Глава XXII. Англия во времена Генриха Шестого (1422 г. — 1461 г.)

Часть первая

Согласно воле покойного короля, до совершеннолетия его сына, будущего Генриха Шестого, в ту пору младенца девяти месяцев, регентом был назначен герцог Глостер. Однако парламент постановил учредить регентский совет во главе с герцогом Бедфордом, а Глостеру было поручено заменять того на время отлучек. На этот раз парламент проявил мудрость, так как Глостер вскоре показал себя человеком корыстным и своенравным и ради собственной выгоды нанес такое страшное оскорбление герцогу Бургундскому, что дело с трудом уладили.

Герцог Бургундский отказался стать регентом Франции, и несчастному французскому королю пришлось назначить на эту должность герцога Бедфорда. Но через два месяца король умер, дофин немедленно заявил о своем праве на французский престол и был провозглашен королем Карлом Седьмым. Бедфорд, чтобы ему противостоять, вступил в сговор с герцогами Бургундским и Бретонским и выдал за них двух своих сестер. Война с Францией тотчас возобновилась, и Вечный мир закончился раньше срока.

У англичан имелись сильные союзники, и в первой же кампании им сопутствовала удача. Но Шотландия, отрядив на подмогу французам пять тысяч воинов, вознамерилась напасть на Англию с севера, пользуясь тем, что англичане отвлеклись на французов. Тогда было принято разумное решение выпустить из заточения шотландского короля Якова, если тот в обмен на свободу вернет сорок тысяч фунтов, израсходованные за девятнадцать лет на его содержание в темнице, и запретит своим подданным служить под французским флагом. Надо заметить, что пленник, приняв эти условия, не только вышел на волю, но, женившись на одной знатной англичанке, своей давней возлюбленной, стал превосходным королем.

Увы, в нашей истории мы уже встречаюсь и еще встретимся с королями, от которых миру было бы куда больше пользы, просади и они девятнадцать лет в тюрьме.

Во вторую кампанию англичане одержали важнейшую победу в сражении при Вернеле, знаменитом тем, что в нем весьма необычно использовали лошадей. Связанных за головы и хвосты животных навьючили, превратив в живые укрепления. Должно быть, это помогло солдатам, но едва ли пошло на пользу лошадям. Последующие три года принесли мало перемен. Бедность не давала воевать обеим враждующим сторонам — ведь война, как известно, удовольствие разорительное. Но затем в Париже состоялся военный совет, и на нем было решено предпринять осаду Орлеана, города, чрезвычайно влажного дофина. этого снарядили десять тысяч английских солдат под командованием прославленного полководца графа Солсбери. К несчастью, он был убит в самом начале кампании, и его заменил граф Суффолкский (на подкрепление к нему, захватив с собой сорок подвод с селедкой и прочей провизией солдат, двинулся сэр Джон Фальстаф: он лихо отбился от французов и ужасно гордился своей победой в сражении, названном в шутку «селедочным»), Орлеан был окружен со всех сторон, и осажденные сами предложили сдать его своему соотечественнику, герцогу Бургундскому. Однако английский полководец заявил, что город должен принадлежать мужественным англичанам, раз они отвоевали его ценой собственной крови. Горожане лишились последней надежды, а дофин впал в такое уныние, что даже собрался бежать в Шотландию или Испанию, но тут явилась одна крестьянская девушка, и положение совершенно изменилось.

Теперь я расскажу вам историю этой крестьянской девушки.

Часть вторая

История Жанны д’ Арк

В глухой горной деревушке, в провинции Лотарингия, жил крестьянин по имени Жак д’Арк. У крестьянина была дочка, Жанна д’Арк, которой в ту пору шел двадцатый год. Жанна с детства любила одиночество: часто она целыми днями пасла овец в местах, куда не забредал ни один прохожий, а по ночам, преклонив колени в убогой деревенской часовенке, часами при свете тусклой лампадки вглядывалась в алтарь, пока ей не начинали мерещиться какие-то призрачные очертания и слышаться чьи-то голоса. Жители этой части Франции, люди невежественные и суеверные, обожали передавать из уст в уста истории про привидения, будто бы являвшиеся им во сне или мелькавшие среди окутанных туманами или облаками горных вершин. Оттого они легко поверили в Жаннины странные видения и потихоньку судачили про то, что с девушкой разговаривают ангелы и духи.

Однажды Жанна рассказала отцу о том, как глубоко она была потрясена, увидев яркий неземной свет, а затем услышав торжественный голос, оказавшийся голосом святого Михаила, который велел ей прийти на помощь дофину. Вскоре после того, уверяла Жанна, пред ней предстали святая Екатерина и святая Маргарита с сияющими венцами над головой и велели ей хранить добродетель и действовать решительно. Подобные видения время от времени повторялись, а голоса слышались часто и всегда уговаривали: «Жанна, тебе предначертано самими Небесами прийти на помощь дофину». Девушка слышала их, в общем-то, почти всегда, едва начинали звонить церковные колокола.

