История цветов

Перевод Г. Рачкова.

История Чжоу Гуя

В кругу родных и друзей Чжоу Гуй носил имя Чжицин, а свои литературные произведения подписывал псевдонимом Мэйчуань. Детство и юность он провел в Цяньтане, потом переехал в Шучжоу, куда отца направили служить под начало местного градоправителя. С малых лет отличался Чжоу памятливостью и сообразительностью, способностями к стихосложению. Когда ему исполнилось восемнадцать лет, он поступил в Школу высших наук; товарищи поражались его обширным знаниям, да и сам он непоколебимо верил в свое блестящее будущее. По окончании курса Чжоу неоднократно держал экзамен на должность, но всякий раз терпел неудачу. В конце концов он махнул рукой на все и сказал себе: «Человек в этом жестоком мире — всего лишь беззащитная букашка, крохотная капля росы на кончике былинки! Стоит ли тратить быстролетную жизнь на тяжкие труды ради карьеры?»

Поразмыслив, он решил не искать государственной службы, а заняться торговлей. Продал все свое имущество, на вырученные деньги — почти тысячу лянов — купил лодку, всевозможных товаров и стал разъезжать по городам и селам — куда глаза глядят. Торговля принесла ему кой-какой барыш, на него он и стал жить.

Однажды захотелось ему вновь побывать там, где прошла его юность, повидаться с друзьями. Первую остановку он сделал у берега Юэяна, возле Терема горного солнца{94} — здесь навестил он старого приятеля Ло, знатока древних книг и добрейшего человека. Ло встретил его радушно, проворно соорудил столик с вином и закусками, они стали пировать, и вскоре оба захмелели.

К вечеру, распростившись с другом, Чжоу сел в лодку и поплыл дальше. Уже темнело, быстро надвигались сумерки, в небе взошла луна. Выплыв на середину реки, он облокотился на борт лодки и, усталый, заснул. Подгоняемая ветром лодка поплыла по реке.

Прошло сколько-то времени, и он очнулся от сна. Легкий туман стелется над рекой, луна уже едва различима в голубеющей выси; на берегу он видит густой зеленый лес, вдалеке меж деревьями горит фонарик, обтянутый зеленым шелком, за ним — маленький домик с красными перилами и изумрудными бисерными занавесками, откуда-то доносится гулкий звон колокола. Конечно же, это его родина — Цяньтан! Срывающимся от волнения голосом он продекламировал тут же сложенный стих:

Когда наступило утро, он причалил к берегу и отправился бродить по знакомым с детства местам. Никого из старых друзей, с которыми он когда-то играл и катался верхом, в городе уже не было — никто не приветил его радостным восклицанием, никто не бросился к нему с распахнутыми объятиями. Опечаленный, побродил он по улицам и стал думать, куда же ехать ему дальше. И тут неожиданно повстречал он подругу беспечной юности Пэй Тао — красавицу из Зеленого терема, талантливую поэтессу, известную всем в Цяньтане под именем барышни Пэй. Девушка очень ему обрадовалась, пригласила к себе и приняла как самого дорогого гостя. Чжоу был растроган. Из уст его сами собой зазвучали стихи:

На лице Пэй Тао отразилось неподдельное изумление.

— У вас поистине блистательный поэтический дар — вы не должны губить его, он принесет вам славу и богатство! Не понимаю, как вы можете уподобляться ряске, плавающей в тихой заводи!

Не получив ответа, она спросила:

— Вы женаты?

— Нет, — ответил Чжоу, смутившись.

Пэй помолчала немного и взглянула на него открыто.

— Я хочу, чтобы вы бросили свою лодку и поселились в моем доме. Я простолюдинка и не смею ни на что надеяться, поэтому сама найду вам достойную супругу.

Чжоу был очарован красотой Пэй, ее искренностью. Улыбнувшись, он сказал ей:

— Я очень благодарен тебе, только я и сам еще не знаю, чего я хочу.

В дружеских беседах незаметно прошел день. Когда же настал вечер, Пэй позвала служанку и велела ей проводить гостя в комнату для ночлега. Войдя туда, Чжоу увидел на стене белый лист, исписанный стихами. Содержание стихов поразило его. Он спросил служанку, кто это сочинил, и та ответила:

— Это писала наша барышня!

Вот эти удивительные строки:

Перечитав стихотворение дважды и трижды, Чжоу потерял душевный покой, мысли его пришли в смятение. Он попытался сочинить ответ на это стихотворение, стал подбирать рифмы, но они ускользали из сознания. Меж тем надвигалась ночь. Лунный свет залил сад, по-новому окрасив цветы. Чжоу бродил по комнате, тщетно пытаясь поймать ускользающие рифмы. Неожиданно он услышал чьи-то голоса, потом лошадиное ржание. Так же неожиданно все смолкло. Удивленный, он решил заглянуть к Пэй и узнать, что случилось. Вышел в сад, подошел к ее окну. За тонкими занавесками белым пламенем горит свеча, в комнате одна лишь Пэй, она разложила перед собой бумагу и пишет поэму о девушке и ее милом — видимо, только начала и еще не закончила. Чжоу растворил двери, остановился на пороге.

