История первобытного общества

§ 1. Завершение процесса антропогенеза и возникновение общинно-родового строя

Эволюция семейства гоминид на протяжении раннего и среднего плейстоцена создала благоприятные предпосылки для достижения последней ступени этой эволюции — возникновения человека современного вида. Действительно, уже древний представитель рода Homo — неандертальский человек имел все необходимые для интенсивной трудовой деятельности органы — большой мозг, подвижную руку, не говоря уже об устойчивой походке и выпрямленном положении. Но, как уже было отмечено, строение его мозга характеризовалось наличием многих примитивных признаков, а подвижность руки была ограничена, что суживало его возможности в развитии мышления и речи и в усовершенствовании техники обработки камня. Кроме того, морфологические особенности неандертальского человека, в частности строение его мозга, говорят о том, что он был существом, недостаточно приспособленным к условиям общественной жизни коллектива ввиду своей агрессивности и малого развития мозговых центров, управляющих торможением. Возбуждение в деятельности коры головного мозга неандертальца заметно преобладало над торможением, что вызывало вспышки дикой злобы в неандертальской праобщине и часто приводило к столкновениям с тяжелым, а иногда, вероятно, и смертельным исходом. Поэтому коллектив неандертальцев имел малые потенциальные возможности в развитии общественных форм жизни.

Наиболее убедительная теория факторов появления человека современного вида как раз и исходит из преимуществ современного человека перед неандертальским как существа социального. При клинических наблюдениях над больными было замечено, что хирургические операции, затрагивающие лобные доли, и вообще любые поражения лобных долей приводят к тяжелым нарушениям нервной системы, проявляющимся чаще всего в разрушении тормозящих реакций. Субъект, у которого поражены лобные доли, становится злобным, буйным и непригодным к нормальным условиям человеческого общежития. По мнению Я.Я. Рогинского, интенсивное развитие передних отделов мозга у современного человека в сравнении с неандертальцем как раз и проистекает вследствие того, что обусловленные им социальные качества приобрели огромную роль в эпоху резкого подъема производства и складывания начальных форм родовой организации, какой была эпоха позднего палеолита. Поэтому эта морфологическая особенность выявлялась и сохранялась при переходе от поколения к поколению под влиянием естественного отбора. Увеличение высоты черепной коробки и выпрямление лобной кости вследствие изменения строения переднего отдела мозга привели, в конце концов, к уменьшению рельефа лобной кости, т. е. к исчезновению надбровного валика. Возможно, что перестройка черепной коробки оказала какое-то влияние и на перестройку лицевого скелета. Наконец, с дальнейшим усовершенствованием речи и перестройкой речевого аппарата, протекавшими опять-таки параллельно с развитием производства и социальной организации, связано, по-видимому, образование подбородочного выступа.

Время появления человека современного вида падает на вторую половину позднего плейстоцена и совпадает с началом позднего палеолита. Во всяком случае до сих пор неизвестны позднепалеолитические стоянки, в которых были бы обнаружены костные остатки неандертальского человека. Что же касается находок современного человека с мустьерской индустрией, что более вероятно и теоретически, то они имеются. В частности, такая находка была сделана в 1953 г. в Крыму А.А. Формозовым, где скелет мальчика современного типа, характеризовавшийся наличием лишь двух-трех, да и то слабо выраженных примитивных признаков, был обнаружен в позднемустьерском слое. В археологической и геологической литературе в связи с господствовавшей концепцией глубокой древности Homo sapiens неоднократно описывались многочисленные случаи находок костных остатков современного человека в геологических слоях среднего и даже раннего плейстоцена. Однако все эти описания основываются на наблюдениях, не выдерживающих строгих требований геологической датировки.

