История обыкновенного безумия (Tales of Ordinary Madness )

Любовь и ненависть

Я шел, греясь на солнышке и изнывая от безделья. Шел, шел. Казалось, я уже достиг некоего предела. Я поднял голову и увидел железную дорогу, а у самых рельсов стояла маленькая лачуга, некрашеная. Снаружи висело объявление:

ТРЕБУЮТСЯ РАБОТНИКИ

Я вошел. Там сидел маленький старикашка в сине-зеленых подтяжках и жевал табак.

– Ну? – спросил он.

– Я, э-э, я…

– Ну, парень, давай выкладывай! Чего надо?

– Я прочел… ваше объявление… требуются работники.

– Хочешь наняться?

– Наняться? Кем?

– Ну не танцовщицей же, черт подери, в кордебалет!

Он наклонился и сплюнул в грязную плевательницу, потом вновь принялся за свою табачную жвачку, втягивая щеки над беззубым ртом.

– А что делать?

– Там тебе скажут.

– Где – там?

– Это бригада железнодорожных рабочих, где-то к западу от Сакраменто.

– Сакраменто?

– Ты что, глухой, черт подери?! Короче, у меня и без тебя дел по горло. Нанимаешься или нет?

– Нанимаюсь, нанимаюсь…

Я поставил свою подпись в списке, который лежал перед ним на столе. Мой номер был двадцать седьмой. Я даже подписался собственным именем.

Он протянул мне квиток.

– Явишься со своими шмотками на путь двадцать один. Там всех вас будет ждать специальный поезд.

Я сунул квиток в свой пустой бумажник. Он снова сплюнул.

– А теперь слушай, малыш, я гляжу, ты малость придурковат. Наша компания заботится о таких, как ты. Мы помогаем людям. Мы – славные ребята. Помни о нашей старой железнодорожной компании и не забывай при случае замолвить за нас словечко. А когда попадешь на пути, слушайся своего бригадира. Он на твоей стороне. Там, в пустыне, ты сможешь накопить себе денег. Видит бог, там негде их тратить. Зато в субботу вечером, малыш, в субботу вечером…

Он снова наклонился к своей плевательнице, выпрямился:

– Эх, черт, в субботу вечером ты идешь в город, надираешься, задешево получаешь отсос от мексиканской сеньориты, нелегально перешедшей границу, и в прекрасном расположении духа возвращаешься обратно. Во время отсоса все мучения мужика отсасываются из его башки. В такой бригаде и я начинал, а нынче я здесь. Желаю удачи, малыш.

– Спасибо, сэр.

– А теперь пошел к черту! Я занят!..

В указанное время я явился на путь 21. Возле моего поезда стояли все эти парни в лохмотьях – воняли, смеялись, курили самокрутки. Я подошел и встал сзади. Они были лохматые и небритые, они одновременно храбрились и нервничали.

Потом мексиканец со шрамом от ножа на щеке велел нам загружаться. Мы загрузились. В окна ничего не было видно.

Я сел на последнее место в глубине вагона. Остальные уселись спереди и принялись болтать и смеяться. Один малый достал полпинты виски, и семь или восемь из них отхлебнули по глотку.

Потом они начали оборачиваться и смотреть на меня. Мне послышались голоса, и не все они были у меня в голове:

– Что случилось с этим сукиным сыном?

– Он думает, что он лучше нас?

– Он же будет с нами работать, старина.

– Что он о себе возомнил?

Я выглянул в окно, я попробовал, в вагоне не убирали двадцать пять лет. Поезд тронулся, и я был в нем вместе с ними. Их было человек тридцать. Долго им ждать не пришлось. Я растянулся на своем сиденье и попытался уснуть.

«у-у-у.у!»

В лицо, в глаза мне летела пыль. Я услышал, как кто-то копошится под моим сиденьем. Снова послышалось завывание ветра, и столб двадцатипятилетней пыли поднялся мне в нос, рот, глаза и брови. Я подождал. Потом это случилось опять. Настоящий ураган. У того, кто сидел внизу, это получалось чертовски здорово.

Я вскочил. И услышал весь этот шум под моим сиденьем, а потом кто-то вылез оттуда и убежал в переднюю часть вагона. Он шлепнулся на сиденье и попытался притвориться членом бригады, но я услышал его голос:

– Если он подойдет, вы уж мне помогите, ребята! Обещайте помочь мне, если он подойдет!

Никаких обещаний я не услышал, но он был в безопасности: я не мог их отличить друг от друга.

