История Империи монголов: До и после Чингисхана

После Тимура

Сыновья Тимура получили в наследство от отца огромную территорию — от границ Китая до границ Египта. Но, в отличие от отца, они оказались отвратительными правителями. По завещанию эмира правителем новой империи должен был стать сын Джехангира Пирмухаммед. По правилу старшинства он и в самом деле оказывался наиболее реальным наследником Самарканда. Но… но судьба рассудила иначе.

Во время болезни при Тимуре не оказалось ни Халиль Султана, ни Шахруха. Тут стоит упомянуть, что Халиль Султан вел полк левой руки, а Султан Хусейн — полк правой руки. Сам же Тимур находился в большом полку вместе со своими внуками Улугбеком и Ибрагимом-мирзой и вельможами — Бердибеком, Шейхом Нуруддином, Сарибугой, Шахмеликом и Ходжей Юсуфом, здесь же находились и джучидские ханы — Таш-Тимур-оглан (потомок Туга-Тимура, тринадцатого сына Джучи-хана), Чекре-оглан, сын Тохтамыша, а также Тайдзи-оглан, потомок Угедея, и Гадай-хан, родич Тайдзи-оглана. Халиль Султан и Шахрух были далеко. Когда вельможи решили послать за первым, Тимур отказался, когда — за вторым, добавил, что все равно доехать не успееет. И с первым и со вторым у Тимура к концу жизни отношения были напряженными. Недаром он «сослал» Шахруха управлять Хорасаном, а мятежного внука от Умар-шаха Искандера — управлять Исфаханом — подальше от сердца империи Самарканда.

Впрочем, отношения с наследниками у Тимура складывались не самые приятные. Вот что об этих сложностях рассказывает Бартольд:

Из четырех сыновей Тимура двое старших умерли, как мы видели, при жизни отца. Третий, Мираншах, родившийся в 1366 г., уже в 1380 г., 14 лет от роду, принял участие в походе на Хорасан и тогда же был назначен правителем этой (еще не завоеванной Тимуром) области. По своей жене, внучке хана Узбека, Мираншах, подобно Тимуру, носил титул гургана (зятя). Местопребыванием двора Мираншаха в то время, когда он был правителем Хорасана, был Герат. В 1393 г. ему было дано еще более высокое назначение; Тимур в это время мог считать себя обладателем «царства Хулагу», т. е. государства персидских монголов, и «престол Хулагу» был отдан Мираншаху.

Главными городами этого обширного удела, заключавшего в себе всю Северную Персию с Багдадом и Закавказьем, были Тибриз и Султания. Мираншах не только отличался личной храбростью, но также походил на отца жестокостью и коварством; в 1389 г. он в Самарканде убил последних потомков династии гератских владетелей — Куртов, причем на пиру со смехом отрубил голову сыну гератского князя Пир-Мухаммеду и потом объяснял свой поступок опьянением.

Однако около 1399 г. до Тимура дошли вести, что поведение Мираншаха совершенно изменилось, что после падения с лошади на охоте осенью 1396 г. у него стало обнаруживаться расстройство умственных способностей, что страна под его управлением приходит в полное расстройство и подвергается нападениям внешних врагов. Разрушительные наклонности, унаследованные Мираншахом от отца, приняли болезненные формы; Клавихо уверяет, будто он разрушал здания только для того, чтобы о нем говорили: «Мирза Мираншах не сделал сам ничего, а велел разрушить лучшие творения в мире». В это время в Самарканд прибыла «ханская дочь», жена Мираншаха, с жалобой на мужа и с известием о его мятежных намерениях.

Даулетшах рассказывает об этом событии с яркими подробностями, которых нет в других источниках, и которые едва ли соответствуют действительности; княгиня будто бы показала свекру свою окровавленную рубаху, и Тимур был так поражен поступком сына, что заплакал и целую неделю ни с кем не говорил. Официальная история говорит только о грубых обвинениях, возбужденных Мираншахом против жены; ей удалось опровергнуть обвинения, клеветники «из мужчин и женщин» поплатились жизнью; но разгневанная княгиня все-таки уехала в Самарканд.

Событиями 1399 г. был вызван последний, самый продолжительный (так называемый «семилетний») поход Тимура на запад, увенчавшийся победой над египетским султаном и «римским кесарем», т. е. османским султаном Баязидом. Мираншах и население его областей подчинились Тимуру без сопротивления; царевич был низложен, его советники и товарищи его веселой жизни казнены, растраченные им деньги возвращены в казну. Зато последующие события могли показать Тимуру, как непрочно согласие среди членов его династии.

Халиль-Султан, сын Мираншаха, и Ахмед, сын Омар-шейха находились в Ташкенте. Султан Хусейн — в Ясах. Зима в тот год была страшно холодная. Это кстати и послужило причиной болезни и смерти Великого Эмира: он пытался согреться, употребляя много вина. Это его и сгубило.

Перед смертью эмир очень хотел видеть своего Шахруха, но понимал, что умрет раньше, чем тот приедет. Тимур был уже слаб, жить ему оставалось недолго. И он простился лишь с теми, кто сопровождал его в походе. Сразу после его смерти возникли и первые сложности: никто не знал, что делать дальше. Между детьми Тимура согласия не было. Боялись и мятежа в войсках.

И по словам хрониста, вельможи «…и другие приближенные собрались и поклялись усердно выполнить завещание всемогущего властелина. Так как поход еще не был отменен, они держали в тайне смерть эмира, запретили женщинам переодеться в траурную одежду и громко плакать и рыдать, чтобы враги как можно дольше не знали о случившемся. Они послали гонца к царевичу Халил Султону и другим вельможам Ташкента и оповестили их о случившемся. Отправили гонца в Яси и Сайран к царевичу Султан Хусайну (сыну дочери Темурлана) и сообщили ему об ухудшении здоровья всемогущего властелина, просили срочно приехать. Хизр Кучина с письмом отправили в казну к Пир-мухаммаду, сообщили ему о смерти эмира, его завещании о назначении Пирмухаммада наследником престола. Его просили как можно скорее отправиться в столичный Самарканд…

Всем царевичам и правителям в разных странах и областях были отправлены послания с извещением о трагическом событии и с предупреждением сохранять бдительность, укреплять власть и защищать свою территорию от посягательств врагов и недоброжелателей, которые, затаившись, годами ждали этого момента… В четверг ночью, во время молитвы „хуфтан“ указанного месяца (февраль), завернув гроб в драгоценные райские благословенные ткани, вынесли из Отрора и отправились в Самарканд. Ночью перешли реку Худжанда по льду и остановились в роще на берегу реки. Расстояние от Отрора до реки составляет два фарсаха (12–16 км).

Как только рассвет разорвал юдоль траурной ночи, людей охватила горечь и, потеряв всякое терпение и забыв осторожность, все люди: женщины и мужчины, сопровождавшие гроб, начали так громко рыдать и плакать, что это доходило до небес».

Самое трудное было — это скрыть смерть Тимура от Султан Хусейна, который и при жизни эмира показывал желание править самостоятельно, только железная рука Тимура сдерживала эти порывы. После его смерти можно было предположить худшее. Именно поэтому всем родственникам сказали о смерти эмира, а Султан Хусейну — об ухудшении его здоровья. Вельможи рассуждали так: Султан Хусейн отправится в Отрар, а тем временем Тимур будет уже покоиться в Самарканде, и на престол взойдет Пирмухаммед. Но у Султан Хусейна были, вернее всего, тайные осведомители. Вместо того, чтобы спешить к смертному одру Тимура, Султан Хусейн пошел на Самарканд.

Это известие посеяло среди вельмож панику. Было даже приказано взять Султана Хусейна и поместить под стражу, как только появится. Гроб тем временем двигался к столице. Это было весьма скрытное мероприятие.

Поскольку невозможно было отрицать наличие в процессии мертвого тела, объявили, что везут внезапно умершую в походе жену Тимура (одну из его многочисленных жен). А для того, чтобы даже это не стало темой разговоров среди простонародья, всем сопровождающим гроб велели снять траурные одежды. 23 февраля 1405 года тело Тимура привезли в Самарканд и тут же поместили в склеп. Вроде бы все сошло нельзя как лучше. Тут-то и стало ясно, как все ошибались.

Не Султан Хусейна следовало бояться, а внука Тимура Халиль Султана. 18 марта он неожиданно захватил власть. Сначала Халиль Султану присягнул весь Ташкент, затем — Самарканд. Историки рассматривают эту присягу Халиль Султану как простую узурпацию им власти, но все, видимо, обстояло сложнее. Халиль Султана любили, он был умен, отважен и великодушен.

Когда эмиры с малолетними внуками-наследниками подошли к Самарканду, город заперся и отказался их впустить, войти за стены разрешили только женщинам, ссылаясь на ожидание законного наследника и боясь именно захвата власти. Впрочем, в тридцатилетием Пирмухаммеде никто не желал видеть великого эмира, слишком он на эту роль не подходил. Но Халиль Султана впустили, и это — показатель реального отношения к борьбе за тимурово наследство. А ведь возможных претендентов на власть было больше, чем Халиль султан или Султан Хусейн, или Улугбек с Ибрагимом. Узнав о смерти Тимура, все рассаженные по империи правители тимурова дома сразу почувствовали себя полновластными царьками и стали чеканить собственную монету. Пирмухаммед был слишком далеко — в Кандагаре, в зимнее время путь оттуда был тяжел и долог. Даже эмиры, поклявшиеся Тимуру возвести на престол Пирмухаммеда, понимали, что это в данной ситуации плохой выбор, он дарит не власть, а череду усобиц. И каждый тимурид готов был попробовать взять власть, которая так плохо лежит.

Шахрух исключением не был. Но, понимая, что время безнадежно упущено, взял себе Герат. Так великая новая империя тут же разделилась на две части — западную (Шахрухову) и восточную (Султанову). Самарканд и Ташкент оказались в восточной части, а Хорезм и Герат — в западной. Ну, а далее — стали разделяться уже и части этих частей. И — что важнее: сразу объявились «настоящие» наследники территорий, которые очень хотели вернуть себе бывшие владения.

Наиболее сложная обстановка возникла в самой Средней Азии, где дети и внуки Тимура «гнездились» кучно. Большой раздел империи провел за год до смерти и сам Тимур: он пожаловал двоих своих внуков от Шахруха — Улугбека и Ибрагима — личными владениями: первому достались Сайрам, Янги, Ашпара и вилайет Джете (т. е. Моголистан до границ Китая), второму — Андижан, Ахсикет и Кашгар до Хотана. Впрочем, названные земли еще требовалось до конца покорить. К Халиль Султану, прежде к которому Тимур испытывал любовь, в последние годы он стал питать раздражение: из-за женитьбы против воли эмира этот наследник считался неугодным. Свою новую любовь он распространил на умного и смышленого Улугбека. По сути, он бы назначил Улугбека на свое место, если бы не то, что наследник был совсем еще мал. Сами посчитайте: он родился в 1394 году, какой из него правитель? Пирмухаммед был уже взрослым человеком, потому и должен был занять престол по завещанию. Но вместо него в Самарканде утвердился Халиль Султан: через два дня после взятия города он уже чеканил в нем монету с собственным именем. Халиль Султан, в отличие от Тимура, не побоялся ввести и еще одно новшество: он объявил себя законным государем империи Тимура, то есть отказался прикрываться далее марионеточным ханом и назначил себе полную власть.

Если Тимур правил от имени чингисидов, то Халиль Султан объявил о начале правления тимуридов. Это был революционный поступок для того времени. Поступок, достойный уважения. На сторону Халиль Султана перешли Рустем-барлас и Хамза-барлас. Его торжественно встретили около города и вручили ему ключи — о каком захвате идет речь? Захвата не было. И внуки Улугбек и Ибрагим были, конечно, неприятно этим удивлены. Понимая, что Самарканд буквально утек между пальцев, Улугбек и Ибрагим-султан собрали войска и с Шахмеликом и Шейхом Нуруддином двинулись на Бухару, надеясь, очевидно, использовать город как опорный пункт во время междоусобицы — так всегда поступали, если требовалось выжидать и готовить поход на столицу. Но правителем этой Бухары был перешедший к Халиль Султану Хамза-барлас. Для него отъем Бухары был оскорблением. Не удивительно, что Бухару у внуков отбили силы Халиля. Туркестан и Сауран оказались в руках Бердибека. Ташкент, Ашпара, Ходжент и Фергана до Ура-Тюбе — в руках Худайдада. Хорезм — его вернули себе джучиды. Каждый стремился оторвать кусок пожирнее. В этой ситуации нужен был человек, который сможет собрать и удержать земли, завоеванные Тимуром.

