История евреев в Европе от начала их поселения до конца XVIII века. Том I. Средние века до конца крестовых походов

§ 12. Евреи при Карле Великом

§ 18. Рим и Северная Италия при Каролингах и германоримских императорах

Темна и бедна событиями история евреев в Италии между VIII и XI веками, как темна и хаотична общая история Италии того времени. Апеннинский полуостров в те века представлял собой не государство, а географический термин, обозначавший пеструю смесь политических группировок, непрерывно менявшихся. В Риме и Ломбардии сначала царствуют Каролинги, с которыми соперничают местные правители, герцоги и графы. С середины X века суверенитет над Верхней Италией переходит к германским королям из саксонской династии. От политического брака Германии с Римом рождается германо-римская империя. Мечущийся между разными властями римский папа возлагает императорскую корону на голову Оттона I (962), как некогда на голову Карла Великого. Юг Италии, издавна находившийся под верховенством Византии, становится с IX века ареной борьбы между византийцами и вторгающимися в страну африканскими арабами, или «сарацинами». Арабы, основавшие свое государство в Испании, стремятся к тому же в Южной Италии. С 827 года они постепенно утверждаются на острове Сицилия, лежащем между европейским и африканским побережьем Средиземного моря, и оттуда производят набеги на материк Италии — на Апулию, Калабрию, Кампанию, добираясь иногда до самого Рима. С ними борются византийские императоры, затем — германские Оттоны I и II. В середине XI века, незадолго до крестовых походов, мусульмане вытесняются из Сицилии и Южной Италии северными завоевателями — норманнами. В центре смут стоит «вечный город» с его первосвященником — оба униженные, жалкие, игрушки политических стихий. Лучшей участи папы того времени не заслужили. Большей частью люди мелкие, иногда порочные и продажные, они вели торговлю духовными товарами, вступая в сделки с тем, кто дороже платил, и по их стопам шло большинство духовенства. Строгий кардинал XI века Петр Дамиани изобразил содомские нравы тогдашнего Рима в книге, заглавие которой уже говорит за себя — «Книга о Гоморре» («Liber Gomorrhianus»). Только к концу эпохи выдвигается сильная фигура Григория VII (Гильдебранда), поднявшего папство из бездны унижения на небывалую высоту и положившего начало власти пап над императорами и королями.

От времени Каролингов дошло до нас смутное известие о том, будто король Людовик II повелел в 855 году изгнать из Верхней Италии всех евреев в короткий срок, до 1 октября того же года. Однако это известие не находит подтверждения в тогдашних летописях, и нет никаких сведений об исполнении такого жестокого декрета. По-видимому, внушенный каким-нибудь итальянским единомышленником Агобарда и Амулона декрет был скоро отменен, как это было позже в некоторых местах Франции и Германии. Евреи продолжали жить в больших городах Ломбардии: Павии, Вероне, Лукке и других. В Риме, где граждане делились по национальности или профессии на различные корпорации, «схолы», евреи составляли особую корпорацию среди инородных групп населения (scholae peregrinorum). При короновании обоих императоров Оттонов в Риме слышались приветствия и на еврейском языке от представителей еврейской «схолы», участвовавших в торжественном шествии к Капитолию. Еврейская община в Риме поддерживала оживленные сношения с общинами Германии и оказывала содействие депутациям от них, приезжавшим в Рим искать защиты у папы против репрессий того или другого епископа или светского правителя. Спокойная жизнь евреев в Риме чаще нарушалась общими политическими тревогами той эпохи, чем специальными бедствиями. В 1020 году в городе разразился страшный ураган, от которого погибло много людей. Так как это случилось в пятницу Страстной недели, когда в церквах демонстрируют перед верующими «страсти Христовы», то нашелся фанатик из «греческой схолы», который донес папе Бенедикту VIII, будто евреи накануне катастрофы надругались в синагоге над иконой Христа и поэтому гнев Божий обрушился на город. Набожный христианский летописец уверяет, что расследованием донос подтвердился, «виновные» понесли наказание, и ураган тотчас утих.

Случаи ренегатства были редки среди евреев, живших под крылом римского папы, но один такой случай, имевший политические последствия, сохранился в памяти народа. Один еврейский банкир в Риме, имевший финансовые дела с папой, принял крещение под именем Бенедикта и породнился с христианской знатью. Сын и внук выкреста, Леон и Петр, были родоначальниками римской патрицианской семьи Пьерлеоне (итальянское сочетание имен Петра и Леона), которая дружила с папами и позже выдвинула даже одного папу из своей среды (см. дальше, § 51). С Леоном дружил тот папа Александр II, который в 1065 году счел своим долгом напомнить властям Нарбонны о необходимости защищать евреев от ярости крестоносцев, шедших против испанских мусульман (см. выше, § 14). Этот же папа упрекал князя Ландульфа в Беневенте за насильственное крещение евреев. «О нашем Господе Иисусе Христе, — писал Александр II, — мы не слышали, чтобы он принуждал кого-нибудь к служению ему; он привлекал людей смиренными увещаниями и отвлек их от лжеверия тем, что сам пролил свою кровь». Однако преемник Александра, знаменитый папа Григорий VII, строго следил за исполнением антиеврейских канонов церкви; он порицал кастильского короля Альфонса VI за назначение евреев на высокие государственные должности (см. дальше, § 26).

В Италии не было недостатка в усердных епископах и вообще ревнителях церкви, стремящихся к искоренению иудейства, но, будучи бессильны в области гражданского управления, которое именно в стране папы сосредоточивалось тогда в руках светских властей, — они обыкновенно ограничивались религиозными диспутами с еврейскими учеными и обличением «иудейских заблуждений» в литературе. Еще в 800 году «министр просвещения» Карла Великого, ученый Алкуин, сообщал, что в городе Павии при нем состоялся диспут между христианским грамматиком Петром из Пизы и евреем Юлием, и диспут был записан в книге. Эта книга не дошла до нас, но некоторые полемические произведения позднейшего времени сохранились и свидетельствуют о том усердии, с каким католическое духовенство расстраивало добрые соседские отношения между евреями и христианами. Веронский епископ X века Ратерий (Ratherius), человек очень образованный для того времени, жалуется в своей книге («Qualitatis conjectura») на излишнюю терпимость общества к евреям: христиане ведут с ними торговые дела, уважают их и даже часто обедают за одним столом с этими людьми, «презирающими нашу святую веру». «Еврей, — восклицает Ратерий, — не уважает моей религии, и если ж не могу избить его за это, то следует ли отсюда, что я должен с ним целоваться? Кто уважает еврея, не может считаться христианином, ибо может ли он любить своего Бога, если любит врага Божия? Кто не преследует человека, изменившего своему царю, есть сам изменник. Довольно и того, что еврею дают жить в христианской стране, зачем же еще позволять ему блаженствовать и наслаждаться жизнью?» Ратерий с возмущением рассказывает об одном случае в Вероне, когда в пылу спора подрались между собой еврей и священник, после чего судья оштрафовал служителя Божия (вероятно, зачинщика драки), а еврея оправдал. Очевидно, агитация фанатиков церкви в Италии не имела успеха: христианские души не были еще достаточно отравлены юдофобским ядом.

В это время появился апокриф под заглавием «Диспут между христианами и иудеями, некогда состоявшийся в Риме в присутствии императора Константина». Участниками мнимого диспута были папа IV века Сильвестр I (от которого сохранились фрагменты полемического трактата против евреев) и двенадцать еврейских ученых, которых прислал иудейский «первосвященник» (сан, упраздненный после разрушения храма). Сильвестр, разумеется, побеждает в споре всех своих противников, которые выступают один за другим с резкими обличениями христианства, но высшим арбитром в споре оказался в конце концов... бык. Один из еврейских участников, старшина Замбрий, опытный чародей, заявил о своем желании доказать истинность иудейства делом, а не пустословием: «Пусть, — сказал он, — приведут сюда быка, и я убью его только произнесением тайного имени Бога, как делали некогда первосвященники в иерусалимском храме при жертвоприношениях». Привели быка. Замбрий шепнул ему на ухо заклинание тайным именем Ягве, и животное повалилось мертвым. Христиане смутились, но тут папа Сильвестр совершил со своей стороны чудо: помолившись Богу о победе над противниками, он воскресил быка и тем убедил всех в истинности христианства. Эта наивная легенда, и ранее распространенная в народе, послужила основанием для названной выше апокрифической книги, сочиненной около X века.

Диспуты продолжались и в следующем столетии. Кардинал Петр Дамиани со скорбью отмечает факт, что евреи часто побеждают на диспутах. К нему самому обращались священники с просьбой дать им материал для опровержения иудейских доводов. Тогдашнее христианское духовенство в Италии, как уже было сказано, отличалось большим невежеством. Когда французские епископы выразили папскому легату недоумение по поводу того, что иногда сами папы оказываются людьми необразованными, легат с негодованием ответил: «Наместники и ученики Петра не желают иметь своими наставниками Платона, Виргилия, Теренция и прочих философских скотов (pecudes philosophorum). Бог делает своими вестниками не философов и ораторов, а людей неученых и простых». При таком культе умственной «простоты» среди пастырей церкви книжно образованные евреи действительно могли иметь успех на богословских диспутах.

§ 19. Южная Италия под властью византийцев, арабов и норманнов

Социальное положение евреев в Южной Италии было совершенно иным, чем на севере, тяготевшем в ту эпоху к франко-германо-римской империи. На юге соперничали три религии и три культуры: христианская, еврейская и арабская, и здесь, в пестрой смеси народностей — греков, итальянцев, арабов и под конец норманнов, — еврейский элемент не выделялся так резко, как на севере. На материке Южной Италии, в таких городах, как Неаполь, Салерно, Бари, Отранто, Беневент, чередовались у кормила правления византийские наместники, арабские эмиры, германо-итальянские герцоги; двери здесь были открыты на Восток и на Запад, и приток еврейских масс шел сюда одновременно по многим каналам. Над тонким слоем старого еврейского населения, которое не могло не поддаться влиянию окружающей среды, вырастали новые пласты, которые придавали устойчивость прежним колониям и усиливали в них национальную культуру. Характерным в этом отношении является следующий признак. В Венозе и других южноитальянских городах, где эпитафии на еврейских кладбищах раньше писались по-гречески или по-латыни, с редкими вставками еврейских слов (см. выше, § 2), они с IX века пишутся почти исключительно по-еврейски и снабжаются датами по национальному летосчислению, от разрушения Иерусалима или от сотворения мира. Здесь сказалось культурное различие между колонизационным периодом и организационным: очевидно, еврейские общины уже окрепли благодаря притоку свежих сил и, продолжая разговаривать на местных языках, не допускали их в ту область, где полагалось пользоваться языком религиозной письменности.

Густые массы еврейства сосредоточивались и на острове Сицилия, где два с половиной столетия (827-1071) властвовали арабско-берберские эмиры, вассалы африканских султанов, а затем египетских халифов — Фатимидов. Здесь евреи чувствовали себя как на родном Востоке. Еврейские общины в главных городах Сицилии: Палермо, Мессина, Сиракузы, Катания пользовались самоуправлением, которое потом удержалось и при владычестве норманнов. Связь Сицилии с Египтом и Северной Африкой, с одной стороны, и с византийской частью Италии, с другой, делала местную еврейскую колонию посредницей между восточной и западной культурой, как и между промышленными центрами трех частей Старого Света.

О тогдашней жизни евреев в Южной Италии дает нам некоторые сведения недавно открытая семейная хроника, обнимающая время от IX до половины XI века. В ней излагается история одной семьи, которая жила в подвластной византийцам Апулии, в городе Ория, где находилась древняя еврейская община. Родоначальник семьи, Амитай, живший около 850 года, назван ученым и «пайтаном», то есть сочинителем гимнов для синагогальной литургии. У него было трое сыновей, из которых двое, Шефатия и Хананель с их потомками, играли видную роль в политических событиях своего времени. Глава общины в Ории, Шефатия, прославился своей общественной деятельностью в византийской Италии и тем, что своим влиянием при дворе императора Василия I (867-886) в Константинополе он спас родную общину от участи, постигшей прочие еврейские общины Византии (см. дальше, § 20). При нем арабы из Сицилии продвигались в Калабрию и Апулию и взяли важнейший порт Южной Италии, город Бари. Шефатия был посредником при переговорах между византийским наместником и арабским полководцем. Скоро арабы покинули Апулию, еврейские общины избавились от тревог военного времени, но византийский гнет продолжался. Страсть христианского духовенства к ловле еврейских душ давала себя чувствовать и здесь. Брат Шефатии, раввин Хананель, имел столкновение с епископом города Ория. Однажды, во время религиозного диспута в епископском дворце, епископ спросил Хананеля: в какой день и час наступит по твоему расчету ближайшее новолуние? Спрошенный определил срок ошибочно. Епископ же, хорошо знавший календарную науку, верно указал час «рождения луны» и в споре со своим собеседником сказал: «Если оправдается мое определение, ты должен принять мою веру, а если твой счет окажется верным, я тебе отдам моего лучшего коня или его стоимость деньгами». Условие было принято, и люди были поставлены на башнях, чтобы следить за появлением луны. Вернувшись домой, Хананель убедился в своей ошибке и ужаснулся: ему предстояло отречься от веры отцов. Заволновалась вся еврейская община. Несчастный раввин все время молился. И Бог, рассказывает семейное предание, внял молитве. Луна скрылась за густыми облаками в тот момент, когда она по расчету епископа должна была появиться, и показалась лишь в следующий вечер, согласно определению Хананеля. Праведник был спасен. Епископ призвал его и сказал: «Ты сам знаешь, что мой расчет был верен, но что же делать с тобой, любимцем Бога?» Он выдал Хананелю триста золотых монет — стоимость коня, которые тот роздал бедным.

Сын Шефатии, Амитай II, был также главой общины и ректором иешивы в Ории. Он сочинял религиозные гимны и в особенности элегии, которые декламировались в случаях семейного траура. Возможно, что он именно, а не его одноименный дед был тем «пайтаном», произведения которого сохранились в синагогальной литургии. Сын Хананеля, Хасадий, сделался жертвой арабского набега на Орию в 925 году: когда город был взят штурмом, он и еще девять почетных мужей были казнены завоевателями, вероятно, за приверженность к византийской власти. Политически более дальновидным оказался сын Хасадия, Палтиель, который спустя четверть века перешел на сторону арабов, относившихся к евреям гораздо терпимее, чем византийцы.

Это было в те годы, когда африканский имам Ал-Моизз готовился завоевать Египет и утвердить там халифат Фатимидов (ок. 960 г.). Во время своего похода в Южную Италию он встретился с Палтиелем, который «по звездам» предсказал Моиззу, что он завоюет города Тарент, Отранто и Бари и станет сувереном Сицилии, где властвовали берберские эмиры. Завоеватель оценил политическую преданность Палтиеля и повез его в свою африканскую резиденцию Махдию, близ Кайрувана, в качестве советника. Когда Моизз в 969 г. стал халифом Египта и перенес свою столицу в Каир, он назначил своего еврейского фаворита правителем дворца и придворным астрологом[8]. Палтиель по своей должности принимал и представлял халифу иностранных послов. Однажды в Каир прибыл посол из Константинополя с дарами от византийского императора. Узнав, что на аудиенцию нужно испросить дозволение еврейского сановника, греческий посол заявил, что скорее вернется в Константинополь без аудиенции, чем поклонится еврею. Палтиель распорядился, чтобы чванливого грека не пустили во дворец и не оказывали ему почета, подобающего представителю великой державы. Наконец, просидев десять дней в Каире, византийский посол одумался: он явился к Палтиелю, просил извинения и был допущен во дворец. Еврейский сановник занимался, по-видимому, и делами своих соплеменников на Востоке. При нем положено было прочное основание самоуправлению еврейских общин в Каире и других городах Египта: вскоре там появились свои экзилархи в лице каирских «нагидов». Возможно, что сам Палтиель был первым нагидом египетских евреев, хотя его имя в списках носителей этого титула не упоминается. Семейная хроника отмечает его деятельность на пользу еврейских общин в Египте и связанных с ним Палестине и Сицилии. Палтиель оставался некоторое время на своем дипломатическом посту и при втором фатимидском халифе, Ал-Азисе (с 975 года).

В то время как Палтиель действовал на Востоке, другие члены даровитой семьи из Ории продолжали свою деятельность в еврейских общинах Южной Италии, пользуясь поддержкой своего сановного родственника. После упомянутых арабско-византийских войн был заключен мир, по которому занятые мусульманами города Апу-лии, в том числе и Ория, вновь перешли под власть Византии. Так как во время войны Ория была разграблена и пострадали родные Палтиеля, то один из них, Хананель II, поехал в Константинополь и получил там от императора грамоту, которой ему предоставлялось право разыскивать и отбирать свое расхищенное фамильное имущество, где бы оно ни оказалось. Хананель нашел часть своих вещей, между ними — и древнюю рукопись Библии, в городе Бари, в руках евреев, выкупивших у солдат добычу. После этих странствований он поселился в городе Беневент, а его сын Самуил — в близлежащей Капуе, где занял должность сборщика государственных пошлин. Во всех названных городах, как видно из семейной хроники, существовали тогда (в конце X и начале XI века) благоустроенные еврейские общины. Автор семейной хроники, ученый и «пайтан» Ахимаац, был внуком Самуила и писал свою книгу в Капуе и Ории в 1054 году, когда в Южной Италии назревал новый политический кризис.

Еще в первой половине XI века начались набеги норманнов с севера на Южную Италию и Сицилию. Римские папы и византийские императоры сначала входили в соглашение с норманнскими воинами для борьбы с мусульманским господством на юге, но впоследствии вожди норманнов стали отнимать для себя Сицилию у арабов и южноитальянские области — у византийцев. Роберт Гуискар и его брат Рожер завоевали в течение тридцати лет (10571087) Апулию, Калабрию и Сицилию. С благословения римского папы они утвердили здесь норманнскую династию, которая вскоре объединила все эти три провинции в сильное королевство с феодальным устройством. Уже в первые годы управления норманнов евреи оказались в тисках нового феодального строя, перенесенного сюда из Средней Европы. Герцоги не трогали еврейских общин и оставляли за ними все права внутреннего самоуправления, но распоряжались евреями как своими крепостными, отдавая еврейские «души» с правом взимания податей с них во владение разным лицам и учреждениям. В 1086 году вдова герцога Роберта Гуискара отдаст во владение архиепископа города Бари «всех евреев, живущих или имеющих право поселиться в городе, со всем принадлежащим им имуществом недвижимым и движимым, которых господин и муж мой Роберт дал мне в приданое, а также весь еврейский квартал (Judeca) с принадлежащими ему землями и ранее уступленной мне самими евреями площадью синагоги, где построена церковь в честь святого Сильвестра и папы Льва». Спустя три года та же набожная герцогиня уступила шеетую часть своих доходов от евреев города Палермо местному архиепископу в пользу церкви Марии с тем, чтобы после ее смерти на ту же цель шли и остальные части дохода, ради спасения души герцогини и ее семьи. Герцог Рожер I подарил салернскому архиепископу «всю Иудею» (totam Judaeam), т. е. еврейский квартал города Салерно со всеми жителями и их податями (1090). В Мельфи он преподнес такой же дар местной церкви. В пользу церкви Марии в Палермо Рожер отдал группу «сарацин», обязанных платить ей дань деньгами и натурой, но среди этих сарацин встречаются еврейские имена (Исаак, Моисей, Иосиф), принадлежавшие, вероятно, выходцам из Востока, говорившим по-арабски.

Таким образом, накануне крестовых походов евреи Южной Италии, после многовековой зависимости от византийцев и арабов, очутились под властью новых правителей и были введены в рамки того феодального строя, который утвердился тогда во всей Западной Европе.

§ 20. Судьбы евреев в Византии

Неспокойно было в ту эпоху в Византийской империи. Находясь между двумя мирами, разраставшейся арабской Азией и рождавшейся славянской Европой, старая империя испытывала непрерывные толчки и справа, и слева, иногда грозившие самому ее существованию. Один такой удар обрушился на нее в начале VIII века, когда арабы завоевали юг Пиренейского полуострова и устремились к Балканскому полуострову. В 718 году огромная мусульманская армия стояла под стенами Константинополя. Арабский флот и сухопутные войска со стороны Малой Азии держали столицу в осаде, и казалось, что европейскую Византию постигнет участь ее азиатских провинций. Однако грозу пронесло мимо. Только что вступивший на престол император Лев III Исаврийский (717-741) отразил нападение арабов при посредстве изобретенного тогда «греческого огня» и тем обеспечил Восточную Европу от арабской опасности, как в 732 Карл Мартелл обеспечил от нее материк Западной Европы.

В связи с этим критическим моментом Византийской империи находится загадочное мессианское движение, которое тогда поднялось в Сирии вследствие агитации византийского выходца Зонария (Серен), выступившего в первые годы царствования Льва Исаврийского с призывом к возрождению еврейской Палестины. Что тогда происходило среди византийских евреев, об этом не говорят смутные намеки хронографов, но общий ход событий можно себе представить приблизительно так: нашествие арабов сначала возбудило среди византийских евреев надежды на воссоединение с палестинскими братьями, которые находились под властью дамасских халифов — Омайадов, но отражение арабов от Константинополя вызвало разочарование и бегство в арабскую Сирию, где и развернул свою деятельность новый мессия. Бегству в Сирию могли содействовать гонения, воздвигнутые вскоре на византийских евреев. В первые годы своего царствования, еще до начала иконоборства, Лев III проявил чрезвычайное рвение в деле обращения евреев и еретиков в православную веру. Он отдал приказ, чтобы евреи и малоазийские сектанты-монтанисты «жили по христианскому обряду», грозя ослушникам тяжелыми карами (723 г.). Этот декрет, по-видимому, не имел серьезных последствий, как не имело их мессианское движение, выродившееся в сектантскую ересь. Вскоре внимание императора было отвлечено от еретиков и евреев внутренней борьбой в самой церкви между иконоборцами и иконопочитателями, в которой сам император-иконоборец прослыл еретиком и иудействующим.

