История крестовых походов

Крестоносцы и император Алексей от 1099 до 1101

Как мы видели, первый крестовый поход дорого обошелся христианскому миру. С 1096 до 1099 года были потеряны сотни тысяч сильных людей и неисчислимые суммы денег и имущества. Но как ни были велики жертвы, которые принес почти каждый народ Европы, нельзя было бы сказать, что достигнутые тогда успехи были куплены слишком дорого. Потому что, с одной стороны, византийцам удалось снова утвердиться в крепкой Никее, этой сопернице Константинополя, потом завладеть почти третьей частью Малой Азии и этим снова приобрести долго недостававшую основу для несколько обеспеченного государственного существования. С другой стороны, норманны счастливым ударом присвоили себе в Антиохии и вокруг нее тот город и страну Сирии, которая им и всему крестоносному рыцарству могли составить лучший и сильнейший опорный пункт для позднейших, все более широких и прочных завоеваний, и наконец в освобожденном Иерусалиме была достигнута цель, которая была всего ближе сердцу в благочестивых стремлениях большинства пилигримов. Но все это было достигнуто, несмотря на ошибки византийской политики, несмотря на завистливые ссоры отдельных крестоносных князей и несмотря на все превратности, которые проистекали от непокорности или от темноты мистических стремлений франкских войск. Поэтому не должно ли было теперь, после стольких побед, определиться будущее христианского Востока самым благоприятным образом?

Действительно, на это были в то время самые лучшие надежды. Потому что в 1099 г. император Алексей повелевал большими военными силами, чем когда-либо раньше, и его некогда столь могучий противник Килидж-Арслан, уже не владетель Никеи, а только султан Иконии, едва ли был в состоянии долго выдерживать византийские нападения, если бы только они были поведены энергично и непрерывно. В Константинополе можно было надеяться занять в короткое время и снова оживить всю Малую Азию, опять достигнуть старых армянских границ и навсегда отдалить магометанскую опасность от внутренней части империи. Таково же было положение вещей в Антиохии. Боэмунд все еще имел в своем распоряжении сильное войско, опирался на многочисленное христианское и особенно армянское население северной Сирии и мог довольно уверенно рассчитывать на прибытие новых войск из Европы. При всем этом не было слишком смелым задумать завоевание северной Сирии до Месопотамии и прибрежных стран до Палестины; и если бы притом Готтфрид и Бальдуин также постарались сколько возможно расширить свои владения в Иерусалиме и Эдессе, то в эти дни можно было серьезно думать об основании большого и сильного государства франкских рыцарей, но только в Антиохии.

Но если таким образом Малая Азия и Сирия должны были быть снова приобретены для греческого и римского христианства, то, конечно, должны были кончиться те многочисленные ошибки и глупости, сделанные до сих пор наверху и внизу; и прежде всего император Алексей должен был понять, что благо его государства заключалось не в покорении норманнов в прекрасной и далекой Антиохии, но в изгнании сельджуков из плоскогорий Фригии. Но теперь для всего христианского мира стало роковым то, что гордый Комнен и теперь еще не мог отказаться от одной части страны, принадлежавшей когда-то Византии, и что поэтому он предпочитал оставлять в покое сельджуков, чтобы только опять отнять у ненавистных норманнов их похищение. Еще весною 1099 года он выслал сухопутное войско и флот против Антиохии и этим сам начал ряд пагубных войн византийцев с крестоносцами. Сухопутное войско проникло в Киликию, но встретило там более сильное сопротивление от верных союзу армян и норманнов, и поэтому должно было радоваться, когда после похода на северо-восток ему, по крайней мере, удалось занять город и область Мараша. Флот имел на сирийском берегу также только небольшой успех. А именно, здесь значительный портовый город Лаодикея, населенный преимущественно греками, уже во время осады Антиохии попал во власть герцога Роберта Нормандского и был занят его войсками. При этом гарнизон хотя был не боэмундовский, но норманнский, и кроме того угнетал горожан непомерными контрибуциями; это было достаточным основанием для враждебных действий адмиралов императора Алексея. Когда флот начал осаду, то жители восстали, радуясь прибытию земляков, выгнали гарнизон и открыли ворота морякам.

Но тотчас перед городом появился Боэмунд, чтобы отомстить за оскорбление норманнов и защитить собственную выгоду. Он получил поддержку также и с другой стороны.

Потому что весною того года по побуждению папы Урбана сильный флот пизанцев под предводительством их архиепископа Дагоберта вышел в море и вследствие ли старой вражды к грекам или только соблазнившись дурными отношениями между греками и норманнами, но он тотчас обратился против Ионических островов, которые были совершенно опустошены. Алексей, получив это известие, с ревностными усилиями снарядил новый флот и снабдил его всеми средствами византийского военного искусства. Пизанцы потерпели от сражений и бурь в открытом море, но, несмотря на это, вполне достигли своей главной цели, так как все еще с большими силами они пристали к берегу Сирии и именно в Лаодикее. Боэмунд склонил их принять участие в осаде этого города, и вскоре гавань с ее укреплениями была в руках союзников.

Второй греческий флот последовал до Кипра, принадлежащего тогда императору Алексею, но чувствовал себя слишком слабым, чтобы решиться на освобождение Лаодикеи. Но в это время, совсем с другой стороны, нашлась для осажденных неожиданная поддержка.

Потому что тем временем не только был завоеван Иерусалим и произошла битва при Аскалоне, но князья и рыцари, которые сражались там, на далеком юге, видели Святые места, по старому обычаю пилигримов купались в Иордане и нарезали пальмовых ветвей, пришли затем к тому мнению, что они во всех отношениях исполнили свой обет крестового похода и если не намеривались надолго поселиться в Сирии, то должны были возвратиться в Европу. Большая часть их, оба Роберта, Раймунд Тулузский и Евстахий Булонский с приблизительно 20.000 человек тотчас отправились к северу вдоль сирийского берега и находились лишь в двух днях пути от Лаодикеи. Стесненные жители этого города, услыхав об этом, поспешили отправить им навстречу смиренное посольство. В князьях тотчас же заговорила старая зависть к счастью Боэмунда, так что они вместо того, чтобы помочь товарищам, скорее решили принудить его к миру. Между крестоносцами готова была уже разразиться битва, когда епископ Дагоберт стал между враждовавшими партиями и водворил мир, по крайней мере наружный. Лаодикейцы были признаны подданными императора; друг императора, граф Раймунд, занял укрепления города небольшим отрядом, который у него оставался; но прочие пилигримы, важные и простые, все, сколько пришло их сюда из Иерусалима, сели на суда в гавани Лаодикеи (еще в сентябре 1099 г.) и возвратились на родину.

Итак, византийская политика добилась тогда некоторых преимуществ над норманнами. Но это было скудным следствием довольно значительных усилий, тем более скудным, что эти преимущества были приобретены даже не исключительно собственными силами, но частью при помощи партии в среде самих крестоносцев. Отсюда следовало, что военные силы императора Алексея не были достаточны для войны, которая в далеком будущем должна была вестись с умным и сильным противником, и они расточались совсем бесполезно. Правда, на первое время византийцам еще удалось занять несколько гаваней в западной части Киликии, но по существу и это не изменило положения вещей, так что, наконец, граф Раймунд (в начале 1100 г.) покинул Сирию и возвратился в Константинополь, очевидно потому, что со средствами, имевшимися в то время в распоряжении у него и его византийских друзей, он потерял всякую надежду на большие успехи, и особенно потерял надежду приобрести основу для провансальского княжества.

Поэтому Боэмунд временно увидал себя в счастливом положении для того, чтобы направить свои силы в другие стороны. Уже поздней осенью 1099 года он заявил графу Бальдуину Эдесскому, что теперь, когда Святой город попал в руки христиан, он хочет лично исполнить свой обет и у гроба Спасителя благодарить Бога за такие великие успехи. Бальдуин был готов принять участие в походе, а также и Дагоберт с пизанцами и, таким образом, в ноябре 1099 года собралось крестоносное войско в 25.000 человек, чтобы вдоль сирийского берега идти на юг к Иерусалиму. Большая численность этого войска служит доказательством того, какими силами располагал в то время властитель Антиохии, так как большая часть этого войска не были ни эдессцы, ни пизанцы, а норманны, и достаточное количество их было еще в северной Сирии, чтобы не оставить эту область беззащитной добычей возможных нападений сельджуков или византийцев.

В противоположность этому, в Палестине были тогда лишь очень небольшие военные силы, потому что Иерусалим и его окрестности особенно сильно пострадали от войн последнего времени между Фатимидами, сельджуками и крестоносцами: местечки лежали по большей части в развалинах, магометанские жители их были перебиты или изгнаны; издавна поселившиеся там христиане были малочисленны и бедны деньгами и имуществом.