Мог ли это сделать в одиночку Пирмухаммед? Вряд ли. А Шахрух? Специально изучавший это вопрос Ахмедов считает так:

То есть верховная власть осталась в руках Халиль Султана. Шахруху удалось казнить Султан Хусейна, но Улугбек оказался бессилен против Халиль Султана. У него было слишком мало войска, к тому же причин заключить мир оказалось больше, чем продолжать войну: у Халиль Султана была казна Улугбека, жены Улугбека, отец с войском был далеко, союзник Пирмухаммед тоже далеко (в Балхе).

Но и Халиль Султан не хотел войны: войско тоже было слабым, он оказался вдали от своих владений, кроме Улугбека на него в любой момент мог напасть Худайдада, любой просчет — и будет потеряна высшая власть. Мир заключили. Но продлился он совсем недолго: стоило Халиль Султану отойти, как из Балха на него двинулся опоздавший Пирмухаммед. Улугбек тут же присоединил к нему свое войско, и вместе они пошли на Самарканд. Шахрух же — не пошел.

Ему требовалась отсрочка. В его землях шли восстания. Первым, еще ранее, поднял восстание Сулейман-шах. Восставшие были очень недовольны убийством Султан Хусейна и тем, что голову, набитую травами, отправили Пирмухаммеду, а другие части тела выставляли на гератских базарах. Сулейман-шах был племянником Тимура, то есть тоже родственником, он считал, что искавшего защиты и спасения никак нельзя было предавать казни. Недовольных было немало. Так что Шахрух занимался решением собственных дел. С Сулейманом-шахом бороться пришлось долго.

В конце концов, Сулейман-шах бежал к Хал шло, и тот, несмотря на то, что недавно Сулейман предоставлял убежище его врагу, его принял, обласкал и доверил передовой отряд. У Халился тоже были проблемы: Худайдада занял Ташкент и наладил отношения с монголами. Самарканд оказался под угрозой: с севера и востока на него собирались идти войска Моголистана и Худайдады, с запада и юга — войска Пирмухаммеда и выделенного в помощь Улугбека.

Последнее волновало Халиль Султана больше: для отражения нового удара он отправил навстречу «шахрухов-цам» Сулейман-шаха. И тот доверие оправдал: в битве при Аму-Дарье он разбил это войско. Снова начались переговоры и все с теми же условиями: Халиль обещал казну и женщин. Но в ответ Улугбек соединился с войском Пирмухаммеда, нарушив соглашение. Так что казну Халиль присылать не стал, но молодую жену Улугбека вернул. Между тем союзники ожидали подхода сил Шахруха. Халиль султан понимал, что такое соединение даст значительный численный перевес. Он успел подойти к противнику раньше, чем войска соединились. Неожиданный удар и измена в стане Пирмухаммеда решили дело. Пирмухаммед бежал в Балх, а Улугбек — в Хорасан.

Но Шахрух и теперь не выступил. Он болезненно отреагировал на разгром своих союзников, но биться с Халиль Султаном не собирался. Почему? Он выжидал. Чего? Это могло быть только сообщение из самого Самарканда, что там появились внутренние враги Халиль Султана. Еще бы! Ведь Шахрух лично послал в этот Самарканд своих доверенных людей. Шейх Нураддин взялся даже «помочь» Халиль Султану подавить восстание Худайдады, но вместо этого захватил Отрар и поддерживал с Худайдадой связь, натравливая его на Халиля. Да и в городе образовалась «пятая колонна».

Шахрух ожидал сообщения не напрасно: таковое пришло. Эмиры Аллахдад и Аргун-шах обещали выступить против Халиль Султана, если Шахрух пойдет на соединение с ними. Вот тогда и только тогда Шахрух двинулся. Он послал Шахмелика связаться с Пирмухаммедом, но… Но тут в одночасье в его собственных владениях сложилась такая обстановка, что стало не до Самарканда: в Герате поднял восстание визирь[51] Са’ид-ходжа. Последний собирался посадить в Герате своего ставленника — Искандера, который пребывал в Исфахане. Войско Улугбека было отправлено на борьбу с этой заразой.

После подавления восстания Улугбек был назначен управляющим областями среднего и северного Хорасана. Только разобрались с везирем, началось восстание сына Мираншаха мирзы Умара, явившегося в земли Хорасана из Мазенадарана, Улугбеку удалось с ним справиться, и он получил управление и над Мазенадараном. За этим восстанием последовало новое, теперь его поднял Пир-падишах, правитель одной из областей Мазенадарана. Самарканд в это время был больше занят решением северного вопроса: его земле угрожали из Моголистана и Хорезма. Золотоордынские войска доходили до самой Бухары. Халиль Султану удавалось бить Худайдаду и хорезмийских джучидов, но те пользовались «запрещенными» приемами, и в ночной битве при Шарапхане Халиль Султан понес такие потери, что вынужден был даже вернуться в Самарканд. Правда, скоро Худайбада пошел на сепаратное соглашение, что, впрочем, ему не мешало поддерживать связь с джучидами и с Шахрухом.

22 февраля 1407 года совсем неожиданно союзник Шахруха Пирмухаммед был убит. Теперь уже и речи не шло о возвращении престола законному наследнику. Знамя, которым пользовался Шахрух, было уничтожено. Может, по этой причине между Шахрухом и Халиль Султаном начались новые мирные переговоры. На этот раз вполне успешные. Халиль вернулся в Самарканд, Шахрух — в Герат.

Но Шахрух видов на Самарканд так и не оставил. Его главным агентом был Худайдада, который угрожал Самарканду с севера. Из-за этого Халиль не мог отправить войско на Шахруха, не мог и отправить войско в нужном количестве на север. Существование «двух фронтов» вело к ослаблению силы Самарканда, что Шахруху и было необходимо. Помогло ему неожиданно и то, что в Самарканде стало много недовольных. Во-первых, в городе начались голодные дни. Из-за присутствия большой военной силы продовольствия не хватало. Во-вторых, политика, которую вел Халиль, многих раздражала. Особенно были недовольны тем, что к решению государственных дел была допущена любимая жена Халиль Султана Шад-Мульк. Она приближала ко двору людей низкого звания, но наибольший гнев вызвала тем, что приказала бывших жен Тимура выдать замуж за военачальников. Для последних это было честью, для первых — неслыханным унижением. Так что совсем неудивительно, что при дворе Шад-Мульк не любили, а не любя ее, стали соответствующим образом относиться и к Халиль султану. Тому, впрочем, было совсем не до «постельного вопроса» Шад-Мульк, с севера на него шел Худайдада, так что Халилю пришлось срочно идти с войском ему навстречу.

Весной 1409 года Худайдада взял в плен и самого Халиля, и его жену. А далее начался торг между Шахрухом и Худайдадом. Тот предлагал отдать Шахруху и Халиля и Шад-Мульк в обмен на передачу права на Мавераннахр Мухаммеду Джехангиру. Джехангир вместе с другими царевичами ожидал Шахруха в Джаме. О характере договора с Худайдадой можно лишь догадываться: Шад-Мульк он отдал, но Халиля «удержал», уходя из Самарканда. Наверно, это Шахруха волновало мало. 13 мая он торжественно вступил в Самарканд.

По уровню жестокости Шахрух был достойным сыном своего отца. Но спустя год он оставил Самарканд, назначив Улугбека правителем под опекой Шахмелика. Итак, в Герате сидел теперь Шахрух, в Самарканде — Улугбек.

Худайдада, захватив Халиля, требовал от Шахруха такой размен: он отдаст «Халиля, если Шахрух отдаст ему Нурад-дина, но последний был в Отраре и его Шахрух никак не мог выдать. Один сын Худайдады сторожил Халиля в Фергане, другой засел в Шахрухии, сам Худайдада вел переговоры с монголами, но те военной помощи не подали, разве что прислали „царские“ подарки Халиль Султану. Шахрух послал несколько отрядов на Худайдаду, больше всего боясь его союза с монголами. Шахмелик обложил Алла-кух и заставил крепость сдаться, взамен Халиля должны были выдать в Самарканд. Халиль вместо того, чтобы идти в Самарканд, ушел в Отрар, где его уже поджидал Нураддин. А Худайдада, надеясь „играть“ Халилем и дальше, отправился к монголам, но ему не повезло. Монголы его убили, а голову прислали в подарок Шахруху. Сам Халиль заключил с Шахрухом договор, по которому не претендовал на Самарканд, но ему был выделен Рей и возвращена любимая жена. Впрочем, дни Халиля были короткими: он умер спустя два года — в 1411 году. Шад-Мульк, не вынеся разлуки с любимым, предпочла совершить самоубийство. Так завершилось это противостояние.

Все юные царевичи были определены на свое место: Улугбек — на престол в Самарканде, Ибрагим — в Балхе, сын Умар-шейха Ахмед — в Фернаге, Мухаммед-Джехангир — в Хисаре и Сали-Сарае. Сам Шахрух, развязав наследный узел, вернулся к себе в Герат. Начало правления Улугбека не было спокойным. С назначением Улугбеку Самарканда не мог смириться Нураддин, стоявший за Джехангира. Так что уже через год после счастливой развязки Улугбек с Шахмеликом были разбиты, но город сдаваться отказался и требовал к себе для решения вопроса самого Шахруха. Это хорошо показывает, насколько полноправным царевичем был Улугбек. Практически весь Маверан-нахр оказался охвачен восстанием, только Самарканд, Келиф и Термез остались верными Шахруху. Тот привел свое войско, и, в конце концов, недовольство было усмирено. Мухаммед-Джехангир вернулся на свое место в Хисар, а Улугбек — в Самарканд. Нураддина Шахрух велел схватить, но наместник пограничной с Моголистаном области был совсем не заинтересован в усилении влияния Шахмелика, так что он „не заметил“ Нураддина и позволил тому бежать к монголам. Через год состоялся монгольский налет на земли юга, но ханское войско было отбито Шахмеликом, и между ним и ханом был заключен договор: последний обещал не поддерживать Нураддина.

Самому Нураддину оставалось жить меньше года.

Еще ранее Улугбек жаловался своему отцу, что Шахмелик оскорбляет его достоинство и плохо управляет страной, Шахрух поинтересовался на этот предмет у вельмож и получил разъяснение: Шахмелик ведет правильную политику, но держится с Улугбеком надменно, что и вызывает у того неприязнь. Когда Шахруху была доставлена голова Нурад-дина, тот „спустил“ гнев на Шахмелика и обвинил того в самоуправстве и нарушении приказа. Была эта сцена разыграна или нет — вопрос не столь важный. В этот год 17-летний Улугбек освободился от власти опекуна: Шахрух забрал Шахмелика с собой в Герат. Улугбек начал править в Самарканде своей волей.

При Шахрухе была восстановлена видимость цельности оставленной Тимуром империи: огромная страна вроде бы казалась единой. На самом же деле, все было несколько иначе. Да, Шахрух считался держателем власти, но от него мало зависело управление на местах. Если при его отце Тимуре местные эмиры боялись даже пикнуть, хорошо понимая, чем им грозит малейшее неповиновение, и вся система власти была так хорошо отлажена, что не допускала и тени самостоятельности, то при Шахрухе, который считался главой государства, от него зависел лишь красивый фасад империи. Он, как мог, этот фасад реставрировал и поддерживал. На самом же деле управляли за него дети, вельможи и старшая жена, мать Улугбека.

Управляли они, скажем, не худшим образом. Современники отмечали даже некоторое благоденствие и порядок, которые наступили в империи после первых лет смуты.

Ему очень повезло с выбором главного эмира империи — Джелаль ад-дина Фируз-шаха, который был весьма сведущ в деле управления. Сам Шахрух мало интересовался как военным искусством, так и государственными законами, он был человеком верующим и целиком отдавался религии, пытаясь строить мир по нормам шариата. Так что всем, что выходило за религиозные рамки, занимались те, кто больше понимал и в войне, и в торговле, и в политике.

Его сын Улугбек гораздо больше придерживался монгольского права, чем Шахрух, в этом он оказался продолжателем Тимура. Свой самаркандский улус он обустраивал согласно традиции Тимура. При нем город „прирастал“ новыми строениями и сверкал как жемчужина во всей среднеазиатской земле. Герат в этом плане не мог никак сравниться с Самаркандом. Правда, нововведение Халиль Султана — отказ от соправления с монгольскими ханами и „поставка на видимость власти“ ханов из рода Тимура (таковым был при нем Мухаммед-Джехангир) — при Улугбеке было отменено, он действовал традиционным, то есть дедовским методом: имел реальную власть при марионеточном монгольском хане. Это никак не мешало Улугбеку проводить собственную политику. Ханы-соправители при нем были еще более ширмой, чем при Тимуре: он их ни к каким делам не допускал, их правильнее можно назвать даже не соправителями, а самаркандскими узниками: ханам выделялось особое место в городе — „ханская ограда“, там они содержались в почете и довольстве, но за пределы своей тюрьмы не выходили. Насколько их власть была иллюзорной, говорит хотя бы тот факт, что история даже не сохранила их имен.

