История крестовых походов

Крестовые походы: религиозные идеалы и воинственный дух

В европейской истории найдется не так уж много событий и явлений, давших название целой эпохе. Эллинизм, «великое переселение народов». Ренессанс, Реформация. Этот перечень можно продолжить, но он не будет слишком большим. К числу подобных событий, в значительной мере определивших дальнейшее развитие Европы, несомненно относятся и крестовые походы. Неслучайно некоторые широко известные книги по истории так и озаглавлены, например: Эпоха крестовых походов. Под редакцией Э. Лависса и А. Рамбо. М., 1914 (отдельное издание второго тома их же «Всеобщей истории с IV столетия до нашего времени»). О. А. Добиаш-Роджественская. Эпоха крестовых походов (Запад в крестоносном движении.). Пг., 1918; и др.

Более того: можно с полным основанием утверждать, что в историческом сознании европейцев крестовые походы стали олицетворением всей средневековой эпохи, а не только XI–XIII вв. Само упоминание о средневековье вызывает в памяти многих людей вполне определенные ассоциации — образ рыцаря-крестоносца, одновременно и склонного к религиозной экзальтации, и готового к ратным подвигам. Воинская доблесть рыцарей нередко оборачивалась гибелью не только врагов, «неверных», но и самих «воинов Христа», а то и ни в чем неповинного мирного населения. Этот воинственный дух средневековья лучше других воспел в конце XII века знаменитый провансальский трубадур Бертран де Борн:

О неизгладимом впечатлении, которое произвела крестоносная эпопея и на современников, и на последующие поколения, свидетельствует еще одно обстоятельство. Сами выражения «крестовый поход», «рыцарь-крестоносец» и т. п. вошли во многие европейские языки, утратив при этом первоначальный смысл. Об этом писал в одной из своих работ М. А. Заборов, ведущий специалист по данной проблематике в отечественной историографии. (Кстати, подчеркнем, что настоящий очерк в значительной степени опирается на его труды.) Любопытно, однако, то, что трактовка указанных выражений в западной литературе и в литературе, выходившей у нас в советский период, была принципиально различной.

На Западе утвердилось представление о крестовом походе, как о благородном, преследующем высокие, можно сказать, идеальные цели предприятии. Так, например, участником «крестового похода» чувствует себя герой, быть может, лучшего романа Эрнеста Хемингуэя «По ком звонит колокол», сражающийся на стороне республиканцев в годы гражданской войны в Испании. «Памятник крестоносцу» — так назвал один из своих романов современник Хемингуэя, английский писатель Арчибальд Кронин. Герой Кронина отказывается от устроенной, обеспеченной жизни и умирает в безвестности и нищете, следуя своему высокому призванию художника-новатора. Подобные примеры можно привести не только из художественной литературы. Дуайт Эйзенхауэр, верховный главнокомандующий войсками союзников в Европе в годы Второй мировой войны, а позднее президент США, озаглавил свои мемуары о военных операциях против нацистской Германии «Крестовый поход в Европу».

Прямо противоположную, откровенно негативную окраску имело употребление понятий «крестовый поход» и «крестоносец» в советской публицистике и даже в исследовательской литературе. Своеобразным газетным штампом были в минувшие десятилетия выражения типа «крестовый поход современных мракобесов» (возможные варианты «гонителей культуры», «заокеанских ястребов», «парагвайской военщины» и т. п.) Такая позиция, конечно, не была случайной. Она объясняется прежде всего тем, что участников крестовых походов, особенно поначалу, вдохновляло искреннее и глубокое религиозное чувство, а руководящую роль в крестоносном движении играла католическая церковь, папская курия. Естественно, что в эпоху тотального официального атеизма любое религиозное движение объявлялось «реакционным», а его цели и результаты извращались или по меньшей мере трактовались односторонне.

Впрочем, беспристрастная оценка и объективная характеристика крестоносного движения не была присуща ни историкам предшествующих поколений, ни современникам самых крестовых походов. Вероятно, читателям книги Бернгарда Куглера будет полезно, хотя бы в общих чертах, познакомиться с тем, какими свидетельствами о крестовых походах располагают ученые и как эти свидетельства интерпретировались на протяжении многих веков.

Важнейшими источниками для воссоздания истории походов западноевропейского рыцарства на Восток в XI–XIII вв. служат латинские хроники, авторы которых являлись современниками (а часто и участниками) описываемых ими событий. Имена некоторых из них остались нам не известны (анонимность — типичная черта литературного и художественного творчества средневековой эпохи). Так, «Деяние франков и прочих иерусалимцев» написал, очевидно, итало-норманнский рыцарь, служивший вначале у князя Боэмунда Тарентского (выходцы из Нормандии завоевали в середине XI в. большую часть Южной Италии). Судя по рассказу этого Анонима, позднее он воевал в отряде графа Раймунда Тулузского, а затем — герцога Роберта Нормандского. Его судьба типична для воинов-крестоносцев, часто переходивших от одного сеньора к другому. Среди свидетельств о Первом крестовом походе хроника Анонима выделяется тем, что принадлежит перу светского автора. Ее отличает также полнота и достоверность сведений о событиях 1097–1099 гг. Хотя анонимный автор был, видимо, малообразованным рыцарем, но он предстает в своем сочинении человеком ясного ума, наблюдательным и достаточно точным в изображении батальных сцен и быта крестоносцев.

