История первобытного общества

§ 1. Историография первобытной истории

История первобытного общества — сравнительно молодая отрасль исторической науки: она возникла лишь во второй половине прошлого века. Это, однако, не означает, что и раньше люди не пытались составить себе представление о начальной поре истории человечества. Интерес к своему прошлому возник у людей на самых ранних этапах их развития. Во всяком случае у самых отсталых народов, изучавшихся этнографами, обнаружены устные предания об их далеком прошлом, о деяниях и подвигах предков, о происхождении родов и племен (так называемые генеалогические и этногонические легенды). К глубокой древности относятся и наблюдения за образом жизни соседей, попытки разобраться в том, откуда они появились, заглянуть в их прошлое.

С появлением классового общества первобытные легенды о древнейшем состоянии людей превратились в мифы о «полузверином прошлом» или, напротив, о «золотом веке», когда люди жили без труда и забот, не знали вражды и войн и т. д. Зародыши научной истории первобытности, не оторвавшейся, правда, окончательно от мифологии, наметились у античных греков и римлян, у которых мы вообще впервые встречаем систематическое изложение исторических фактов. Цивилизованный мир для античных историков был ограничен Средиземноморьем, а за его пределами лежали огромные пространства, населенные народами, которых они именовали варварами. У многих из этих народов сохранялся первобытный строй общества.

Варварский мир был плохо известен античным авторам, путешественники редко туда проникали, и их кратковременные и поверхностные наблюдения содержали немало преувеличений и фантастики. И все же именно в античное время появились первые описания первобытных народов, были сделаны ценные наблюдения, сыгравшие впоследствии немалую роль в создании системы представлений о первобытности. Таковы, например, описания скифов, пигмеев и множества других племен и народов у Геродота (484–425 гг. до н. э.), народов Малой Азии у Ксенофонта (430–350 гг. до н. э.), народов Европы и Азии у Страбона (ок. 63 г. до н. э. — 20 г. н. э.), германцев у Цезаря (100-44 гг. до н. э.) и Тацита (ок. 55-120 гг. н. э.) и т. д. Геродот и Страбон заметили, что у некоторых варварских народов существует коллективная собственность. Геродот писал о том, что ликийцы ведут родословную по материнской линии, что женщины у них сами выбирают себе мужей, что сарматские женщины воинственны и выходят замуж только после того, как убьют врага.

Описания этих обычаев, совокупность которых позже получила название матриархата[17], и других фактов, позволяющих судить о первобытности, не привели, однако, античных историков к выводу о возможности с помощью сведений о примитивных народах выяснить доисторическое прошлое самих греков и римлян. Долгое время эти наблюдения оставались лишь регистрацией курьезов.

Все же античные философы пытались представить себе общую картину первобытности и, хотя их гипотезы носили отвлеченный характер, порой высказывали блестящие догадки. Так, великий материалист древности Демокрит (470–380 гг. до н. э.) считал, что первые люди на земле «вели жизнь грубую и звериную, выходя на пастбище и кочуя, они питались обильнейшими естественными кормами земли и случайными плодами деревьев». Он подчеркивал, что необходимость добывать себе пищу, укрываться от непогоды и диких зверей заставляла людей искать способы борьбы с природой: «Борьба за существование научила людей всему». Последователь Демокрита древнеримский философ и поэт Лукреций Кар (ок. 99–55 гг. до н. э.) в поэме «О природе вещей» нарисовал картину развития древнейшего человечества от дикого состояния к изобретению огня, одежды, жилищ и т. д. Он высмеял распространенные тогда легенды о сотворении людей богами, о «золотом веке», с которого будто бы начинается жизнь людей на земле, и утверждал, что люди делали важнейшие изобретения, подгоняемые нуждой. Он предложил деление истории на три эпохи (века) по материалу, из которого изготовлялись орудия труда: каменный, медный (бронзовый) и железный:

Этой догадкой он на девятнадцать столетий предвосхитил важнейшие положения современной археологии. Древнекитайские философы также различали каменный, бронзовый и железный века.

В средние века церковь и схоластика подавляли науку. В это время еще больше, чем в древности, распространились самые невероятные вымыслы о прошлом людей и о народах неведомых стран. Средневековые географы и хронисты всерьез принимали легенды о собакоголовых людях (киноцефалах) или о фанезийцах, закутывающихся в свои громадные уши, как в одеяла. Что же касается проблемы возникновения человечества и его первоначальной истории, то считалось, что об этом все уже сказано в библейской легенде. И все же даже в этих трудных условиях расширялись знания о земле и населяющих ее народах. Эти знания и послужили позже источником изучения первобытной истории. Арабские географы составили описания народов Восточной Европы и Азии. Замечательные данные о народах Средней Азии в XIII в. сохранились в описании путешествия китайского географа Чан-Чуня. Путешественники, отправлявшиеся на Восток для установления торговых связей (Плано Карпини, Вильгельм Рубрук, Марко Поло и др.), расширили знакомство европейцев с восточными народами. Среди этих сочинений следует отметить «Хождение за три моря» тверского купца Афанасия Никитина, совершившего продолжительное путешествие по странам Востока (1466–1472), прожившего 3 года в Индии и описавшего быт ее народов.

Настоящий переворот в накоплении этнографических знаний в Европе начинается с конца XV в., со времени великих географических открытий. В 1492 г. Христофор Колумб предпринял первое плавание к берегам Америки. В 1497 г. Васко да Гама отыскал морской путь из Европы в Индию. В 1519–1521 гг. Магеллан совершил кругосветное путешествие. Вслед за ними в заморские страны двинулся поток завоевателей, купцов и миссионеров, приносивших в Европу массу разнообразных сведений о многих отсталых народах.

Для европейцев мир сразу стал почти в десять раз больше. В новооткрытых заморских странах жили народы, сильно отличавшиеся друг от друга, а еще больше отличавшиеся от жителей Европы своим физическим обликом, одеждой (чаще же отсутствием ее), языком, религией, обычаями. Описывавшие новооткрытые страны европейцы обращали внимание на особенности общественного устройства «дикарей», на отсутствие у некоторых из них организованной власти, представлений о частной собственности. Сам Колумб, например, сообщал, что островитяне Кубы живут родовыми группами. Много ценных этнографических наблюдений было сделано христианскими миссионерами.

До конца XVIII в. продолжались открытия новых земель, все более и более расширявшие знакомство с первобытными народами. Некоторые путешественники (Лаперуз, Могюртюи, Бугенвиль и др.) оставили замечательные описания своих открытий. Знаменитые путешествия Джеймса Кука (последнее относится к 1776–1779 гг.) открыли для европейцев обитателей Океании. Этнографические наблюдения самого Кука и записи его спутников отличаются большой достоверностью и содержат описание быта и культуры островитян Таити, маори Новой Зеландии, аборигенов Австралии и др. Продвигалось этнографическое изучение Азии, особенно Индии.

С началом XVIII в. в орбиту этнографии входит обширная область Восточноевропейского и Азиатского Севера, в изучении которого важнейшую роль сыграли русские ученые. В 1715 г. был создан первый в России научный этнографический труд «Краткое описание о народе остяцком» Григория Новицкого. Это сочинение было опубликовано только в 1884 г., но уже в XVIII в. материалы Новицкого вошли в научный оборот без имени автора. В.Н. Татищев (1686–1750) в своих географических и исторических трудах использовал этнографические материалы, писал о верованиях и обрядах разных народов, ставил вопросы происхождения народов, их этнической истории. В частности, он считал, что об исторических связях и происхождении народов можно судить, прежде всего, по языковым данным, по взаимному родству языков. Ценнейший этнографический материал собрала снаряженная Российской Академией наук так называемая Великая Северная, или Первая Академическая, экспедиция (1733–1743). Участники этой экспедиции историк Г.Ф. Миллер (1705–1783) и натуралист И.Г. Гмелин (1709–1755) сообщили множество новых сведений о населении Сибири. Особый интерес представляет труд участника одного из отрядов этой экспедиции, обследовавшего Камчатку, С.П. Крашенинникова (1713–1755) «Описание земли Камчатки», в котором содержатся материалы об ительменах (камчадалах), в XVIII в. еще почти не знавших металла и живших родовым строем. Много интересных наблюдений содержит труд другого участника того же отряда — Г.В. Стеллера (1709–1746).

Вторая Академическая, или Физическая, экспедиция (1768–1774) собрала ряд ценных сведений о народах Сибири. Ее участники П.С. Паллас (1741–1811), В.Ф. Зуев (1754–1794) и другие дали подробные описания быта эвенков (тунгусов), хантов, ненцев и других народов, отметили у них некоторые стороны родовых отношений, собрали сведения по обычаям, религии, фольклору. И.И. Лепехин (1740–1802) собрал материалы по этнографии народов Поволжья, Урала и Севера европейской части России. И.Г. Георги (1729–1802), участник Физической экспедиции Академии наук, стал автором первой сводной этнографической работы, содержавшей обозрение народов России, описание их хозяйства, образа жизни, обычного права, верований. Его четырехтомное «Описание всех в Российском государстве обитающих народов» появилось в 1776–1780 гг.

Русские путешественники и исследователи внесли значительный вклад в изучение отсталых народов Нового и Новейшего Света. Участники русских кругосветных путешествий, предпринятых в 1803–1849 гг. для установления регулярных связей с русскими колониями в Америке (И.Ф. Крузенштерн и Ю.Ф. Лисянский, О.Е. Коцебу, Ф.П. Литке, А.П. Лазарев и др.), описали многие народы Океании и Западного побережья Северной Америки. Служащий Российско-Американской компании Л.Я. Загоскин, посетивший племена Юкона — эскимосов и индейцев-атапасков, посвятил их обычаям книгу «Пешеходная опись части русских владений в Америке» (1847) и собрал ценные коллекции предметов материальной культуры. Миссионер И.Е. Вениаминов (1797–1879) в своих «Записках об островах Уналашкинского отдела» (1840) и в других сочинениях детально описал обычаи алеутов и тлинкитов. Замечательный ученый-гуманист Н.Н. Миклухо-Маклай (1846-1В88) долгое время прожил среди папуасов Новой Гвинеи и собрал материалы огромной научной ценности.

Быстрое накопление в эпоху великих географических открытий и в последующие века этнографического материала, естественно, повлекло за собой возникновение различных теорий первобытного общества и его развития.