В последние годы жизни Улугбек и вовсе, кажется, отменил этих ханов, потому что одна сохранившаяся надпись в качестве назначенного хана называет малолетнего царевича, сына самого Улугбека. На короткое время после смерти Улугбека появился монгольский хан, оставшийся безымянным, но после него тимуриды больше не пользовались монгольской подставой. Сам Улугбек был женат на дочери Мухаммед-Султана, ведущей свой род от хана Узбека, вторая его жена была дочерью Махмуд-Султан-хана, так что он, как и Тимур, носил титул гурагана (царского зятя) и мог даже „ставить“ своего хана из собственной семьи — такая вот запутанная родословная история.

Улугбек мало интересовался военными походами своего отца, он, конечно, выделял для этих целей часть своего войска, но сам участия в походах не принимал. Изредка он посещал отцовский Герат, но вся его жизнь была сосредоточена в Самарканде. Шахруху же удалось отбить Хорезм у отделившихся от Золотой Орды узбекских ханов и восстановить там власть тимуридов. Он также ходил походами на запад, пытаясь там поддерживать порядок. Улугбек не занимался ни делами Хорезма, ни западными походами. Когда Шахрух пошел войной на мятежного Искандера, словно в насмешку для этого похода Улугбек выделил только… боевых слонов, этим помощь и ограничилась.

Более сложные отношения у него возникли с Ферганой, правитель которой не желал пребывать под властью Улугбека. Так что последнему пришлось вести с Ферганой войну. Эта война для Улугбека была не слишком удачной, его войско было разбито, и из всех городов удалось удержать только Андижан. Ферганские дела так запутались, что решать этот вопрос пришлось эмиру Шахруха. Уговорами, обещаниями, запугиванием хана Ахмеда удалось удержать область Ферганы внутри государства тимуридов.

Другая опасность для Самарканда исходила от соседнего Моголистана. Там тоже шла смута за смутой, такие же, как и на земле узбеков. Улугбеку удалось посадить на престол Моголистана своего ставленника, смуты приостановились. Зато снова осложнились отношения с узбеками, коим даже удалось разбить войско Улугбека во время похода последнего на восток, в сторону Иссык-Куля.

Поход состоялся в 1427 году, весьма памятный год для Улугбека. Узбеки были тогда столь же кочевым народом, что и жители Моголистана, владения тимуридов в стране узбеков были совершенно ненадежны: узбеки нападали на города и мгновенно отходили, оставляя после себя лишь разрушения. Воевать с таким противником Улугбек не умел. Когда Улугбек вернулся в Самарканд, туда же прибыл и Шахрух, тот решил провести показательное наказание для воинов, потерпевших поражение. Началось суровое разбирательство. Виновные в поражении были наказаны палками, а сам Улугбек на время отстранен от управления своей землей. Хотя потом Шахрух вернул ему власть, Улугбек пережил унижение очень болезненно: более он никогда сам не принимал участия в военных походах. И к концу его правления „джете“ из Моголистана и узбеки с востока постоянно тревожили спокойствие Самарканда, они стали не возможной угрозой, а неким хроническим бедствием, с которым Улугбек справиться не мог. Кашгар был потерян для него навсегда.

Монголы применили тут обычную для себя тактику: постоянно совершая набеги на земли Улугбека, они вынудили оседлых жителей просто покинуть эти места. При монгольском хане Эсен-Буке кочевники вполне удачно ходили походами на Туркестан, Сайрам и Фергану. В тридцатые годы XV века появился сильный узбекский хан Абулхайр, при нем государство тимуридов все время жило в страхе перед набегами кочевников. С этой угрозой не могли справиться и войска Шахруха. Через десять лет наместники Абулхайра уже сидели в Сагнаке, Сузаке и Узгенде.

Устройство общества в Герате и Самарканде было совершенно несходным. Если гератский владыка Шахрух создавал шариатское государство, то его сын — государство светское.

Как пишет Бартольд:

Улугбек не видел ничего дурного в увеселениях и нестрогом следовании канонам ислама. Само собой, его противниками стали все, кто требовал строгой веры, — наиболее враждебно были настроены дервиши. Но это не значит, что Улугбек был плохим мусульманином. Он прежде всего был заинтересован в распространении учености, недаром именно он велел построить медресе, которое и получило имя Улугбека. В этом учебном заведении должны были совершенствоваться таланты исламских ученых.

Итак, дела, которые действительно удавались Улугбеку, к войне не имели ни малейшего отношения. Правитель Самарканда был ученым. Кроме медресе он возвел в Самарканде обсерваторию, устроенную по последнему слову тогдашней науки.

Расцвет культуры и науки при Улугбеке в то же время соседствовал с ухудшением положения в стране. Это было характерно не только для земель Самарканда, где мир и красоту можно было ощущать лишь во дворце Улугбека. Огромная империя Тимура после смерти Шахруха стала стремительно разваливаться: Западный Иран и Фарс взял Мухаммед-султан, Гурган и Астрабад — Абу-л-Касим. Бабур, Хорасан и Герат — Алауддоулэ; земли по обоим берегам Амударьи — Балх, Хутгалан, Кудуз, Баглан, Арханга, Сали Сарай, Андхуд, Шибирган, Меймене, Фараб — сын Улугбека, главнокомандующий войском Шархруха, Абдуллатиф, Иран и Азербайджан вернул себе Джехан-шах из династии Кара-Куюнкулу. Улугбеку удалось с трудом отобрать у Алаудцоулэ присвоенные им территории, но настроения в стране были таковы, что Улугбеку пришлось оставить Хорасан и вернуться в Самарканд.

Выехал он с казной, саркофагом отца и прочими богатствами, но в дороге был разбит и ограблен сначала мятежным эмиром Хиндуком, затем кочевыми узбеками. Хорасан был потерян, и Улугбек думал вернуться туда весной, с новыми силами. Но этому уже было не суждено свершиться. Против Улугбека выступил его собственный сын Абдуллатиф. Он в отличие от отца не был ученым, его не привлекал вид звездного неба, но он очень хорошо знал свое дело — войну. Абдуллатиф, может быть, и не выступил бы против своего отца, если бы тот не решил „поставить“ сына на место.

Оказалось, однако, что сделать это не просто. Абдуллатиф был хорошим воином. Его войско разгромило отряды Улугбека, а самого Улугбека взяло в плен. Над Улугбеком был устроен суд по всем правилам шариата, суд приговорил (по показанию некоего свидетеля, требующего мщения за убитого Улугбеком отца) лишить бывшего правителя жизни. Суд был тайной для самого Улугбека. Абдуллатиф обещал сверженному отцу путешествие в Мекку. Но Мекка, о которой говорил Абдуллатиф, была несколько заоблачного свойства.

Как говорит Бартольд:

После гибели Улугбека Абдуллатиф расправился и со своим братом-соперником Абдулазизом (того очень любил Улугбек), и с приближенными к Улугбеку эмирами, все они были казнены все по тому же приговору шариатского суда. Отцеубийца просидел на престоле совсем недолго: сразу после восшествия на престол он стал наводить в стране порядок такого рода, что, по словам современников, не оказывалось почтения старости и снисхождения юности, то есть казнили всех. Это вряд ли могло внести умиротворенность в жизнь Мавераннахра! Против Абуллатифа составился заговор, и утром, когда Абдуллатиф торжественно ехал на молитву, 8 мая 1450 года он был повержен выстрелом из лука.

После гибели Абдуллатифа на престол был возведен мирза Абдулла. Его правление было сложным и проходило в междоусобных войнах. В Бухаре утвердился Абу Са’ид, в Шапургане, Балхе и Хисаре — Алауддоулэ, получивший потом от хорасанского Султан-Мухаммеда юго-западную часть Афганистана. Начались новые стычки. В 1452 году войско Абулхайра соединилось с отрядами Абу Са’ида и пошло на Самарканд. Абдулла двинулся им навстречу. Далее приведу рассказ хрониста:

В Самарканде утвердился Абу Са’ид. Вместо культурного расцвета и учености Самарканд погрузился в объятия ташкентских дервишей. Оттуда новый правитель «выписал» ходжу Ахрара — ревностного сторонника шариата. О науке и развлечениях можно было забыть. Новый правитель не увлекался книжными диковинами, он следовал учению своего ташкентского наставника, что истинная цель хорошего мусульманина — праведная жизнь, так что над Самаркандом витала вера в чудеса и праведная жизнь воплощалась в ревностной молитве. Сам Абу Са’ид прославился не только тем, что имел при своем дворе двух шейхов — одного ташкентского, другого хорасанского, но и тем, что оказался более жестоким, чем его предок Тимур, такого количества казней и таких изощренных не было во время Улугбека и Шахруха, не отличавшихся мягким характером. В 1469 году во время завоевательного похода в западную Персию Абу Са’ид погиб. В Самарканде утвердился его сын Султан Ахмед. Султан Ахмед, дядя Бабура, стремился к праведной жизни, но у него был один порок — Султан Ахмед был алкоголиком. Он честно выполнял намаз, и хотя периодически впадал в запои, даже пьяный не забывал усердно молиться. При нем в Самарканде наука и культура отошли даже не на второй, на пятый план. Место Самарканда занял Герат. Там правил правнук Умар-шейха Султан Хусейн. Все культурные люди бежали из Самарканда в Герат, вместе с ними, как водится, бежала и культура.

Время Бабура

Захир-ад-дин Мухаммед Бабур был уже праправнуком Тимура Великолепного. Он родился в 1483 году в семье правителя Ферганы Умар-шейха. Матерью Бабура была Кутлук Нигар ханум; вторая дочь Юнус хана, старшая сестра Султан Махмуд хана и Султан Ахмед хана, происходившая от потомков другого великого человека — Чингисхана. Таким образом в Бабуре смешались крови тимуридов и чингисидов.

Казалось бы, самой судьбой ему назначено стать великим завоевателем. Однако, хотя Бабур и положил начало династии бабуридов или Великих Моголов, на самом деле он не был великим полководцем. Ему не удалось ни закрепиться в родных землях Средней Азии, ни осесть во вроде бы завоеванном Афганистане, и после долгих мытарств он, в конце концов, сумел подчинить места от дома весьма отдаленные — например, Индию.

Подчинить Индию с ее неслыханными богатствами мечтали его предки — Хан и Эмир, но они так и не сумели там полноценно осесть. Бабуру это удалось по самой простой причине — более деваться ему было некуда. Ни Чингисхан, ни Тимур не жили в завоеванных землях, Бабуру же пришлось именно там поселиться, потому как возвращаться ему было некуда.

Но все по порядку. Властители среднеазиатских земель в малолетство Бабура были между собой родственниками. Правитель Самарканда Ахмед-мирза был его дядей, а правитель Ташкента хан Махмуд приходился зятем его отцу. Отец Бабура был четвертым сыном Абу Са’ид мирзы, к тому времени уже скончавшегося правителя Самарканда, который в свою очередь вел родословную от Мираншаха — нелюбимого сына Тимура. В свое время Абу Са’ид мирза дал Умару-шейху область Ферганы, брат Султан Ахмед мирза выделил ему Ташкент и Сайрам, потом Умар-шейх сумел обманом захватить Шахрухию, но не только ее не удержал, но потерял и Ташкент, и в год смерти у него кроме Ферганы были в подчинении Ходжент и Усрушна.

В мире родичи не жили.

Отец юного Бабура Умар-шейх находился с ними в состоянии войны. Он и погиб-то во время военных действий, хотя и по нелепому стечению обстоятельств.

Бабур рассказывал об этом инциденте так:

Отец Бабура забрался на голубятню, чтобы отправить сообщение, но подмытый берег обвалился, и Умар-шейх погиб. На престол был возведен двенадцатилетний мальчик. Детство для него кончилось. Земли Ферганы к тому времени были в постоянном разорении. Северные города Алмату, Алмалык, Янги, которые упоминались еще в древних книгах, из-за постоянных набегов диких орд превратились в развалины, и Бабур даже не знал, где они некогда находились.

Вырос он в цивилизованной обстановке, увлекался чтением и мечтал стать поэтом. Жизнь кочевников практически не была ему знакома, недаром, впервые посетив после восшествия на престол своих дядьев по матери, он был просто потрясен: «По могольскому обычаю распустили знамена. Хан сошел с коня. Перед Ханом воткнули в землю девять знамен. Один могол привязал к кости из передней ноги быка длинную белую холстину и держал ее в руке; еще три длинных холстины привязали к трем знаменам ниже кутаса и пропустили их концы под древки знамен. На конец одной холстины наступил ногой Хан, на конец холстины, привязанной к другому знамени, наступил я, а на конец третьей холстины — Султан Мухаммед Ханике.