Можно допустить, что иудейская идеология была причастна к предпринятой императором и византийскими рационалистами борьбе с пережитком язычества в христианстве — идолослужением под видом иконопочитания; но сомнительно, чтобы к этому движению были причастны евреи. Родом сириец, с юных лет живший среди арабов и евреев, Лев III знал, какой вред причиняет успехам христианства среди иноверцев иконопочитание, дающее сильное орудие в руки противников церкви; отчасти с целью вырвать это орудие из рук «внешних врагов» он решился на опасную догматическую борьбу, потрясшую все государство. Потомки почитателей Аполлона и Венеры, византийские греки, не могли простить главе государства, который уничтожал статуи и образа Христа, Богородицы и святых, «нерукотворные» иконы и святые мощи, культ которых был естественным продолжением античного культа. Императора и его приверженцев клеймили прозвищем «иудействующие». «Евреи и самаритяне осуждают иконы, следовательно, все противники икон суть иудеи», — заявил один из крупнейших церковных деятелей той эпохи. Это, однако, не смутило Льва III и его ближайших преемников, которые продолжали борьбу против иконопочитания и вместе с тем — против духовенства, соперника неограниченной светской власти. Только в 787 году созванный набожной императрицей Ириной в Никее церковный собор восстановил почитание икон и мощей, предав анафеме всех «обзывающих иконы идолами». Этот же вселенский собор выработал следующий канон о евреях: «Евреи, которые лишь для вида стали христианами, а тайно продолжают соблюдать субботу и прочие иудейские обряды, не должны быть допускаемы ни к причастию, ни к молитве. Недопустимо вообще, чтобы они посещали церковь. Их детей не следует крестить. Им запрещается покупать рабов (христианских) или владеть таковыми. Если же еврей (семейный) искренно пожелает обратиться в христианство, то его следует принять и крестить вместе с его детьми». По-видимому, в Византии и тогда существовали притворные христиане из евреев, некогда обращенных путем насилия и поддерживавших иконоборство, и собор решил удалить их из паствы Христовой, видя в этом одну из мер искоренения иконоборческих тенденций. Страх перед иудейской пропагандой пересилил даже страсть церковников к обращению евреев.

Борьба между противниками и сторонниками иконопочитания возобновилась в царствование Михаила II (820-829), бывшего начальника гвардии, уроженца Фригии, проведшего свои молодые годы «среди еретиков, евреев и полуэллинизованных фригийцев». Так как новый император был равнодушен к церкви, а его сын Феофил встал на сторону иконоборцев, то их враги пустили слух, что дед Михаила был крещеный еврей. Из летописи того времени можно извлечь сведения, объясняющие происхождение подобных слухов. В родном фригийском городке Михаила, Амории (отсюда название династии «Аморийская»), жило много иудействующих христиан из секты Атинганов. Сектанты, признавая святость крещения и отвергая обряд обрезания, соблюдали, однако, многие из иудейских законов, в особенности субботу, а в своих домах они держали еврея или еврейку в качестве наблюдателей и наставников в делах религиозного культа. К этой секте принадлежал в юности и будущий император Михаил. Этим объяснялись и его церковный индифферентизм, и покровительство евреям. Шла молва, что император намеревался установить обязательный субботний отдых, что он легко относился к догмам христианства, а близких его сердцу евреев освобождал от уплаты податей или недоимок. Из всех этих преувеличений можно только заключить, что при Михаиле II и его сыне Феофиле (829-842) евреи в Византии пользовались относительным спокойствием.

Бедственное время настало для них при вступлении во власть Македонской династии в лице ее основателя Василия I (867-886). Этот император задался целью обратить евреев в христианство. Сначала он действовал миссионерскими способами: устраивал религиозные диспуты с еврейскими учеными с целью доказать им, что «Иисус есть вершина Закона и Пророков». Так как диспуты ни к чему не привели, то император стал поощрять евреев к переходу в христианство обещанием льгот и почетных должностей. Когда и это не привело к желанной цели, начались репрессии. В народе сохранилось смутное предание о том, что Василий запретил исповедовать иудейскую веру; при нем из тысячи еврейских общин во всей стране уцелело только пять. Остаток Израиля в Византии был спасен будто бы только благодаря заступничеству еврейского мудреца Шефатии, того главы общины в Ории, который играл политическую роль во время борьбы между арабами и византийцами в Южной Италии (см. выше, § 19). В вышеупомянутой семейной хронике Ахимааца это событие окутано покровом чудесных сказок. «В то время, — говорится в хронике, — воцарился над эдомитами человек подлый и кровожадный, и задумал он истребить потомство святых и праведных. В 800 году со времени разрушения святого города и храма встал царь по имени Василий, решивший уничтожить остаток Израиля, отвлечь евреев от Торы и соблазнить их верой Иисуса». Он разослал по всем городам гонцов с требованием, чтобы все евреи готовились к крещению. Прибыв в город Орию, гонцы показали главе еврейской общины Шефатии письмо за императорской печатью, повелевающее ему приехать в Константинополь. Шефатия исполнил приказ. В столице он представился императору и повел с ним беседу по религиозным вопросам. Император, желая убедить еврейского ученого в величии христианской религии, показал ему гордость своей столицы — великолепный храм Святой Софии. При этом Василий спросил своего гостя, на какой храм было употреблено больше золота — на древний иерусалимский или на константинопольский. Шефатия вычислил по Библии, что Соломонов храм поглотил гораздо больше золота и серебра, чем Святая София. Убедившись в мудрости и святости своего собеседника, Василий сказал: «У меня есть больная дочь, мучимая бесом, и никто не мог ее излечить; помоги мне, излечи ее от болезни». Шефатия согласился. По его требованию больную переместили в одну из палат дворца Бокалеоне («Львиная пасть»), где не было христианских икон. Там он стал заклинать демона чудотворным именем Божиим, чтобы он покинул тело девушки. Бес отозвался, что не пристало благочестивому еврею лечить дочь злодея, гонителя еврейского народа; но заклинатель ответил, что он делает это во славу Божию, дабы император убедился в силе еврейского Бога. Тогда бес вышел из «одержимой», и она выздоровела. Император был счастлив, но все-таки в силу еврейского Бога не уверовал, а напротив — убеждал Шефатию признать христианского Бога, что, конечно, было отвергнуто. Когда Василий спросил, чем вознаградить его за спасение дочери, Шефатия ответил, что он просит пощады для гонимых соплеменников, по крайней мере, для общины города Ория. Император вынужден был исполнить просьбу, и еврейская община Ории получила свободу вероисповедания. Зато в других местах декрет о запрете иудейства применялся с крайней строгостью, и «солнце закатилось» для евреев во все время царствования этого мрачного фанатика. Только сын и преемник его, Лев VI Философ (886-911), прибавляет автор семейной хроники, дозволил евреям свободно исповедовать свою веру.

В сводах имперских законов Византии, так называемых «Базиликах», сохранились декреты Льва VI, в которых обеспечивается неприкосновенность синагог, но сокращается самоуправление еврейских общин: евреям вменяется в обязанность разбирать свои споры в общих судах и подчиняться общегосударственным законам о браке. Было даже возобновлено Юстинианово запрещение «Deuterosis», то есть устного учения (Талмуда) и проповеди в синагогах, но едва ли такие ограничения в области духовной жизни могли иметь успех. Для евреев была установлена унизительная форма судебной присяги, подобная той, которая в то время была введена в Средней Европе «Капитуляриями» Карла Великого (см. выше, § 12). Присягающий должен был опоясываться ветвями терновника и, держа в руке свиток Торы, произносить следующее: «Именем Господа Бога наших отцов, который сотворил небо и землю и повел нас через Красное море и Обетованную Землю, клянусь, что не вру. Если же я буду уличен во лжи, то пусть Господь поразит меня проказою Геезии и Наамана и проклятием священника Эли, и пусть откроет земля свою пасть и поглотит меня живьем, как Датана и Абирама».

Смутное известие о насильственных крещениях дошло до нас от времени византийского императора Романа Лекапена (920-944), соправителя Константина Порфирородного. В открытом недавно фрагменте «Хазарского Послания» упоминается о «Schemad (насильственное крещение) в дни злодея Романоса». Имя этого императора названо также в упомянутом выше (§ 15) письме из Венеции к императору Генриху I (ок. 932 г.), где сообщалось, что иерусалимский патриарх склонил императора Романа окрестить всех евреев в Византии и что многие будто бы добровольно приняли христианскую веру, когда узнали о «чудесах» у Гроба Господня в Иерусалиме. По-видимому, евреи кое-где «добровольно», то есть под угрозою изгнания, приняли для вида христианство, но о повальном крещении не могло быть речи, так как в случае репрессий евреи имели выход: эмиграцию в Тавриду (Крым) и родственное по вере Хазарское царство. Во второй половине X века, при императорах Никифоре, Фоке и Иоанне Цимисхии (963-976), византийцы одержали большие победы над арабами в Сирии, где взяли Антиохию и Алеппо, и палестинские евреи со страхом ждали возвращения былого владычества «эдомитов» в Святой Земле. Византийские войска действительно приближались к Палестине, но грозу пронесло мимо. Только спустя 125 лет пришла в Иерусалим армия крестоносцев, прошедшая через Византию.

Нужно вообще полагать, что случаи насильственных крещений или изгнаний в Византии сильно преувеличены и в христианских и в еврейских преданиях. Были вспышки религиозного фанатизма, от которых страдали и евреи, и христианские сектанты, но между этими вспышками тянулись долгие промежутки относительно спокойной жизни. Епископ секты несторианцев Илия из Нисибина утверждал (ок. 1000 г.), что евреям живется в Византии лучше, чем несторианцам. «Ромеи (византийцы) дают жить евреям в своих владениях, покровительствуют им, дозволяют им публичное богослужение и постройку синагог. Еврей в этом государстве может открыто заявить: Я — иудей. Он исповедует свою религию, публично молится и за это не привлекается к ответственности, ему не мешают исполнять свои религиозные обряды и вообще не причиняют никаких затруднений». Затруднения и порой даже серьезные обиды евреям, конечно, причинялись, но такова была участь всех иноверцев и даже диссидентов внутри господствующей церкви.

Ненависть к евреям сеяли христианские монахи, число которых было велико в этой стране церквей и монастырей. В «Житии святого Никона», жившего в конце X века, рассказано следующее. В Спарте свирепствовала чума, и жители обратились к монаху Никону с просьбой избавить город от эпидемии своими молитвами. Монах согласился, но лишь под условием, чтобы оттуда были изгнаны евреи, «оскверняющие город своими религиозными обычаями». Греки выселили евреев, и монах совершил свое «чудо» избавления Спарты. Один только грек, Арат, был возмущен поведением Никона и заявил, что изгнать следовало бы монаха, а не евреев. Однажды Арат привел с собой в город мастера-еврея, который нужен был ему для исполнения работы по раскрашиванию тканей. Раздраженный этим, фанатик Никон бросился на еврея с дубиной в руках, но Арат оттолкнул монаха, и тот удалился, еще более озлобленный против евреев и их защитников. В этом рассказе есть символ: духовенство часто имело успех в своей юдофобской агитации, но оно не могло расстроить тот экономический уклад, в котором евреи являлись важным фактором.

Несмотря на всякие препятствия, евреи жили во всех городах Греции и прочих частей Балканского полуострова, а также в византийских частях Малой Азии, занимались промышленностью, в особенности фабрикацией шелковых тканей, и устраивали свою общинную жизнь на автономных началах. Еврейский путешественник XIII века, Вениамин Тудельский, нашел в Византийской империи обширную сеть таких организованных общин с трудовым, зажиточным населением (см. дальше, § 53).

§ 21. Духовная культура в Италии и Византии

В культурном отношении еврейские колонии обоих полуостровов Южной Европы составляли в эту эпоху как бы одно целое. Находившаяся под византийской властью Южная Италия была связующим звеном между романской и греческой культурой. Еврей, говоривший в Ломбардии и Риме по-итальянски, употреблял также греческий язык в Апулии и арабский — в Сицилии и, конечно, говорил по-гречески в Константинополе, в Македонии, Фессалии и собственной Греции. Но при всем этом разноязычии в житейском обиходе у евреев был один, объединяющий литературный язык — еврейский. Выше уже было указано (§ 19) на переход к националы ному языку в надгробных надписях Южной Италии, а теперь мы увидим возрождение этого языка в живых памятниках литературы. Это было вызвано притоком свежих сил из умственных центров Востока. Путь из Палестины и Вавилонии в Западную Европу лежал через Италию и Византию, и эти страны, да еще Испания со времен арабского завоевания, были непосредственными приемкиками еврейской культуры на пути ее с Востока на Запад. Рано развилась здесь академическая жизнь. В семейной хронике Ахимааца упоминается о сети раввинских «иешив» в общинах Южной Италии. Еще в XII веке во Франции цитировалась старая поговорка: «Из Бари исходит учение, и слово Божие — из Отранто». Из ломбардской Лукки, как уже сказано, переселилась в Германию ученая семья Калонимидов и насаждала там еврейское знание. Однако та чисто талмудическая наука законоведения, которая так пышно разрослась во Франции и Германии, не привилась на почве Италии и Византии. Обе эти страны были больше духовными дочерьми тогдашней Палестины, чем Вавилонии. Уступив галахическое наследие Вавилонии северным странам, итальяно-византийские колонии унаследовали от Палестины агадический элемент, влечение к «Мидрашу», к синагогальной проповеди и связанному с ней «Пиуту». Трудно определить, какие именно произведения анонимной письменности Мидраша выросли на почве Италии и Византии, но некоторые из таких творений носят на себе заметную печать этих стран.

К таким произведениям относится прекрасный Мидраш «Tanna debe Eliahu» («Учитель из школы Илии», также «Seder Eliahu», по имени Илии-пророка). По некоторым намекам в книге можно заключить, что автор был странствующим проповедником и жил в Италии или Византии во второй половине X века (приведенные в тексте две даты — 900 лет со времени разрушения храма и 4744-й год от сотворения мира — соответствуют 970 и 984 годам христианской эры). Откликами на гнет христианской среды являются те места проповедей, где автор изливает свой гнев на «злой Рим», «злодейское государство» («malchut hareschaa»). Страстное ожидание Мессии и глубокая вера в близость Божьего суда над народами дают проповеднику возможность поддерживать бодрость духа в слушателях. Он говорит обыкновенно от имени странствующего Илии-пророка, предтечи Мессии, в таком наивном стиле: «Однажды я ходил с места на место и встретил одного старца. Он спросил меня: будут ли существовать иноверцы в дни Сына Давидова (Мессии)? И я ответил: все народы и государства, мучившие евреев и притеснявшие их, будут свидетелями их радости, будут этим крайне огорчены и затем обратятся в прах; те же, которые не мучили и не притесняли евреев, будут в ту радостную пору служить им в качестве землепашцев и виноделов» («Eliahu Rabba», глава 22). «Боже мой в небесах! — восклицает автор с тоской. — Ведь известно, что Ты ждешь наступления дней, когда Израиль удостоится пришествия Сына Давидова. Ты тогда найдешь во Израиле и знатоков Писания, и ученых в Мишне, и честных торговцев. Призываю в свидетели небо и землю: Бог ждет Израиля (в Святой Земле) с большим нетерпением, чем отец ждет сына или жена — мужа. Он хочет, чтобы евреи покаялись для того, чтобы он мог освободить их и построить для них храм, который никогда уж больше не будет разрушен» (глава 31). Иногда проповедь переходит у автора в страстную молитву, которая должна была производить потрясающее впечатление на слушателей: «Владыка мира, посмотри на наши бедствия, на обиды, ежечасно нам причиняемые! Вспомни, сколько среди нас семейных людей, не имеющих заработка и все-таки занимающихся Торой постоянно. Вспомни, сколько бедняков во Израиле, с которых иноверцы сдирают кожу (тяжелыми налогами) и которые все-таки занимаются Торой... Отец мой, в небесах, не Ты ли сказал через пророка Иону: как не пощадить великого города Ниневию, где больше двенадцати мириад людей и много скота! Как ты пожалел Ниневию, пожалей и нас» (гл. 19). Автор не питает враждебных чувств к окружающим народам и требует, чтобы евреи в деловых сношениях поступали с иноверцем как с ближним, без кривды и обмана, но вместе с тем предостерегает от семейного сближения с неевреями: нельзя есть с ними за одним столом и дружить с ними, ибо этим подвергается опасности семейная жизнь еврея (гл. 8). В другом месте (гл. 21) автор объясняет свои опасения следующим рассказом. Отец одной еврейской девушки дружил с соседом-неевреем, пил, ел и веселился с ним; однажды сосед попросил, чтобы еврей выдал за него дочь замуж, и отец согласился, но дочь не хотела этого брака и, когда наступил день свадьбы, бросилась с крыши дома вниз и разбилась насмерть. Если вспомнить о тех церковных канонах, которые запрещали христианам разделять трапезу и дружить с евреями, а тем более вступать в брак с ними, то станет ясно, что такие предостережения со стороны еврея вполне оправдывались условиями времени. В общем же этот «Мидраш Илии» проникнут духом самой чистой и возвышенной морали, человеколюбия и глубокого сочувствия ко всему страждущему. Слово автора проникает в душу. Читатель очарован всеми этими трогательными увещаниями, прекрасными притчами, рассказами таинственного странника о своих встречах и беседах с людьми. Нужно было быть не только моралистом, но и поэтом, чтобы говорить такие речи и написать такую книгу, лучшую жемчужину мидрашитской литературы.

«Мидраш Илии» был, вероятно, не единственным произведением той эпохи, выросшим на почве Италии или Византии. Полагают, что в этих странах и в ту же эпоху были составлены еще анонимный «Мидраш Псалмов» («Midrasch Tehillim» или «Schocher Tob») и Мидраш к Пятикнижию, составленный Товией бен-Элиезером под названием «Lekach-Tob» (известен также под именем «Pesikta zutrata», Малая Песикта). Товия жил, по предположениям новейших исследователей, в Византии во второй половине XI века и, может быть, еще дожил до первого крестового похода.

Здесь, как и в Палестине, прямым продолжением мидрашитской письменности была синагогальная поэзия, «Пиут». «Пайтан» шел вслед за «даршаном». Из ранних пайтанов предание называет Шефатию и Амитая, членов той славной семьи из города Ории, которая играла такую видную роль в истории евреев Южной Италии и Византии (§§ 19-20). Полагают, что по поводу тогдашних гонений императора Василия I, в конце IX века, сочинена была Шефатией одна из его трогательных молитв покаяния, начинающаяся словами: «Israel noscha» (в «Selichot» второго дня предновогодней недели):

Они стучатся в Твои двери, Боже, как нищие,

Услышь же их мольбу, Живущий в горних!

Они запуганы своими притеснителями и оскорбителями,

Не оставь же их Ты, Бог их предков!

Пусть спасение явится им, пред глазами всех,

Пусть прекратится владычество злодеев,

Пусть погибнет Сеир и его тесть[9],

И пусть придут избавители к Сиону.

Здесь чувствуется уже дух франко-германской элегической поэзии, перенесенный в X веке из Италии на берега Рейна. В этом духе писал свои «селихот» римский поэт Соломон бен-Иегуда Габавли (прозвище «Вавилонянин» здесь, вероятно, означает «уроженец или житель Рима», так как в еврейской письменности папский Рим иногда фигурирует под метафорическим именем Вавилон), живший около 950 года. Рим был также родиной того даровитого пайтана Мешуллама из семьи Калонимидов, который переселился в Германию в конце X века и причислялся к майнцской группе писателей (§ 17), — живой символ литературного единения Италии и Германии.

Пробудившееся в Италии литературное творчество коснулось и той области, которая давно уже была запущена в еврейской письменности: историографии. До X века вне этой письменности оставалось продолжение библейской истории, которое заключалось в классических трудах Иосифа Флавия: «Иудейские древности» и «Иудейская война». Написанные в Риме на греческом языке галилейским вождем, перешедшим во время великой национальной войны на сторону римлян, сочинения Иосифа затерялись в хаосе иудео-эллинской литературы, которой чуждались правоверные евреи, враги «греческой мудрости». Еврейские читатели были, таким образом, обречены на полное невежество по части истории последних веков иудейского государства, ибо талмудическая письменность сообщала об этой эпохе лишь скудные легенды. Это понял еврейский писатель, живший, по-видимому, в Риме во второй половине X века, и решил преподнести своему народу описание его же забытой национальной истории. Ввиду обширности и малодоступности греческого оригинала трудов Иосифа Флавия он воспользовался латинской переделкой «Иудейской войны», распространенной в раннее Средневековье под именем Гегезипповой Книги (Hegesippus — латинизированная форма имени Josephus). К этой переделке еврейский компилятор прибавил извлечения из «Древностей» Иосифа, из «Книги Маккавеев» и некоторых общеисторических источников и изложил все это на хорошем еврейском языке. Автором книги он назвал Иосифа бен-Гориона, вместо настоящего еврейского имени Флавия — «Иосиф бен-Мататия» (компилятор, очевидно, смешал имя историка с именем иерусалимского начальника, упомянутого в оригинале «Иудейской войны», кн. II, гл. 20, § 3). Так получилась книга, приобретшая вскоре большую популярность под именем «Иосиппон» («Малый Иосиф»). Анонимный составитель доверчиво следует древнему источнику даже в тенденциозных его частях, например в отрицательной характеристике патриотов — зелотов, которых он вслед за Иосифом называет бандитами (parizim). В своих многочисленных вставках автор иногда выдает новейшее происхождение своей компиляции. В первых главах, содержащих перечень народов и государств, бросаются в глаза названия новых европейских стран и народов (франки, бургунды, аллеманы, хазары, болгары, венгры, руссы и т.п.). Особенное внимание уделяется легендарной истории и топографии города Рима, причем составитель явно пользуется появившимся в то время «Описанием золотого города Рима» («Graphia аигеае urbis Romae»). Подробно описывается церемония коронования императоров в Риме в том виде, как она практиковалась при коронации германо-римского императора Оттона I (962). Для обозначения денежных единиц употребляются названия тогдашних итальянских монет. Прекрасное изложение, легкий язык, красивые речи и поучения, часто влагаемые компилятором в уста действующих лиц, независимо от риторики Иосифа Флавия, — все это делало чтение «Иосиппона» чрезвычайно увлекательным. Книга приобрела большую популярность. Уже в XI веке подвился арабский ее перевод в Испании. Тотчас после изобретения книгопечатания «Иосиппон» был напечатан в двух редакциях: краткой (Мантуя, 1480) и полной (Константинополь, 1510), а вскоре появились переводы книги на еврейско-немецкий и другие языки.