Описание народов Нового Света открыло яркую картину первобытной жизни, которая наводила на мысль о первобытном прошлом всего человечества. Одним из первых попытался доказать это, основываясь на сведениях по этнографии индейцев Америки, французский миссионер-иезуит Жозеф-Франсуа Лафито (1670–1740), длительное время непосредственно наблюдавший быт ирокезов и гуронов. Его книга «Обычаи американских дикарей в сравнении с обычаями первобытных времен» (1724) имела большое значение не только потому, что в ней много ценных данных о жизни индейцев, но и потому, что в ней применен новый, сравнительно-исторический метод изучения, сыгравший впоследствии большую роль в науке о первобытном обществе. Лафито высказал мнение, что общественный строй ирокезов и гуронов должен быть похож на общественное устройство древних народов и что обычаи дикарей дают возможность легче понять и объяснить многое содержащееся у античных авторов. Лафито, однако, ошибочно полагал, что установление им этих сходств свидетельствует не об общих законах развития народов, а об их историческом родстве, что сходство нравов американских индейцев с нравами древних греков дает возможность заключить, «что они происходят от одного ствола».

Более продуманно применил сравнительно-исторический метод Георг Форстер (1754–1794). Например, в описании своего путешествия с капитаном Куком он указывает на сходство между носителями общественной власти — вождями на о. Таити и героями гомеровской Греции. Из этого он делает вывод, что «люди при сходном уровне культуры могут быть похожи друг на друга даже в самых удаленных одна от другой частях света».

С момента зарождения сравнительно-исторического метода в нем содержалась идея о сопоставимости обычаев разных народов и об исторической правомерности их появления и развития. Следующим шагом в поступательном движении научной мысли была попытка создать общую схему всемирно-исторического развития человечества, рассматривая «дикие народы» как представителей ранней ступени этого развития. Здесь значительную роль сыграли великие мыслители XVIII в. Руссо, Дидро, Монтескье, Вольтер, Кондорсе и другие. Руссо и Дидро идеализировали первобытность, рисовали ее как золотой век, как счастливое детство человечества, создавали образ «добродетельного дикаря», обычаи которого основаны на естественных законах природы, развитие же цивилизации представлялось им как искажение этих законов. Несколько иначе смотрели на прошлое человечества другие философы-просветители, видевшие в истории непрерывный прогресс культуры и разума. Наиболее отчетливо эта концепция представлена в трудах Жана Антуана Кондорсе (1743–1794), в особенности в его «Эскизе исторической картины прогресса человеческого разума» (1794). Он считал, что прогресс происходил в виде последовательных ступеней развития хозяйства: от охоты и рыболовства к одомашнению животных, а от него к земледелию. Каждой из этих хозяйственных эпох соответствовало определенное устройство общества. Так, во «второй эпохе», когда появились «пастушеские народы», пленных стали обращать в рабов, выделились знатные семьи вождей, сложилось законодательство, укрепилось право собственности и т. д. По мнению Кондорсе, главными двигателями прогресса были человеческий разум и просвещение.

Гораздо более последовательно, исторической была попытка создать общую концепцию развития человеческой культуры, в известной мере построенную на этнографическом материале, предпринятая шотландским философом Адамом Фергюсоном (1723–1816). В своем «Опыте истории гражданского общества» (1768) он писал, что современные народы хранят в себе следы первобытного состояния. В теперешнем состоянии отсталых племен, знакомых нам по описаниям путешественников, «мы видим, как в зеркале, черты наших собственных предков» и можем поэтому судить об условиях их жизни. Фергюсон разделил историю на три периода: дикость, варварство и цивилизацию. Гранью между «дикостью» и «варварством» он считал переход от охоты и рыбной ловли к земледелию и скотоводству как преобладающим способам добывания пищи и введение частной собственности. Цивилизация характеризуется, прежде всего, окончательным установлением и законодательным закреплением частной собственности. Таким образом, Фергюсон не только признавал единство истории развития человечества, но и в основу общей ее периодизации положил материалистические признаки: формы хозяйственной деятельности и развитие форм собственности.

Сходные взгляды развивали немецкие ученые Иоганн Форстер (1729–1798) и названный выше его сын Георг, выдвинувший положение, согласно которому человечество прошло три ступени: детство, или дикое состояние, юношество, или варварское состояние, и зрелость, или культурное, благонравное состояние. Форстеры разместили все изученные ими племена и народы по ступеням намеченной ими схемы и тем самым включили отсталые племена и народы в общую цепь исторического развития.

Многие другие философы и историки XVIII в. пытались сформулировать свои выводы о первобытном обществе. Итогом развития науки в этой области к концу века было признание единообразного и прогрессивного развития человеческой культуры, о прошлом которой можно судить по народам, пребывающим в состоянии дикости или варварства. Отсталые народы не знают ни государства, ни частной собственности, следовательно, эти учреждения не являются исконными, вечными в истории человечества. Такие выводы были чрезвычайно важны для дальнейшего развития науки о первобытности.

Однако в первой половине XIX в. интерес к ней резко снизился. Это отчасти объясняется тем, что после Французской революции буржуазия стремилась к стабилизации буржуазных отношений; экономисты и историки старались обосновать извечность и незыблемость частной собственности, семьи, государства, а это вело к отказу от прежнего понимания первобытности и упадку интереса к этому отдаленному прошлому. И в самом деле, было сравнительно легко аргументировать исключение туманных сведений о первобытности из круга «подлинной» истории. Ведь в распоряжении науки не было серьезных доказательств того, что уровень культуры, на котором этнография застала отставшие народы, был характерен для предков остального человечества. Это было только более или менее вероятное предположение. Применение сравнительно-исторического метода не давало возможности установить конкретные факты и этапы первобытной истории.

Реальные факты древнейшего прошлого человечества дало развитие первобытной археологии. К XIX в. в музеях Европы были собраны большие коллекции найденных в раскопках орудий труда и предметов утвари первобытных людей. Для того чтобы они стали объектом исторического исследования, их нужно было классифицировать. Одним из первых это попытался сделать датский археолог К.Ю. Томсен (1778–1865). Он распределил собрание первобытных памятников по материалу, из которого они сделаны, на три группы: каменного века, бронзового и железного. На основании обширного археологического материала Томсен научно доказал правильность существовавшей еще со времени Лукреция Кара теории трех веков. Он не устанавливал никаких хронологических дат, а показал только последовательную смену различных стадий развития в производстве орудий. Значительно дальше Томсена пошел другой датский археолог — И.Я. Ворсо (1821–1885). Он обратил внимание на то, что погребения бронзового века отличаются друг от друга по обряду, причем вещи, положенные с покойниками, соответственно различны. Таким образом, он открыл новый способ исследования, позволяющий по обряду погребения определять относительную хронологию найденных в погребениях вещей. Ворсо подтвердил и расширил схему Томсена. Открытия датских ученых имели большое значение для археологии. Создание системы классификации дало возможность построения исторических концепций, и вскоре такая концепция появилась. Шведский ученый Свен Нильсон в 1838–1843 гг., отправляясь от технологической системы трех веков Томсена и Ворсо, пользуясь сравнительно-историческим методом и сопоставляя археологические и этнографические данные, предложил свою культурно-историческую периодизацию. Нильсон различал четыре стадии развития человечества: дикости, номадизма (кочевого скотоводства), земледелия и цивилизации.

Открытия и выводы первобытной археологии с трудом и медленно добивались признания. Особенно сильно было сопротивление в тех случаях, когда данные первобытной археологии приходили в противоречие с библейской доктриной. Кроме того, весь каменный инвентарь, накопленный археологами к началу XIX в., относился к неолиту. Орудия эпохи палеолита археологам не были известны. Огромный период в истории человечества, исчисляемый сотнями тысячелетий, оставался пока без источников. Поэтому особенно важны были открытия, сделанные французским археологом Ж. Буше де Пертом (1788–1868). Он собрал грубо оббитые каменные орудия и стал доказывать, что они и есть орудия труда первобытного человека, жившего в одно время с древним носорогом, мамонтом и т. д. Открытие Буше де Перта отодвигало происхождение человека в такую глубь тысячелетий, что совершенно опрокидывалась вся библейская хронология. Не удивительно, что клерикально настроенные ученые встретили это открытие в штыки. Однако работы нескольких известных археологов и геологов (Дж. Прествич, Д. Эванс, Ч. Лайел, Э. Лартэ и др.) подтвердили открытие Буше де Перта.

К первой половине XIX в. относятся и находки костных остатков человека вместе с остатками вымерших животных. В 1825 г. Мак-Инери сделал такие находки в пещере на юго-западе Англии, в 1833–1834 гг. Шмерлинг — в пещерах Бельгии. Эти открытия подтверждали существование ископаемого человека. А это приближало и постановку проблемы происхождения человека — антропогенеза[18].

Интерес к проблемам происхождения человека возник еще в античное время, но решались они, как и в средние века и в эпоху Возрождения, чисто умозрительно. Правда, в XVII–XVIII вв. появилось несколько сравнительно-анатомических работ, посвященных сопоставлению строения внутренних органов человекообразных обезьян и человека, однако работы эти в общем не оказали ощутимого влияния на формирование представлений об антропогенезе. Только в начале XIX в. Ж.-Б. Ламарк (1744–1829) в своих трудах (впервые в «Исследованиях об организации живых тел и, в частности, о ее возникновении, о причинах развития и прогресса в ее строении…» (1802) высказал идею о постепенном развитии организации живых существ от простейших до человека в результате усложнения их строения. Он был первым ученым, создавшим эволюционную теорию, обосновавшим исторический метод в биологии. Однако Ламарк не решился до конца сформулировать взгляды, противоречащие религиозным представлениям, и поэтому разбор проблемы происхождения человека закончил словами о ином происхождении человека, чем происхождение животных («Философия зоологии», 1809).

На твердую фактическую и теоретическую базу решение проблемы происхождения человека было поставлено после появления замечательных трудов Чарлза Дарвина (1809–1882) о закономерностях органической эволюции. В своем основном труде «Происхождение видов путем естественного отбора» (1859) Дарвин не рассматривал специально проблем человеческой эволюции, но созданная им стройная теория закономерного и прогрессивного развития органического мира в процессе приспособления к меняющимся условиям среды под влиянием естественного отбора не могла не оказать огромного воздействия на исследования в области антропологии, зарождение которой относится также к середине XIX в. В 1863 г. один из ближайших друзей и последователей Дарвина Томас Гексли (1825–1895) выпустил книгу «Место человека в природе», в которой на основании тщательного рассмотрения сравнительно-анатомических фактов под углом зрения эволюционной теории провозгласил тезис о происхождении человека от низших форм и о его ближайшем родстве с человекообразными обезьянами.

В 1871 г. вышел труд Дарвина «Происхождение человека и половой отбор». В нем Дарвин, базируясь на широчайшем использовании фактических данных сравнительной анатомии, зоогеографии, истории первобытного общества, во-первых, обосновал животное происхождение человека с гораздо большей обстоятельностью, чем это было сделано Т. Гексли, а во-вторых, показал, что современные человекообразные обезьяны представляют собой боковые ветви эволюции и что человек ведет свое происхождение от каких-то вымерших более нейтральных форм. После появления этой книги материалистическое положение о животном происхождении человека стало краеугольным камнем теории антропогенеза.