Острая дискуссия развернулась и по вопросу о месте формирования человека современного вида. С одной стороны, предполагается, что различные расы современного человека произошли от разных рас неандертальцев, и таким образом весь Старый Свет можно назвать прародиной Homo sapiens. Согласно этой гипотезе, получившей в антропологической литературе название гипотезы полицентризма, европеоидная раса сформировалась на базе европейских неандертальцев, негроидная — на базе южных, преимущественно африканских, форм неандертальского типа, монголоидная происходит от потомков синантропа. В пользу этой гипотезы могут быть приведены археологические данные, свидетельствующие о непрерывном переходе нижнепалеолитической культуры в верхнепалеолитическую везде, где этот переход был изучен сколько-нибудь обстоятельно. Другая гипотеза, получившая название моноцентрической, исходит из отсутствия ощутимых морфологических аналогий между современными расами и расами неандертальцев. Тип современного человека сложился в центре ойкумены, по-видимому в Передней Азии и Средиземноморье, вследствие интенсивного смешения различных представителей неандертальского типа, проходившего в центре ойкумены сильнее, чем в ее окрестностях. В качестве аргументов в пользу этой гипотезы можно указать на прогрессивных палестинских неандертальцев, найденных как раз в области предполагаемой прародины Homo sapiens, и на их типологическую неоднородность, свидетельствующую о резкой смешанности морфологического типа.

В общем следует сказать, что проблема далека от своего решения. Все же археологически фиксируемый непрерывный переход от раннего палеолита к позднему на всех материках Старого Света и наличие параллелизма в географическом распределении современных рас и различных морфологических форм неандертальского типа склоняют чашу весов скорее в пользу полицентрической гипотезы.

Специфические морфологические особенности ранних позднепалеолитических форм Homo sapiens получают убедительное объяснение с точки зрения обеих гипотез и не помогают сделать выбор между ними. Так, сильное выступание носа сближает верхнепалеолитических людей Западной и Восточной Европы с современными представителями европеоидной расы; широкий нос, выступание лица вперед в одинаковой степени характерны как для древних, так и для современных представителей негроидной расы; наконец, уплощенность лица, столь характерная для современных монголоидов, может быть отмечена и на позднепалеолитических черепах с территории Китая. Этот факт, казалось бы, может рассматриваться в качестве доказательства полицентрического происхождения современного человека и его рас. С другой стороны, для всех верхнепалеолитических черепов, на каком бы из материков Старого Света они ни были обнаружены, характерен комплекс признаков, сближающих их между собой и позволяющих утверждать, что типологическая неоднородность позднепалеолитического человечества была меньше, чем современного, — явный аргумент в пользу моноцентрической гипотезы. К числу этих признаков относятся широкое низкое лицо, низкие орбиты, удлиненная форма черепной коробки. Все они придают позднепалеолитическим черепам своеобразный морфологический облик, отмечаемый обычно в антропологической литературе как пример «дисгармонического» соотношения между размерами лицевого скелета и черепной коробки. Возможно, оно отражает неполную завершенность процесса формирования морфологического типа современного человека на ранних этапах его истории.

Появление человека современного вида было неразрывно связано с мощным скачком в развитии производительной деятельности при переходе от раннего к позднему палеолиту. Этот скачок одновременно являлся как следствием процесса завершения биологической эволюции, так и его важнейшим условием, его своего рода необходимой питательной средой. Он был подготовлен всем предшествующим развитием праобщины и, прежде всего, постепенным утверждением в ней подлинно человеческих, коллективистских форм поведения. Только такие формы могли обеспечить эффективное использование орудий труда и трудовых навыков, их совершенствование и передачу новым поколениям. И действительно, утверждение в праобщине начал первобытнообщинного коллективизма сделало возможным значительный подъем производительных сил.

Подъем производительных сил сказался, прежде всего, в возникновении новой техники обработки камня. Усовершенствовалась техника скола: вместо скалывания грубых пластин с дисковидных мустьерских нуклеусов теперь откалывались от правильно граненных призматических нуклеусов длинные, тонкие и соответственно легкие пластины, подвергавшиеся затем вторичной обработке сколом и тонкой ретушью. Новый способ требовал меньшего количества кремня для изготовления орудий, он давал возможность охотникам, имевшим небольшие запасы кремня, передвигаться в районы, где не было природных запасов камня для изготовления орудий. Еще важнее было другое. Новая техника позволяла создавать специализированные орудия — скребки, резцы, острия с затупленным краем, скобели, ножи, острые и легкие наконечники метательных копий. Процесс дифференциации орудий производства пошел ускоренными темпами.