Тот могол, взяв в руки бычью кость с привязанной к ней холстиной, что-то сказал по-монгольски, смотря на знамя, потом сделал знак. Хан и все те, кто стоял подле него, принялись кропить кумысом в сторону знамени. Все разом задули в трубы и ударили в барабаны, воины, стоявшие в рядах, как один, испустили боевой клич. Все это проделали три раза, а потом сели на коней и с криками обскакали вокруг лагеря. Среди моголов установления Чингиз хана до сих пор таковы, как их учредил Чингиз хан».

Бабур смотрел на монгольские порядки примерно так, как цивилизованный белый человек девятнадцатого века на пляски африканцев вокруг костра! Воспитанный в совершенно другой атмосфере, он описывал порядки монголов как ученый-этнограф. Позже, анализируя эти впечатления, он записал: «Прежде наши отцы и родичи тщательно соблюдали устав Чингиза. В собрании, в диване, на свадьбах, за едой, сидя и вставая, они ничего не делали вопреки уставу. Устав Чингиз хана не есть непреложное предписание [Бога], которому человек обязательно должен был бы следовать; кто бы ни оставил после себя хороший обычай, этому обычаю надлежит подражать, а если отец совершал дурное дело, его должно заменить хорошим делом».

От многого, что он видел, ему становилось дико. От войны — тоже. Конечно, он знал, что рано или поздно ему придется вести войны, но первые опыты были удручающими.

Сразу после смерти отца ему пришлось вести войну с другими претендентами, поспешившими воспользоваться юностью Бабура. Вот почему тому пришлось отвоевывать свое наследство.

Наследными землями Бабур считал также и самый совершенный город его земли — Самарканд. Но Самарканд еще при жизни Абу Са’ид мирзы был отдан его старшему сыну Султан Ахмед мирзе, затем перешел его сыну Султан Махмуд мирзе, а после Султан Махмуд мирзы государем сделали Байсункар мирзу.

В 1496 году Байсункар вынужден был сражаться с мятежниками-тарханами. Бабур находился тогда в Андижане.

К этому времени Байсанкур и Бабур разделили между собой земли предков, но особая борьба шла за Самарканд. Бабуровы войска стояли у города семь месяцев.

Недовольство в войске кончилось для Бабура печально: ему пришлось-таки отдать Самарканд. Дело в том, что противники обложили Андижан, где находилась и мать Бабура, и поскольку он считал, что, имея Андижан, всегда можно вернуть Самарканд, то вышел из города и отправился с союзными монголами отбирать Андижан. В руках Бабура Самарканд находился сто дней. Надо ли говорить, что Самарканд тут же был захвачен? А Бабур, подойдя к Андижану, обнаружил, что город сдан.

Город сдали ровно в тот день, когда войско Бабура вышло из Самарканда. Причиной столь неприятных дел была неожиданная болезнь Бабура. Внезапно он… онемел. В Самарканде тогда находился воин из Андижана, который, вернувшись в свой город, доложил так: «У государя отнялся язык; ему в рот капают воду с ваты». Прибыв с такого рода сообщением, он клятвенно подтвердил его перед Али Дустом.

Али Дуст находился у ворот Хакана. От таких слов он лишился твердости и, призвав врагов, заключил с ними договор и условие и сдал крепость. Бабур даже поверить не мог, что нукер не умышлял дурного, он называл его «лицемерным, неблагодарным, ничтожным человеком», хотя вполне может статься, что тот и не был виноват: увидев своего правителя в бедственном состоянии, он мог решить, что дни Бабура сочтены. Но благодаря этой ошибке Бабур потерял вдруг и Самарканд, и Андижан. Попытки взять оба города были безуспешны, пришлось возвращаться в Ходжент. Только в 1499 году он вернул Андижан.

Полтора месяца спустя «Хусрау шах, вознамерившись повести войска на Балх, вызвал Байсункар мирзу в Кундуз и выступил к Балху. Дойдя до Убаджа, Хусрау шах… схватил Байсункар мирзу и его беков и накинул на шею Байсункар мирзе веревку. Было десятое мухаррама, когда он сделал мучеником такого даровитого царевича, полного достоинства, украшенного личными заслугами и высоким происхождением. Из его беков и приближенных Хусрау шах тоже некоторых убил».

После смерти Байсункара Бабур снова решил идти на Самарканд. Для этого он заключил мир с Джехангиром. Мирный договор предполагал следующее: «…области на Ахсийской стороне реки Ходженда отойдут к Джехангиру, а области на Андиджанской стороне отойдут ко мне. Узгенд, когда оттуда уйдут их люди, они тоже припишут к нашему дивану. Когда определят границы наших владений, мы с Джехангир мирзой вместе пойдем на Самарканд. Как только столичный город Самарканд будет завоеван и покорен, я отдам Андиджан Джехангир мирзе».

Бабур двинулся с войсками на Самарканд, но за город тем временем шла война у тогдашнего самаркандского правителя Султан Али мирзы и претендующих на город монголов, мирзе удалось отбить монгольское войско. Улучив удачный момент (дележку земель в стане противника), Бабур подошел к Самарканду. Тут-то и выяснилось (Бабур дошел уже до Кеша), что Самарканд перешел к другому хозяину — Шейбани-хану. Город был сдан на условии, что Шейбани-хан возьмет в жены мать Султан Али-мирзы. Бабур был в ярости.

«После того как узбеки взяли Самарканд, — рассказывал он, — мы направились из Кеша в сторону Хисара. Самаркандские беки во главе с Мухаммед Мазид тарханом двинулись за нами вместе с женами, семьями и родичами. Когда мы остановились на поляне Чилту в Чаганиане, самаркандские беки во главе с Мухаммед Мазид тарханом, отделившись от нас, ушли и стали нукерами Хусрау шаха. Мы лишились своей столицы и страны; куда нам идти, где нам стоять — неизвестно!»

С таким настроением он лег спать, и во сне ему явился Ходжа Убайд Аллах. Во сне Бабур чувствовал себя страшно виноватым, что не оправдал надежд Ходжи. Но, когда он прощался с Ходжей, тот приподнял его над землей. Проснувшись, Бабур истолковал сон так, что нужно идти на Самарканд и брать его боем. Ему это действительно удалось: он взял Самарканд. Ему было 19 лет. Шел 1500 год.

На короткое время земли снова стали сплачиваться под рукой Бабура. К нему вернулись Шавдар, Сугуд, Мианкал, Карши, Хузар, Кара-Кул.

«В ту зиму, — вспоминал Бабур, — наши дела сильно шли в гору, а дела Шейбани хана шли под гору. Между тем случилось одно-два события очень некстати. Люди, пришедшие из Мерва и взявшие Кара-Кул, не могли там удержаться, и Кара-Кул снова перешел во власть узбеков. В крепости Дабуси находился младший брат Ибрахим тархана по имени Ахмед тархан. Шейбани хан, придя, осадил ее. Прежде чем мы успели собрать войско, подготовиться и снарядиться, Шейбани хан взял крепость приступом и подверг всех жителей общему избиению».

К несчастью, войско Шейбани-хана было сильнее, Бабуру пришлось оставить Самарканд, оставить земли Ферганы, четыре месяца он кочевал с монгольскими ханами, потом понял, что ничего сделать не может. С горечью осознав, что родные земли навсегда уходят из его рук, Бабур направил свои силы на юг, в Кабул. Он начал планомерное и многолетнее завоевание Афганистана.

В сентябре 1504 года ему без боя сдались Кабул и Газни. Новые земли ему пришлись по душе.

Умный и наблюдательный, он не преминул разоблачить обман местных муджавиров:

Поскольку нарушение приказа каралось смертью, муджавиры вынуждены были прекратить являть «чудеса». А разум Бабура был удовлетворен. Не нужно лишь думать, что Бабур был милостив к побежденным. То и дело он упоминает, как убивал и резал поднявших против него оружие. Когда ему пришлось на Бангаш, войско столкнулось с афганскими отрядами.

Не менее жесток он был и к своим нукерам.

К жестокости во времена Бабура так привыкли, что отнюдь не считали происходящее жестокостью. Сам Бабур, вроде бы натура утонченная, почитатель Алишера Навои, не видел ничего отрицательного ни в минаретах из отрезанных голов противника или местных жителей, ни в нанесении травм своим собственным воинам. Так поступали все, кстати, изъяснявшийся на письме изысканным слогом Бабур — тоже.

Тем временем в оставленных им землях Шейбани-хан столкнулся с другим претендентом на власть — иранским ханом Исмаилом. Последний вел войско в бой под знаменем священного джихада, его воины были сплошь шииты, они шли резать суннитов, которых представлял Шейбани-хан. Столкнулись два направления ислама. Но не только в этом дело: используя веру шиитов, Исмаил вел одновременно и освободительную борьбу против монгольского завоевания. Он даже заключил сделку со своим противником — турецким султаном, лишь бы иметь возможность вести войну не на два фронта. Удача ему была предрешена. Беда в другом: по всему Мавераннахру верующие разделились на верных и неверных. Начались мятежи.

Шейбани-хан, которому удалось подчинить практически всю страну Бабура и его родственников, гонялся теперь за его войском. Бабур понимал, что союзников у него нет, а справиться с Шейбани-ханом в одиночку — задача немыслимая. Выход один: отходить в земли, куда Шейбани-хан не пойдет. Так выбор пал на Индию. Осенью 1507 года

В эти дни Шейбани-хан взял Кандагар, заключив с жителями что-то вроде мира. Когда весть дошла до Бабура, он развернул войско и пошел на Кабул. Своим приближенным он роздал афганские города, а также изменил собственное титулование: вместо «мирзы» стал именоваться «падишахом».

Первые годы его падишахства в «Бабур-наме» никак не отражены, этот период охватывает десять лет — с 1509 по 1519 год. За это время Бабур успел сдружиться со злейшим врагом Шейбани-хана шахом Исмаилом. В 1510 году шах Исмаил разгромил войско Шейбани-хана. Этим тут же воспользовался его «друг» Бабур.

Согласно Тарих-и-Рашиди:

Правда, неожиданно все изменилось. Султан Са’ид хану удалось разбить узбеков около Андижана, а Бабуру — разбить и убить Хамзу султана, после чего, как пишет хронист, «…Падишах в Самарканде и [Са’ид] хан в Андижане обрели самостоятельность, а шах Исма’ил ушел в Ирак. Падишах отдал Кабул и Газнин Султан Насиру мирзе, своему младшему брату».

Кажется, родные места перестали Бабура интересовать. Перестал его интересовать и Афганистан. Падишах Бабур со своим войском отправился в более южные земли — в Индию. Новая родина была для него теперь там.

Первым городом, который взял Бабур на границе индийской земли, был Баджаур. В январе 1519 года войско Бабура окружило и осадило город.

Пленных было много. Отобрав из них выскопоставленных лиц, Бабур велел снести им головы и отослать в «Кабул, Бадахшан, Кундуз и Балх с вестью о победе». После чего, отдохнув, воины принялись строить башню из голов — для устрашения населения и как памятный знак. А кафирам[65], живущим в окрестностях, было ведено тащить бурдюки с вином — Бабур к этому времени сильно пристрастился к выпивке, он пил чуть не каждый день и помногу, дав себе странный обет: пить только до сорока лет. Обет он исполнял неуклонно! То есть — пил, потому как потом боялся, что слова нарушать нельзя. Он поздно научился пить, теперь наверстывал как упущенное, так и будущее — ему ведь грозила потом послеобетная трезвенность. Если вы откроете его «Бабур-наме», то на каждой «индийской» странице найдете описание пьянок и пиров, на которых падишах присутствовал. Надо ли говорить, что трезвым он бывал лишь изредка?

За Баджауром последовал городок Бхира. Прежде эти места были завоеваны войском Тимура, но с того похода прошло больше века. В некоторых местах сидели назначенные Тимуром наместники, а затем их дети и внуки, которые давным-давно забыли, кому принадлежит эта земля. 17 ноября 1525 г. Бабур выступил в поход на земли Индии.

Шел декабрь 1525 года. Индийские воины оказались бессильными против войска Бабура. Против его войск выступали отряды султана Ибрагима. В первом же бою эти отряды разбежались, а султан погиб. Один из отрядов самого Бабура вел его первенец Хумаюн. 10 мая 1526 года Бабур вошел в будущую столицу империи Великих Моголов — Агру.