Жанна конечно же верила, что все это она на самом деле видит и слышит. Хорошо известно, что подобная игра воображения — симптом весьма распространенной болезни. Возможно, в деревенской часовне стояли фигурки (скорее всего с позолоченными венцами на головах), изображавшие святого Михаила и святых Маргариту и Екатерину, и они-то врезались ей в память. Жанна всегда была склонна к задумчивости, любила помечтать, и хоть девушка она была очень славная, все же, как мне кажется, ею двигали честолюбие и жажда славы.

Отец ее — а он был умнее соседей — твердил: «Говорю тебе, Жанна, ты это все выдумала. Найди себе лучше хорошего заботливого муженька, трудись поусердней и выбрось из головы всякий вздор!»

Жанна отвечала отцу, что она поклялась никогда не выходить замуж, а Небеса приказывают ей идти на подмогу дофину.

К несчастью отца девушки, а больше всего нее самой, неприятельский отрад, проходивший как раз в это время через их деревню, сжег маленькую часовню и выгнал жителей из их домов. Жестокое, ранившее сердце зрелище только пуще растревожило воображение Жанны. Она заявила, что видения не оставляют ее ни на минуту, а голоса уверяют, что, согласно древнему пророчеству, именно ей сведено спасти Францию, а значит, она должна прийти на помощь к дофину и остаться при нем, пока он не коронуется в Реймсе. Путь ей предстоит неблизкий, а когда она найдет некого господина по имени Бодриф, тот отведет ее к дофину.

Поскольку отец заладил свое: «Жанна, тебе это мерещится!», девушка пустилась на поиски упомянутого господина вместе со своим дядей, бедным деревенским шорником, верившим в ее видения. Шли они долго, и дорога их пролегала по разоренной стране, где орудовали люди герцога Бургундского, а также другие разбойники и мародеры, но в конце концов добрались до дома господина, который был им нужен.

Когда слуги доложили хозяину, что его желает видеть бедная крестьянская девушка, явившаяся сюда со стариком шорником, так как ей будто бы поручено помочь дофину и спасти Францию, тот, расхохотавшись, приказал прогнать Жанну. Вскоре однако Бодрикур узнал, что девушка осталась в городе, часто молится в церквах, видения по-прежнему ее посещают, и дурного она никому не делает. Тогда он послал за ней, чтобы расспросить подробнее. Жанну окропили святой водой, но после этого она продолжала стоять на своем, и Бодрикур подумал, что все это неспроста. Во всяком случае, он решил отправить ее в город Шинон, где тогда находился дофин. Итак, он купил девушке коня и меч и приказал двум оруженосцам сопровождать ее. Поскольку голоса велели Жанне носить мужское платье, она переоделась, прикрепила к каблукам шпоры, опоясалась мечом и, оседлав коня, отправилась в путь вместе с двумя оруженосцами. Что же касается ее дядюшки, то он стоял будто громом пораженный, глядя вслед племяннице, пока та не скрылась из виду а потом побрел домой. Ведь дома, что бы там ни было, все равно лучше.

Жанна и оба ее оруженосца все ехали и ехали по дорогам без остановки до самого Шинона, где, после недолгого сомнения, девушку пропустили к дофину. Тотчас распознав его среди придворных, она объяснила, что ниспослана к нему Небесами, дабы поразить врагов и ввести его в Реймс на коронацию. Кроме того, Жанна раскрыла дофину (конечно, если тот потом не приврал красного словца, чтобы покрасоваться перед своими солдатами) многие секреты, известные до тех пор ему одному, и, самое главное, упомянула о старинном мече с пятью крестами на клинке, хранившемся в соборе Святой Екатерины в Фьербуа, — мечом этим святая якобы приказала ей вооружиться.

Об этом старом-престаром мече никто и слыхом не слыхивал, но когда собор потщательней обшарили — а это было сделано сразу же, — меч отыскался! Тогда дофин собрал влиятельных священников и епископов, чтобы узнать их мнение: злые дают этой девушке силу или добрые? Спор кипел так долго, что многие ученые мужи даже заснули и громко захрапели. Наконец, один суровый старец поинтересовался у Жанны, на каком языке беседуют с ней ее голоса. Когда же девушка ответила: «Их язык ласкает слух больше вашего», было решено, что сила ей и впрямь дарована Небесами. Такой исход дела заставил солдат дофина приободриться, а англичан приуныть, поскольку они поверили, что Жанна — ведьма.


Наконец один суровый старец поинтересовался у Жанны, на каком языке беседуют с ней ее голоса


И вот Жанна снова села в седло. Она опять ехала вперед и вперед без остановки, теперь до самого Орлеана. Но на этот раз ехала она так, как не ездила еще ни одна крестьянская девушка: верхом на белом коне, в сверкающих доспехах, опоясанная старинным, засиявшим, будто новенький, мечом из собора. Белый флаг с ликом Господа и словами «Иисус Мария» везли впереди нее. Во всем этом великолепии предстала она пред осажденным Орлеаном во главе многочисленного войска, охранявшего припасы его голодающих жителей.