Многие из каменных орудий позднего палеолита стали употребляться с деревянными и костяными рукоятками или в оправах. Началось широкое распространение составных орудий, что также явилось важным этапом в развитии первобытного производства.

Наряду с камнем в употребление широко вошли кость и рог, из которых изготовлялись шилья, иглы с ушком, наконечники мотыг, лощила, кирки, наконечники копий и дротиков, копьеметалки (дощечки с упором, увеличивавшие дальность полета копья почти вдвое). Более пластичный, чем камень, материал позволил изготовлять зазубренные наконечники гарпунов — метательных орудий, употреблявшихся для охоты и рыбной ловли.

С появлением более совершенного охотничьего оружия охота достигла высокой ступени развития. Об этом свидетельствуют громадные скопления на отдельных позднепалеолитических поселениях костей животных, часто крупных стадных — мамонта, дикой лошади, северного оленя. Так, в Пржедмосте (Чехословакия) найдено свыше 40 тыс. орудий и вместе с костями других животных останки приблизительно 800-1000 мамонтов, в Солютре (Франция) — костяки около 10 тыс. лошадей, в Амвросиевке (Украина) — кости около 1 тыс. бизонов и т. д. По-видимому, в это время достигла наивысшего развития коллективная охота загоном. Охота теперь приносила значительную обеспеченность средствами существования.

В качестве жилищ люди продолжали использовать пещеры, но наряду с ними распространились большие искусственные жилища — наземные и землянки. В последнее время, как выше сказано, открыты такие жилища, относящиеся еще к мустьерской эпохе. Однако широкое их распространение происходит, по-видимому, только в верхнем палеолите. Некоторые из раскопанных землянок достигали больших размеров (до 200 м²), стены их укреплены камнями, а кровля, вероятно, была конической формы и состояла из жердей, покрытых ветвями и шкурами. В позднем палеолите широко распространились жилища с каркасом из костей животных. Жилище, вскрытое на поселении Костенки (под Воронежем), имело 35 м в длину и 15–16 м в ширину; по его центральной оси было расположено 9 очагов. Наряду с такими большими жилищами целой общины существовали жилища и другого типа, меньшего размера, группировавшиеся в поселки.

Широкое распространение жилищ к концу позднего палеолита было обусловлено тем, что на смену относительно мягкому климату рисс-вюрмского межледникового периода пришло вюрмское похолодание. С этим же была связана и эволюция одежды. Судя по находкам костяных иголок, человек в это время научился шить. Сшитые шкуры зверей, вероятно, служили одеждой и употреблялись для покрытия жилищ. К концу эпохи позднего палеолита наряду с обогревавшими и освещавшими жилище очагами, по-видимому, появляются и специальные осветительные приборы, подобные употребляемым эскимосами, чукчами и коряками: это лампы из камня, в выдолбленном углублении которого помещается жир и фитиль.

Вместе с развитием производительных сил шло дальнейшее развитие социальных, в том числе производственных, отношений. Речь о них будет идти ниже.

Крупные сдвиги в развитии производительных сил повлекли за собой не менее крупные изменения в организации общества. Возросшая техническая вооруженность человека в его борьбе с природой сделала возможным существование относительно постоянных хозяйственных коллективов. Но в то же время она требовала эффективного использования, преемственности и дальнейшего совершенствования усложнившихся орудий и навыков труда. Праобщине с ее относительно аморфной неустойчивой структурой эта задача была не под силу, поэтому она неизбежно должна была уступить место более прочной форме общественной организации.

