История климата с 1000 года

ГЛАВА V. РАБОЧИЕ ГИПОТЕЗЫ

Первый вопрос — о климатическом контексте Фернау, по-видимому, допускает два типа ответов.

Сначала теоретический ответ. Назовем самую последнюю фазу отступания (1855—1955 гг.) явлением Б. Известно, что этой флуктуации оледенения Б соответствует флуктуация климата (явление А), играющая по отношению к Б роль причины. Это действительно вековое потепление, зарегистрированное почти во всем мире и особенно в Европе, и заставило длительно отступать ледники: А определяет Б.

Наоборот, между 1590 и 1850 гг. не отмечается ни одного эпизода таяния льдов, сравнимого по размаху с явлением Б. Отсутствие такого эпизода логически требует одновременного отсутствия явления типа А. Следовательно, между 1590 и 1850 гг. по-видимому, не было заметного периода потепления, которое было бы сравнимо по амплитуде и длительности по крайней мере с сегодняшним. Иначе говоря, несмотря на возможность различных флуктуаций в сторону кратковременного или умеренного потепления, уровень средних температур для периодов с 1590 по 1850 г. должен был быть на несколько десятых градуса ниже современного. При этом величина этого отклонения, вероятно, должна заключаться между 0,3 и 1°С.

Такое утверждение представляется логически неоспоримым. Чтобы высказать его, я ограничился лишь тем, что изменил на обратную подходящую для этого тщательно отработанную модель, которая дает для XX в. корреляцию между потеплением и таянием ледников. Но само собой разумеется, что на данной стадии рассуждения обратная модель остается еще чисто теоретической.

Возможно, не надолго? Ибо, чтобы подкрепить такую концепцию, уже существуют начатки экспериментального доказательства, извлекаемые из старинных метеорологических наблюдений. Я не оговорился: именно лишь начатки доказательств. Исследование старинных рядов, начатое Высшей практической школой, еще не закончено, но именно оно поможет решить эту задачу. В каком смысле? На данной стадии работы я не в состоянии ответить на этот вопрос, так как анализ не закончен и ничто не позволяет предвидеть, совпадут ли его результаты с совершенно предположительными выводами данной книги?

Как бы то ни было, чтобы не брать на себя ответственность, я ограничусь рассмотрением здесь лишь тех старинных рядов, которые были обработаны и опубликованы другими авторами, в основном метеорологами.

Рассмотрим сначала ряды в широком, разумеется, очень широком плане, относящиеся к Западной Европе. По таблицам и кривым хода температуры, восстановленным Лабрейном для Голландии, Менли для Англии и другими для Швеции, Дании, Германии и Австрии, средняя температура некоторых сезонов, особенно зимы, в XVIII в. и в первой половине XIX в. была определенно ниже, чем в XX столетии (на 1°С и более). Что касается годовых значений температуры, то в старину они были на несколько десятых градуса ниже, чем теперь ([207; 234; 242; 243; 244; 247], а также рис. 7 и 8 в данной книге).

Весьма убедительны также старинные ряды данных о характерных зимних явлениях в Европе, Америке и на Дальнем Востоке. Это ежегодные даты выпадения первого снега в Аннеси (1773—1910 гг.) [266в, стр. 206—208], даты ледостава и ледохода на Неве у Ленинграда (1711—1951 гг.), на озере Кавалези в Финляндии (1834—1943 гг.) [346, стр. 96—98], на озере Чемплен в Соединенных Штатах (1816—1935 гг.) [199], на озере Сува около Токио (1444—1954 гг.). Наконец, Аракава [15], много сделавший для истории климата Дальнего Востока, опубликовал ежегодные даты (1632—1950 гг.) выпадения первого снега в Токио — это были ритуальные дни, когда даймиосы приходили на поклон к шогуну Тогукава. Сходимость всех этих рядов, по крайней мере для Европы, представляется показательной: выпадение снега, наступление морозов было в XVII и XVIII вв. гораздо более ранним, а прекращение морозов — более поздним, чем после 1840—1850 гг. Следовательно, холодный сезон был более продолжительным (в России и в Финляндии — почти на три недели) и более суровым. В Европе, как и на Дальнем Востоке, суровые зимы будто «сорвались с цепи» в 1540—1560 гг. С особой силой проявилась их суровость в XVII в., который был определенно холодным всюду в Старом свете.

