История обыкновенного безумия (Tales of Ordinary Madness )

Дурацкие Иисусы

резиновую массу приходилось поднимать и загружать в машину втроем, а машина шинковала ее, превращая в предметы самого разного назначения; нагревала, шинковала и высерала наружу: велосипедные педали, купальные шапочки, бутылки для горячей воды… запихивать массу в машину следовало осторожно, иначе можно было лишиться руки, причем в особенности угроза лишиться руки волновала с похмелья, за последние три года такое случилось с двоими: Дурбином и Питерсоном. Дурбина перевели на составление платежной ведомости – видно было, как он сидит там с болтающимся пустым рукавом. Питерсону дали метлу и швабру и велели чистить сортиры, выносить мусор, развешивать туалетную бумагу и так далее, все поражались, как это Питерсону удается справляться с такой работой одной рукой.

восьмичасовая смена уже подходила к концу. Дэн Скорски в последний раз помог запихнуть массу в машину, он отработал восемь часов с одного из тяжелейших похмелий в своей карьере, пока он трудился, минуты превращались в часы, секунды – в минуты, а стоило поднять взгляд, и можно было увидеть сидящих на ротонде пятерых парней, стоило посмотреть наверх, и можно было испытать на себе взгляд ДЕСЯТИ глаз.

Дэн уже собрался направиться к полкам с хронометражными картами, когда вошел худой-худой человек с телом, похожим на сигару, при ходьбе ноги сигары даже не касались пола, сигару звали мистер Блэкстоун.

– куда это вы собрались, черт побери? – спросил он Дэна.

– подальше отсюда, вот куда.

– СВЕРХУРОЧНАЯ РАБОТА,- сказал мистер Блэкстоун.

– что?

– я сказал: СВЕРХУРОЧНАЯ РАБОТА, оглянитесь, мы должны все это отсюда убрать.

Дэн оглянулся, сколько видел глаз, всюду были груды резины для машин, а в сверхурочной работе самое гнусное было то, что никто не мог сказать, когда она кончится, она могла продлиться от двух до пяти часов, это было непредсказуемо, самое время добраться до кровати и лечь, чтобы назавтра снова встать и начать запихивать резину в машину, и так без конца, вечно возникали дополнительная резина, дополнительные заказы, дополнительные машины.

от резины лопалось, кончало, исходило блевотиной все здание, горы резины все росли и росли, а пятеро на ротонде богатели и богатели.

– возвращайтесь на РАБОТУ! – сказал сигара.

– не могу,- сказал Дэн,- я больше ни кусочка резины не подниму.

– как же вы собираетесь все это отсюда убрать? – спросил сигара.- надо освободить место на полу, завтра прибудет новая партия.

– раздобудьте еще одно здание, наймите побольше людей, вы же до смерти загоняете своих рабочих, у них и без того уже мозги набекрень, они даже не понимают, где находятся, ПОСМОТРИТЕ на них! посмотрите на этих бедолаг!

это была чистая правда, рабочие едва походили на людей, у них были подернутые пеленой, больные, безумные глаза, они смеялись над чем попало и непрерывно издевались друг над другом, все внутренности у них были отбиты. медленно убивали.

– это хорошие люди,- сказал сигара.

– несомненно, половина их заработка уходит на местные и федеральные налоги, другую половину они тратят на новые автомобили, цветные телевизоры, дурацких жен и четыре-пять видов страховки.

– либо вы работаете сверхурочно, как все, либо вы уволены, Скорски.

– тогда я уволен, Блэкстоун.

– у меня просто руки чешутся лишить вас жалованья.

– в штате есть Департамент труда.

– мы вышлем вам чек.

– отлично, и желательно побыстрее, покидая здание, он испытывал то удивительное

чувство свободы, которое охватывало его всякий раз, когда его увольняли или он бросал работу, он покидал это здание, оставляя их там. «ты нашел здесь дом родной, Скорски. такого уютного дома у тебя еще не было!» – рабочие всегда говорили ему одно и то же, какой бы дерьмовой ни была работенка.

Скорски остановился у винной лавки, купил пинту «Грэнддэд» и поехал дальше, вечер прошел спокойно, он допил свою пинту, лег в постель и впервые за много лет погрузился в приятную благодать сна. никакой будильник не потревожил его в шесть тридцать утра, не заставил его вернуться в грязную толпу лицемеров.

