История Финляндии. Время Екатерины II и Павла I

XI. Павел I. «Брожение» в Финляндии. Спренгтпортен.

Павлу Петровичу шел 43 год, и он все еще оставался обреченным на бездействие. Ему была предоставлена лишь «игра в солдаты». Легко себе представить, что должен был передумать и перечувствовать в гатчинском уединении наследник Российского престола, когда Зубов смотрел на него небрежно и недостаточно почтительно, когда обстоятельства побудили Цесаревича одолжиться деньгами у своего врага, кн. Потемкина, чтобы уплатить сделанный долг. Какую давящую пустоту должен был чувствовать вокруг себя рожденный для престола, когда его держали, как взаперти, в маленькой Гатчине. И в заключение всего он узнает, что Императрица-Мать намеревалась передать престол его старшему сыну. Манифест об этом имелось в виду опубликовать 24 ноября, но Императрица скончалась, не успев сделать по этому вопросу никаких распоряжений.

Крик ужаса — «мы погибли» — вырвался из груди затворника при приближении посланца, гр. Н. А. Зубова, из Петербурга 6 ноября 1796 г... Зачем он прискакал? «Ваша Мать смертельно больна». Следовательно, мелькнуло в уме затворника, меня ожидает корона... Внезапная смерть Екатерины распахнула тесное заключение. Павел сразу очутился на полной свободе, без малейшей опеки.

Природа дала Павлу живой наблюдательный ум. Его характер — постоянная смена света и теней, с прибавлением гамлетовских черт. Павел Петрович «весь был порыв, огонь, вспыхивавший быстро и горевший ярко». В нем все доходило до крайности — ум, страсти, чувствительность, жестокость, добродетели и пороки, энтузиазм в дружбе и упорство в ненависти. Невероятная изменчивость, чудовищное самолюбие, недоверие, подозрительность, болезненное воображение — все это выводило его ежедневно из равновесия к ужасу окружающих. Может быть все это признаки «истерии», унаследованной от отца, которого, по словам Болотова, «редко заставали трезвым и в полном уме и разуме». Много еще загадочного в этой исторической личности.

Но нельзя отказать ему ни в уме, ни в сердце. «Le fond de son caractère était grand et noble. Ennemi généreux, ami magnifique[17]»... — сказала княгиня Доротея Дивен. Везде и во всем он желал видеть преобладание нравственного начала. Рыцарский дух был особенно близок его сердцу.

И вот он на троне. У ног его расстилается великая Империя. «Он держал себя как государь». Ревниво относился к своей власти. «Ты да я, я да ты, мы одни будем все дела делать», — сказал Павел Петрович одному из своих секретарей. В его время в России воистину было одно действующее начало, одна воля, одна личность. Он довел самодержавие до его пределов, возвел единовластие в культ. Россию он любил горячо, имея о её могуществе самое высокое понятие.

Воспитывал его западник Н. И. Панин, человек «склонный к гуляниям»; но, к счастью, при Павле оказался Порошин, и он сдерживал его от увлечения иноземщиной и сообщил ему много полезного о России, которую мало знал Панин.

Павел руководился лучшими чувствами. Он полон энергии. Но вокруг так много недочетов. Казна истощена, среди правительственных лиц царит произвол, лихоимство парализовало правосудие. В сенате более 11 тыс. нерешенных дел. Военное ведомство в упадке. Повсюду недостает просвещенных и честных людей.

Все надо исправить, зло необходимо искоренить. Павел нетерпелив. Он повелевает и успокаивается, думая, что по мановению ока все может измениться к лучшему. Он всегда спешил, спешил вставать, обедать, ложиться (Порошин). Разговор его шел скачками, с непрестанным оживлением. С этой поспешностью естественно связано нетерпение. По своей природе он неспособен глубоко вникнуть в государственные вопросы, сосредоточенно и упорно работать над одним делом.