Составитель «Иосиппона» принадлежал, по-видимому, к небольшому в то время кругу образованных евреев Италии, хорошо знакомых с греческой и римской литературой и со светскими науками. Из этого круга вышел первый еврейский философ на почве Европы, Саббатай Донноло (ок. 913-982). Уроженец южноитальянского города Ория, он 12-летним мальчиком попал вместе с родителями в плен к арабам, во время набега их на этот город в 925 году. Родители были увезены в Палермо и оттуда в Африку, а Саббатай был выкуплен из плена в городе Отранто и остался в «государстве римлян» (византийцев). Здесь он предался изучению медицины, астрономии и астрологии. Донноло, по его собственному выражению, «изучал книги греков и арабов, мудрость халдеев и индийцев». Не найдя на родине людей, сведущих в науках, он скитался по разным местам и занимался под руководством ученых. Он состоял врачом при византийском наместнике в Калабрии и, матермально обеспеченный, мог отдаться литературной деятельности. Донноло написал медицинское сочинение о приготовлении лекарственных трав. Главным же его трудом признается религиозно-философский трактат «Хакмони», изложенный в виде комментария к мистической «Книге Творения». Здесь он развивает мысль, что человек есть мир в малом виде, микрокосм, и видит в устройстве человеческого организма подобие космоса: голова — подобие неба, череп — небесный свод, глаза — светила небесные, кости — скалы, оживляющая весь организм душа — подобие Бога. Человек есть в большей степени творение духа Божия (в этом смысле автор толкует известное выражение: «по образу и подобию Бога»), чем материи, или «праха земного», и эта духовность человеческого существа роднит его с невидимыми силами, управляющими Вселенной. Развивая учение старой физики о четырех элементах (огонь, воздух, вода и земля), Донноло показывает, как один элемент превращается в другой, как бы предвосхищая тем закон о сохранении или превращении энергии. Везде он старается сблизить теологию с естествознанием, но вместе с тем разделяет все астрологические предрассудки своего времени и весьма склонен к той мистике буквенных сочетаний, которая развита в каббалистической «Книге творения».

При всех своих мистических наклонностях еврейский ученый смотрел, однако, гораздо трезвее на вещи, чем современные христианские богословы. Донноло был знаком со своим ученым земляком, монахом Нилом Младшим, который вел отшельническую жизнь и был впоследствии причислен церковью к лику святых. Однажды Донноло посетил Нила и, найдя его в очень болезненном состоянии, вызвался лечить его, но строгий монах отверг услугу еврейского врача, не желая ввести в соблазн христиан, которые могли бы сказать, что иудей вылечил благочестивого пастыря церкви. Другой еврей, явившись однажды вместе с Донноло к Нилу, пожелал вступить с ним в религиозный диспут, но суровый монах предложил гостю простоять возле его кельи столько дней, сколько пробыл Моисей на горе Синай, и все это время читать книги Торы и Пророков, после чего он удостоится собеседования по вопросам веры с благочестивым христианином. Спутник Донноло, конечно, отверг это странное предложение.

Впрочем, немало суеверия было и среди евреев Италии и Византии. Написанная в середине XI века семейная хроника Ахимааца наполнена описанием деяний раввинов-чудотворцев. Один из героев хроники, Аарон из Багдада, совершает на каждом шагу чудеса силою «Schern hameforasch», тайного неизреченного имени Божия, употребляемого в заклинаниях. Прибыв из страны мистерий в Южную Италию, Аарон сразу обнаруживает в приморской Гаэте оборотня — еврейского мальчика, обращенного ведьмой в осла, преображает его в человека и возвращает отцу. В Беневенте, где Аарон был приветливо принят еврейской общиной, он во время богослужения в синагоге заметил, что молодой кантор при возглашении молитвы «Borchu» пропустил в ней имя Бога. Аарон понял, что стоявший у амвона кантор — мертвец, оживший путем чародейства и поэтому не могущий произнести Божье имя, ибо сказано: «Не мертвецам славить Бога». Он запретил кантору служение, подверг его допросу и узнал его тайну. В ранней юности этот кантор поехал со своим отцом на паломничество в Иерусалим, и там отец узнал от одного святого старца, что юноше суждено скоро умереть. Пораженный этим предсказанием, отец заявил старцу, что он не может вернуться домой без сына, так как перед отъездом из дома поклялся жене вернуть мальчика из путешествия невредимым. Старец уступил мольбам отца и даровал жизнь обреченному на смерть юноше таким образом: сделал надрез на его теле и вложил туда записку с начертанием «Шем», чудотворного имени Божия. Силой этого имени умерший молодой человек ходил по земле много лет, скрывая свою страшную тайну от окружающих. Обнаружив эту тайну, Аарон вскрыл давно зажившее место надреза под локтем, вынул оттуда записку, и тотчас перед собранием общины лежал бездыханный труп кантора.

Та же хроника рассказывает, что и глава общины в Ории, Шефатия, прославленный во время гонений императора Василия, силой тайного «имени» изгонял бесов из «одержимых», душевнобольных или эпилептиков, проходил в короткое время большие пространства («Kefizat haderech») и творил еще подобные чудеса. Достигший высокого положения при дворе Фатимидов в Египте, итальянский выходец Палтиель был обязан своей карьерой отчасти своим астрологическим познаниям и уменью предсказывать будущее по звездам. Недаром последний великий гаон Вавилонии, р. Гай, указал в одном из своих посланий, что «римские ученые», т. е. итальянские раввины, отличаются крайним суеверием, ибо убеждены в возможности совершения чудес силой Божьего имени и разных заклинаний. Здесь сказывалось действие христианской среды, где демонизм, заклинания и чародейство всякого рода составляли сущность народной веры, а предсказания придворных астрологов часто являлись решающими в вопросах внешней политики.

§ 22. Темный промежуток еврейской истории (VIII—IX вв.)

Медленно складывается новый еврейский центр в арабской Испании, пришедший на смену разрушенному центру вестготского государства (§ 8). С момента завоевания южной части Пиренейского полуострова арабами прошло два века (711-912), которые не внесли в еврейскую историю ни одного крупного события, не выдвинули ни одной замечательной личности. После VII века, этого бурного периода войны вестготского церковного государства с евреями, тихо и бесследно проходят века VIII и IX, которые могут считаться временем покоя для евреев Испании, поскольку отсутствие «событий» подразумевает отсутствие катастроф.

В первые десятилетия завоеванная арабами Испания составляла часть африканской провинции халифата Омайадов. Верховным правителем считался великий восточный халиф из Дамаска, следующим был эмир Северной Африки, имевший тогда свою резиденцию в Кайруване, а непосредственно управлял испанскими землями наместник эмира, живший обыкновенно в Кордове, главном городе Южной Испании, или Андалузии. Не скоро удалось новым правителям водворить гражданский порядок в стране. Этому мешали, с одной стороны, порывы завоевателей к дальнейшей экспансии в сторону Франции, которые после долгих войн были остановлены победой Карла Мартелла (732), а с другой стороны — типичные для арабских государств племенные раздоры. В покоренной Испании не прекращалась борьба между вождями сирийских арабов и африканских берберов и между старшинами более мелких родовых групп. Захватывал власть то один, то другой вождь, соперники делили между собой территорию на мелкие кусочки, и от обилия правителей стонало местное население. Каждый правитель, наместник африканского эмира или самозванец, старался поскорее извлечь все выгоды из своего положения и с большим усердием применял завет Корана: брать как можно больше дани с покоренных иноверцев, христиан и евреев, не желающих стать мусульманами. Особенно притесняли христиан, которые считались политическими врагами, ибо их братья на севере продолжали борьбу с арабскими завоевателями. С христиан арабские власти брали подушную и поземельную подать в таких размерах, что многие объявляли себя мусульманами для того, чтобы избавиться от непосильной дани. Это приращение общины правоверных радовало мусульманских священников, но огорчало сборщиков податей, которые теряли плательщиков. Вследствие подобных явлений в других частях халифата был возбужден вопрос об отмене убыточной для казны льготы за переход в «правую веру», но этому воспротивился набожный халиф Омар II (ок. 720), произнесший свою знаменитую фразу: «Аллах велел Мухаммеду быть пророком, а не сборщиком податей». В деле обложения завоеватели не щадили и евреев, своих недавних союзников, облегчивших им внутреннее покорение страны. Евреи не отрекались от своей веры ради облегчения себе податного бремени, но недовольство среди них росло. Может быть, в связи с этим находится смутное известие о возмущении, вспыхнувшем в 718 году. Вождь одного берберского отряда Каулан Иудей (al-Jahudi) восстал против арабского наместника, разорявшего население тяжелыми поборами; в восстании участвовали, по-видимому, и евреи. Мятеж был подавлен, и Каулан был казнен. Вслед за этим в Испании распространилось мессианское движение, вызванное в Сирии и Византии агитацией лжемессии Зонария, или Серена (см. выше, § 20). Многие испанские евреи, по свидетельству христианского летописца, побросали свое имущество и двинулись на восток, в Обетованную Землю, а наместник африканского эмира Амбиза воспользовался этим и конфисковал все имущество ушедших (ок. 719-723).

Новая эра наступила для Испании с 756 года, когда вследствие кризиса халифата на Востоке — перехода власти от Омайадов к Аббасидам — в Испанию бежал член павшей династии Абдуррахман, провозглашенный здесь самостоятельным «эмиром Кордовы и Испании». В стране постепенно устанавливается относительный порядок, сокращаются, хотя не прекращаются, племенные распри между арабами и берберами, налаживаются отношения с христианами внутри мусульманских владений и на северных окраинах — в Астурии, Леоне и Наварре, где укрепились бывшие христианские хозяева страны. Теперь масса христиан переходит в ислам не только с целью освободиться от специальных податей, но и для того, чтобы занимать государственные должности в арабских владениях. Арабы везде охотно принимали на государственную службу иноверцев, признававших догму о пророческой миссии Мухаммеда, и овцы паствы Христовой, привлеченные казенным кормом, покорно шли в лагерь победителей. За первый век арабского владычества в Испании образовался значительный класс «mavali» (усыновленных), или ренегатов из христиан, из которых многие оставались в душе верными своей старой религии. Среди евреев это позорное явление наблюдалось, по-видимому, гораздо реже: люди, некогда притворно принимавшие крещение только под страхом смерти или изгнания, едва ли теперь принимали ислам ради выгодной карьеры. Христиане под мусульманской маской испытывали теперь, хотя в гораздо меньшей степени, душевные муки тех евреев, которых их предки-вестготы некогда насильственно загоняли в лоно церкви. Еще в одном отношении христиане были поставлены в положение прежних евреев. Как раньше по готским законам всякий принявший крещение раб мог уйти на волю от своего хозяина-еврея, что при массовых уходах гибельно отражалось на еврейском сельском хозяйстве и промышленности, так теперь всякий раб или крепостной христианина, объявивший себя мусульманином, становился по арабскому закону свободным и бросал своего хозяина, чем совершенно разорялись дворянские поместья. Для приобретения права на наемный труд, который тогда был возможен в форме рабства или крепостничества, хозяева-христиане должны были сами принять ислам, и многие действительно это делали. Если рабы отрекались от христианской веры с целью освободиться, то господа делали то же с целью удержать их в рабстве. Подобные безобразия едва ли творились среди евреев раньше, когда они были при вестготах в таком же положении, или теперь, когда в качестве иноверцев подвергались тем же стеснениям.

При преемниках Абдуррахмана I, Хишаме I и Хакиме I (788-822), в стране усиливается влияние мусульманской клерикальной партии «факихов», законоведов. Недовольные слишком либеральным управлением эмиров, эти фанатики ислама соединяются с теми ренегатами из христиан, которые стремились показать свое мусульманское правоверие, поднимают восстание против Хакима в Кордове и других городах. Восстание было жестоко подавлено: казнены были сотни и изгнаны из страны десятки тысяч инсургентов (814). Евреи стояли в стороне от всех этих междоусобиц. В одном эпизоде, сообщаемом арабскими летописцами, следующим образом отмечен этот нейтралитет евреев. Во время усмирения мятежа один из факихов, Талу, наиболее агитировавший против Хакима, скрывался в Кордове в доме одного еврея. Целый год еврей давал у себя приют беглецу, рискуя своей жизнью и достоянием в случае обнаружения этого государственного преступника. Наконец Талу решил выйти из своего убежища и явиться к визирю, своему бывшему ученику, надеясь через него добиться помилования у эмира. Еврей отговаривал факиха и выразил готовность укрывать его на будущее время, но тот все-таки ушел. Визирь принял мятежника с притворной лаской, оставил в своем доме и обещал похлопотать за него во дворце, а про себя решил предать доверчивого учителя, чтобы подслужиться эмиру. На другой день визирь явился к Хакиму и весело сказал: «Мне удалось поймать жирного барана, который год просидел за решеткой». Эмир ответил, что он бы предпочел для убоя барана, который пасся на воле. Узнав, что речь идет о факихе Талу, Хаким призвал его к себе. После страстных взаимных упреков Хаким все-таки помиловал факиха. Под конец Хаким узнал, что на самом деле визирь не разыскал Талу, а тот сам доверчиво явился к нему, как бывшему другу, из своего верного убежища в доме еврея. Тогда эмир обратился к присутствовавшему на аудиенции визирю с гневными словами: «Вот еврей сумел оценить благочестие и ученость в человеке, исповедующем другую религию, и дал ему убежище, рискуя своим достоянием и даже жизнью своей, жены и детей. Ты же хотел через меня совершить злодейство, о котором я бы потом пожалел. Вон с моих глаз!» Вероломный визирь лишился должности, а еврей не пострадал за укрывательство мятежника.

Следующее царствование Абдуррахмана II (822-852) ознаменовалось гонениями на андалузских христиан, которые подозревались в сочувствии своим единоверцам, воевавшим против арабов на севере. Испанские христиане выделили наконец из своей среды, наряду с ренегатами, и честных мучеников (кордовский священник Евлогий и другие). Опять они очутились в положении, в котором их предки держали, а их потомки будут держать евреев.

Страдания христиан в Кордове усилили пыл борьбы среди их братьев в бывшей столице, Толедо, и в мелких христианских княжествах севера. В то же время возобновились междоусобия арабских и берберских племен, борьба честолюбивых военных вождей за власть. Этот политический хаос длился при всех преемниках Абдуррахмана II, вплоть до начала X века. Порядок водворился только в полувековое царствование великого цивилизатора Испании, Абдуррахмана III (912-961), основателя Кордовского халифата. Только с этого момента можно говорить об арабской Испании как о культурном европейском государстве, которое могло бы даже служить примером для соседей. С этого времени выступает и еврейство Испании, как активная историческая сила. Народ древнейшей культуры ожил, как рыба в воде, в свежей культурной атмосфере, где ум ценился выше кулака. За двухвековой летаргией еврейства последовало пробуждение.

§ 23. Кордовский халифат и Хасдай ибн-Шапрут

«В течение двадцати лет, — говорит один из историков ислама, — Абдуррахман III успел превратить беспорядочную кучу мелких княжеств в могущественное и цветущее государство. Если затем арабская Испания в течение почти целого столетия стояла во главе цивилизованного мира, как по материальному благосостоянию населения, так и по высокоразвитой культуре, то она обязана этим Абдуррахману III. И недаром этот выдающийся правитель, пожелав по образцу восточных халифов присоединить к своему имени еще прозвище, выбрал титул Ан-Насир, «спаситель», которым пользовался с неменьшим правом, чем впоследствии великий Саладин». Конечно, не одна личность героя совершила это чудо возрождения Испании. После долгих веков варварства и взаимоистребления людей охватила жажда мира, спокойного труда, удовлетворения духовных запросов. Абдуррахман был орудием этого могучего внутреннего устремления. Мудрым управлением он объединил распадавшиеся провинции, умиротворил недовольных христиан внутри страны и старался, хоть не всегда успешно, установить добрососедские отношения с воинственными христианскими княжествами севера. Объединенное государство Абдуррахмана III занимало весь юг и центр Пиренейского полуострова, с главными городами: Кордова, Севилья, Гранада, Лусена в Андалузии, и с морскими портами Алмерия, Мурсия, Валенсия; сюда входила и старая столица Толедо, которая до того была долгое время вольным городом с преобладающим христианским населением. За этой чертой, ограниченной реками Дуэро и Эбро, тянулись на севере Испании христианские княжества: Астурия, Наварра, Арагон, Каталония. В 929 году Абдуррахман мог с полным правом присвоить своему государству название «халифат», а себя титуловать «халифом». Этим европейский «глава правоверных» поставил себя рядом с халифами-Аббасидами в Багдаде и стремившимися тогда к званию халифов Фатимидами Северной Африки.

Арабская Испания стала влиятельным членом европейской международной семьи. С ее правительством поддерживали постоянные дипломатические сношения византийские и германо-римские императоры, французские короли и прочие правители Запада. Кордова стала блестящим столичным городом: «краса вселенной, юная чудная столица, гордая своей военной силой, сияющая в изобилии всех благ земных» — в таких выражениях отзывается о Кордове посетившая ее в середине X века германская монахиня. В этом городе, окруженном многочисленными виллами на берегах Гвадалквивира, насчитывалось тогда около полумиллиона жителей всех национальностей. Абдуррахман тратил значительную часть государственных доходов на украшение столицы и ее пригородов роскошными зданиями, а также на развитие в ней промышленности и торговли. Полная терпимость халифа к иноверцам выразилась в том, что он, вопреки мусульманским предрассудкам, назначил еврея своим ближайшим советником и помощником в государственных делах. То был прославленный еврейскими и арабскими писателями Хасдай ибн-Шапрут (ок. 910-970).

Хасдай был членом богатой семьи в Кордове. Его отец Исаак занимал видное положение в еврейской общине и прослыл меценатом, покровителем ученых и поэтов. Хасдай получил обширное для того времени светское образование: кроме еврейского и арабского языков и романских наречий Испании он хорошо знал литературный язык тогдашнего христианского мира — латинский, изучил медицину и изобрел какое-то универсальное средство против болезней («ал-фарук»). Эти познания Хасдая в связи с его практическим умом и энергией обратили на него внимание халифа Абдуррахмана III. Приблизив его к себе сначала в качестве медика, халиф затем доверил ему заведование государственными финансами и, наконец, сделал его своим главным посредником в дипломатических сношениях с другими монархами. На этом посту Хасдай обнаружил талант превосходного министра иностранных дел. Международные отношения Кордовского халифата были тогда очень запутаны. Приходилось отбиваться от врагов на два фронта: из Африки наступали Фатимиды, претендовавшие на верховенство в Испании как бывшей африканской провинции, и великий султан Моизз, вскоре ставший халифом Египта, посылал грозные флотилии к испанским берегам; с севера же часто нападали христианские князья Леона и Наварры, то боровшиеся между собой, то вместе или порознь — против арабской Кордовы. Против африканской опасности Хасдай заручился союзом с Византией, которой также угрожали Фатимиды со стороны Сирии. Сближение между Константинополем и Кордовой было закреплено в 949 году, когда византийский император Константин VII отправил к Абдуррахману посольство с ценными подарками. Среди подарков находился экземпляр древнего греческого сочинения Диоскорида о лечебных средствах, которое очень интересовало халифа и его врача Хасдая. Так как в Кордове не нашлось ученого, знающего по-гречески, то по просьбе халифа был прислан из Константинополя монах Николай, который переложил книгу на латинский язык, а с латинского ее затем перевели на арабский, при участии Хасдая. Это сочинение положило основание для развития медицинских наук в Испании. Еврейский министр одновременно делал политику и двигал науку.

Однажды Хасдаю удалось предотвратить конфликт между Абдуррахманом и германским императором Оттоном I. Халиф отправил посольство к Оттону и в письме к нему употребил невежливое выражение относительно христианства. Вследствие этого кордовских послов заставили ждать очень долго, прежде чем их допустили к императору, а затем Оттон со своей стороны отправил к халифу посольство, под главенством аббата Иоанна (ок. 959), которому вручил грамоту, содержавшую обидные для мусульман выражения. Узнав стороною о содержании грамоты, халиф также заставил немецких послов долго дожидаться аудиенции. Столкновение окончилось благополучно благодаря вмешательству Хасдая, который при помощи Кордовского епископа уговорил аббата Иоанна истребовать от императора новую грамоту к халифу, написанную в более приличном тоне. Аббат, ближе узнав еврейского министра, выразился, что он «никогда не видел человека с таким тонким умом, как еврей Хасдай» (см. выше, § 19 — аналогичный рассказ о еврейском дипломате Палтиеле в Египте).