Герцог Готфрид после того, как его покинули Роберт, Раймунд и Евстахий, имел в распоряжении не более 200 рыцарей и от одной до двух тысяч пехотинцев; а с уверенностью он мог рассчитывать только на большую половину этого небольшого отряда, потому что 80 из упомянутых рыцарей, с соответствующей толпой оруженосцев, составили свиту Танкреда, единственного князя, который остался в Палестине, кроме «защитника Святого Гроба». Правда, оба властителя, и Готфрид и Танкред, ревностно старались дальше распространить в Святой земле силы христиан, но, конечно, при таких слабых средствах с таким же скромным успехом. Осенью 1099 года герцог начал осаду укрепленной гавани Арзуфа, на севере от Иоппе. Гарнизон ее привязал христианского рыцаря Гергарда Авенского, который был в его руках, к мачте и выставил его на стене. Крестоносцы не дали себя этим запугать; под их выстрелами рыцарь пал тяжело раненый, но, как говорят, остался жив и вернулся потом к своим землякам. После падения Гергарда христиане сделали попытку штурмовать город, но были отбиты и, наконец, истощенные, должны были отступить. В то же время Танкред направился на север Палестины, к Тивериаде, укрепился там и взял богатую добычу с дамаскинцев и с небольших окрестных эмиров. Готфрид назначил его князем Галилеи и этим сделал его вассалом будущего государства Иерусалимского; но еще могло быть сомнительно, не чувствовал ли себя Танкред более глубоко связанным со своими земляками в Антиохии, чем с лотарингцами в Святом городе.

Таково было положение вещей на крайнем юге христианского господства, когда 21 декабря 1099 г. Боэмунд, Бальдуин и Дагоберт достигли ворот Иерусалима. Прежде всего, они исполнили последнюю часть своего крестового похода в молитвах у Святых мест, а затем занялись делом, правда, церковным, но в то же время чрезвычайно важным для герцога Готфрида. Потому что, как только он был выбран в июле того года защитником Святого Гроба, собравшиеся в то время в Иерусалиме пилигримы поставили там патриарха. Это был Арнульф, прежде капеллан Роберта Нормандского, человек темного происхождения, но деятельный и ловкий, которому, кроме того, тотчас по вступлении в свою новую должность посчастливилось найти реликвии Святого Креста, т. е. кусок дерева от креста, на котором страдал Спаситель. Но до сих пор ему недоставало еще признания его достоинства со стороны папы; и хотя этому недостатку легко мог помочь архиепископ Дагоберт, так как по смерти епископа Адемара Пюи, происшедшей за год перед тем, он был уполномочен папой Урбаном II действовать у крестоносцев в качестве легата папского престола, но случилось как раз противоположное тому, на что надеялся Арнульф. А именно Боэмунд, по-видимому, хотел, чтобы патриархом Иерусалимским был по возможности представительный и влиятельный человек, чтобы около такого сотоварища Готтфрид сделался еще незначительнее, чем он был. В таком же направлении шли и требования клира, который первоначально желал в Святом городе вовсе не светского, а именно духовного владыку. И, наконец, сам Дагоберт был даровитый и честолюбивый церковный князь, для которого должно было казаться заманчивым получить власть в самом священном месте христианского мира, в таком роде, как папа в городе и области Рима. Все это, по всей вероятности, содействовало тому окончательному результату, что Арнульфу предложено было сложить свой сан, что он и сделал без сопротивления, и после того Дагоберт был торжественно объявлен патриархом Иерусалимским. С тех пор влияние Боэмунда распространилось даже в стенах святого города.

После всего этого, 1100 год наступил при благоприятных предзнаменованиях для норманнов, а вместе с тем и для крестоносцев вообще. Потому что хотя властитель Антиохии был так эгоистичен и коварен, как никто из его соплеменников, но он был так же умен и силен. Своими способностями и своими успехами он глубоко затмил всех других князей пилигримов. Будущее христианской Сирии лежало главным образом на его плечах и потому каждое увеличение силы, которое он приобретал, было в то же время выгодой для дела всего христианского мира.

Но именно этот так благоприятно начинавшийся год должен был принести тяжелые испытания для Боэмунда и его будущего государства. Потому что князь, правда, благополучно прибыл из Иерусалима в Антиохию и вскоре затем начал самое важное, что ему оставалось делать, т. е. войну с эмиром Ридваном Галебским, самым значительным противником христиан во всей северной Сирии. В кровопролитном сражении он разбил войско Ридвана и уже полный надежды на победу расположился лагерем перед самой его столицей. Но здесь на его беду явился к нему посол армянского князя Гавриила из Малатии, который обещал ему передать свою область, если только Боэмунд поможет ему против эмира Ибн-Данишменда Сивасского (Себаст на верхнем Галисе). Боэмунд тотчас снял осаду, пошел быстрым походом на север, но еще по дороге и неожиданно наткнулся на туркоманские отряды этого эмира, потерпел полное поражение и был взят в плен вместе со многими важными рыцарями в половине лета 1100.

И точно так же наперекор самым благоприятным началам сложились пагубно, по крайней мере для норманнов, дела в Иерусалиме. Правда, герцог Готфрид действовал там так же храбро и неутомимо, как прежде, он снова напал на Арзуф, принудив страхом своего оружия некоторые другие города к миру и велел, насколько возможно, снова отстроить дома и укрепления христианских городов, а именно давно лежавшего в развалинах важного портового города Иоппе; но успех, которого он достигнул всем этим, был в сущности очень, скромен, особенно потому, что в то же время он был поставлен в тягостное положение новым патриархом. Потому что Дагоберт требовал теперь ни более ни менее, как того, чтобы города Иерусалим и Иоппе были отданы в полную собственность церкви Святого Гроба, т. е., другими словами, он требовал преобразования Иерусалимского государства в государство церковное. По всему своему прежнему способу действий Готфрид не мог оказать никакого серьезного отпора этому притязанию. После короткого сопротивления, он уступил и сам признал себя ленником Святого Гроба и патриарха. Он хотел только, как он прибавлял, пользоваться доходами обоих городов до тех пор, пока его область не распространится еще на один или два города; если же он умрет тем временем без мужского потомства, то уничтожается и это условие.

Вскоре после того — 18 июля 1100 г. — окончилась жизнь первого христианского властителя Иерусалима. Предание рассказывает, что герцог был отравлен эмиром Кесарейским; но можно считать достоверным, что он погиб от прилипчивой болезни, которая унесла много жертв в опустошенной и наполненной запахом трупов и гнили Палестине. Так умер Готфрид, не пробыв и года защитником Святого Гроба, и то же предание, которое окружало чудесами его рождение и соединило его смерть с коварным делом врагов христианской веры, чрезмерно прославляло его также как властителя Иерусалима. Кто успехи как полководца и как мирного государя восхвалялись наперерыв; его мудрости приписано было даже создание гораздо более позднего времени, законодательство иерусалимских Ассизов[24].

В действительности, Готфрид в последний год своей жизни был тот же как раньше храбрый человек, простого ума и смиренно благочестивый, совсем во вкусе того времени; но в своей молодости, как и в крестовом походе, он во главе многих тысяч воинов в состоянии был вмешиваться в события; напротив, как защитник Святого Гроба, он имел в распоряжении едва несколько сотен для самой опасной борьбы, его уделом стали наконец забота и труд, а не блеск и победа: только сага не покинула своего любимца.

Но после того, как Готфрид закрыл глаза, властитель Иерусалима стал вовсе не Дагоберт, как он о том мечтал, но против его стремлений поднялась сильная реакция. Лотарингские рыцари заняли стены и башни Святого города и послали в Эдессу к Бальдуину сказать, чтобы он поспешил принять наследство брата. Против этого патриарх мог только призвать на помощь норманнское оружие. Ближе всего было оружие Танкреда, который как раз в то время достиг нового успеха. Потому что за несколько недель перед тем, еще при жизни Готфрида, в Палестину пришел большой венецианский флот и освежающим образом подействовал на борьбу с врагами креста: вследствие этого, Танкред тотчас взял сильно укрепленный приморский город Хайфу. Но Дагоберт думал, что ему нужна большая поддержка, чем та, какую мог ему оказать властитель Галилеи, а потому написал Боэмунду, чтобы тот как можно скорее спас его и, кроме того, чтобы он, если придется, даже силою оружия удержал Бальдуина от похода в Иерусалим[25]. Но это письмо не достигло уж своей цели, потому что тем временем Боэмунд попал в руки эмира сивасского и вместе с тем положению норманнов грозила опасность с юга и севера Сирии.

Здесь всего больше дело зависело от Танкреда, главной задачей которого должно было быть прежде всего обеспечить Антиохию, а не выступать враждебно против Бальдуина и лотарингцев. В одном отношении он сделал то, что было нужно, когда при известии, что в Лаодикею только что прибыл сильный генуэзский флот с новым папским легатом, епископом Порто, Морицем, он тотчас поспешил туда и успел получить от легата утверждение своего господства в Антиохии. Но после этого он вместо того, чтобы остаться в северной Сирии, вернулся в Палестину и делал тщетные попытки получить доступ в город лотарингцев. Между тем Бальдуин объявил, что он намерен взять на себя управление Иерусалимом, передал Эдессу своему племяннику Бальдуину младшему, который в последнее время сражался под знаменами Боэмунда, собрал еще сколько мог денег и наконец, с 200 рыцарей и 700 оруженосцев, начал поход к югу. В Лаодикее он также встретился с легатом Морицем, который поддержал его в его предприятии. После многих опасностей он в начале ноября достиг Иерусалима, вступил в город при ликовании своих соотечественников и вслед за тем сделал смелый набег на южные местности Сирии, где он, хотя и с дикими жестокостями против неприятеля, приобрел богатую добычу. Его христианские противники не могли противопоставить ничего подобного этим успехам. Когда Бальдуин вернулся с этого набега, Дагоберт покорился, отрекся от всех своих притязаний и прав и 25 декабря 1100 года сам короновал графа в Вифлееме первым королем Иерусалимским. Танкред упорствовал в неразумном упрямстве еще несколько месяцев, но потом совсем, по своему обыкновению, вдруг оставил всякое сопротивление и всякое дальнейшее вмешательство в иерусалимские дела, причем не только предоставил королю распоряжаться на юге, но и отдал ему княжество Галилейское, вероятно потому, «что он ненавидел своего противника и поэтому не мог быть вполне верным его ленником» (март 1101).