Увидев Жанну с крепостной стены, горожане запричитали: «Дева явилась! Дева из пророчества явилась спасти нас!»

Картина эта воодушевила французов и ужаснула англичан. Английские укрепления вскоре пали, солдаты с провизией вошли в город, и Орлеан был спасен.

Жанна — а ее с тех пор стали называть Орлеанской Девой — провела там несколько дней. Она приказала разбросать среди англичан листки с призывом к лорду Суффолку и его людям исполнить приказание Всевышнего и отступить от города. Английский военачальник не желал верить, что Жанной движет воля небесная, но солдаты талдычили, что она ведьма, а сражаться с ведьмой — дело дохлое. Жанна снова оседлала коня и опять велела нести впереди себя белый флаг.

Осаждавшие удерживали мост и сторожевые башни около него, но тут Орлеанская Дева атаковала их. Битва длилась четырнадцать часов. Жанна, укрепив лестницу своими руками, поднялась на крепостную стену, но стрела англичан вонзилась ей в шею, и она скатилась в ров. Девушку подобрали, отнесли в сторону и вытащили стрелу. Пока длилась операция, Жанна стонала от боли, как стонала бы на ее месте любая обыкновенная девушка, а затем сказала, что голоса шепчут ей всякие утешительные слова. Вскоре она поднялась и опять возглавила схватку. Англичане, которые видели, как Жанна упала, и были уверены, что она умерла, при виде ее застыли от ужаса, а некоторые даже закричали, будто видят святого Михаила на белом коне, и он дерется за французов.

Англичане отдали мост, отдали башни, а назавтра сожгли свои укрепления и отступили.

Однако сам лорд Суффолк отошел всего на несколько миль, только до города Жарго. Орлеанская Дева настигла его там, и он был взят в плен. Когда над городской стеной вывешивали белый флаг, сорвавшийся камень ударил Жанну по голове, и она опять рухнула в ров. Но и лежа там, она не переставала восклицать, что было мочи: «Вперед, вперед, земляки! Не робейте, Господь сам отдает врагов нам в руки!» После этого успеха многие крепости, сопротивлявшиеся дофину, сдались без боя. А разбив англичан при Патэ, Жанна водрузила свое победоносное знамя на поле, где полегло двенадцать сотен англичан.

Теперь, исполнив первую часть пророчества, Орлеанская Дева принялась убеждать дофина (а тот предпочитал не ввязываться лишний раз в драку) направиться в Реймс и завершить дело коронацией. Дофин однако не спешил, путь до Реймса был неблизкий, а кругом так и сновали англичане и люди герцога Бургундского. Но все же они собрались в дорогу, взяв с собой десять тысяч солдат, и снова Орлеанская Дева скакала на белом коне в своих сверкающих доспехах. Когда очередной город сдавался без боя, солдаты верили Жанне; если же им приходилось туго, они принимались роптать и говорили, что она обманщица. Именно так случилось в городе Труа, сдавшемся лишь благодаря усилиям тамошнего монаха, брата Рихарда. Щедро окропив святой водицей не только саму Орлеанскую Деву, но и ворота, через которые та въезжала в город, он уверовал в ее избранность. И убедившись окончательно, что святая вода не оказывает ровно никакого воздействия ни на Жанну, ни на ворота, брат Рихард, подобно другим священникам, отнесся к ней с доверием и сделался ее преданным союзником.

Но вот наконец Орлеанская Дева, дофин и десять тысяч терзаемых сомнениями воинов приблизились к Реймсу. И в огромном Реймском соборе при великом столпотворении дофин и вправду короновался и стал королем Карлом Седьмым. Тогда Дева, которая стояла возле короля в час его торжества с белым флагом в руках, сказала, с трудом сдерживая слезы, что она выполнила свое предназначение и просит отпустить ее теперь в родную далекую деревню к упрямцу отцу и дяде-шорнику. Но король, ответив Жанне «нет!», осыпал ее всяческими королевскими милостями и в том числе возвел в графское достоинство.

Ах, лучше было бы Орлеанской Деве, переодевшись в тот же день в деревенское платье, вернуться к ее часовенке в диких горах и, позабыв обо всем на свете, стать примерной женой своему мужу и не слышать более никаких голосов, кроме детских!

Увы, этого не случилось, и Жанна продолжала помогать королю (вместе с братом Рихардом сделала она него столько, что всего и не перечесть). И еще она, могла, старалась облегчить долю воинов, а сама вела жизнь праведную и скромную. Снова и снова просила она короля отпустить ее домой, а однажды, сняв доспехи, даже повесила их в церкви, чтобы больше никогда не надевать. Но король всякий раз уговаривал девушку остаться, уверяя, она нужна ему, а потому она шла дальше, навстречу своей судьбе.

