История обыкновенного безумия (Tales of Ordinary Madness )

Без носков

пока она у меня отсасывала, Барни засадил ей в жопу; Барни кончил первым, сунул ей в жопу палец ноги, пошевелил им и спросил: «ну как, нравится?» – в тот момент ответить она не могла, она доводила меня до кондиции, потом мы часок-другой пили, потом за очко взялся я, а Барни достался рот. после чего он ушел к себе домой, я ушел к себе, я пил, пока не уснул.

днем, примерно в полпятого, позвонили в дверь, это был Дэн. Дэн всегда приходил, когда я болел или должен был выспаться. Дэн был кем-то вроде коммуняки-интеллектуала, он вел поэтический семинар и разбирался в классической музыке; он носил клочковатую бороденку и постоянно вворачивал в разговор занудные мудреные фразочки, хуже того – он сочинял

рифмованные стихи.

я посмотрел на него.

– а, черт! – сказал я.

– опять болеешь, Бук? Бук, сделай пук!

и то верно, пук не пук, а в туалет я поспешил, проблевавшись, я вернулся, он с весьма наглым видом сидел на моей кушетке.

– ну что? – спросил я.

– вообще-то нам нужны кое-какие твои стихи для весенних публичных чтений.

на его чтениях я никогда не показывался, да и интереса к ним не питал, но он ходил ко мне уже несколько лет, а я никак не мог найти подходящий предлог, чтобы от него отделаться.

– Дэн, у меня нет никаких стихов.

– у тебя же все чуланы были ими забиты.

– знаю.

– можно порыться в чулане?

– действуй.

я направился к холодильнику и вернулся с пивом. Дэн сидел, держа в руках какие-то жеваные бумажки.

– ага, вот это неплоха гм-гм’. а это говно! и это говно, и это тоже, хи-хи-хи! что с тобой стряслось, Буковски?

– не знаю.

– гм-гм. а вот это не очень плохо, а-а, это говно! и это!

не знаю, сколько пива я выпил, пока он отпускал критические замечания по поводу стихов, но я почувствовал себя немного лучше.

– а это…

– Дэн!

– да-да?

– у тебя нет знакомой мохнатки?

– чего?

– у тебя нет знакомой женщины, которая лежит и тоскует по четырем, максимум – по пяти дюймам?

– эти стихи…

– отъебись ты со своими стихами! мохнатка, старина, мохнатка!

– вообще-то есть Вера…

– пошли!

– кое-какие из этих стихов я бы…

– забирай, выпьешь пивка, пока я буду одеваться?

– вообще-то бутылочка не повредит, вылезая из халата и влезая в свою поношенную

одежонку, я дал ему бутылку, ну и рифмоплет! единственная пара обуви, рваные трусы, молния на брюках, которая застегивалась лишь на три четверти, мы вышли из дома и сели в машину, по дороге я остановился и купил большую бутылку виски.

– я ни разу не видел, как ты ешь,- сказал Дэн.- ты что, никогда не ешь? ^

– только некоторые продукты.

он показал дорогу к Вере, мы выбрались из машины – бутылка, я, Дэн. позвонили в дверь довольно дорогой квартиры.

дверь открыла Вера.

– а-а, привет, Дэн!

– Вера, это… Чарльз Буковски.

– а-а-а, я давно хотела узнать, как выглядит Чарльз Буковски.

– ага. я тоже.- я ввалился мимо нее в квартиру.

– стаканы есть?

– э-э-э, да.

Вера принесла стаканы, на кушетке сидел какой-то тип. я наполнил два стакана виски, один дал Вере, другой взял сам, потом уселся на кушетку между Верой и типом, который там сидел. Дэн сел напротив.

– мистер Буковски,- сказала Вера,- я читала ваши стихи и…

– да насрать на эти стихи,- сказал я.

– о-о-о,- сказала Вера.

я залпом выпил виски, схватил Веру за платье и задрал его чуть выше колен.

– у тебя красивые ноги,- сказал я ей.

– по-моему, я немного полновата,- сказала она.

– да нет, в самый раз!

я налил себе еще виски, нагнулся и поцеловал ее в коленку, потом я отхлебнул еще и поцеловал ей ногу немного повыше.

– а, черт, я ухожу! – сказал тип, который сидел с другой стороны кушетки, он встал и вышел.

свои целовальные телодвижения я разнообразил занудной беседой, вновь наполнил стакан Веры, вскоре ее платье уже задралось до жопы, я увидел трусики, трусики были дивные, они были сшиты не из обычной бельевой материи, а скорее напоминали старомодное стеганое одеяло – высокие, выпуклые, с отдельными квадратиками из мягкой шелковистой ткани; ни дать ни взять перешитое в трусики миниатюрное стеганое одеяльце, и цвета восхитительные: зеленый, голубой, золотистый и бледно-лиловый, воистину ее исподнее будило страсть.

я поднял голову, на миг оторвавшись от сокровища у нее между ног: Дэн сидел напротив нас и сиял.

– Дэн, мальчик мой,- сказал я,- по-моему, тебе пора.