он проспал до полудня, встал, принял две таблетки алказельцера и вышел заглянуть в почтовый ящик, там лежало одно-единственное письмо.

Уважаемый мистер Скорски!

Мы давние поклонники ваших стихов и рассказов, а кроме того, мы высоко оценили последнюю выставку ваших картин в Энском университете. В редакционном отделе нашего издательства «Уорлдвей букс инкорпорейтед» имеется вакансия. Я уверен, что вы о нас слышали. Наши издания распространяются в Европе, Австралии и даже на Востоке. Мы уже несколько лет следим за вашей деятельностью и обратили внимание на то, что в 1962-1963 годах вы были редактором скромного журнала «Леймбёрд». Составлявшиеся вами подборки поэзии и прозы нам очень понравились. Мы полагаем, что вы подходите для работы у нас, в редакционном отделе. Думаю, мы сможем прийти к обоюдному согласию. Начальный оклад на данной должности составляет двести долларов в неделю, и своим согласием вы окажете нам большую честь. В случае, если вы склонны принять наше предложение, позвоните нам, пожалуйста, за наш счет по телефону…….., и мы переведем вам телеграфом деньги на самолет, а также изрядную, по нашему мнению, сумму на мелкие расходы. С глубоким почтением,

Д. Р. Сигно,

главный редактор «Уорлдвей букс инк.»

Дэн выпил пива, поставил вариться пару яиц и позвонил Сигно. у Сигно был такой голос, точно он говорил сквозь листовую сталь, однако Сигно опубликовал некоторых величайших в мире писателей, к тому же в разговоре Сигно особенно не церемонился, чего никак нельзя было предположить по стилю его письма.

– я вам действительно нужен? – спросил его Дэн.

– а как же,- сказал Сигно,- там обо всем написано.

– хорошо, высылайте деньги, и я вылетаю.

– деньги уже высланы,- сказал Сигно.- ждем с нетерпением.

он повесил трубку. Сигно то есть. Дэн доварил яйца, лег в постель и проспал еще два часа…

полет в Нью-Йорк мог бы пройти и получше, то ли дело было в том, что прежде он никогда не летал, то ли в странном голосе Сигно, звучавшем сквозь листовую сталь,- этого Дэн не знал, из резины в сталь, ну что ж, вероятно, Сигно – очень занятой человек, наверно, в этом все дело, бывают люди, которые очень заняты, всегда, как бы то ни было, когда Скорски сел в самолет, он был уже изрядно навеселе и к тому же имел с собой немного «Грэнд-дэда». однако не успели они проделать и полпути, как он все допил и принялся выпрашивать спиртное у стюардессы, он понятия не имел о том, что она ему подает,- напиток был сладкий, с лиловым оттенком и, похоже, не очень хорошо ложился на «Грэнддэд». вскоре он уже болтал со всеми пассажирами и рассказывал им, что он – Роки Грациано, бывший боксер, поначалу они смеялись, потом притихли, а он все продолжал настаивать на своем:

– я – Рок, ага, я – Рок, эх, как я их всех вырубал! в живот и в голову! а как толпа у меня стонала!

потом его начало тошнить, и он едва успел добраться до сортира, когда он тужился, часть блевотины каким-то образом попала ему в башмаки и носки, тогда он снял и башмаки, и носки, постирал носки и вышел в салон босиком, носки он положил куда-то на просушку, ботинки тоже куда-то задевал, а потом и вовсе забыл, куда все это засунул.

он принялся расхаживать в проходе между креслами, босиком.

– мистер Скорски,- сказала ему стюардесса,- сядьте, пожалуйста, на место.

– Грациано. Рок. кстати, кто, черт подери, украл у меня башмаки и носки? голову оторву!

он наблевал прямо в проходе, и одна старуха зашипела на него, как змея.

– мистер Скорски,- сказала стюардесса,- я убедительно прошу вас занять свое место!

Дэн схватил ее за руку.

– ты мне нравишься, сейчас я тебя прямо в проходе буду насиловать, только представь себе! изнасилование в небе! ты получишь ОГРОМНОЕ удовольствие! бывший боксер Ройи. Грапиано насилует стюардессу над Иллинойсом! иди сюда!