Еврейскому дипломату удалось поднять престиж Кордовского халифата успешным окончанием переговоров с беспокойными христианскими соседями, правителями Леона и Наварры. Для этого он ловко использовал внутренние междоусобицы среди самих христиан. В Леоне происходила борьба между королем Санчо и его вассалом, кастильским герцогом Фердинандом Гонзалесом. Подстрекаемая герцогом аристократия низложила короля Санчо как человека больного и неспособного к управлению (985 г.). Развенчанный правитель бежал в город Памплону к своей бабке Тота, королеве Наварры, прославившейся своей войной с Кордовским халифатом. Тота решила восстановить внука на престоле при помощи своего недавнего противника Абдуррахмана III. Она обратилась в Кордову с двойной просьбой: оказать несчастному Санчо одновременно медицинскую и военную помощь. Для исполнения этой миссии как раз пригодился еврейский врач-дипломат, умевший говорить с испанцами на их языке. По поручению халифа Хасдай отправился в Памплону. Здесь он принялся за лечение Санчо и вместе с тем вел с ним переговоры об условиях военной помощи со стороны халифата. Санчо согласился уступить Абдуррахману десять укрепленных городов на границе своего королевства, если его власть в Леоне будет восстановлена. Затем Хасдай объявил старой наваррской королеве, что для успешного окончания переговоров ей необходимо отправиться вместе с внуком в Кордову и лично побеседовать с Абдуррахманом. Гордая христианская королева сначала не соглашалась на такое унижение, но еврейский дипломат сумел «гладкой речью» склонить ее к этому шагу. И вот «мусульманская Испания увидела странное зрелище: сопровождаемая свитой грандов и священников, королева наваррская важно шествовала по направлению к Кордове со своим сыном Гарсией и несчастным Санчо, который шагал, опираясь на руку Хасдая». Любезно принятые халифом в его великолепном дворце, на загородной вилле, христианские правители получили от него требуемую поддержку на условиях, выговоренных Хасдаем. При помощи мусульманских войск Санчо вернул себе большую часть королевства Леона и был восстановлен на престоле, а мятежный вассал Фердинанд Кастильский попал в плен к наваррцам. Халиф получил обещанные крепости, и повсюду гремела слава Хасдая, виновника этой дипломатической победы. Покровительствуемый Хасдаем еврейский поэт Дунаш бен-Лабрат воспел своего мецената в торжественной оде, где коснулся и этого политического эпизода: «Венчай песней и славой вельможу, реш-калла, который совершенно уничтожил отряды чужих. Он облекся величьем и с помощью Божией отобрал у чужеземцев десять крепостей. И много скосил он терновых кустов, и привел сына Рамиро (Санчо) с его сановниками и священниками. Вельможа царя-героя (Абдуррахмана), он привел его (Санчо) как странника, опирающегося на посох, к враждебному народу (мусульман). И увлек эту дуру, его бабку Тоту, которая носила королевскую мантию как мужчина, увлек хитроумием своим и гладкой речью. Спешат народы, трепещут племена и падают духом герои от страха перед ним. Дрожит царь (иноземный), спускается с престола и несет к нему дары в Сефарад (Испанию)... На востоке и на западе его имя возвеличено, о его милосердии говорят в домах Исава и Араба (христиан и мусульман)». При всех преувеличениях угодливого поэта эта характеристика дает, однако, некоторое представление о популярности Хасдая.

Как высоко образованный человек, Хасдай ибн-Шапрут оказался особенно полезным при дворе преемника Абдуррахмана, Хакима II (961-976), который насаждение наук и искусств поставил во главе своей государственной программы. Поэт и любитель наук, Хаким стремился превратить Кордову в умственный центр мира. Он тратил огромные средства на приобретение книг; между Кордовой, Каиром и Багдадом сновали его агенты и скупали списки всех сочинений, старых и новых. Таким образом в Кордове составилась библиотека, не имевшая равной себе в Европе; она состояла, как уверяют летописцы, из четырехсот тысяч томов. Мусульманская академия в Кордове, привлекавшая тысячи слушателей, распространяла в народе знание, хотя и не свободное, скованное узами религиозной догмы. Во всяком случае, в арабской Испании того времени было больше образованных людей, чем в христианской Европе. В этой просветительной работе Хасдай мог быть деятельным сотрудником образованного халифа. Еврейский сановник в свою очередь поощрял развитие науки и литературы среди своих соплеменников: он положил основание тому умственному расцвету, который вскоре поставил испанское еврейство впереди других соплеменных групп Запада. Свою дипломатическую деятельность Хасдай продолжал и при Хакиме II. Вероятно, этим объясняется тот факт, что в посольстве халифа, отправленном из Кордовы в Германию незадолго до 970 года, находился и член-еврей Ибрагим ибн-Якуб. Полагают, что Ибрагим поехал в качестве врача, так как в своих путевых описаниях он упоминает о болезнях, распространенных в посещенных им странах.

Был ли Хасдай доволен своим высоким положением, был ли спокоен на вершинах власти, среди мусульманских сановников и иноземных послов? Едва ли. Бывали и в восточном халифате моменты, когда тот или другой просвещенный правитель держал иноверца на государственной службе, но это почти всегда возбуждало зависть в правоверных сановниках и недовольство в мусульманских массах. Судя по примерам позднейшего времени в самой Испании, можно предположить, что и Хасдай не избег этих колючих терний государственной деятельности и имел немало врагов среди светских и духовных сановников Кордовы. Один эпизод из жизни Хасдая показывает, что он тяготился своим положением. Имея связи с представителями разных государств, часто с гостями из дальних стран, еврейский министр старался с их помощью установить сношения со своими соплеменниками в различных частях диаспоры. Когда в Кордову являлись послы из Византии и других государств Европы и Азии, Хасдай расспрашивал их о положении евреев в их землях. Однажды послы из Хорассана (Персия) сообщили ему, что в далеком Хазарском царстве, на низовьях Волги и у берегов Каспийского моря, властвуют цари, исповедующие иудейскую религию. Хасдай осведомилея у послов Византии о достоверности этих известий, и те ему подтвердили, что имя ныне царствующего правителя хазар — Иосиф, а страна их хорошо известна грекам, которые вывозят оттуда по Каспийскому и Черному морям рыбу, кожу и другие продукты. Крайне заинтересовавшись всем слышанным, Хасдай решил вступить в непосредственные сношения с государством, где он надеялся напасть на след затерянных в Ассирии потомков десяти древнеизраильских колен, давно ставших героями народной легенды. Он отправил через Константинополь особого посла, по имени Исаак бен-Натан, и снабдил его письмом к византийскому императору с просьбой дать возможность этому послу проехать в страну хазар. Но император, по-видимому, не желал, чтобы между еврейским министром Кордовы и иудейским царем Хазарии установились прямые сношения. Под разными предлогами кордовского посла задерживали в Константинополе, а через полгода отпустили назад к Хасдаю с ответом императора, в котором сообщалось, что путешествие в Хазарию по берегам Черного моря сопряжено с большими трудностями, так как приходится проезжать через страны, где разные племена воюют между собой. Огорченный этой неудачей, Хасдай вступил в переговоры с прибывшими в Кордову послами от «царя Гебалим» (славян, вероятно болгар), среди которых были два еврея: мар-Саул и мар-Иосиф. Последние согласились переслать письмо Хасдая к хазарскому царю через «Болгарию и Русь».

В своем длинном послании на еврейском языке Хасдай сообщает хазарскому царю сведения о положении евреев в Кордовском халифате: «Мы, остатки Израиля в изгнании, сначала жили здесь спокойно, но когда согрешили перед Богом, Он внушил правителям, чтобы они поставили над нами начальников для вынуждения налогов, обременяли нас, стесняли и унижали. Ныне же Бог, видя бедствия своего народа, привел меня к царю (халифу Абдуррахману), который оказался милостивым ко мне. Вследствие этого бедные овцы получили подкрепление, руки притеснителей ослабли, и ярмо было снято. Название страны, в которой мы живем, гласит по-еврейски Сефарад, а на языке ее обитателей-исмаильтян — ал-Андалус (Андалузия). Название столицы государства — Кортуба (Corduba, Кордова). Имя нашего царя — Абд-ал-Рахман; он зовется «эмир ал-муминим» (правитель верующих), имя его общеизвестно, и не было равного ему между предшествовавшими царями. Земля наша жирная, обильная источниками и водоемами, земля хлеба, вина и масла; она богата плодами и сладостями, имеет огороды и сады, производит все роды деревьев, плодоносных и шелконосных, оттого у нас много шелку[10]. Купцы и торговцы стекаются к нам из всех стран и дальних островов, из Египта и других стран. Привозят они благовония и драгоценные камни. Наш царь собирает сокровища из золота, серебра и всяких драгоценностей. Ежегодные доходы его, поступающие ко мне, составляют сто тысяч червонцев; это — доход только от одних иностранных купцов, чьи торговые дела идут через меня и по моим распоряжениям. Цари всего света, слыша о величии и могуществе нашего царя, присылают ему дары для снискания его расположения; таковы цари Ашкеназа (Германии), Гебалим или ал-Саклаб (придунайских или балканских славян), Константинии (Константинополь) и другие. Все их дары проходят через мои руки».

Далее Хасдай рассказывает, как он расспрашивал иноземных послов, прибывающих в Кордову, о независимом царстве «остатка Израиля», как он, наконец, узнал о стране ал-Хазар и как искал людей для передачи своего послания. Он предлагает хазарскому царю множество вопросов о положении его страны, ее населении, государственном устройстве и в особенности о царствующей в ней династии. «Мне хочется, — пишет он, — узнать правду: действительно ли есть на земле место, где рассеянный Израиль имеет свою власть, где он никому не подчинен. И если бы я знал, что это правда, я отказался бы от всех моих почестей, бросил бы свой высокий пост, оставил бы свою семью и шел бы по горам и долинам, по суше и по морю, пока не пришел бы в то место, где живет господин мой, царь (иудейский). Я увидел бы его величие, его славу и окружающую его свиту, увидел бы, как живет спокойно остаток Израиля. Еще просьба у меня: уведомить, есть ли у вас сведения о конечном чуде (пришествии Мессии), которого мы так долго ожидаем, скитаясь из страны в страну. Лишенные чести, униженные в изгнании, мы ничего не можем отвечать говорящим нам: у каждого народа есть царство, а у вас нет на земле и следа царства».

Тоска еврейского странника звучит в этом письме испанского министра. Очевидно, нелегко было положение еврея, который должен был вести внешнюю политику мусульманского государства, иметь дело с христианскими дипломатами и постоянно лавировать между чуждыми настроениями. А зависть окружающей сановной среды к талантливому министру-иноверцу и глухая враждебность правоверных масс давали себя чувствовать на каждом шагу. Возможно, поэтому, что восклицание Хасдая о его готовности пройти земли и моря, чтобы очутиться рядом с царем-евреем, вырвалось из глубины наболевшей души. Он действительно охотно променял бы свой высокий пост даже при таких халифах, как Абдуррахман III и Хаким II, на пост министра при еврейском дворе, где не было бы места двоедушию, где не давила бы со всех сторон чуждая стихия... Эта мечта не могла уже осуществиться. Отправив свое письмо в Хазарию около 955 года, Хасдай через несколько лет получил ответное послание тамошнего царя, или «хагана», Иосифа (см. дальше, § 29), который выразил готовность поручить ему все дело государственного управления, если бы Хасдай пожелал переселиться в далекую страну у Каспийского моря. Но не суждено было сойтись еврейскому царю с еврейским министром. Вскоре в Испанию, вероятно, проникли вести о грозных набегах «руссов» на Хазарское царство, которому Киевская Русь раньше платила дань. Около 969 года киевский князь Святослав разрушил приволжскую столицу Хазарии, Итиль, и тем положил конец царской династии, исповедовавшей иудейскую религию. Вслед за тем, под конец царствования Хакима II, умер и сам Хасдай ибн-Шапрут (между 970 и 976 г.).

§ 24. Еврейское самоуправление в Кордовском халифате

На заре еврейской культуры в Европе один из крупнейших ее деятелей предавался мечтам о «конечном чуде», о возвращении на Восток, к колыбели нации, — а между тем ему суждено было больше всего содействовать укреплению еврейского культурного центра в западной стране, призванной на несколько веков стать Палестиной диаспоры. Стремясь мечтой на Восток, Хасдай ибн Шапрут должен был на деле, по воле судеб, принимать самое деятельное участие в противоположном историческом процессе: в перемещении еврейской национальной гегемонии с Востока на Запад. Важнейшая заслуга этого государственного деятеля состояла в том, что он, видя упадок старого еврейского центра в Вавилонии, принял меры к созданию нового автономного центра в Испании, стране, являвшейся по своему географическому и политическому положению естественным мостом между Африкой, Азией и Европой. В тот век, когда юная Кордова заняла в мусульманском мире место одряхлевшего Багдада, естественно было желание возродить в новой столице экзилархат, гаонат и академическую жизнь бывшей метрополии. Это было время, когда конфликты между гаонами и экзилархами расшатали оба устоя вавилонской гегемонии, когда после смерти Саадии Гаона главная академия Суры закрылась, а ее соперница в Пумбадите могла существовать только благодаря материальной поддержке со стороны других частей диаспоры. На смену распадавшемуся гегемоническому центру являлись другие, временные на Востоке и более прочные на Западе. Среди западных претендентов на гегемонию самым солидным было тогда испанское еврейство. В лице Хасдая оно уже имело своего фактического экзиларха и даже именовало его соответствующим титулом «наси». Надо было еще рядом с этим светским представителем автономии поставить духовных: людей с функциями гаонов, руководителей академических коллегий. Эта задача была осуществлена при содействии самого Хасдая. Сначала он, по старому обычаю, посылал значительные суммы денег в Вавилонию на поддержку тамошних талмудических академий, вел переписку с гаонской коллегией и отдельными законоведами в Азии и Африке. Но вскоре в самой Кордове образовался кружок ученых, нашедших здесь удобное поле для своей деятельности под покровительством просвещенного еврейского сановника[11]. В последние десятилетия жизни Хасдая в Кордове возник рассадник талмудизма, руководители которого назывались не «гаонами», а «раввинами», но тем не менее исполняли функции гаонов по части законоучения и законодательства.

Возникновение этого раввинского центра изображено испано-еврейским летописцем в легендарной форме. Оно связано с известным преданием о четырех талмудистах с Востока, ехавших морем через Италию и захваченных в пути пиратами или военными каперами, а затем выкупленных из плена еврейскими общинами Африки и Европы, где они стали раввинами. При внимательном рассмотрении летописного рассказа можно прийти к заключению, что Южная Италия была тем передаточным пунктом, через который восточная ученость проникла в Испанию. Дело было в середине X века, когда берберийские войска Фатимида Ал-Моизза ворвались из Африки в Южную Италию и на время отняли у византийцев ряд приморских городов — Тарент, Отранто и важнейший порт Бари (см. выше, § 19). Противник Фатимидов, кордовский халиф Абдуррахман III, послал в Средиземное море свой флот, под начальством адмирала Ибн-Румахиса, с поручением захватывать подозрительные суда, плававшие между берегами Италии и Византии. Однажды кордовский адмирал захватил корабль, шедший из Бари в один из византийских портов. Среди взятых в плен пассажиров оказалось четверо ученых евреев, разъезжавших в качестве уполномоченных для сбора пожертвований в пользу общественных учреждений. Судьба двух пленных известна преданию: они были выкуплены общинами египетской Александрии и Кайрувана и основали там рассадники талмудической науки, о третьем предание ничего не знает, четвертый же попал в Испанию при особенно трагических обстоятельствах. То был ученый Моисей бен-Ханох, взятый в плен вместе со своей женой и малолетним сыном по имени Хан ох. Адмирал Ибн-Румахис, считая пленников своей собственностью, вознамерился взять в свой гарем красивую жену Моисея. Догадавшись о замысле араба еще во время плавания на корабле, молодая женщина спросила своего мужа, удостоятся ли загробного воскресенья утонувшие в море. «Конечно, — ответил ничего не подозревавший муж, — Господь сказал: Я возвращу и из пучин морских». Услышав это, молодая женщина бросилась с борта корабля в море и утонула. Глубоко сокрушенный Моисей б. Ханох был привезен с сыном в Кордову, где местная еврейская община выкупила обоих пленников на волю (ок. 950).

Поселившись в Кордове, иноземный талмудист сначала не обнаруживал своей учености, и только случай обратил на него внимание общества. Однажды Моисей, в одежде бедного странника, зашел в талмудическую школу, во главе которой стоял раввин-судья («даян») по имени Натан. Судья читал лекцию и объяснял один трудный вопрос законоведения. Моисей, скромно приютившийся у дверей, заметил, что лектор в одном месте ошибся в своих объяснениях; он не мог удержаться и сделал рабби Натану некоторые замечания. Присутствующие с изумлением слушали глубокомысленные замечания бедного странника и предложили ему еще несколько трудных вопросов, которые он тут же разрешил. Тем временем на улице дожидались люди, пришедшие к судье для разбора своих дел. Выйдя из школы и увидя ожидающих, р. Натан сказал им: «Отныне я вам не судья, это место подобает тому бедно одетому страннику: он достоин быть даяном кордовской общины». Таким образом Моисей бен-Ханох был избран на пост кордовского раввина и судьи, а затем встал во главе самоуправления всех еврейских общин Кордовского халифата. Узнав о роли своего бывшего пленника, адмирал Ибн-Румахис пожалел, что уступил его еврейской общине слишком дешево, и вознамерился уничтожить сделку с целью получить больший выкуп. Но этого не допустил халиф Абдуррахман III, который, по словам летописца, чрезвычайно обрадовался, узнав, что евреи в его государстве отныне независимы от «жителей Вавилонии», страны Аббасидов, которые были соперниками испанских Омейадов.

Воля просвещенного халифа вполне совпала с желанием его еврейского министра. Хасдай давно стремился к созданию самостоятельного духовного центра испанского еврейства и теперь мог осуществить свою мысль. Началась усиленная работа по устройству автономных общин и насаждению в них талмудической науки как основы законодательства и самоуправления. Кордова была центром этого внутреннего строительства. Под руководством рабби Моисея кордовская талмудическая школа превратилась в высшую академию с ученой коллегией при ней. Для нужд учащихся выписывались драгоценные списки Талмуда из Вавилонии. Кордовская академия вскоре приобрела такую славу, что туда устремилась масса любознательных учеников из разных городов Испании и соседней Африки. Моисей б. Ханох пользовался авторитетом гаона, и, когда вскоре в Пумбадите возродился гаонат в лице Шериры, испанская колония могла уже заговорить с вавилонской метрополией как равная. Хасдай заботился не только о насаждении талмудизма в Испании: он поощрял и развитие других отраслей еврейской науки, играя в своем кругу, подобно халифу Хакиму II, роль покровителя ученых и поэтов. Он вызвал в Кордову двух грамматиков: Менахема бен-Сарук и Дунаша бен-Лабрат, которые положили начало еврейскому языковедению на Западе (см. дальше, § 27). Щедрый меценат получал хвалебные оды от состоявших под его покровительством писателей, причем их взаимное соперничество приводило к личным интригам; однако, при неизбежных отрицательных сторонах меценатства, достигалась и благая цель: людям способным давалась материальная возможность всецело посвятить себя своему литературному призванию.

Когда умер Моисей бен-Ханох (ок. 970), в Кордове возгорелась борьба из-за раввинского поста. Теперь не приходилось дожидаться заезжих ученых для замещения таких постов, а нужно было делать выбор между местными кандидатами, частью питомцами самой кордовской академии. В городе образовались две партии: одни стояли за сына покойного раввина, Ханоха, знатока Талмуда, а другие — за Иосифа ибн-Абитура (также ибн-Сатнас или Сантас), обладавшего разносторонним образованием. Уроженец андалузского города Мериды, завершивший свое талмудическое образование в кордовской академии, Абитур был еще даровитым стихотворцем и писал религиозные гимны, вошедшие в состав сефардской литургии. По поручению халифа Хакима II, собиравшего в своем книгохранилище литературные произведения всех народов, он изготовил арабский перевод или краткое изложение Талмуда. Вообще Абитур представлял собой новый тип светски образованного испанского раввина, между тем как Ханох был представителем старого типа одностороннего вавилонского талмудиста. Так как Хасдай был более расположен к Ханоху, то последний и был избран раввином Кордовы и вместе с тем — духовным главой всех еврейских общин Андалузита. Но после смерти Хасдая борьба за раввинство в Кордове обострилась. Партия Абитура открыто выступила против Ханоха, а приверженцы последнего объявили Абитура отлученным от синагоги. Обе партии обратились к халифу Хакиму с просьбой решить их спор. Ежедневно, по преувеличенному рассказу летописи, отправлялись из Кордовы в Ал-захру (Al-Zahra — город дворцов и вилл близ столицы, где находился дворец халифа) сотни карет с евреями, одетыми в роскошные арабские костюмы: то были представители борющихся партий, каждая группа со своим раввином. Халиф, при всем своем расположении к образованному Абитуру, должен был, однако, решить спор в пользу Ханоха, на стороне которого стояло большинство кордовцев. Ибн-Абитур попытался лично склонить халифа на свою сторону, но Хаким ему ответил: «Если бы арабы пренебрегали мной так, как тобой кордовские евреи, то я покинул бы свое государство; советую и тебе оставить Кордову». Опальный ученый удалился сначала в один из приморских городов Испании, а затем в Северную Африку.

Между тем дела в Кордове приняли для него благоприятный оборот. Халиф Хаким умер (976), и государством долго управлял его бывший министр Ибн-аби-Амир, прославившийся в испанских сагах под именем Альмансур, или Альманзор (победитель). Этот регент, опекун неспособного наследника престола Гишама, старался всеми способами добывать деньги для своих походов против христианских князей севера и поэтому искал поддержки у богатых евреев. Своего фаворита, фабриканта шелковых изделий Якова ибн-Джау (G’au), он назначил начальником еврейских общин Кордовского халифата, чем-то вроде «наси» или экзиларха. Новому наси дано было право, которое раньше имел Хасдай: назначать в общинах раввинов и судей и облагать евреев податями, значительная часть которых предназначалась для регента. Сановник из разбогатевших купцов получил в свое распоряжение нарядно одетых слуг из дворца халифа и дворцовую карету и с помпой разъезжал по улицам столицы. Подражая самодурству своего покровителя, неистового Альманзора, Ибн-Джау разыгрывал роль маленького деспота в своей среде. Он уведомил раввина Ханоха, что если тот позволит себе разбирать судебные дела без его позволения, то будет посажен в лодку без весел и пущен в море. Давний сторонник Абитура в споре за раввинат, Ибн-Джау решил отнять сан раввина у Ханоха и призвать на эту должность его изгнанного соперника. По настоянию ИбнДжау кордовская община отправила лестное приглашение к Абитуру, находившемуся тогда в Африке. Но тут ученый изгнанник выказал благородство характера: он отверг предложение кордовцев, не желая принять сан раввина при содействии временщика. Абитур продолжал скитаться. Из Африки он отправился в Вавилонию и заехал в Пумбадиту, где рассчитывал на благосклонный прием со стороны гаона Гая, но Гай, будучи строгим законником, отказался допустить к себе человека, некогда отлученного от общины верующих. Скиталец удалился в Дамаек, где и умер.