— Если хозяйка дома слагает стихи, может ли гость сочинить две-три строки ей в помощь?

Пэй сделала вид, что рассердилась.

— Видно, гость сошел с ума!

Чжоу отвечает ей в лад:

— Гость был нормальным человеком, это хозяйка свела его с ума!

Пэй улыбнулась и разрешила ему приписать несколько строк к ее стихам. И вот что у них получилось:

Отложив кисть, Пэй встала, налила из узкогорлого кувшина бокал светозарного вина и поднесла Чжоу. Однако Чжоу отставил бокал — его прельщало вовсе не вино, а сама Пэй. Девушка догадалась о его чувствах, подсела к нему и рассказала о себе все без утайки:

— Я происхожу из знатного рода; дед мой занимал в Цюаньчжоу высокую должность, но чем-то не угодил властям и был разжалован в простолюдины — с тех пор его потомки живут в позоре и нужде, путь наверх им прегражден навсегда. Я рано потеряла родителей и скиталась по чужим людям — они относились ко мне сердечно, и я не могу не помянуть их добрым словом. Когда я подросла, меня отдали в Зеленый терем, где я по сей день вынуждена развлекать песнями и стихами праздных гуляк. Когда же остаюсь я одна, я любуюсь цветами в своем саду — и лью горькие слезы о своей судьбе, гляжу на луну — и предаюсь безрадостным думам. Сегодня Небо подарило мне встречу с вами — я полюбила вас за красоту и талант и решила посвятить вам всю свою жизнь. Одной лишь просьбой обременю вас: когда в недалеком будущем свершите вы великие деяния и добьетесь заслуженной славы и знатности, помогите мне покинуть навсегда Зеленый терем, дабы возродить доброе имя моих предков! И если даже потом вы бросите меня и никогда больше ко мне не вернетесь, я все равно буду благодарна до конца дней своих и буду неустанно прославлять вашу великую милость!

Она кончила — и слезы дождем хлынули из ее глаз. Чжоу стало жаль бедную девушку, он обнял ее, вытер ей рукавом щеки и сказал:

— Я докажу тебе, что я настоящий мужчина. Обещаю исполнить твое желание. Я бы и сам сделал это, даже если бы ты меня об этом не просила.

Пэй улыбнулась сквозь слезы.

— Какой-то поэт сказал однажды: «Женщина на дело решится — сперва подумает, мужчина на дело решится — потом передумает». А помните историю Ли И и Хо Сяоюй? Если вы действительно обещаете помочь мне, напишите об этом!

С этими словами она протягивает ему кусок белого шелка, и Чжоу пишет на нем:

Пэй прочитала внимательно, свернула шелк и спрятала его у себя на поясе.

Настала ночь, и это была ночь их любви, и они любили друг друга жарче и нежнее, чем молодой Цзинь и любезная его сердцу Зимородочка или юный Вэй и его возлюбленная Прелестница…

Утром Чжоу спросил между прочим, чьи это голоса раздавались в саду накануне.

— Неподалеку отсюда, за ручьем, — ответила Пэй, — высится богатая усадьба. Когда-то ею владел первый министр Лу, а теперь там живет его вдова с сыном и дочерью. Иногда вдова устраивает званые вечера и приглашает меня спеть и станцевать ее гостям. Вчера она как раз прислала за мной слугу, но я принимала вас, поэтому сказалась больной и не поехала к ней.

С этого дня Чжоу, увлеченный девушкой, проводил с ней все свое время, ни с кем другим не виделся, никуда не отлучался. А Пэй услаждала его вином, стихами и игрой на комунго.

Как-то раз незадолго до обеда кто-то постучал в ворота и спросил, дома ли барышня Пэй. Это был слуга вдовы первого министра, он привез письмо: «Сегодня я устраиваю небольшой пир, без Вас он состояться не может, поэтому посылаю за Вами слугу и коня. Прошу Вас не отказываться и приехать». Пэй показала письмо Чжоу.

— Если знатная дама приглашает вторично, отказываться неудобно — я должна ехать.

Она привела в порядок прическу, наложила румяна и пудру, переоделась и пошла. Чжоу просил ее вернуться до ночи. Он проводил ее до ворот и все повторял свою просьбу. Пэй легко, словно ласточка, вспорхнула в седло — и конь помчался, словно дракон, и вскоре они исчезли из виду в зарослях ив.

Оставшись в одиночестве, Чжоу никак не мог занять себя чем-либо и в конце концов решил последовать за Пэй. Он вышел за ворота, свернул налево, дошел до арочного моста через ручей и увидел на пригорке высокий дом, который, казалось, упирается прямо в небо. С первого взгляда было ясно, что это дом большого вельможи: искусной резьбой украшены перила, круговая терраса обрамлена зелеными ивами и красными цветами абрикоса. Из окон дома доносились звуки свирели и цитры, а когда музыка умолкала, слышались веселые возгласы и смех. Меряя шагами мост, Чжоу сложил стих и записал его на столбе:

Пока он размышлял, ждать ему Пэй на мосту или возвращаться домой, солнце склонялось все ниже, и вскоре зеленые холмы окутались вечерней дымкой. Но вот в воротах усадьбы показались молодые девушки на конях: седла украшены золотом, уздечки яшмой, блеск драгоценных камней слепит глаза. Чжоу спрятался в пустом доме на краю дороги и стал высматривать Пэй среди всадниц. Но ее там не было. В голову ему полезли дурные мысли. Все же он вернулся на мост и решил ждать ее там. Надвигалась ночь, в двух шагах ничего уже не было видно.