Введя в науку огромный новый материал и мастерски суммировав его для доказательства основного положения своего труда, Дарвин назвал в качестве главной движущей силы человеческой эволюции половой отбор. Но гипотеза полового отбора не могла объяснить, почему изменение человека на протяжении эволюции шло именно в таком направлении, почему столь мощные преобразования претерпели, например, мозг и рука человека. Это обстоятельство вызвало появление целого ряда критических соображений по поводу гипотезы полового отбора и многих новых гипотез, тем более, что трудовая теория антропогенеза, изложенная Фридрихом Энгельсом в статье «Роль труда в процессе превращения обезьяны в человека», оставалось тогда еще неопубликованной[19].

И в распоряжении Дарвина, и в распоряжении Энгельса почти не было ископаемых находок, по которым можно было бы судить о физическом облике предков человека. Резкое увеличение числа этих находок приходится на последние 70 лет и связано с интенсивным развертыванием геологических исследований и археологических раскопок на разных континентах. В результате этих работ были получены обширные палеоантропологические материалы, подробное изучение которых позволило восстановить этапы человеческой эволюции[20].

И все же, несмотря на успехи археологии и зарождение палеоантропологии, основным источником представлений о первобытном обществе и его развитии по-прежнему оставалась этнография. Этнография заимствовала от естественнонаучного эволюционизма идею прогрессивного развития человеческого общества вообще и первобытного общества в частности. Развивавшее эту идею в этнографии направление получило название «эволюционная школа». Ученых, принадлежавших к этой школе, объединяла идея единообразия исторического развития и однолинейности его — от простого к сложному. Многочисленные факты свидетельствовали о том, что у народов разных областей земного шара, не связанных ни общностью происхождения, ни дальнейшим общением, самостоятельно возникали сходные явления в области материальной культуры, обычаев, религии и т. п. Эволюционная школа видела объяснение этих фактов в единстве человеческой психики, которая развивалась по одному пути и вызывала поэтому у разных народов возникновение одинаковых элементов материальной и духовной культуры. Наиболее ярко психологическое направление представлено в многочисленных работах немецкого этнографа Адольфа Бастиана (1826–1905), и, прежде всего, в его трехтомном труде «Человек в истории», изданном в 1860 г. Бастиан считал, что «стихийная», или «элементарная», мысль свойственна всем народам на определенном этапе их развития и обусловливает единство культуры всех народов. Но каждый народ «развивает сам из себя определенный круг идей», возникающих позднее. Эти «народные идеи» порождают этнические различия народов. Попытка психологического объяснения истории была слабой стороной работ Бастиана, но признание единства человечества и его культуры в то время сыграло большую роль в развитии науки.

Выдающимся представителем эволюционной школы (его часто даже считают ее основателем) был английский этнограф Эдуард Тайлор (1832–1917). Основная идея Тайлора, изложенная в его «Первобытной культуре» (1871) и «Антропологии» (1881), заключается в том, что общество и его культура развиваются постепенно от низших форм к высшим, подобно тому как развивается органический мир. Ошибочно перенося законы развития природы на человеческое общество, Тайлор предполагал, что вся культура состоит из отдельных явлений, развивающихся более или менее независимо друг от друга и составляющих ряды, в которых более совершенные элементы вытесняют на основе закона борьбы за существование менее совершенные, лучшие орудия труда вытесняют грубые древние топоры, суеверия уступают место просвещению и т. д. При этом Тайлор и его последователи строили каждый эволюционный ряд независимо от другого ряда, не рассматривая их связь и взаимообусловленность. Все же и в таком виде теория Тайлора позволяла видеть в современных отсталых народах прежние ступени развития всего человечества, считать, что эти народы еще не достигли уровня культуры передовых народов, а не являются вырождающимися, пришедшими в упадок народами, как полагали в то время многие ученые. Тайлор считал, что ключи к исследованию первоначального состояния человечества находятся в руках первобытной археологии, и его бесспорной заслугой было сближение археологического и этнографического материала для обобщенных исторических построений. Он же показал значение пережитков, сохранившихся в быту и представлениях современных народов, как важного источника изучения истории первобытного общества.

Видными представителями эволюционной школы были также англичанин Джон Леббок (1834–1913), австриец Юлиус Липперт (1839–1909) и шотландец Джон Фергюсон Мак-Леннан (1827–1881).

Леббоку принадлежит одно из первых исследований, основанных на сопоставлении археологических и этнографических фактов («Доисторические времена, или первобытная эпоха человечества, представленная на основании изучения остатков древности и нравов и обычаев современных дикарей», 1865), а также разделение каменного века на две эпохи, названные им палеолитом и неолитом.

Липперт в значительной степени приблизился к материалистическому взгляду на историю культуры. Свою книгу «История культуры» (1886–1887) он начинает словами: «История культуры есть история того труда, который поднял человечество из низменного и бедственного состояния на занимаемую им теперь высоту». Он считал, что побуждения, влияющие на деятельность человека, очень разнообразны и даже противоречивы, но в конечном итоге все они сводятся к заботе о поддержании жизни.

Заслугой Мак-Леннана является то, что он в своей книге «Первобытный брак» указал на повсеместное распространение в первобытных обществах обычая заключать браки между членами разных групп и запрещать браки между членами одной группы. Это явление было названо Мак-Леннаном экзогамией[21], а обратный порядок, при котором браки заключаются внутри групп, — эндогамией[22]. Однако он ошибочно полагал, что все племена делятся на экзогамные и эндогамные и что причиной экзогамии является недостаток женщин, порожденный обычаем умерщвлять новорожденных девочек. Это был домысел ученого, не опиравшийся ни на какие серьезные факты.

Естественнонаучный эволюционизм оказал большое влияние также на развитие археологии. Убежденным эволюционистом был крупнейший французский археолог Габриель Мортилье (1821–1898). Он привлек к археологическим исследованиям методы геологии, палеозоологии и антропологии и в итоге изучения обширного материала предложил общую хронологическую классификацию палеолита, сохранившую свое значение и поныне. Развитие человеческого общества обусловлено, по Мортилье, развитием технологии. Хронологические этапы развития человека определялись им по геологическим признакам. При этом Мортилье ошибочно считал, что древнейшая история человечества и, в частности, изменение форм предметов материальной культуры развивались по законам биологии. Подобных же взглядов придерживался выдающийся шведский археолог Оскар Монтелиус (1843–1921), создатель хронологической классификации неолита, бронзового и раннего железного века Европы.

Эволюционизм с его идеей единообразного прогрессивного развития человечества позволил сделать попытку создать схему основных этапов первобытной истории, реконструировать ее общественные системы, расширить круг исследуемых проблем. Первая такая попытка принадлежит швейцарскому историку и юристу Иоганну Якобу Бахофену (1815–1887), положившему начало изучению истории семьи. В своем основном труде «Материнское право» (1861) и в других работах преимущественно на античном материале, но с привлечением археологических и этнографических данных Бахофен показал, что первобытное человечество развивалось от первоначального беспорядочного общения полов («гетеризма»[23]) к мзтеринскому («гинекократия»[24]), а затем к отцовскому праву («патернитет», или «патриархат»), Бахофен противопоставил свои идеи господствовавшей тогда патриархальной теории, согласно которой первые люди жили семьями, а главами их были мужчины. Он считал, что общественное главенство женщин в первобытную эпоху не представляет случайности или явления, свойственного истории лишь некоторых народов, а является этапом универсального для всего человечества исторического процесса. Однако основу развития семьи Бахофен неправильно видел в эволюции религиозных идей.

Важнейшая заслуга в изучении первобытного общества принадлежит уже названному выдающемуся американскому ученому Льюису Генри Моргану (1818–1881). Наиболее полное изложение его учения содержится в главном труде Моргана «Древнее общество» (1877); большое значение имели также его книги «Системы родства и свойства» (1870) и «Дома и домашняя жизнь американских туземцев» (1881). Его выводы основаны на множестве фактов, почерпнутых из этнографии, археологии и истории всех частей земного шара, но особое значение имели изучение Морганом общественных отношений у североамериканских индейцев-ирокезов и реконструкция ирокезского рода.

В основе учения Моргана также лежит принцип единства и прогрессивного развития человечества и его культуры, но в отличие от других эволюционистов Морган, хотя и не всегда последовательно, видел причины этого прогресса в материальных условиях развития общества, что и отразилось в созданной им периодизации первобытной истории. Морган не сумел полностью оторваться от идеализма (он считал, например, что происходит развитие не собственности, а «идеи собственности»), но его конечные выводы были стихийно-материалистичны. Морган показал, что основной ячейкой первобытнообщинного строя был род, развивавшийся от архаической материнской к позднейшей отцовской форме. Он установил, что экономика первобытного общества базировалась на общинной собственности и что этот принцип коллективизма определял и остальные стороны общественной жизни первобытных народов, в том числе начальные формы их семейно-брачной организации. Вслед за Бахофеном и Мак-Леннаном Морган пытался восстановить историю брака и семьи и наметил ряд этапов их развития от существовавших на заре истории ничем не ограниченных брачных отношений до моногамии современного ему общества.

Несмотря на то что отдельные предположения Моргана, в частности некоторые реконструированные им архаические формы семьи, предложенная им периодизация и т. п., с дальнейшим развитием науки устарели, его учение в целом не утратило силы и поныне.

Развитие науки подготовило появление историко-материалистической концепции первобытной истории в трудах К. Маркса и Ф. Энгельса. Основоположники марксизма не раз обращались к истории первобытного общества. В 1880 г. было начато Марксом, а после его смерти продолжено и закончено Энгельсом специальное исследование по истории первобытнообщинной формации. Это был вышедший в 1884 г. труд Энгельса «Происхождение семьи, частной собственности и государства». В основу исследования было положено «Древнее общество» Л.Г. Моргана, однако Энгельс переработал обобщенный Морганом материал, дополнил его новыми фактами и выводами и истолковал процесс первобытной истории последовательно, материалистически.

Еще ранее, в 1873–1876 гг., Энгельсом была написана другая специальная работа по первобытно-исторической тематике — «Роль труда в процессе превращения обезьяны в человека», одна из глав его незаконченного труда «Диалектика природы».

В этих работах Энгельсом были развиты основные методологические положения марксистской концепции первобытной истории как особого этапа человеческой истории с присущими ему начальным и конечным рубежами, спецификой социально-экономических отношений и определенными закономерностями развития.

Согласно этой концепции, гранью, отделяющей человека от животных, первым основным условием всей человеческой жизни является труд, который начинается с изготовления орудий. Возникнув с выделением человечества из животного мира, первобытное общество характеризуется примитивным, обусловленным неразвитостью производительных сил коллективизмом в производстве и потреблении. Производство, писал Энгельс, «было по существу коллективным, равным образом и потребление сводилось к прямому распределению продуктов внутри больших или меньших коммунистических обществ. Этот коллективный характер производства осуществлялся в самых узких рамках, но он влек за собой господство производителей над своим производственным процессом и продуктом производства»[25].