Дэн обхватил ее за талию, лицо у нее было до ужаса невыразительным и дурацким; молодая, самовлюбленная и уродливая, у нее было умственное развитие грудастой синички и не было сисек, однако она оказалась сильной, она вырвалась и бросилась в кабину пилота. Дэн блеванул, дошел до своего места и сел.

вышел второй пилот, человек с огромными ягодицами, крупной челюстью и трехэтажным домом с четырьмя детьми и сумасшедшей женой.

– эй, дружище,- сказал второй пилот.

– чего, мать твою?

– приди в себя, я слышал, ты поднял шум.

– шум? какой шум? ты случаем не педрила, летун?

– говорю тебе, приди в себя!

– заткни хлебало, мать твою! я заплатил за билет!

обладатель огромных ягодиц взял привязной ремень и с нескрываемым презрением пристегнул Дэна к креслу, продемонстрировав свою грозную силу не менее хвастливо, чем слон, с корнем выдирающий хоботом манговое дерево.

– так и СИДИ!

– я – Роки Грациано,- сообщил Дэн второму пилоту, второй пилот уже удалился в передний салон, когда стюардесса подошла и увидела спеленатого в кресле Скорского, она прыснула со смеху.

– я в тебя двенадцать ДЮЙМОВ всажу! – крикнул он ей.

старуха опять зашипела на него змеей…

из аэропорта, босиком, он добрался на такси до нового Виллиджа. он легко нашел комнату, а также бар за углом, в баре он пил до утра, и никто даже слова не сказал по поводу его босых ног. никто его даже не замечал, никто с ним не заговаривал, ну конечно, он же попал в Нью-Йорк.

никто не сказал ни слова даже наутро, когда он покупал носки и ботинки, войдя в магазин босиком. возраст города исчислялся веками, город был искушен во всем и потому лишен смысла и равнодушен.

через пару дней он позвонил Сигно.

– как долетели, мистер Скорски?

– отлично.

– ну что ж, я сегодня завтракаю в «Гриффо». это совсем рядом с «Уорлдвей». давайте встретимся там, допустим, через полчаса.

– а где это «Гриффо»? То есть адрес какой?

– так и скажите водителю: «Гриффо». он повесил трубку. Сигно то есть.

Дэн сказал водителю: «Гриффо». и они доехали, он вошел, остановился в дверях, в заведении было сорок пять человек, который из них Сигно?

– Скорски,- услышал он чей-то голос,- сюда.

там был столик. Сигно. еще один, они пили коктейль, когда он сел, подошел официант и поставил коктейль перед ним.

Господи, это уже было похоже на дело.

– откуда вы узнали, кто я такой? – спросил он Сигно.

– да так, узнал,- сказал Сигно.

Сигно никогда не смотрел на человека, всегда только поверх его головы, точно ждал некоего откровения или того, что вот-вот влетит птичка, а то и отравленная стрела, выпущенная африканкой-убанги.

– это Странновато,- сказал Сигно.

– да,- сказал Дэн,- странно, и весьма.

– я говорю, это мистер Странновато, один из наших старших редакторов.

– привет,- сказал Странновато,- я всегда восхищался вашим творчеством.

со Странновато дело обстояло как раз наоборот: он постоянно смотрел вниз, на пол, как будто ждал, когда нечто выползет наружу в щель между половицами – то ли обнаружится выход нефти, то ли загнанная охотниками рысь, то ли полчища ошалевших от пива тараканов, никто не произносил ни слова. Дэн прикончил свой коктейль и ждал, когда это сделают они, а они пили очень медленно, как будто их это не касалось, как будто это было водянистое молоко, выпив еще по коктейлю, они направились в контору…

они показали ему его стол, все столы были отделены друг от друга высокими, как стены, перегородками из белого стекла, сквозь стекло ничего не было видно, а позади стола белая стеклянная дверь, закрытая, после нажатия кнопки прямо перед столом закрывалось стеклянное окошечко, и вы оставались одни, там вполне можно было завалить секретаршу, и никто бы ни черта не узнал, одна из секретарш уже улыбнулась Дэну. Господи, что за фигура! вся эта плоть, подрагивающая и стянутая одеждой, ноющая от недоеба, а еще и улыбка… что за средневековая пытка!