Могут возразить, и не без основания, что рассматриваемые озера и метеорологические станции (Токио, Утрехт, Эдинбург, Стокгольм, Берлин, Вена) расположены, за исключением Вены, далеко от Альп с их ледниками-индикаторами.

Значит, следовало бы использовать наблюдения станций, расположенных ближе к ледникам, чтобы получить сведения о накоплении снега и температуре (именно они являются основными факторами абляции) в XVIII в., — благое желание, не соответствующее реальности, отраженной в документах и бесконечно более бедной.

Тем не менее гляциальная или «перигляциальная» зона в Альпах (в очень широком смысле этого слова) не осталась неосвещенной старинными наблюдениями за температурой. Аннеси расположен почти на одной широте с Монбланом и в соседнем районе. Город этот обладает одним из самых старинных рядов метеорологических наблюдений во Франции. Результаты наблюдений с 1773 г. были опубликованы врачом Депином, затем публикацию продолжил каноник Волле и позднее, вплоть до войны 1914 г. — метеорологическая комиссия департамента Верхняя Савойя. Действительно ли этот ряд хорошо выдержан от начала до конца? Во всяком случае, с 1773 г. он подтверждается наблюдениями за первым и последним снегом в году. Вековое потепление (для всех сезонов года), о котором свидетельствует ряд Аннеси, представляется действительно реальным, так как по мере установления (в XIX в.) оно сопровождается запаздыванием появления первого снега и более ранним окончанием снегопадов, то есть сокращением холодного времени года.

С другой стороны, ряд Аннеси в XIX в., по-видимому, имеет удовлетворительную связь с рядом соседнего Шамбери.

Мужен опубликовал цифры для Аннеси по месяцам, годам и десятилетиям [266в; д, стр. 103—105]. Что же они дают?

Прежде всего, выявляется потепление всех сезонов начиная с 1843—1852 гг. Две половины хронологического ряда (1773—1842 и 1843—1913 гг.) противостоят друг другу. Первая — прохладная, вторая — более теплая (см. таблицу).

Знак «+» означает, что за десятилетний период средняя температура того или другого сезона или всего года была выше средней за период 1773—1913 гг. Когда температура была равна или ниже этой средней, никакой знак не ставился.

Потепление в Аннеси (начиная с 1840—1850 гг.) хорошо согласуется с потеплением, отмеченным на других европейских станциях, например в Копенгагене, ряд для которого опубликован Лизгардом.

Если углубиться в детали, то можно заметить, что с 1773 до 1913 г. температура в Аннеси повысилась во все месяцы года (за исключением мая, августа и сентября) и вообще погода во все сезоны стала мягче. Влияние зимы на абляцию ледников почти равно нулю. Потепления весной, летом и осенью [238б, стр. 834] было достаточно, чтобы таяние альпийских ледников ускорилось с 1850 по 1914 г. Ведь именно лето, конец весны и начало осени определяют абляцию ледников. Если именно в эти месяцы произошло потепление, даже небольшое, то абляция должна усилиться, баланс ледника — стать отрицательным, фронты льда — отступить. Это как раз то, что происходит в районе Монблана.

И для этого не требуется больших отклонений температуры. Если сравнить средние отклонения для Аннеси за 1773—1842 и за 1843—1913 гг., то обнаруживается, что разности в пользу второго периода довольно малы, 0,5—1°С (см. Приложение 6). Но этого вполне достаточно, чтобы появился дефицит в балансе ледника.

А раз так, то ледники Монблана одновременно становятся «сверхчувствительными балансомерами», или «увеличивающими зеркалами». Незначительному, но постоянному повышению температуры во второй половине XIX в. соответствовало отступание фронтов ледников.

Необходимо, однако, помнить о факторе инерции, или «гистерезиса», отступания ледников, поскольку изменения в области аккумуляции и абляции ледников не сказываются немедленно на поведении нижней части ледников, на положении их фронта. В нижней части бассейна эффект сказывается лишь через несколько лет (от двух до шести лет, как считают некоторые гляциологи) [65, I, стр. 152].

В Савойской зоне Аннеси—Шамони эта инерция особенно заметна. Действительно, температура здесь повышается длительно, в вековом масштабе, начиная с 1842—1852 гг. Однако ледники начинают отступать лишь с 1852—1863 гг. Иными словами, причину (метеорологические условия) и следствие (колебания ледников) разделяет десять лет инерции.