Превратные действия Танкреда принесли дурные плоды и в северной Сирии. Греки сделали успехи в Киликии и вероятно могли бы достичь еще более значительных успехов, если бы им не пришлось собрать свои силы для устранения опасностей, которых они ждали со стороны генуэзского флота летом 1100 года, и вскоре за тем от вновь собиравшихся западных крестоносных войск. Но зато соседние сельджуки тем смелее отважились на нападения, стеснили антиохийцев у самых ворот столицы и вовлекли графа Бальдуина II Эдесского в тяжелые битвы и частью с большими потерями. После этого Танкред, когда в марте или апреле 1011 г. он, наконец, дошел из Галилеи до Антиохии, должен бы был тотчас выступить против сельджуков, как гораздо более опасных врагов; но его страшное раздражение против греков привело его к тому, что он не только отнял у них Киликию, но даже начал осаду Лаодикеи, и хотя эта осада кончилась завоеванием города, но потребовала слишком много времени, невозвратно потерянного для более важных задач.

Таким образом месяцы, которые протекли с начала 1100 до самого 1101 года, не были счастливы для сирийских христиан. Правда, Иерусалим освободился от все захватывающего влияния норманнов и основал под гордым названием самостоятельное государство, но в северной Сирии были понесены большие потери и надежды на будущее, еще недавно такие светлые, сильно помрачились. Мог уже являться вопрос; были ли крестоносцы достаточно сильны и рассудительны для того, чтобы надолго остановить ислам на Востоке?

Крестовый поход 1101 года

В то время, как в 1097–1099 годах большое крестоносное войско проходило по Малой Азии и Сирии, на родине вспоминали о нем с самым теплым участием. Каждый вечер звонили колокола, чтобы призвать к молитве о крестоносцах, и Урбан II старался подкрепить борцов за Иисуса Христа присылкою новых отрядов. Хотя 29 июля 1099 года папа умер, прежде чем весть о падении Иерусалима дошла до Европы, но его преемник, Пасхалис II, высказал такое же рвение к делу Святой Земли и в самом широком кругу людей нашел отзывчивые сердца для принятия креста. Потому что мало-помалу стали узнавать, что эта самоотверженная война велась не напрасно, что, напротив. Господь услышал своих людей и даровал им достижение ближайшей цели. Отдельные пилигримы и шпильманы переносили радостную весть из замка в замок и от города до города. С восторженным ликованием принимались их рассказы об ужасных битвах и блестящей победе, об освобождении Святых мест и всех чудесах Востока. Затем приходили прославленные герои крестового похода, возвращаясь на родину. Их встречали с высокими почестями и они пробуждали еще более пламенное одушевление к делу, за которое они сами воевали и страдали[26].

Наконец стали известны и письма некоторых князей, которые достигли господства в Сирии, и в этих письмах, хотя с гордостью указывали на приобретенные успехи и открывали блестящие надежды на будущее, но в то же время настойчиво просили единоверцев Запада о быстрой и сильной помощи. Тогда снова стали собираться отряды войск к общему походу на Восток и вскоре пошли вооружения, которые по объему едва уступали вооружениям 1096 года.

Сюда относятся прежде всего флоты Пизы, Венеции и Генуи, которые, как мы уже видели, отплыли в Сирию в 1099 и 1100 г. Но в этом последующем году вооружились, кроме того, жители Ломбардии, большая часть Германии, Франции и Испании. Папе стоило больших усилий объяснить испанцам, что им не следует сражаться с сельджуками в Азии, потому что они скорее должны были бы обратить свои силы на магометан в своей собственной стране. Другим народам он, напротив, предоставил вооружения, даже особенно ободрял их к священной войне и при этом грозил отлучением тем, которые уже давно приняли на себя крестовый обет, но еще не начали его исполнения, и тем, которые трусливо бежали на родину до окончания похода, как граф Стефан Блуаский и веревочные беглецы во время осады Антиохии.

Итальянцы, которые на этот раз приняли крест, собрались главным образом вокруг архиепископа Ансельма Миланского. Их было, говорят, 50.000 человек, в том числе немало знатных людей, два графа Бландратских, граф Пармский, епископ Павийский и другие. В южной Франции такое же или даже еще более многочисленное войско собрал Вильгельм из Пуату, герцог Аквитанский, девятый герцог этого имени. С герцогом Стефаном Бургундским соединились епископы Лионский, Суассонский и Парижский со многими благородными господами из средних провинций Франции. Вокруг графа Вильгельма Неверского собралось 15.000 человек, и как Гуго Вермандуа, так и Стефан Блуаский старались новыми вооружениями загладить позор их побега из первого крестового похода и умилостивить разгневанного папу. В Германии поход в Святую землю обещали герцог Вельф IV Баварский, благочестивая маркграфиня Ида Австрийская, графы Фридрих Богемский, Генрих Регенсбургский и Эккегард Шейренский, храбрый маршал императора Генриха IV, по имени Конрад, потом архиепископ Тимо из Зальцбурга, епископы Ульрих Пассауский и Гебгард Констанцский, и много низших клириков, рыцарей и оруженосцев.

Но в этих пилигримах, а именно в ломбардцах и французах, жил совсем иной дух, чем у их предшественников 1096 года. Они полагали, что самое трудное, что могло требоваться от крестоносцев, было достигнуто с освобождением Иерусалима и что таким образом и для них было уже доказано превосходство христианского оружия над магометанским. Они шли исполнить свой обет, быть может, с тем же воодушевлением, но не с такой же осторожностью, дисциплиной и глубоким внутренним настроением, как Готфрид, Раймунд и их сотоварищи. Полные победоносного высокомерия, они мечтали о баснословных успехах: любя веселую жизнь, они снаряжались точно на роскошный пир; почтенные женщины, как и распутные девки, в громадном числе примкнули к воинам, и настоящей характерной фигурой всей этой массы надо назвать не кого иного, как герцога Вильгельма Аквитанского, богатого, рыцарского и талантливого человека, который славился как первый трубадур за веселые песни и известен был также многими любовными похождениями.

Итак, это пестрое войско надеялось приобрести великую славу. В действительности оно шло на большие опасности, которые до сих пор не были достаточно оценены. Потому что уже на пути через Византийскую область этим пилигримам представлялось несчастное искушение к дикому враждебному действию, потому что они сами — что достаточно понятно по всему предшествовавшему, были полны крайнего раздражения против императора Алексея: хитрый властитель Константинополя представлялся им вторым Иудой; они называли его perfidus и maledictus. И хотя в Малой Азии им большей частью встретились те же сельджуки, которые в 1097 году потерпели кровавые поражения, но на этот раз Килидж-Арслан мог с уверенностью рассчитывать на поддержку со стороны своих единоверцев, потому что по крайней мере соседние с ним эмиры, особенно Ибн Данишменд Сивасский и Ридван Галебский, должны бы в собственном интересе помешать усилению крестоносцев в Сирии. Таким образом, слишком высокомерным новым пилигримам несомненно предстояла тяжелая борьба с многочисленными противниками, которые со своей стороны могли смотреть на эту борьбу с полной надеждой, потому что в последнее время они оказали удачное сопротивление антиохийским норманнам и взяли в плен Боэмунда, самого значительного из крестоносных князей.

Осенью 1100 покинули родину сначала ломбардцы, и через Фриаул, Каринтию, Штирию и южную Венгрию дошли до долины Моравы, где они перезимовали. Император Алексей уже здесь, в самой далекой части своего государства, явился к ним на помощь, позаботившись о том, чтобы они могли получить съестные припасы по дешевым ценам; но, несмотря на это, многие пилигримы в своей злобе и заносчивости позволили себе ужасные насилия над имуществом жителей и над ними самими. С началом весны войско стало продолжать свой путь по старой дороге крестоносцев на юго-восток, в марте 1101 достигло Константинополя, и ему было назначено занять квартиры в предместье Пере, где уже останавливался герцог Готтфрид. Но через некоторое время это войско оказалось таким необузданным, что Алексей обеспокоился. Поэтому он потребовал, чтобы ломбардцы удалились от столицы, т. е. переправились в Азию. Упрямые пилигримы отказались, взялись за оружие и уже штурмовали расположенный у ворот Константинополя укрепленный монастырь Космидион, когда наконец архиепископу Ансельму и остальным предводителям удалось образумить войска, переправить их через пролив и успокоить справедливый гнев императора.