Провансальский священник Раймунд Ажильский написал «Историю франков, которые взяли Иерусалим» Являясь духовником графа Раймунда Тулузского, он был близок и к папскому легату, сопровождавшему войско крестоносцев. Сочинение Раймунда Ажилъского наполнено рассказами о необыкновенных происшествиях, из которых самым знаменитым является эпизод о т. н. «чуде святого копья». Стоит вкратце изложить эту историю, поскольку она характеризует не только данную хронику, но и литературу того времени в целом. По свидетельству Раймунда Ажильского, в середине июля 1098 г. крестоносцы, окруженные армией сельджукского эмира Кербоги Мосульского во взятой ими Антиохии, оказались в тяжелом положении. Но всевышний не оставил их в беде. Он сообщил свою волю через апостола Андрея, который неоднократно являлся в видении простому провансальскому крестьянину Петру Варфоломею. Узнав о местонахождении священной реликвии (подразумевается копье, которым, согласно Евангелию от Иоанна, римский воин пронзил распятого Христа), крестоносцы обнаружили ее и тем самым обрели средство для победы над грозным противником. Благодаря чудодейственному копью, армия Кербоги была разбита. Исследователи хроники Раймунда Ажильского большей, частью характеризуют его как религиозного фанатика, глубоко верующего человека. Но некоторые протестантские историки обратили внимание на то, что Раймунд Ажильский иногда бывает достаточно «рационалистичен». Так, может быть, его религиозная экзальтация являлась сознательным приемом для поддержания духа «воинов христовых»? Действительно, для подобных предположений сам хронист дает известные основания. Вот как описывает он взятие Антиохии крестоносцами: «Между прочим, случилось там нечто, для нас весьма приятное и доставившее нам истинное удовольствие. Несколько турок пытались бежать через пропасть… Они повстречались с нашими, принуждены были отступить, их опрокинули со стремительностью; они припустились бежать столь поспешно, что все попадали в пропасть. Нам же была радость оттого, что они туда сваливались; скорбели мы только из-за того, что более трехсот коней сломали там себе шею. Сколько же было взято добычи в Антиохии, мы не в состоянии и сказать: вообразите, сколько сумеете и считайте сверх того. Не ведаем, и сколько пало тогда турок и сарацин. Жестоко рассказывать, как погибали они разными видами смерти и как различными способами умерщвлялись…»

Еще одним важным свидетельством о Первом крестовом походе является «Иерусалимская история» французского клирика Фульхерия Шартрского. Сначала он был в свите герцога Роберта Нормандского, а позже стал капелланом графа Балдуина Фландрского. Дальнейшая жизнь Фульхерия оказалась тесно связанной с перипетиями политической судьбы Балдуина, ставшего графом Эдесским, а после смерти Готфрида Бульонского занявшего трон Иерусалимского короля. Фульхерий Шартрский также сначала находился в Эдессе, а через два года, в 1100 г. перебрался в Иерусалим, где и прожил почти тридцать лет. Он стал историографом Латино-Иерусалимского королевства и выполнял другие важные поручения своего сюзерена. Как и многие средневековые хронисты, Фульхерий считал необходимым подчеркнуть достоверность сообщаемых им сведений: «Все это я, Фульхерий Шартрский, отправившийся вместе с остальными пилигримами, тщательно и заботливо собрал позже, как я видел своими глазами, чтобы передать памяти потомства». Действительно, благодаря сочинению Фульхерия, мы располагаем любопытными и достаточно точными данными как о самом крестовом походе, так и о возникших на Востоке государствах крестоносцев.

В отличие от названных выше авторов многие хронисты брали материал «из вторых рук». Подобные компиляции сообщают крайне мало фактов, не известных нам по другим источникам. Но эти сочинения бывают интересны с историософской и литературной точки зрения. Такова, например, «История, называемая Деяния бога через франков». Ее написал (вероятно, около 1109 г.) аббат Гвиберт Ножанский, больше прославившийся своей «Автобиографией», содержащей «хрестоматийный» рассказ о борьбе жителей города Лана за коммуну. Сам заголовок труда Гвиберта Ножанского говорит о двух, едва ли не важнейших, чертах этого произведения. Во-первых, подчеркивается, что поход европейских рыцарей на Восток явился осуществлением божьего предначертания. Средневековый провиденциализм, берущий свое начало от Аврелия Августина, выступает здесь особенно ясно. Во-вторых, Гвиберт недвусмысленно дает понять, что исполнителями замыслов всевышнего избраны франки, а не какой-либо иной народ. Следовательно, можно говорить о пробуждении национального чувства у хронистов XII века, которое иногда проявляется в пренебрежительном отношении к «иноземцам»: «Ведь если бы французы не пошли первыми и своей смелостью и силой не сдержали бы натиска варварских народов, то вся помощь ваших немцев, коих даже по имени никто не знает, не имела бы ни малейшего значения». Отметим еще одну черту, присущую сочинению Гвиберта Ножанского, — осторожность его формулировок (на это, кстати, обратил внимание известный исследователь О. Л. Вайнштейн). «Если не ошибаюсь», «не знаю с каким намерением» и другие подобные выражения аббата Ножанского свидетельствуют о новом подходе хрониста к информации, достоверность которой вызывала у него сомнения.