Его руководящие начала слишком умозрительны и теоретичны. Отсюда его колебания и многие неудачи.

Он желал избавить Россию от вмешательства в чужие дела, дать ей прочный роздых. — Стремления его — самые миролюбивые. В его душе гнездилась истинно христианская мысль. Но обстоятельства побудили его восстать против разлива по Европе революционной волны. Нерасположение к Англии привело к призыву 22% тыс. донцов, которым повелел выступить в поход на Индию (февр. 1801 г.).

Недоверчиво посматривал он и на Швецию, опасаясь её нападения. Чтобы выведать, происходят ли военные приготовления в Финляндии, Император отправил к границе Спренгтпортена. В течение мая 1799 г. он исполнил поручение, придя к тому выводу, что Швеция не отважится на войну, в виду того, что её финансы и флот находятся в плохом состоянии, что королевство еще не оправилось от последней войны, и что оппозиция держит в руках короля. «Если же шведы не желают внять благоразумному слову, — писал Спренгтпортен, — то следует завладеть Финляндией. Это легко исполнить. После перехода через Кюмень потребуется лишь три дня, чтобы кинуться тремя колоннами, и край будет принадлежать нам».

Наиболее заботливо Павел I относился к крестьянскому сословию, о котором в «Наказе» было сказано, что оно «содержит собой и своими трудами все прочие части». Два года к ряду им был отменяем рекрутский набор. Он воспретил безотчетную работу крепостных и установил трехдневную барщину в неделю. Учредил для народа запасные магазины. Указ Павла I о трехдневной барщине не без основания считается первым шагом к упразднению крепостного права. Он важен своей идейной стороной.

Павел — первый из государей подумал о введении у нас общего и единого для всех закона. Его царствование является поэтому переходом от правления личностей к правлению закона. Другим его желанием было, чтобы лица, которым вверена участь масс, сами являлись образцовыми для подчиненных. Хотя в военном мире процветали «парадомания» и «экзерциция», но и здесь Павел Петрович руководился лучшими побуждениями. Его представление о службе проникнуто было возвышенными чувствами. Отпечаток рыцарских понятий легко наблюсти во всех его действиях. Служба, по его мнению, должна заключать в самой себе награду. Службу в передней, службу-пляску он не выносил. Павел I потому привязался к военному делу, что оно представлялось ему прежде всего школой благородства и рыцарства.

Сухопутная армия была разделена на. 11 дивизий. Третьей дивизией была Финляндская, и ею командовал генерал от инфантерии Каменский. При ревизии она оказалась не в особом порядке, и Павел не остановился перед тем, чтобы объявить замечание всем генералам финляндской инспекции. Он отказался признать их даже посредственными, а пока они «будут таковы, везде конечно и всеми будут биты».

Павел Петрович, вступив на престол, — как утверждает Ростопчин, — обнаружил желание «быть любезным». Французский посланник Сегюр усмотрел в нем желание нравиться. Отсюда проистекло его стремление восстановить привилегии. Это вполне подтверждает барон Гейкинг в своих воспоминаниях.

Барон рассказывал, что на одном «petite entrée» Павел обратился к нему с вопросом: «довольны были бы ваши земляки, если бы восстановить их прежние судебные порядки?» Гейкин, конечно, ответил, что такое возвращение вызовет среди них восторг. «Чтобы успокоить сердца курляндцев, — сказал Павел, — вы можете сообщить, что я им отдам назад их прежние судебные учреждения». В другой раз, говоря с Гейкином о поляках после того, как он дал им свободу от плена, Павел сказал: «Я надеюсь, что господа поляки мной довольны». Приведя эти извлечения из записок барона Гейкина, профессор А. И. Корсаков продолжает: «Очевидно, что Павел, оказывая милости присоединенным к России провинциям, желал привлечь к себе любовь их, но он не додумался до того, что эти милости если и вызовут с их стороны чувства любви и благодарности, то только лично к нему, для России же станут источником того отчуждения, которое в течение целого столетия заставляло их, как волков, глядеть к лесу».