К величайшему неудовольствию и беспокойству Карла, герцог Бедфорд, человек весьма одаренный, начав деятельно защищать интересы Англии, снова развязал войну на территории Франции и заключил союз с герцогом Бургундским. Король время от времени спрашивал у Жанны, что думают обо всем этом голоса. Однако голоса стали сами себе противоречить и завираться (в неспокойные времена такое часто случается и с обычными голосами), лопоча то одно, то другое, а доверие к Орлеанской Деве стаяло с каждым днем. Карл двинулся на Париж, не пожелавший встать на его сторону, и атаковал предместье Сент-Оноре. И в этом сражении Жанна упала в ров, только на этот раз ни один солдат из целой армии не пришел к ней на выручку. Она лежала беспомощная под грудой мертвых тел и выкарабкалась с неимоверным трудом. Кое-кто из ее приверженцев переметнулся к Деве противника: некая Екатерина из Ла-Рошели тоже выдавала себя за пророчицу и утверждала, — как выяснилось впоследствии, голословно, — что может сообщить, где зарыт клад. А потом Жанна нечаянно сломала старинный меч, и все решили, что она утратила свою силу. И вот, при осаде Кампьена, которую возглавил герцог Бургундский, Жанну, хотя она отважно дралась, оставили без прикрытия во время отступления, и какой-то лучник сшиб ее с лошади.

То-то было шуму и радости из-за того, что какая-то бедная деревенская девчонка угодила в плен! А уж кто только не пытал ее о колдовстве и ереси, припирая к стене: сам Великий инквизитор Франции и еще столько вся-знаменитостей, что и вспоминать тошно. В конце концов епископ города Бовэ купил Жанну за десять тысяч франков и запер в темнице, запер обыкновенную девушку, а не Орлеанскую Деву.

Я бы никогда не окончил своей истории, если бы мне пришлось рассказывать вам, как Жанну водили на допросы, как ее расспрашивали и переспрашивай, вынуждая признать то одно, то другое, как собирали всяких ученых мужей и докторов, которые доводили ее до изнеможения своей въедливостью. Шестнадцать раз забирали ее из тюрьмы на допросы, запутывали и сбивали с толку, а потом запирали туда снова, пока от этой жестокости у бедняжки не разболелось сердце. Последнее из этих истязаний учинили на руанском кладбище, украшенном наводившими ужас виселицей, столбом сожжения, хворостом хворо и кафедрой с монахом, готовым прочитать Жанне суровую проповедь. Трогательно, что даже тогда она с почтением говорила об этом жалком ничтожестве короле, который использовал ее в своих целях и выбросил вон. Несмотря на всю тяжесть предъявленных ей обвинений, Жанна храбро за него заступалась.

Желание жить естественно для столь юного создания. Чтобы спасти себя, девушка подписалась (вернее, не подписалась — писать она не умела, а поставила крест) под признанием, которое сочинили за нее. Там говорилось, что видения и голоса исходят от дьявола. Жанна раскаялась и пообещала никогда больше не надевать мужского платья, и тогда было решено держать ее до конца дней в темнице и «кормить скудно хлебом и скудно водою».

Но пока Жанну кормили скудно хлебом и скудно водою, видения и голоса вернулись к ней. Тут нет ничего удивительного: известно, что от голода, одиночества и тревоги болезнь эта усиливается. Жанна вновь ощутила в себе сверхестественную силу, и ее подстерегли в мужском платье, которое подкинули в тюрьму нарочно, чтобы подловить ее. Возможно, она переоделась, вспомнив о былой своей славе или по просьбе воображаемый голосов. За возвращение к колдовству и ереси ее приговорили к сожжению. И вот на рыночной площади в Руане, на глазах у собравшихся в галерее священников и епископов, — некоторых из них зрелище привело в такой ужас, что они из христианского милосердия решили удалиться, — одетую в отвратительный, придуманный монахами специально для подобных судилищ наряд, заходившуюся от крика девушку сожгли дотла. А пепел бросили в Сену.

Когда Жанна попала в плен, ни французский король, ни один из его придворных и пальцем не пошевелил для ее спасения. Конечно, они были умелыми и храбрыми воинами и наверняка смогли бы одержать победу без девушки, а ей на самом деле не верили, но это их нисколько не оправдывает. Чем больше все они притворялись, что верят Жанне, тем больше и она верила в себя. Жанна всегда была искренней, отважной и преданной. И ничего удивительного, что люди, которые лгали сами себе, лгали друг другу, лгали стране, лгали Небесам и лгали Земле, обошлись с бедной крестьянкой как неблагодарные чудовища и предатели.