Первобытный коллективизм и покоящиеся на его основе первобытнообщинные отношения гибнут только тогда, когда благодаря прогрессу производительных сил развивается общественное разделение труда со всеми его последствиями — обменом, имущественным неравенством, эксплуатацией человека человеком и в конечном счете антагонистическими классами, занимающими различное положение в производстве и распределении. Первобытнообщинный строй «был взорван разделением труда и его последствием — расколом общества на классы»[26]. В разных природных и конкретно-исторических условиях этот процесс мог быть представлен различными локальными и временными формами, но его основные тенденции — от доклассового общества к классовому — универсальны для всего человечества. Таким образом, Энгельс не только указал на отличительную особенность первобытной истории — примитивный коллективизм, но и раскрыл на ее примере идеи исторического единства, прогрессивного развития и закономерной сменяемости общественных форм.

Тем самым были даны методологические установки и для понимания исторических взаимоотношений между передовыми и отставшими в своем развитии народами. Ведь признание того, что развитие человечества всегда определялось общими, едиными историческими закономерностями, несовместимо с противопоставлением «культурных», или «исторических», и «природных», или «неисторических», народов, из которых якобы только первые являются активным субъектом истории и, следовательно, призваны руководить вторыми.

Такова суть марксистского учения о первобытном обществе. Важно отметить, что сами основоположники марксизма метко отграничивали ее от разного рода частных решений, в особенности от некоторых тезисов, воспроизведенных Энгельсом на основе труда Моргана «Древнее общество», которые отражали определенный уровень накопления и обобщения фактических данных и не могли не измениться в ходе развития науки. Уже говорилось, что Энгельс предвидел неизбежность последующего пересмотра принятой им периодизации Моргана; отметим также, что он указывал на гипотетичность стадии промискуитета и механизмов возникновения родовой организации, речь о которых будет ниже. Более того, сам Энгельс показал пример творческого марксизма, внеся уже в четвертое издание «Происхождения семьи, частной собственности и государства» ряд существенных уточнений и дополнений. На необходимость разграничения коренных и частных вопросов истории первобытного общества указывал и В.И. Ленин.

Новое учение о первобытном обществе оказало заметное влияние на развитие взглядов многих историков и этнографов того времени, в том числе и таких крупных, как признанный глава английской этнографии Тайлор. Однако в целом марксистское учение о первобытности вызвало враждебное отношение со стороны буржуазной науки. Вступив в борьбу с марксизмом, она отвергла не только историко-материалистическое понимание первобытной истории, но и идеи единства и прогрессивного развития человечества, выдвинутые Морганом и крупнейшими представителями эволюционизма. Борьба с эволюционизмом облегчалась упрощенной прямолинейностью, схематизмом присущих ему построений. Поэтому противники марксизма всегда предпочитали видеть в нем лишь разновидность эволюционизма и «опровергать» его критикой эволюционистских конструкций, ошибок Моргана и т. п.

В 1888 г. вышла в свет книга датчанина Конрада Старке «Первобытная семья, ее возникновение и развитие». Автор поставил своей задачей опровергнуть взгляды эволюционистов на историю брака, семьи и родовой организации. Он утверждал, что основой социального устройства первобытного общества был не род, а моногамная семья, основанная на общности хозяйства и имущества. В первобытной семье счет родства и наследования велся по отцу, матриархат же — более позднее явление. Единомышленником Старке был финн Эдуард Вестермарк (1862–1939), издавший в 1891 г. на английском языке свою книгу «История человеческого брака». Он утверждал, что древнейшей формой брака была патриархальная семья. «Не было такой стадии в развитии человека, — утверждал Вестермарк, — когда бы не существовало брака, и отец всегда был, как правило, защитником и покровителем семьи. Таким образом, человеческий брак есть, видимо, наследие от нашего обезьяноподобного предка».

Немецкий социолог Эрнст Гроссе (1862–1924) механически сопоставил типы семьи с формами хозяйства и пришел к выводу, что материнский род связан лишь с хозяйством «низших земледельцев», одной из пяти форм хозяйства, установленных классификацией Гроссе. Но при всех пяти формах хозяйства господствовала одна и та же форма семьи: обособленная патриархальная семья.

Попытки выйти за пределы эволюционистских схем сказались на особом интересе, проявленном некоторыми учеными к истории хозяйства и экономических отношений. В этой связи обращают на себя внимание труды немецкого географа и зоолога Эдуарда Хана (1856–1928), подвергшего критике традиционную «трехступенную» схему хозяйственного развития человечества: «охота-скотоводство-земледелие». Хан утверждал, что древнейшей стадией человеческого хозяйства были не охота и рыболовство, а собирательство. Из собирательства развилось примитивное «мотыжное» земледелие, которое было изобретением женщин и в котором применялся преимущественно женский труд. Одновременно мужчины занялись охотой и рыболовством. Позднее произошло одомашнение скота, причем Хан ошибочно связывал его не с хозяйственными потребностями, а с религиозными мотивами. Гораздо менее научной, хотя и ставшей очень известной, была книга немецкого экономиста Карла Бюхера «Возникновение народного хозяйства» (1893). Он считал, что развитие хозяйственной жизни человечества проходило три стадии: замкнутого домашнего хозяйства, городского хозяйства и народного хозяйства, К стадии домашнего хозяйства Бюхер относил народы, живущие родовым строем, народы античного мира и раннего средневековья. Большую же часть первобытной истории он называл «дохозяйственной стадией», или эпохой «индивидуального разыскивания пищи». Совершенно необоснованная концепция «дикаря-одиночки» противоречила всем данным науки о первобытности, накопленным этнографией к концу XIX в.

В конце XIX и особенно в первой половине XX в. за рубежом возникли целые этнографические направления, или школы, создавшие ряд антиисторических построений в изучении первобытного общества. Правда, многие из них не занимались собственно историей первобытного общества, но, изучая так называемые примитивные народы и признавая, что у этих народов сохранились пережиточные черты их древнего быта, они тем самым фактически распространяли свои этнографические концепции на область первобытной истории. Надо учесть и то, что при общей антиисторической направленности этих школ многие их крупные представители внесли заметный позитивный вклад в разработку этнографических и первобытно-исторических проблем.

На первых порах едва ли не самым влиятельным антиэволюционистским направлением в буржуазной науке стал диффузионизм[27], противопоставивший понятию эволюции, исторического прогресса понятие культурной диффузии, т. е. пространственного перемещения культурных явлений.

Появлению диффузионизма предшествовало созданное немецким географом и этнографом Фридрихом Ратцелем (1844–1904) так называемое антропогеографическое учение. В то время как эволюционисты рассматривали каждое явление культуры лишь как звено в цепи эволюции, отвлеченно от конкретных условий его бытования, новым и важным в работах Ратцеля было стремление изучить явления культуры в связи с конкретными, прежде всего, географическими условиями, в которых эти явления наблюдаются. В своих трудах «Антропогеография» (1882–1891), «Народоведение» (1885–1888), «Земля и жизнь» (1901–1902) он исследовал вызванные природными условиями различия между культурами народов и формами взаимодействия между народами, такими, как переселения, завоевания, обмен, торговля и т. д. Если эволюционисты представляли себе культурные явления в некоем саморазвитии, в отрыве от создавшего их народа, то для Ратцеля было ясно, что культура создается народом и распространение ее связано с историей народов. Но вместе с тем в антропогеографии Ратцеля были утверждения, вскоре использованные реакционными учеными для выступлений против эволюционизма. Из наблюдений Ратцеля они делали вывод, что развитие общества определяется главным образом географической средой, что из-за разнообразия природных условий человечество не могло развиваться по единым законам и что сходство отдельных явлений культуры у разных народов — результат не сходного уровня развития, а всегда только заимствования их одними народами у других. Таким образом, эволюционистской теории о единстве путей развития человечества был противопоставлен тезис о множественности и даже случайности вариантов исторического развития.

Одной из диффузионистских школ была школа «культурных кругов» в Германии, непосредственным предтечей которой явился крупнейший немецкий этнограф-африканист Лео Фробениус (1873–1923). Картографируя явления культуры, он пришел к выводу, что сочетание целого ряда признаков (главным образом из области материальной культуры) в определенном географическом районе позволяет выделить отдельные культурные провинции («круги»). Однако это само по себе важное и плодотворное для этнографии и археологии открытие получило в трудах Фробениуса совершенно неправильное толкование. Он представлял себе «культуры» как особые организмы, развивающиеся самостоятельно, независимо от людей, подобно живым существам. Культура, считал он, не создается народом, а порождается природными условиями. Она может быть перенесена в иные природные условия, и тогда ее развитие пойдет по другому пути и из взаимодействия старых культур могут возникнуть новые. Эти идеи, так же как и антропогеографическое учение Ратцеля, были подхвачены основателем школы «культурных кругов» Фрицем Гребнером (1877–1934). По Гребнеру, каждый элемент культуры (предметы материального быта, обычаи, религиозные представления и т. п.) происходит из одного какого-то центра, появился лишь раз в истории, в каком-то одном месте, принадлежит к одному «культурному кругу» и вместе с ним распространяется по разным странам. Такой «культурный круг», представляющий искусственно созданное по произвольно отобранным элементам понятие, не развивается во времени, а лишь взаимодействует с другими «кругами» в географическом пространстве. Элементы одного «круга» могут распространяться путем диффузии и накладываться на элементы другого «круга». Вся история культуры — это история перемещений по земному шару нескольких «культурных кругов» и их механических соединений друг с другом («напластований»). Теория «культурных кругов» резко антиисторична: в последовательных ступенях развития Гребнер видел лишь явления, относящиеся к различным «кругам». Он считал, что никакой повторяемости, а, следовательно, и никакой закономерности в истории человечества и его культуры нет.

Теория Гребнера получила дальнейшее развитие в работах этнографов так называемой венской культурно-исторической школы. Ее создателем и многолетней главой был Вильгельм Шмидт (1868–1954), католический патер, откровенно задавшийся целью доказать изначальность религиозного мировоззрения, частной собственности и патриархальной власти. Шмидт несколько видоизменил гребнеровский метод, внеся в него элементы мнимого историзма, направленного против марксистской концепции исторического процесса. Расположив «культурные круги» по определенной, якобы исторической схеме — от «примитивных пракультур» до «высших культур» народов Старого Света, — он попытался, с одной стороны, сконструировать две параллельные независимые друг от друга линии развития — патриархальную и матриархальную, а с другой стороны, найти у «патриархальных народов» изначальное существование названных выше институтов и идей классового общества.