Когда мы выезжали из Луизианы, мне пришлось пройти вперед за стаканом воды. Они следили за мной.

– Смотрите на него! Смотрите!

– Мерзкий ублюдок.

– Что он о себе возомнил?

– Вот сукин сын, он у нас узнает, когда мы вышвырнем его одного на пути, он у нас горючими слезами зальется, будет у нас отсасывать!

– Смотрите! Он держит бумажный стаканчик вверх дном! Пьет не с того конца! Только посмотрите на него! С узкого конца пьет! Этот малый – просто псих!

– Подождите, вот вытащим его на пути, и он будет у нас отсасывать!

Я осушил бумажный стаканчик, вновь наполнил его и выпил еще, с другого конца. Потом бросил стаканчик в контейнер и пошел назад. Я услышал:

– Да, ведет он себя как псих. Может, его бросила девушка?

– Откуда у подобного типа девушка?

– Не знаю. Я видел, как творятся и более безумные вещи…

Когда мы ехали через Техас, бригадир-мексиканец стал разносить консервы. Он раздавал банки. Попадались банки без этикеток и с глубокими вмятинами.

Он дошел до меня.

– Ты Буковски?

– Да.

Он дал мне банку колбасного фарша и в столбце «П» написал «75». Я заметил, что в столбце «Т» за мной значится «45 долл. 90 ц.». Потом он дал мне банку фасоли. «45» – записал он в столбце «П».

Он пошел обратно в переднюю часть вагона.

– Эй! А где, черт возьми, открывалка? Как мы это без открывалки съедим? – спросил его кто-то.

Бригадир мерным шагом пересек тамбур и скрылся.

В Техасе мы стали останавливаться, чтобы пополнять запасы воды; зеленели кусты. На каждой остановке двое, трое или четверо выпрыгивали из вагона. Когда мы добрались до Эль-Пасо, из тридцати одного человека осталось двадцать три.

В Эль-Пасо наш вагон отцепили, а поезд поехал дальше. Пришел бригадир-мексиканец и сказал:

– Мы должны остановиться в Эль-Пасо. Поживете в гостинице.

Он раздал квитки:

– Это ваши квитанции за гостиницу. Там переночуете. Утром поедете на поезде номер двадцать четыре в Лос-Анджелес, а потом дальше, до Сакраменто. Вот ваши гостиничные квитанции.

Он опять подошел ко мне:

– Ты Буковски?

– Да.

– Вот твоя гостиница.

Он протянул мне квиток, а в моем столбце «Г» написал «12.50».

Открыть банки с едой так никому и не удалось. Позже их соберут и раздадут следующей бригаде.

Я выбросил свой квиток и переночевал в парке, примерно в двух кварталах от гостиниць1. Меня разбудил рев аллигаторов, в особенности одного. Четверых или пятерых аллигаторов я разглядел в пруду, а может, их было больше. Там были два моряка в белом летнем обмундировании. Один моряк был в пруду, пьяный, он дергал за хвост аллигатора. Аллигатор был злой, но медлительный и не мог изогнуть шею так, чтобы добраться до моряка. Другой моряк стоял на берегу и смеялся, с ним была девушка. Потом, пока один моряк сражался в пруду с аллигатором, другой моряк и девушка ушли. Я отвернулся и уснул.

По дороге в Лос-Анджелес все больше и больше народу выпрыгивало из вагона на остановках. Когда мы добрались до Лос-Анджелеса, из тридцати одного человека осталось шестнадцать.

По вагону прошел бригадир-мексиканец.

– В Лос-Анджелесе мы пробудем два дня. В девять тридцать утра отходит поезд, путь двадцать один, утром в среду, поезд сорок два. Все это написано на конвертах, в которых лежат ваши гостиничные квитанции. Кроме того, вам полагаются талоны на питание, которые можно отоварить в кафе «У француза» на Мейн-стрит.

Он раздал по два конвертика, один с ярлыком «КОМНАТА», другой – «ПИТАНИЕ».

– Ты Буковски? – спросил он.

– Да,- сказал я.

Он протянул мне мои конвертики. И приписал «12.80» в моем столбце «Г», а в столбце «П» – «6.00».

Я вышел из здания вокзала Юнион-стейшн и, когда переходил площадь, заметил двоих коротышек, которые ехали в поезде вместе со мной. Они шли быстрее меня и переходили площадь правее. Я посмотрел на них.