Между тем пошатнулось положение эфемерного кордовского «наси». Ибн-Джау не оправдал ожиданий своего покровителя Альманзора, который рассчитывал через него выжать много денег из еврейских общин. Вознесенный на высоту власти капризом регента, Ибн-Джау был разжалован и заключен в тюрьму. Однажды мимо тюрьмы проходил юный халиф Гишам в сопровождении Альманзора. Ибн-Джау стал у дверей так, чтобы халиф мог его видеть. Заметив узника, Гишам спросил регента о причине его ареста и получил ответ, что еврейский начальник не уделяет двору халифа достаточной доли от своих богатств. Гишам приказал освободить заключенного и восстановить его в прежней должности. Однако, при неприязненном отношении регента, Ибн-Джау не мог уже вернуть себе прежнее влияние. Вскоре он умер. Эту весть поспешил передать Ханоху один из его родственников, надеясь обрадовать раввина известием о смерти его противника. Но Ханох сильно разрыдался. Изумленный родственник воскликнул: я тебе принес весть о смерти твоего врага, а ты его оплакиваешь как друга! «Да, — ответил Ханох, — я плачу о судьбе тех бедняков, которые кормились за столом этого богача. Что теперь станется с ними? Ведь ни ты, ни я не можем их содержать». Летописец прибавляет, что «Ханох по благочестию своему не хотел извлекать выгоды из своей учености и поэтому жил постоянно в нужде». Ханох долго занимал должность раввина в Кордове и умер в глубокой старости от несчастного случая. Когда он в праздник Симхат-Тора взошел в синагоге на кафедру, последняя от ветхости рухнула, и старец, упав, сломал себе позвонок (1014). Это совпало с общим политическим кризисом Кордовского халифата.

§ 25. Еврейская Гранада, Самуил Ганагид и его сын Иосиф

Тяжелые дни наступили для Кордовского халифата после смерти регента Альманзора (1002). Воинственный правитель, втянувший страну в непрерывные войны с христианскими княжествами Северной Испании, опирался главным образом на наемные войска берберийских племен, привлеченные из Северной Африки, но эти берберы вскоре завоевали самый халифат. Широкой волной хлынули африканские орды в Андалузию, вытесняя арабских правителей и ставя на их место своих вождей. Началось дробление недавно еще цветущего Кордовского халифата. Предводитель африканцев Сулейман вступил со своими дружинами в город Кордову (апрель 1013 г.) и произвел в нем страшное опустошение. При этом пострадали и евреи, верные законной династии. Их жилища и товарные склады были разрушены, и многие семьи должны были покинуть город. После ста лет культурного расцвета еврейскому центру в Кордове был нанесен сокрушительный удар.

В следующие десятилетия Кордовский халифат совершенно распался. Арабская Испания разделилась на несколько мелких государств с отдельными эмирами в каждом из главных городов: Севилья, Гранада, Малага, Альмерия, Сарагоса и другие. Следствием этого было раздробление еврейских общин между отдельными царствами; вместо одного крупного центра еврейской автономии появилось несколько. Главным из них стал центр в Гранаде, к которой временно перешла гегемония Кордовы в Южной Испании. Многие евреи, бежавшие из Кордовы в смутное время, поселились в Гранаде, ставшей столицей самостоятельного царства африканской династии Зиридов. В округе Гранады жило много евреев; в городе Лусена (Aljasana по-арабски и еврейски) они составляли большую часть населения. Сама Гранада прослыла у мусульман «еврейским городом». Здесь во второй четверти XI века появился еврейский сановник, который сделался для своих соплеменников тем, чем был для них Хасдай ибн-Шапрут в предыдущем столетии. Новый сановник и меценат был Самуил Галеви ибн-Нагдела, известный также под именем Самуил Ганагид (993-1055).

Уроженец Мериды, Самуил Галеви получил свое образование в Кордове в последние годы ее расцвета. Изучив основательно талмудическую письменность в школе кордовского раввина Ханоха, он в то же время усвоил весь курс светских наук того времени. Он знал еврейскую и арабскую письменность и хорошо писал на обоих языках, изучил «грамматику», или филологию, логику и философию и обнаружил поэтическое дарование. После разгрома Кордовы Самуил бежал оттуда вместе со многими членами общины. Он поселился в Малаге и жил там скромно: лавка для продажи пряностей доставляла ему средства пропитания. Здесь совершенно случайно обратил на него внимание визирь тогдашнего гранадского эмира Хаббуса, ибн-Алариф. Лавка Самуила находилась в соседстве с домом визиря, семья которого проживала в Малаге. Служившая в этом доме женщина упросила Самуила писать для нее письма к ее господину в Гранаду. Эти письма, отличавшиеся изящным арабским слогом и красивым почерком, заинтересовали Аларифа. Приехав однажды в Малагу, он лично познакомился с Самуилом и был удивлен, нашедши в скромном лавочнике человека с обширным образованием. «Твое место, — сказал он Самуилу, — не в лавке, а при дворе эмира; отныне ты будешь работать со мной». Визирь взял Самуила с собой в Гранаду в качестве секретаря. В этой должности еврейский ученый обнаружил тонкое понимание политических дел и способности дипломата. Поэтому, когда вскоре Алариф заболел и ждал смерти, он рекомендовал эмиру Самуила как советника в делах государственного управления. Хаббус, которого чрезвычайно затруднял выбор визиря между взаимно враждующими арабами и берберами, решил назначить на этот пост человека нейтральной нации, еврея. Он поручил Самуилу заведование важнейшими государственными делами на правах «катиба», государственного секретаря, или визиря (1020).

В течение 35 лет (до 1055 г.) занимал Самуил высокий и ответственный пост визиря Гранадского царства. Он служил при двух эмирах, Хаббусе и его сыне Бадисе. В то время борьбы между мелкими берберскими и арабскими правителями на юге Испании нужно было много ума и такта, чтобы кое-как поддерживать политическое равновесие. «Если государственный строй Гранады после смерти Хаббуса, — говорит историк ислама, — не пришел в расстройство, то это, несомненно, заслуга Самуила. Бадис (1038-1073) был зловредный тиран. Как старший сын, он при вступлении на престол воспользовался поддержкой Самуила, когда влиятельная партия хотела оказать предпочтение другому принцу. Счастьем для страны было то, что таким образом умный еврей мог иметь благодетельное влияние на нового эмира». Спор о престолонаследии действительно разрешился в пользу Бадиса благодаря усилиям Самуила. Когда влиятельная партия из берберов и евреев Гранады решила посадить на престол младшего брата Бадиса, Бологина, и государству грозила междоусобная война, Самуил употребил все усилия, чтобы заставить младшего брата отказаться от своих притязаний. Он действовал здесь, как патриот, также против сторонников претендента из еврейской знати, которым после неудачи их дела пришлось бежать из Гранады. Среди бежавших в Севилью были члены прославленных еврейских фамилий (Ибн-Мигаш и другие). Бадис не мог никогда забыть этой услуги Самуила, и последнему потом часто удавалось укрощать буйный нрав своего властелина.

В эпоху набегов и междоусобиц еврейский визирь всячески старался поддерживать политику мира и соглашений. Своим мудрым управлением он поднял благосостояние страны, водворил в ней порядок и сделал ее первенствующей в ряду соседних маленьких государств.

У еврея, управлявшего мусульманской страной, было, конечно, немало врагов и на верхах, и в низах народа. Берберская аристократия старалась возбудить против него фанатизм правоверных, но Самуил умел обезоруживать и таких противников своим мягким обхождением и вниманием к чужим религиозным убеждениям. Свои приказы и циркуляры он писал в стиле Корана, уснащая их священными для мусульман изречениями. Арабский современник Самуила, фанатик-мусульманин, писал о нем: «Этот проклятый, хотя Бог не открыл ему истинной веры, был замечателен по своим познаниям и по своей терпимости. С обширностью ума и любезностью обхождения он соединял твердость характера. Он владел искусством обезоруживать своих врагов и превращать их в друзей. Как он знал в совершенстве языки и литературу обоих народов, как превосходно писал он по-арабски! Сверх того, он отличался в математических науках, превосходил своих современников в астрономии, знал в совершенстве геометрию и логику, а в полемике не имел себе равного. Говорил он мало, но чрезвычайно метко, и мысли его отличались глубиной». Другой арабский поэт, восхваляя Самуила, дошел до того, что советовал целовать, вместо черного камня в Мекке, руки еврейского визиря, дающие счастье.

Прямой противоположностью Самуилу, сумевшему возвыситься над племенными и религиозными страстями, был его коллега, визирь при эмире союзной Альмерии, богатый и высокомерный араб Ибн-Аббас, «ненавидевший берберов и презиравший евреев». Этот фанатик, кичившийся своим происхождением от сподвижников пророка Мухаммеда, не мог примириться с мыслью, что во главе союзного гранадского правительства стоит еврей. Он задался целью свергнуть еврейского сановника. Сначала он написал и распространил стихотворный памфлет, полный ядовитой клеветы на Самуила и его соплеменников. Затем Ибн-Аббас склонил своего эмира послать Бадису письмо с требованием удалить еврея-визиря, под угрозой расторжения союза между Альмерией и Гранадой. Бадис ответил на это правителю Альмерии: «Если я исполню твое желание и выдам моего верного слугу, то буду изменником и сам попадусь в руки врагов». Тогда Ибн-Аббас ворвался с отрядом войск в Гранаду с целью произвести там насильственный переворот, но он попался в руки гранадцев и был убит по приказу Бадиса. Самуил лично участвовал в этом сражении (1038) и воспел его в большой поэме, в которой автор сравнивает падение ИбнАббаса с избавлением евреев от своего врага Гамана.

Такие гаманы появлялись и в других местах. Всякий раз, когда арабы соседних областей воевали с гранадцами, они стремились придавать своему разбою характер священной войны против «еврейского города». Севильский эмир Аббад ал-Мотадид, до того воевавший с Бадисом, прославлялся арабскими поэтами в таких выражениях: «Твой меч свирепствовал среди народа, который исповедовал иудейскую веру, хотя и носил имя берберов». Это означало, что под управлением визиря-еврея мусульмане стали иудеями. Самуил сопровождал Бадиса во всех его походах против севильского царя и его союзников и воспевал победы гранадцев в псалмообразных стихах на еврейском языке (см. дальше, § 27). С другой стороны, Самуил старался в то время междоусобных войн укрощать ярость воителей и предотвращать излишнее кровопролитие. В 1053 году, когда севильские арабы захватили пограничные владения Гранады и вырезали там берберское население, Бадис решил отомстить врагам и истребить все мирное арабское население, составлявшее меньшинство среди берберов Гранадского царства. Но этому решительно воспротивился Самуил. В горячей убедительной речи он изобразил эмиру все ужасные последствия такой дикой расправы, которая приведет к общей коалиции арабов против Гранады. Тайно Самуил предупредил арабов о готовящейся резне. Благодаря всем этим мерам ужасный план Бадиса не осуществился.

Добросовестно исполняя многосложные обязанности государственного управления, Самуил в то же время ревностно служил интересам родной нации. Он носил звание нагид, означающее то же, что «наси». Официально он стоял во главе еврейских общин Гранадской области, но его авторитет признавался во всех других общинах Испании. Его покровительством пользовались, как свидетельствует летопись XII века, даже далекие общины Северной Африки, Вавилонии и Святой Земли. Среди своих трудов по государственному управлению ученый сановник находил время и для того, чтобы читать лекции Талмуда любознательным слушателям и разрешать вопросы еврейского права. Он поддерживал сношения с выдающимися духовными представителями еврейства различных стран, переписывался с вавилонским гаоном Гаем и с последним экзилархом Хизкией. С африканским гаоном Нисимом из Кайрувана он породнился, женив своего сына Иосифа на дочери Нисима. Он посылал щедрые пожертвования в пользу талмудических школ и содержал на свой счет бедных ученых. Особенно заботился Самуил о распространении в народе редких в то время и малодоступных по своей дороговизне рукописных копий Библии и Талмуда; он держал при себе специальных писцов для изготовления таких копий, которые раздавались и рассылались бесплатно несостоятельным ученым и учащимся. В этом отношении он продолжал дело, начатое Хасдаем ибн-Шапрутом. Но в отличие от своего предшественника, Самуил Ганагид имел сверх заслуг общественного деятеля еще крупные литературные заслуги, так как он был одним из зачинателей еврейского литературного ренессанса в Испании, о чем будет рассказано дальше (§§ 27-28).

Самуил Ганагид умер в 1055 году. Преемником его в должностях гранадского визиря и еврейского нагида был назначен сын его, Иосиф. Полученное Иосифом светское и духовное образование подготовило его к обеим этим должностям. Он имел и личные приятные качества: был добр, и «никто не уходил от него разочарованным», как свидетельствует арабский писатель. Он покровительствовал ученым и, между прочим, ласково принял и приютил в Гранаде бежавших туда из Пумбадиты сыновей последнего экзиларха-гаона, несчастного Хизкии. Однако Иосифу, занявшему пост «катиба» при эмире Бадисе в молодом возрасте, недоставало тех свойственных его отцу черт характера, без которых положение еврейского сановника в мусульманском государстве не могло быть прочным. Воспитанный в довольстве и в привычках власти, Иосиф Ганагид был чужд благоразумной осторожности и скромности, какими отличался его отец, прошедший суровую школу жизни. Он часто назначал на государственные должности своих родственников и соплеменников, не обращая внимания на ропот мусульман, которым и без того трудно было мириться с мыслью, что еврей стоит во главе управления. Враждебная Иосифу партия сильно агитировала против еврейского визиря. Фанатический арабский «факих» Абу-Исхак из Эльвиры, винивший Иосифа за свою неудавшуюся карьеру при дворе, написал следующее зажигательное воззвание к эмиру и народу, где ярко выступает тогдашнее политическое настроение:

«Иди, мой вестник, и передай всем Синхаджитам, великанам нашего времени, львам пустыни, эти слова человека, который любит их и не исполнил бы своего религиозного долга, если бы не дал им этих спасительных советов. Ваш властитель (Бадис) совершил ошибку на радость злонамеренным людям: имея возможность избрать катиба среди верующих, он взял его из среды неверных. Благодаря этому катибу евреи из презираемых людей превратились в важных господ, и ныне их гордость и заносчивость не имеют границ. О Бадис, человек великой проницательности, неужели ты не видишь зла, причиняемого этими дьяволами, рога которых виднеются во всех твоих владениях? Как можешь ты питать расположение к этим ублюдкам, как мог ты слепо довериться преступнику и сделать его своим близким другом? Обрати свои взоры на другие страны, и ты увидишь, что везде обращаются с евреями, как с собаками, и держат их вдали от общества!

Приехав в Гранаду, я увидел, что евреи там господствуют. Они поделили между собой столицу и провинции: везде управляет кто-либо из этих проклятых. Они взимают налоги, сладко едят, великолепно одеваются, между тем как ваша одежда, о мусульмане, стара и поношена. Верующие плохо обедают на одну дирхему, евреи же устраивают роскошные трапезы во дворцах. Начальник этих обезьян (Иосиф) обставил свое жилище богатыми мраморными украшениями, построил там фонтаны с чистой водой, и пока мы ожидаем у его дверей, он смеется над нами и нашей религией. Боже, какое несчастье! Поспешите же зарезать его, принесите его в жертву, этого жирного барана! Не щадите его родных и близких: они тоже накопили огромные сокровища. Берите их деньги, вы имеете на них большее право. Не считайте бесчестным убивать их: бесчестно было бы позволять им господствовать. Они нарушили договор с нами, и кто же осудит вас, если вы накажете их за вероломство!»

Этот призыв фанатика не произвел впечатления на правителя Бадиса, который доверял своему визирю, но он действовал зажигательно на берберские массы. Были пущены в ход злостные слухи: еврейский визирь будто бы открыто насмехается над Кораном, называет верования мусульман нелепыми. Составился заговор с целью свергнуть визиря и «господство евреев»; заговорщики ждали только удобного случая для учинения погрома. Случай представился, когда правитель Альмерии, Мотасим, вступил с войском во владения Гранады. Заговорщики распространили слух, будто сам Иосиф призвал неприятеля в страну с целью отдать гранадский престол правителю Альмерии. Молва о мнимой измене еврейского визиря дала его противникам искомый повод для осуществления своего замысла. Возбужденная мусульманская чернь бросилась к дворцу визиря, Иосиф спрятался в одном из задних покоев дворца, очернив себе лицо углем, чтобы его не узнали, но его нашли, убили и повесили его труп у ворот Гранады (9 Тебета 1066 г.). Затем толпа с яростью напала на евреев, разгромила до 1500 семейств, которым пришлось бежать в другие города. Между спасенными были жена и сын Иосифа, бежавшие в Лусену. Драгоценное книгохранилище Иосифа было частью уничтожено, частью разрушено. Этот страшный погром отразился на судьбе евреев всего Гранадского царства: они были вынуждены покинуть область, где в течение полувека пользовались спокойствием и благосостоянием, и переселиться в другие арабские владения Пиренейского полуострова. Гранадское царство Зиридов после этой катастрофы просуществовало недолго: спустя двадцать лет оно было завоевано нагрянувшими из Африки Альморавидами.

§ 26. Евреи в мусульманской Андалузии и христианской Кастилии

Падение еврейского центра в Гранаде, как прежде в Кордове, имело последствием дальнейшую децентрализацию испанского еврейства. Большая часть разгромленной гранадской общины переселилась в Севилью, третий после Кордовы и Гранады политический центр Андалузии. Во второй половине XI века Севильское царство, управляемое кадиями или эмирами из арабского рода Бену-Аббад, оспаривало первенство у Гранады. Вышеупомянутый севильский эмир Мотадид (1042-1069) отрывал один кусок за другим от территории своего соседа Бадиса. Стремясь по моде того времени сделать свою столицу культурным центром для мусульманской Испании, просвещенный деспот Мотадид и его преемник Мотамид (1069-1091) также привлекали к своему двору даровитых людей разных национальностей и религий. Близко к севильскому двору стоял еврейский ученый Иосиф ибн-Мигаш, один из тех политических деятелей, которые вынуждены были эмигрировать из Гранады еще при Самуиле Ганагиде (§ 25). Он исполнял какие-то дипломатические поручения при Мотадиде или его преемнике, вероятно, в сношениях с христианскими правителями Северной Испании. Высокий пост по еврейскому самоуправлению занимал здесь астроном и талмудист Исаак ибн-Албалия, уроженец Кордовы (1035-1094). Друг несчастного Иосифа Ганагида, которому он посвятил свое астрономическое сочинение («Sefer ha’ibbur»), Ибн-Албалия гостил у него в Гранаде в день кровавого погрома и только случайно избег гибели. Поселившись в Севилье, он сблизился с принцем Мотамидом, поэтом и любителем наук, и, когда тот стал эмиром, получил должность придворного астролога. Вместе с тем Исаак Албалия получил звание «наси», главы еврейских общин, подвластных севильскому эмиру, к которым присоединилась и община Кордовы. Как выдающийся талмудист, автор трактата по законоведению, он, по-видимому, исполнял обязанности верховного раввина этого общинного союза.

Кроме Севильи, образованные евреи занимали видные посты при некоторых других мусульманских правителях. Царь Сарагосы, Моктадир, имел при себе еврейского визиря по имени Хасдай Абу-Фадль (1066). Абу-Фадль писал стихотворения на изящном арабском языке. Один арабский писатель отозвался о произведениях еврейского поэта следующим образом: «Когда Абу-Фадль поет, переносишься в волшебное царство; он творит не стихи, а чудеса». Его поэтическое творчество имело, однако, большее значение для арабской литературы, чем для еврейской. Арабские историки утверждают, будто Абу-Фадль принял ислам вследствие страстной любви к девушке-мусульманке.

Административные и дипломатические способности евреев были оценены даже там, где меньше всего можно было этого ожидать. Потомки королей вестготских, некогда бесчеловечно преследовавших евреев, стали прибегать к услугам еврейских государственных мужей. Оставшиеся на севере Испании христианские королевства, обломки бывшего Вестготского царства, в XI веке усилились и стали стремиться к реставрации. После распадения Кордовского халифата и раздробления Южной Испании мусульманские правители не могли оказывать противодействия натиску христиан, а напротив — своими взаимными раздорами еще более ослабляли себя. Бывали случаи, когда христианские короли призывались на помощь тем или другим из воюющих между собою арабских правителей, вводили свои войска в союзную страну и, таким образом, прокладывали себе путь в те области, откуда их предки, вестготы, были некогда вытеснены. Особенно выдвинулось в XI веке королевство Кастилия, образовавшееся из соединения Леона и Кастилии при энергичном короле Фердинанде I. В течение одного десятилетия (1055-1065) этот рыцарь христианства на севере, воспользовавшись раздроблением мусульманской Испании, подчинил себе и сделал своими данниками эмиров Сарагосы, Толедо и даже Севильи. Его преемник Альфонс VI (1075-1109) расширил и укрепил христианское объединение на севере и в центре Испании. Успех христианского оружия на Пиренейском полуострове сначала не причинил евреям никакого вреда. Хотя в Кастилии оставались еще в силе старые вестготские кодексы, узаконившие нетерпимость к евреям, но их действие значительно ослаблялось новым, более справедливым законодательством, основанным не на церковных канонах, а на обычном праве (fueros). По новым законам христиане, мусульмане и евреи пользовались почти равными гражданскими правами; тяжбы между евреями и христианами разбирались смешанным судом, состоявшим из «алкалдов», третейских судей со стороны обоих исповеданий; за убийство еврея, дворянина и духовного лица полагалось одинаковое наказание. При всех религиозных предрассудках нельзя было оспаривать гражданственность евреев в такое время, когда они играли видную роль в политической жизни Испании. Политическое положение тогда было таково, что и христианские правители, подобно мусульманским, должны были привлекать евреев к участию в государственном управлении, главным образом, по части дипломатических сношений.