Ряд обстоятельств определял характер этой организации. Во-первых, при крайне низком уровне развития раннепалеолитического общества, в условиях которого начала складываться новая организация, едва ли не единственно реальной основой для упрочнения социальных связей были стихийно возникшие узы естественного, кровного родства. Во-вторых, можно думать, что при неупорядоченности полового общения и, следовательно, отсутствии понятия отцовства отношения родства должны были устанавливаться только между потомками одной матери, т. е. строиться по материнской, женской линии. Наконец, в-третьих, наиболее стабильной частью тогдашних коллективов были женщины, игравшие крупную роль во всех областях хозяйственной жизни и исключительную роль в заботе о детях, поддержании огня, в ведении домашнего хозяйства. В силу всех этих обстоятельств первой упорядоченной формой организации общества, непосредственно сменившей праобщину, вероятно, был коллектив родственников, связанный общим происхождением по материнской линии, т. е. материнский род.

Многие зарубежные и некоторые советские исследователи считают, что первоначально счет родства (филиация[44]) велся по отцовской линии, или же допускают параллельное зарождение материнского и отцовского счета родства. При этом они ссылаются на существование последнего у многих из наиболее отсталых племен и на представления о так называемом социальном отцовстве, т. е. о признании отцовства определенного круга мужчин. Однако такой точке зрения противостоят данные современной этнографии, которая не только не поколебала развитый Энгельсом тезис Моргана о историческом приоритете материнско-родовой организации, но и подкрепила его рядом новых аргументов. Это положение Э. Тайлора, обратившего внимание на то обстоятельство, что этнографии известно множество фактов перехода от материнского счета родства к отцовскому и ни одного факта обратного перехода. Соответственно этому в подавляющем большинстве отцовско-родовых обществ засвидетельствованы пережитки материнского рода, обратная же картина никогда не наблюдалась. Это также постепенное обнаружение во все новых и новых отцовско-родовых обществах остатков материнско-родового строя, позволяющее полагать, что в дальнейшем такие остатки будут найдены и у многих из тех племен, у которых они в настоящее время не зафиксированы. Это, наконец, новейшие свидетельства приматологии о матрифокальности[45] уже в стадах высших обезьян, из чего следует, что представления о материнском родстве должны были намного опережать представления о родстве отцовском. Другое дело, что у ряда наиболее отсталых племен материнский счет родства вследствие тех или иных конкретных причин очень рано сменился отцовским; это особый очень сложный вопрос, который не следует смешивать с вопросом о первоначальной форме рода.

Возникновение на стадии перехода от раннего к позднему палеолиту (а может быть, еще раньше) родового строя косвенно подтверждается некоторыми археологическими данными. На ориньякских стоянках СССР вскрыты остатки огромных, в несколько десятков, а иногда даже и сотен квадратных метров коллективных жилищ, строительство и использование которых могло быть связано только с деятельностью прочно спаянных производственных коллективов. Некоторые из этих жилищ (Костенки-I, Костенки-IV) в деталях напоминают известные этнографии обиталища материнских родовых коллективов, в частности так называемые длинные дома ирокезов. К этому же времени относятся многочисленные находки, дающие известные основания говорить о зарождении материнского счета родства. Это ориньякские и солютрейские женские статуэтки с подчеркнутыми признаками пола, так называемые верхнепалеолитические Венеры. Многие археологи вслед за П.П. Ефименко рассматривают их как свидетельство появления культа матерей-прародительниц. Другую трактовку дал им недавно С.А. Токарев, видящий в них не прародительниц, а хозяек и охранительниц домашнего очага, олицетворяющих в себе это средоточие жизни родовой группы. Вторая точка зрения подкреплена многочисленными этнографическими параллелями и, вероятно, ближе к истине. Но кто бы ни был прав, позднепалеолитические фигурки говорят об особом месте женщины в жизни и мировоззрении общества и, возможно, действительно указывают на зарождение материнско-родового культа.