Несколько позднее ломбардцев и отчасти только весною 1101 двинулись французы и немцы. Большими и малыми отрядами они шли по большей части дорогой через Венгрию в Белград, а оттуда вероятно дальше на Софию, Филиппополь и Адрианополь. Настроение, в котором они вступали в Византийскую империю, было по-видимому такое же, как у ломбардцев. Разнузданность и ненависть к грекам повели к беспутному насилию над жителями. Император ревностно старался поддержать с ними мир, но был вынужден для защиты своих окружить дикие толпы своими войсками. Там и сям доходило до битвы, а при Адрианополе аквитанцы дали печенежскому наемному войску императора формальное сражение, при котором окрестности этого города сгорели. Все эти предварительные события, конечно, вперед повредили возможному успеху крестового похода. Необузданность этих военных масс возрастала вместе с этими насилиями, и способность этих сотен тысяч преодолеть серьезное сопротивление в той же мере ослабевала.

Мало-помалу с ломбардцами соединились на азиатском берегу маршал Конрад с 2.000 немецких рыцарей, герцог Стефан Бургундский с сильным войском, граф Стефан Блуаский и некоторые другие господа, так что еще до прибытия остальных немцев и аквитанцев, здесь — по преданию, конечно, мало достоверному — собралось не менее 260.000 крестоносцев. Эта громадная масса не могла долго оставаться в бездействии. Она требовала, чтобы, не дожидаясь прибытия еще недостававших товарищей, ее сейчас же вели дальше на битву и победу, и она окончательно опьянела, затевая и обсуждая самые отважные планы. У ломбардцев возникла именно мысль, что во славу Спасителя надо предпринять что-нибудь необычайное и грандиозное, а именно после того, как первые крестоносцы завоевали Антиохию и Иерусалим, теперь надо было разбить оковы Боэмунда в Сивасе, затем покорить Багдад и таким образом уничтожить самый халифат. Эта мысль, раз высказанная, подействовала как сильный соблазн на головы князей и рыцарей. Отдельные попытки оспорить это скоро были побеждены и был единодушно решен поход на Сивас и Багдад.

Нет надобности объяснять, что это было пагубное решение. Багдад был для крестоносцев очень далеко, и войско как бы само произнесло себе приговор, когда в слепой самоуверенности оно еще до начала битвы мечтало об неслыханных победах.

Иначе можно было бы судить о плане похода этих пилигримов только тогда, если бы он ограничился одним покорением Сиваса и освобождением Боэмунда. Этого места можно было достигнуть довольно умеренным походом: дорога туда шла через те области Малой Азии, которые менее всего пострадали от военных тревог последнего времени и поэтому легче других могли доставить пропитание большому войску; а битвы с отрядами Ибн Данишменда Сивасского нельзя было избежать ни в каком случае, потому что эмир, по-видимому, приготовился выступить против христиан, по какому бы пути они ни направлялись[27].

Таким образом, эти пилигримы, может быть, достигли бы большего успеха, если бы только принялись за дело с большим спокойствием и рассудительностью[28].

Правда, этому мнению, по-видимому, противоречит то, что император Алексей не одобрял всего предприятия крестоносцев и побуждал их, хотя и бесплодно, пойти по следам Боэмунда, Готфрида и Раймунда через Малую Азию в Сирию. Граф Раймунд Тулузский, который в то время старался провести в Константинополе свои планы против антиохийских норманнов, высказался также в этом направлении. Но у этих обоих людей, конечно, было на уме не только удержать пилигримов от безрассудного похода на Багдад, но и от борьбы против Сиваса, результатом которой могло быть освобождение общего врага, Боэмунда. Когда их уговоры оказались бесплодными, они предоставили крестоносцев их воле: граф Раймунд даже примкнул к ним в походе на восток, а император дал им одного высшего офицера и небольшой отряд, которые должны были служить проводниками и вместе должны были охранять интересы своего государя в тех городах и странах, которые могли быть освобождены от неприятеля. В личных отношениях с князьями крестоносного войска Алексей и на этот раз показал себя очень предупредительным; требовал ли он от них ленной присяги, неизвестно, но, судя по его отношению к их предшественникам и преемникам, весьма вероятно.

В начале июня пилигримы начали поход, и от берега, где до сих пор был их лагерь, они без нападений или затруднений шли около двух недель почти прямо на восток до Анкиры. Они взяли этот важный город и предоставили его императору Алексею. Затем они обратились на северо-восток, достигли Гангры, но не решились напасть на этот город, потому что он показался им слишком укрепленным, прошли еще некоторое пространство по намеченному направлению вдоль левого берега Галиса, перешли реку около Османджика и пошли опять дальше на восток к Марзовану. В продолжение всего этого похода через Малую Азию простые пилигримы, по-видимому, произвели много злодеяний, как некогда в долине Моравы и при Константинополе, между тем как князья и рыцари, сколько можно видеть, слишком мало заботились о том, чтобы войско шло в порядке и замкнуто. Напротив того, сельджуки взялись за защиту своей страны очень ловко и ревностно, заранее опустошая те страны, по которым должны были проходить христиане, и с далеких окраин собираясь на решительную битву так единодушно, как этого еще никогда не бывало после 1097 г. С Ибн-Данишмендом и Килидж-Арсланом соединились главным образом эмиры Ридван Галебский и Караджа Гарранский в Месопотамии. Около второй половины июля значительные силы, приведенные этими властителями, бросились навстречу крестоносцам немного восточнее Галиса. Началась горячая битва. Христиане, хотя были истощены голодом, держались сначала храбро и счастливо отразили нападение. На следующий день маршал Конрад со своими немецкими рыцарями прошел еще несколько дальше, завоевал один крепкий пункт с большим запасом продовольствия, но на возвратном пути к сотоварищам потерпел тяжелые потери. На следующий затем день сельджуки решили сделать второе нападение и еще несколько часов напрасно добивались победы. Но мало-помалу пилигримы утомились, и их ослабили не только недостаток пищи и жар битвы, но, может быть, столько же страх, что рушатся их победоносные надежды, и ужас перед энергией неприятеля, которым раньше они так безрассудно пренебрегали. Как всегда бывает в таких случаях, так было и теперь. Те же люди, которые еще недавно рассчитывали взять Багдад, теперь трусливо думали только о спасении своей жизни. Отряд за отрядом уклонялся от битвы; распространилась всеобщая паника, каждый сбрасывал с себя то, что мешало бегству, одежду и деньги, запасы и реликвии, князья и рыцари торопливо бежали оттуда к берегу, чтобы найти защиту в каких-либо стенах, где тогда еще господствовал император Алексей, за ними не поспевали пешие войска, монахи и женщины, которые все скоро были перебиты или взяты в плен нахлынувшими победителями.

Поражение было ужасно и решительно для всего войска. Только слабые остатки его достигли берега, по большей части у Синопа, и только немногие из этих спасшихся счастливо добрались до Константинополя, а именно Стефан Бургундский и Стефан Блуаский, Раймунд Тулузский, маршал Конрад и архиепископ Ансельм Миланский. Последний умер однако вскоре после этой катастрофы, 31 октября 1101 г. в Константинополе. Его сотоварищи остались там до следующей весны, дружелюбно принятые императором, но раздражение, господствовавшее между латинским и греческим миром, нашло себе новую пищу и в гибели этого великого войска, виной которого были только сами крестоносцы, потому что виновниками ее стали считать, то греческих проводников, то друга императора, графа Раймунда.

Немного спустя после того, как ломбардцы и их товарищи начали свой несчастный поход к Сивасу, в начале июня прибыли в Константинополь также Вильгельм Неверский, Гуго Вермандуа, Вельф Баварский, Ида Австрийская, Тимо Зальцбургский и Вильгельм Аквитанский: составилось второе значительное войско — около ста тысяч человек[29]. Император встретил князей дружескими словами и богатыми подарками, но потребовал и принял и от них ленную присягу, которую дали ему крестоносцы уже в 1097 году. Но среди других пилигримов ненависть к Алексею» разрасталось все сильнее. «Надменный император, — говорили они, — с презрением хвастается, что когда франки и сельджуки воюют между собой, то для него это не больше, как если дерутся собаки». Будто бы знали даже о тайных переговорах с целью предать крестоносцев неверным или погубить их как-нибудь иначе. Началась паника, так что тысячи людей боялись ступить на землю Малой Азии, и искали кораблей, чтобы достигнуть Святой земли морем. Но многие из них и здесь боялись козней, торопливо покидали суда и, гонимые страхом, возвращались на родину. Остальные отправились, наконец, в путь, шли до Анкиры по следам ломбардцев, здесь, по-видимому, узнали о их погибели, и затем, страшно испуганные, круто повернули на юг. В Филателии они достигли дороги крестоносцев 1097 г. и держались ее мимо Иконии до Гераклеи (Эрегли). Но уже во время этого похода войско непрерывно было окружено сельджукскими отрядами, страдало от голода, жажды и сражений и потеряло всякую веру в счастливый конец похода. Когда, при Гераклее, около второй половины августа, загородила дорогу большая неприятельская сила под предводительством тех же эмиров, которые разбили ломбардцев, крестоносное войско уже не решилось вступить в серьезную битву, но рассеялось в диком ужасе. Массы обоза и рыцарей были перебиты или взяты в плен. Архиепископ Тимо и маркграфиня Ида были убиты, романтической сагой, будто бы взятая в плен, она вышла замуж за одного сельджукского эмира и стала матерью Имадеддин Ценки, впоследствии самого опасного врага христиан. Гуго Вермандуа спасся в Киликию, где и умер. Два Вильгельма, Неверский и Аквитанский, и Вельф Баварский с немногими провожатыми и частью в самой жалкой одежде спаслись в Киликию, а оттуда в Антиохию, где их братски принял Танкред и внимательно об них позаботился.