Кастильский король Альфонс VI должен был постоянно лавировать между политическими интересами и интригами соперничавших мусульманских дворов, и здесь искусная дипломатия часто была важнее, чем удачная военная кампания. Для исполнения же дипломатических поручений не было более пригодного элемента, чем евреи. Образованные евреи, политически нейтральные и вдобавок прекрасно знакомые с восточными и западными языками, являлись естественными посредниками в переговорах между правительствами. Это понял и король Альфонс. Врач-еврей Амрам ибн-Шалбиб (или Шалиб) состоял при нем для сбора дани с мусульманских вассалов и для разных дипломатических поручений; другой ученый еврей, Сиделлус, был также доверенным лицом короля. Это чуждое церковной нетерпимости отношение Альфонса к евреям возбудило негодование всесильного римского папы Григория VII, стремившегося подчинить авторитету церкви всех монархов Европы. В то время папа возобновил на церковном соборе в Риме канон, запрещавший евреям начальствовать над христианами (1078). Нарушение возобновленного запрета таким ратоборцем христианства против мусульманства, как Альфонс VI, было как бы вызовом, брошенным церкви. И Григорий пишет к кастильскому королю резкое послание (ок. 1080 г.), в котором порицает его за предоставление евреям государственных должностей, дающих им власть над христианами: «Увещеваем тебя не допускать никоим образом, чтобы иудеи господствовали над христианами или имели перед ними какое-либо преимущество. Подчинять христиан иудеям или заставлять их повиноваться иудейским судьям — не значит ли унижать церковь Божию и возвышать синагогу сатаны? Делая угодное врагам Христа, ты отвергаешь тем самого Христа». Но король Альфонс не обратил внимания на слова папы. Заботясь о политическом усилении своего государства, он не хотел религиозными притеснениями восстановить против себя полезных ему еврейских граждан.

Вскоре услуги еврейских политиков понадобились кастильскому королю для одного очень серьезного поручения. Одержимый завоевательными стремлениями, Альфонс решил присоединить к своим владениям Кордову, недавно захваченную севильским эмиром Мотамидом. Так как Мотамид считался вассалом кастильского короля, то Альфонс VI отправил к нему своего дипломатического и финансового агента Ибн-Шалбиба с очень смелым поручением: потребовать от имени короля уступки Ал-Захры, бывшей резиденции халифов близ Кордовы (по другому арабскому известию, требовалось и увеличение дани). Дипломат-еврей исполнил это опасное поручение. В сопровождении кастильских рыцарей он прибыл в Севилью и передал царю требование Альфонса. Мотамид пришел в такую ярость, что приказал тут же убить Ибн-Шалбиба, а сопровождавших его рыцарей бросить в темницу (1082 г.). Альфонс жестоко отомстил за это своему вассалу. В том же году войска его пронеслись по Севильской области, опустошая все по пути и уводя жителей в плен. Вскоре осуществилась самая заветная мечта христиан: они вернули себе бывшую вестготскую столицу Толедо. Жалкий правитель этого города, зависимый от Альфонса султан Кадир, уступил ему Толедо в обмен на другую территорию, и в мае 1085 г. кастильский король совершил свой торжественный въезд в древний христианский город.

Тут мусульманская Испания встрепенулась. Война с кастильцами была неизбежна, но у обессиленных раздорами мелких эмиров и султанов не было сил для борьбы. Пришлось вызвать защитников ислама из Африки. В то время в Северной Африке выдвинулся вождь фанатической берберской секты Альморавидов, Юсуф ибн-Ташфин (или Тешуфин), основатель города Маракеш (в Марокко). Под знаменем «священной войны» Альморавиды покорили Фец, Тлемсен и еще многие города Магриба вплоть до Танжера, против приморской границы Испании. Испанские мусульмане не без колебаний решились призвать на помощь африканцев, памятуя берберов Сулеймана, разгромивших Кордовский халифат. Опасались, что пришельцы освободят Андалузию от христиан для утверждения в ней своего владычества, как потом и случилось. Но севильский эмир Мотамид заявил: «Я предпочитаю быть погонщиком мулов в Африке, чем свинопасом в подвластной христианам Андалузии» (намек на нечистых животных, разводимых христианами и противных евреям и мусульманам). Юсуф ибн-Ташфин со своей армией переправился через пролив и вступил в Андалузию. Из Севильи соединенные войска Юсуфа и местных правителей двинулись на север, против Альфонса, который тогда осаждал Сарагосу. У Заллака, близ Бадахоса, произошла кровопролитная битва между христианами и союзниками. Мусульмане одержали победу (октябрь 1086 г.). Если верить арабским летописным известиям, в обеих армиях сражались также евреи, и поэтому день сражения не мог быть назначен ни в пятницу, ни в субботу, ни в воскресенье, так как пятница была днем покоя для мусульман, суббота — для евреев, а воскресенье — для христиан. Во время боя Мотамид Севильский часто требовал предсказаний по звездам от своего астролога, вероятно упомянутого Исаака ибн-Албалии. Победа Альморавидов, задержав рост христианских государств в Испании, не принесла, однако, пользы и туземным мусульманским правителям, которых африканские пришельцы вскоре превратили из союзников в подчиненных. Юсуф ибн-Ташфин подчинил себе мелких арабских и берберских эмиров Андалузии и основал свою династию, которая господствовала здесь больше полустолетия. Власть Альморавидов в Испании совпала со временем первых крестовых походов в христианской Европе, о чем будет рассказано в следующем отделе.

§ 27. Литературный ренессанс: век Самуила Ганагида и Габироля

Совместная культурная деятельность арабов и евреев создала в Испании эпоху «гуманизма», или ренессанса, за четыре столетия до итальянского ренессанса. Новые веяния освежили область умственного творчества. Оживились наука, философия, теология, поэзия. Арабско-еврейское возрождение в Испании было продолжением начавшегося в IX веке умственного движения в Багдадском халифате. Оба эти движения связаны с древней иудео-эллинской культурой в смысле исторической преемственности. Там было сочетание эллинизма и иудаизма, тут — сочетание эллино-иудейских и эллино-арабских воззрений. Платон и Плотин, Аристотель и Филон, Саадия Гаон, Альфараби и Авиценна — все слилось в новом творчестве. Как некогда еврейские мыслители Александрии писали по-гречески, так теперь большая часть научных и философских произведений писалась по-арабски, на языке тогдашнего образованного мира, между тем как произведения поэтические — как религиозного, так и светского содержания — писались на еврейском языке. В эту же эпоху, как мы видели, умственная деятельность пробудилась и в еврейских колониях Франции и Германии, но там она шла по старой узкой колее талмудизма, где впоследствии стала чрезвычайно интенсивной, между тем как в Испании пробудившаяся еврейская мысль развивалась экстенсивно, проявила небывалое разнообразие творчества, стремилась к сочетанию национального с универсальным. Подробное описание этого научно-литературного ренессанса составляет задачу специальной истории литературы, здесь же достаточно будет вкратце охарактеризовать главнейших деятелей, поскольку их творчество отражало настроение передовых кругов общества и намечало дальнейшие пути умственного развития.

Основой нового гуманистического образования была грамматика, обнимавшая в Средние века всю область языковедения. Пышно разрослась на почве Испании филологическая наука, насажденная на Востоке поколением Саадии Гаона. Младшие современники Саадии, Менахем бен-Сарук и Донаш бен-Лабрат (ок. 910-980), разрабатывали еврейскую грамматику и лексикографию еще при Хасдае ибн-Шапруте и под его покровительством. Менахем бен-Сарук, живший в бедности в христианской Тортозе, был приглашен в Кордову сановным меценатом, который назначил его своим секретарем и обеспечил материально для того, чтобы он мог всецело отдаться науке. Плодом многолетних исследований Менахема был словарь древнееврейского языка под именем «Махберет», где все библейские слова разобраны на свои составные части — корни, приставки и окончания, а труднейшие объяснены в связи с соответствующими местами библейского текста. Этот труд, при всех его недостатках (автор не знал еще основного закона еврейской грамматики о трехбуквенном корне), имел важное значение как первый аналитический словарь еврейского языка, проложивший путь позднейшим филологам. Немалую заслугу Менахема составляло еще то, что он писал свою книгу на еврейском, а не на арабском языке и тем сделал ее доступной для евреев других европейских стран.

Немного радости принесло, однако, это сочинение своему автору. Менахем нажил себе ожесточенного противника в лице даровитого Адонима Галеви, известного под литературным именем Донаш бен-Лабрат. Донаш был родом из Феца и получил свое образование в Багдаде, в эпоху Саадии Гаона. Наслышавшись о просвещенном испанском меценате Хасдае, Донаш приехал к нему в Кордову. В то время он уже был известен своими исследованиями по грамматике и в особенности тем, что он ввел в еврейское стихосложение арабскую метрику. Он сам писал стихи по правилам этой версификации. Когда появился лексикон Менахема (ок. 955 г.), Донаш написал полемическое сочинение в стихах и прозе, где осмеял многие грамматические положения и вытекающие из них библейские толкования кордовского ученого. Гнев критика был вызван, между прочим, тем, что Менахем отступал в своей грамматике от метода Саадии, основанного на сравнительном арабско-еврейском языковедении. Свою критику Донаш посвятил покровителю наук Хасдаю, предпослав ей хвалебную оду в честь кордовского сановника. Тут обнаружилась изнанка меценатства. Вследствие нападок Донаша и происков его друзей, Менахем впал в немилость у Хасдая и даже подвергся глубокому оскорблению: слуги еврейского министра ворвались в дом бедного ученого и побили его. Ученики Менахема впоследствии горячо заступились за своего учителя и в своих посланиях разбивали доводы Донаша и его школы против злополучного лексикона «Махберет», а им возражали ученики Донаша. Эти споры возбудили сильный интерес к еврейскому языковедению и много способствовали очищению прозаического и стихотворного стиля, подготовляя тем почву для литературного расцвета XI века.

Выдающимся учеником Менахема б. Сарука, превзошедшим учителя, был Иегуда Хаюдж, также переселившийся из Феца в Кордову. Он внес новый свет в еврейское языкознание, установив грамматическое правило, что корни библейских слов состоят обыкновенно из трех согласных букв. В трудах Хаюджа, написанных по-арабски, сделана классификация слов по их корневому составу, изложены правила пунктуации и другие основы еврейской грамматики, необходимые для правильного понимания библейской письменности. Еще более смелым новатором в этой области был Иона Маринус, или Ибн-Джанах (он же Абульвалид Мерван), образованный врач и филолог. Одновременно с Самуилом Ганагидом Ибн-Джанах покинул Кордову после катастрофы 1013 г. и поселился в Сарагосе, где занимался врачебной практикой. Любимейшим же его занятием было языкознание. Результатом его научных исследований были грамматика и лексикон еврейского языка, с подробным изложением правил синтаксиса и риторики (написаны до 1050 г.). Ибн-Джанах пел дифирамбы науке о еврейском языке как «царице всех наук», которая дает ключ к уразумению божественного слова во всей его чистоте и святости. «Я работал, — говорит он, — с большим прилежанием днем и ночью, так что я больше истратил на масло (для освещения), чем другие на вино». Написанные поарабски, лексикон и грамматика Ибн-Джанаха были позже переведены на еврейский язык («Сефер гашарашим» и «Гарикма»). Этому главному творцу еврейской грамматики пришлось также вступить в научный турнир с ученым министром Гранады, Самуилом Ганагидом. Последний заступился за систему своего учителя Хаюджа, от которой Ибн-Джанах нередко отступал. Завязалась обычная для того времени литературная полемика. Еврейские ученые сражались между собой книгами и эпиграммами, как арабские воины — шпагами, но в этом литературном бою соблюдался рыцарский этикет. Сам Самуил Ганагид написал обширный труд по языковедению, который не дошел до нас. Но его главная литературная заслуга заключалась в другой области — поэзии и изящной словесности, для которой тогда создавался новый еврейский стиль.

Самуил Ганагид является первым по времени еврейским стихотворцем в Испании, писавшим на светские темы. В области религиозной поэзии ему предшествовал вышеупомянутый Иосиф ибн-Абитур, автор гимнов, вошедших в сефардскую литургию (§ 24). Самуил мало писал в этом жанре «пайтанов»; его муза живо откликалась на все, что волновало поэта в личной и политической жизни. Смерть последнего вавилонского гаона р. Гая (1038) вдохновила Самуила на длинную элегию, в которой особенно отмечено политическое значение этого события: прекращение национальной гегемонии в Вавилонии и «уравнение сынов Вавилонии, Африки и Испании». Ряд стихотворений гранадского визиря имеет прямое отношение к политическим событиям арабской Испании, в центре которых он стоял. Одно из них написано в лагере близ Лорки, в форме завещания сыну поэта, Иосифу (летом 1042 г.), накануне большого сражения между гранадцами и союзной армией севильских арабов. В этом завещании отец убеждал юношу быть благочестивым, приобретать побольше знаний, относиться сердечно к людям, помогать нуждающимся, а главное — стараться иметь собственные заслуги, не полагаясь на заслуги отца. Удивительно было это спокойствие духа, позволявшее министру накануне грозной битвы писать предсмертное завещание в стихах на национальном языке. Исход войны оказался счастливым для Гранады, и скоро Самуил мог уже сообщить сыну в новом стихотворном послании радостную весть о поражении неприятеля.

Самуил Ганагид писал еще стихотворения на разные случаи: послания к родным и друзьям по поводу радостных или печальных семейных событий. Из больших произведений Самуила известны по имени три книги, написанные в подражание библейским Псалмам, Притчам Соломоновым и Когелету (Ben-Tehillim, BenMischle, Ben-Kohelet). Из них дошли до нас только фрагменты, но видевший эти книги поэт XII века Моисей ибн-Эзра отзывается о них с большой похвалой, как о классических произведениях по изяществу стиля и богатству мыслей. Он же, впрочем, сообщает, что многие современные писатели резко критиковали сановного поэта. Позднейший поэт-критик Алхаризи писал о Самуиле Ганагиде: «Стихи его величественны и важны, содержание их смело и ново, но большей частью строфы его слишком глубокомысленны и трудны, так что нуждаются в комментариях». Действительно, при всех усовершенствованиях стиля в сравнении с прежними «пайтанами» есть еще много тяжелого и неуклюжего в стихотворениях Самуила Ганагида, который занимает в средневековой еврейской поэзии приблизительно такое место, как в новейшее время, например, Клопшток в немецкой или Державин в русской поэзии. Как вслед за этими предвестниками появились Гете и Пушкин, так вслед за Самуилом, и отчасти еще в его время, появились самые блестящие поэты еврейско-арабского ренессанса. Историк той эпохи Авраам ибн-Дауд верно отметил эту постепенность литературного развития, сказав: «Во дни сановника Хасдая поэты начали чирикать, а во дни Самуила Ганагида они громко запели». В этом хоре певцов зазвучал вдруг нежный голос соловья, истинного поэта — Ибн-Габироля.

Соломон ибн-Габироль (ок. 1020-1070) родился в Малаге, куда переселились его родители после падения Кордовы в 1013 году. Он рано лишился отца и матери. Эта утрата в связи с нуждой и бедствиями, выпавшими на долю осиротевшего отрока, наложили на его настроение печать грусти и скорбной сосредоточенности. В 16 лет написал он свои первые элегические стихи: «Моя песнь подталкивается заботой, моя радость — стоном. Когда вижу улыбку, мое сердце плачет о моей погубленной жизни. Друг мой, неужели подобает плакать о дне смерти шестнадцатилетнему юноше, который должен увлекаться детскими забавами и сиять румянцем щек?» В юности Габироля был один светлый промежуток. Живя в Сарагосе, он нашел покровителя и друга в лице Иекутиеля Хассана, образованного еврея, занимавшего почетное положение при дворе Сарагоского эмира. Габироль искренно привязался к этому меценату и превозносил его в звучных одах. Но вскоре ему пришлось уже оплакивать смерть своего благодетеля, который пал жертвой какой-то дворцовой революции в Сарагосе (1039). Эта смерть, по словам поэта, составляла тяжелую утрату для всего еврейства. В трогательной элегии Габироль заставляет еврейскую нацию (Цион) горестно вопрошать: «Кто теперь поддержит меня в годину бедствий, когда враги мои сговорятся и нападут на меня? Кто сокрушит зубы разъяренных тигров, разинувших свою пасть, чтобы поглотить уцелевших блуждающих овец?»

Испытанные неудачи оставили в душе поэта осадок горечи и негодования. Габироль жаловался на людскую несправедливость, он нередко обличал в своих стихотворениях влиятельных людей. Этим он нажил себе врагов среди представителей Сарагоского общества, и ему пришлось покинуть Сарагосу. Разочарованный поэт решил совсем оставить Испанию и переселиться на Восток, но почему-то не осуществил своего намерения. В то время он нашел нового покровителя в лице Самуила Ганагида, который знал семью Габироля еще в Малаге. Отношения молодого поэта к его сановному собрату по музам отличались непостоянством, свойственным характеру Габироля. Последний то прославляет своего друга и покровителя, то в сознании своего превосходства пишет против него едкие стихи, сравнивая его холодную поэзию с ледяной вершиной Хермона. Столкновения Габироля с разными лицами вызывались еще, вероятно, его религиозно-философскими воззрениями, которые строгой ортодоксии могли казаться еретическими. Габироль слишком рано окончил свою безотрадную, скитальческую жизнь: он умер в Валенсии приблизительно в возрасте 48 лет.

Гениальный человек, которому суждена была такая короткая жизнь, успел, однако, надолго вдохнуть жизнь в еврейскую поэзию. Это первый поэт ренессанса, который был не рабом, а властелином стиха, и он с полным правом мог сказать о себе эти гордые слова:

Я владыка-певец, и стих есть мой раб.

Я арфа для всех стихотворцев-певцов.

Поэт следующего поколения, Моисей ибн-Эзра, называл Габироля «рыцарем стиля и мастером стиха», а позднейший критик Алхаризи признал за новым Соломоном право на царский венец в области еврейской поэзии: «Бог помазал его на царство в области поэзии, и он создал песнь песней Соломона. Все последовавшие за ним усвоили его вкус, и дух его музы почил на них».

Многочисленные лирические и национально-религиозные стихотворения Габироля отличаются красотой формы и какой-то особенной задушевностью. Никто из прежних «пайтанов» не умел так трогательно выразить волнения верующей души, скорбь и тоску гонимой нации, как этот грустный певец из Сарагосы. Его гармонические гимны, вошедшие в синагогальную литургию, были откровениями нового псалмопевца. В них слышится то благоговейный восторг человеческой души, беседующей со своим Творцом, то жалобы тоскующей еврейской нации, молящей о пощаде, о возвращении в обетованную землю. Габироль первый ввел в религиозную поэзию эту трогательную форму диалога между еврейской нацией и Богом:

Нация: «Бедная пленница в земле чужой стала рабыней, рабыней египетской. С того дня, как Ты, Боже, ее покинул, она ждет Тебя... Всему есть конец, но нет конца моему горю; годы чередуются — и нет исцеления моей ране. Живу в изгнании, тону в пучине, и никто не берет весла, чтобы вывести тонущую ладью. Истерзанные, придавленные, несущие иго, ограбленные, ощипанные, втоптанные в землю, — доколе, Боже, будем мы сетовать на обиды, на многолетнюю неволю? Исмаил (мусульмане) подобен льву, а Исав (христианский мир) — коршуну: едва один нас оставит, другой нас схватит».

Бог: «Твой ли голос слышу, скиталец Ариэль? Возрадуйся, дева Израиля, ибо близится время, отмеченное в Книге Даниила. В то время поднимется Михайл (Архангел) и возгласит на горе: пришел избавитель к Сиону!»

Иногда сам Бог заводит разговор с Израилем и получает ответ:

Бог: «Осиротелая, истощенная, отчего ты плачешь? Разве ты отчаялась в том, чего ожидала?» — (Нация): «Затянулся час моего избавления, и продлился мрак кругом». — (Бог). «Жди, бедняжка, еще недолго — и я пошлю своего вестника, чтобы он проложил путь для меня, и на горе Цион буду венчать царя моего (Мессию)».

Сила Габироля заключается больше всего в его чисто религиозных гимнах, в страстных излияниях верующей души, всецело сливающейся с Богом, источником жизни и вечности. Общее миросозерцание поэта-философа нашло свое лучшее выражение в обширном гимне «Царский Венец» («Keter malchut»), вошедшем в состав сефардской литургии. Тут в поэтических образах представлена метафизическая система Габироля, изложенная им в отвлеченной форме в сочинении «Источник жизни» («Меког chaim»). Этот философский трактат, написанный первоначально по-арабски, был мало распространен среди евреев и впоследствии затерялся, но зато приобрел популярность в кругу средневековых христианских богословов, которые пользовались латинским его переводом («Fons vitae»). Имя автора в оригинале и в латинском переводе было обозначено Авицеброн, и только в новейшее время выяснилось тождество этого имени с Габиролем. В своей философской системе Габироль стоит на почве метафизики неоплатоников и Филона Александрийского, но примешивает к ней элементы аристотелизма, которые он усвоил, вероятно, по арабским источникам. В этой системе установлена лестница творческих сил в мире духовном и материальном: Бог, как чисто духовная субстанция; Воля, как первая эманация Бога (филоновский Логос); затем Универсальная Материя и Универсальная Форма, Мировой Разум и Мировая Душа, наконец, Универсальная Природа; из этих творческих сил развился путем излучения (irradiatio), или эманации, весь видимый мир. Этому макрокосму соответствует микрокосм — человеческий организм, где в миниатюре совмещены материя, форма, воля, разум и душа. Отсюда — гармония высшего и низшего миров. Тяготение к Божеству как «источнику жизни» есть закон бытия человеческого, и чем сильнее это тяготение души индивида к Мировой Душе, тем чище и духовнее человек. Созерцание или мысленное слияние с Богом есть тот путь, который ведет человека от конечного к бесконечному.