Второй крестовый поход, закончившийся столь неудачно, не имел и столь многих летописцев, как первая экспедиция на Восток. Рассказ о втором походе содержится в ряде немецких и французских хроник более общего характера. Из сочинений конца XII века назовем богатую по фактическому материалу «Историю деяний в заморских землях» архиепископа Гийома Тирского. Уроженец Палестины, получивший прекрасное образование в Европе (хорошо знал древние языки, а также владел арабским), Гийом был крупным церковным деятелем и дипломатом. Его хроника распадается как бы на две части: повествование о событиях до 1144 г. компилятивно, зато вторая часть (рассказ доведен до 1184 г.) написана на основе собственных воспоминаний и свидетельств современников. Кстати, подобное сочетание заимствованных у предшественников и самостоятельных, оригинальных отрывков было весьма характерно для средневековых исторических сочинений. Труд Гийома Тирского, охватывающий события на протяжении ряда десятилетий и создававшийся в течение многих лет, представляет собой попытку осмысления крестоносного движения и одновременно свидетельствует о некоторой эволюции самой латинской хронографии. Портретные характеристики политических деятелей, рассказ о реальных фактах из жизни государств Франкского Востока все больше «теснят» традиционное провиденциалистское повествование, типичные для первых глав «Истории деяний в заморских землях».

Эти тенденции еще более характерны для мемуаров и хроник Четвертого крестового похода, из которых, наверное, самыми примечательными являются сочинения Жоффруа де Виллардуэна и Робера де Клари. (Кстати, обе книги были относительно недавно изданы в переводе и с комментариями М. А. Заборова в академической серии «Памятники исторической мысли».) Они имеют немало общего — прежде всего бросается в глаза одинаковое название хроник («Завоевание Константинополя») и то, что они написаны не на латинском, а на французском языке (записки Робера де Клари — к тому же на пикардийском диалекте). Оба автора являются светскими, а не духовными лицами; и тот, и другой принимали непосредственное участие в событиях Четвертого крестового похода, приведшего, как известно, к захвату и разгрому западноевропейскими рыцарями столицы Византийской империи.

И все же сочинения Жоффруа де Виллардуэна и Робера де Клари существенно отличаются друг от друга, что не в последнюю очередь объясняется разницей в социальном положении их авторов. Жоффруа де Виллардуэн, родившийся около 1150 г., был младшим сыном в достаточно знатном семействе. Его отец владел замком Виллардуэн в Шампани, а сам Жоффруа, удостоенный в 1172 г. звания рыцаря и находившийся на службе графа Шампанского, довольно успешно продвигался вверх по иерархической феодальной лестнице. В 1185 г. он получил титул маршала Шампани. (Следует, однако, иметь в виду, что в Шампани конца XII века маршальский чин считался значительно ниже званий «сенешаля» и «коннетабля»). В 1190 г. Жоффруа де Виллардуэн вместе со своим сюзереном принял участие в Третьем крестовом походе и в конце того же года попал в плен к мусульманам, в котором находился несколько лет. Вернувшись на родину, он выполняет различные административные, судебные и политические поручения и постепенно входит в круг наиболее знатных сеньоров не только самой Шампани, но и других областей Франции.

Велика роль Жоффруа де Виллардуэна в подготовке и проведении Четвертого крестового похода (об этом без ложной скромности постоянно напоминает сам мемуарист). Большинство историков XIX–XX вв., в том числе Бернгард Куглер (в прежней транскрипции имя хрониста выглядит как Готфрид Вилльгардуэн), также подчеркивается значение политической деятельности маршала Шампани. Можно согласиться с мнением одного из новейших биографов Жоффруа де Виллардуэна, назвавшего его «душой крестового похода» и сравнившего его функции с ролью как бы «начальника штаба» крестоносного войска. Действительно, он вел переговоры с Венецией, добиваясь предоставления флота крестоносцам, он предложил кандидатуру Бонифация Монферратского на должность командующего войском; немалые усилия предпринял он, говоря современным языком, по координации действий отдельных рыцарских отрядов. После взятия Константинополя в середине июля 1203 г. и восстановления на престоле Исаака II Ангела именно Жоффруа де Виллардуэну поручили обратиться к византийскому императору с речью. Эта речь, которую он приводит в своих записках, свидетельствует о непомерных, можно сказать, невыполнимых требованиях, предъявленных руководителями крестового войска Исааку II: «Прежде всего поставить всю империю Романии в повиновение Риму, от которого она некогда отпала, потом выдать 200 тыс. марок серебром тем, кто находится в войске, и обеспечить малых и великих съестным на год, и доставить 10 тыс. человек на своих кораблях и содержать их за свой счет в течение года, и содержать за свой счет в заморской земле до конца жизни 500 рыцарей, которые будут охранять эту землю…»

Не будем перечислять все ответственные дипломатические и военные поручения, которые выполнял Жоффруа де Виллардуэн позднее, уже после разгрома Константинополя и образования Латинской империи, став одним из главных сановников нового императорского двора. Очевидно, он прочно обосновался в Латинской империи. Во всяком случае историки не располагают какими-либо сведениями о том, что «маршал Романии и Шампани», как он теперь себя называл, возвратился на родину. Точная дата его смерти тоже неизвестна. По имеющимся источникам можно лишь сказать, что это случилось не ранее 1213 г. и не позднее 1218 г.