Разумеется, мы не можем утверждать это, ибо слишком много данных о балансе ледников за 1840—1860 гг. ускользает от нас (в особенности об абляции — основном факторе в аккумуляции снега)[184]. Мы можем лишь утверждать, что инерция существует, но мы не можем точно интерпретировать ее причины и формы.

Так или иначе, ряд Аннеси ценен как пример. По-видимому, альпийские ледники отозвались, или отреагировали, на местные колебания климата (Хэфели, впрочем, пытался показать то же самое, сравнивая очень старинные температурные ряды Базеля с режимом швейцарских ледников).

Межвековая фаза наступания альпийских ледников, колебание Фернау, достигает апогея в 1773—1850 гг., когда начинаются первые наблюдения за температурой. И вот средняя температура в Базеле, как и в Аннеси, в эти годы оказывается почти на 1°С ниже, чем в следующую эпоху.

И наоборот, именно с повышением температуры, начавшимся в 1843—1852 гг., через многочисленные опосредования (более частая адвекция теплого воздуха, более длительная инсоляция, уменьшение альбедо) усиливается абляция и сокращаются ледники [166; 181—183; 238б].

Каким бы ни было опосредование, корреляция между температурой и режимом ледников, установленная надежно уже в XX в., существует, следовательно, и в конце XVIII и в XIX в. В период 1770—1840 гг. эта корреляция приняла следующую конкретную форму: температура понизилась — ледники определенно более развиты.

Законно ли на основании ограниченных данных, пользуясь методом индукции, экстраполировать далее, вплоть до предшествующего периода? До первой половины XVIII в., до XVII в.? Разумеется, наблюдения за температурой в зоне Альп в эти отдаленные эпохи отсутствуют. Но несомненно также, что в XVII в. ледники имели размеры, характерные для 1770—1850 гг., и были значительно больше, чем в настоящее время. Следовательно, похоже, что и в классическую эпоху и в 1770—1840 гг. «метеорологические особенности» времен года в Альпах, или «глобальный комплекс непогоды» (Witterungscharakter), в основных чертах сходны [181—183]. И что они отличаются (нюансами) от «метеорологических особенностей», или «глобального комплекса непогоды», нашего, XX в. в Альпах и даже в Европе. В число нюансов, относящихся к активу нашей эпохи и пассиву XVII в., следовало бы, пожалуй, включить отклонение средней температуры на несколько десятых градуса (или более). Такова, по крайней мере, допустимая экстраполяция, гипотеза индуктивной работы, разрешаемая постулатом однородности: не являются ли обычно сходные следствия результатом аналогичных причин?

Кстати, для того чтобы изучать климат Европы и альпийских ледников в современную эпоху, нет необходимости обращаться к небывалым и неизвестным явлениям. Вполне достаточно использовать модели и тренды, в изобилии поставляемые рядами метеорологических данных, наиболее распространенными в прошлое. Климат XVII и XVIII вв. мало отличался от нашего, но он должен был быть похожим, как брат на брата, на климат, господствовавший в начальный период появления точных наблюдений (1770—1850 гг.). Он был чуть холоднее, чем в наши времена. Это то, что можно предполагать при современном уровне знаний.

Итак, мы имеем надежные данные, хотя и весьма предварительные, о сохранявшихся непрерывно и длительное время климатических условиях, поддерживавших, как на слабом огне, межвековую фазу (Фернау) наступания альпийских ледников. Нам известны также относящиеся к 1850—1900 гг. условия, характеризовавшиеся некоторым потеплением, положившим конец этой фазе. Таким образом, первая цель нашего исследования достигнута.

Но наше обращенное в глубь времен исследование, однако, этим не заканчивается. Колебание Фернау, как было видно, стало ощутимым в конце XVI в. Почему же оно началось? Где и при каких климатических условиях оно возникло?

В первом объяснении, ставшем классическим для историков климата, подчеркивается сравнительная суровость зим в XVI в. и противопоставляется мягкости их в XX в.