«Мелочность и формалистика прусского солдатства, привитые Павлом нашей армии, и восстановление самоуправления в сказанных провинциях, оставившие в России такие глубокие и продолжительные следы, были несомненно самыми крупными ошибками его царствования».

При Петре В. и Екатерине II политические интересы России не предавались забвению. Они не терялись из вида даже в периоды Бироновщины, т. е. особенно раболепного преклонения перед иностранцами. Двор Екатерины II говорил по-французски, но мыслил по-русски. Екатерина помнит, что она не «императрица лифляндская». её «секретнейшее наставление генерал-прокурору кн. Александру Вяземскому — плод национальной государственной мудрости».

Правда, управлялись провинции недостаточно радиво, вследствие малого нашего знакомства с их прошлым и их законами.

Известный писатель, Ив. Ив. Дмитриев, рассказывает в своих записках, что, назначенный при императоре Павле I обер-прокурором 3-го департамента Сената, он почел своим долгом прежде всего ознакомиться с теми законами, какими департамент этот руководствуется, и тогда оказалось, что «Третий сената департамент, кроме великороссийских законов, руководствуется, по делам польских губерний и Малороссии, Литовским статутом, Магдебургским правом и разных годов конституциями; остзейских провинций и Финляндии — Шведским земским уложением; а по Курляндии — особенными постановлениями, не помиио под каким названием. Из всех же оных законов переведены были на русский язык только Земское уложение, Литовский статут и Магдебургское право; но переведены едва ли словесником, в верности никем не засвидетельствованы, переписаны дурным почерком, без правописания, от долговременного и частого употребления затасканы и растрепаны, прочие же хранились в оригиналах. Но обер-секретари не могли ими пользоваться без пособия переводчика, ибо заведовавший польские дела не знал польского языка, а остзейских провинций и Курляндии — ни немецкого, ни латинского».

Несмотря на это, части Финляндии, приобретенные в 1721 и 1743 гг., продолжали русеть. Но Павел I, рассчитывая расположить к себе инородцев разными милостями, указом от 12 декабря 1796 г. повелел восстановить в Выборгской губернии «за оставлением Губернского правления и Казенной палаты» присутственные места «по тамошним правам и привилегиям», кои существовали там до открытия наместничества. «Восстановленному таким образом Лагманскому суду быть апелляцией нашего Сената. Прокурору состоять токмо губернскому, а прочим так как и стряпчим не быть. Что касается до сбора податей, то поступать по указам; а как оборона государственная требует, дабы все верноподданные области, соразмерно оной способствовали, то и помянутая Выборгская губерния в случающейся по нуждам государственных рекрутских наборов долженствует участвовать в нарядах по воле Нашей чинимых. Сенат Наш имеет распорядить, дабы управление в той губернии в предписанное. Нами состояние поставлено было немедленно».

Повеление было исполнено, и в феврале следующего года в Выборгской губернии состоялось восстановление «прежде существовавших мест и чинов». Пасторов предписано было избирать из местных уроженцев. — Но в деле обороны Империи исключений для губернии не делали, и рекруты, набранные в Вологодской губернии и среди зырян, посылались в финляндские егерские батальоны. Общее запрещение выезда за границу без Высочайшого разрешения и ограничения по ввозу книг и газет были распространены также и на Выборгскую губернию. Когда в 1799 г. назначена была сенаторская ревизия в России, то для Выборгской губернии не было сделано исключения, и сенаторы гр. Головкин и Камынин должны были обревизовать ее, вместе с прилегающими губерниями, — при чем, между прочим, выяснилось, что крестьяне терпели там нужду от запрещения рубки в казенных лесах.