Единственное, что ему очень пришлось по душе: множество рабочих и ремесленников, профессия которых передается по наследству. Сами завоеватели первое время никак не могли привыкнуть к климату Индии, воины умирали от зноя и болезней. Многие стали поговаривать, что нужно возвращаться на родину. Но у Бабура не было больше родины. Домом ему должна была стать эта чужая знойная земля. И ему удалось убедить своих людей. «По милости Божьей, — сказал им он, — мы разбили столь многочисленных врагов и захватили столь обширные земли. Какая же сила и какая необходимость заставляют нас теперь без причины бросить владения, завоеванные после стольких трудов, и снова вернуться в Кабул, чтобы подвергнуть себя испытаниям бедности и слабости? Пусть же всякий, кто хочет нам добра, впредь не говорил таких слов, а тот, кто не может больше проявить, если хочет уходить — пусть уходит и не отказывается от этого».

Некоторые ушли, но большинство осталось. Нельзя сказать, чтобы население Индии не сопротивлялось, но войско Бабура было лучше организовано и закалено в боях. Очень скоро практически вся территория Северной Индии, Афганистан и Бадихашан были под его властью. Теперь Бабур мог отвлечься. Он занялся тем, что действительно любил больше жизни, — писал стихи, поведал историю своей жизни, сочинял музыку. Для того, чтобы все это записать, он, тюрок по языку, придумал нового вида алфавит. Его потомки правили созданной Бабуром империей долго. Государство Бабура получило название Империя Великих Моголов. Моголов нужно трактовать расширительно. Бабур не был монголом. Он был потомком Тимура, то есть тюрком.

Империя Великих Моголов

В 1530 году Бабур сильно заболел, он чувствовал, что приближается его смертный час. Поэтому он срочно призвал к себе старшего сына Хумаюна и передал тому все права владения и всех своих эмиров. В том же году он умер. Когда наследником был назначен Хумаюн, взявший титул падишаха, это не понравилось младшим. Хумаюн мало представлял себе, как следует управлять государством. Судя по тому, какие планы он вынашивал, из этого не могло вырасти ничего путного.

Но скоро Гумаюну стало не до разделения ведомств по стихиям, а придворных по роду занятий. После смерти Бабура между его детьми разгорелась та же усобица, что и всегда. Агру захватил вопреки воле отца Хиндал, названный так потому, что родился во время индийского похода. Подняли голос неповиновения и служившие прежде падишаху Бабуру эмиры. Начались обычные распри. Хума-юну удалось кое-как их остановить. Кандагар пытался захватить один из родичей шаха Исмаила. В нем тогда сидел Мир Ходжайи калан, крепость была хорошо укреплена, но без помощи долго продержаться не могла. Помощь подоспела. Камран-мирза неожиданно выступил и прогнал иранского завоевателя. Но затем пришел Шах Тахмасп, он все-таки заставил защитников сдаться. Снова явился Камран-мирза, и снова Кандагар перешел в его руки.

Тем временем разгоралась вражда между Хумаюном и Хиндалом. Хумаюн вынужден был оставить Бенгалию и срочно двинулся на Агру. Хиндал потерпел неудачу в Агре, эмиры там отказались ему повиноваться, и пошел на Дели, надеясь захватить этот город. Хумаюн шел за ним по пятам, но тут ему путь преградил Шир-хан, вождь афганцев, который был очень недоволен появлением в Индии чужеземцев. Мухаммед Хайдар писал об этом так:

Тут, к общему несчастью, Камран-мирза заболел от индийского климата (и, скорее всего, — грязи); он страдал от поноса, так что поневоле решил вернуться в Лахор. Это ослабило силы бабуридов. За Камраном потянулось не только его войско, но и его эмиры. Шир-хан между тем подошел к Гангу. Хумаюн выступил против Шир-хана, не имея достаточно сил. Больше месяца стояли Хумаюн и Шир-хан друг против друга, но на разных берегах реки.

Дальнейшее оказалось кошмаром. Вдруг начался сильнейший ливень, в условиях Индии это было надолго. Все вокруг превратилось в грязь. Эмиры Хумаюна страшно перепугались при виде войска Шир-хана, они предпочли не развертывать, а спрятать свои знамена, чтобы Шир-хан не мог опознать руководителей сражения. Войско Шир-хана, напротив, ощущало вкус предстоящей победы. И вполне понятно, что при таком настроении Шир-хан одержал победу быстро и легко.

Хайдар писал с горечью:

Правил Акбар в течение 49 лет, так что за это время он привел разрозненную страну к единству, а народу дал возможность не бедствовать, а жить мирно и спокойно. За что ему, наверно, были благодарны. Хотя Акбар и был завоевателем, он предпочитал править «мягкой рукой».

Самое сложное было то, что завоеванное население исповедовало индуизм, а завоеватели были мусульманами. Акбар отлично понимал, что в такой ситуации завоеванные будут восставать против завоевателей. И каким бы хорошим мусульманином он ни был, он не стал насаждать ислам, хорошо понимая, что этого делать нельзя. Впрочем, кажется, с исламом и у самого Акбара были некоторые проблемы. Он так увлекся Индией, что полюбил этот весьма пестрый религиозный конгломерат. Акбар в отличие от тех, кто приходил сюда ранее, и от тех, кто пришел после него, был необычайно толерантен в вопросах веры. У себя при дворе он даже завел обычай устраивать религиозные диспуты. Если во времена первых чингисидов хан Монке оставался тенгрианцем, хотя сумел одновременно окреститься, принять ислам, буддизм и тибетский ламаизм, Акбар остался мусульманином и веры отцов не менял, но он чутко прислушивался к речам людей другой веры, все более находя, что точек соприкосновения между религиями больше, чем разногласий. Без всякой неприязни он выслушивал учение иудеев и христиан, буддистов и индуистов, зороастрийцев и своих единоверцев мусульман. Все цветы должны цвести в саду — такова была его политика. В конце концов, он даже пришел к мысли, что необходимо создать совсем новую религию, где бы слились лучшие стороны всех существующих, именно такая религия подойдет для Индии с ее сложным укладом жизни. Новую религию он назвал «дин-и-илахи» или «божественной верой».

Предлагаемая народу искусственная религия несла в себе черты местного индуизма, культа огнепоклонников-зороастрийцев, а также ислама и христианства. Он совершенно искренне считал, что разницы между верами не существует, все различие придумано самими людьми, и любил говорить, что «…лишь та вера истинна, которую одобряет разум». Его разум находил черты схожести между верами и не обращал внимания на различия. Совершенно естественно, что для современников, исповедующих только одну веру, бедняга Акбар оказался не мудрецом, а еретиком.

Точно так же совершенно искренне он считал, что люди принимают за веру не саму веру, а только обычаи предков, которые успели стать традицией, а вера — она одна и Бог — он тоже один, и зачем тогда резать неверных, если все — верные, только сами не понимают, кто они такие. Даже для нашего времени это было бы рискованное предложение, которое религиозно воспитанные люди не могут ни понять, ни принять. А ведь, извините, шестнадцатый век.

Единственное, с чем он боролся, — так это с некоторыми местными обычаями, калечащими или уничтожающими жизнь человека. В Индии таковых было предостаточно. Акбар пытался запретить законом наиболее варварские — такие как самосожжение вдов после смерти мужа или браки в недопустимо раннем возрасте. К религиям, считал он, это не имеет ни малейшего отношения.

Но его «божественная вера» не прижилась. Стоило Акбару умереть, как все тут же пошло прахом. При его жизни «божественная вера» держалась лишь потому, что у власти стоял Акбар.

Конечно, он не ограничил упорядочивание жизни в своей империи лишь вопросами веры. Придя к власти, он тут же стал приводить в порядок запутанные налоговые вопросы, понимая, что население страдает не столько от налогов, сколько от сборщиков налогов, то есть чиновников. С чиновниками он и стал разбираться. Прежде всего, он разделил всю империю на равные по территории земли, 16 округов, с которых было необходимо собирать и равные налоги. Причем, если случался неурожай или стихийное бедствие, сбор налогов прекращался. Чиновники, замеченные в излишних поборах, не поощрялись, а карались по всей строгости закона. Поскольку местные чиновники стремились нажиться на подданных, сбор налогов был поручен чиновникам из столицы. Если приходилось совсем туго, то жителям выдавались ссуды из казны, чтобы они могли восстановить свое хозяйство. При отце существовал налог на всех, кто не желал принять ислам — так думали обратить местное население в мусульманство. Это никак не сработало и не могло сработать, зато заставляло людей чувствовать себя униженными. Акбар этот несправедливый налог отменил. Как и преследования по вопросам веры.

Для объединения страны он ввел единую систему мер и весов, а также солнечный календарь, основанный на таблицах другого тимурида — Улугбека. Он провел реформу армии, переведя ее на платную основу (его воины служили за жалованье), прочно соединил все части империи — северную и центральную Индию, юг Средней Азии, Кашмир, Бенгалию и Гуджерат. Одним из первых его законодательных актов был закон о запрещении обращать пленных в рабов, потом он разрешил индийцам, то есть немусульманам, занимать государственные должности, сам он женился на индийской принцессе и разрешил ей не принимать ислам, впрочем, как и остальным своим женам, многие из которых были индианками.

Современники описывали Акбара так:

Вельможи акбарова времени, наверно, имели право не любить своего правителя. Бог с ней, с единой верой. Согласно К. Антонову, «…юридически джагирдару (то есть аристократу. — Автор) жаловалась не конкретная земля и не крестьяне, а лишь право сбора в свою пользу государственного земельного налога-ренты с определенной территории. Доходы джагирдаров были огромны, но собственности у них не было. По смерти джагирдара все, чем он владел: деньги, дома, слоны, предметы роскоши, даже книги, — все отбиралось в казну. Родственники важного сановника на другой день после его кончины оказывались без всяких средств к существованию и могли рассчитывать лишь на то, что его сыновьям дадут какую-нибудь службу и соответственное пожалование».

Такое отношение к вельможам вряд ли могло принести Акбару покой, а тут еще и «причуды» — падишах вдруг стал появляться с брахманским знаком на лбу и шнурком вокруг рук. К тому же издал указ о собственной непогрешимости. Приближенные мусульмане роптали. Местные жители, впрочем, относились к падишаху лучше, чем близкие по крови единоверцы. Эти единоверцы в 1580 году создали даже заговор против Акбара, называя его не иначе чем «правитель-вероотступник». Тем не менее, Акбар пережил и несогласие среди близких людей, и заговор мятежных эмиров, и умер своей смертью в 1605 году.

Он был первым укоренившимся Моголом, но никто из последующих не сделал и вполовину того, что сумел совершить Акбар.

Его сын Джехангир, то есть завоеватель мира, начал с того, что пытался убить своего отца. Он тогда еще назывался Селимом, имя Джехангира он принял после восшествия на престол. Акбар мягко обошелся с сыном даже после мятежа, поднятого Селимом в 1601 году, он официально назначил его наследником престола. Вряд ли Джехангир в полной мере оценил деликатность и всепрощение своего отца. Через четыре года Акбар заболел дизентерией и скончался, тогда-то на престол и взошел его сын, и тут же поменял свое имя. Ему, конечно, было нелегко в лучах славы Акбара. И начал он с того, что отменил все самые смелые указы Акбара. Сразу же он издал свои «12 правил», закрепив земельные владения и прочие пожалования за теми, кому они были уже даны: джигардиры могли не бояться за будущее, теперь у них никто не мог отнять имущества. Джехангир оказался правителем непоследовательным и нерадивым, гораздо более времени, чем государственным делам, он уделял пьянству и курению опиума, да, да — Джехангир был… наркоманом!

Со своим собственным сыном Хусру, поднявшим почти сразу мятеж против отца, Джехангир обошелся совсем не столь милостиво: он пошел в Пенджаб, где укрывался Хусру, с большим войском, разбил сына, казнил его сторонников, взыскал огромный штраф с поддержавшего Хусру местного гуру Арджана, когда же гуру платить отказался, то лишился и жизни, а самого Хусру отец велел ослепить.

Как видите, с великодушием у Джехангира было плохо. Вместо мягкого правления началось право твердой руки. Новый правитель предпочитал не договариваться, а карать. Не удивительно, что с таким пониманием задач правления Джехангир сразу же заработал себе врагов — сикхов, стоявших за своего гуру Арджана. К своим землям ему удалось присоединить только Мевар, с правителем Мевара он обошелся ласково, то есть не казнил, а, напротив, наградил.

Но следующая его попытка занять еще кусок индийской территории кончилась плачевно. Когда Джехангир пошел на Ассам, его армия была разбита, а весь речной флот (Могол использовал для войны и флот) уничтожен. Акбар не стремился захватывать крепости, которые не желают сдаваться, понимая, что вряд ли при таком настроении обороняющихся он получит хороших подданных. Джехангир напротив, кажется, испытывал удовольствие, если ему удавалось подчинить индусов насильно. На осаду крепости Кангра он истратил пять лет, в конце концов, взял ее. Праздновал он это событие как величайшую победу. Первое, что после победы он сделал, — велел в индуистской крепости тут же построить мечеть!