В основе объяснения лежит монументальная работа Истона (1928 г.) — голландца по происхождению, превосходного и добросовестного исследователя. Истон компилирует, собирает, сопоставляет, критикует, публикует (со ссылками на источники) тексты о характере зим начиная со средних веков и до периода точных наблюдений. Многочисленность качественных сведений, их разнообразие и согласованность, сравнение с количественными данными позволяют Истону классифицировать зимы на 10 категорий: очень мягкая; мягкая; умеренная; нормальная, но ближе к умеренной; нормальная; нормальная, но ближе к холодной; холодная; суровая; очень суровая; выдающаяся по суровости.

Истон — исследователь в некотором роде «фиксирующего» направления: он работает без предвзятой идеи, без предварительных предположений. Он совершенно игнорирует данные о поведении ледников. Он не делает никаких особых выводов из своих утомительных исследований. Он ограничивается тем, что публикует в конце книги длинный перечень ежегодных индексов суровости зим [105].

Изучение этого сырого материала может натолкнуть историка на некоторые размышления. Так, Шерхаг в 1939 г. и Вагнер в 1940 г. вернулись к ряду Истона, представили его индексы в виде графиков и на основе этих графиков пришли к выводу, что с 1550 г. началось вековое похолодание зим [385].

Через десять лет (1949 г.) Шов на основании местных или региональных рядов проверил индексы Истона, для Европы. Он использовал метеорологические хроники или компиляции Корради, Риггенбаха и Вандерлиндена. Шов построил восемь последовательностей (1491—1510 гг.), из которых три относятся к Базелю, Италии, Бельгии. Кроме того, он обнаружил, что после 1540 г. увеличилось число суровых зим и уменьшилось число мягких зим [331]. «Ослабление мягкости» заметно также на кривой Истона после 1544 г. [91]. Это очень существенно, так как подтверждает мысль о том, что рассматриваемое похолодание — реальный факт. Рост числа суровых зим с XVI в. определяется не только увеличением информации. В 1950 г. Флон, работая независимо от Шова, также приходит к аналогичной периодизации [128].

Я сам собрал для юга Франции ряды различных данных за XVI в., свидетельствующих о характере зим. Эти ряды указывают на факты, связанные с суровостью (или мягкостью) зим: гибель оливковых деревьев вследствие холодов, замерзание Нижней Роны и появление на ней льда, выдерживающего конькобежцев и повозки.

Итак, три типа эпизодов, относящихся к району Роны: с 1540—1550 гг. число их увеличивается вполне показательно [231].

Наконец, та же хронология с переломом кривой во второй трети XVI в. справедлива и для ряда, построенного Гордоном Менли на основе исследований зим в Британии (см. диаграмму XVI-3). Следовательно, повсюду от Италии до Швейцарии и от Англии до Лангедока суровость зим усиливается с 1540—1550 гг., а на склонах альпийских долин к концу XVI столетия готовится мощное наступание ледников.

Последнее и совсем недавнее предварительное исследование, осуществленное на высоком уровне, подтверждает эти согласующиеся между собой периодизации. Опубликованное историком Ван дер Be после длительных розысков в архивах это исследование касается района Антверпена ([370, I, стр. 550], Приложение 4). В приложении, в сводной таблице, я привожу цифры как абсолютные, так и в процентах по десятилетиям с 1500 по 1599 г. Принципиальный вывод, который можно сделать на основании этой таблицы: критическая дата для данной местности, по-видимому, относится примерно к 1550 г. После этой даты, как показывает сравнение с 1500—1549 гг., число суровых зим, морозов, жестоких заморозков в Антверпене значительно увеличивается. Значительно возрастает после 1560 г. и повторяемость по десятилетиям сильных снегопадов (эту тенденцию к увеличению снегопадов в 1550—1580 гг., столь благоприятную для ледников, подтверждает и метеорологический дневник Вольфганга Халлера, гражданина Цюриха).[185] Соответственно уменьшается, и это не подлежит сомнению, число теплых и очень теплых зим в Антверпене во второй половине столетия.

Ряд Ван дер Be, тонкий, оригинальный, подробный, подтверждает выводы, полученные для других мест.

Предполагали ли те, кто жил между 1500 и 1600 гг., что существует эта вековая флуктуация, что усиливается суровость зим?

Пожалуй, нет. Ведь тренд — длительный процесс изменения климата, слишком медленный, слишком замаскированный кратковременными колебаниями с большей амплитудой и слишком мало ощутимый на протяжении пятидесяти лет сознательной жизни человека, чтобы о нем можно было получить сразу обобщенное представление. Лишь историк может осветить это явление, собрав все показания и проверив их путем сопоставления.