Теория «культурных кругов» оказала влияние и на археологию. Австрийский археолог и этнограф Освальд Менгин в своей «Всемирной истории каменного века» (1930) пытался на археологическом материале доказать, что история первобытного общества — всего лишь результат переселения (миграции) отдельных племен, принадлежавших трем разным «культурным кругам». Позднее Менгин, взгляды которого содержали элементы расизма, пришел к сотрудничеству с фашизмом. С подобными же идеями реакционного толка выступил немецкий археолог Г. Коссина (1858–1931), который занимался разработкой методики этнического определения археологических культур, но видел в них лишь выражение изначальных свойств рас и народов, а в историческом процессе — лишь распространение этих свойств путем завоеваний, миграций и заимствований. Крайний националист, пытавшийся в своих исследованиях представить культурное развитие Европы как результат германских завоеваний, Коссина был предтечей археологии фашистской Германии.

Диффузионизм оказал влияние на этнографию и археологию в Англии, хотя английские ученые-диффузионисты были менее последовательны в своих взглядах, чем германские. Видный представитель этого направления в английской этнографии Уильям Риверс (1864–1922) в изданной им в 1914 г. двухтомной «Истории меланезийского общества» пытался совместить эволюционистскую и диффузионистскую точки зрения. Признавая прогрессивное развитие человечества, Риверс в то же время считал важнейшим его стимулом контакты народов и слияние культур. Идеи диффузионизма были доведены до абсурда Г. Эллиотом-Смитом и Уильямом Джеймсом Перри, которые признавали только один мировой центр цивилизации, откуда будто бы она распространилась по всему земному шару: Египет. Выдающийся английский археолог Гордон Вир Чайлд (1892–1957) пытался совместить диффузионистские взгляды с марксизмом. Он признавал основные положения марксистского учения о первобытном обществе и в то же время преувеличивал значение переселения народов и влияние одних культур на другие.

В целом для диффузионизма как особого течения в этнографии и археологии характерны некоторые общие черты. Диффузионисты считали, что все сходное в культурах разных народов является результатом заимствований, миграций или просто диффузии элементов культуры или целых культур. Все важные открытия и изобретения, по их мнению, были сделаны только однажды и распространялись из единых центров. Преувеличивая роль заимствований и переселений в истории культуры, диффузионисты отрицали значение внутреннего развития культуры отдельных народов, что позволяло строить националистические и расистские теории, приписывающие важнейшую историческую роль одним народам и отрицающие такую роль других народов. Было бы, однако, ошибочным приписывать всем диффузионистам расистские взгляды, которые вовсе не являются прямым и обязательным выводом из диффузионизма.

В конце XIX в. почти одновременно с диффузионистским направлением появилось так называемое социологическое течение в этнографии, представленное главным образом в трудах французских ученых.

Социолог Эмиль Дюркгейм (1858–1917) считал главным содержанием исторического процесса развитие общественного сознания. Предметом социологии, по его мнению, являются «социальные факты» — общественные учреждения, установления и т. д. Истоки всех общественных институтов Дюркгейм видел в «коллективных представлениях», которые он трактовал как формы общественного сознания, превращенные социальным опытом в принудительно действующие нормы общественного поведения. «Коллективные представления» не заимствуются человеком из его непосредственного опыта, а как бы навязываются человеку общественной средой. В своей книге «Элементарные формы религиозной жизни (Тотемическая система в Австралии)», изданной в 1912 г., Дюркгейм пытался доказать, что единственным источником зарождения религиозных представлений является общественная среда. Бог есть выражение социальных сил, которым человек вынужден подчиняться, не понимая их происхождения. В этой книге Дюркгейм высказал правильный взгляд на тотемизм как на религию родового общества. Вместе с тем он преувеличивал значение религии в истории человечества и приписывал ей положительную роль. В целом социология Дюркгейма была одной из попыток опровергнуть марксизм.

Близок к «социологической» школе Дюркгейма французский философ и психолог Люсьен Леви-Брюль (1857–1939). В книге «Мыслительные функции в низших обществах» (1910) (в русском переводе «Первобытное мышление». М., 1930) и в других Леви-Брюль выступил с теорией дологического мышления, якобы характерного для первобытных людей и современных отставших в своем развитии обществ. Он утверждал, что в «низших обществах» преобладают «коллективные представления», не зависящие от опыта и не чувствительные к логическим противоречиям. В первобытном мышлении господствует «закон сопричастия». Это значит, что предмет может быть самим собой и одновременно и чем-то другим («сопричаствовать» в чем-то другом), быть здесь и в то же время в другом месте и т. д. Леви-Брюль называл первобытное мышление «мистическим», так как оно проникнуто верой в таинственные силы и в общение с ними.

Вскоре после первой мировой войны в Англии возникла функциональная школа в этнографии, основателем которой был Бронислав Малиновский (1884–1942). В отличие от культурно-исторической, эта школа рассматривала культуру не как механическое соединение различных элементов, а как единое целое, в котором каждый элемент культуры несет свою социальную функцию. Однако этот правильный тезис получил у функционалистов ложное толкование. Малиновский призывал отказаться от исторического подхода к объяснению явлений культуры, так как ее начало и конец якобы непознаваемы. Функционалисты утверждали, что нужно изучать, как действуют общественные институты, а не как они произошли.

Несколько отличаются от взглядов Малиновского идеи другого видного представителя функционализма Алфреда Реджиналда Рэдклифф-Брауна (1881–1955). Он делил этнографию на две области, каждую со своим специфическим методом: «этнологию», изучающую конкретные факты, касающиеся прошлого и настоящего отдельных народов, действующую «историческим» методом, и «социальную антропологию», исследующую общие законы развития человечества и его культуры. «Социальная антропология» пользуется индуктивным методом, аналогичным методу естественных наук. Сущность его — генерализация, изучение «социальных систем», или «социальных структур». Познание общих законов развития человеческого общества должно опираться, прежде всего, на изучение ныне наблюдаемого состояния современных отсталых народов, а не на гипотетически реконструируемую историю.

В США сложилась так называемая американская школа исторической этнологии, основанная антропологом, этнографом и лингвистом Францем Боасом (1858–1942). Боас критиковал многие ошибочные взгляды современной науки, в частности диффузионизм, был активным борцом против расизма, часто в анализе конкретных общественных явлений стоял на позициях материализма. Конечной целью науки о человеке он считал реконструкцию истории человечества. Но для этого, писал Боас, надо сначала изучить историю каждого отдельного народа, его языка, культуры, антропологического типа, а также культурного взаимодействия народов внутри картографированных географических ареалов. Основное понятие школы Боаса — «культурный ареал» — характеризуется сплошным распространением не отдельных элементов культуры, а целых серий их; вводятся также понятия «культурного центра» — области наибольшей густоты признаков и «окраинных ареалов», где сочетаются черты соседних районов. Боас признавал существование общих законов развития человечества и его культуры, но, учитывая трудность познания этих законов, призывал к величайшей осторожности при попытках их вывести. Эта справедливая в принципе точка зрения Боаса повела к увлечению краеведческим методом и к отрицанию значения теоретических обобщений, что особенно проявилось в работах его учеников. Боас призывал не переносить наших критериев моральной оценки на народы иного культурного типа. Эта идея Боаса впоследствии легла в основу целого направления в американской этнографии — так называемого релятивизма, т. е. учения об относительности всех морально-оценочных критериев и несравнимости культурных ценностей разных народов.

Теоретические взгляды Боаса и его скептицизм в отношении научных теорий его предшественников, высказанные в очень осторожной форме, в работах его последователей приобрели гипертрофированный характер и в конечном итоге вели к отрицанию единства человеческой истории. Наиболее крайняя антиисторическая точка зрения выражена в работах Александра Гольденвейзера (1880–1940), пытавшегося доказать, что общих законов и общего направления развития человечества не существует, да и само развитие, сам прогресс в его работах ставится под сомнение. Другой ученик Боаса — Роберт Лоуи (1883–1957) в своем большом труде «Примитивное общество» (1921) стремился опровергнуть важнейшие положения учения Моргана. В частности, он утверждал, что самым древним элементом общественной жизни была парная семья, что же касается последовательности других общественных форм (материнский и отцовский род, локальная и племенная организация и т. п.), то о них нельзя сказать ничего определенного и попытки установить их стадиальную последовательность безнадежны. Принципиальные установки «исторической» школы Боаса ярко проявились в трудах Пола Радина (1883–1959), доведшего до педантизма тщательность исследования отдельных культур и проявившего крайнее недоверие к общеисторическим построениям.

После второй мировой войны появились новые социолого-этнографические теории. Таково «этнопсихологическое направление» в американской этнографии, сторонники которого утверждали, что каждому народу свойственна особая «модель культуры», определяемая «структурой характера» данного народа. Эта структура якобы передается от поколения к поколению и остается неизменной, пока на нее не воздействует народ более высокого психического типа. Базисом для исследования структурализации в обществе служит понятие «основной личности», т. е. некоего среднего психологического типа, преобладающего в каждом данном обществе. По мнению этнопсихологов, вполне законно переносить данные психологического изучения личности на общества в целом: какова «основная личность», такова и культура. В мире существует великое множество «моделей культуры», остающихся неизменными на всем протяжении истории — от первобытности до сегодняшнего дня, но отличающихся от других своей «социальной ценностью». Например, глава этнопсихологической школы А. Кардинер утверждал, что, судя по постоянству отношения к богу, прослеживаемому на протяжении 5 тыс. лет, структура основной личности западного человека не изменилась. Антиисторизм и колониалистская направленность этнопсихологической школы вызвали резко отрицательную реакцию в среде ученых всего мира.

Бесславный конец этнопсихологического направления ускорил поворот известной части этнографов-теоретиков США к историзму. С 1950-х и особенно с 60-х годов в их среде наметилось новое направление, получившее название «неоэволюционизм». Неоэволюционизм в свою очередь представлен несколькими теоретическими течениями. Одно из них близко к моргановскому пониманию эволюции первобытной истории. Его признанный глава Л. Уайт (1900–1975) и его ученики Э.Р. Сэрвис и М.Д. Салинз стремятся выявить в первую очередь общие черты в историческом развитии человечества (ученики, впрочем, менее последовательно, чем учитель). В этом отношении наиболее содержательны книги Сэрвиса «Первобытная социальная организация» (1962), «Культурный эволюционизм: теория в практике» (1971), «Происхождение государства и цивилизации» (1975) и Салинза «Соплеменник» (1968), «Экономика каменного века» (1972) и др. К этому же направлению примыкают М.Х. Фрид («Эволюция политического общества», 1967, и др.) и ряд других этнографов США. Сторонники другого течения, получившего наименование многолинейного эволюционизма, или плюрализма[28], также стремятся исследовать развитие первобытного общества, но с преувеличенным вниманием к специфическим, не подчиненным общим закономерностям вариантам, обусловленным особенностями природной среды. Взгляды основоположника и главы этого течения Дж. Стюарда (1902–1972) пользуются наиболее широким признанием в этнографии США и других западных стран. Делаются попытки сочетать концепции общей и многолинейной эволюции в так называемом дифференцированном эволюционизме, учитывающем как расхождения, так и сближения линий культурного развития (Р. Карнейро). Другая часть этнографов США отмежевывается даже от неоэволюционизма и пытается подменить закономерности поступательного развития исторических эпох проблемами их структурной характеристики. В этом отношении одно из наиболее видных мест принадлежит Дж. П. Мэрдоку, попытавшемуся показать в своей основной работе «Социальная структура» (1949), что структура общества не обязательно обусловлена ступенью исторического развития. Мэрдок и его последователи пользуются количественными методами для сравнительного («кросс-культурного») изучения народов и их культур, однако материалом для сопоставлений служат не однотипные, а такие разнотипные народы, как, например, папуасы и белорусы.