Вернемся, однако, к оценке самой хроники Жоффруа де Виллардуэна. «Теоретически», если дозволено употребить это слово, он убежден в том, что «события приключаются так, как хочет Бог», но «на практике», рассказывая о конкретных фактах, он предстает большей частью рационалистически мыслящим человеком. Амбивалентность сознания, присущая людям средневековой эпохи, нередко проявляется в записках Виллардуэна: вряд ли он подозревал, что через много столетий читателям его хроники будет трудно хоть как-то «согласовать» в душе подчеркиваемые автором «благие цели» крестоносного предприятия с его рассказом о жестокостях и грабежах «воинов христовых»! «… И добыча была столь велика, что никто бы не мог сказать вам, сколько там было золота и серебра, и утвари, и драгоценных камней, и шелковых материй, и одеяний из атласа, и одеяний на беличьем меху и подбитых мехом горностая, и всяческих драгоценных вещей, какие когда-либо имелись на земле… Всякий взял себе жилище, какое ему понравилось, а их было достаточно… И велика была радость из-за чести и победы, которую им дал Бог, ибо те, кто находился в бедности, теперь пребывал в богатстве и роскоши… И они должны были, конечно, как следует восхвалять за это нашего Господа: ведь их всего-то было не более 20 тыс. вооруженных людей, а с Божьей помощью они одолели 400 тыс. человек или даже больше…»

Хотя, как и любое историческое сочинение, хроника Жоффруа де Виллардуэна не лишена тенденциозности, но внешне ее автор сохраняет бесстрастность летописца. Умудренный житейским и политическим опытом, достаточно образованный, в силу своего положения, хорошо информированный человек, «маршал Романии и Шампани» оставил последующим поколениям сочинение, ставшее главным источником сведений о Четвертом крестовом походе.

Иной характер носит хроника Робера де Клари. Мы не располагаем биографическими данными о ее авторе: ученые обнаружили единственный документальный источник (грамоту 1202 г.), где упоминается имя Робера де Клари. Да и сам он, в отличие от Виллардуэна, не склонен рассказывать о собственной персоне. На основании косвенных сведений, разбросанных в самой хронике, можно утверждать, что Робер де Клари был мелким рыцарем, лишь незадолго до крестового похода получившим и феод, и «благородный» титул. Его земельный надел в Пикардии, по остроумному замечанию одного из историков, был достаточен для приобретения рыцарского звания, но мал для того, чтобы прокормить его носителя. Подобные малоимущие (но воинственные и гордые!) рыцари как раз и составляли большую часть крестоносного войска. Сюзереном Робера де Клари был Пьер Амьенский, о деяниях которого во время похода хронист не забывает упомянуть. Судя по восторженному тону его повествования, Робер де Клари был в начале XIII века совсем молодым человеком. Вероятно, в 1205 г. он вместе с другими пикардийскими рыцарями возвратился во Францию. Последние события, о которых рассказывает Робер де Клари, датируется 1216 г. — значит, в это время он еще был жив. Дальнейшая его судьба неизвестна.

Малообразованный рыцарь, стоявший в стороне от руководителей крестоносного войска и не посвященный в их планы и закулисные интриги, Робер де Клари часто путает факты и восполняет недостаток информации собственными домыслами и предположениями. Поэтому фактологическая ценность его записок весьма сомнительна. Он плохо осведомлен о предыстории Четвертого крестового похода, о положении дел в Византии и на Ближнем Востоке и т. д. Значение его сочинения состоит совсем в другом: вчитываясь в бесхитростный рассказ наивного, но любознательного пикардийского рыцаря, мы как бы «вживаемся» в эпоху крестовых походов, лучше понимаем и идеалы, и повседневную жизнь рядовых участников этого движения. Памятники, подобные запискам Робера де Клари, важны для современных исследователей и с точки зрения более общей проблемы менталитета средневекового западноевропейского общества, нравов и быта рыцарского сословия. Кстати заметим, что у Робера де Клари иногда прорывается недовольство действиями знатной верхушки крестоносного войска, склонной к коварству и даже к вероломству: «И тогда собрались знатные люди, могущественные люди и держали совет между собою, так что ни меньшой люд, ни бедные рыцари вовсе ничего об этом не знали, и порешили, что они возьмут себе лучшие дома города, и именно с тех пор они начали предавать меньшой люд, и выказывать свое вероломство, и быть дурными сотоварищами, за что и заплатили потом очень дорого…»

Перечисленные выше хроники, естественно, не дают исчерпывающего представления о западноевропейской литературе о крестовых походах, но все же позволяют судить о ее основных тенденциях. Но в распоряжении историка есть и другие источники — они вышли из-под пера людей, настороженно или даже враждебно относившихся к крестоносцам. Из византийских авторов следует прежде всего назвать Анну Комнину, дочь императора Алексея I Комнина. Прекрасно образованная и честолюбивая принцесса, пытавшаяся возвести на престол своего мужа Никифора Вриенния, Анна в конце жизни удалилась в монастырь, где и написала «Алексиаду» — книгу, прославившую ее в веках. Умерла Анна Комнина в 1148 г. (или чуть позже), прожив около 65 лет. Само название ее произведения говорит о том, что оно посвящено главным образом возвеличиванию императора Алексея Комнина. Но, рассказывая в панегирических тонах о деятельности своего отца, Анна сообщает и важные подробности о Первом крестовом походе. Будучи еще подростком, она наблюдала действия крестоносцев в Византии, а позднее пользовалась воспоминаниями очевидцев и официальными документами. Несмотря на некоторую путаницу в хронологии событий, сведения Анны Комниной в целом заслуживают, доверия.