Оставаться дальше на мосту не имело смысла, и Чжоу двинулся к усадьбе первого министра. Вошел в ворота, огляделся: никого. Приблизился к дому, обошел его со всех сторон: ни души. Бродя по саду в поисках Пэй, он набрел на заросший лотосами пруд, здесь же вилась еле заметная тропинка. Он ступил на эту тропинку и через несколько десятков шагов оказался перед небольшим изящным павильоном, увитым виноградными лозами. Чжоу осторожно приблизился к полуотворенному окну, но почти ничего не увидел: свечи заливают комнату ярким светом, в глазах пестрит от бисерных занавесей, где-то вдалеке мелькают, словно в театре теней, зеленые кофты и малиновые юбки. Он подошел к двери, приоткрыл ее и заглянул внутрь. На богато украшенном резьбой и инкрустацией белом возвышении сидит, слегка наклонясь вперед, женщина лет пятидесяти в фиолетовой шелковой кофте, лицо ее еще хранит следы былой красоты — конечно, это вдова первого министра Лу. Неподалеку от нее — девушка лет четырнадцати-пятнадцати: волосы убраны в прическу, напоминающую облако, бело-розовое личико, ясные, как рассвет, глаза, губы украшены улыбкой — весь ее облик вызывает в памяти осеннюю луну над чистой рекой или прекрасный цветок, окропленный утренней росой. Прелесть девушки вскружила Чжоу голову, он едва удержал рвущийся из груди крик восторга. И сидевшая между вдовой и девушкой Пэй Тао показалась ему теперь вороной среди фениксов, простым камнем среди жемчужин.

Вдова предложила Пэй бокал вина, но та почтительно отказалась и сказала, что торопится домой. Вдова подняла брови в удивлении.

— Прежде ты никогда не уходила так рано. Что же изменилось сегодня? Может, тебя ждет возлюбленный?

Пэй запахнула ворот кофты и тихо ответила:

— Вы всегда были добры ко мне, и я открою вам все как есть.

И она рассказала вдове о встрече с Чжоу, о том, как они полюбили друг друга. Не успела вдова и слова сказать, как ее опередила красавица девушка:

— Матушка, не следует омрачать долгой разлукой медовый месяц влюбленных!

Вдова улыбнулась и отпустила Пэй.

Чжоу чуть ли не бегом вернулся домой, откинул одеяло, лег и притворился спящим. Вскоре прибыла и Пэй. Она разбудила его и первым делом спросила:

— Что вам сейчас снилось?

В ответ Чжоу продекламировал стих:

Пэй недоверчиво взглянула на него.

— И кто же эта ваша фея?

Чжоу снова ответил ей стихом:

Потом он обнял Пэй и сказал:

— Ты и есть моя Фея!

Пэй улыбнулась: отныне она будет отзываться только на это имя!

Чжоу спросил ее, почему она так поздно вернулась, и Пэй охотно объяснила:

— Когда кончился прием, вдова отправила всех гостей и девушек из Зеленого терема домой, а меня повела к дочери. Мы пили вино и разговаривали, потому я и припозднилась.

Чжоу стал расспрашивать Пэй о дочери первого министра. Вот что она ему рассказала:

— Ее зовут Фанцин, ей почти пятнадцать лет, она красива и скромна, прекрасно поет и слагает стихи, искусно вышивает разные узоры — мне до нее далеко. Вчера она сложила стихи и захотела положить их на музыку. Я ведь когда-то изучала искусство благозвучий, вот вдова и попросила меня помочь дочери.

Чжоу заинтересовался стихами Фанцин, и Пэй продекламировала их ему:

Чжоу был восхищен: в каждой строке этого произведения он ощущал незаурядный поэтический дар дочери первого министра. Однако, желая скрыть от Пэй свое впечатление, процедил небрежно:

— Такими вот незамысловатыми стишками худосочные девы из знатных семей изливают обычно по весне свое любовное томление. Нет, мне больше по душе поэмы стародавних поэтесс, вроде Су Жолань. И еще мне нравятся твои стихи, дорогая моя Фея!

Да, он лгал Пэй. Лгал потому, что его любовь к ней таяла с каждым днем после того, как он увидел Фанцин. И хотя он продолжал ласково разговаривать с Пэй и улыбаться ей и делал вид, что рад ей, все его мысли были поглощены красавицей Фанцин…

Однажды вдова первого министра призвала к себе сына Гоина и сказала ему:

— Тебе уже двенадцать лет, а ты еще не начал учиться. Скоро ты станешь взрослым — как же будешь жить неучем? Слышала я, что господин Чжоу, муж Пэй Тао, силен в науках — ты должен отправиться к нему и поучиться у него.