Удалось ему покорить и Киштвар, небольшое княжество в составе Кашмира, которое не стал брать его отец. Это Джехангиру тоже казалось большой победой.

В Бенгалии, завоеванной в конце правления Акбара, положение было сложным. Местные князьки не очень-то желали подчиняться завоевателям и при удобном случае тут же спешили отложиться. Акбар смотрел на это сквозь пальцы, предпочитая проявлять поменьше насилия. Джехангир стерпеть такое своевластие не мог. Он истратил уйму сил, чтобы сделать Бенгалию покорной. Прежде всего, Джехангир сместил независимого наместника, утвердил военной силой твердую власть, ввел такие налоги, что местные крестьяне тут же подняли восстание, которое Джехангир жестоко подавил. Аналогичную борьбу пришлось ему вести и Пенджабе против сикхов.

В 1621 году ему удалось присоединить часть Ахмаднагара — небольшого самостоятельного государства в южной Индии, соседние (и тоже номинально независимые княжества Голконда и Биджапур), оказавшие поддержку Ахмаднагару, вынуждены были заплатить большую контрибуцию. Деньги очень радовали Джехангира. Именно он заложил основы будущего завоевания Индии англичанами, а ведь все начиналось так прозаично: еще в начале правления Джехангир решил бороться с обнаглевшими португальскими купцами при помощи более тихих голландцев и англичан. Ему казалось, что на этих спокойных северян можно положиться: не рвутся в Индийский океан, не грешат откровенным пиратством, торгуют себе в глуби Индии, за что можно их только благодарить. Культурные люди. Если бы правитель знал, чем кончится для Индии знакомство с англичанами, может быть, предпочел бы вороватых португальцев. Но в будущее не заглянешь.

К концу правления Джехангира у него сильно обострились отношения с сыном Шах Джаханом. Тот, по примеру своего отца, не дожидаясь его смерти, решил отобрать кусок благодатной земли и поднял восстание. Он знал, что престол обещан не ему, а брату Парвезу, надеяться не на что. Джехангиру пришлось три года сражаться с собственным сыном, прежде чем он был разбит. Шах Джахан был тогда послан наместником в Гуджарат, но вместо того, чтобы собирать налоги для государства, на эти деньги он собрал армию и двинулся на отца.

Когда отец смог его армию разбить, Шах Джахан бежал в Бенгалию и стал там бунтовать местных военачальников, снова пошел на отца и снова был разбит. Тогда он попробовал взять армию Ахмаднагара, а когда не получилось — занять Бурхашгур. Но и здесь ему не сопутствовал успех. Пришлось покориться отцу и просить прощения. То ли с годами Джехангир стал мягче, то ли просто был в наркотической эйфории, но сына простил. Правда, Гуджарат отобрал, а сместил мятежника в деканский удел[73]. С военачальником Шах-Джахана Джехангир решил разобраться, вызвал того к себе во дворец… и сам оказался в плену.

Маххабат-хан (так было его имя), понимая, что ничего хорошего ждать от падишаха не приходится, пришел на эту встречу с верным войском, захватил палатку Джехангира и даже какое-то время правил страной. Но этого уже не могли выдержать военачальники Джехангира, произошло своего рода столкновение на расовой основе: воины Джехангира были моголами, воины Маххабат-хана — раджпутами. Драка переросла в военную стычку. Победили моголы. Маххабат-хан бежал к Шах-Джахану. Власть была возвращена Джехангиру, но воспользоваться ею он уже полноценно не смог.

Очень вовремя для наследника умер его брат Парвез, а через год и отец Джехангир. На престол взошел Шах Джахан. Этот мятежный сын, боясь, что власть легко отнять, тут же упредил всех своих конкурентов — он велел убить всех родичей по мужской линии. Теперь единство власти было обеспечено.

Правление Шах-Джахана лучше всего было воплощено в камне, то есть падишах занимался превращением столицы Агры в настоящий рай на земле, именно таковые слова запечатлены на одном из сохранившихся архитектурных памятников. Он действительно очень много строил, и все это прекрасные сооружения. Такого размаха строительства Индия не знала при его предшественниках. Агра, Лахор и Дели совершенно изменили свой облик. Знаменитый Тадж-Махал — усыпальница его любимой жены, стала по праву одним из чудес света. В пару ей Шах-Джахан собирался возвести собственный мавзолей, но уже не из белого, а из черного мрамора, по другую сторону реки, точно напротив, и по проекту между ними должен был идти прекрасный ажурный мост — Мост Вздохов. Но проект так и не был осуществлен. Наследник его воплощением не озаботился.

О Тадж-Махале как мериле настоящей любви в Азии слагались легенды. Да, эта любовь была, и падишах тяжело переживал утрату своей любимой. Но никакая любовь не мешала ему заниматься государственными делами: он много, хотя и часто неуспешно, воевал. К концу правления под властью империи оказалась практически вся Индия. Зато походы на север, в Среднюю Азию, были организованы плохо и провалились.

В это же время шах Аббас Второй отобрал у Великих Моголов часть Афганистана. Шах-Джахан был вполне просвещенным монархом, но, кажется, его мало заботила жизнь подчиненного индийского населения. В его правление случилось несколько страшных голодных лет, следующих чередой. Люди ели все, что только могли найти, голод был таких масштабов, что, как писали современники, люди ели падаль, родители убивали собственных детей, а если не было вовсе ничего — разрывали могилы и толкли в муку кости. В одном только Гуджарате от голода погибло почти 3 миллиона человек. Не лучше было в Декане и Голконде. На эти кошмары Шах-Джахан не реагировал. С подвластного народа точно так же, если не в повышенном масштабе, взимались подати, отчего голод становился только пуще. Деньги же шли на строительство, войны и флот. При этом падишахе размер флота был столь велик, что жители Гаджапура продавали корабли иностранцам. Эти посудины весьма ценились европейцами, которые все плотнее обсиживали могольское государство.

Народ сначала терпел, потом стал бунтовать. Для подавления бунтов по всей земле Моголов посылались карательные отряды. Приходилось утихомиривать этот народ в ранее подчиненных областях, которые прежде считались спокойными. Армия Моголов была огромной, она разрослась до чудовищных масштабов, но — увы — эта армия стала куда менее боеспособной, чем при предыдущих властителях. Росла она более за счет дополнительных служб, так называемых обозников, которые следовали за вооруженными силами с провиантом и предметами первой необходимости, которые выгодно сбывали солдатам. Когда армия выдвигалась в поход, то казалось, что начинается великое переселение. Обозы замедляли ход войска, мешали ему, но падишах не принял никаких действий, чтобы вернуть войску былую мощь и мобильность. Напротив, главным достоинством он считал наличие хорошо обученных боевых слонов. Если на равнинной индийской земле эти слоны помогали выигрывать битвы, то они были бессмысленной затеей в горах, где воинам приходилось иметь дело не с мятежными князьями или крестьянами, а с отлично вооруженными и маневренными войсками Аббаса.

Неудивительно, что эта афганская война была проиграна. Слоны застревали на горных тропах. Да и кто же идет в горы на слонах? Содержание этой армии требовало постоянных денежных вливаний. Падишах — вливал. Но требовалось менять структуру войска, об этом не позаботился. Армия Шах-Джахана могла успешно справляться с задачами только внутри Индии, за ее пределами эта видимость мощи оборачивалась злом. Так что при падишахе империя Великих Моголов стала, по сути, индийской империей, ничего кроме Индии она удержать не могла. Падишах в целом и ориентировался на земли Индии, недаром он приближал к себе раджпутов, пытался находить понимание в среде местной индийской знати.

Говорят, что он думал удачно слить в единую религию ислам и индуизм, но тут стоит внимательнее присмотреться не к словам, а к делам: при Джахане было разрушено несколько крупных индийских храмов. Вряд ли для слияния ислама с местной религией требовалось громить местные храмы. Шах-Джахан, прежде всего, был мусульманином, остальное — более для отвода глаз. Точнее, тенденции к сближению между верами исходили не от достаточно жесткого и прагматичного падишаха, а от его любимою сына Дара Шу-коха. Тот был настоящим мистиком, ему нравилась религия индусов, он поклонялся индийским святым, сам писал суфийские трактаты, вот он-то мечтал о соединении ислама и индуизма в общую веру, дабы общество более не разделялось по религиозному признаку. Отец не мешал ему жить в иллюзорном мире, он знал, что наступит час, когда Дара Шукох займет его место. В то же время после смерти любимой жены сын — единственное, что у него от нее осталось. Память. В этом плане Джахан был сентиментален. Но сам он не видел, наверно, в индийской вере ничего хорошего. Свои мавзолеи и мечети он строил по проверенному исламскому образцу — огромными, просторными, богато изукрашенными. По легенде, после завершения строительства Тадж-Махала этот гуманист приказал отрубить руки создавшему мавзолей архитектору — дабы тот более ничего не мог построить. Простым строителям он к их радости ничего не отрубил и даже не убил, но на падишахских стройках века люди и так умирали от плохих условий и голода.

Сочетание невероятной роскоши и столь же невероятной нищеты — вот знаковая отметина этого правления.

Но бедой Шах-Джахана стали даже не внутренние сложности империи, не ее продырявленная экономика, а дети, сыновья. Они активно стремились занять место отца. В сентябре 1656 года падишах внезапно и тяжело заболел. Дети засуетились.

Эта борьба между детьми не прекратилась и тогда, когда «умирающий» так же внезапно оправился от болезни. В это самое время в Бенгалию, где находился тогда Шуджа, было отправлено ложное сообщение о смерти отца. Наверно, не стоит даже задумываться, кто был инициатором — несомненно, Аурангзеб, использовавший уловку, чтобы «выманить» своего алчущего власти братца. Шуджа на уловку попался: он тут же короновался и принял титул падишаха. С войсками он двинулся на Агру. Но радость была преждевременной: навстречу ему пошло войско Дара Шукоха. Старший сын разбил братца, однако тут против него, наследника, пошли двое других — наместник Гуджарата Мурад и наместник Декана Аурангзеб. Из всех четверых только он был хорошим полководцем и не менее талантливым интриганом.

Братья дрались между собой около двух лет. Победил тот, кто и должен был победить, — опытный военный Аурангзеб. Отец ничем уже не мог ему помешать. Как только Аурангзеб добыл победу, он вошел в Агру, пленил собственного отца и заточил того в каменной башне. Там падишах и просидел остаток своей жизни — долгие десять лет. Содержали его почти в нищете. Стерегли со всей строгостью. Единственная роскошь, которую Аурангзеб позволил своему отцу, — серебряное зеркало и пара слуг. Слуги ухаживали за стариком. Зеркало было его окном в мир. Он направлял зеркало чуть вбок, чтобы ловить отражение мавзолея своей жены. В этом кошмаре и прожил он до самой смерти: улавливая очертания мавзолея, вглядываясь в него, плача, вспоминая, постепенно теряя зрение. А на свободе правил делами государства Аурангзеб. С 1666 года, после смерти отца, он стал вполне легитимным правителем.

К власти Аурангзеб пришел уже не мальчиком: ему было сорок лет. Отца, разбазаривавшего богатство на строительство зданий, он совершенно не понимал и желал лишь одного: поскорее прекратить это транжирство.

Аурангзеб был реалистом. Он знал, что нужно сделать, чтобы восстановить подорванную экономику. Первое, что он предпринял еще в своем Декане, — ввел так называемую дхара Муршид Кули-хана, или систему раздачи авансов, чтобы привлечь людей на пустые земли. В то же время он снизил ставку налога с орошаемых земель, для этого велись переговоры между чиновниками и крестьянами, во время которых требовалось найти оптимальный налог: чтобы и государству было выгодно, и земледельцы не разорялись. На уровне Декана эта система сработала и помогла наладить экономику.

Неудивительно, что, придя к власти во всей стране, Аурангзеб ввел систему сбора налогов путем круговой поруки, то есть стали накладывать налоги не на отдельную крестьянскую семью, а на всю общину. Если община не могла выставить плату, против нее применялись карательные меры. Если учесть, что развал экономики в это время достиг уже критического, то для поправки дел требовалось взимать даже не треть крестьянского дохода, а половину. То, что при Джахане привело к голоду, привело к голоду и при Аурангзебе. Карательные экспедиции этот голод только усиливали. Чиновникам вменялось в обязанность отнимать налог, даже если люди останутся и вовсе без средств к существованию. И по всей Индии при этом падишахе крестьяне голодали, и голодали целыми округами.

Неудивительно, что после поборов начинались народные бунты. Они тоже шли по всей стране. Аурангзеб отправлял войска на подавление восстаний и на юг, и на север, и на запад, и на восток. Не было, наверно, района, где не побывала бы армия.