О рыцарях-крестоносцах, которых она обычно называет «франками», византийская принцесса невысокого мнения. Вот как она рассказывает о приближении к Константинополю крестоносного войска. «Это известие не было приятно Алексею, который с справедливой боязнью смотрел на этот подозрительный народ… Он знал крайнюю запальчивость франков, легкость, с которою они решаются на что-нибудь и снова изменяют свои намерения, их чрезвычайную вкрадчивость, подобные и другие качества, как дар природы, этот народ несет с собою безотлучно, в какую бы страну он ни являлся… Сверх того, что он сам знал по опыту, о франках говорили повсюду, что они умеют сплетать козни, а если и заключат договор, то нарушат его под самыми ничтожными предлогами».

Наконец, надо иметь в виду, что сведения о крестовых походах содержатся во многих сочинениях восточных (арабских, еврейских, армянских и др.) авторов. (Особая тема — отражение крестоносного движения в памятниках древнерусской литературы. Мы оставляем ее за рамками настоящего очерка, поскольку значение этих памятников отнюдь не в сообщаемых ими конкретных фактах.) В отличие от западноевропейских хронистов, посвятивших крестовым походам немало специальных трудов, арабские авторы обычно включают сведения об этих военных экспедициях и о государствах крестоносцев на Востоке в исторические повествования о своих странах. Как правило, в этих сочинениях участники крестоносного движения лишены ореола борцов за веру, а выглядят откровенными захватчиками. Такой взгляд, конечно, не менее тенденциозен, чем апологетические работы писателей Запада.

Знаменитый арабский писатель Усама ибн Мункыз (1095–1188) играл заметную роль при дворах сирийских и египетских правителей. Будучи полководцем, участвовал в ряде сражений с крестоносцами. Путешествовал также по Палестине и Месопотамии. Богатая наблюдениями жизнь Усамы ибн Мункыза отразилась в «Книге назидания» — автобиографической хронике, многие страницы которой посвящены отношениям арабов с крестоносцами и повседневной жизни в государствах крестоносцев. Вот характерный отрывок из этой книги: «… У франков, да покинет их Аллах, нет ни одного из достоинств, присущих людям, кроме храбрости. Одни только рыцари пользуются у них преимуществом и высоким положением. У них как бы нет людей, кроме рыцарей. Они дают советы и выносят приговоры и решения… Все франки, лишь недавно переселившиеся из франкских областей на Восток, отличаются более грубыми нравами, чем те, которые обосновались здесь и долго общались с мусульманами».

Крупнейшим арабским историком конца XII — первой трети XIII вв. был Ибн ад-Асир, участвовавший в войнах знаменитого египетского султана Саладина. Его главный труд «Совершенный в истории» или «Полная история» рассказывает о мусульманских странах от «сотворения мира» до 1231 г. При этом Ибн ал-Асир не оставляет без внимания и события, связанные с крестовыми походами.

Наконец, о военных экспедициях западноевропейских рыцарей на Восток упоминает Абу-ль-Фарадж Бар-Эбрей (1226–1286), классик сирийской средневековой литературы, автор широко известной «Книги знаменательных историй». Но он писал не только забавные и поучительные прозаические миниатюры, но и труды по философии, богословию, медицине, истории. Энциклопедизм как характерная черта средневековой учености предстает в его творчестве очень отчетливо.

Мы рассказали вкратце о наиболее важных, по нашему мнению, источниках для воссоздания истории крестовых походов. Наряду с нарративными (повествовательными) источниками, современные исследователи широко привлекают данные археологии, нумизматики, геральдики, сфрагистики и других вспомогательных дисциплин. Памятники средневековой архитектуры и актовый материал XI–ХIII вв., нормы феодального права (в частности, знаменитые «Иерусалимские ассизы») и фольклорные произведения — все эти и многие другие источники помогают современным ученым уточнить и расширить существующие представления о крестоносном движении. И все же можно с уверенностью констатировать, что именно западноевропейские хроники, написанные преимущественно самими участниками походов на Восток, дают нам основной материал об этих событиях.

На интерпретацию источников, самих по себе достаточно тенденциозных, в последующие столетия оказали влияние различные факторы: общий уровень исторических представлений, господствующие религиозные и политические идеи, а также конкретные политические обстоятельства, наконец, особенно в XIX–XX вв., совершенствование источниковедческой критики. Не имея возможности подробно охарактеризовать даже наиболее известные труды по истории крестовых походов, обратим внимание лишь на некоторые основные тенденции в освещении этой проблемы в исторической литературе.

Любопытно заметить, что в сочинениях гуманистов XIV–XV вв. крестовые походы не занимают сколько-нибудь существенного места. Вероятно, это можно объяснить тем, что в эпоху пробуждения национального сознания больший интерес вызывают события локального, а не общеевропейского масштаба. К тому же новые черты, типичные для гуманистической историографии, в частности критический подход к источникам, очень слабо прослеживаются в экскурсах, посвященных крестовым походам. В этой связи можно назвать труд итальянского историка XV века, представителя «эрудитской» школы Флавио Бьондо «Три декады историй от падения Римской империи», в котором содержится рассказ о Первом крестовом походе. В духе средневековых латинских хроник гуманисты изображают военные экспедиции западноевропейских рыцарей на Восток как религиозную эпопею. Но некоторые новые нюансы в их сочинениях все же заметны. Хотя в целом сохраняется провиденциалистская трактовка событий, но усиливается героизация человеческих, «мирских» деяний. Следуя античным образцам, гуманисты как бы выдвигают на передний план воина-героя. Немецкие авторы при этом акцентируют внимание на патриотических мотивах участников крестоносного движения.