В доме первого министра издавна было заведено, что дети не смеют ослушаться родителей, поэтому Гоин в тот же день взял книги и отправился к Чжоу. «Это мне на руку», — подумал Чжоу, но чтобы не выдать себя, долго отказывался от предложения Гоина и только после настойчивых уговоров сделал вид, что нехотя согласился.

На одном из уроков, когда Пэй не было дома, он подбросил юноше такую мысль:

— Тебе, наверно, нелегко таскаться ко мне с книгами ежедневно. Вот если бы у вас в доме нашлась свободная комната для меня, мы могли бы заниматься там — и тебе удобнее, и мне сподручнее.

Гоин встал, поклонился дважды.

— Я не смел даже просить вас, учитель, хотя давно уже мечтал об этом!

Вернувшись домой, он рассказал матери о предложении Чжоу, и та с радостью дала свое согласие. На следующий день, видя, что Чжоу собирается уходить, Пэй забеспокоилась:

— Куда это вы? Почему оставляете меня одну?

Чжоу пришлось выдать себя за страстного книголюба.

— Понимаешь, у вдовы первого министра богатая библиотека, она ею очень дорожит и никому не разрешает выносить книги из дома. Если я буду заниматься там с Гоином, то смогу заодно прочитать много редких и ценных сочинений.

Обманутая Пэй поверила ему.

— Я счастлива, что вы у меня такой ученый!

С этого дня Чжоу поселился в доме вдовы. Первую половину суток он проводил в занятиях с Гоином, а вторую — в мечтах о Фанцин.

Дом первого министра отличался не только богатством, но и строгими порядками: все ворота тщательно запирались днем и ночью, слуги никого не впускали и не выпускали без разрешения хозяйки, а уж дочь свою вдова берегла пуще всех сокровищ. Прошло уже более десяти дней, но Чжоу так и не удалось ни разу увидеть Фанцин. Одолеваемый мрачными мыслями, слонялся он по своей комнате и думал: «Я переехал сюда лишь затем, чтобы завоевать сердце красавицы Фанцин. Скоро кончится весна, а я так и не нашел случая встретиться с ней. Неужели же так и буду сидеть да ждать, когда судьба смилуется надо мной? А не лучше ли дождаться темной ночи, перемахнуть через забор и попытать счастья? Ну а если не повезет — не убьют же меня!» И вот в одну из безлунных ночей, в кромешной тьме, перелез он через забор и прокрался к павильону, где жила дочь первого министра. Подошел к окну, отвел в сторону бисерную занавеску, заглянул внутрь: шелком обтянуты стены, ярко горит светильник, перед ним сидит Фанцин, тихо играет на комунго и что-то поет. Чжоу вслушался — то была любовная песня на мелодию Су Жолань:

Очарованный ее пением, Чжоу прошептал — так, чтобы она услышала:

Фанцин сделала вид, что ничего не слышала, погасила светильник и легла в постель. Чжоу не колебался ни минуты: он вошел в комнату и лег с нею рядом.

Исполнилось его заветное желание! В томном изнеможении не заметил он, как наступило утро — лишь трели соловья вывели его из забытья. Он быстро оделся и вышел из комнаты: утренняя дымка окутала павильон, безлюдно вокруг. Фанцин проводила его, закрыла за ним ворота и сказала:

— Не приходите больше сюда — если люди узнают, нам обоим не поздоровится.

Чжоу едва не задохнулся от обиды и с трудом обрел дар речи:

— Как же так? Ночью ты меня любила, а утром — отвергаешь?

Фанцин улыбнулась лукаво.

— Не обижайтесь, я пошутила. Когда стемнеет, мы встретимся снова.

Чжоу вздохнул облегченно.

— Да будет так!

Чжоу ушел, а Фанцин вернулась в комнату и стала думать о своем будущем. На глаза ей попался лист бумаги, она протянула руку за кистью — и на листе появились строки:

Она подписала лист и повесила его над окном.

Вечером Чжоу снова прокрался к павильону Фанцин. Неожиданно за кустами послышался шум шагов. Не желая попасться кому-либо на глаза, он бросился бежать. Вслед ему швырнули сливу, Чжоу споткнулся и упал в заросли бамбука. Кто-то наклонился над ним и низким голосом проговорил:

— Господин Чжоу, не вспугните соловья — он рядом с вами!

И тут Чжоу догадался, что это Фанцин снова подшутила над ним. Он поднялся, обнял ее за талию.

— Ты зачем так шутишь?

Фанцин потупилась.

— Уж и пошутить нельзя? А вы здорово испугались!

Чжоу кивнул.

— Еще бы не испугаться — ведь я люблю тебя тайком, как говорится, «краду яшму и похищаю аромат»!

Он взял Фанцин за руку и повел в комнату. Увидев стих, прикрепленный над окном, и прочитав его внимательно, он показал на две последние строки и спросил:

— О какой тревоге ты здесь пишешь?