Впрочем, и с армией тоже было не все в порядке. Она разрослась до чудовищного числа в 170 000 всадников и вдвое более обозных. Ее нужно было содержать. Содержать ее должны были джагирдары, которые поставляли со своих земель определенное количество всадников, вооружения, слонов, коней и т. п. Практически все земли в государстве уже были отданы джагирдарам, новых взять было неоткуда, а со старых земель благодаря убийственным поборам взять было нечего. Воинам, само собой, тоже было нечем платить. И столь же понятно, что пропитание они добывали самым простым путем — собирались в группы и грабили местных крестьян. От этого хозяйства приходили в упадок, усиливался голод, джагирдарам еще невозможнее становилось собрать налог, и… это был замкнутый круг.

Для установления покоя и порядка нужны войска, но войска занимаются грабежом ради выживания, крестьяне голодают и не могут платить, начинаются мятежи, на них посылают войска для установления покоя и порядка… Неудивительно, что все свое правление Аурангзеб провел в войнах.

Воевать ему пришлось по всей стране. Другая проблема этого правления — религиозная политика падишаха.

Он в отличие от своих предшественников был фанатиком. Ярый приверженец ислама, во что бы то ни стало он поставил себе задачей полную исламизацию Индии. Никто из его предшественников не покушался на искоренение местных религий, Аурангзеб решился. Под уничтожение попали как индусы, так и мусульмане шиитского толка. Он запретил все, что только можно было запретить: музыку, танцы, праздники, живопись, вино, индийские знаки различия, выезд на слоне, индийскую культуру и сами храмы — их он приказал разрушить. Причем, боясь, что приказ не будет выполнен, отправлял столичных чиновников с проверкой в указанные места. Чиновники приезжали, но мудрые местные князьки просто давали им взятку, тогда в докладе падишаху храм значился как разрушенный, а на самом деле он продолжал стоять на своем месте. Только всплеском взяточничества можно объяснить, что в Индии после Аурангзеба осталось столько храмов!

Но далее страну ждало еще одно потрясение — введение джизии (подушного налога на индусов, который был отменен Акбаром Великим). Тут уж возмутились все, кто не был суннитом.

Первыми восстали города Гуджарата, Дели, Бурханпура. Восстали маратхи, раджпуты, джаты, даже мусульмане-афганцы, хотя те были правоверными суннитами. Новый закон болезненно задевал всех, показывая, как на самом деле относится империя Великих Моголов к своим подданным, за кого она их держит — за говорящий скот, за рабов. И неудивительно, что все время правления Аурангзеба (а оно было длительным) страну трясло от мятежей и восстаний. Лозунгом восстаний были слова: «Все отнято, осталась только родина!»

Собранная из пестрых лоскутков индийских царств империя зашаталась. Родина у каждого народа была своя: одна у маратхов, другая — у раджпутов, третья — у афганцев.

Вместе жить они не желали, но врага своего видели и знали — Великие Моголы. Наиболее удалось сплотиться для борьбы с Моголами маратхам. У них появился свой национальный вождь — Шиваджи. Аурангзеб пытался этого вождя тайно убить — не получилось, пытался разгромить его войско — не получилось.

В ответ на действия могольской армии и предательство Шиваджи повел маратхов на Сурат. Это был торговый порт, куда заходило множество судов. Город приносил отменную выгоду. Маратхи взяли и разграбили Сурат. Аурангзебу удалось после этого захватить Шиваджи и взять с него слово более не поднимать народ. Но, вернувшись в родные горы, Шиваджи снова собрал единомышленников и снова разграбил Сурат, на этот раз город пострадал так, что перестал именоваться портом. Иностранцы избегали там появляться.

Сам Шиваджи, сумевший еще в былые времена стать держателем земель Пуны, объявил себя королем Пуны. Это был плевок в лицо падишаха, но тот ничего поделать не мог: Пуна стала независимой. Оттуда Шиваджи, а потом его сын ходили набегами на могольские территории. Жителям этих земель стало еще хуже: их теперь регулярно грабили как Великие Моголы, так и маратхи.

Афганцы тоже жаждали освободиться от Моголов, там это было уже не религиозное, а национально-освободительное движение: афганцы были с моголами одной веры. Для Аурангзеба они представляли большую опасность, нежели маратхи или другие народы Индии. Так что в афганских горах Аурангзеб провел немало времени. Другая проблема — сикхи. Волнения пошли по всему Пенджабу, и они были масштабными. Пришлось Аурангзебу бороться и с раджпутами, тут уж борьба расколола и семью падишаха: его сын Акбар примкнул к восставшим. А ведь падишах посылал Акбара всего лишь на переговоры с вождями раджтгутов, которые… пообещали Акбару место падишаха, если он сможет свернуть папу с престола. Аурангзеб был в ярости и бросил против сына войско. Акбара предупредили, и он сумел сбежать… к маратхам! Это было уже неприемлемо.

Аурангзеб собрал все свои силы. Ему удалось снова покорить и разграбить Биджапур, Голконду и независимое государство маратхов Махараштру.

Аурангзебу постоянно приходилось вести боевые действия против маратхских вождей. Причем свои крепости маратхи сдавали иногда и без боя, но стоило только моголам уйти, как крепость снова так же спокойно переходила в руки восставших. Аурангзеб так и метался между этими крепостями, завоевывая, теряя, снова завоевывая. Он и умер в одном из походов на маратхов.

Шел 1707 год, падишаху было 89 лет. Это был последний Великий Могол, достойный упоминания. Его наследники считались правителями империи, но таковыми уже не были. Теперь на власть их ставили феодальные группировки.

Так друг друга сменили Бахадур-шах (1707–1712), Джахан-дар (1712–1713), Фаррук-Сейяр (1713–1719), Мухаммад-шах (1719–1748), Ахмад-шах (1748–1754), Аламгир Второй (1754–1757) и еще один Шах-Джахан. Бахадуру пришлось продолжить бесперспективную войну в маратхами, победить их он так и не смог. Сменивший его Джахандар был несколько слаб рассудком.

Фаррук-Сейяр был больше занят дворцовыми интригами и погиб в результате заговора.

Мухаммад был слабым и совершенно безвольным человеком, он переходил как знамя из рук в руки. Во время его правления на империю напали персы, они продвинулись в глубину страны, сея всюду панику. Придворные завели переписку с персидским завоевателем Надир-Шахом. Сам Мухаммад отправился к нему на поклон. Надир-Шах его милостиво принял, не сверг с престола, вместо этого он стал планомерно уничтожать индийские земли.

О том, что происходило в Дели того времени, лучше всего расскажет хроника, написанная персами и славящая своего властелина: «Пламенный гнев счастливца вскипел, и он приказал произвести поголовное избиение всех жителей Шахджаханабада [Дели]. Победоносное войско, услышав эти полные [гнева] слова, сразу в числе ста тысяч человек с оружием в руках атаковало кварталы, улицы, базары и дома жителей той местности и занялось убийством. Детей и взрослых, юных и старых, кого бы ни находили, не стеснялись убивать и лишать жизни; луноликих девушек и целомудренных женщин пленили рукою предопределения и пустили дым бесчестья из имущества каждого богатого человека».

Империя теряла кусок за куском. Маратхи восстановили свою независимость. Декан фактически стряхнул власть империи. Сам Мухаммад понимал, что все гибнет. Да и сам он тоже гиб. К сорока годам он превратился в старика. Единственное, что его радовало и давало утешение, — петушиные бои и прогулки на слоне.

Падишах жил в опиумном тумане (к наркотику он пристрастился в юности) и завел во дворце целую армию предсказателей судьбы. Но тут уж предсказывай не предсказывай, а судьба и так была совершенно ясна.

Сменивший отца Ахмад был и вовсе негодным правителем. Он предпочитал мужчинам женское общество и был таким трусом, что даже не решался подойти к окну. Само собой, придворным это надоело, Ахмада ослепили и бросили в тюрьму. Вместо него поставили Аламгира Второго (Первым был Аурангзеб, носивший это имя).

Аламгир занимался только своим гаремом. Его тоже свергли и заменили неким принцем Шах-Джаханом, о котором и вовсе сказать нечего.

Все это время империя таяла, как снег на солнце. В конце концов, она распалась. И значительную роль тут сыграли как раз англичане, которых в пику португальцам «приютил» Джехангир, и французы. Они и растащили остатки Империи Великих Моголов. Последний из Великих Моголов Бахадур-Шах Второй, уже в XIX веке, марионеточный государь, но с чувством собственного достоинства, не видя никакого выхода, даже присоединился к восстанию сипаев ·. Это завершилось большим кровопролитием и полным подчинением Индии Британской империи.

Конец ордынских государств

Великие Моголы смогли создать государство, которое при первых правителях еще было своего рода ностальгическим повторением Великой Монголии, хотя падишахи и знать никак не могут называться монголами. Империя строилась все по тому же давнему ханскому образцу, заповеданному потомкам в XIII веке, хотя и с другой верой, не тенгрианской. Она продержалась дольше остальных осколков Орды. Дожила почти что до нового времени, когда на восточную сцену вышли европейские захватчики. Другие части Великой Монголии были расположены ближе к Московской Руси. Именно это европейское государство и стало расти на ниве, удобренной монгольским завоеванием. Определенной границы между концом владычества монголов над Русью не существует.

Если вам скажут, что это пресловутый 1480 год, то верить столь смелому утверждению не стоит. В 1480 году, как все знают из школьной программы, произошло так называемое стояние на Угре. Золотоордынский хан Ахмат двинулся на Русь с карательным войском, дошел до граничной реки, достоял там до морозов, а потом ушел назад. Ни монголы, ни русские битву начать так и не решились. Постояли, так сказать, и мирно разошлись. Правда, в этом стоянии смущают некоторые летописные факты: русский великий князь именует Ахмата не иначе чем царем, посылает тому дары и страшно боится встречи, потому что вдруг да отравят. За двести пятьдесят лет тесного общения Русь и сама потихоньку переняла все черты Великой Монголии, во всяком случае, порядки в ней стали совершенно монгольские, тип власти — точно как у ханов. К тому же из ордынских государств, которых к XV веку стало множество, в Москву бежали гонимые монгольские и тюркские князьки, а некоторые даже переезжали со всем комфортом, чтобы служить у великого князя, а не у очередного искателя саранского престола.

Достаточно открыть любую родословную книгу, где записаны фамилии именитых русских дворян, чтобы в этом убедиться. Сугубо славянских фамилий там практически нет. Имеются разного рода Рюриковичи, но куда как больше фамилий тюркских. Аксаковы, Тургеневы, Тархановы, Апраксины, Бахметовы, Ростопчины, Чаадаевы, Урусовы, Юсуповы, Тенишевы, Аничковы, Ртищевы, Языковы, Огаревы, Касимовы, Сулешовы, Салтыковы… продолжать?

Из-за постоянной смены власти, внутреннеордынского несогласия и прочих неприятностей в соседнюю Москву прибывало и прибывало новых подданных. И благодаря «знатному» ордынскому происхождению эти приезжие граждане получали титулы и становились опорой русской власти. Так что часть Орды постепенно осела на Руси.

Сама Золотая Орда к XV веку хорошо распалась. Тут помог и Тимур, и тимуриды, и войны за Хорезм, и неожиданный наплыв тюркских народов с востока на земли Средней Азии. Все это огромное пространство от Тихого океана до Московии пребывало в постоянном движении. Не забывайте, это ведь народы, в основном, кочевые. Движение для них — процесс естественный. Недаром столь часто во всех среднеазиатских сочинениях встречается слово «казаковать», то есть двигаться в степи, отделившись от оседлых земель. Золотая Орда была огромнейшей территорией. И когда она развалилась, то создались отдельные ханства: мангытская Ногайская Орда на Яике, Узбекское ханство на востоке и Волжский улус, который русские продолжали по традиции называть Золотой Ордой. Но это уже была не Золотая Орда, а именно Волжский улус. Он тоже не смог оставаться в начальных границах и разделился на несколько частей: Казанское ханство, Крымское ханство, Большая Орда, из которой очень скоро выделилось Астраханское ханство.

В это же примерно время стало «валиться» большое Узбекское ханство: оно распалось на Узбекское, Казахское и Сибирское ханства. На Иртыше в эту пору складывается Кыргызское ханство, а еще восточнее существуют Моголи-стан, Ойратское ханство и Халха-Монгольское ханство (остаток улуса Толуя). Все эти ханства, за исключением трех последних, были постепенно завоеваны (как у нас принято говорить «добровольно присоединены») Московией. Причем, завоевание некоторых ханств растянулось до… XIX века. Первые же были захвачены еще при Иване Васильевиче Грозном.