Во второй половине XV и особенно в XVI веке пробуждается все больший интерес к истории крестовых походов. Это объясняется по меньшей мере тремя обстоятельствами: во-первых, после падения Византийской империи в 1453 году турецкая опасность приобрела для Западной Европы вполне реальные очертания, и тема борьбы с «неверными» стала едва ли не «злобой дня»; во-вторых, религиозные конфликты эпохи Реформации обострили внимание к истории религиозно-политических движений — ведь история всегда предоставляет более чем достаточно аргументов каждой из противоборствующих сторон; в-третьих, в эпоху Великих географических открытий и последовавшей за ними колониальной экспансии вообще усилился интерес к истории «иных» земель и взаимоотношений европейцев с другими народами. Развитие книгопечатания способствовало в свою очередь ознакомлению более широких кругов европейского населения с сочинениями о крестовых походах, причем в это время стали появляться и публикации нарративных источников.

Реформация и Контрреформация наложили заметный отпечаток на историческую литературу XVI–XVII веков. Католические авторы, по-прежнему следуя провиденциалистской концепции, изображали крестоносное движение в апологетическом духе. Забота о единстве церкви и благополучии всех христиан — вот главные побудительные причины походов на Восток. Подобная их трактовка характерна для «Церковных анналов» кардинала Цезаря Барония, написанных в конце XVI в. и ставших едва ли не самым известным произведением католической историографии своего времени. В предпоследнем томе этого огромного труда (всего Бароний написал 12 томов) излагается предыстория и некоторые события Первого крестового похода, всячески подчеркивается роль папства (особенно Урбана II) в организации «священной войны». Будучи директором Ватиканской библиотеки. Цезарь Бароний мог использовать документы Ватиканского архива, что давало ему определенные преимущества по сравнению с протестантскими авторами.

В протестантской историографии усиливается негативное отношение к крестовым походам. Сторонники Реформации считают политические притязания папства и суеверия рядовых участников крестоносного движения его главными причинами. Само это движение привело к ничем не оправданным человеческим жертвам и бессмысленной растрате материальных ресурсов европейского общества. С позиций «антипапизма» написана, например, «История священной войны» англиканского теолога Томаса Фуллера, который вместе с тем уделяет внимание истории духовно-рыцарских орденов, развитию военного дела и пр. Немецкий протестантский историк Готфрид Арнольд не прошел мимо крестоносного движения в своей «Беспристрастной истории церкви и еретиков». Сторонник пиетизма, особенно распространившегося в немецком лютеранстве в конце XVII — начале XVIII вв., Г Арнольд видел сущность христианства не столько в догматических формулах, отстаиваемых официальной церковью, сколько в непосредственном религиозном чувстве.

К истории крестовых походов обращались отнюдь не одни теологи, но и светские авторы. Назовем имя замечательного французского ученого Шарля Дюканжа (1610–1688), составившего непревзойденный словарь средневековой латыни и словарь греческого языка. Он издал ряд памятников по истории Византии и уже знакомую нам хронику Виллардуэна о завоевании Константинополя. Дюканж подготовил обширные материалы по истории французской знати, обосновавшейся в Восточном Средиземноморье в эпоху крестовых походов. Для своего просопографического и генеалогического исследования ученый привлек самые разнообразные источники — хроники, «Иерусалимские ассизы», картулярии духовно-рыцарских орденов, актовый материал, торговые договоры, эпистолярные памятники и пр.

Полной противоположностью Дюканжу, ученому-эрудиту, прочитавшему неисчислимое количество древних и средневековых источников и скрупулезно выискивавшему пусть мелкие, но точные и конкретные факты, были историки-просветители. В советской литературе предшествующих десятилетий исторические взгляды просветителей, как правило, оценивались весьма высоко. Ниспровержение теологического взгляда на историю, рационализм, вера в прогрессивное развитие человечества, антиклерикализм — эти и другие черты исторической концепции просветителей ставились им в заслугу. Одновременно как бы затушевывался глубокий антиисторизм их трудов, особенно шокирующий у Вольтера. Вольтера никогда не интересовали исторические факты сами по себе. Они нужны были ему, как и некоторым другим просветителям, лишь в качестве сырого материала для собственных политических и историософских построений. Неслучайно Вольтер так любил сводить крупные исторические события к пустякам («такова связь мировых событий»)!

Огульное отрицание средневековой эпохи, резко критическое отношение к католической церковной организации, неумение и нежелание понять образ жизни и идеалы людей феодального общества — все это сказалось на трактовке крестоносного движения Вольтером и (в меньшей степени) другими просветителями. Сам Вольтер в 1751 г. издал брошюру «История крестовых походов». Примерно через 30 лет другой французский просветитель Ж.-Б. Майи опубликовал 4-томное исследование под длинным заголовком — «О духе крестовых походов, или политическая и военная история войн, предпринятых христианами против мусульман ради освобождения Св. Земли в XI, XII и XIII веках». Заслуживает упоминания также то обстоятельство, что истории крестовых походов коснулся в одном из томов своего огромного труда «История упадка и разрушения Римской империи» знаменитый английский историк второй половины XVIII века Эдуард Гиббон. Он, в частности, остановился на событиях Четвертого крестового похода в связи с теми последствиями, которые имел этот поход для судеб Византии.