Наряду с однолинейным счетом родства другим важнейшим признаком рода был обычай экзогамии, т. е. запрещение брачного общения внутри рода. Происхождение этого обычая, а тем самым и конкретный механизм превращения праобщины в родовую общину все еще остается неясным.

По вопросу о происхождении экзогамии существует множество различных теорий, ни одна из которых не является общепринятой. Первая из них была предложена в 60-х годах XIX в. Мак-Леннаном, введшим в науку понятие экзогамии, но в то же время запутавшим его разделением всех первобытных племен на экзогамные и Эндогамные. По мнению Мак-Леннана, истоки экзогамии лежали в обычаях «воинственных дикарей», убивавших бесполезных на войне девочек, а поэтому вынужденных искать себе жен на стороне.

Дарвин, обратив внимание на то, что самцы оленногонных собак предпочитают чужих самок самкам своей стаи, объяснял происхождение экзогамии взаимным отвращением к половому общению, которое должно было возникнуть у близких, повседневно общавшихся между собой родственников; в пользу этого предположения, возможно, в какой-то степени говорят данные современной демографической статистики по некоторым странам Юго-Восточной Азии, свидетельствующие о более высокой детности в семьях, основанных на неродственных браках. К теории Дарвина близка довольно распространенная теория «инстинктивного» отвращения к кровосмесительным половым связям. Еще один взгляд на происхождение экзогамии (Бриффолт, а среди советских ученых Б.Ф. Поршнев) представлен выведением ее из такого якобы свойственного праобщине порядка, при котором более подвижные охотники-мужчины постоянно отрывались от женщин и встречались с женщинами других праобщин, в свою очередь отстававшими от своих мужчин. Отметим также гипотезу Э. Дюркгейма, искавшего истоки экзогамии в боязни перед человеческой кровью вообще и дефлорационной и менструальной кровью женщин из своего рода в особенности.

Заметный след в истории вопроса оставил Морган, связывавший возникновение экзогамных запретов со стремлением избежать биологически вредных последствий кровосмешения. Это объяснение было воспроизведено Энгельсом в его труде «Происхождение семьи, частной собственности и государства» с той, однако, оговоркой, что подобное стремление могло проявляться лишь стихийно, без ясного сознания цели. Однако позднейшие данные науки показали, что теория Моргана не бесспорна. Во-первых, выяснилось, что вредоносность родственных браков при достаточно значительных размерах популяции, т. е. взаимобрачной группы, проблематична. Во-вторых, если даже такие браки и были вредоносны, это не могло быть принято во внимание формировавшимся родовым обществом, хотя бы потому, что мустьерский человек, вероятно, еще не вполне понимал связь между половым актом и деторождением, о чем свидетельствуют остатки некоторых верований австралийцев. В-третьих, в большинстве случаев родовое общество не только допускало, но и считало обязательными браки между определенными категориями близких родственников. Учитывая все это, большинство современных ученых считают «биологическую» теорию возникновения экзогамных запретов недостаточно обоснованной.

Разрабатывая сложную проблему происхождения экзогамии, советские ученые стремятся найти внутреннюю взаимосвязь между этой формой регулирования половых отношений и всем ходом развития производственной деятельности первобытных человеческих коллективов. Идя этим путем, некоторые исследователи (А.М. Золотарев, С.А. Токарев) связывают возникновение экзогамии со стремлением мустьерских праобщин преодолеть срою первоначальную замкнутость и установить хозяйственные контакты с соседними праобщинами. Однако одного этого объяснения, по-видимому, недостаточно. Тенденция к расширению хозяйственных связей в своем развитии должна была бы привести к появлению большого количества взаимосвязанных групп; между тем, как мы увидим дальше, первоначальной структуре родового общества было присуще наличие только двух экзогамных взаимобрачных коллективов. Другие советские исследователи (М.П. Жаков, С.П. Толстов, Ю.И. Семенов) объясняют возникновение экзогамии необходимостью упорядочения хозяйственной жизни внутри первобытных коллективов. Они исходят из того, что нерегулируемые половые отношения должны были сопровождаться непрерывными столкновениями на почве ревности и тем самым расшатывали праобщину как хозяйственную и общественную ячейку. Борясь с этим, общество постепенно вводило половые запреты, все более ограничивавшие и, в конце концов, сделавшие невозможным половое общение внутри данной группы. Но вынесение половой жизни за рамки коллектива, укрепляя его, должно было повести к учащению конфликтов с другими коллективами, причем понятно, что чем больше было бы таких взаимобрачных групп, тем шире была бы арена конфликтов. Поэтому простейший естественный путь устранения создавшихся противоречий вел к постепенному возникновению дуальной[46] организации — сочетания только двух экзогамных групп в одно постоянное взаимобрачное объединение, зародыш эндогамного племени.