Дэн вертел в руках лежавшую на столе логарифмическую линейку, кажется, ею надлежало отмерять Цицероны, мицероны или нечто в этом роде, как обращаться с линейкой, он понятия не имел, он попросту сидел и вертел ее в руках, прошло сорок пять минут, его начала одолевать жажда, он открыл расположенную позади стола дверь и пошел между рядами столов, обнесенных белыми стеклянными стенами, внутри каждой стеклянной кабинки находился человек, одни говорили по телефону, другие перебирали бумаги, казалось, все они знают, что делают, он отыскал «Гриффо». сел у стойки бара и выпил две порции, потом поднялся назад, сел и вновь принялся вертеть в руках линейку, прошло тридцать минут, после чего он встал и опять спустился в «Гриффо». три порции, потом назад, к линейке, так и пошло: вниз, в «Гриффо», и обратно, он сбился со счета, а под конец дня, когда он проходил перед столами, все редакторы уже нажимали кнопки, и перед ним захлопывались стеклянные окошечки, хлоп, хлоп, хлоп,- стучали они до тех пор, пока он не добирался до своего стола, лишь один редактор не закрывал своего стеклянного окошечка. Дэн останавливался и смотрел на него – это был находящийся при смерти гигант с толстой, но дряблой шеей, ткани которой глубоко ввалились, и вздутым, обрюзгшим, круглым, как детский резиновый мяч, лицом, черты которого были смазаны и трудноразличимы, гигант на него не смотрел, он таращил глаза в потолок над Дэновой головой и был в ярости – сперва краснел, потом белел и угасал.

Дэн дошел до своего стола, ткнул пальцем в кнопку и закрылся изнутри, раздался стук в дверь, он открыл, это был Сигно. Сигно смотрел поверх его головы.

– мы решили, что ваши услуги нам не понадобятся.

– а как с расходами на обратную дорогу?

– сколько вам нужно?

– ста семидесяти пяти должно хватить. Сигно выписал чек на 175 долларов, швырнул

его на стол и вышел…

вместо Лос-Анджелеса Скорски решил лететь в Сан-Диего, давненько он не бывал на ипподроме «Кальенте». к тому же у него была разработана система выигрыша с минимальными затратами, он чувствовал, что можно отхватить крупный куш, не платя за множество вариантов, он предпочитал подсчитывать соотношение веса, дистанции и скорости, что казалось вполне логичным, в полете он оставался в меру трезвым, ночь провел в Сан-Диего, а потом доехал на такси до Тихуаны. на границе он пересел в другое такси, и водитель-мексиканец подыскал ему в центре города приличную гостиницу, бросив сумку со своим тряпьем в чулан, он отправился инспектировать город, было около шести вечера, и казалось, что нищий и гневный город убаюкан розовым солнцем, дерьмовые голодранцы, живущие так близко к Штатам, что научились лопотать по-английски, но, точно рыбы-прилипалы, присосавшиеся к брюху акулы, способны воспользоваться лишь малой толикой богатства.

Дэн нашел бар и выпил текилы, из музыкального автомата звучали мексиканские мелодии, четверо или пятеро мужчин сидели и в час по чайной ложке потягивали спиртное, не видно было ни одной женщины, правда, с этим в Тихуане было проще простого, но меньше всего в тот момент ему нужна была именно женщина, эта призывно трепещущая, пульсирующая мохнатка. женщины были неустранимой помехой, в запасе у них имелось девять тысяч различных способов убийства мужчины, сорвав свой куш, то есть выиграв тысяч пятьдесят или шестьдесят, он намеревался подыскать себе домик на побережье, где-нибудь на полпути между Лос-Анджелесом и Даго, а потом купить электрическую пишущую машинку или вновь взяться за кисть, попивать французское вино и каждый вечер совершать длительные прогулки по берегу океана, разница между плохой жизнью и хорошей была всего лишь вопросом небольшого везения, а небольшое везение Дэн предчувствовал, такой уж баланс выходил по книгам, бухгалтерским книгам…