Так закончилось ужасное несчастье. Римское христианство сделало на этот раз такие же громадные усилия для расширения своей области, как и в 1097 г., но желанный и слишком уверенно ожидаемый успех совершенно не удался. Сумасбродное одушевление на борьбу против магометан, которое за четыре года перед тем выказало свою победоносную силу в разрушительных ударах, на этот раз завершилось тем, что теперь самым безнадежным образом оказалась как бы прирожденная ему жалкая слабость. Сотни тысяч людей, которые весною 1101 года стояли при Босфоре, готовые к битве, при разумном предводительстве несомненно были бы достаточно сильны, чтобы хотя после тяжелых, но успешных битв освободить Боэмунда, расширить антиохийское государство норманнов до прочных границ, и бедному населением Иерусалиму доставить еще поддержку хорошими воинами. Теперь не только ничего такого не случилось, но ужасное поражение должно было оказать неблагополучное влияние и на настроение Запада. Чтобы христианство в третий раз поднялось в такой массе для основания или сохранения франкских колоний на далеком Востоке — этого долго нельзя было больше ждать.

Безумиям, которыми погубили себя крестоносцы 1101 года, равнялись в то время разве только события в Сирии. Потому что взгляд исследователя невольно обращается на Антиохию и Эдессу, спрашивая, почему же князья этих областей не двинулись с оружием в руках на помощь своим единоверцам. Правда, Танкред и Бальдуин располагали только небольшими силами сравнительно с войском тех крестоносцев; но если сирийские и месопотамские эмиры могли доходить для борьбы с ними до севера Малой Азии, то почему же по крайней мере Танкред. не мог принять каких-нибудь мер, чтобы облегчить своим единоверцам достижение их целей[30]. Но Танкред, как в своей силе, так и в своей слабости, был именно только крестоносный рыцарь, бурно-храбрый, страстно занятый всегда тем, что в данную минуту было ему всего ближе, но неспособный создать более широкий план и успешно его выполнить.

Князь Боэмунд и император Алексей с 1102 года

Вильгельм Неверский, Вильгельм Аквитанский и Вельф Баварский, как было упомянуто, спаслись от своего малоазиатского поражения в Антиохию. Туда же прибыли в начале 1102 года из Константинополя Стефан Блуа, Стефан Бургундский, маршал Конрад, многие епископы и граф Раймунд Тулузский, старый противник норманнов. Танкред велел схватить последнего, но по просьбе остальных пилигримов вскоре освободил его, взявши с него клятву, что он не захватит в свою власть ни одной местности между Антиохией и Акконом. Но напрасно старался он этим помешать окончательному утверждению провансальцев на сирийском берегу. Потому что, когда вслед за тем все эти герцоги, графы и епископы направились из Антиохии дальше на юг и завоевали по дороге, с помощью только что прибывшего маленького генуэзского флота Тортозу, то Раймунд, преступив клятву, завладел этим городом. Танкред не мог изгнать его оттуда, потому что, как мы знаем, в то время он прежде всего желал завоевать греческую Лаодикею и осада этого города так заняла его силы, что Раймунд, напротив, мог решиться хотя бы и на бесплодную попытку освобождения этого города. Война из-за Лаодикеи длилась восемнадцать месяцев, до 1103 года. Наконец, норманны вошли в завоеванный город, но о быстрой победе над провансальцами нечего было и думать. Потому что тем временем Раймунд отчасти сделал успехи по берегу к югу от Тортозы, отчасти счастливо сражался внутри Сирии против эмиров Гимса и Дамаска и особенно начал серьезно теснить большой и богатый Триполис, давнишнюю цель своего честолюбия. К этому присоединилось еще то, что император Алексей ревностно вооружался к новой войне против норманнов и потому поддержал по мере сил и предприятия провансальцев. Когда Раймунд хотел заложить укрепление на одном из соседних с Триполисом холмов, названном впоследствии горою пилигримов, император тотчас приказал помогать графу материалом и рабочими.

Войной с сельджуками Танкред понятным образом почти совсем пренебрег из-за дел с греками и провансальцами. И, таким образом, последняя надежда норманнов оттеснить наконец господство ислама в глубь Азии лежала на пленном Боэмунде. До сих пор эмир Сиваса противостоял настояниям императора Алексея, который просьбами и обещаниями старался добиться выдачи в Константинополь своего великого противника, и эмир объявил норманнам, что выпустит из тюрьмы их князя за 100.000 золотых. Танкред, правда, не чувствовал никакой склонности чем-нибудь содействовать освобождению своего дяди, возвращение которого означало для него потерю господства, зато армянский князь Гог Василий, сильнейший из мелких владетелей Тавра, охотно прислал, наконец, эту сумму Ибн-Данишменду, и вслед за тем летом 1103 года Боэмунд вернулся на свободу и в Антиохию.

В жизнь и деятельность северно-сирийских христиан тотчас же вошла более свежая струя. Боэмунд снова принял власть и, правда, не ссорясь из-за этого с Танкредом, заключил странную дружбу между норманнами и армянами прочнее, чем это было до сих пор, и уже в 1103 году начал успешную войну против Ридвана Галебского, нисколько не заботясь о греках или провансальцах. В то же время эдесситы во всех направлениях перешли к решительному нападению. Во главе их стоял теперь, кроме Бальдуина II, Иосцелин из Куртене, владелец Телль-Башира, который пришел в Сирию с пилигримами 1101 года и получил от Бальдуина в ленное владение эдесские замки и земли на западе от Евфрата. Это был дико воинственный рыцарь, и имя франков из Телль-Башира, где он по большей части жил, сделалось грозным от Тавра до Евфрата, между тем как Бальдуин безжалостно грабил области, лежащие на востоке и на юге от Эдессы. В начале 1104 года из всего этого развился план напасть общими силами на важный город Гарран.

Если бы христианам удалось завоевать этот город, то этим они бы выиграли чрезвычайно много. Потому что Гарран, у которого некогда Красс был убит парфянами, господствовал над лучшими пунктами соединения между северной Сирией и восточной Месопотамией. Ридван Галебский и все сирийские сельджуки были бы почти совсем отрезаны от своих единоверцев внутри Азии, если бы только крестоносцы здесь укрепились, и в таком разъединении сельджуки не могли бы долго сопротивляться своим христианским противникам. Поэтому Боэмунд и Танкред торопились к этому военному походу не менее как с 10.000 войска. Бальдуин, Иосцелин и армяне пришли с большою силой. С радостной уверенностью в победе они двинулись в Гаррану.

Неприятель был в плохом положении. Гарран один не мог долго держаться, а значительнейшие эмиры Месопотамии, Сокман из Гисн-Кейфы и Джекирмиш из Мосула, сами были во вражде между собой и хотя в последнюю минуту помирились и пришли поспешно на выручку, но только с 10.000 всадников. Христиане двинулись им навстречу от Гаррана еще дальше на юг, до реки Балик. Здесь при натиске франкских рыцарей сельджуки бросились в далекое бегство и обернулись только тогда, когда сочли противников уставшими от преследования. Эдесситы с злобной заносчивостью опередили товарищей, чтобы одним выдержать бой с ненавистным врагом и были захвачены совсем врасплох внезапным нападением турок. В одну минуту они были разбиты, графы Бальдуин и Иосцелин взяты в плен, а остальные в смятении и ужасе бросились назад на главную армию. Боэмунд и Танкред нарочно держались в отдалении, чтобы в нужную минуту иметь возможность решить дело, теперь они снова начали битву и удержали поле сражения до вечера. Но твердость войска была глубоко потрясена; уходило множество беглецов, и князья решили отступление под защитой ночи. Но только что они двинулись, как неприятельские всадники, вдвое более опасные в преследовании, напали на христиан со всех сторон. К тому же, гарнизон Гаррана сделал вылазку и загородил все дороги, которые вели на родину, к Эдессе. Отступление превратилось вскоре в дикое бегство, и норманнские князья достигли Эдессы лишь с незначительным числом людей. Христиане потеряли 12.000, а по другому, впрочем, маловероятному известию, даже 40.000 человек. Такое сражение едва ли когда-нибудь дано было войсками маленького Иерусалимского королевства во все время его существования.