Однако похоже на то, что в XVI в. косвенно познавали некоторые последствия зимнего похолодания. Люсьен Февр рассказывает [119, стр. 194] о маленькой мельнице в Верьер-де-Жу (Юра), которая была построена, вероятно, в 1500—1530 гг., когда предприимчивых жителей Франш-Конте охватила мельничная лихорадка. А в июне 1587 г. владельцы мельницы пытаются сбыть ее с рук: «из-за больших морозов по каналу к указанной мельнице поступает очень мало воды», и она перестает нормально работать. Они сдают эту мельницу в аренду уже не на каждые три года, а на двадцать девять лет. Иными словами, от нее избавляются.

Нет сомнений, что одной из причин, заставивших владельцев мельницы в Верьер-де-Жу отказаться от нее, являются частые суровые зимы, засвидетельствованные после 1550 г.

Зимы на юге Франции в XVI в.

Напомним, что, например, зима 1494 г. — это декабрь 1493 г., январь и февраль 1494 г. Суровая зима: 1 — отдельные холода, 2 — суровая, 3 — очень суровая; мягкая зима: 1 — мягкая, 2 — очень мягкая.

Итак, во второй половине XVI столетия более холодные зимы, более частые морозы, более обильные снегопады. В этом проявляется флуктуация температуры, обратная (но симметричная) флуктуации, которая будет иметь место после 1850—1880 гг., когда зимы станут более мягкими, морозы — менее частыми и жестокими, чем в первой половине XIX в.

Эта флуктуация в сторону похолодания после 1550 г. подтверждается документами о зимах и последовательностях их. Она правдоподобна, она приемлема. Как можно судить по торфяникам, климат Европы начиная с похолодания в субатлантическую эпоху испытывал лишь вековые или межвековые колебания около относительно стабильных тысячелетних или межтысячелетних средних. Поэтому логично допустить, что потеплению зим после 1850 г. предшествовало противоположное колебание — похолодание после 1550 г.

Отклонения температуры во время каждого из этих двух противоположных по знаку колебаний (со знаком минус после 1550 г. и со знаком плюс после 1850 г.) не должны сильно различаться по абсолютной величине. Они не могут намного превышать 1°С.

Однако этого вероятного и правдоподобного усиления суровости зим во второй половине XVI в. далеко не достаточно для того, чтобы объяснить длительную историю ледников этого времени с их неукротимым и устойчивым наступанием. Зима в конце концов составляет всего четвертую часть года. Выпадение снега в эту часть года, очевидно, должно сказываться на аккумуляции и тем самым на балансе ледников. Но зато колебания температуры зимой почти не влияют на ледники. Зима в высоких горах, даже сравнительно теплая, в любом случае остается слишком холодной. В течение зимы абляция прекращается, если не считать отдельных исключительно теплых дней.

Следовательно, одного только похолодания зим, отмечавшегося во второй половине XVI в., было не достаточно для того, чтобы заставить ледники наступать так сильно, как они наступали до достижения своих исторических максимумов.

Такое наступание может быть объяснено наряду с другими первостепенными факторами лишь недостаточностью абляции. Недостаточность же абляции возникает, когда наиболее благоприятные для этого процесса сезоны (конец весны, лето, начало осени) становятся холоднее.

Короче говоря, рассматривая такой важный признак, как длительное наступание ледников, разумно допустить, что похолодание, как на протяжении XVI в., так даже и за его пределами происходило не только зимой. И Флон предложил разумную гипотезу о похолодании не только зимнего сезона в эту эпоху [128, стр. 356].

Следовательно, с точки зрения исследователя истории ледников эта идея приемлема, она приемлема и с точки зрения чисто климатологической. Так, например, в XIX и XX вв. потепление зим на протяжении длительного времени сопровождалось более или менее заметным и одновременным потеплением других сезонов года [243, стр. 153]. Нельзя ли по аналогии допустить, что обратное явление — похолодание зим в XVI столетии — тоже сопровождалось некоторым похолоданием других сезонов?

К счастью, о теплом времени года, особенно о периоде с марта по сентябрь, мы имеем нечто лучшее, чем случайные данные, которыми приходится удовлетворяться для того, чтобы познать зимние условия. Фенологические данные (даты сбора винограда) представляют собой непрерывный, количественный, однородный источник, они указывают на температурную тенденцию теплого сезона (весна, лето) каждого отдельного года. Повышение инсоляции и весенне-летних температур — это ранний сбор винограда (и таяние ледников). Наоборот, хмурая холодная весна, прохладное гнилое лето — это поздний сбор винограда (и предохранение ледников от слишком усиленной абляции).