Неоэволюционизм оказал свое влияние также на развитие первобытной археологии, главным образом в США и в Англии, где в 1960-х годах возникла школа так называемой новой археологии. Ее представители (Л. Бинфорд, К. Флэннери, К. Ренфру и другие) делают упор не на исследовании конкретной истории культуры, а на выявлении закономерностей культурно-исторического процесса (отсюда их другое обозначение — «процессуалисты»).

В то же время в исследованиях этнографов и археологов США, Франции и других западных стран все заметнее становится интерес к историко-материалистической трактовке первобытной истории. Проявляется он, правда, по-разному. В то время как одни ученые добросовестно стремятся осмыслить древнейшее прошлое человечества с марксистских позиций, другие пытаются ревизовать и «улучшить» наследие классиков научного коммунизма. Во всем этом сказываются особенности научного климата на современном Западе: теоретический кризис буржуазного обществоведения, рост влияния марксистско-ленинского мировоззрения, неблагоприятная идейно-политическая обстановка, в которой приходится работать прогрессивным ученым.

В значительной мере отличными от западных путями развивалась этнографическая, а тем самым и первобытно-историческая наука в России. Русская этнография в большей мере, чем западная, испытала влияние марксизма. Так, известный русский ученый Н.И. Зибер (1844–1888) в «Очерках первобытной экономической культуры» (1883) опирался на выводы Маркса и Энгельса и много сделал для популяризации их взглядов в России. В названной книге Зибер впервые поставил вопрос о характере производственных отношений, форм собственности в первобытном обществе и на огромном материале показал, что древнейшими формами ведения хозяйства были общинные, коллективные формы. Испытал на себе влияние марксизма крупный русский историк и этнограф М.М. Ковалевский (1851–1916). В своих работах о семье, роде и общине в первобытном обществе Ковалевский широко использовал славянский и кавказский материал. Он разрабатывал вопросы развития форм родового строя и доказал универсальное распространение семейной общины, что было высоко оценено Энгельсом.

Другой особенностью развития русской этнографии было то, что в нее почти не проникли описанные выше антиисторические построения, распространившиеся с начала XX в. на Западе. Большинство русских ученых[29] продолжали придерживаться эволюционистских взглядов, в то же время многие из них стремились усовершенствовать эволюционизм, преодолеть ограниченность его схем, развить концепции эволюции брака и семьи, происхождения религии, бывшие главными темами трудов этнографов-эволюционистов, и включить в круг научных интересов новые проблемы, такие, как история хозяйства, культурные связи между народами и т. д.

Эволюционистским методом пользовался в своих трудах Д.Н. Анучин (1843–1923), выдающийся ученый, очень плодотворно работавший одновременно в области географии, археологии, антропологии и этнографии и стремившийся к объединению трех последних родственных наук. Большое значение для развития науки имели труды В.Г. Богораза (Тана) (1865–1936) и В.И. Иохельсона (1855–1943), отбывавших царскую политическую ссылку в Колымском крае и там начавших изучение народов Северо-Восточной Азии и их культурно-исторических связей с народами Северо-Западной Америки.

Видными представителями эволюционизма в России была семья этнографов Харузиных. Наиболее известны работы Н.Н. Харузина (1865–1900) «Очерк истории развития жилища у финнов» (1895) и «История развития жилища у кочевых и полукочевых тюркских и монгольских народностей России» (1896), в которых эволюционистский метод был приложен к трактовке явлений материальной культуры. Примером комплексного использования данных этнографии и смежных наук является монография «Русские лопари. Очерк прошлого и современного быта» (1890). Оставаясь эволюционистом, Н.Н. Харузин в этой книге вместе с тем стремился преодолеть односторонность эволюционистского метода, учесть различные культурные взаимовлияния.

С рядом интересных исследований, посвященных вопросам религиозных верований и духовной культуры (культ огня, фетишизм, семейная обрядность), выступила В.Н. Харузина (1866–1931).

Очень заметный след в историографии первобытной истории оставил выдающийся русский этнограф Л.Я. Штернберг (1861–1927). Он изучал семейные и родовые отношения, обычное право, верования коренного населения Сахалина и Приамурья. У одной из народностей — нивхов (гиляков) Штернберг обнаружил родовой строй, пережитки группового брака, классификаторскую систему родства. Эти открытия были отмечены ф. Энгельсом. Много нового содержат работы Штернберга по эволюции верований и его обобщающая работа «Первобытная религия» (1936). Для исследований Штернберга характерно комплексное изучение данных языка и культуры.

Показательна критика односторонности эволюционизма со стороны крупного этнографа А.Н. Максимова (1872–1941). В ряде работ он доказывал, что некоторые смелые обобщения Бахофена, Мак-Леннана и других ученых, считавшихся в его время уже классиками науки, не всегда были достаточно обоснованы, и новый фактический материал требует новых обобщений. Главным предметом научных исследований Максимова были вопросы истории семьи и родовых отношений.

Ведущую роль в развитии марксистской концепции первобытной истории сыграли ученые СССР. Ими был изучен большой этнографический, антропологический и, что особенно показательно, почти отсутствовавший во времена Энгельса археологический материал, давший новую аргументацию в пользу материалистического понимания истории первобытного общества.

Работы антропологов В.В. Бунака, Г.А. Бонч-Осмоловского, Г.Ф. Дебеца, М.М. Герасимова, М.Г. Левина, М.Ф. Нестурха, Я.Я. Рогинского, М.И. Урысона, В.П. Якимова способствовали складыванию представлений об этапах становления человека, а вместе с тем и путях возникновения человеческого общества. Труды археологов П.И. Борисковского, А.Я. Брюсова, П.П. Ефименко, С.Н. Замятнина, В.М. Массона, А.П. Окладникова, Б.Б. Пиотровского, В.И. Равдоникаса, С.А. Семенова, П.Н. Третьякова, А.А. Формозова и других содержат важнейшие вещественные данные для реконструкции первобытной экономики и культуры. Исследования этнографов А.М. Золотарева, Е.Ю. Кричевского, М.О. Косвена, В.К. Никольского, Д.А. Ольдерогге, С.А. Токарева, С.П. Толстова и других помогли пониманию процессов развития рода, семьи и других институтов первобытности. Советским историкам удалось во многом уточнить и систематизировать наши знания о развитии производительных сил первобытного общества (С.А. Семенов и др.), о праобщине, или первобытном человеческом стаде (П.И. Борисковский, Ю.И. Семенов), о развитии форм родовой организации (М.О. Косвен, Л.А. Файнберг), о путях разложения первобытного общества и формирования раннеклассовых отношений (Ю.П. Аверкиева, Л.Е. Куббель, В.М. Массон, И.И. Потехин, С.А. Токарев, С.П. Толстов и др.). В самое последнее время сделаны первые шаги в изучении этнического процесса первобытности (В.Ф. Генинг, Ю.В. Бромлей, С.А. Арутюнов, Н.Н. Чебоксаров). Большую роль в исследовании духовной культуры первобытного человека сыграли работы А.П. Окладникова, А.Д. Столяра, С.А. Токарева, А.А. Формозова, Б.А. Фролова.

Советские ученые уделили большое внимание борьбе с концепциями диффузионизма, функционализма, релятивизма, неоэволюционизма и т. п. В этом отношении важную роль сыграло изучение и научное истолкование тех новых данных этнографии, которые, по мнению противников марксизма, якобы противоречили основным положениям Моргана, развитым Энгельсом. Так, изучая родовую организацию и ее начальную форму — материнский род, советские этнографы показали наличие материнско-родовых пережитков у многих народов Сибири, рассматривавшихся последователями культурно-исторической школы Шмидта и Копперса в качестве типичных представителей патриархальной пастушеской «пракультуры». Обнаружение остатков материнского рода у индоевропейских народов показало беспочвенность утверждений об исконно патриархальном строе «арийских» народов (теория «неарийского матриархата»). Все это явилось подтверждением положения об универсальности родовой организации.

Заметное, хотя и во многом противоречивое влияние на развитие советской науки о первобытном обществе оказали взгляды выдающегося языковеда и археолога Н.Я. Марра (1864–1934). Исходя из созданного им «нового учения о языке», в основе которого лежали утверждение о единстве процесса развития всех языков мира и их стадиальная классификация, Марр утверждал, что смена культур на одной и той же территории всегда отражает стадии местного (автохтонного) развития. Его последователи пошли дальше и отрицали какое-либо историческое значение переселений и заимствований. Они ошибочно полагали, что признание марксистского принципа единства исторического процесса должно вести к отказу от исследования местных этнических особенностей и что социальные изменения могут завершиться полным исчезновением старых черт культуры. Однако, несмотря на указанные ошибки в его разработке, само учение Н.Я. Марра содержало правильные идеи о единстве развития человеческой культуры, о том, что все современные народы являются наследниками исчезнувших племен и народов и что возникли они как результат сложных скрещений на длительном историческом пути.

Многочисленных последователей Марра привлекала в его идеях их антирасистская и антинационалистическая направленность. Работы Марра и его последователей сыграли положительную роль в критике устаревших концепций, в поисках новых методов исследования, но некоторые их положения, а главное — попытки монополизировать науку нанесли вред ее развитию.

В то же время в прошлом в ряде случаев имели место догматический подход к наследию Моргана и канонизация отдельных высказываний Энгельса по частным вопросам, потребовавшим дополнительной разработки в свете вновь накопленных научных фактов. Это не могло не повредить марксистской науке первобытной истории, замедлило ее развитие в нашей стране.

Следует отметить и то обстоятельство, что до недавнего времени советские этнографы, изучая развитие семейно-брачных и общинно-родовых отношений, не уделяли достаточного внимания первобытной экономике. Этот пробел стал отчасти восполняться только в последние годы (В.М. Бахта, Н.А. Бутинов, В.Р. Кабо, Ю.И. Семенов), что активизировало изучение как специфики первобытной экономики, так и социально-экономической истории первобытности в целом и привело к плодотворному обсуждению таких вопросов, как историческое и функциональное соотношение рода, общины и семьи.