Ко времени первых этнографических описаний общественного строя наиболее отставших в своем развитии племен ни одно из них уже не сохраняло дуальной организации в ее первоначальном виде, т. е. не состояло только из двух родов. С ростом народонаселения последние поделились на несколько Новообразований. Однако дочерние роды не порвали связи между собой и продолжали составлять две особые половины племени, названные Морганом фратриями[47]. Остатки дуальной организации в виде деления племени на две экзогамные взаимобрачные фратрии широко прослежены в историческом прошлом многих племен и народов. Так, у австралийцев Западной Виктории существовали фратрии Черного и Белого какаду, у меланезийцев Новой Ирландии — Орла-рыболова и Сокола, у бразильских индейцев — Востока и Запада, у ирокезов-сенека — Медведя и Оленя, у селькупов — Кедровки и Орла и т. д. В некоторых случаях, как, например, у ирокезов-сенека, сохранились предания о происхождении всех дочерних родов от двух первоначальных, названия которых совпадают с названиями фратрий. У ряда народов (меланезийцы, индейцы, обские угры, буряты и др.) удалось обнаружить остатки былого хозяйственного, общественного и идеологического единства фратрий.

Еще шире прослеживаются явления, которые многие ученые считают отголосками дуальной организации, у племен и народностей, утративших древнее фратриальное деление, но, возможно, удержавших воспоминание о нем в «четности» своей родо-племенной или сменившей ее политической структуры, в генеалогических традициях, мифах и поверьях. Таковы, например, сведения о 4 филах древних афинян, 6 племенах мидийцев, 12 коленах древнего Израиля, 24 племенах огузов, 24 старейшинах гуннов, сведения о 2 «странах» и Древних Египте и Перу, 2 правителях в Спарте, Риме и Карфагене и т. п. Таковы же многочисленные легенды о двух прародителях, или «культурных героях», — Ромуле и Реме у римлян, Санасаре и Багдасаре у армян, Эхирите и Булагате у бурят, Гету-Шабане и Баца-Какове у лезгин и пр. Однако следует иметь в виду, что пережиточная связь таких явлений с древней дуальной организацией все же проблематична. В ряде случаев «четность» социальной или иной структуры могла вызываться и различными другими причинами, в частности тем, что все, что делится, очень часто делится на две части.

Широкое распространение дуального деления, находимого у народов, совершенно различных по своей этнической принадлежности и уровню развития, свидетельствует о глубокой древности и универсальности дуальной организации. Оно показывает несостоятельность взглядов тех буржуазных исследователей, которые, пытаясь опровергнуть марксистскую концепцию универсальности родового строя, рассматривали дуальную организацию как один из частных первобытных институтов, связанных с существованием «двухклассового культурного круга» (В. Шмидт, В. Копперс), со случайным соединением двух племен (У. Риверс) или же со стремлением иметь двух слабых вождей взамен одного сильного (некоторые этнографы-функционалисты).