Улус Джучи мы оставили с вами в тот момент, когда дети Тохтамыша стали пробовать возвратить его своему роду. Сам Тохтамыш удалился в Сибирь и сумел основать там Тюменское ханство, которое уничтожил Идигу. Сыновья Тохтамыша между тем стремились вернуть себе власть в Золотой Орде. Род Тохтамыша относился к потомкам Орды-Ичена, сына Джучи. С родом Тохтамыша соперничал род врага Тохтамыша — Урус-хана, восходящего точно к тому же Орде-Ичену. А с ними обоими враждовал род Тока-Тимура, тоже сына Джучи. Дети Тохтамыша сели на золотоордынский престол в 1411 году и просидели там до 1419, когда новым ханом стал Улугмухаммед из рода Тока-Тимура. Потомки Урус-хана в такой ситуации решили выделиться из Золотой Орды полностью и основали на крайнем востоке улуса новое ханство — Узбекское, что в переводе означает свободное. То есть это была земля, на которую не распространились золотоордынские права наследования. Орда над ними власть потеряла в 1425 году. Ханство было большим и частично охватывало не только земли улуса Орды-Ичена, но и земли Шейбана, так что Шейбаниды признали над собой власть Узбекского ханства. В самой Золотой Орде после Улугмухаммеда власть снова перешла к потомкам Тохтамыша. Этого не признали потомки Тока-Тимура, и в 1437 году Орда еще раз раскололась: теперь из нее выделилось Казанское ханство и немного позже Крымское ханство. А потомки Тохтамыша правили в Астраханском ханстве. В восточном Узбекском ханстве в 1428 году власть перешла от потомков Орды-Ичена к потомкам Шейбана, брата Бату.

Первый из ханов нам с вами уже известен по истории Средней Азии — это знаменитый Абулхайр. С потерей власти не смогли примириться потомки Урус-хана, и двое из них образовали Казахское ханство. Между ними началась яростная борьба: узбеки гоняли казахов, казахи гоняли узбеков, пока к концу XV века не победили казахи. Уменьшившаяся в размерах часть Узбекского ханства тоже претерпела изменения: от нее отделилось Сибирское ханство. С потомком властителей этого ханства и пришлось потом воевать Ермаку. Потомка, как помните по русской истории, звали хан Кучум.

В XVI веке Московия окончательно дозрела до начала аннексии близлежащих территорий. Первым на ее пути было Казанское ханство. Оно было захвачено нами в 1552 году во время казанского похода Ивана Грозного. Но до этого казанского разорения были два других похода Ивана Васильевича, и они не были столь удачны. Казанский хронист Шериф Хаджи Тархани рассказывал об этом так:

Иван не смог взять Казань ни в 1547, ни в 1550 году. Удачным для него оказался лишь поход 1552 года. Через четыре года (в 1556 году) было взято Астраханское ханство. Вся Волга оказалась в составе Московии. Русские тут впервые столкнулись с появлением внутри своего государства мусульман: население Поволжья сплошь было мусульманским. Орда там хорошо поработала. Те, кто оказался нему-сульманином, был язычником. Так что сразу же началась политика обращения язычников и неверных в православие.

Мусульмане шли на это очень неохотно, и потому с присоединением обоих ханств волнения на Волге не затихли. Поволжье, даже присоединенное «добровольно», сопротивлялось захватчикам еще долго. Первый же опыт завоевания показал, что захват бывших ордынских территорий осложнен вопросами веры. Это было для православных очень неприятно, но пришлось смириться и играть для новых подданных роль доброго царя и радетеля о «татарском народе». Граница между Московией и осколками Великой Монголии теперь уже шла по Уральским горам.

Но в конце XVI века заводчики Строгановы отправили на восток военную экспедицию Ермака.

В XIX — начале XX века все эти народы находились все так же вне как среднеазиатской, так и европейской цивилизации. Это самые «долгоиграющие» осколки Великой Монголии за пределами монгольского мира. Точнее будет называть этот мир все же тюркским.

Моголистан, Ойратское ханство и Халха-Монголия попали под власть цинского Китая примерно в течение 60 лет — с 1691 по 1759 год. Но неурядицы в этих Ордах начались еще в XIV веке.

Сначала Китаю покорилось монгольское племя урянхаев. Сибирские и приамурские монгольские племена вступили в долгую и очень запутанную борьбу с ойратами. В 1401 году один из ханов Угэчи или Монкэтэмур объявил о создании своего государства, которое — что характерно — носило название «Татар». Это государство тут же признал Китай, а сам Угэчи был назван всемонгольским императором. Этого, впрочем, не признали сами монголы: они считали, что Угэчи не имеет права быть не то что великим ханом, а вообще ханом, потому что… не происходит из Чингисова рода! Он и не мог происходить из этого рода, поскольку был ойратом. В своей тяжбе за престол он и опирался на тюркские ойратские племена.

Восточные монголы, очевидно, обратились за помощью к джучидам и получили с запада «правильного чингисида» Арукгэя. Происхождение этого хана очень темное, по некоторым сведениям он был вообще осетином, но монголизированным джучидами, и отнюдь не царского рода. Как бы то ни было, он взял власть над восточной частью монголов, а Угэчи пришлось искать власти над западными монголами, которые были, как уже понятно, не монголы, а тюрки.

Он двинулся на Хами и завоевал его. Аруктэй этому воспротивился и сверг Угэчи, на место самопровозглашенного хана встал Батула. Единый улус был разделен на Халха-Монголии, куда Аруктэй посадил чингисида Элтэмура, и Ойратское ханство, во главе с Батулой. Восточные монголы тем временем решили восстановить улус Хубилая, они стали готовить поход на Китай. В XV веке это не могло быть ничем как авантюрой. Китай тут же использовал трения между Халха-Монголией и Ойратским ханством. Началась халхо-ойратская война.

В войне принял участие и китайский император, он послал войско против восточных монголов и гнал их до верховьев Онона, с запада на них шли ойраты. После нескольких набегов стало ясно, что восточные монголы отступают, а их хан не имеет наследника. Этим хотел воспользоваться вождь ойратов Махмуд, но не успел: все тот же Аруктэй успел поставить на престол еще одного хана — Дэлбея. Тут ойраты сделали собственную глупость и тоже пошли на Китай. Китайцы тут же отправили свою армию на помощь халха-монголам. Ойраты были разбиты и бежали на запад, где столкнулись с моголистанским правителем из Бешбалыка, снова были разбиты. Двинувшись к востоку, столкнулись с китайцами, еще раз были разбиты.

Все складывалось очень неудачно. Мирные переговоры с Китаем затягивались. Но тут вдруг неожиданно умер Дэл-бей. Махмуд ойратский тут же завладел большей частью Халха-Монголии, только на крайнем востоке укрепился самозванный потомок Юаней. Халха-монголы несколько раз пытались ходить на Китай, но китайцы гнали их далеко в степи. В то же время ойраты снова двинулись на запад и взяли Хами и Бешбалык. Между Моголистаном и ойратами началась череда войн, воевали за бассейн Или и Джунгарию.

Подчинить себе этот район им не удалось: здесь очень хорошо укрепились ханы Моголистана. В то же время Аджай-таджи ушел от ойратов к халха-монголам и стал совершать на первых завоевательные походы. В походе 1425 года ойраты были серьезно разбиты, Махмуд погиб, а его жену взяли в плен, и на ней женился халха-монгольский хан. После этого у ойратов отняли земли тангутов, там восстановилась власть восточных монголов.

Тем временем хан умер, на престоле оказался один из его усыновленных детей, а сын Батулы Эсен-тайджи стал водить свое войско на восток. В 1440 году ханом стал сын хана Тогона Эсен. Ему удалось разбить и прогнать со своих земель кыргызов — те переселились в Моголистан. Затем он вернул Хами и три владения урянхайцев, которые были под властью Китая. Ему удалось не просто воевать с китайцами, но даже взять в плен императора Китая, что тут же заставило жителей Поднебесной начать переговоры о прочном и долгом мире.

Н. Я. Бичурин [Иакинф] об этом периоде ойратской истории пишет так:

Китайские хронисты назвали это печальное событие Тумусской катастрофой.

«В сию достопамятную Эпоху, — добавляет Бичурин, — Эсэнь стоял на высочайшей степени могущества, и все покорилось воле его. Хан Токто-Буха был женат на сестре его и имел сына от нее. Эсэнь захотел видеть в своем племяннике Наследника Ханского Престола; когда же объявили ему о невозможности удовлетворить такому желанию, то он убил Токто-Буху и сам вступил на Ханский Престол».

В 1452 году Эсен взял себе титул великого хана. Но когда он попробовал назвать себя императором Юань, ойраты его убили. Власть удалось взять жене Махмуда, она правила от имени малолетнего сына Мэргурэса и полностью подчинила себе ойратов. После него на престоле сидел Мандугул-тайджи, сын Адай-хана, а после его смерти власть досталась его вдове, которая выбрала себе в мужья единственного в Монголии чингисида Бату-Монке. Этот хан более известен под именем Даян-хана. Он правил очень долго (1470–1543) и один из немногих умер своей смертью. Ойраты тем временем совершили походы на Моголистан, Токмокское ханство и узбеков — то есть на западные тюркские земли. Они разбили Абулхайр-хана и хана Юнуса в долине реки Или. Но использовать успехи они не смогли: Даян-хан захватил у ойратов большую часть земли и отогнал ойратов на восток. Они вынуждены были осесть на землях Токмокского ханства и в бассейне Или. Сидевшие там прежде кыргызы в 1470–1480 годы ушли в предгорья Тяньшаня. А в начале следующего века название Монголия получил уже известный нам Моголистан. Ойраты были оттеснены в Джунгарию и с тех стали называться джунгарцами. Но и там ойраты навсегда не остались. Часть из них отошла к Монголии под рукой Даян-хана и его потомков, а часть переселилась. Об этом великом переселении ойратов из Джунгарии (в нижеприведенном тексте — Зюнгарии) повествует «Краткая история калмыцких ханов», которую частично перевел исследователь Лыткин. Это весьма любопытный документ.

Так складывалась судьба переселенных ойратов под рукой русских царей. Бывшие земли ойратов были поделены между Россией, Монголией и Китаем. Единый в целом народ оказался и вовсе разбит на три части. Эти части пытались снова соединиться, но достаточно безуспешно.

Ойратов, которых затем назвали зюнгарцами, а еще позже калмыками, в России использовали как военную силу, их даже подчинили казачьим атаманам войска Донского. Постепенно их стали ассимилировать, заставляя сначала оседать на земле, или хотя ограничивать возможности кочевок. Такой жесткий административный надзор был противен самому мироощущению ойратов, так что не удивительно, что эти переселенцы с востока приняли активное участие в пугачевском бунте. После чего, само собой, попали под еще больший контроль. И только при Павле им была возвращена относительная свобода (возвращены в места волжских кочевий) и свой калмыцкий суд (а не российский) по своим нормам права (скажем так, средневековым). Назначенный Павлом наместник тайджи Чучей воспринимался ойратами как хан, но это счастье было скоротечно. В 1803 году он умер, а нового наместника им не дали. Всю Калмыцкую степь к концу XIX века разделили на 8 улусов, но эти земли все активнее осваивало русское крестьянство, так что в начале XX века два улуса отобрали. Земли ойратов сокращались и сокращались. А потом… потом к власти пришли большевики, которые взялись за «трудовой калмыцкий народ» и заставили его жить в городах и селах, а не в кибитках и юртах.

Но вернемся, собственно, в Монголию, ко времени исхода части ойратов. Даян-хану удалось, пожалуй, почти невозможное: он смог объединить раздробленные земли Монголии, они сплотились под его властью. И вполне возможно, что история Монголия могла стать совершенно другой, даже территориальное деление при нем изменилось: не было более восточной и западной части страны, была только северная Монголия и Южная, да и то потому, что между ними лежала бесплодная пустыня Гоби. Он, очевидно, хотел сплотить народ, смешать его, сделать единым. Он желал прочного мира и пытался развивать торговые связи с Китаем.

Увы, стоило только ему умереть — все пошло прахом. Местные ханы снова перессорились, и пошли набеги друг на друга и на соседние земли. Старшие дети обосновались на юге, младший сын — на севере, друг с другом они ладили плохо. Насколько бедна и слаба была эта страна, можно судить по тому хотя бы факту, что иногда ханы просили о помощи своего злейшего врага — Китай.

Но в чем Китай должен был поставить помощь? Послать войска, чтобы помочь какому-нибудь ханычу отловить самовольно откочевавших аратов! Даже на это монгольская знать стала почти неспособной. Примерно в том же состоянии пребывали и земли Средней Азии и Дешт-и-Кыпчака, населенные остатками степных завоевателей. Стоит ли удивляться, что к XX веку все среднеазиатские земли оказались под рукой России, а все прилегающие к Тибету и Китаю еще в XVII–XVIII веках — под рукой Китая?