Фанцин вздохнула глубоко, опустила голову и проговорила:

— Каждая женщина всю свою жизнь проводит в тревогах: ожидая милого, она боится, что не увидит его, а увидев, боится его потерять. Я тоже женщина — могу ли я жить без тревог? Если люди узнают о нашей любви, то вас осудят лишь за то, что вы соблазнили девушку-затворницу, а меня — за то, что отдалась вам до свадьбы, опозорила честь семьи! Ни то ни другое нам не простят. Я мечтаю пройти с вами рука об руку всю жизнь — но разве это возможно? Видно, суждено мне оставаться одинокой — как эта луна в облаках, как тот цветок, что вырос в бурьяне. Мы можем предаваться минутным наслаждениям, но прожить вместе сто лет нам не позволят. Оттого я и печалюсь, оттого и одолевают меня тревоги.

Она кончила — и слезы полились из ее глаз. Чжоу попытался ее успокоить:

— Не плачь. Настоящий мужчина ни за что не откажется от женщины, которую любит. Я пришлю к твоей матушке сваху, они составят брачный договор — и мы с тобой соединимся, как положено по закону.

Фанцин вытерла слезы.

— Если даже вы сделаете так, как говорите, все равно я не смогу стать вам достойной женой: ведь я не соблюла девичью честь. И никакие жертвы предкам не вернут мне ее!

Она достала из туалетного ящика небольшое зеркальце, разломила его пополам; одну половину спрятала у себя на груди, другую протянула Чжоу.

— Если счастье улыбнется нам, мы соединим эти половинки в нашу первую брачную ночь!

И еще она вручила ему шелковый веер и сказала:

— Вещица эта невелика, но в ней мое любящее сердце. Не забывайте обо мне и помните, что я вам сегодня говорила.

С этого дня каждую ночь они встречались и каждое утро расставались, и не было ночи, которую они не провели бы в объятиях друг друга.

Как-то Чжоу вдруг спохватился: «Давно уже я не видел Пэй — наверно, она беспокоится, что я так долго не возвращаюсь!» И он тут же отправился к Пэй.

В ту ночь Фанцин долго ждала Чжоу, но так и не дождалась. Она проникла тайно в его комнату — Чжоу там не оказалось. На глаза ей попалась его сумка. Она раскрыла ее и нашла там несколько стихов, подаренных не так уж и давно любящей Пэй Тао. Прочитав стихи, она воспылала жгучей ревностью, схватила кисть и перечеркнула все листы. Потом взяла шелковый платок, написала на нем несколько строчек и вложила платок в сумку. Вот что она написала:

На следующий день Чжоу вернулся в дом первого министра. Фанцин не высказала ему ни упрека, ни ревности, ни досады — она надеялась, что он сам повинится перед ней.

Вечером вдова первого министра пригласила к себе Пэй Тао и долго беседовала с ней о Чжоу: она высоко отозвалась о его учености, отдала должное его воспитанности и скромности, попросила передать ему сердечную благодарность за уроки, которые он дает Гоину. Пэй решила пересказать все это Чжоу и отправилась в его комнату. Она нашла его крепко спящим, от него пахло вином. Пэй присела у постели и предалась грустным думам. Неожиданно взгляд ее упал на его сумку. Она раскрыла ее и увидела свои стихи, перечеркнутые тушью. Там же обнаружила она и стихи Фанцин — только она могла написать их! Она спрятала эти стихи у себя за пазухой и стала ждать пробуждения Чжоу. Он проснулся лишь под утро. Пэй наклонилась к нему.

— Отчего вы не возвращаетесь домой?

— Оттого, что Гоин еще не закончил учебу, — невозмутимо ответил Чжоу.

— Видно, не очень-то старательно обучаете вы своего шурина!

Чжоу смутился, покраснел и, отвернувшись от Пэй, пробормотал:

— О чем ты говоришь?

Пэй промолчала. Чжоу от стыда тоже не раскрывал рта. Наконец Пэй вынула из-за пазухи стихи Фанцин и бросила их перед ним.

— Молодой человек перелезает через забор и проникает в спальню девушки — разве так поступает порядочный мужчина? Я расскажу обо всем вдове первого министра — пусть она знает, кого пригрела в своем доме!

Она поднялась и решительно направилась к выходу. Чжоу вскочил, схватил ее за руку.

— Погоди, я все тебе объясню!

Он усадил ее и сказал:

— Мы с тобой обещали друг другу сохранить нашу любовь на долгие годы — неужели ты могла подумать, что я брошу тебя?

Пэй была непреклонна:

— Пойдемте домой. Если вы останетесь здесь, я буду считать, что вы нарушили свою клятву!

Чжоу встал и покорно последовал за ней.

Узнав об увлечении Чжоу дочерью первого министра, Пэй перестала говорить ему ласковые слова и только смотрела на него с укором. А сам Чжоу болезненно переживал разлуку с Фанцин, день и ночь думал о ней, худел, не вставал с постели. Однажды ему сообщили, что брат Фанцин, юный Гоин, заболел какой-то страшной болезнью и скоропостижно ушел из жизни. Он тотчас поднялся и отправился к вдове, чтобы выразить ей свое соболезнование.