Габироль не успел связать свою метафизику с учением иудаизма, как это сделал раньше Саадия Гаон. Он только довел свою систему до границ этики. Вопросам этики посвящено другое, более раннее его сочинение, написанное также по-арабски, но распространившееся в еврейском переводе, под названием «Усовершенствование свойств души» («Tikkum midot hanefesch»). Здесь Габироль устанавливает психофизическую основу морали, выводя различные душевные наклонности человека из пяти основных чувств. Каждое из пяти чувств порождает известные душевные наклонности, добродетельные или порочные, в различных сочетаниях, образующих различные темпераменты. Задача морали — утвердить строгий контроль разума над всеми этими естественными наклонностями. В победе «разумной души» над «животной душой» заключается усовершенствование человека, смысл и счастье его жизни.

Теософия Габироля-Авицеброна имела гораздо большее влияние на христианскую теологию Средних веков, чем на еврейскую. Альберт Магнус, Дунс Скот и другие схоластики черпали немало из «Источника жизни» Авицеброна, не подозревая, что автор — еврей. Еврейская же религиозная философия склонялась тогда больше к аристотелевскому рационализму, ярким представителем которого через сто лет после Габироля будет Маймонид. Только в позднейшее время, после ослабления влияния Маймонида, созерцательная система Габироля найдет отголосок в мистическом учении Каббалы, также основанном на теории эманации.

Связать этику иудаизма с религией в одну стройную систему выпало на долю другого еврейского мыслителя, современника и отчасти единомышленника Габироля. То был Бахия ибн-Пакуда, судья (даян) в Сарагосе, автор популярной книги «Обязанности сердец» («Chovot halevavot»), написанной по-арабски около 1040 г. и переведенной позже на еврейский язык. Бахия делит все религиозные обязанности еврея на два разряда: 1) обязанности членов тела, т.е. обряды и практические заповеди иудаизма и 2) обязанности сердца, состоящие во внутренней вере и усовершенствовании душевных свойств. Талмудический строй жизни, выдвинув на первый план внешние обрядовые обязанности, тем самым заслонил «обязанности сердца», и поэтому Бахия старается восстановить значение последних, осмыслить религиозную практику. Его обширный трактат состоит из десяти глав, в которых подробно анализируются следующие основные начала нравственной теологии: сознание единства Божия, отношение к горестям и благам жизни, богослужение, упование на Бога, сообразование своих поступков с Божией волей, смирение, покаяние, «отчет души», воздержание и любовь к Богу. В первых главах автор дает философское обоснование своей религиозной этике, во многом совпадающее с системой Габироля, но более ясное (например, предпосылки бытия Бога: нет творения без творца, все составное или органическое есть результат целесообразного акта составителя, и т.п.). Но главная сила Бахии в тонком анализе верующей души, в психическом самонаблюдении. Здесь у него много точек соприкосновения с мусульманским «суфизмом» — теорией аскетизма и созерцания как путей «слияния с Богом». В еврейской литературе мало книг, которые до такой степени способны углублять религиозное мышление и облагораживать нравы, как «Обязанности сердца» Бахии ибн-Пакуды. Благодаря этим качествам книга стала популярной, несмотря на ее сухое, абстрактное изложение; в продолжение многих столетий она составляла любимое чтение для людей, склонных к теологическому мышлению. Подобно другим мыслителям той эпохи, Бахия сочинял также религиозные гимны, в которые вплетал свои теософские идеи.

§ 28. Талмудическая наука

Занимая первенствующее положение в литературе франко-германских евреев, талмудическая наука была отодвинута на второе место в Испании, где с нею соперничали светские знания, философия и поэзия. Однако и в эту самобытную область законоведения проникли новые веяния. Исследователи стали больше обращать внимание на систематизацию запутанного материала Талмуда. После того как пришельцы с Востока Моисей и Ханох пересадили талмудическую науку на почву Испании, их ученик Самуил Ганагид поставил себе задачей ввести историческую ясность в эту область. Посреди своих государственных и литературных занятий он нашел время для составления «Введения в Талмуд» («Mevo hatalmud»), которое содержит историю и методологию так называемого «устного учения». Трезвый ум политика уловил несообразность фикции о многовековой устной передаче Мишны и Гемары, и Самуил прямо высказал свое убеждение, что отдельные галахи и целые части Мишны записывались учеными еще задолго до составления полной Мишны Иегудой Ганаси, а следовательно, и Гемара сохранялась таким же путем частичных записей. Историческая часть «Введения» Самуила не дошла до нас, но методологическая часть сохранилась и доныне перепечатывается в полных изданиях Вавилонского Талмуда.

Дальнейший шаг в области систематизации Талмуда сделал прямой преемник восточных гаонов Исаак Альфаси (10131102). Уроженец города Феца или Фас в Африке (отсюда прозвище Аль-Фаси, а также раввинское Риф — инициалы слов: Рабби Ицхак Фаси), он получил свое талмудическое образование под руководством кайруванских гаонов Ниссима и Хананеля. Все силы своего острого, проницательного ума вложил Альфаси в изучение талмудического законодательства, и плодом его занятий было знаменитое сочинение «Галахот», справедливо названное «Малым Талмудом». Альфаси поставил себе целью выбрать из огромной и пестрой энциклопедии, именуемой Талмудом, всю Галаху, т.е. юридическую и законодательную часть, а из нее — все основные положения в связи с существенной их аргументацией, устраняя излишние словопрения. То был до известной степени корректив для устарелой протокольной редакции Гемары по методу Рав-Аши. В изложении Альфаси получилась Мишна с сокращенной Гемарой и определенными выводами по многим вопросам права, причем составитель руководствовался авторитетными решениями гаонов. Этот огромный труд облегчил и школьное изучение талмудической галахи, и применение ее к практической жизни. «Малый Талмуд» Альфаси стали изучать и комментировать параллельно с полным Талмудом Вавилонским. Все промежуточные между этими двумя памятниками сочинения потеряли свое прежнее значение.

Политические смуты и притеснения со стороны мусульманского правительства в Африке заставили Исаака Альфаси в старости переселиться в Испанию (1088), где тогда утвердилось владычество Альморавидов. Ближайшим поводом его переселения был какой-то донос властям на деятельность Альфаси. 75-летний старец занял место раввина в Лусене. Здесь он стал во главе талмудической академии, куда стекались ученики со всех концов Испании. Лусена стала новым духовным центром после Кордовы и Гранады. Альфаси умер на 90-м году жизни. Еврейские общины горячо оплакивали своего духовного вождя, пересадившего талмудическую науку на Запад из ее последнего восточного убежища — Африки. Величайший поэт века Иегуда Галеви написал следующую эпитафию на могиле Альфаси:

Горы в день Синая в честь твою гремели,

Божьи ангелы тебя повстречали

И начертали Тору на скрижалях твоего сердца,

И лучший венец свой на твою главу возложили.

В Лусене еще до приезда Альфаси состоял раввином писатель-талмудист Исаак ибн-Гиат (умер в 1089 г.). Друг обоих «нагидов», Самуила и Иосифа, Ибн-Гиат обладал также значительным образованием, усвоил многое из «греческой мудрости» и писал религиозные гимны. Главная его работа сосредоточилась в области Талмуда, но его сочинения, кроме небольших фрагментов, не дошли до нас. Зато для потомства сохранилось лучшее, что было в литературном творчестве Ибн-Гиата: его многочисленные «пиутим», вошедшие в состав сефардской литургии. Некоторые из его национальных элегий не уступают в силе и красоте произведениям Габироля.

Населенная преимущественно евреям Лусена была главным, но не единственным рассадником талмудического знания. Был еще один такой центр — в Севилье. Там действовал современник Альфаси, упомянутый выше «наси» Исаак Албалия (§ 26). Кроме названного астрономического сочинения, он написал исследование трудных галах Талмуда с критическим их разбором и объяснениями («Kupat harochlim»). После захвата Севильи Альморавидами Албалия лишился своего высокого положения и провел остаток жизни в Гранаде. В это время между ним и Альфаси возгорелся спор, вызванный, вероятно, теоретическими разногласиями, и противники обменялись резкими словесными и письменными объяснениями. Вскоре Исаак Албалия почувствовал приближение смерти. Со скорбью думая об участи своего 17-летнего сына Баруха, которого он должен был оставить без призора, умирающий подозвал юношу к себе и сказал: «Иди в Лусену к рабби Исааку Альфаси и скажи ему, что я ухожу из этого мира и вступаю в иной мир, что я давно уже простил ему все резкие слова, которые он говорил мне и в письме и лично, и прошу, чтобы он так же поступил по отношению ко мне. Пусть он тебя учит, а ты во всем слушайся его, ибо я знаю, что он сделает для тебя много добра и будет учить тебя от всего сердца». Осиротевший юноша отправился в Лусену и передал Альфаси предсмертные слова отца. Альфаси заплакал и, обняв юношу, сказал: «Если умер твой отец, я буду тебе отцом, а ты мне сыном». И Барух Албалия остался в доме Альфаси и сделался впоследствии знаменитым раввином (1094).

Из школы Альфаси вышла целая плеяда ученых, распространивших талмудическое учение во всей Испании. Летописец того времени Авраам Ибн-Дауд отмечает любопытное явление: три светила тогдашнего раввинизма в Испании назывались Исаак (Альфаси, Ибн-Гиат и Ибн-Албания), а еще двое носителей этого имени числились среди второстепенных ученых.

Могло казаться странным, что литература Агады и Мидраша, развившаяся тогда в Италии и Южной Франции, почти отсутствовала в испанском ренессансе, но в действительности эта отрасль литературы не исчезла, а только преобразилась: Агада превратилась в лирическую или дидактическую поэзию, а Мидраш — в религиозную философию. В хаос легенд и притчей были внесены систематическое мышление или ритмическая речь. Здесь сказалось влияние нового просвещения, а еще ярче выступит это новое направление в следующую эпоху, в век Иегуды Галеви, Ибн-Эзры и Маймонида.

§ 29. Хазарское царство

Между тем как в истории евреев Западной Европы период колонизации уже сменился периодом организации, в Восточной Европе все еще продолжался процесс колонизации, так как там еще не было закончено великое переселение народов. Переселения происходили главным образом в районе Черного и Азовского морей, вокруг былых иудео-эллинских колоний Тавриды или Крыма (см. выше, § 10). Северные черноморские колонии все более втягивались в сферу влияния Византии, которая имела в Крыму, среди преданного греческого населения, свою «фему» (военное управление) и своих епископов-миссионеров, политических агентов Константинополя. Центром византийского округа был город Херсонес (древнерусский Корсунь, близ Севастополя), где издавна находилась резиденция епископа Тавриды. Церковные «ловцы человеков» охотились не только на язычников и мусульман в Крыму, но и на живших там евреев. Византийский хронограф Феофан упоминает в начале IX века о большой еврейской колонии в Фанагории (Тамань), вокруг которой живут и «многие другие племена». Во второй половине того же века константинопольский патриарх Фотий пишет епископу Боспора (Керчь) о той радости, которую он испытал, узнав об успехах христианской миссии в тех местах, и прибавляет: «Если ты, как пишешь, и живущих там иудеев пленишь в послушание Христу и от тьмы и (мертвой) буквы приведешь к познанию благодати, то я от всей души буду приветствовать плоды таких прекрасных надежд». Само византийское правительство заботилось об умножении еврейского населения в Северном Черноморье. Гонения императора-иконоборца Льва Исаврийца (723 г.) заставили многих евреев бежать из Балканского на Крымский полуостров, куда вскоре за ними потянулись и преследуемые христиане, иконопочитатели. Большой «шемад» (насильственное крещение) при императоре Василии Македонянине (867-886) также погнал массу евреев с южных берегов Черного моря на северные (см. выше, § 20).

Но кроме этой принудительной эмиграции из Балканского полуострова шла еще в Крым и в прилегающие области эмиграция, вызванная переселением народов с востока, со стороны Кавказа и Персии. Еще во времена сасанидской Персии на окраине этого государства, примыкавшей к Армении и Кавказу, кочевало тюркское племя хазар, или козаров, которое совершало набеги то на внутренние области Персии, то на владения ее соперницы Византии. Кочуя по Кавказу в эпоху великого переселения народов, хазары могли воспринять значительную примесь местных этнических элементов: армянских, грузинских и еврейских. С евреями они сближались в Армении и Грузии, где с древних времен существовали еврейские поселения (в округах Вана и Тифлиса), и на кавказском побережье Черного моря, до которого тянулись колонии иудео-эллинского Боспора или Пантикапея. Великие арабские завоевания VII века и создание всеазиатского халифата усилили движение хазар с востока на запад — к берегам Волги и Дона, к черноморским колониям Тавриды и южному району Днепра. Вдоль берегов Каспийского моря, между Дербентом и нынешней Астраханью, образовалось в VIII веке сильное Хазарское царство со столицей Итиль, расположенной в районе впадения реки Волги в море (Итиль — местное название Волги). Отсюда воинственное племя совершало набеги на близкие и дальние славянские племена и делало их своими данниками. Хазары проникали и в соседний Крым, вытесняя греков и представляя серьезную опасность для византийской власти в крае. Византийские императоры часто заключали союзы с хазарскими царями, «хаганами», путем уступок или платежа дани сдерживая напор варваров. В Константинополе мечтали о великой победе церкви, которая была бы и победой византийской политики, — об обращении хазар-язычников в христианскую веру. Для этой цели посылались миссионеры и ревностно работали епископы Тавриды, но задача оказалась очень трудной, ибо у греческой церкви появился сильный соперник в лице иудейства, которому удалось одержать частичную победу в Хазарском царстве.

Хазары-язычники подвергались одновременно влиянию трех религий: мусульманской, совершавшей свое торжественное шествие из Халифата; христианской, распространявшейся из Византии по всему Черноморью, и иудейской, имевшей свои гнезда повсеместно. Грекам и арабам удалось обратить некоторые группы хазарского племени, но на долю иудейства выпал исключительный успех: ему удалось покорить царский дом в Хазарии и правящие классы. Все это, вероятно, было результатом длительного процесса, совершавшегося во время передвижения хазарских кочевников среди последователей всех трех религий, на границе Азии и Европы. Армянские, греческие, арабские и еврейские влияния постепенно раздробляли языческую массу на различные вероисповедные группы. Но в народных преданиях обращение высшего класса хазар в иудейство представляется в виде единовременного, весьма торжественного акта. Вот что рассказывает об этом старое еврейское предание, подтверждаемое в самом существенном и арабскими писателями.

Хазарский царь по имени Булан решил отказаться от идолопоклонства, но не знал еще, какую религию избрать. Послы от халифа уговаривали его принять ислам, византийские послы склоняли его к христианству, а еврейские мудрецы — к иудейству. Булан устроил в своем присутствии диспут между представителями трех религий, но из их споров и противоречий не мог вывести ни-какого определенного заключения. Тогда царь прибег к очень хитрому опросу. Он призвал к себе поодиночке сначала христианина, а потом мусульманина. У христианина он спросил: «Если бы тебе предоставили выбор между иудейской и мусульманской религией, какую бы ты избрал?» — «Разумеется, иудейскую, — ответил Христинин, — ибо она была дана избранному Богом народу, который лишь потом был отвергнут за грехи». Затем царь спросил у мусульманина, какую из двух религий, иудейскую или христианскую, выбрал бы он после своей собственной, и получил тот же ответ с прибавлением, что христианская вера плоха, ибо дозволяет есть нечистое (свинину) и молиться изделиям человеческих рук (иконам). После этого Булан опять велел всем собраться вместе и, заставив их подтвердить сказанное, объявил: «Если христианин и мусульманин сами признают, что древний закон Израиля хорош, то я предпочитаю его как закон (праотца) Авраама». Таким образом, хазарский царь принял иудейство, а многие из хазарской знати последовали его примеру. Еврейское предание прибавляет, что один из потомков Булана, хаган Обадия, был особенно ревностным последователем иудейства. Он приглашал из других стран (Вавилонии?) еврейских ученых, велел обучать народ Библии и даже Талмуду, основывал синагоги и упорядочил богослужение[12].

Это предание, сохранившееся в ответном письме хазарского царя Иосифа к Хасдаю ибн-Шапруту (см. выше, § 23), окрашено определенной религиозной тенденцией. Но недавно был найден отрывок из документа того же времени (X века), где об обращении хазарского двора в иудейство рассказано без всяких прикрас. В письме одного хазарского еврея из Константинополя говорится, что гонимые в разных странах евреи бежали в землю хазар, которые тогда были еще идолопоклонниками. Пришельцы смешались там с туземцами, вели войны сообща, но соблюдали обряд обрезания и субботы. В то время у хазар еще не было царя, а управлял ими военачальник, отличавшийся в боях. Однажды правителем страны был избран полководец-еврей из тех, что смешались с хазарами. Жена его и благочестивый тесть уговорили избранника открыто исповедовать иудейскую религию. Узнав, что во главе Хазарии стоит еврей, «цари Македонии (Византии) и Аравии (халифы)», желавшие обратить хазар в христианство и мусульманство, отправили к ним послов со словами: «Неужели вы примете веру евреев, порабощенных всеми народами?» Тогда еврейский правитель пригласил на религиозный диспут «мудрецов» из евреев, греков и арабов. Когда выступили в защиту христианства греки, их дружно опровергали евреи и арабы, а арабов опровергали евреи и греки; когда же еврейские ученые стали излагать содержание Библии от сотворения мира, противники не могли их опровергать, ибо сами признавали истинность Св. Писания. Из какой-то пещеры были извлечены давно запрятанные книги Торы, которыми евреи подтвердили свои доводы. Тогда хазары вместе с отпавшими евреями всецело присоединились к иудейской религии. Затем в Хазарию стали прибывать еще массы евреев из Багдада, Хорасана и Византии, которые укрепили туземцев в новой вере.

Это событие произошло в середине VIII века (около 740 года). С тех пор хазарские правители на два столетия утвердили свою власть в юго-восточной полосе позднейшей европейской России. Имея свой центр в нижнем бассейне Волги, Хазарское государство распространилось постепенно далеко на запад и на север, на побережье Черного моря и на области Нижнего Днепра. В Крыму хазары владели территорией прежнего Боспорского царства (область Керчи и Тамани) и сделались ближайшими соседями византийцев в Херсонесе. Оттуда они делали набеги на славянские племена Южного Днепра и сделали их своими данниками; эту дань славяне продолжали платить еще некоторое время после появления варяго-руссов и создания Киевской Руси во второй половине IX века. Большое хазарское государство между Волгой и Днепром имело на восточной своей границе союзников в лице сильного племени аланов, владевших тогда Кавказом, а на западе оно могло пользоваться силами славян и потом руссов против Византии. Это давало ему возможность держаться до тех пор, пока Южная Русь не была втянута в сферу влияния Византии и в союзе с ней не обратилась против «еврейского царства».

Под управлением царей иудейского исповедания Хазария, как видно из современных арабских и еврейских источников, усовершенствовала свой государственный строй. Официальный титул царя был хаган (от туранского хакан или хан, то есть князь); он считался верховным правителем и высшим судьей, а во главе войска стоял его соправитель (бек, пех или «иша»). Все члены правительства и дворянство исповедовали иудейство, а в средних и низших классах были распространены ислам, христианство и язычество. Несмотря на то что привилегированные классы исповедовали иудейство, равноправие религий не нарушалось. При хагане состояли семь судей, по двое для иудеев, христиан и мусульман и один для язычников (по другому описанию было девять судей для всех групп). Страна достигла высокого уровня экономического благосостояния благодаря своему положению между Востоком и Западом. Через владения хазар шел один из больших торговых путей, соединявших Азию с Европой. Арабский географ IX века Ибн-Хордадбе указывает в своей «Книге путей», что еврейские купцы ездили из Персии, Армении и Кавказа «через страну славян, около столицы хазар» (на Волге), причем часть пути совершали «по морю Джорджан» (Грузинское, т.е. Каспийское). Его современник Ибн-Шарзи в своей «Книге стран» сообщает, что по дороге славянских купцов, возивших меховые товары между «Хазарским и Румским морем» (Каспийским и Черным), находился торговый пункт, в «еврейском городе» Самкерш, на Таманском полуострове, в районе прежнего Боспора и Пантикапея-Керчи. В этой международной торговле евреи, конечно, играли немаловажную роль, так как они были рассеяны на всем пути между Персией, Кавка30м, Крымом и Киевской Русью.

К концу IX века число евреев в Хазарии сильно возросло вследствие притока эмигрантов из Византии, бежавших от преследований императора Василия Македонянина. Беглецы, спасавшиеся от насильственного крещения, вносили в соплеменные колонии Хазарии дух возмущения против византийских деспотов. Это должно было обострить антагонизм между иудейскими правителями страны и константинопольским двором. И действительно, вся первая половина X века проходит в борьбе между Хазарией и Византией. Оба государства стараются заручиться союзниками: с одной стороны, в кавказской Алании, а с другой — в Киевской Руси. И тут и там политика ведется путем пропаганды христианства византийцами и иудейства — евреями из Хазарии. В зависимости от состава таких коалиций успех клонился на сторону то одной, то другой из воюющих сторон. Особенно ожесточенный характер приняла борьба между «иудейским» и христианским государством в царствование византийского императора Романа I Лекапена, который по наущению палестинского патриарха решил окрестить всех евреев в своем государстве (ок. 932-940 г.). По свидетельству арабского писателя Масуди, многие евреи удалились в это время из Византии в Хазарию, убегая от «императора Армануса». Эти новые жертвы насилия возбудили сильное волнение среди хазар, которые тогда находились в состоянии перманентной войны с Византией. Упомянутый выше новооткрытый хазарский документ проливает некоторый свет на тогдашнюю роль евреев в исторических событиях, имевших роковое значение для судеб Хазарского государства.