Тем не менее в восстановленных прежних присутственных местах впервые проявилось общее не национальное и не патриотическое направление, которое со дня воцарения Павла выдвинулось на авансцену пашей истории. Это то самое направление, которое заставило Россию интересоваться отжившим Мальтийским орденом, фантастическим Священным Союзом, создавать Польшу для князя Чарторыйского, Литву для Огинского, Бессарабию для Стурдзы, побудило болеть за Венгрию и лить русскую кровь за совершенно чужую ей народность. Наше сознание перестало быть русским.

До Павла дошли слухи о том, что в шведской Финляндии распространился революционный дух. Несмотря на то, что Государь был недоволен представителем Швеции, Стедингком, вследствие обсуждавшегося сватовства его дочери Александры Павловны за Густава IV, он немедленно пригласил его 3-14 марта 1800 г. на секретное заседание у Кутайсова. Император, указав на необходимость принятия безотлагательных мер для отвращения опасности, сейчас же предложил для этой цели 9 тыс. войска, под командой вел. кн. Константина Павловича. Б это время вошел вел. князь с предписанием о выступлении войска в Финляндию; предписание было ранее продиктовано Императором и теперь им подписано. Павел выразил при этом желание, чтобы Стедингк, лично находясь при армии, удостоверил благородные и открытые действия Главы России. Павел говорил еще о своем расположении к шведскому королю и со слезами обнимал Стедингка.

Представитель Швеции очутился в очень затруднительном положении. Он отлично знал, что в Финляндии никакого революционного элемента не было и не могло быть, а между тем Павел требовал немедленного подписания Стедингком документа. Не согласиться с мнением вспыльчивого Павла значило вызвать его гнев и на себя, и на Швецию. Присоединиться к его плану являлось равносильным признанию в Финляндии наличности брожения. В то же время Государь приступил уже к обсуждению редакции манифеста, который надлежало опубликовать во всеобщее сведение, в момент вступления наших войск в пределы Финляндии. Во всяком случае, если Швеция и нуждалась в помощи, то лишь в денежной, а не военной. Сказать Павлу Петровичу, что сведения его о настроении умов в Финляндии ложные, никто не решался. Так или иначе, но нужно было достичь того, чтобы Павел не вводил своих войск в Финляндию и не вызвал ненужного серьезного осложнения. Стедингк, наконец, нашелся. Скрывая свое смущение, он сказал, что поднятый вопрос, по основным законам Швеции, требует обсуждения на риксдаге, и потому просит разрешения отправить заготовленный документ к королю Густаву, который будет глубоко тронут этим свидетельством искренней к нему дружбы Павла. Государь желает, чтобы проект похода в Финляндию остался в полной тайне, чтобы о нем не знали даже его министры. Государь требует затем курьера; из его кабинета приносят бланк паспорта. Стедингк спешно редактирует заявление и дипломатически приписывает: «отдавая полную справедливость великодушию» Павла, он обещается согласиться на исполнение его проекта, если в Финляндии окажется беспорядок. Присутствующие понимали, что нужно было дать Государю время успокоиться, и впоследствии он сам откажется от своего странного проекта, поэтому Стедингк советовал королю отклонить предложение в самых осторожных выражениях.

На другой день шведский посол представил вел. кн. Константину Павловичу свои соображения о том, что в Финляндии нет опасного настроения умов, и что Густав IV не нуждается в содействии русского войска. Немного позже сам Павел сознался Стедингку, что в Финляндии все спокойно, и что он напрасно погорячился.

Отношения к Швеции улучшились. Павел доверительно беседовал с Стедингком, который приходил к нему по тайной лестнице прямо в кабинет; он осуждал свою Мать за расточительность, за расходы на фаворитов, толковал о французской революции, австрийском министерстве и т. и. 4-16 декабря 1801 г. между Россией и Швецией был заключен договор о взаимной помощи для ограждения свободы на море. К договору примкнули Пруссия и Дания.

