другой. Девушка попивала кофе, уже думая о чём-то другом.

— Ты когда-нибудь заканчиваешь мысль?

Она серьёзно обдумала мой вопрос и томно сделала ещё один глоток.

— У меня их много.

— Заверши последнюю, а затем…

— Я не помню, что там было.

Девушка допила свой кофе и потом встала, чтобы уйти.

— Увидимся во вторник, — бросила она, направляясь к двери.

— А что во вторник? — крикнул я ей вслед.

— Ужин в твоём доме. Я не ем свинину.

Я услышал, как за её спиной хлопнула москитная сетка. Макс залаял и, царапая плитку когтями, бросился мимо меня к двери. Откинувшись на спинку стула, я улыбнулся. Я тоже не ем свинину. За исключением бекона, конечно. Все едят бекон.

Девушка появилась во вторник ровно в шесть. Я понятия не имел, когда ожидать её, поэтому приготовил суши из лосося, который купил утром на рынке. Я как раз заворачивал начинку в лист из водорослей, когда она вошла. Я услышал, как хлопнула сетка, и залаял Макс.

Она толкнула бутылку виски через столешницу.

— Большинство людей приносят вино, — сказал я.

— Большинство людей слабаки.

Я подавился смехом.

— Как тебя зовут?

— Бренна. А тебя?

— Ты уже знаешь моё имя.

Частично верно. Она знала, что это мой псевдоним.

— Настоящее имя, — добавила девушка.

— Ник Ниссли.

— Гораздо лучше, чем Джон Кардэ. От кого ты скрываешься?

Бренна отвинтила крышку «Джека» (Прим. ред.: «Jack Daniel’s» — вид американского виски

, выпускается в винокурнях города Линчберг