В живописном старинном городе Руане, где сорная трава забралась высоко на башни собора, а освященные веками нормандские улицы горячи сегодня от лучей благодатного солнца, потому что пылавшие тут некогда страшные костры монахов давно остыли, на площади, которая носит имя Жанны д’Арк, стоит скульптура, изображающая ее в мгновение предсмертной муки. Я вспоминаю некоторые современные памятники из тех, что украшают мировые столицы, — они увековечивают меньшую преданность и чистосердечность больших самозванцев.

Часть третья

К счастью человечества, дурные дела редко кому идут на пользу, а потому, злодейски погубив Жанну д’Арк, англичане ничего не выиграли. Жестокая война бушевала еще долго, герцог Бедфорд умер, союз с герцогом Бургундским лопнул, а лорда Тэлбота назначили главнокомандующим английской армией во Франции. Но два неизбежных спутника войны — это голод, потому что крестьяне лишены возможности мирно обрабатывать землю, и чума, которая является следом за нищетой, несчастьями и страданиями. Обе страны вдоволь нахлебались этих бед, не кончавшихся два года. Затем война вспыхнула снова, но английские властители вели ее все хуже и хуже и спустя двадцать лет после гибели Орлеанской Девы, от всех огромных французских владений у них остался только город Кале.

Время шло, и пока во Франции победы сменялись поражениями, дома, в Англии, творились наистраннейшие дела. Юный король подрастал, он был совсем не похож на своего великого отца и, в отличие от него, оказался безвольным и слабым. Он был безобидный, терпеть не мог кровопролития, что само по себе весьма похвально, но, будучи неумным и беспомощным, стал бездумной игрушкой в руках придворных.

Самыми влиятельными людьми сделались в ту пору кардинал Бофор, родственник короля, и герцог Глостер. У герцога Глостера была жена, и поговаривали, будто она занимается ведовством и хочет уморить короля, чтобы ее муж, как очередной престолонаследник, взошел на трон. Говорили, что она, с помощью одной старой чудачки по имени Марджери (которую называли настоящей ведьмой), слепила из воска маленькую фигурку короля и поставила ее у тлеющего очага, чтобы она постепенно плавилась. Считалось, что когда такая фигурка совсем истает, тот, кого она изображает, уйдет из жизни. Я не знаю, была ли герцогиня такой же невеждой, как и все остальные в то время, и в чем заключались ее истинные намерения. Но мы с вами прекрасно понимаем, что она могла по глупости смастерить и растопить тысячу кукол, не причинив малейшего вреда королю и всем прочим. Однако ее предали суду, а с ней вместе старуху Марджери и еще одного герцогского капеллана, якобы им помогавшего. Капеллана и Марджери сразу приговорили к смерти, а герцогиню заставили трижды обойти босиком город с горящей свечой в руках, а затем заточили в темницу и держали там до конца ее дней. Сам герцог взирал на все это так равнодушно, словно был рад избавиться от жены.

Но и ему не довелось пожить спокойно. Королю исполнилось двадцать три года, и придворным не терпелось его женить. Герцог Глостерский хотел женить короля на дочери графа д’Арманьяка. Но предпочтение кардинала и графа Суффолкского было отдано Маргарите, дочери короля Сицилии, женщине решительной и честолюбивой, которая, как им казалось, сможет помыкать королем. Чтобы подружиться с этой дамой, граф Суффолк отправился на переговоры и не только согласился принять ее в качестве невесты короля без всякого приданого, но и пожертвовал двумя важнейшими английскими владениями во Франции. Таким образом, брак был решен на условиях весьма выгодных невесты, Суффолк привез ее в Англию, и в Вестминстере сыграли свадьбу. Какая именно причина заставила эту королеву и ее друзей несколько лет спустя обвинить герцога Глостера в измене, сказать невозможно. Но они сделки вид, что королю угрожает опасность, и заключили герцога в тюрьму. Через две недели Глостер (как было объявлено) был найден мертвым в своей постели, тело его показали народу, а большая часть владений Глостера перешла к лорду Суффолку. Вы, вероятно, уже успели заметить, как подозрительно быстро в ту пору умирали государственные преступники, даже если их сразу не казнили.

Возможно, тут не обошлось без участия Бофора, но это не пошло ему на пользу: через шесть недель он тоже отошел в мир иной, совсем заев себя из-за того, что ему уже восемьдесят, а он все еще не папа.