После того, как Чжоу покинул дом ее матери, Фанцин занемогла, заперлась в своем павильоне и не показывалась на глаза родным. В день погребения брата она с трудом поднялась с постели, надела белые траурные одежды и стала ждать любимого. Чжоу выразил вдове сочувствие по поводу кончины Гоина, бросил мимолетный, полный любви взгляд на Фанцин и ушел, удрученный. По дороге он все время оборачивался, надеясь, что Фанцин выбежит за ним, но ее не было нигде.

Пэй тяжело переживала измену Чжоу. Вскоре она тяжело заболела и слегла. Чувствуя, что ей уже не оправиться от болезни, она однажды встала перед Чжоу на колени, словно прощалась с ним навсегда, заплакала горько и проговорила:

— Благодарю вас, добрый мой господин, за то, что вы осчастливили своей любовью меня, ничтожную простолюдинку. Жаль только: недолгую любовь накуковала нам кукушка и предсказала долгую разлуку — не могу я с этим смириться. Но что поделать, кончились для меня дни и ночи сладких свиданий, ни к чему мне теперь красивые наряды, музыка и стихи! Когда перестанет биться мое любящее сердце, возьмите себе в жены Фанцин и будьте с ней счастливы до гробовой доски. А мои останки заройте у дороги, по которой вы ко мне ходили, — и тогда мне, мертвой, будет казаться, что я еще жива!

Так сказала она — и потеряла сознание. Потом пришла в себя, открыла глаза и прошептала:

— Господин мой! Муж мой! Берегите себя, берегите…

Это были ее последние слова — уста ее умолкли навсегда.

Горю Чжоу не было предела, слезы душили его. Он похоронил Пэй возле дороги, как она и завещала. На похоронах он произнес прощальную речь — вот что он сказал:

— В такой-то день такой-то луны такого-то года Чжоу Гуй, он же поэт Мэйчуань, приносит в жертву душе Пэй Тао плоды банановой пальмы. О дорогая Пэй! Ты была прекрасна телом и чиста душой, у тебя был добрый нрав и скромные манеры, ты светилась, как луна, и благоухала, как цветок. Когда ты танцевала под музыку к поэме «Улица под ивами», ты напоминала трепещущую на ветру шелковую ленту, вышитую красивыми узорами, ты казалась орхидеей, омытой росой в долине. Твой поэтический дар превзошел талант Су Жолань, твое обаяние затмило красоту Цзя Юньхуа. Ты принадлежала к сословию девушек из Зеленого терема, но осталась целомудренной и не запятнала честь предков — я же, недостойный, уподобился сережке ивы, носимой ветрами, или ряске, плывущей по течению. Помнишь: мы связали друг друга узами любви, поклялись не забывать друг друга? Ярко светит луна над твоей могилой, ночь тиха, весна благоухает в нашем саду — и я непрестанно думаю о тебе, твое лицо по-прежнему стоит передо мной, твой голос все еще звучит в моих ушах. Увы, уж не порадоваться нам с тобой прозрачному вину, не насладиться звуками флейты: все изменилось, все стало иным, былые радости сменились горем. Рассеялись, как облака, счастливые грезы, прошла любовь, как благотворный дождь. Я открываю глаза — и не вижу тебя перед собой, я вслушиваюсь — и не слышу твоего голоса. Шелка еще хранят аромат твоего тела, но уже пылится беззвучный комунго — некому играть на нем. Помутнело небо, потускнели горы и реки, в груди моей бесконечная тоска. Ты ушла навек — кому мне теперь довериться? Отныне я поплыву по жизни один-одинешенек, а море безбрежно, берег суров… Никогда больше я тебя не увижу! Снова приплывут белые облака к горе, снова река выплеснет на берег зеленые волны, но ничто уже не порадует меня, потому что больше никогда я тебя не увижу! Я приношу жертвы твоей душе — это вино и эти плоды, и я говорю, я умоляю: прими эти приношения! Прими, прекрасная душа!

Чжоу повернулся к служанкам Пэй и продолжал:

— Оставляю на ваше попечение дом вашей госпожи — сохраните в нем все как есть, а я скоро вернусь и увезу вас отсюда.

Служанки плакали навзрыд и причитали:

— Барышня любила нас, как родных, и мы почитали ее и верно ей служили. Горе наше безутешно, негде нам теперь преклонить голову, негде найти утешение. Кто приютит нас, обездоленных? Только на вас мы и надеемся, добрый господин!

Слезы нескончаемым потоком лились по их щекам.

Чжоу утешил их, сел в лодку и взялся за весла. Тоска сжала ему сердце. Он бросил взгляд на берег — и понял, что никуда не сможет уехать отсюда.