После второй мировой войны к марксистской разработке истории первобытного общества присоединились ученые других социалистических стран. Особенно серьезная работа в этой области ведется в ГДР, где активно обсуждаются и исследуются проблемы антропо- и социогенеза, периодизации первобытной истории, этнографической и археологической методики первобытно-исторических реконструкций, путей и механизмов становления классов, государства и права (Г. Геберер, Г. Ульрих, И. Зельнов, В. Зельнов, Г. Грюнерт, Г. Гур и др.). В Венгрии выделяются фундаментальные исследования по вопросам палеодемографии (Я. Нимешкери). Палеоантропологическая и археологическая работа ведется в Болгарии (П. Боев), Венгрии (Л. Габори, П. Липтак), Румынии (О. Некрасова), Чехословакии (Э. Влчек, Я. Елинек), в Югославии (М. Малеш, Д. Хрейович). Во многих странах Восточной Европы ведется работа по изучению отставших в своем развитии внеевропейских народов, в которой ориенталистика смыкается с историей первобытного и раннеклассового обществ.

Как уже отмечалось, марксистское понимание истории первобытного общества распространяется и среди ученых капиталистических стран. Одни из них открыто признают себя марксистами, другие еще только приближаются к материалистическому пониманию первобытной истории, некоторые отвергают марксизм, но, объективно истолковывая факты, невольно приходят в своих работах к историко-материалистическим выводам.

§ 2. Источники первобытной истории

Источники истории первобытного общества очень разнообразны. Все, что может свидетельствовать о прошлом человечества, все, что создал человек, все, на что он воздействовал, и все, что воздействовало на человеческую деятельность, — таков круг источников для первобытно-исторической науки.

Первобытная история является почти «бесписьменным периодом»; важнейшие для исторической науки письменные источники играют для первобытной истории, за исключением ее последнего периода, несравнимо меньшую роль, чем другие виды источников.

Большое значение имеют вещественные источники, сохранившиеся с древних времен, или, как их иначе называют, археологические памятники. Вещественные источники, т. е. орудия труда, остатки древних построек, украшения, посуда и т. п., — это остатки материальной культуры создавшего ее общества. Вещи — ценнейший исторический источник, так как все они являются продуктами своей эпохи, свойственны данной эпохе и отражают условия жизни того времени, когда они были произведены.

Советские историки первобытного общества, исходя из марксистского тезиса об определенных закономерностях развития производительных сил и производственных отношений, считают, что между материальной культурой и социально-экономической жизнью общества на любой ступени его развития существует определенная закономерная связь. Поэтому, зная условия существования общества, можно представить себе, какая материальная культура соответствовала этому обществу, и наоборот, по материальной культуре можно восстановить основные черты социально-экономического строя, а иногда и историю создавшего эту материальную культуру общества. Из всех вещей для изучения прошлого наибольшее значение имеют орудия труда. «Такую же важность, какую строение останков костей имеет для изучения организации исчезнувших животных видов, останки средств труда имеют для изучения исчезнувших общественно-экономических формаций. Экономические эпохи различаются не тем, что производится, а тем, как производится, какими средствами труда. Средства труда не только мерило развития человеческой рабочей силы, но и показатель тех общественных отношений, при которых совершается труд»[30].

Археологическими источниками являются не только вещи, но и остатки поселений и жилищ, погребений, мастерские, горные выработки и святилища, пещеры, древние системы орошения, каналы, плотины, дороги и т. д. Изучение эволюции жилища или поселения позволяет судить в какой-то мере об эволюции семьи и общественной жизни — коллективные жилища сменяются обособленными семейными жилищами, неукрепленные поселения — укрепленными и т. д. Большей частью археологические памятники обнаруживаются и изучаются в процессе раскопок.

К концу XIX в. в археологической науке сложилось понятие об археологической культуре, имеющее очень большое значение для изучения первобытной истории. «Археологической культурой» называют общность археологических памятников, относящихся к одному времени, отличающихся местными особенностями и сосредоточенных на определенной ограниченной территории. Чаще всего археологическая культура отражает обособленное существование древних племен и народностей. Представление об археологической культуре и изучение ее возникновения, распространения и исчезновения позволяют реконструировать историю племен и народностей в эпохи, предшествующие возникновению письменных источников.

Однако археологические источники в целом ряде случаев остались бы немыми и не могли бы деть ответа на многие вопросы, если бы историк первобытного общества не прибегал к сравнительно-историческому методу и не использовал бы для реконструкции прошлого наблюдения над жизнью племен и народностей, сохранивших в той или иной степени черты первобытнообщинного строя.

Одна из отраслей исторической науки — этнография, изучающая особенности культуры и быта народов земного шара, занимается исследованием этих племен и народностей, а также тех первобытных пережитков, которые сохранились в быту более развитых народов. Благодаря этнографическим источникам удалось получить более полное представление о различных ступенях общественного развития в прошлом.

Племена и народности, сохранившие в той или иной степени черты первобытнообщинного строя, и поныне живут или недавно еще жили в разных местах земного шара. Они находятся на разных ступенях и представляют различные этапы развития. Некоторые из них еще почти не знают металлов и живут в каменном веке, другие подверглись сильному влиянию классовых обществ, но все же сохранили элементы древнего уклада жизни. Можно утверждать, что основные черты хозяйства, общественного строя, материальной и духовной культуры, сравнительно недавно наблюдавшиеся у отставших в своем развитии племен, в отдаленном прошлом были свойственны всему человечеству.

Для реконструкции этого отдаленного прошлого, как уже сказано, имеет большое значение изучение пережитков, т. е. следов и остатков прошлого, сохранившихся в позднейших обществах. Такие пережитки наблюдаются особенно ярко в обрядах (свадебных, праздничных, похоронных), в одежде, украшениях, в устройстве жилища и т. п. Первобытные культы и другие проявления первобытной жизни отразились в фольклоре — в сказках, песнях, былинах, загадках, заговорах и т. д.

Особый, очень важный этнографический (и в то же время фольклористический) источник реконструкции прошлого — устные традиции аборигенов. Генеалогические и этногонические предания, являющиеся как бы устной историографией, до некоторой степени заменяют писаную историю.

Важным источником представлений о прошлом народа могут служить лингвистические данные. Все современные языки складывались по мере развития общества и сохранили в себе следы нередко очень далекого прошлого. Например, слово «стрелять» происходит от слова «стрела» т. е. восходит еще к той эпохе, когда стреляли из лука стрелами. По мере общественного развития менялись значение, смысл (семантика) слов. Во многих индоевропейских языках, в том числе и в русском, слово «скот» употреблялось в значении «имущество», «казна», «деньги», потому что в древности скот действительно заменял деньги и служил средством обмена. Древняя организация семьи отразилась, например, в том, что в древнеиндийском (санскритском) языке слово «племянник» означает также и «соперник». Изучение взаимоотношений и степени родства современных языков ведет к установлению фактов исторических связей между народами, так как языковые семьи — это группы языков, а, следовательно, как правило, и народов, связанных общностью происхождения.

Среди других лингвистических данных большое значение имеют данные ономастики, т. е. науки о наименованиях. Все ее три составные части — антропонимика (наука о именах людей), этнонимика (наука о названиях народов) и топонимика (наука о географических наименованиях) — одинаково важны для воссоздания прошлого. Они позволяют судить о характере древней природной среды, хозяйственных занятиях, племенном составе и межплеменных отношениях, религиозных верованиях и т. п.

Как уже говорилось, первобытная история-история в основном бесписьменная: само возникновение упорядоченной письменности рассматривалось Морганом, а многими рассматривается и сейчас как один из признаков перехода от первобытного общества к классовому. Но в силу неравномерности исторического развития в различных обществах цивилизация и письменность возникли в разное время. Народы, уже обладавшие письменностью, оставили многочисленные свидетельства о своих еще бесписьменных, первобытных соседях. Это упоминавшиеся выше сообщения античных авторов о варварах, средневековых путешественников — о виденных ими «экзотических» народах, европейских администраторов, миссионеров, колонистов-о племенах Америки, Африки, Австралии и т. д. Как и другие письменные источники, они делятся на нарративные (повествовательные) и актовые (официальные документы). И те, и другие, как правило, представляют большую ценность для исторической реконструкции жизни первобытных обществ, позволяя их как бы историзировать (т. е. изучать с помощью собственно исторических данных) извне. В США, где соответствующая область этнографии выделена в особую науку — этноисторию, даже существует специальное общество этноисториков и издается журнал «Этноистория».

Велико также значение антропологических источников — костных остатков первобытных людей. Чем древнее эпоха, к которой относятся эти остатки, тем они фрагментарнее и тем большее искусство требуется для того, чтобы извлечь из них полноценную информацию. Часто представление о физическом типе той или иной ископаемой формы базируется на фрагментах костей скелета, неполностью сохранившихся черепах и челюстях. Только тщательное сравнительно-анатомическое исследование дает возможность реконструировать недостающие отделы и составить представление о целом по его частям. Этому помогает тщательно разработанная в антропологии система измерений скелета.

Скелет человека используется не только для непосредственного изучения: по рельефу мест прикрепления мышц, например, можно составить представление о развитии мускулатуры древних людей; слепки внутренней полости черепной коробки, иначе называемые эндокранами, служат для восстановления размеров и наружного строения мозга. Последнее обстоятельство особенно важно по отношению к ранним эпохам развития человечества, когда мозг разрастался и прогрессивно перестраивался в связи с трудовой деятельностью. Черепа и эндокраны позволяют судить о способности древнейшего человека к мышлению и членораздельной речи, а, следовательно, и к формированию человеческого общества. В этом же плане важны представляемые антропологией данные палеодемографии. Анализ повреждений на костных остатках дает материал для суждения о частоте конфликтов, каннибализме и т. п.; в то же время такой факт, как открытие в мустьерском слое пещеры Шанидар в Ираке скелета старика, у которого задолго до смерти была ампутирована выше локтя правая рука, может быть истолкован как свидетельство в пользу складывавшихся социальных связей.

Материалы большой важности предоставляет в распоряжение антрополога и историка первобытного общества приматология — область зоологии, специально занимающаяся изучением обезьян. С одной стороны, сравнительно-анатомическое исследование строения тела высших человекообразных обезьян открывает возможность для реконструкции морфологических особенностей непосредственных предков человека, с другой — изучение высшей нервной деятельности антропоидов помогает понять процесс зарождения и формирования мышления, речи, зачатков трудовой деятельности. В последние десятилетия, когда приматологи стали активно изучать сообщества обезьян не в неволе, а в природной среде, возникла и добилась заметных успехов наука о поведении приматов, их этология.