К той поре Англия окончательно лишилась всех своих французских владений. Люди винили в этом графа Суффолка, ставшего уже тогда герцогом, — ведь это он невыгодно женил короля, возможно, подкупленный Францией. Суффолка обвинили во многих преступлениях, а главное — в измене. Еще его заподозрили в сговоре с французским королем и в том, что он будто бы прочил в короли своего сына. Палата общин так ополчилась на него, что королю (по просьбе друзей Суффолка) пришлось вмешаться и распустить парламент, а Суффолка, ради его же спасения, отправить на пять лет в изгнание. Герцоту с трудом удалось скрыться от лондонской толпы, числом две тысячи человек, поджидавшей его на Сент-Джайлс-Филдз. Но он все же добрался в свое имение в Суффолке и отплыл на лодке из Ипсвича. Переправившись через пролив, он отправил своих людей в Кале выяснить, можно ли ему сойти там на берег. Но ему не давали покинуть лодку, пока в гавани не появился корабль, носивший имя Николаса Тауэрского, на борту которого находилось сто пятьдесят человек. «Как говорится, добро пожаловать, изменник!» — с ухмылкой приветствовал его капитан. Суффолка подняли на борт и держали пленником двое суток, пока вдали не показался небольшой ялик. Когда ялик приблизился, в нем оказалась плаха, заржавевший меч и палач в черной маске. Герцога спустили в ялик, и от шестого удара ржавого меча голова его слетела с плеч. Тогда ялик поплыл к Дувру, где выброшенное на берег тело лежало до тех пор, пока герцогиня не забрала его. Кто из людей, облеченных властью, совершил это убийство, так и не выяснилось. Наказания не понес никто.

Как раз тогда в Кенте появился ирландец, назвавшийся Мортимером, хотя настоящее его имя было Джек Кэд. Джек, подобно Уоту Тайлеру, хотя он был совсем на него не похож, призвал кентский люд покончить с произволом, вершимым английскими правителями. Бунтовщиков набралось двадцать тысяч. Став лагерем в Блэкхите, они под руководством Джека сочинили два воззвания: «Жалобы граждан Кента» и «Требования председателя Большой Ассамблеи в Кенте». Затем повстанцы, отойдя к Севеноуксу, разбили преследовавшую их королевскую армию и прикончили ее генерала. Джек, переодевшись в его доспехи, повел своих молодцев на Лондон.

С триумфом войдя в город по мосту со стороны Саутуорка, он строжайше приказал солдатам не заниматься грабежом. Похвастав перед горожанами своей силой, Кэд и его войско вернулись в Саутуорк, где расположились на ночь. Назавтра они явились опять, захватив за это время в плен лорда Сэя, вельможу, пользовавшегося весьма дурной репутацией. Обратившись к лорду-мэру и судьям, Джек спросил: «Не будет ли вам угодно созвать трибунал в Гилдхолле и допросить для меня этого господина?»

Суд поспешно собрался, Сэя признали виновным, и Джек со своими людьми казнили его на Корнхилле. Они также отрубили голову его зятю, а затем чинно вернулись в Саутуорк.

Горожане равнодушно наблюдем за расправой над нелюбимым ими лордом, но не захотели допустить грабеж в своих собственных домах. А случилось так, что раз после обеда Джек, вероятно позволивший себе немного лишнего, стал шарить там, где стал на постой, а его парни, разумеется, тоже были не дураки и взяли с него пример. Тогда лондонцы, посоветовавшись с лордом Скейлзом, у которого в Тауэре была тысяча солдат, встали на защиту Лондонского моста и не пустили на него Джека с его людьми. Выиграв время, несколько важных особ решили, пользуясь испытанным способом, посеять раздор в армии Джека и надавали от имени государства кучу совершенно невыполнимых обещаний. И солдаты на это купились: одни стали говорить, что им стоит согласиться на предложенные условия, другие — что нет, так как их заманивают в ловушку, третьи сразу отправились по домам, четвертые остались на месте, но все засомневались и перессорились между собой.

Джек и сам не знал, драться или принять предложение, но в конце концов понял, что ему нечего ждать от его людей, — ведь среди них непременно найдется тот, кто выдаст его в обмен на обещанную награду в тысячу марок. И вот, после того как они ругались всю дорогу от Саутуорка до Блэкхита и от Блэкхита до Рочестера, он вскочил на доброго коня и ускакал в Сассекс. Но некий Александр Иден, бросившись следом за Джеком на лихом скакуне, догнал его, вступил с ним в драку и убил. Голову Джека выставили на всеобщее обозрение на Лондонском мосту, повернув ее лицом к Блэкхиту, где он поднчл свой флаг, а Александру Идену досталась тысяча марок.

Кое-кто полагает, что Джека и его людей подстрекал герцог Йоркский, — лишившись из-за происков королевы высокого поста, он был послан наместником в Ирландию. Герцог заявлял (хоть и не во всеуслышание), что он, один из представителей семьи графа Марча, отстраненного Генрихом от престола, имеет большие права на английскую корону. Однако притязания его шли вразрез с установленным порядком: он был потомком графа по женской линии, а Генрих, чья семья находилось у власти уже шестой десяток лет, занимал трон по воле народа и парламента. Генрих Пятый оставил по себе хорошую память, дорогую для всех англичан, и все хлопоты герцога Йоркского пропали бы даром, не окажись здравствующий король глупцом и неумехой. Но две вышеназванные причины открыли герцогу возможности, о которых он и помыслить не мог.