К тому же, известно, что основные ряды дат сбора винограда в современную эпоху составлены для районов, расположенных вблизи Швейцарии и Савойи — родины альпийских ледников.

Поэтому тем более законно сопоставить сведения о ледниках и датах сбора винограда.

Сопоставить такие данные за весь период нового времени (XVI—XVIII вв.) можно по двум типам процессов, различающихся по масштабу времени: краткой и средней длительности и большой длительности.

В области изучения процессов краткой и средней длительности представляются возможными некоторые сопоставления гляциологических и фенологических данных. По датам сбора винограда в XVIII столетии можно выделить три группы холодных весенних и летних периодов: 1711—1717 гг. (кульминация в 1716 г.), 1740—1757 гг. (максимум в 1740—1743 гг.), наконец, до и после 1770 г. Этим холодным периодам, на протяжении которых абляция была определенно ослаблена, соответствуют (со сднигом в несколько лет) периоды максимального положения ледников: 1716—1719 гг.; 40-е годы XVIII в., 1770—1776 гг. Менли отмечал поразительное соответствие между наступлением холодных весенних и летних сезонов в Англии и продвижением альпийских и скандинавских ледников в 40-е годы XVIII в. [246]. Зато уверенно можно сказать, что известные данные и о ледниках и о сборе винограда, выводы приобретают еще большее значение.

Заслуживает внимания такое сопоставление в применении к XVII столетию:

Поздний сбор винограда: 1591—1602 == 1639—1644 гг.

Наиболее выраженный ледниковый максимум в Альпах: 1601 == 1643—1644 гг.

Не все периоды холодных лет, определенные по фенологической кривой, связаны с ледниковыми максимумами. Это нормальное положение вещей, ибо, с одной стороны, весенние и летние температуры — не единственный фактор, от которого зависит продвижение ледников, а с другой стороны, далеко не все случаи наступания ледников упоминаются в архивных материалах или известны историкам. Зато уверенно можно сказать, что известные случаи наступания ледников часто следуют за рядом лет, характеризующихся дефицитом тепла в основной период абляции, или совпадают с ним.

Сопоставление таких данных не представляет собой ничего нового. Так, в 1856 г. геолог Фавр отмечал, что «шесть холодных летних сезонов» предшествовали прорыву ледников в Альпах в 1817—1822 гг. [266, стр. 165]. Кривая хода дат сбора винограда и кривая наблюдений Парижской обсерватории ([143] и рис. 4) полностью согласуются с этим. Сопоставив ряды метеорологических наблюдений в Англии и Голландии и гляциологических наблюдений в Альпах и в Скандинавии, Гордон Менли отметил как показательное явление то, что в 1691—1702, 1740—1751, 1809—1818, 1836—1845 гг. наступанию ледников предшествовали прохладные летние сезоны [246].

Наконец, Альман [4, стр. 120—123; 238б, стр. 834] показал, что между 1900 и 1940 гг. семнадцать ледников Ютунхейма наступали или отступали в соответствии с тенденцией к понижению или повышению средней температуры теплого сезона (в Норвегии с мая по сентябрь), отмечающейся на протяжении нескольких лет подряд. Флуктуация ледников — положительная или отрицательная — начинается спустя два-три года после начала флуктуации метеорологической. Этот латентный период относительно непродолжителен, что же касается зимних температур или снегопадов, то они также сказываются на кратковременных процессах, но в меньшей степени.

А впрочем, не следует придавать чрезмерное значение сопоставлению данных о ледниках и сборе винограда. Для кратковременных флуктуаций ледников абляция льда (с которой коррелирует фенология сбора винограда) не является единственным важным фактором. Вступает в игру также накопление снега, но, само собой разумеется, что даты сбора винограда об этом не могут дать никаких сведений.

Ллибутри справедливо напомнил о местных особенностях, часто оказывающих влияние на десятилетние и внутривековые движения ледников: «Время, разделяющее две флуктуации, может составлять от двадцати пяти до пятидесяти лет, и возникает вопрос, не обусловлено ли это временем реакции ледников, их размерами и расходом», в такой же степени (и даже в большей), как и метеорологическими факторами [238б, стр. 727].