Данные для реконструкции природной среды, в которой протекала жизнь первобытных людей, предоставляют историку такие науки, как геология, палеозоология, палеоботаника. В двух последних случаях мы судим о составе стад приручаемых или уже домашних животных и о формах культивируемых злаков. Это в то же время хотя и косвенные, но очень важные данные для реконструкции жизни самого первобытного общества. Так, недавними раскопками в той же пещере Шанидар было обнаружено погребение палеоантропа с обильными остатками цветочной пыльцы. Исследование установило, что это пыльца не обычных, а различных лекарственных цветов. А это, в свою очередь, позволило выдвинуть гипотезу, что погребенный был знахарем, что в среднем палеолите уже получила развитие народная медицина. Значение данных естественных наук как косвенного источника первобытной истории в последнее время возросло и продолжает расти.

Ни один из основных видов источников первобытной истории не отражает прошлого всесторонне. Целиком относятся к изучаемой эпохе лишь вещественные — археологические и антропологические — памятники, но возможности, открываемые их анализом для реконструкции истории первобытного общества, остаются ограниченными.

Материалы, которыми располагает антропология применительно к древнейшим эпохам, т. е. как раз там, где дорога каждая крупица информации, пока очень невелики по объему и, стало быть, далеко не всегда дают возможность решить, где правило, а где исключение. Ведь, например, допустимо предположить, что шанидарский инвалид обладал такой исключительной силой и ловкостью, что даже однорукий не уступал своим здоровым собратьям. Значительно более многочисленны и информативны археологические материалы, однако и они далеко не всегда допускают однозначное решение. Бывает, что одни и те же остатки жилищ приводят различных исследователей к диаметрально противоположным выводам относительно форм семьи у населявших их коллективов; археологически установленные факты перемещения сырья и даже некоторых орудий труда одними исследователями трактуются как доказательство наличия обмена, другими — только как результат брачных связей между коллективами. Но и помимо этого, даже при однозначном толковании, вещественные памятники не дают представления об обществе в целом. Здесь, как уже было сказано, необходима помощь этнографии.

Однако использование этнографических материалов для исторических реконструкций не так просто, как это может показаться на первый взгляд. Прежде всего, этнографам не удалось изучить ни одного отсталого племени, культура которого целиком соответствовала хотя бы позднепалеолитической. По-видимому, на самом низком уровне развития производительных сил европейцы застали аборигенов Австралии. Еще менее развиты были тасманийцы, но они были истреблены колонизаторами в первой половине XIX в., и их культура осталась мало изученной. Австралийцы ко времени колонизации вели охотничье хозяйство без применения лука и стрел, их техника во многом напоминала позднепалеолитическую, но в то же время имела ряд черт, характерных для мезолита и даже неолита. Однако дело не только в этом. Даже используя этнографические данные о племенах, материальная культура которых в основном сходна с той или иной археологической культурой, историк далеко не во всем может проводить аналогию между этими племенами и первобытными носителями сходных культур. Самые отсталые племена мира прожили тысячелетия, в течение которых их культура медленно развивалась своеобразными путями, вероятно, во многом отличными от путей классической первобытности. Одни из них еще в период, предшествовавший европейской колонизации, в какой-то мере испытали влияние более развитых племен и народностей, другие могли регрессировать, попав в неблагоприятные условия. Сам тот факт, что определенные племена отстали в своем развитии, заставляет задуматься о том, можно ли отождествлять их с первобытными племенами Ближнего Востока и Европы, где развитие совершалось наиболее быстрыми темпами, и, следовательно, не имели существенного значения способствовавшие застою географические и исторические факторы. Поэтому сложный живой организм изучаемых этнографами отсталых племен не является музейной реликвией, точно воспроизводящей прошлое человечества. Нельзя сравнительно-исторический метод рассматривать как право ученого прямо налагать живую культуру на ископаемую и делать свои выводы.

Так как археологические материалы недостаточно информативны, а этнографические — не всегда репрезентативны (представительны), в науке ведется многолетний спор о методах и процедуре реконструкции первобытной истории. Одни ученые отдают предпочтение собственно археологическим методам, другие — собственно этнографическим, большинство же считают наиболее плодотворными возможности междисциплинарного синтеза.

Воссоздание истории первобытного общества одними только археологическими методами — скорее программное требование, чем реализованная возможность некоторых теоретиков западной археологии. По мысли сторонников этого направления (так называемого контекстуализма и близкой к нему «новой археологии»), такое воссоздание возможно на основе системного, или контекстного, анализа взаимосвязанных элементов, составляющих археологические комплексы. При этом теоретически возможно реконструировать и недостающие звенья системы путем сопоставления одних субсистем с другими, проверяя массовые факты статистическими и компьютерными методами. Но на деле ученым все равно приходится обращаться к этнографическим данным как к средству моделирования воссоздаваемых социальных и идеологических структур и для проверки археологических гипотез. Одни археологи (контекетуалисты) делают это неявно и иногда даже бессознательно, другие («новые археологи») — явно и даже акцентируя значение этнографических моделей.

Нередко реконструкция первобытной истории, начиная с верхнего палеолита и появления человека современного вида, ведется одними только или преимущественно этнографическими средствами. Важнейшее из них — сравнительно-исторический метод. Он не специфичен для этнографии, так как является частнонаучным методом многих общественных наук, но применяется в этнографии и этнографических реконструкциях первобытной истории так широко, что этнографы нередко говорят о «сравнительно-этнографическом» методе. С его помощью этнографы устанавливают сходства и различия социальных общностей, а историки первобытности находят этнографические аналоги социальным общностям первобытной эпохи. В последнем случае чаще всего обращаются к той разновидности сравнительно-исторического метода, которую советский филолог В.М. Жирмунский обозначил как историко-типологическое сравнение. Применение историко-типологического сравнения в этнографических реконструкциях первобытной истории основано на понимании общественного и культурного развития как закономерного естественно-исторического процесса. «Способ производства материальной жизни обусловливает социальный, политический и духовный процессы жизни вообще»[31]. Значит, сходные способы производства определяют в принципе сходные, в общих чертах повторяющиеся у всего человечества процессы. Это позволяет не только сопоставлять между собой однотипные социально-исторические системы независимо от их пространственно-временно́го соотношения, но и объяснять повторяемость единством законов исторического развития. И вот здесь-то открывается возможность использования историко-типологических сравнений для синтеза этнографической информации о древнейшем прошлом человечества.

Какова же непосредственная методика такого использования? Общепризнанно, что ни одно отдельно взятое общество непредставительно для воссоздания какой-либо определенной стадии развития. Многие его особенности обусловлены не только стадиальной принадлежностью, но и своеобразием природной среды, условиями изоляции или, напротив, последствиями культурных контактов и т. п. Иными словами, в нем соединены как общие, типические черты переживаемой им исторической стадии, так и его особенные и даже единичные конкретно-исторические черты. Необходимо сопоставить между собой ряд обществ и, отделив таким образом типическое от конкретно-исторического, опрокинуть это типическое в первобытную историю. Чем шире ряд сопоставляемых обществ, тем обоснованнее выводы и надежнее реконструкция. И все же у этой методики пока еще есть уязвимые стороны. Как сопоставлять между собой социальные общности — в целом или в их наиболее значимых комплексах взаимосвязанных признаков? Если в целом, то не слишком ли много окажется более или менее существенных несовпадений, а если в комплексах, то какие их составляющие связаны жестко, а какие не жестко? Все это пока остается предметом споров о методике реконструкций, которая еще только разрабатывается.

Другим этнографическим (хотя также применяемым не только в этнографии) методом реконструкции первобытной истории является метод изучения пережитков. Создатель этого метода Э. Тайлор сравнивал пережиток с рудиментом в живом организме и считал его основным признаком несоответствие данному состоянию культуры. Однако уже этнографы-функционалисты справедливо обратили внимание на то, что в обществе не бывает таких остатков прошлого, которые не были бы видоизменены применительно к позднейшим условиям, не наполнились бы новым содержанием, не стали бы функциональным элементом вобравшей их системы. Спасая понятие пережитка, В. Шмидт определил его как явление, старое только по своей форме, а Дж. Мэрдок обратил внимание на то, что разные сферы культуры не всегда жестко связаны и развиваются с разной скоростью. Существование пережиточных, хотя бы только по форме, явлений можно считать установленным. Но как определить их стадиальную глубину? Как выяснить, к какому именно пласту первобытности восходят, например, известные в древней Спарте пережитки тайных союзов или еще недавно существовавшая у многих народов Кавказа обязательная передача детей на воспитание в чужие семьи — аталычество? Это можно сделать только сочетая метод пережитков со сравнительно-историческим методом, да и то без полной уверенности, так как пережиточное явление могло частично видоизмениться или же исчезнуть и возникнуть снова, да и не один раз. Поэтому для первобытно-исторических реконструкций наиболее ценны стабильные пережитки (реликты[32]), менее информативны видоизмененные (дериваты[33]) и особенно ненадежны рецидивирующие (реституты[34]). Вот почему первоочередной задачей при использовании метода пережитков является определение самого вида пережитка.

Ограниченные возможности археологии и этнографии, взятых порознь, ведут к тому, что теперь все больше историков первобытного общества стремятся овладеть методом археолого-этнографических аналогий, включая сюда обычные требования повышения вероятности выводов по аналогии. Это означает, что для суждения о первобытном прототипе А важно установить сходство у него с сопоставляемой моделью А1 в значительной совокупности важных признаков, выявляемых в первом случае археологически, а во втором — этнографически. Чем обширнее эта совокупность, тем вероятнее аналогия. Важно иметь в виду и другое основное требование повышения вероятности выводов по аналогии: выявляемый признак должен быть возможно более связан с другими признаками, возможно более детерминирован. При этих условиях аналогия может считаться доказательной, хотя и, как всякая аналогия, не бесспорной. Некоторые зарубежные исследователи, признавая правомерность археолого-этнографических сопоставлений, ограничивают их возможность лишь теми регионами, где может быть прослежена непрерывность культурного развития (так называемый метод контролируемого сравнения).

Означает ли все сказанное, что в нашем распоряжении нет надежных источников для реконструкции истории первобытного общества? Такой вывод был бы неправилен, но надо учитывать, что источниковедение этой науки обладает особой спецификой, делающей восстановление древнейшего прошлого человечества едва ли не самой сложной областью исторического познания.

Только комплексное изучение всех видов источников позволяет представить себе жизнь первобытного общества. При этом важнейшее значение имеют привлечение всей совокупности данных сравнительной этнографии и археологии, учет общих направлений и общих закономерностей всемирно-исторического процесса. Большое значение имеет упорядочивающая фактический материал марксистская теория. Все это вместе создает значительные возможности для изучения первобытной истории.

Специфика источников первобытной истории такова, что в реконструируемых на их основе исторических фактах отсутствуют не только действующие лица и отдельные события, но и многие детали хозяйственной и общественной жизни. Удается выяснить лишь важнейшие изменения в развитии производительных сил и производственных отношений, основные общественные и идеологические структуры, общую картину межплеменных сношений и связей, причем даже здесь из-за недостаточности и противоречивости фактических данных многое еще остается не до конца ясным и спорным.