Слышал герцог что-то о Джеке Кэде или нет, но, прибыв из Ирландии как раз, когда голова Джека украшала Лондонский мост, он узнал, что королева натравливает на него герцога Сомерсета, его врага. Взяв с собой четыре тысячи солдат, герцог Йоркский отправился в Вестминстер, упал перед королем на колени, поведал ему о плачевном состоянии страны и попросил созвать парламент. Король согласился. Парламент собрался, герцог Йорк стал бросать обвинения герцогу Сомерсету, а герцог Сомерсет — герцогу Йорку, причем ссора их выплеснулась и за стены парламента, а сторонники обоих герцогов преисполнились злобы и ненависти друг к другу. В конце концов, герцог Йоркский возглавил большое войско и с оружием в руках потребовал изменений в правительстве. Будучи выдворен из Лондона, он встал лагерем в Дартфорде, а королевская армия расположилась в Блэкхите. В зависимости от того, какая из сторон брала верх, под стражу заключали то герцога Йорка, то герцога Сомерсета. Свара поутихла, когда герцог Йорк снова поклялся в верности королю и удалился с миром в один из своих замков.

Спустя полгода королева родила сына, которому народ совсем не обрадовался, не поверив, что это ребенок короля. Герцог Йоркский повел себя как человек порядочный: не стал обращать себе на пользу людское недовольство, а действовал во имя общего блага. Его ввели в совет, и поскольку король был так плох, что неприлично было показывать его людям, назначили лордом-протектором, с тем чтобы он оставался на этом посту до тех пор, пока король не выздоровеет или принц не повзрослеет. Одновременно герцога Сомерсета препроводили в Тауэр. Таким образом, герцог Йорк возвысился, а герцог Сомерсет пал. Однако к концу года к королю вернулась память, и он немного оправился от болезни, чем королева не преминула тут же воспользоваться, отправила в отставку протектора, а фаворита освободила. Итак, теперь возвысился герцог Сомерсет, а пал герцог Йорк.

Эти герцогские взлеты и падения, разделив постепенно целую нацию на сторонников Ланкастеров и Йорков, положили начало жестокой гражданской войне, известной как война Алой и Белой розы, поскольку красная роза была на гербе дома Ланкастеров, а белая — Йорков.

Герцог Йоркский и еще несколько влиятельных лордов из партии Белой розы с небольшим войском, встретившись в Сент-Олбансе с королем, которого также сопровождала немногочисленная армия, потребовал выдать ему герцога Сомерсета. Несчастный король, вынужденный ответить, что скорее согласится умереть, был тотчас атакован. Герцог Сомерсет был убит, а короля, раненного в шею, спрятали в доме какого-то бедного кожевенника. Через некоторое время герцог Йоркский явился к нему, и, попросив за все прощения, перевез в аббатство. Завладев королем, герцог созвал парламент и вернул себе должность протектора, правда, всего на несколько месяцев, потому что король начал выздоравливать, королева со своими приспешниками забрали его к себе, а герцог опять попал в немилость.

Самые мудрые из государственных мужей, понимая опасность этих бесконечных перемен, пробовали помешать войне роз. Белая роза собралась в монастыре доминиканцев, Алая — в монастыре кармелитов, а несколько монахов стали посредниками в переговорах и по вечерам докладывали об их ходе королю и судьям. Дело завершилось договором о мире и обещанием больше не ссориться, после чего грандиозная королевская процессия направилась в собор Святого Павла. Королева шла под руку со своим старинным врагом герцогом Йоркским, показывая, что все уладилось чудесным образом. Мир продлился полгода, до ссоры графа Уорика (одного из могущественнейших друзей герцога) с кем-то из королевских првдворных. На графа, принадлежавшего к Белой розе, было совершено нападение, и свара возобновилась. Туг пошли такие взлеты и падения, какие прежде никому и не снились.

Дальше — больше. После нескольких сражений герцог Йоркский бежал в Ирландию, а его сын, граф Марч, — в Кале вместе с друзьями — графами Солсбери и Уориком. Парламент, собравшись, объявил их изменниками, но самую малость поспешил. Граф Уорик вскоре вернулся, сошел на берег в Кенте и вместе с примкнувшим: к нему архиепископом Кентерберийским, а также другими сиятельными господами напал на королевское войско в Нортгемптоне, мгновенно разгромил его, взял в плен самого короля и держал в своем шатре. Полагаю, Уорик с удовольствием захватил бы и королеву с принцем, но те удрали в Уэльс, а оттуда в Шотландию.

Победители отвезли короля прямо в Лондон и вынудит его собрать новый парламент, который объявил, что герцог Йорк и его сторонники отнюдь не изменники, а законопослушные английские подданные. Затем герцог возвращается из Ирландии впереди пяти тысяч всадников, едет сразу в Вестминстер и входит в палату лордов. Там он кладет руку на золотую парчу, покрывающую пустующий трон, будто думает сесть на него, но не решается. На вопрос архиепископа Кентерберийского, намерен ли он повидать короля во дворце по соседству, он отвечает: «В этой стране, милорд, нет человека, который не хотел бы повидать меня».