он спросил у буфетчика, какой нынче день, и буфетчик ответил: «четверг»,- значит, пара деньков была у него в запасе, скачки должны были начаться только в субботу. Алесео приходилось дожидаться, когда толпы американцев хлынут через границу, дабы после пяти дней ада насладиться двумя днями безумия. Тихуана о них заботилась. Тихуана брала на себя заботу об их деньгах, но американцам не дано было знать, как сильно мексиканцы их ненавидят, деньги превращали американцев в полных идиотов, и они носились по Тихуане, точно она была их собственностью, а каждая женщина означала еблю, и каждый полицейский был всего лишь очередным персонажем комикса, но американцы забыли о том, что они выиграли у Мексики немало войн, к примеру войну американцев с техасцами, да и черт знает какие еще. для американцев все это было лишь историей из книжки; для мексиканцев – самой реальностью, не так уж приятно было оказаться американцем, зашедшим в четверг вечером в мексиканский бар. американцы испортили даже корриду; американцы испортили все.

Дэн заказал еще текилы.

буфетчик спросил:

– хотите хорошенькую девочку, сеньор?

– спасибо, дружище,- ответил он,- но я писатель, человечество в целом интересует меня куда больше, чем каждая мохнатка в отдельности.

он выпалил это от смущения и поэтому почувствовал себя ничтожеством, а буфетчик удалился.

зато там царил покой, он пил и слушал мексиканскую музыку, было приятно на время лишиться американской почвы под ногами, сидеть там и вслушиваться в ошметки чужой культуры, что это за слово такое? культура, так или иначе, это было приятно.

он пил четыре или пять часов, и никто его не тревожил, да и он не потревожил ни единого человека, потом он вышел, слегка нагрузившись, поднялся к себе в номер, отдернул штору, поглазел на мексиканскую луну, лег, почувствовал, как все чертовски здорово складывается, и уснул…

наутро Дэн отыскал кафе, где подавали яичницу с ветчиной и пережаренную фасоль, ветчина оказалась жесткой, яичница – глазунья – подгоревшей с краев, а кофе был попросту скверным, но ему там понравилось, заведение пустовало, а официантка была толстая, глупая, как таракан, и легкомысленная – она никогда не испытывала зубной боли, никогда не страдала даже запором, никогда не задумывалась о смерти и лишь изредка – о жизни, он выпил еще чашку кофе и выкурил сладкую, как сахар, мексиканскую сигарету, мексиканские сигареты горели по-особому: они горели страстно, как будто были живыми.

было всего лишь около полудня, слишком рано, чтобы приступать к серьезному делу в баре, но скачки начинались только в субботу, а пишущей машинки у него не было, он всегда сразу печатал на машинке, ни карандашом, ни ручкой он писать не умел, ему была по душе пулеметная очередь машинки, она помогала писать.

Скорски опять пришел в тот же бар. звучала мексиканская музыка, казалось, там сидят те же четверо или пятеро парней, подошел буфетчик с текилой.

он показался более любезным, чем накануне, вероятно, этим четверым или пятерым парням было что рассказать. Дэн вспомнил о том, как он сиживал в негритянских барах Сентрал-авеню, в полном одиночестве, задолго до того, как поддержка чернокожих стала модной в среде интеллектуалов, превратилась в мошенничество, и о том, как разговаривал с ними и почти ничего не узнавал, потому что они говорили и рассуждали, как белые, как крайне меркантильные люди, а он падал спьяну, утыкаясь головой в их столы, и они не убили его, когда он очень хотел, чтобы его убили, когда смерть была единственным выходом.

ну а теперь было это. Мексика.

он быстро опьянел и принялся запихивать мелочь в автомат с мексиканской музыкой, музыка доходила до него с трудом, казалось, ее основу составляет один и тот же монотонно-фальшивый, романтический погребальный звон.

ему стало скучно, и он потребовал женщину, она пришла и села рядом, постарше, чем он ожидал, во рту у нее сверкал золотой зуб, а у него не было даже проблеска желания, не было абсолютно никакого желания ее ебать. он дал ей пять долларов и, по его мнению, очень ласково велел уходить, она ушла.

еще порция текилы, пятеро парней и буфетчик сидели и наблюдали за ним. он должен разбередить им души!

должны же у них быть души, ну как им все могло быть до лампочки? как бабочкам в коконах? как мухам, лениво кружащим по подоконнику в лучах предзакатного солнца?

Скорски встал и опустил в автомат еще несколько монеток.