Сражение при Гарране было во всех отношениях решительным. Если бы норманны вернулись из Месопотамии победителями и, следовательно, владетелями внутренней страны, то, конечно, ни мелкие северно-сирийские эмиры, ни греки или провансальцы не могли бы больше оказать им долгого сопротивления, и для Боэмунда вероятно было бы еще возможно основание большого, со всех сторон самостоятельного государства, твердо покоящегося на собственной силе. Но теперь угрожающим образом поднялись кругом враги и соперники. Полчища из Мосула и Гисн-Кейфы осадили Эдессу, Ридван Галебский покорил часть Антиохийской земли, греки снова заняли главные города Киликии, Тарс, Адану и Мопсвестию, захватили вход в Лаодикейскую гавань и осадили город, в нем держалась только цитадель. Надежды графа Раймунда поднялись наконец выше, чем когда-либо, после того как он только что, и опять при помощи генуэзцев, взял Малый Гибеллум (Гибелет).

Правда, здесь еще раз в самом ярком свете выказались военные способности Боэмунда и Танкреда. Они удержали Эдессу, охранили цитадель Лаодикеи, одним словом, остановили натиск неприятеля и твердо держали главные части как своего княжества, так и графства Эдессы и Телль-Башира. Но это было самое большое, чего они могли допустить. Более широкие предприятия, победоносное наступление, основание могущественного государства, все это было уже невозможно с теми силами, которые были спасены из поражения. Но все-таки еще имелось средство, которое, может быть, опять бы сгладило все потери, а именно: скорое, сильное подкрепление с родины, новый крестовый поход, но веденный совсем в норманнском духе.

Боэмунд понял это и тотчас же начал действовать сообразно этому. Он сказал своему племяннику, что он вернется на Запад и будет искать помощи, потому что с собственными силами невозможно больше давать отпор всем окружающим врагам. Напрасно Танкред с страстными уверениями вызвался взять на себя исполнение этого плана, чтобы норманны не были покинуты в беде своим главным вождем. Боэмунд оставался тверд великое дело требовало высшего представителя, на менее важного никто не обратил бы внимания. Он передал племяннику управление северной Сирией, набрал сколько только мог денег и восточных драгоценностей и еще в 1104 году уплыл с небольшим флотом на запад[31]. Греки не решились помешать путешествию своего страшного противника.

Князь счастливо прибыл в Италию и повсюду возвестил о своем плане нового похода. Слава о его подвигах, о его богатстве, его заманчивые обещания предшествовали ему и приготовили ему повсюду восторженные встречи. Рыцари и народ стекались к нему и вступали к нему на службу, папа Пасхалис II открыто и торжественно одобрял его план. Затем он отправился во Францию и связал свое дело с интересами законных престолов запада, женившись на Констанции, дочери короля Филиппа, а другую принцессу взял, как невесту для Танкреда. Он позаботился там и о своем войске. При всяком удобном случае, при всяком сборище, в церквах и дворцах, он сам являлся вербовщиком, провозглашал свой вдохновенный призыв к войне, изображал славу битвы, честь побед, великолепные добычи, и с гордой радостью наделял теснившихся вокруг него рыцарей задатком своей службы, знаком креста.

Когда он вернулся в Италию, он поселился в Апулии и ожидал стекавшиеся со всех сторон войска. Осенью 1107 года, готовый к выступлению, он оказался во главе по крайней мере 34.000 человек: рыцарей и пеших воинов, и во главе сильного флота.

Но эта мощная армада должна была послужить вовсе не для того, чтобы подать непосредственную помощь Антиохийскому княжеству. Потому что Боэмунд хотя и покинул Сирию с разумным намерением набирать храбрую армию только для войны на Оронте и Евфрате, но вскоре затем этот, столь рассудительно действовавший до сих пор, человек обратился к другому, дико рискованному плану. Было ли это раздражение против греков, которое питали в нем битвы последнего времени, или был это чарующий образ императорской короны в Константинополе, о которой он мог мечтать еще с юных лет, или его ослепляли радостные, возвещавшие победу, клики, которые сопровождали каждый его шаг на запад — мы не знаем его побуждений, мы знаем только, что хотя он и вызывал рыцарство Италии и Франции к крестовому походу, но первой целью этого похода была победа над схизматическими греками[32]. Если бы он в 1107 году привел свое сильное войско в Антиохию, то едва ли можно было бы сомневаться, что он достиг бы цели своих прежних стремлений, т. е. поставил бы свое сирийское норманнское государство настоящим краеугольным камнем христианского господства на прочной основе. Напротив того, война с греками, при спокойной оценке сил, едва ли давала какую-нибудь надежду на хороший успех.

Потому что сила сопротивления Византийского государства значительно выросла с тех восьмидесятых годов одиннадцатого столетия, когда Роберт Гюискард и молодой Боэмунд безуспешно с ним воевали. Император Алексей располагал весьма значительными военными силами и сухопутными, и морскими, которые он мог, кроме того, вполне спокойно собирать, обучать и вооружать во время вербовок Боэмунда в Италии и Франции. Он и сам имел теперь полный опыт в норманнской войне, которого у него не было раньше в войне с Робертом Гюискардом, а потому он мог с спокойным духом ожидать грозившего нападения. В октябре 1107 Боэмунд со всем своим войском сел в Бриндизии на 230 военных и транспортных кораблей. Вначале ему благоприятствовало счастье, так что он мог без помехи окончить морское путешествие, пристать на неприятельском берегу у Аулоны и оттуда двинуться на север по направлению к Диррахию. Но затем счастье изменило. Большой приморский город Диррахий, из которого Боэмунд хотел сделать свой первый прочный опорный пункт в чужой стране, был превосходно укреплен, обильно снабжен запасами и оборонялся храбрыми людьми. В то время как норманны начали затруднительную осаду его, большие массы византийских войск двинулись из Македонии в Албанию и окружили неприятелей сначала широким, а потом все более и более тесным кольцом, ни разу не вступая в открытое сражение против их дикой воинственности. Весной 1108 Боэмунд сам уничтожил свой флот, чтобы добыть из него дерево для осадных машин. Гремело стенобитное орудие, высокая башня поднималась над укреплениями города, стены его были разрушены. Но осажденные оборонялись с таким же или даже большим искусством при помощи греческого огня. К тому же византийский флот теперь господствовал на море и закрывал подвоз с родины, так что в норманнском лагере мало-помалу распространялась большая нужда. Кроме того, императору, посредством коварной клеветы, удалось посеять недоверие между Боэмундом и некоторыми важнейшими сотоварищами. Уже все франкское войско было преисполнено недовольством и жалобами, некоторые предводители переходили на сторону врага. Несмотря на то, Боэмунд держался, пока еще мог сохранить какой-нибудь луч надежды; наконец, однако, и он должен был признать, что он был совершенно разбит и что ему осталось только покориться воле победителя. В сентябре 1108 он отправился в Деаволис (Деболь), в главную квартиру императора, и заключил крайне унизительный мир, отказавшись от всяких притязаний на Киликию, Лаодикею и провансальские владения, Антиохию и ее область он получил как пожизненный лен, но после его смерти и это должно было достаться греческому государству, и если бы, наконец, Танкред не подчинился этим условиям, то Боэмунд сам должен был принудить его к этому оружием.

По заключении мира норманнское войско мало-помалу разошлось: часть его вернулась на родину, часть отправилась дальше в Сирию, а часть перешла в византийскую службу. Боэмунд еще осенью 1108 года отправился в Апулию, но еще столь непреклонным, что он намеревался там вооружаться для новых предприятий. Но теперь ему уже ни в чем не везло и, не совершив больше ни одного достопримечательного дела, он умер на месте своего рождения в марте 1111 года.

С ним вместе сошел со сцены человек, который в особенности наложил свой отпечаток на век первого крестового похода. Потому что он рано и метко понял, что не в Малой Азии и не в Палестине, а именно в северной Сирии было самое подходящее место для основания могущественной франкской колонии, большого норманнского государства, подобного тем, какие были основаны его отцом в Апулии и его родичами в Англии. Он долгие годы открыто преследовал свою цель с умом, хитростью и силой, умеренный в счастье и не теряясь даже в тяжелой битве. Только в самом конце охватила его старая, неутомимая норманнская любовь к приключениям и соблазнила его к безумной войне с Алексеем. Растеряв в ней те силы, которые были необходимы для окончательного утверждения Антиохии, он сам лишил себя лучших плодов прежних усилий и не выполнил главной цели своей жизни.

Когда Алексей услышал о смерти своего великого противника, он хотел, по условию деаболийского мира, присоединить Антиохию. У него было тем более повода к этому, что Танкред, бывший с 1104 года регентом княжества вместо Боэмунда, воспользовался тяжелым положением греков в 1107 и 1108 годах, чтобы снова подчинить своему господству сначала Киликию, а потом Лаодикею, лучшие защитники которых были в то время отозваны в Албанию. Император предъявил теперь свои требования, отправив посольство в Антиохию, но ему было грубо отказано. После того он послал второе посольство с большими деньгами в Сирию, чтобы побудить, если возможно, провансальцев к общей войне против норманнов. Посланные были очень тепло приняты провансальцами, но все-таки не могли согласиться с иерусалимцами, и весь успех их усилий состоял, в конце концов, только в том, что они оставили провансальцам часть доверенных им денег за принесение ленной присяги.