Ни у одного из присутствующих лордов не хватает смелости проронить хотя бы словечко, герцог выходит точно так же, как вошел, располагается в королевском дворце и через шесть дней официально оповещает их о своих притязаниях на трон. Лорды отправляются с докладом к королю и после долгого обсуждения, в ходе которого судьи и законники опасаются поддержать ту или другую сторону, принимают решение, устраивающее всех. Корона остается у короля, пока тот жив, а затем переходит к герцогу Йоркскому и его наследникам.

Однако неугомонная королева захотела, чтобы право престолонаследия осталось за ее сыном, и только за ним.

Она вернулась из Шотландии на север Англии, где несколько влиятельных лордов готовы были вступиться за нее с оружием в руках. Герцог Йоркский от них не отстал и незадолго до Рождества 1460 года собрал около пяти тысяч воинов, готовых дать бой противнику. Расположился герцог в замке Сэндлкасл близ Вейкфилда, и Алая роза звала его побыстрее выйти и сразиться с ней на Вейкфилд-Грин. Полководцы советовали герцогу повременить и дождаться, пока подойдет со своими людьми его храбрый сын граф Марч, но тот решился принять вызов. В недобрый час ввязался он в эту битву. Его теснили со всех сторон, две тысячи солдат пали на Вейкфилд-Грин, а сам герцог сдался в плен. В насмешку его усадит на муравейник с травяным венком на голове вместо короны и, будто бы отдавая ему королевские почести, стоя перед ним на коленях, говорили: «О, король без королевства, о принц без подданных, надеемся, Ваше Величество, вы здоровы и счастливы!» А дальше было того хуже: герцогу отрубили голову и поднесли ее на шесте королеве, и та, увидев ее, расхохоталась от радости (вы, конечно же, не забыли, как она шла с ним под руку к собору Святого Павла, исполненная благолепия и смирения) и приказала выставить в бумажной короне на стене Йорка. Граф Солсбери тоже лишился головы, а второму сыну герцога Йорка, юному красавцу, сердце пронзила стрела, спущенная кровожадным лордом Клифордом, когда он перебегал через Вейкфилдский мост. Отца лорда Клифорда убили люди из Белой розы в сражении при Сент-Олбансе. На Вейкфилд-Грин жертв было не счесть и пощады не знал никто, потому что королева жаждала мести. Замечено, что дети одной земли, сражаются друг против друга в междоусобице с большим ожесточением, чем в битвах с иноземцами.

Но лорд Клифорд убил второго сына герцога Йорка, а первый остался жив. Старший сын Эдуард, граф Марч, находился в Глостере и, помывшись отомстить за отца, брата и верных товарищей, двинулся в поход на королеву. Сперва ему пришлось сразиться с отрядами валлийцев и ирландцев, преградившими ему путь. Граф одержал над ними победу у Мортимер-Кросса близ Херефорда и в отместку за погибших в Вейкфилде обезглавил множество пленных. Теперь опять настал черед королевы рубить головы. Двинувшись к Лондону, она встретила между Сент-Олбансом и Барнетом графа Уорика и герцога Норфолка: оба они представляли Белую розу и шли вперед со своими войсками, прихватив с собой короля. Королева одержала победу, но понесла тяжелейшие потери и приказала отсечь головы двум знатным пленным, которые находились в шатре короля, потому что он обещал им свою защиту. Королева торжествовала недолго. У нее не было денег, и ее солдаты занялись грабежом. За это люди, а в особенности богатые лондонцы, возненавидели их. Как только лондонцы услыхали, что Эдуард, граф Марч, вместе с графом Уориком движутся к городу, они приободрились и отказались снабжать королеву продовольствием.

Королева и ее солдаты пустились наутек, а Эдуард и Уорик вошли в город под громкие, летевшие со всех сторон приветствия. Храброго, красивого и добродетельного молодого Эдуарда народ встретил ликованием. В Лондон он въехал завоевателем. Через несколько дней лорд Фальконбридж и епископ Эксетерский, собрав горожан в Клеркенуэлле на Сент-Джонс-Филд, спросили, хотят ли те видеть своим королем Генриха Ланкастера? И толпа ответила: «Нет, нет и нет! Король Эдуард, король Эдуард!» Тогда лорды спросили у людей, будут ли они любить юного Эдуарда и согласны ли служить ему. В ответ те закричали: «Будем! Будем!» и стали бросать в воздух шапки, хлопать в ладоши и веселиться. Вот так, не защитив двух высокородных пленников, Генрих Ланкастер лишился короны, и королем был провозглашен Эдуард Йорк. Обратившись с торжественной речью к народу, который аплодировал ему в Вестминстере, он сел на тот самый покрытый золотой парчой трон, которого коснулся его отец, заслуживший лучшую участь, чем окровавленный топор, до срока обрывавший на протяжении долгих лет в Англии жизнь за жизнью.

Загрузка...