Оба широко улыбнулись и сказали:

– Привет! Как дела?

– Нормально.

Они прибавили шагу и, спешно перейдя Лос-Анджелес-стрит, направились к Мейн…

В кафе ребята тратили свои талоны на пиво. Я тоже истратил свои талоны на пиво. Пиво стоило всего десять центов стакан. Почти все напились очень быстро. Я стоял у самого крайя койки. Обо мне они больше не говорили.

Я пропил все свои талоны, а потом за пятьдесят центов продал другому бродяге свои квитки на жилье. Я выпил еще пять стаканов пива и ушел.

Я пошел пешком. Я пошел на север. Потом я пошел на восток. Потом снова на север. Потом я шел мимо свалок, где были груды сломанных автомобилей. Один малый мне как-то сказал: «Каждую ночь я сплю в новой машине. Вчера ночью я спал в “форде”, позавчера – в “шеви”. Сегодня я собираюсь ночевать в “кадиллаке”».

Я нашел место, где ворота были закрыты на цепь, погнулись, а я был достаточно худ, чтобы протиснуться между цепью, воротами и замком. Я огляделся и нашел «кадиллак». Года выпуска я не знал. Забрался на заднее сиденье и уснул.

Было, наверно, шесть утра, когда я услыхал, как кричит тот малыш. Ему было лет пятнадцать, и в руке он держал детскую бейсбольную биту:

– Вылезай из нашей машины, грязный бродяга!

Малыш казался напуганным. Он был в белой и теннисных туфлях, а во рту у него не было переднего зуба.

Я вылез.

Отойди назад! – завопил он.- Назад, назад!

Он замахнулся на меня свой битой.

Я медленно пошел к воротам, которые были уже открыты, правда, не настежь.

Потом из крытой толем лачуги вышел старик лет пятидесяти, толстый и заспанный.

– Папа! – завопил малыш.- Этот человек был в одной из наших машин! Я нашел его спящим на сиденье!

– Это правда?

– Да, правда, папа! Я видел, как он спал на заднем сиденье одной из наших машин!

– Что вы делали в нашей машине, мистер?

Старик был ближе к воротам, чем я, но я продолжал к ним идти.

– Я спрашиваю, что вы делали в нашей машине?

Я подошел ближе к воротам. Старик выхватил у малыша биту, подбежал ко мне и ткнул ее концом мне в живот, сильно.

– Ох! – воскликнул я.- Боже милостивый! Я не мог выпрямиться. Я попятился назад. Увидев это, малыш расхрабрился.

– Сейчас я ему задам, папа! Сейчас я ему задам! Малыш выхватил у старика биту и принялся ею

размахивать. Он бил меня почти по всем местам. По спине, по бокам, по обеим ногам, по коленям, лодыжкам. Я только и мог, что защищать голову. Я обхватил голову руками, а он дубасил меня по рукам, по локтям. Я прислонился спиной к проволочной ограде.

– Сейчас я ему задам, папа! Сейчас я ему задам! Малыш не останавливался. Бита нет-нет, да и

добиралась до моей головы. Наконец старик сказал:

– Ладно, хватит, сынок.

Малыш продолжал размахивать битой.

– Сынок, я же сказал, хватит!

Я отвернулся и, чтобы не упасть, ухватился за проволоку. Какое-то время я был не в силах пошевелиться. Они смотрели на меня. Наконец я выпустил проволоку из рук и обрел способность стоять. Прихрамывая, я потащился к воротам.

– Можно, я ему еще задам, папа?

– Нет, сынок.

Я добрел до ворот и пошел на север. С каждым шагом идти было все труднее. У меня все начало распухать. Шаги мои стали короче. Я знал, что много так пройти не смогу. Там не было ничего, кроме свалок. Потом между двумя из них я увидел пустырь. Я дошел до пустыря и подвернул в яме лодыжку, тут же. Я рассмеялся. Пустырь отлого опускался вниз. Потом я споткнулся о твердую ветку куста, которая даже не погнулась. Когда я поднялся, оказалось, что в правую ладонь мне впился осколок бутылочного стекла. От винной бутылки. Я вытащил осколок. Сквозь грязь проступила кровь. Я вытер грязь и присосался к ране. Когда я упал в следующий раз, то перевернулся на спину, вскрикнул от боли, потом вгляделся в утреннее небо. Я снова был в своем родном городе, Лос-Анджелесе. Прямо перед носом у меня кружили мелкие мошки. Я закрыл глаза.