Современник этих событий рассказывает, что в первой половине X века, при царях Вениамине и Аароне, хазары переживали тревожные моменты. «Греки и македонцы», т.е. византийцы, переманили на свою сторону прежних союзников Хазарии, кавказских аланов, и с их помощью теснили хазар. Но хаган Аарон вступил в союз с «царем Туркии» (вероятно, с одним из тюркских султанов Средней Азии, номинально подчиненных Багдадскому халифату) и при поддержке турецких наемных войск победил грозных аланов, взяв в плен их царя. Тогда аланы возобновили свой союз с хазарами и царские дома обоих народов породнились между собой (часть аланов исповедовала иудейство): сын хагана Аарона, Иосиф, женился на дочери аланского царя. В царствование Иосифа (ок. 932-965) произошли решительные события. В самом начале его царствования повторились те религиозные гонения на евреев в Византии, виновником которых был Роман I, и хазарский царь Иосиф, узнав об этом от еврейских беглецов, предпринял соответствующие репрессии против византийцев в своем царстве. Это послужило новым поводом к войне между Византией и Хазарией. Император Роман послал большие дары «царю Руссов Олегу (Helgu)», то есть князю киевскому, каковым в действительности был тогда сын Олега, Игорь (912-945), и уговорил его пойти против хазар. Руссы вторглись в крымские владения Хазарии (в Самкерш, в Тамани), но их вскоре отразил хазарский полководец Песах. Он бросился на «города Романа» в Крыму, истреблял жителей и наложил дань на крымскую столицу византийцев — Херсонес. Расправившись с подстрекателями-греками, Песах пошел в землю руссов и здесь усмирил восставшего данника, князя Игоря. Русский князь оправдывался тем, что его уговорил воевать с хазарами император Роман, но Песах ему сказал: «Тогда иди против Романа и воюй с ним, иначе буду мстить тебе». Русский князь пошел морем на Константинополь, воевал там четыре месяца, но потерпел поражение, так как византийцы отогнали его корабли «греческим огнем». Он вернулся в Русь и продолжал платить дань хазарам.

В этом рассказе хазарского еврея X века слышатся отголоски бурных событий того времени. То, что здесь сообщается о войнах руссов с византийцами, в общем соответствует фактам, изложенным в русских и византийских летописях. Действительно, в 941 г. киевский князь Игорь отправился с войском на многочисленных судах к Царьграду (Константинополь), но русские суда были уничтожены «греческим огнем», и остаткам руссов пришлось бежать. В 944 г. совершился второй поход на Царьград, на этот раз более удачный, кончившийся известным греко-русским договором. Через 10-15 лет после этих событий мы слышим отклик самого хазарского царя Иосифа. В ответ на послание испанского министра Хасдая ибн-Шапрута, взволнованного слухами о существовании «еврейского царства» (см. выше, § 23), Иосиф отправил ему около 960 года письмо, в котором изобразил положение хазар в прошлом и настоящем. После вышеприведенного рассказа об обращении в иудейство царя Булана Иосиф перечисляет имена своих предшественников, носивших с тех пор титул хагана: Обадия, Хизкия, Менаше, Ханука, Исаак, Зебулон, Моисей, Нисси, Вениамин, Аарон и сам автор письма, Иосиф. Далее он сообщает: «Наша страна находится при реке (Итиль-Волга), близкой к морю Джорджан (Каспийскому) и протекающей с востока на расстоянии четырех месяцев пути[13]. При реке живет много народов в городах и деревнях, в открытых и укрепленных местах. Вот их названия: Буртас, Булгар, Сувар, Арису, Цармис, Вентит, Север (северяне), Славиун (славяне). Каждый из этих народов весьма многочислен, и все они платят мне дань. Оттуда граница направляется к Джорджану, и все жители морского берега, живущие на расстоянии одного месяца пути, платят мне дань. С южной стороны находятся Семендер и Бак-Тадлу до ворот Баб-аль-Абвава, на берегу моря. К западу находится: Шаркель, Самкерц, Керц, Сугдаи, Алус, Ламбат, Бартнит, Алубика, Кут, Манкуп, Будак, Алма, Грузин[14] — все эти местности расположены на берегу моря Константинии (Черного)... Я живу при устье реки (Волги) и с помощью Всемогущего сторожу вход в эту реку и не пускаю руссов, которые приезжают на кораблях с тем, чтобы через море (Каспийское) переправиться и исмаильтянам (арабам Багдадского халифата). Точно так же не пускаю врагов, находящихся на суше, к воротам Баб-ал-Абваба. Я веду с ними упорную борьбу, ибо если бы я их пустил хоть раз, они бы опустошили всю землю исмаильскую до самого Багдада».

Все эти фактические сообщения соответствуют показаниям арабских и еврейских современников и общему политическому состоянию той эпохи. Только конец письма царя Иосифа кажется слишком литературным, сочиненным и составляет, вероятно, прибавление позднейшего переписчика или редактора. В нем содержится ответ на вышеприведенный мессианский вопрос Хасдая. «Ты спрашиваешь меня, — пишет Иосиф, — о чудесном конце (пришествии мессии). Наши очи обращены к Богу и к мудрецам Израиля в академиях Иерусалима и Вавилонии. Вследствие грехов наших счеты запутались, и мы ничего не знаем. Да ускорит Бог избавление наше и соберет наших изгнанников... Ты упоминаешь в своем письме, что желаешь видеть меня, — я тоже желал бы лицезреть тебя, видеть твою мудрость и величие. Если б это исполнилось, ты был бы мне отцом, а я тебе сыном, и весь мой народ следовал бы твоим советам».

Когда писалось это письмо, где только глухо указано на опасность, грозящую со стороны руссов, царь Иосиф еще не мог предвидеть, что через несколько лет наступит конец великой Хазарии и что ему суждено быть ее последним иудейским хаганом. Все сильнее становился напор руссов из Киевского княжества, направленный к побережьям Черного и Каспийского морей. В 966 году киевский князь Святослав предпринял решительный поход против хазар и их данников. Русские войска разрушили хазарскую крепость Саркел на Дону, а затем близкую к ней столицу Итиль на Волге и Семендер на каспийском берегу. В течение трех лет (до 969 года) были, таким образом, разрушены главные города Хазарии, опорные пункты их власти на низовьях Волги и Дона и у Каспийского моря. Уцелели еще хазарские владения в Крыму и на берегах Азовского моря. Но и здесь хазары были сжаты между русскими, которые тогда завоевали область Тмутаракань (Тамань), и византийцами из округа Херсонеса. Вскоре между русскими и византийцами состоялось сближение, закрепленное крещением киевского князя Владимира в 988 году. Византийско-русский союз оказался гибельным для остатка Хазарского царства. В 1016 году соединенные силы греков и русских (из войска тмутараканского князя Мстислава, сына Владимира Святого) разрушили последнее гнездо хазар на Крымском полуострове и взяли в плен их хагана, который уже был христианином и назывался Георгием Цулу. Хазары рассеялись по Южной Руси и постепенно растворились среди других народов. Оставшиеся в Крыму хазары иудейского исповедания постепенно смешались с евреями, а позже с караимами, которые переселялись туда из Константинополя. Некоторые члены иудейского рода хаганов переселились в Испанию. Летописец XII века Авраам ибн-Дауд видел их потомков в Толедо и узнал от них, что оставшиеся в иудействе хазары исповедуют эту религию по раббанитскому, а не по караимскому толку. Это предание едва ли вполне верно, ибо хазарам было легче примыкать к караимам, чем к талмудистам. В описаниях еврейских путешественников следующих столетий Крымский полуостров еще часто называется «Хазарией».

§ 30. Евреи в Киевской Руси

Хазарская волна рано занесла евреев с Востока в среду славянских племен, обитавших на берегах Волги и Днепра. Возможно, что еще раньше туда попадали странствующие торговцы из Византии и ее крымских колоний, но из восточных центров халифата впервые хлынул туда поток еврейских переселенцев через Кавказ после упрочения полуиудейской Хазарии на берегах Каспия и Волги. До образования Киевской Руси евреи ездили по торговым делам в славянские земли, где главные племена, северяне и поляне (будущая область Киева), платили дань хазарам и находились в экономической с ними связи. Когда же во второй половине IX века сложилась Киевская Русь, ее первые сильные князья из рода Рюрика — Олег (879-912) и Игорь (912-945) — не сразу освободились от хазарского ига: оба князя то воевали с Хазарией, то платили ей дань. Однако при всех условиях торговые сношения между странами хагана и русского князя не прекращались. Купеческие караваны и корабли шли постоянно между Багдадом, Арменией, Кавказом, Хазарией и далекой столицей руссов на Днепре, Киевом[15]. В памяти древних русских летописцев слились эти два понятия: «евреи» и «хазары», так как господствующий класс в Хазарии исповедовал иудейство, а вместе с тем оттуда приходили евреи по национальности, выходцы из еврейской метрополии Вавилонии и других стран Багдадского халифата. Так сложился в древнейшей русской летописи термин «жидове Козарстии». После разрушения Святославом Игоревичем прикаспийского центра Хазарии (966-969) хазары, как уже сказано, еще полвека удержали власть в некоторых местах Крымского полуострова. В это время многие хазарские евреи и хазары-иудеи, несомненно, имели постоянное пребывание в Киеве, а другие приезжали туда с юга, так как между русской столицей и Крымом, где поблизости устроилась приазовская Тмутаракань, установились тесные сношения. Неудивительно поэтому, что к той миссионерской агитации, которая поднялась вокруг Киева накануне «крещения Руси» при князе Владимире, оказались причастными и представители иудейской религии.

Византийские греки издавна стремились к крещению язычников-славян, которое отдало бы всю Восточную Европу под духовную опеку Константинополя. То, что раньше не удалось с хазарами, повторено было в X веке в больших размерах по отношению к Киевской Руси. Поражение хазар при Святославе и усиление Руси разожгли аппетит византийцев. Из Константинополя и Крымского Херсонеса шли ученые монахи-миссионеры в Киев, стараясь поймать киевского князя Владимира в сети греческой церкви и византийской политики. В прежнее время иудео-хазарские миссионеры составили бы грекам серьезную конкуренцию, но политический упадок Хазарии значительно уменьшил шансы иудейских агитаторов: мог ли киевский князь-полуварвар отнестись с уважением к иудейскому Богу, который не мог спасти покровительствуемый им царский дом Хазарии? Тем не менее попытка конкурировать с христианскими миссионерами могла быть сделана со стороны «хазарских евреев» Крымского полуострова, из которых многие жили в Киеве, и весьма правдоподобной представляется сущность русского летописного предания об «испытании вер» перед крещением Владимира Святого в 988 году. Так уже повелось в Восточной Европе, что правители-язычники перед своим обращением в «истинную веру» устраивали конкурс трех религий. Такой конкурс, некогда давший торжество иудейству в Хазарии, теперь кончился торжеством греческого православия. Летописец рассказывает, что, когда киевский князь Владимир решил отречься от язычества, к нему наряду с христианскими и мусульманскими миссионерами явились и хазарские евреи («жидове козарстии»). Они сказали: «Мы слышали, что приходили христиане и проповедуют свою веру, но ведь они веруют в того, которого мы распяли, а мы веруем в единого Бога Авраама, Исаака и Якова». Владимир спросил евреев: «В чем же закон ваш?» — и получил ответ: «Обрезываться, не есть свинины или дичи и хранить субботу». — «А где земля ваша?» — спросил князь. «В Иерусалиме», — ответили евреи. «А вы разве там живете?» — спросил он. «Нет, — ответили евреи, — ибо разгневался Бог на предков наших и рассеял нас по странам за грехи наши, отдав нашу землю христианам». Тогда Владимир сказал: «Как же вы других учите, когда сами отвержены Богом и рассеяны? Если бы Бог любил вас, то вы не были бы разбросаны по чужим землям. Разве вы и нам думаете такое зло причинить?»

В этом тенденциозно-церковном рассказе, может быть, верен только последний вывод: религия побежденного народа не могла прельстить правителя молодого государства, желавшего присоединиться к религии господствующих народов. Недавнее падение Хазарии было более убедительным для киевского князя доводом, чем падение Древней Иудеи, выдвинутое летописцем-богословом. Политический момент во всей этой истории играл гораздо большую роль, чем церковный. Греческим дипломатам удалось одновременно окрестить Владимира и женить его в Херсонесе (Корсунь) на принцессе из византийского императорского дома. «Через византийскую царевну, — говорит церковный летописец, — Бог обратил русскую землю к покаянию, а греческую землю избавил от лютой рати». Опека Византии над Русью была обеспечена. Она же предрешила в будущем отношение крещеной Руси к евреям.

Византийское влияние сказалось прежде всего в отношениях нового русского духовенства к еврейству. В церковные уставы Руси стали проникать каноны соборов, направленные против иноверцев (например, правило об отлучении от церкви за сожительство с «басурманкой или жидовкой» в уставе времен князя Ярослава). Особенно показательной является та горячая полемика против иудейства, которую вели проповедники и высшие иерархи русской церкви XI века. Из тогдашних епископов только новгородский Лука Жидята (поставлен князем Ярославом в 1035 г.) не обличал евреев. Это объясняется тем предположением, что он сам, как видно из его прозвища, происходил от евреев (может быть, насильно окрещенный во время общего крещения Руси при Владимире Святом), или же тем, что в Новгородской земле вовсе не было евреев и «иудейской опасности». Киевские же митрополиты ревностно боролись с влиянием иудейства. Митрополит Илларион, современник Луки Жидяты, в своем «Слове о Законе Моисеевом и о благодати Иисуса Христа» (ок. 1050 г.) опровергает иудаизм обычными приемами византийского миссионера: закон Моисеев — временный и несовершенный, годный только до появления истинной благодати Христа, а за отвержение христианства евреи рассеяны по всем странам и бедствуют. Илларион убеждает свою паству не обращать внимания на «иудейские хуления» против Христа, то есть на отрицание божественности Христа. Митрополит молит Бога, чтобы он не подверг русский народ участи еврейского, не попустил стольному граду Киеву быть в таком пленении, как Иерусалим, а русских людей быть пришельцами в чужой стране. По всему тону проповедей киевского главы церкви видно, что он тут боролся не с книжными соблазнами, а с живой пропагандой иудейства, которая велась в Киеве и прочих местах Южной Руси.

Прямое указание на такую пропаганду имеется в преданиях о жизни святого Феодосия, игумена Печерского (ок. 10571074). Этот монах поучал киевлян в своих проповедях жить в мире с друзьями и врагами, «но со своими врагами, а не Божьими»; Божии же враги суть евреи и еретики, «держащие кривую веру». В «Житии» Феодосия Печерского, составленном первым русским летописцем Нестором, рассказывается, что этот суровый монах имел такое обыкновение: вставал ночью и тайно ходил к евреям, чтобы спорить с ними о Христе; он укорял их, называя беззаконниками и отступниками, и нарочно раздражал, ибо желал, чтобы они его убили «за исповедание Христа» и таким образом сделали бы его святым мучеником. Киевские евреи, конечно, отказали монаху в этом удовольствии, но горячо спорили и пропагандировали свою религию. В послании к князю Изяславу Ярославичу Феодосий отвечает на вопрос, можно ли в воскресенье резать скот для приготовления пищи, следующим рассуждением: крещение освобождает от соблюдения Моисеевых законов, запрещающих варить пищу в субботу и требующих изготовления ее накануне, «что доныне исполняют евреи»; воскресный же праздник, установленный в память Христа, ничего общего с еврейской субботой не имеет; так как принявшие крещение суть чада Христа, а не Авраама, то нет никакого греха резать и готовить в воскресенье. Монах прибавляет, что тот человек, который ввел князя в сомнение на этот счет, говорил не от Святого Писания (Нового Завета) и должен быть проклят. Очевидно, что и здесь киевский ревнитель церкви искал еврея, виновного в совращении князя.

Митрополит Иоанн II (1077-1088) является защитником соборных канонов, в особенности того из них, который во Франции времен Агобарда служил главным орудием в руках духовенства. Он выступает против продажи рабов-христиан евреям: «Закон говорит: христианина нельзя продавать ни жидовину, ни еретику, а кто продает жидам — беззаконник». Работорговля в то время была особенно развита в славянских странах; туда приезжали с востока и запада для покупки невольников, преимущественно из военнопленных, которые развозились по разным странам. Само слово «славяне» стало в Европе нарицательным именем рабов (sclavi). Разумеется, и евреи были причастны к этой торговле, но тут, как и на Западе, в дело вмешалась церковь не во имя гуманности или отрицания рабства, а только ради охраны христианского благочестия тех, которые работают у евреев и могут «совратиться» в иудейство.

Зародыш антиеврейской агитации в Киевской Руси свидетельствует, что еврейские колонии там были значительны и играли видную роль в хозяйственной жизни страны, насколько это было возможно в условиях примитивного хозяйства. Что еврейское население приобрело большое влияние в самом Киеве к концу XI века и даже пользовалось покровительством князя, видно из того народного движения, которое поднялось против них в начале следующего века — вероятно, под влиянием подстрекателей из среды ревнителей церкви (см. дальше, § 55).

§ 31. Первые еврейские поселения в Польше

Как еврейские колонии Древней Руси создавались преимущественно выходцами из Юго-Восточной Европы, из Хазарского царства, так ядро поселений в Польше составилось из западных эмигрантов, преимущественно германских. Исторические условия X и XI веков положили грань между восточными и западными славянами. Киевская Русь вошла и сферу влияния Византии, а Богемия и Польша — в сферу влияния Германии; в первой утвердилась греческая церковь, в обеих последних — латинская, и это произошло именно в век окончательного разделения церквей. За четверть века до крещения киевского князя Владимира греческими священниками и женитьбы его на византийской принцессе польский князь Мечислав I (Мешко) становится вассалом германского императора Оттона I, принимает христианство по латинскому обряду (966 г.) и женится на дочери своего соседа, богемского князя, посредника между германством и славянством. С этого момента, надо полагать, германские евреи начинают селиться в Польше.

Случайные приезды евреев в славянские земли на берегах Вислы и Варты бывали, вероятно, и до X века. Еще Карл Великий в конце VIII века, после похода на саксов, покорил соседних богемских славян и стал близким соседом Польши. С тех пор в эту страну могли заходить те странствующие еврейские купцы, которые двигались по мировому торговому пути между Азией и Европой. Могли приходить туда из восточнославянских земель и хазарские евреи. С этими ранними поселениями связаны темные польские легенды о евреях в дохристианской Польше. Одна из этих легенд связывает с именем еврея происхождение польской княжеской династии Пястов. В IX веке, после смерти князя Попеля — рассказывает народное предание, — поляки собрались на вече в Крушевице для избрания нового князя. Долго спорили и все-таки не могли сойтись на выборе подходящего лица. Тогда собрание порешило, что тот, кто первый вступит в город на следующее утро, будет князем. Случилось, что первым пришел в город на другое утро еврей Абрам Порховник (продавец пороха еще до его изобретения!), его забрали и провозгласили князем. Но он отклонил от себя эту честь и настоял на том, чтобы князем был избран умный поляк Пяст, ставший родоначальником династии Пястов. Другая легенда утверждает, будто в конце XI века еврейские послы из Германии явились к польскому князю Лешеку с ходатайством о допущении их соплеменников в Польшу — на что Лешек, после долгих расопросов о свойствах иудейской религии и морали, дал свое согласие; тогда евреи стали прибывать массами из Германии в Польшу и получили здесь особые письменные привилегии, которые впоследствии были затеряны или уничтожены. Эти темные сказания, полные анахронизмов и явно сочиненные в позднейшее время, содержат в себе, однако, зерно исторической правды в том смысле, что указывают на появление евреев в языческой Польше и на их германское происхождение.

Но и о евреях в христианской Польше, от конца X века, имеются очень скудные сведения. В летописях князей этой эпохи — Мечислава I, Болеслава Храброго, Болеслава Смелого и Владислава I — не упоминается о еврейских поселениях даже в княжеских резиденциях Познани, Гнезне, Кракове. Сохранившиеся обрывки сведений заставляют, однако, думать, что в Польше существовали тогда небольшие еврейские колонии, основанные выходцами из Германии и Богемии, главным образом из города Праги. В 906 году германские власти устанавливают таможенные сборы на баварско-славянской границе с «купцов-евреев и других купцов», отправляющихся на восток, причем пошлины взимаются «с рабов и всяких других товаров». Богемия, как известно, была одним из главных рынков для купли и продажи славянских невольников, увозимых в Германию и дальше на запад, и Польша также втянулась в эту сеть международной торговли. Церковь и здесь, как и в других странах, выступала не против невольничества вообще, а только против евреев, владеющих рабами-христианами. В жизнеописании св. Адальберта (Войтеха) рассказано, что этот апостол христианства среди славян и пруссов отказался от сана епископа в Праге, между прочим, и по той причине, что ему не дали возможности выкупить на волю христианских пленных и рабов, которых «еврей-купец закупил своим проклятым золотом» (989 г.). Чешская принцесса Юдифь, жена польского князя Владислава I (1080-1102), тратила много денег на выкуп христианских пленных и рабов из рук евреев. Судя по этим сведениям, — впрочем, односторонне подобранным церковными летописцами — в Польше торговали тогда не столько оседлые, сколько странствующие еврейские купцы, которые обыкновенно участвовали в торге невольниками наряду с греками и арабами. В упомянутых источниках не говорится о евреях, владеющих рабами или крепостными для земледельческих работ, на что жаловались ревнители церкви в Испании и Франции. По-видимому, таких евреев-помещиков еще не было в тогдашней Польше. Они появятся, наряду с лицами других профессий, в еледующую эпоху, когда купец-гость будет вытеснен купцом оседлым, и тогда уж не слышно будет жалоб на работорговлю.

Вообще, до крестовых походов можно говорить только о слабых зачатках польского еврейства. История евреев в Польше начинается только с того момента, когда первый крестовый поход выгнал значительную массу их из Германии и Богемии в соседние польские земли, а последовавшие затем систематические гонения на евреев во всех странах Западной Европы усилили эту еврейскую эмиграцию на восток. Польша еще долго останется страной еврейской иммиграции и колонизации, убежищем гонимых, пока она сама, укрепившись в церковно-сословном режиме, не усвоит себе общую юдофобскую политику средневековой Европы.