Между тем император Алексей старался теперь двинуться вперед и по другим путям. В начале своего правления (в мае 1082 года) он дал венецианцам полную свободу торговли как в столице, так и в провинциях своей империи. С тех пор у венецианцев был собственный квартал в Константинополе и они с каждым днем обогащались своими оживленными сношениями со всеми значительными торговыми пунктами византийского мира, но в благодарность за то поддерживали императора как в его тяжелой войне с Робертом Гюискардом, так и в борьбе с Боэмундом под стенами Диррахия. Алексей однако недолго довольствовался этим, а попробовал войти в более тесную связь также и с другими итальянскими морскими государствами и в особенности с Пизой. Потому что пизанцы уже в 1099 году под предводительством своего архиепископа Дагоберта показали свою наклонность к норманнам, и еще в 1108 году пизанская эскадра поддерживала князя Танкреда при обратном завоевании Лаодикеи, так что грекам казалось особенно важным привлечь это государство на свою сторону. Поэтому император предложил пизанцам, кроме богатых подарков, выгодный торговый договор, и когда переговоры о нем оставались, сначала безуспешны и осенью 1111 года пизанские корабли в. союзе с генуэзскими и другими итальянскими судами даже брали еще контрибуции с византийских прибрежных местностей, то все-таки вслед за этим (в октябре 1111 года) был заключен договор в том смысле, что с этих пор пизанцы так же, как и византийцы, должны были получить собственный квартал в Константинополе и могли торговать во веем государстве, лишь с тем ограничением, что должны были платить пошлину со всех товаров в четыре процента их стоимости. Венецианцы, которые до тех пор почти монополизировали византийскую торговлю, естественно, смотрели враждебно на этих соперников, которые так внезапно появились на Босфоре. Но греки должны были быть очень довольны именно потому, что в двойных сношениях с Венецией и Пизой они свободнее относились к ним и потому что им удалось перетянуть на свою сторону тех, кто в прежнее время были лучшими друзьями норманнов.

При таком положении вещей Алексей завязал живые сношения даже с папой Пасхалисом II. В 1112 году приходили и отправлялись посольства из Константинополя и из Рима, и императорские подарки были приятны папскому двору. Прежде всего рассуждали о соединении восточной и западной церквей, но, без сомнения, Алексей лелеял более далекие цели, потому что борьба за инвеституру все еще продолжалась в Италии и Германии, император Генрих V был под проклятием и потому время казалось благоприятным для того, чтобы думать о восстановлении византийского господства в Италии, о расширении восточно-римской империи на запад.

Но в конце концов события очень жестко напомнили Алексею, что все эти переговоры с латинцами вовсе еще не касались задачи, о которой он всегда должен был помнить. Он самым глупым образом запустил с 1098 года войну с сельджуками и этим дал им время поправиться от их тяжелых поражений. Правда, Килидж-Арслан Иконийский, пока он жил (до 1107 года), не отваживался снова поднять оружие против Византийской империи, но зато он упражнял свои постепенно возвращавшиеся силы в небольших войнах с армянами, крестоносцами и предводителями туркменских шаек, а его сын Маликша скоро почувствовал себя достаточно сильным, чтобы выступить против Алексея. В 1110 году сельджуки в первый раз снова переступили византийскую границу; в следующие года они распространили свои набеги через Фригию и Вифинию почти до Геллеспонта. Алексей лишь с большим трудом сопротивлялся им и долгое время ограничивался защитою укрепленных мест: поэтому вся выгода, которую он получал от крестового похода, подлежала теперь сомнению. Наконец — в 1117 году — он достиг лучших успехов, сильно отбил неприятелей, которые несколько раз подходили к Никее, перешел к наступлению и завоевал вторично западную Малую Азию до Филомелиума. Маликша напрасно старался отнять у него добычу, и наконец просил о мире.

Вскоре после того — 15 августа 1118 — император Алексей умер.

Танкред и Рожер Дель Принчипато, князья Антиохийские

Танкред, как князь антиохийский, с 1104 года необыкновенно выдвинулся в одном отношении. Он употребил оставшиеся у него деньги и людей для единственной цели — непрерывной и самой отчаянной борьбы и при этом достиг столь значительных успехов, что расширил и округлил свои владения множеством мелких завоеваний во все стороны. На берегу, кроме Лаодикеи, он захватил Баниас и Большой Гибеллум, на верхнем Оронте Апамею, на востоке маленькие города и крепостцы до ворот Галеба, на северо-востоке и на севере местности почти до Евфрата, и наконец на западе прекрасную Киликию. Правда, все это удалось ему большей частью только потому, что прежнее расстройство сельджукского мира все еще продолжалось, так как отдельные эмиры, во взаимной вражде и зависти, беспрестанно воевали друг с другом, а потому и не поднялись ни разу на более сильное нападение против христиан. При этих обстоятельствах Танкред, вероятно, мог бы достигнуть большего и завоевать не только много маленьких городов, но и главные пункты неприятельской силы, и в особенности важный Галеб. Но его мысли теперь, как и прежде, направлены были совсем не на осторожные, обдуманные действия, а только на яростные нападения, на захват добычи, на унижение ненавистного врага, словом — на удовлетворение его собственных страстей. В этом отношении хуже всего было то, что его необузданное властолюбие многократно вело к ссорам и войне с другими христианскими князьями и этим приносило непоправимый вред общему делу.

Прежде всего Танкред поссорился с армянами, которые были однако самыми верными союзниками Боэмунда. Один армянский летописец жалуется, что его соотечественники испытывали нестерпимые мучения со стороны неистовых франков и что это происходило потому, что «в то время высокие предводители и воины этого народа уже не были в живых, а их княжества перешли к недостойным преемникам». Вследствие этого благородный Гог Василь был вынужден не раз идти войной на норманнов.

В 1108 году дошло до битвы между самими крестоносцами. В этом году два эмира спорили об обладании Мосулом. Один из них, Джавали, владевший этим местом последнее время, дал свободу графам Бальдуину и Иосцелину, которые со времени поражения Гаррана были в Мосуле в заключении, под условием, что они помогут ему против его соперника Маудуда ибн Алтунтекина. Когда эти графы захотели вернуться в Эдессу и Телль-Башир, где до тех пор правил вместо них Танкред, они встретили там сопротивление и возникла кровавая война, в которой — довольно неестественно — с большим ожесточением дрались с одной стороны Танкред и Ридван Галебский, а с другой Бальдуин, Иосцелин, Джавали и Гог Василь. В этом деле власть Джавали пала. Но зато в неоспоримое владение Мосулом вступил строгий и ревностный магометанин Маудуд. И хотя христианские князья снова мало-помалу заключили мир, а именно Бальдуин и Иосцелин вернулись в свои столицы, но все-таки после этого их военные силы были глубоко истощены, а они сами еще долго преисполнены раздражением и ненавистью друг к другу.

Нечто худшее готовилось, по-видимому, в 1103 году, на сирийском берегу. Граф Раймунд Тулузский умер весной 1105 года во время непрерывных битв, которыми он теснил Триполис. Его владения, права и планы перешли сначала к его племяннику, графу Вильгельму Серданскому (Cerdagne), который завоевал также Ирку и довел до крайне тяжелого положения самый Триполис. Но в начале 1109 года явился из Прованса в Сирию, с сильным отрядом, Бертран, сын графа Раймунда, чтобы сделаться самому властителем в завоеваниях своего отца. Он тотчас же поссорился с Вильгельмом, и когда тот призвал Танкреда, он попросил помощи у короля Бальдуина Иерусалимского. Предвиделась новая война; однако перед самой вспышкой или вскоре после нее она была счастливо устранена договором, по которому провансальская область была разделена между обоими претендентами, и Вильгельм в своей доле должен был стать ленником Танкреда. Но тотчас после того Вильгельм был изменнически убит на ночной поездке. Бертран унаследовал всю страну, принудил еще в июле того же года триполисцев к капитуляции и подчинился, как ленник, иерусалимскому престолу.

В следующем году Маудуд и многие другие месопотамские эмиры двинулись с большою силою на войну против христиан. Первоначально они были призваны Бальдуином и Иосцелином из ненависти к Танкреду, но очень скоро обратились против этих же самых графов. Эдесса была осаждена и дошла до крайнего положения. Тогда Иосцелин поспешил искать помощи в Сирию. Король Бальдуин и граф Бертран сначала были готовы исполнить просьбу. Затем вследствие неотступных увещеваний короля Танкред присоединился к неприятелю, а наконец христианское войско было еще усилено значительными отрядами армян. Когда Маудуд услыхал об этом движении неприятеля со всех сторон, он тотчас же оставил осаду Эдессы и христиане теперь легко могли бы добиться значительного успеха, потому что военная сила сельджуков и на этот раз была сильно ослаблена обычным раздором между их предводителями. Но у крестоносцев было не лучше: а именно Танкред, исполненный неприязни к своим союзникам, не имел никакой охоты воевать. Итак, христиане удовольствовались тем, что спасли Эдессу, но еще на обратном пути потерпели чувствительную неудачу на берегах Евфрата от искусно преследовавшего их Маудуда.