Дэн, мальчик мой, явно нехотя удалился – увиденное должно было впоследствии помочь ему в тонкой ручной работе, но так или иначе, уйти ему было нелегко, впрочем, и для меня это было бы затруднительно, и весьма.

я сел прямо и выпил еще. она ждала, я пил не торопясь.

– Чарльз! – сказала она.

– слушаю,- сказал я.- мне нравится моя выпивка, но не волнуйся, я и до тебя доберусь.

Вера сидела в платье, задранном до самой жопы, и ждала.

– я слишком толстая,- сказала она.- нет, правда, тебе так не кажется?

– да нет же, ты само совершенство! я мог бы тебя три часа насиловать, маслянистая ты моя! так бы и растаял в тебе навеки!

я допил виски, налил еще.

– Чарльз! – сказала она.

– Вера! – сказал я.

– что? – спросила она.

– я самый великий поэт на свете,- сообщил я ей.

– из живущих или умерших?

– из мертвых,- сказал я, поднял руку и ухватился за грудь.- Вера, мне хочется запихнуть тебе в жопу живую треску!

– зачем?

– откуда я знаю, черт подери!

она расправила платье, я прикончил стакан виски.

– ты ведь ссышь из своей мохнатки, верно?

– кажется, да.

– в том-то вся и беда с вами, с бабами.

– Чарльз, боюсь, что мне придется попросить тебя уйти, мне завтра с утра на работу.

– с утра. пора, пора не пора – прочь со двора.

– Чарльз,- сказала она,- прошу тебя, уходи.

– не волнуйся, пожалуйста, я тебя обязательно выебу! просто мне хочется еще немного выпить. я из тех, кто любит свою выпивку.

я увидел, как она встает, и, позабыв об этом, налил себе еще виски, когда я поднял голову, рядом с Верой появилась еще одна женщина, с виду она тоже была ничего.

– сэр,- сказала вторая женщина,- я подруга Веры, вы ее напугали, а ей завтра рано вставать, я вынуждена просить вас уйти!

– СЛУШАЙТЕ, ВЫ, ПИЗДЕНКИ ВШИВЫЕ, Я ВАС ОБЕИХ ВЫЕБУ, ОБЕЩАЮ! ДАЙТЕ МНЕ ТОЛЬКО НЕМНОГО ВЫПИТЬ, БОЛЬШЕ Я НИ О ЧЕМ НЕ ПРОШУ! ВАС ЖДУТ ДОБРЫХ ВОСЕМЬ ДЮЙМОВ!

я сидел, неудержимо приближаясь к донышку бутылки, когда вошли два полицейских, сидел я на кушетке, в трусах, без башмаков и носков, мне там понравилось, очень уютная квартирка.

– господа,- спросил я,- вы из Комитета по Нобелевским премиям? или Пулитцеровским?

– надевай брюки и башмаки,- сказал один из них.- БЫСТРЕЕ!

– господа, вы отдаете себе отчет в том, что обращаетесь к Чарльзу Буковски? – спросил я.

– документы ты нам предъявишь в участке, а теперь надевай брюки и башмаки.

они заломили мне руки за спину и надели наручники, как всегда, грубо, в вены впились маленькие зазубринки на браслетах, потом они быстренько вытолкали меня наружу, вниз по наклонной подъездной дорожке, подталкивая меня чуть быстрее, чем передвигались ноги, у меня было такое чувство, будто за мной наблюдает весь мир, и еще, как ни странно, мне было стыдно за что-то. я ощущал себя последним дерьмом – виноватым, неполноценным, как обоссанный муравей, как стреляная пулеметная гильза.

– ты что, великий любовник? – спросил меня один из них.

в этой реплике я неожиданно уловил одобрение и сочувствие.

– там уютная квартира,- сказал я.- эх, жаль, вы не видели трусиков!

– заткнись! – сказал второй.

не особенно церемонясь, они швырнули меня на заднее сиденье, я улегся поудобнее и стал слушать их превосходное, утешительное, благочестивое радио, в такие моменты у меня всегда возникала мысль о том, что копы лучше меня, и в ней была доля истины…

в участке – обычное фотографирование, конфискация содержимого карманов, все непрерывно менялось, модернизировалось, потом парень в штатском, после того как с трудом сняли отпечатки пальцев, как всегда, основательно повозившись с большим пальцем моей левой руки: «РАССЛАБЬСЯ! НУ ЖЕ, РАССЛАБЬСЯ!» – вечный комплекс вины при катании пальчиков, но в тюрьме разве можно РАССЛАБИТЬСЯ?

парень в штатском, задававший разнообразные вопросы для линованной зеленой бумаги, он все время улыбался.

– все мужчины – свиньи,- негромко сказал он.- ты мне нравишься, позвони мне, когда выйдешь.- он дал мне листок бумаги.- свиньи,- сказал он,- вот они кто. будь осторожен.

– я позвоню,- соврал я, решив, что это может помочь, когда попадаешь в каталажку, любой сочувственный голос кажется чудом.

– вы имеете право на один телефонный звонок,- сказал охранник.- звоните сейчас.