Вечером он отправился к арочному мосту, чтобы хоть издали взглянуть на дом Фанцин. В доме зажглись светильники, засветились окна с бисерными занавесками. Он стоял и думал, что, наверно, уже не увидит Фанцин, что оборвалась их любовь, и в голове его сами собой стали складываться стихи о бесконечной тоске:

Всю ночь он провел в раздумьях. Уехать отсюда? Но это значит — навеки расстаться с Фанцин. Остаться? Но где преклонить голову — ведь Пэй Тао и Гоина уже нет в живых? Мысли мешались, сердце разрывалось от боли. Едва настало утро, он сел в лодку и решительно взмахнул веслами. Вот проплыли мимо дом Фанцин, могила Пэй Тао, вот осталась позади гора у излучины реки, и вот все, что осталось позади, растаяло в утреннем тумане…

Среди родственников Чжоу по материнской линии самым богатым был Чжан из города Хучжоу — к нему и отправился он. Чжан тепло принял его, окружил заботой и вниманием, и Чжоу понемногу стал приходить в себя после всех потрясений, выпавших на его долю. Тем временем снова наступила весна, все чаще стали одолевать его воспоминания, все чаще тосковал он о Фанцин, и вот уже потерял сон, погрузился в мрачные думы, отрешился от всех мирских забот. Шел 1592 год, двадцатый год девиза Вань-ли.

Старый Чжан, видя, что гость не ест и не спит, день ото дня мрачнеет, спросил, что с ним, что его томит. Чжоу чистосердечно рассказал ему свою историю, рассказал о смерти Пэй и разлуке с Фанцин. Чжан положил ему руку на плечо и сказал:

— Чего же ты молчал, зачем таил все в себе? Ведь я могу помочь тебе: моя жена издавна дружит с вдовой первого министра!

В тот же день Чжан попросил жену написать вдове письмо и попросить ее согласия на брак Чжоу с ее дочерью. Письмо было написано и отправлено с нарочным.

После отъезда Чжоу бедная Фанцин потеряла покой, отказалась принимать пищу и видеться с кем бы то ни было и в конце концов призналась матери в любви к Чжоу. Вдова утешила дочь и сказала, что согласна на их брак, но ведь Чжоу уехал и не дает о себе знать — что же им делать? И в этот же день получают они письмо от жены Чжана, из которого узнают, что Чжоу жив и здоров и тоскует по Фанцин. Мать и дочь радуются безмерно, Фанцин приводит в порядок прическу, надевает лучшее свое платье и садится писать ответ: согласие на брак дано, свадьбу предлагается играть в девятую луну этого года.

Чжоу ежедневно ходит на берег и ждет возвращения нарочного. Тот возвращается через десять дней и привозит долгожданный ответ: в нем письмо вдовы с согласием на свадьбу Фанцин и Чжоу и письмо Фанцин для Чжоу. Дрожащими руками он вскрыл конверт — пахнуло ароматом пудры, на бумаге — следы слез.

«Несчастная Фанцин кровью сердца пишет эту исповедь господину Чжоу. С детских лет жила я в затворничестве и томилась неизъяснимой тоской: мне казалось всегда, что время течет мимо меня, как вода, и я завешивала зеркало, чтобы не видеть в нем своего отражения, и страдала в одиночестве. Душа моя ждала любимого. Но я стеснялась бывать на людях, стеснялась смотреть на посторонних, стеснялась рассказать о своей мечте. И всякий раз, когда я любовалась зелеными ивами под горой, когда заслушивалась песнями соловья, я грезила о любимом. И вот однажды красивый мотылек пробудил во мне любовь, и белый гусь указал мне мою стезю: ночью, при ясной луне, явился ко мне с восточной горы мой возлюбленный, и мы заключили с ним любовный союз на веки вечные. Но почему же все хорошее так быстро кончается, почему так кратки минуты блаженства?

Когда любимый уехал от меня, горю моему не было конца: ведь если сердце полюбило, оно уже не может разлюбить! Но снова пришла весна, заиграла в реке рыба, теплый ветерок промчался среди цветов — и я плотно затворяю дверь, сажусь одна в пустой комнате и начинаю думать и печалиться, а думаю я только о Вас.

Вот и сейчас — я сижу одна, ночь туманна, тускло мерцает светильник, луна светит в окно, цветы на моем столе роняют лепестки… Душа моя в смятении, силы иссякли — как долго Вы не возвращаетесь! Зачем Вы уехали? Ведь если я отдала Вам свое тело, то разве душа моя с тех пор не принадлежит Вам? Нет, она Ваша! Если бы знала я, как тягостна разлука, то, наверно, не захотела бы жить дальше!

Сегодня в нашем саду снова весна, и прежняя любовь снова пробудилась во мне: я кусаю ногти и жду встречи с Вами. Все это время я была одинока и извелась от страданий. Красота моя уже увяла, волосы потеряли былой блеск — Вы с трудом узнаете меня. Боюсь, когда Вы увидите меня, Вы уже не станете питать ко мне прежние чувства. Но больше всего боюсь я, что так и умру, не увидев Вас. Когда думаю об этом, я от ужаса теряю рассудок. Хочу лишь одного: увидеть Вас, рассказать, как тяжело быть в разлуке с Вами!

Мы сейчас далеко друг от друга, нас разделяют горы и облака, и мне трудно на бумаге передать все то, что переполняет душу. Я смотрю вдаль — там мой любимый! Он там, в Хучжоу! Это далеко отсюда, где-то в глуши, где водится нечистая сила. Прошу Вас: берегите себя, берегите себя!

Доверяю свою исповедь улетающему в Ваши края дикому гусю — пусть донесет он ее к любимому!