Во время переговоров, предшествовавших договору, Густав IV посетил Петербург (в ноябре 1800 г.). Но этот приезд, вследствие несдержанного характера Павла, к сближению северных монархов не повел. Серьезных причин к раздражению не было, но Павла даже мелочи выводили из равновесия. Заметив красные шапочки на девушках балета в Эрмитаже, Густав, не придавая никакого значения своим словам, сказал: это шапочки якобинцев. — «Может быть, — ответил Павел, — оне существуют в других государствах, но у меня их нет», и резко повернулся к нему спиной. На другой же день после отъезда Густава, Государь послал к нему Ростопчина просить орден Серафима для своего любимца гр. Кутайсова. Король отказал, под тем предлогом, что Кутайсов не имеет Св. Андрея Первозванного. Это окончательно рассердило Павла, и он отнял у высокого путешественника нашу свиту и придворную кухню. Король Швеции вынужден был облечься в полное инкогнито и только благодаря помощи одного пастора достал себе и сопровождавшим его лицам необходимое пропитание. Высокого гостя встретил на границе и проводил М. П. Голенищев-Кутузов. Король любил его военный талант и его занимательную беседу. При встрече он обнял и поцеловал его, при расставании осыпал его знаками своего благоволения.

С декабря 1797 г. М. Н. Голенищев-Кутузов состоял инспектором войск Финляндской инспекции. Командовал он здесь войсками до 1799 г., когда отправлен был в Голландию.

Весной 1800 г. Бонапарт перешел Альпы и одержал победу при Маренго. — Россия оставила неблагодарную Австрию. Бонапарт воспользовался случаем, чтобы сблизиться с Россией. Павел выразил свое сочувствие этой комбинации. Первый консул решил освободить и возвратить, без всякого размена, русских пленных. Государь принял это предложение и для приема их отправил в Париж генерала Спренгтпортена, в качестве чрезвычайного посланника. Граф Панин был крайне удивлен, когда Император Павел сообщил ему, что решился послать Спренгтпортена. «Вы удивлены, — сказал Павел, — вы находите мои выбор странным, но мне кажется, что поступаю весьма последовательно, когда я посылаю изменника к узурпатору».

В октябре 1800 г. Спренгтпортен выехал из России в Берлин, где поселился у русского посланника, барона Крюденера. В Берлине он имел нескромность в день рождения шведского короля оставить свою карточку шведскому министру при прусском дворе — Энгестрёму. На следующий день он давал официальный бал, на который пригласил русского посланника, с просьбой, чтобы Крюденер взял с собой всех находящихся в Берлине соотечественников; однако он просил барона «пощадить его от неприятного посещения Спренгтпортена». Крюденер ответил, что он этого не может сделать, потому что «имеет повеление Государя везде представить генерала». Спренгтпортен был настолько бестактен, что явился на бал, на котором он, однако, оставался недолго: ф.-Энгестрём «маневрировал» так, что Спренгтпортену не удавалось поговорить с ним. Энгестрём доложил об этом Густаву IV Адольфу, который выразил высочайшее одобрение его поступку.

«При таких предзнаменованиях, — заключил один француз, — посольство Спренгтпортена должно иметь успех, и оно, сверх его ожиданий, имело его». Бонапарт принял его благосклонно и в самых определенных выражениях высказал свое желание заключения мира с Императором. Бонапарт весьма лестно отозвался о личности Государя.

Это посольство было самым блестящим эпизодом в жизни Спренгтпортена, и он вернулся из Парижа, осыпанный благоволениями первого консула[18].

Сближение с Францией естественно грозило разрывом с Англией, а это, в свою очередь, требовало обеспечения себя со стороны Финляндии, почему, по личному приказанию Имп. Павла I, дано было особенно важное поручение генер. Александру Яковлевичу Рудзевичу по составлению описания и укреплению берегов Финляндии, на случай обороны против Английского флота. Рудзевич проявил большие способности в качестве офицера генерального штаба, почему ему еще ранее, в 1796 г., поручена была топографическая съемка Финляндии.