Местные особенности очевидны, например, для ледника Боссон. Очень чувствительный к климату, этот ледник обнаруживает флуктуации климатического происхождения, в общих чертах сходные с флуктуациями ледников Аржантьер и Мер-де-Гляс. Но в силу особенностей своего строения он реагирует на изменения климатические всегда на несколько лет раньше, чем эти два гиганта (рис. 9, по [238б]).

Теперь о рядах дат сбора винограда, рядах большой длительности, соответствующей вековым и многовековым изменениям ледников.

Предварительно необходимо сделать краткий методологический экскурс.

Критическое и методическое исследование проблемы дат сбора винограда было осуществлено Анго, Дюшоссуа, Гарнье [11; 100; 143]. Я возвращался к их тезисам, а иногда и развивал их в предыдущих главах и в различных публикациях [226; 227; 230; 231]. Сами даты, образующие десятки и сотни местных рядов, как и представляющие их средние кривые, можно найти у вышеуказанных авторов, а также в Приложении 5.

Как известно, даты сбора винограда представляют собой хорошие показатели кратковременных флуктуаций, которые обусловлены метеорологическими флуктуациями в собственном смысле этого слова. Эти флуктуации могли бы также быть и вековыми, строго говоря, относящимися уже к подлинно климатическим флуктуациям. Но в этом случае напомним о некоторых специфических трудностях.

В некоторые эпохи вековая кривая дат сбора винограда искажается не климатическими, а чисто антропогенными факторами. Поздние сроки сбора винограда в XVII и XVIII столетиях объясняются желанием виноделов получить вино высокого качества [226; 231]. В XIX в., как это показал Робер Лоран, виноград собирают рано: виноградари, желая удовлетворить потребности общедоступного рынка, непрерывно расширявшегося, на котором качество вина не имело значения, практикуют все более и более ранние сроки сбора винограда [220]. В обоих случаях (в течение трех столетий) вековые колебания дат сбора винограда не имеют ничего общего с изменением климата.

Если, однако, виноградарство и техника виноделия установились, если на протяжении длительного времени требования потребителей и рынка изменяются мало, то можно располагать стабилизированными «закрепленными» фенологическими кривыми. Это случай XVI в.

На самом деле, обратимся вновь к кривой, которую я опубликовал в работе [231, II]. Эта кривая отражает даты сбора винограда во Франции или в соседних с ней районах с 1490 по 1610 г. Она объединяет добрую дюжину местных рядов, для которых географический центр тяжести находится (не так уже далеко от ледников) в одной из частей Французской Швейцарии.

Не обладая высокой точностью фенологических кривых XVII и XVIII столетий, построенных по 150 рядам, эта диаграмма тем не менее дает достаточные гарантии надежности в климатическом отношении. Результаты проверки внутренней согласованности (между виноградниками, расположенными на различном расстоянии друг от друга) и внешней согласованности (с дендрохронологическими кривыми) оказались положительными. Любопытный период 1530—1540 гг., на протяжении которого теплое лето строго следовало за каждым холодным, точно отражается со своими зигзагами и на моих фенологических кривых дат сбора винограда и на дендрохронологических диаграммах для дуба, построенных по растущим деревьям и по спилам старинных балок из Оденвальда [187].[186]

Кривая, построенная для XVI в., оказалась выверенной, таким образом, дважды. С другой стороны, по конфигурации она отличается от фенологической кривой для XVII и XVIII вв., особенно после 1650 г. ([231, II], см. также рис. 1). Последняя кривая во всех своих частях указывает на неуклонное повышение — касается ли это лет максимума или минимума, очень поздних или очень ранних дат. Как те, так и другие даты в эпоху Людовика XV на кривой смещены вверх приблизительно на десять дней относительно эпохи Людовика XIII. Совершенно очевидно, что это результат влияния человека: виноградарь делал выбор, решал собирать виноград позднее независимо от того, был ли это год теплый или холодный, с ранним или поздним созреванием. Метеорологические флуктуации находят свое отражение на поднимающейся вверх кривой, но в другой ее части (время правления Людовика XV) даты сбора винограда систематически запаздывают в каждом году более чем на неделю.