меня вывели из камеры для алкашей, где спали на досках и, похоже, прекрасно себя чувствовали: стреляли сигареты, храпели, смеялись, обоссывались. мексиканцы вели себя непринужденно, как в собственной спальне, я им даже позавидовал.

я вышел и начал листать телефонную книгу, именно тогда я и понял, что у меня нет друзей, я продолжал переворачивать страницы.

– послушайте,- сказал я охраннику,- пожалуй, не буду я вас задерживать, вы и так здесь уже пятнадцать минут.

в спешке я решил позвонить наугад и набрал номер, добился я лишь того, что меня начала поливать дерьмом чья-то мамаша, которая подошла к телефону,- по ее словам, он (ее сын) однажды угодил из-за меня в тюрьму, поскольку мы были пьяны и я решил смеху ради поспать на ступеньках какого-то морга на главном проспекте Инглвуда, штат Калифорния, у старой суки попросту не было чувства юмора, охранник опять отвел меня в камеру.

тут-то я и заметил, что я единственный в тюрьме человек без носков, в камере сидело человек сто пятьдесят, и сто сорок девять из них были в носках, многие угодили туда прямиком из товарных вагонов, носков не было только у меня, можно оказаться на самом дне, после чего наверняка отыщется новое дно. вот чертовщина!

при виде каждого нового охранника я неизменно спрашивал, имею ли я право на свой единственный телефонный звонок, не знаю, скольких людей я обзвонил, наконец я потерял всякую надежду и решил гнить там до скончания века, потом дверь камеры отворилась, и я услышал свою фамилию.

– за вас внесли залог,- сказал охранник.

– боже милостивый,- сказал я.

на протяжении всей процедуры оформления залоговых бумаг, которая занимает около часа, я пытался догадаться, кто мой ангел-спаситель, о ком только я не подумал! я перебирал в уме тех из своих знакомых, кто мог бы оказаться мне другом, когда я вышел, выяснилось, что это один малый с женой, которые, как я полагал, меня ненавидят, они ждали на тротуаре.

они отвезли меня домой, где я вернул им сумму залога, я проводил их до машины и, как только вернулся в дом, услышал телефонный звонок, в трубке раздался женский голос, звучал он неплохо.

– Бук?

– да, крошка, ты кто? я только что вышел из тюрьмы.

разговор оказался междугородный, звонила одна пизда из Сакраменто, но я не мог дотянуться до нее своим хуем, к тому же я все еще был без носков.

– иногда я читаю и перечитываю книжки твоих стихов, Бук, они совсем не стареют. Бук, я все время о тебе думаю.

– спасибо, Энн, хорошо, что позвонила, ты славная малышка, но сейчас я должен пойти и раздобыть чего-нибудь выпить.

– я люблю тебя, Бук.

– и я тебя, Энн…

я вышел и купил шестерку больших банок пива и пинту шотландского виски, когда я наливал первую дозу виски, телефон опять зазвонил, я залпом осушил полстакана, после чего снял трубку.

– Бук?

– ага. Бук. я только что вышел из тюрьмы. Бук.

– да, я знаю, это Вера.

– ах ты пизда паршивая! ты вызвала копов!

– ты был ужасен, ужасен! они спросили, не хочу ли я выдвинуть против тебя обвинение в изнасиловании, я сказала, что не хочу.

на двери у нее была цепочка, но я видел, что творится внутри, во мне бурлила пинта виски заодно с шестеркой больших, на ней был халат, халат был распахнут, и я разглядел одну весьма похотливую грудь, горящую желанием оказаться возле моего рта.

– Вера, крошка,- сказал я,- думаю, мы могли бы стать хорошими друзьями, очень хорошими, я прощаю тебя за то, что ты позвонила копам, впусти меня.

– нет, нет. Бук, мы никогда не сможем стать друзьями! ты ужасный человек!

грудь все молила меня и звала.

– Вера!

– нет, Бук, забирай свои вещи и уходи, я прошу тебя!

я выхватил у нее из рук носки и бумажник.

– ладно, толстуха, засунь их в свою студенистую жопу!

– о-о-о-о! – сказала она и захлопнула дверь, роясь в бумажнике в поисках своих тридцати

пяти долларов, я услышал, как она поставила Аарона Копленда. ну и пустышка!

я спустился по подъездной дорожке, на сей раз без полицейского эскорта, чуть пониже я обнаружил машину, сел. она завелась, я дал ей согреться, славная старушенция, я снял башмаки, надел носки, вновь надел башмаки, а потом, в очередной раз превратившись в добропорядочного гражданина, включил задний ход, выехал между двумя машинами, чисто развернулся и по темной улице поехал на север, север, север…

к самому себе, к своему дому, к чему-то, старенькая машина выдохлась, потом выдохся я, и дорога, а у светофора я обнаружил в пепельнице окурок старой сигары, закурил, слегка обжег себе нос, загорелся зеленый сигнал, я затянулся, выпустил дым, ничто не умирает без риска умереть, проиграл – возвращайся на старое место.

странно: иногда неебля бывает выше, чем ебля.

впрочем, быть может, я и не прав, говорят, я прав очень редко.