Лично на себя Павел ничего лишнего не тратил. Он имел одну шинель, которая, в зависимости от времени года, подшивалась то ватой, то мехом. — Многие злоупотребления были им уничтожены. Вставал он в пять часов утра и принимался за работу, избегая шумных удовольствий.

Но почему же кругом слышались восклицания: «ужасное время»! Совершился переворот столь резкий, что его не поймут потомства! — На это были, к сожалению, большие основания.

Он вращался в крайностях; перемены в настроении были неожиданные и резкие. С бурной стремительностью он приводил в исполнение свои решения, чем объясняется, что в течение четырех лет успел удалить со службы 7 фельдмаршалов, более 300 генералов и свыше 2.000 штаб- и обер-офицеров. Назначения и увольнения с должностей следовали так быстро, что газеты едва успевали объявлять их. Служить стало невыносимо. На плацпарады шли как на лобное место. Из 132 офицеров конного полка к концу царствования осталось лишь два. Все кишело доносами. Люди боялись своей тени. «Завтра у Павла I логически не вытекало из сегодня». Все проявлялось болезненно, экзальтированно. Все вызывало изумление и показывало, что в действиях преобладали нервы, каприз и расстроенная фантазия. Все это крайне тяжело отражалось на окружающих и вызывало изумление Европы. Внутреннее равновесие, душевная устойчивость в Государе были нарушены. Честная и возвышенная в своей основе душа была затемнена. «К неизъяснимому удивлению россиян, — писал H. М. Карамзин, — Павел I начал господствовать ужасом, не следуя никаким уставам, кроме своей прихоти; считал нас не подданными, а рабами; казнил без вины, награждал без заслуг, отнял стыд у казни, у награды прелесть; унизил чины и ленты... отвратил дворян от военной службы; презирая душу, уважал шляпы... ежедневно вымышлял способы устрашать людей и сам всех более страшился; думал соорудить себе неприступный дворец, а соорудил гробницу».

Роковым образом создалось это самое «трепетное царствование». Ласки матери он не знал. Екатерина не любила сына. Лица, желавшие быть приятными Императрице, конечно, не щадили Великого Князя. Опа никогда не относилась к нему, как мать; он же всегда оставался перед нею почтительным и покорным сыном. — «Его всегда выставляли за ужасного человека», — как он сам пояснил шведскому послу Стедингку. Опальные гатчинские мундиры не смели показываться на Петербургских улицах. Первая его супруга — Наталья Алексеевна — ему изменила. Царствуя и повелевая, он узнал, что трон его в опасности, и этот страх помутил его разум. Дворяне не были довольны требованиями нового царствования. Чиновники, запятнавшие свои руки лихоимством, с адской ловкостью вели свою интригу и распространяли яд клеветы. Не была безупречна и окружавшая его придворная среда. Генерал-губернатор Архаров, вместо разумного исполнения государевых повелений, извращал их неприятными дополнениями. Гнуснейшим же предателем оказался «ливонский визирь» гр. Пален.

Пером гр. C. Г. Воронцова изображена (5 февр. 1801 г.) следующая прозрачная картина. Корабль в море. Подымается сильная буря. Пассажиры, страдая сильной морской болезнью, прикованы к постели. Они узнают при этом, что капитан сошел с ума, бьет экипаж, но люди не осмеливаются противиться его выходкам, хотя ненормальность начальника для них очевидна, ибо он бросил уже одного матроса в море, а другого убил. Кораблю грозит гибель. Имеется, однако, надежда на спасение: помощник капитана — молодой, кроткий и рассудительный человек; экипаж питает к нему доверие. Пассажиры заклинают молодого капитана и матросов спасти корабль, указывая, что им смешно бояться одного человека, который в своем сумасшествии потопит всех...

В ужасную ночь с 11 на 12 марта 1801 г. «несчастного безумца» не стало...