Рис. 28. Даты сбора винограда во Франции и Швейцарии (1) и дендрологическая кривая для дуба в Оденвальде (2) в 30-е годы XVI в. Кривые прекрасно согласуются между собой. На оси ординат (слева) — отклонение дат сбора винограда от средней (в днях; использованы цифры, приведенные в Приложении 5, раздел 2, графа Г) и (справа) толщина годичных колец прироста дуба (в мм; кривая 2 заимствована из [187]).

В XVI столетии (1490—1610 гг.) мы не встречаем эволюции, сравнимой с эволюцией в период с 1640 по 1760 г. Флуктуации, твердо можно сказать, существуют. Я вернусь к этому позже. Но кривая стабилизировалась, во всяком случае она устойчиво сохраняет смещение «вверх», в сторону запаздывания дат сбора винограда. В начале и конце XVI в. во всех рассмотренных районах поздние даты сбора винограда приходятся почти на одно и то же время: на неделю позднее средней даты сбора винограда в этом столетии. Следовательно, выражаемый этой кривой тренд не искажается или мало искажается влиянием человека. При таких условиях длительные флуктуации кривой могут приобрести климатическое значение.

Итак, что мы можем утверждать? Повторяемость поздних дат сбора винограда, показательных для прохладной весны и лета, нисколько не изменилась на всем протяжении XVI столетия. Но иначе обстоит дело с ранними датами сбора винограда, характерными для ясной весны и знойного лета.[187] Очень выразительна таблица, приведенная в Приложении 5. В ней использован коэффициент С (C = NJ), учитывающий два множителя: N — определенное для каждого десятилетия число ранних сборов винограда по сравнению со средней вековой датой (обычно бывает 2, 3, 4, 6 за десятилетие); J — интенсивность опережения (рассчитанная для каждого десятилетия как функция числа дней опережения по отношению к средней вековой дате). Из таблицы видно, что после 1540 г. и совершенно определенно после 1550—1560 гг. число теплых летних сезонов и их интенсивность (опережения) уменьшаются вплоть до 1610 г., если сравнивать этот период с периодом, предшествовавшим 1540 г. Иными словами, с 1540—1560 до 1610 г. больше нет длинной серии теплых летних сезонов (в отличие от того, что наблюдалось с 1880 по 1950 г.). Ледники имеют при этом полную возможность увеличиваться.

Рис. 29. Эволюция произведения NJ в XVI в. (десятилетние индексы теплых летних сезонов). Следует (см. гл. IV и Приложение 5) отметить уменьшение числа и интенсивности теплых летних сезонов в 60-е годы, которые предшествуют наступанию альпийских ледников.

Стало быть, фактические данные о зимах, датах сбора винограда и ледниках дополняют друг друга и позволяют высказать следующую рабочую гипотезу: в XVI столетии, с 1540—1560 гг. до 1600 г. и позже, происходит процесс, противоположный тому, который возникнет между 1850 и 1950 гг. Становится меньше мягких зим, появляются серии менее знойных летних сезонов. Средние годовые температуры [238б, стр. 847] при этом не должны понижаться больше чем на 1°С, если даже и достигается эта величина. Однако такого отклонения достаточно, чтобы нарушить равновесие в балансе альпийских ледников в пользу аккумуляции и создать условия для недостаточной абляции. Одним словом, статья прихода в балансе ледников становится больше статьи расхода — устанавливается постоянный режим избыточности, и в конце XVI в. ледники достигают своего максимума. Несмотря на флуктуации меньшего масштаба, они начнут отступать (уменьшаться) лишь после 1850 г.

На таких небольших высотах, как рассматриваемые нами, отмеченное похолодание не должно как будто иметь значительных биологических и сельскохозяйственных последствий. Но в высокогорной зоне не создает ли ухудшение климатических условий, приводящее к увеличению площадей фирна и ледников (которые сами по себе служат факторами местного похолодания), своего рода «порочный круг» и специфическое ухудшение горного климата? Об этом, по-видимому, свидетельствует удивительный показатель — растущие в Берхтесгадене (Альпы), на верхней границе леса, лиственницы, наиболее старые из которых имеют возраст шестьсот лет.

Бреме, изучавший кривые их годичного прироста, пишет: «До 1600 г. прирост этих деревьев был вдвое больше, чем после 1700 г., что указывает на ухудшение климата, уже известное по другим источникам и особенно по исследованию ледников» [45].