потом он бросил свой стул и пустился в пляс, они принялись кричать и смеяться, это обнадеживало, наконец-то в этом заведении затеплилась жизнь!

Дэн продолжал плясать, то и дело заряжая монетами автомат, вскоре они перестали кричать и смеяться, а лишь смотрели на него молча, он заказывал одну порцию текилы за другой, он угощал пятерых молчунов, угощал буфетчика, солнце уже село, и ночь подкралась, точно мокрая грязная кошка, к душе Тихуаны, а Дэн все плясал, он плясал без остановки, текила ударила ему в голову, несомненно, но это было чудесно, победа наконец-то. это была Сентрал-авеню. все сначала, как в пятьдесят пятом, он был неподражаем, он всегда появлялся там раньше всех, пока не было давки, а потом приходили эти оппортунисты, чтобы все обосрать.

он даже затеял бой быков со стулом и тряпкой буфетчика…

Дэн Скорски очнулся в городском парке, на площади, сидя на скамейке, сначала он обратил внимание на солнце, это уже было хорошо, потом он обратил внимание на очки у себя на голове, они болтались на одном ухе, а одно из круглых стекол было выбито из оправы и висело на тоненькой ниточке, когда он поднял руку, чтобы до нее дотронуться, от прикосновения руки ниточка порвалась и стекло упало, стекло упало – после того, как провисело всю ночь, упало на бетон и разбилось.

Дэн вынул из оправы остатки стекла и положил их в карман рубашки, потом настал черед следующего шага, который – и он это ЗНАЛ – окажется бесполезным, бесполезным, бесполезным… но этот шаг он ДОЛЖЕН БЫЛ сделать, чтобы выяснить раз и навсегда…

он достал свой бумажник.

бумажник был пуст, он хранил там все свои деньги.

у него под ногами лениво проковылял голубь. Дэн всегда ненавидел то, как эти разъебаи работают шеей, все по-дурацки, дурацкие жены, дурацкие начальники, дурацкие президенты, дурацкие Иисусы.

а еще была одна дурацкая история, которую он никогда не смог бы никому рассказать, в тот вечер, когда он напился, он жил в районе, где горел ЛИЛОВЫЙ СВЕТ, там, посреди цветника, была прозрачная будочка, где стоял, глядя себе под ноги, немного грустный, слегка потрепанный, выполненный в натуральную величину Христос… ЕГО ОСВЕЩАЛ ЛИЛОВЫЙ ФОНАРЬ.

он действовал Дэну на нервы, наконец как-то вечером, изрядно поддав, когда в саду сидели, любуясь своим лиловым Христом, старые дамы, пьяный Скорски вошел и принялся за работу, пытаясь вызволить Иисуса из его пластмассовой клетки, но это оказалось нелегко, потом выбежал какой-то тип.

– сэр! что вы хотите сделать?

– …всего лишь ос-с-свободить этого раз-з-зъ-ебая из клетки! вы что, против?

– сожалею, сэр, но мы вызвали полицию…

– полицию?

Скорски бросил Иисуса и убежал, он бежал всю дорогу до неведомой мексиканской площади.

там был мальчишка, похлопавший его по колену, мальчишка, одетый во все белое, красивые глаза, таких красивых глаз он еще не видел.

– хотите выебать мою сестренку? – спросил мальчишка.- двенадцать лет.

– нет-нет, не очень, не сегодня, мальчишка отошел, понурив голову, искренне

огорчившись. Дэну взгрустнулось, ему было жаль мальчишку.

потом он встал и покинул площадь, но он пошел не на север, к стране Свободы, а на юг. в глубь Мексики.

когда он шел грязным глухим переулком, какие-то маленькие мальчишки принялись бросать в него камни.

но это уже не имело значения, по крайней мере, на сей раз он был в башмаках.

и то, чего он желал, было тем, что ему доставалось.

и то, что ему доставалось, было тем, чего он желал.

все было в руках идиотов.

говорят, проходя пешком через один маленький городишко, на полпути к Мехико, он был очень похож на лилового Иисуса – ну конечно, ведь, так или иначе, он ПОСИНЕЛ от тоски, а это почти одно и то же.

и больше его никто не видел.

быть может, это значит, что в Нью-Йорке ему не стоило так накачиваться коктейлем.

а быть может, и стоило.