Ваша Фанцин.

Такой-то день такой-то луны».

Чжоу читал это письмо, как во сне или как во хмелю: его бросало то в жар, то в озноб, он то ликовал, то мрачнел. Он уже не мог смириться с назначенным днем свадьбы, ему хотелось перенести ее на завтра, на сегодня! Он побежал к старику Чжану и попросил его послать слугу к вдове первого министра, после чего сразу сел за письмо к Фанцин:

«Любимая моя, неизменно любимая! Из далекого далека получил я весточку от тебя — и с души моей спал камень.

В памяти моей храню я воспоминания о том, как впервые оказался в твоем доме, как увидел тебя и сразу же полюбил на всю жизнь, как безлунной ночью в домике средь цветущего сада обрел твою любовь. Сердце мое всегда было преисполнено благодарности тебе за все те услады, которые ты доставляла мне, и я всегда мечтал быть вместе с тобой до конца дней своих. Однако судьба, желая испытать чувства влюбленных, разлучает их. Мог ли я знать, что разлука с тобой будет такой тяжелой, такой мучительной? Сердце мое разрывается, когда думаю о том, что за горами и реками, в чужом далеке томится моя возлюбленная. Гуси кричат в облаках, в горах кричат обезьяны, а я сижу один перед светильником и тоскую о тебе. Человек ведь не дерево и не камень, он не может не страдать от одиночества. Ты, наверно, тоже поняла, что нет на свете ничего горше разлуки с тем, кого любишь.

Древние говорили: «День в разлуке — три года вместе». Если этому поверить, то месяц в разлуке сулит девяносто лет неразлучного счастья. Я хочу этой же осенью здесь, на юге, справить нашу свадьбу. Я больше не могу жить без тебя! Сердце мое сжимается от тоски, рука не держит кисть».

Чжоу так и не успел отослать это письмо. В тот день по всей стране было обнародовано следующее сообщение:

«Сегодня дружественная нам Корея подверглась нападению иноземных захватчиков. Китай не может бросить в беде соседа, наши правители всегда считали своим долгом помогать другим странам в дни всенародных бедствий. Поэтому жители провинций к западу от Амнок призываются на военную службу и направляются в Корею».

Вернувшийся из Кореи буддийский наставник Би Фань доложил императору:

— Наши северные и южные границы хорошо защищены от вторжения врагов, поэтому следует послать на помощь корейцам добровольцев из провинций Чжэцзян и Хунань.

Было решено назначить адмирала Ли Жусуна командующим армией добровольцев и немедленно ввести армию в бой.

Командир одного из отрядов, отправлявшихся к месту боев, хорошо знал Чжоу. Он пригласил Чжоу к себе и предложил ему должность летописца. Чжоу трижды отказывался, ссылаясь на отсутствие опыта, но в конце концов вынужден был согласиться. По прибытии в корейский город Анчжу он поднялся на Башню Счастливых Предзнаменований и сложил там стихотворение. Полный текст этого стихотворения утерян, сохранились лишь четыре заключительные двустишия:

Весной следующего, 1593 года, китайская армия разгромила напавших на Корею иноземцев и вступила на территорию провинции Кёнсан. Чжоу не смог последовать за своим отрядом — он тяжело заболел, ему пришлось остаться в Сондо.

Я как раз прибыл по каким-то делам в Сондо, и мы встретились с ним на постоялом дворе. Так как он не умел говорить по-корейски, а я хорошо знал иероглифы, мы общались с ним не устно, а на бумаге. Я спросил, чем он болен, — он только усмехнулся горько, но ничего мне не ответил.

Вечером пошел дождь. Мы зажгли светильник и стали «беседовать». Чжоу дал мне прочитать свой новый стих, и вот что я прочитал:

Стихи меня поразили. Я спросил Чжоу, по какому поводу они написаны, и он рассказал мне свою печальную историю. Потом он достал из сумки тетрадь, на которой было написано: «Среди цветов», и вручил ее мне. Я перелистал тетрадь — в ней были стихи самого Чжоу, а также стихи Пэй Тао и Фанцин, всего более сотни. Чжоу попросил меня написать в тетрадь несколько строк на память, и я не смог ему отказать. Исполнив его просьбу, я сказал ему в утешение:

— Настоящий мужчина сокрушается лишь тогда, когда не может свершить великое деяние и добыть славы. А с чего сокрушаться вам? Ведь чужеземцы уже разбиты, армия ваша возвращается на родину — теперь будет праздник и на вашей улице. Что касается вашей возлюбленной, то, поверьте, она ждет вас, никуда она не денется. А если и денется, то не перевелись еще в Китае красавицы, и нечего поэтому вам печалиться!

На следующий день рано утром мы с ним расстались. В глазах его блестели слезы. Он трижды поблагодарил меня за сочувствие к его судьбе и сказал на прощание:

— Не рассказывайте никому о том, что услышали от меня, — люди ведь только посмеются!

В то время Чжоу было двадцать семь лет. Его красивое лицо так и просилось на картину!

Я, Молчальник по имени Квон Ёчжан, записал эту историю в пятую луну года к ё с а.