Коренным образом изменилось отношение к крестовым походам в начале XIX века, в период утверждения романтической историографии в европейских странах. Сопоставим некоторые высказывания просветителей и романтиков. Вольтер в письме к Екатерине II ядовито заметил, что папское правление «в продолжение многих веков заливало кровью половину Европы и тщилось жителей ее сделать скотами»; более умеренный Майи называет религиозную экзальтацию в период подготовки Первого крестового похода «разновидностью эпидемического бешенства», охватившего жителей Франции и других государств. Но вот в 1802 г. выходит сочинение Франсуа Рене де Шатобриана «Гений христианства, или красота христианской религии». Принадлежа к аристократической фамилии, далекие предки которой принимали участие в крестоносном движении, Шатобриан оценивает походы европейского рыцарства на Восток с точки зрения защиты христианской веры. По его мнению, «дух магометанства — гонение и завоевание; евангелие, напротив, проповедует лишь терпимость и мир». Таким образом, христианство — самая человечная из всех религий, а средневековье, когда «гений христианства» преобладал, — эпоха высшей морали и высшего искусства.

Через несколько лет, в 1807 г., появился первый том «Истории крестовых походов» Фридриха Вилькена (1777–1840), профессора Гейдельбергского университета. Издание этого огромного труда (только авторский текст занимает в 7 томах около 4 тыс. страниц!) растянулось на четверть века. По мнению одного из позднейших исследователей, Вилькен «в течение целого поколения властвовал над умами в области истории крестовых походов — и не только в Германии». В чем же значение работы Ф. Вилькена? Следуя за средневековыми хронистами, ученый стремится постичь и по возможности адекватно передать сам «дух эпохи». Пересказывая содержащиеся в источниках эпизоды о сверхъестественном и «чудесном», Вилькен объясняет подобные рассказы мироощущением людей средневековья, их, как бы мы теперь сказали, менталитетом. В отличие от Шатобриана, немецкий историк уважает религиозные чувства не только «воинов Христа», но и их противников — мусульман. Он признает, что «обе стороны отважно бились во славу своего бога». Рассказывая о деятельности папства в эпоху крестовых походов, Вилькен подчеркивает политические интересы католической церкви на Востоке и при этом аргументирует свои положения обильными ссылками на источники. Типичный для романтиков взгляд на историю в целом и средневековье в частности сочетается у Вилькена с пристальным вниманием ко всему многообразию фактов, с реалистическим изображением социальных порядков того времени.

Если Вилькен особенно обстоятельно описывает участие немецких рыцарей в крестоносном движении, то подвиги французских крестоносцев превозносит Жозеф-Франсуа Мишо (1767–1839). Роялист по своим политическим взглядам, приговоренный во время революции к смертной казни, Мишо как историк всецело принадлежит к романтическому направлению. Славу ему принес пятитомный труд «История крестовых походов», выходивший с 1811 по 1822 г. (в качестве дополнения Мишо опубликовал в 1822 г. еще два тома «Библиографии крестовых походов», где помещены с комментарием отрывки из различных источников). В изображении французского историка крестоносная эпопея предстает как великое деяние, олицетворяющее глубокое религиозное чувство и рыцарскую доблесть христиан Западной Европы. Вот в каком восторженном тоне описывает, например, Мишо подготовку к Первому крестовому походу: «Столь велик был подъем религиозных чувств, оскорбленных неверными, так велико было влияние примера, поданного французами, что все христианские народы сразу же позабыли все, что составляло предмет их тщеславия или тревог, и предоставили на нужды крестового похода своих воинов, которые необходимы были им для собственной защиты». Хотя Мишо мимоходом упоминает о материальных, «мирских» интересах участников походов на Восток, хотя он не отрицает, что эти походы «послужили источником слез для тех поколений, которые были их свидетелями и участвовали в них», но подобные замечания меркнут на фоне описаний героических подвигов французского рыцарства, вдохновляемого католической церковью. Труд Мишо имел огромный успех при жизни автора. «Апогеем романтизма» назвал этот труд М. А. Заборов, и с такой оценкой можно согласиться.

Сравнивая еще раз взгляды просветителей на крестоносное движение и работы историков-романтиков о крестовых походах, надо все же отдать предпочтение последним. На смену априорным, логически сконструированным и политически тенденциозным концепциям просветителей пришли сочинения представителей романтического направления. Во многом наивные, они выгодно отличались, во-1-х, тем, что были основаны на первоисточниках, во-2-х, тем, что их авторы стремились к установлению конкретных исторических фактов; в-3-х, тем, что, читая эти книги о крестовых походах, как бы невольно «погружаешься» в средневековье, ибо историки-романтики не только идеализировали, но и пытались по-своему понять и объяснить далекую эпоху

Но подлинно научное изучение истории крестовых. походов началось несколько позднее и связано с именами двух знаменитых немецких историков XIX века — Леопольда фон Ранке (1795–1886) и его ученика Генриха фон Зибеля (1817–1895). В семинаре, которым руководил Ранке в Берлинском университете и из которого вышли многие известные ученые, была проведена тщательная работа по сопоставлению и критическому анализу источников Первого крестового похода. Начатая с учебными целями, эта работа привела к важным научным выводам. Так, было установлено, что хроника Гийома Тирского, о которой мы выше упоминали, не является оригинальной в той части, где речь идет о Первом крестовом походе, а представляет собой компиляцию более ранних хроник (Альберта Аахенского, Раймунда Ажильского и др.)