Та же плачевная история повторилась в 1111 году. Маудуд снова ворвался с большим войском в христианские области, и все крестоносные князья во второй раз соединились для отпора. Но с обеих сторон одинаковые причины сделали то, что война снова прекратилась без серьезного решения.

Танкред, как уже было упомянуто, сделал в продолжение всех этих лет, благодаря неутомимой воинственности, много мелких завоеваний. Но это не поправило того, что христиане, большей частью именно по вине Танкреда, взаимно мешали и вредили друг другу и упускали каждый случай хоть когда-нибудь решительно разбить врага. Походы Маудуда показывали, что государствам крестоносцев, и прежде всего области Антиохии и Эдессы, будет грозить смертельная опасность, как только из несогласованного до сих пор мира сельджуков на них сделано будет соединенное нападение.

При таком положении вещей в сентябре 1112 года умер Танкред и оставил правление княжеством своему родственнику Рожеру дель Принчипато, но с условием, что если теперь еще несовершеннолетний сын Боэмунда придет в Сирию, то власть передать ему. Рожер был государем очень похожим на своего предшественника, почти с теми же добродетелями и недостатками. Поэтому его судьба зависела больше от действий врагов, чем от его собственных деяний.

В начале благоприятно было то, что между сельджуками не только продолжались старинные раздоры, но, кроме того, теперь особенно сильно стал выступать элемент распадения, который, правда, существовал и прежде. А именно, незадолго до крестовых походов, в областях прежней Персии среди приверженцев шиитского халифата Фатимидов поднялся фанатик-миссионер, Гасан ибн Саба, и, присоединившись к более старой секте измаэлитов (названных так по Измаилу, внуку Али в седьмом колене), основал союз, члены которого, вследствие употребления ими возбуждающих и вместе одуряющих средств, были названы гашишинами или, как выговаривали франки, — ассасинами. Эти шииты с кровавой злостью преследовали предводителей суннитской партии ислама. Их глава приучал своих подчиненных к рабскому повиновению, особенно в том направлении, чтобы они, несмотря ни на какую опасность и с радостным желанием принять мученическую смерть, употребляли кинжал для уничтожения своих противников, и немало суннитских государей, государственных мужей и богословов пали в те годы их жертвою. Из Персии они скоро распространились в Сирии, особенно с тех пор, как они были приняты в Галебе Ридваном, который, как мы знаем, перед первым крестовым походом примкнул к Фатимидам[33]. Их деяния уже раньше существенно способствовали враждебному раздору среди сирийско-месопотамских противников крестоносцев; но по смерти Танкреда вредное влияние их обнаружилось с удвоенной силой.

Весною 1113 года Маудуд, в союзе со многими другими эмирами, выступил снова войною против христиан. На этот раз он направился не на Эдессу и не на Антиохию, а прямо на Иерусалим. Он думал, очевидно, что спокойно мог предоставить франкам северной Сирии распоряжаться в тылу своего войска, как они хотят и могут, — так как в последние годы они уже не решались выступать против него одни, а только вместе с другими христианами. Его путь шел по верхнему Оронту, через Антиливан к Тивериаде и до южного берега Генисаретского озера. Здесь в конце июня выступил против него король Бальдуин с наскоро собранным войском. Маудуд тотчас напал на христиан, одержал полную победу, и его войска прошли Иерусалимскую область вдоль и поперек. Между тем, через несколько дней после битвы, с небольшой толпой, которую король спас от поражения, соединились Рожер, Бальдуин Эдесский, Иосцелин и молодой граф Понтий Триполисский, сын и наследник умершего в 1112 году графа Бертрана. Крестоносцы, в числе 16.000 человек, заняли крепкое место в горах при Тивериаде. Маудуд не решился там напасть на них и скоро начал так страдать» со своим большим войском от летнего зноя и недостатка пищи, что предпочел на время отступить пока в Дамаск, довольный прежними успехами. Но там он тотчас же был убит одним ассасином, неизвестно, по приказанию ли главы ассасинов, или по подговору Тогтекина, владетеля Дамаска, который боялся, что могущество Маудуда принесет вред ему самому.

В декабре 1113 года умер Ридван Галебский и теперь мятежное и ненавистное правление этого владетеля ужасным образом отомстилось его потомкам и подданным. Его шестнадцатилетний сын Альп Арслан, ему наследовавший, был жестокий сластолюбец, который возмущал всех высших и низших безумной расточительностью, кровавыми делами и развратом. В конце концов его убил его собственный раб, Лулу, и принял правление вместо другого, еще малолетнего, сына Ридвана, но расстройство в несчастном городе увеличивалось со дня на день. Антиохийцы воспользовались слабостью своих соседей в том отношении, что сколько душе угодно грабили и опустошали Галебскую область, но мы не знаем ничего о какой-нибудь серьезной попытке князя Рожера взять, наконец, этот передовой пункт христианской Сирии, необходимый для его собственной безопасности. В этом прошло больше года, когда, наконец, весною 1115 года в Сирию явился с далекого востока с большим войском великий эмир Бурзук, владетель Гамадана. Крестоносцы, конечно, тотчас же попали бы снова в тяжкую беду, если бы не нашли еще раз спасения в раздоре противников. Лулу Галебский, Тогтекин Дамасский и воинственный Ильгази, эмир Мардинский в Месопотамии, соединили свои войска, чтобы сопротивляться Бурзуку, и призвали в союз христиан. Бурзук имел некоторые небольшие удачи на верхнем Оронте, но, когда к его магометанским противникам действительно пристали Рожер, Понтий и король Бальдуин, он не отважился на решительный бой и начал отступление. Когда же он услыхал, что и великий союз его врагов распался, он повернул назад и вторгся в княжество Антиохийское с диким опустошением. Но теперь это ему плохо удалось, так как, по крайней мере, норманны быстро снова собрались, примкнули эдесситы и 14 сентября им удалось застать совсем врасплох войско Бурзука вблизи Данита, когда оно собиралось стать лагерем, и разогнать его во все стороны с большими потерями.

Этот неожиданный успех мог бы тогда же принести спасение. Теперь по крайней мере на некоторое время нечего было опасаться значительнейших эмиров передней Азии, а в Галебе, когда был убит и Лулу, господствовала злейшая анархия. Но норманны и теперь не умели извлечь соответственной выгоды из этого положения. То они были в союзе с Галебом, то нападали на него в заносчивости победы. Как только доходило до битвы, они, как и всегда прежде, сражались с львиной силой и еще в 1118 году взяли приступом Эцац, последнее укрепление на западе от Галеба, но чрезвычайно удобный случай захватить под свою власть самый Галеб был тем не менее ими пропущен с легкомыслием, достойным порицания.

Наконец, в 1119 году против Антиохии направилось значительное нападение. Жители Галеба, наконец, стали искать чужой помощи и обратились к храброму Ильгази из Мардина. Тот призвал дикие наезднические племена своей родины, около 40.000 человек, ворвался во главе их в княжество и прежде всего осадил укрепление Атариб, недалеко от Галеба. Князь Рожер двинулся против него, желая решительного боя, хотя его настоятельно увещевали попросить помощи у Бальдуина и подождать его прихода. В полную противоположность этому в сельджукском лагере предводитель мешкал и не хотел решиться ни на какое сражение до соединения с Тогтекином Дамасским; но его увлекало буйство его войск и, даже владея громадным превосходством сил, но и теперь уступил своим наездникам лишь тогда, когда они поклялись ему сражаться до последних сил. Между тем Рожер расположился лагерем у Белата на северо-восток от Галеба, в лесистой долине, везде окруженной горами, без припасов и не имея достаточных известий о неприятеле. Некоторые из его всадников схватились 26 июня в горячем бою с отрядом сельджуков. Вечером другие рыцари жаловались, что не были при этом. Рожер также все настоятельнее хотел боя. Рано утром 27-го все войско исповедовалось, все сокрушались о своих грехах, сам князь залился благочестивыми слезами, но все-таки не мог расстаться с лесистой горой, пока там не поохотился. Поэтому он был застигнут врасплох нападением сельджуков, которые с трех сторон двинулись с гор в долину. Исход недолго оставался сомнительным: сам Рожер был убит, с ним вместе цвет его войска, а из людей многие тысячи.

Это была та катастрофа, которая многие годы носилась над головами норманнов. После победы наездники Ильгази грабили по всему княжеству до самого морского берега. В самой Антиохии поднялось духовенство города, чтобы в этом крайнем бедствии позаботиться о средствах защиты. Вряд ли однако это могло бы помочь, если бы Ильгази не потерял лучшего времени воспользоваться своим успехом, на распутство. Благодаря этому, столица счастливо пережила опаснейший момент. Но разве она не должна была пасть от первого серьезного нападения, и разве не пропали бы тогда вместе с нею Эдесса, Телль-Башир и мелкие армянские владения в их соседстве? По крайней мере собственными силами северо-сирийские христиане не могли уже долго держаться. Если они могли быть спасены и обеспечены от нападения сельджуков, это могло случиться теперь только благодаря усилившемуся тем временем могуществу королевства Иерусалимского.