Логическим продолжением работы, начатой в семинаре Ранке, стала монография молодого Зибеля «История первого крестового похода», вышедшая в 1841 году. Эта книга произвела настоящий переворот в исследовании крестоносного движения и особенно в оценке источников по истории Первого крестового похода. Предшественники Зибеля (вплоть до Мишо) видели свою задачу в том, чтобы по возможности полно и хронологически последовательно, как бы «шаг за шагом», воссоздать события крестовых походов. При этом они, как правило, не отделяли легендарные рассказы от вполне достоверных сведений. Г. Зибель проявил себя тонким аналитиком, сумевшим пересмотреть и устоявшееся отношение к источникам, и многие вопросы истории самого крестоносного движения. Он доказал, что свидетельства Раймунда Ажильского, итало-норманнского Анонима и Фульхерия Шартрского заслуживают большего доверия, чем сообщения других, в начале XIX века более известных, средневековых хронистов. С научных позиций, а не иррационалистически Г. Зибель попытался объяснить причины походов европейских рыцарей на Восток, обратив внимание на особенности религиозного мировоззрения той эпохи, политические интересы папства и пр. В изображении немецкого ученого вожди Первого крестового похода выглядят людьми с вполне «земными» устремлениями, а отнюдь не бескорыстными защитниками Византии, хотя Зибель подчеркивает религиозный характер крестоносного движения в целом.

Дальнейшее изучение истории крестовых походов связано с именами целого ряда, прежде всего немецких и французских, ученых, среди которых одно из первых мест несомненно занимает Бернгард Куглер (1837–1898). Он был сыном известного историка искусства Франца Куглера, проявившего, кстати, себя и как поэт, и как собственно историк (его «История Фридриха Великого», впервые вышедшая в 1840 г. с превосходными иллюстрациями А. Менцеля, переиздается в Германии и поныне). Молодость Бернгарда Куглера пришлась на те годы, когда не затихали споры о путях объединения Германии. В этих острых политических дискуссиях самое непосредственное участие принимали и историки. (В частности Генрих фон Энбель был признанным вождем т. н. «малогерманской», или прусской; школы, ратовавшей за объединение Германки под эгидой Пруссии).

Уже ранняя работа Бернгарда Куглера «Боэмунд и Танкред» (1862) свидетельствовала о. его интересе к средневековой истории. Став профессором в Тюбингене, он расширяет сферу своей исследовательской деятельности. Вероятно, можно выделить два основных направления научного творчества Б. Куглера. Как медиевиста его привлекала прежде всего крестоносная эпопея, как историка нового времени — политика Пруссии и роль династии Гогенцоллернов в объединении Германии. Первая тема нашла отражение в таких работах ученого как «Исследование по истории второго крестового похода» (1866), «История крестовых походов» (1880; 2-е изд., 1881, рус. пер., по которому печатается настоящее издание, — СПб, 1895.), «Альберт Аахенский» (1885) и др. Второй проблеме были посвящены в частности такие труды Б. Куглера как «Гогенцоллерны и немецкое отечество» (совместно с графом Штильфрид, 1881; новое издание продолжено Гельмольтом, 1901) и «Император Вильгельм и его время» (1888).

Обратим внимание на то, что проблематика работ Б. Куглера перекликается с темами исследований Г. Зибеля (Зибель, начинавший как медиовист, позднее занимался преимущественно новой историей и выпустил огромный труд «Основание Германской империи Вильгельмом I» в 7-ми томах). На Куглера (вероятно, все же в меньшей степени, чем на Зибеля) влияла и та политическая обстановка, в которой проходила его научная деятельность. Надо иметь в виду, что в 70-е годы XIX века правительство О. Бисмарка провело ряд мер направленных против влияния католической церкви как в политической сфере, так и особенно в области культуры (так называемый «Культуркампф», по определению Вирхова). Трудно сказать, является ли простым совпадением то, что примерно в это же время немецкие историки протестантского толка (Г. Хагенмейер, К. Кляйн и др.) выступили с критическим пересмотром многих положений католической историографии о крестовых походах.

Мы попытались кратко охарактеризовать наиболее авторитетные источники по истории крестоносного движения и ведущие тенденции освещения этой проблемы в исторической литературе вплоть до второй половины XIX века (то есть до того времени, на которое приходится научная деятельность Бернгарда Куглера). Не будем пересказывать основные положения его книги. Не будем упрекать автора, как это еще недавно было у нас принято делать в подобных предисловиях, за то, что он чего-то не понял или в чем-то оказался не вполне точен. Его книга впервые вышла в свет более ста лет тому назад — естественно, за эти годы расширилась источниковая база исследований о крестовых походах, изменились многие представления ученых о средневековой эпохе в целом. Даже беглое перечисление наиболее крупных трудов о крестоносном движении, вышедших в конце XIX века по настоящее время, потребовало бы написания специального очерка. Скажем лишь, что и сегодня книга Бернгарда Куглера остается одной из лучших обобщающих работ о крестовых исходах. А сами крестовые походы, наверное, всегда будут волновать воображение ученых (как и любого, «прикоснувшегося» к ним человека!). Хотя в их истории становятся известными или уточняются все новые и новые подробности, но по-прежнему остается некая «тайна» этого явления, «ускользающая» от исследователя, — подобно тому, как удаляется горизонт, сколько бы ни пытался к нему приблизиться…

В. С. Савчук