Таким образом, казалось бы, что гипотеза о связи экзогамии с упорядочением внутренней жизни праобщины более всего соответствует общим логическим соображениям и фактам этнографии. Однако и она уязвима для критики. В последнее время установлено, что даже в животных сообществах существует жесткая система доминирования, иерархия особей, оставляющая немного места внутренним столкновениям. Проблема возникновения экзогамии и родового строя остается открытой. Одна из причин этого состоит в том, что при ее решении за отсутствием прямых этнографических сведений приходится обращаться к косвенным данным, к анализу пережитков, а подчас даже ограничиваться чисто логическими доводами. Но возможно, что здесь есть и другая причина: стремление найти одно-единственное достаточное объяснение, в то время как во многих из существующих гипотез содержатся свои рациональные зерна. Так, допустимо предположить, что недостаточно многочисленные популяции пришли к экзогамии из-за отрицательных последствий близкородственных браков, тесно соседствующие между собой группы — для упрочения контактов, а группы с недостаточно эффективной системой доминирования — из-за внутригрупповых конфликтов. Во всех этих случаях установление экзогамии было, разумеется, не сознательным актом, а длительным стихийным процессом, в ходе которого пришедшие к экзогамии группы оказывались более жизнеспособными и вытесняли своих соседей. В то же время известную роль мог сыграть и лежащий на поверхности осознанный стимул к экзогамии — действительно широко распространенная табуация крови сородичей.

В отличие от праобщины родовая община была уже вполне сформировавшимся, «готовым», по выражению Энгельса, человеческим обществом. В нем достигли наивысшего развития начала первобытного коллективизма, тесное сотрудничество и спайка сородичей, причем, как об этом можно судить по этнографическим аналогиям, отношения естественного родства осознавались как экономические отношения, а экономические отношения — как отношения естественного родства. Тем самым признание родовых связей получило общественное значение, стало как бы основным конституирующим признаком пришедшего на смену праобщине нового производственного коллектива — родовой общины.

Подъем производства и улучшившиеся условия существования способствовали росту населения, что, в свою очередь, приводило к быстрому истреблению с помощью более совершенных средств охоты или к уменьшению количества дичи на территориях, прилегающих к поселениям. Охотники позднего палеолита стали постепенно расселяться из ранее освоенных мест в пустынные до того области севера Европы и Азии, на колоссальные пространства суши, освободившиеся от ледникового покрова. В позднем палеолите были заселены Сибирь, территория Северной Германии. Двигаясь из Азии через Берингов пролив, люди впервые заселили Америку. В конце палеолита и в мезолитическое время человек, очевидно, проник и в Австралию.

В позднем палеолите существует несколько различающихся между собой областей развития культуры. Особенно ясно прослеживаются три области: европейская приледниковая, сибирско-китайская и африканско-средиземноморская.

Европейская приледниковая область охватывала территорию Европы, испытавшую непосредственное влияние оледенения. Люди здесь жили в суровых климатических условиях, охотились на мамонтов и северных оленей, сооружали зимние жилища из костей и шкур животных. Во всей приледниковой зоне Европы наблюдалось единство культуры ее палеолитического населения, но все же внутри этой зоны заметно некоторое своеобразие культур отдельных групп населения. Так, культура населения Русской равнины, территории Чехословакии и прилегающих к ней областей Центральной Европы отлична от культуры палеолитического населения Западной Европы.

В сходных с европейской приледниковой областью природных условиях жили обитатели сибирско-китайской области. Однако у них выработалась несколько иная техника обработки камня и распространились иные формы орудий. Несмотря на то что здесь была известна позднепалеолитическая техника отделения длинных ножевидных пластин, основная масса орудий — скребла сделаны так, как европейские орудия мустьерского времени; изредка встречаются даже грубо оббитые каменные орудия, сделанные из целых продолговатых галек, напоминающие ашельские рубила.

Африканско-средиземноморская область охватывает кроме Африки территорию Испании, Италии, Балканского полуострова, Крыма, Кавказа, стран Ближнего Востока. Здесь люди жили в окружении теплолюбивой флоры и фауны, охотились преимущественно на газелей, косуль, горных козлов, а также на крупных хищников; здесь больше, чем на Севере, было развито собирательство растительной пищи, съедобных моллюсков. Костяных орудий в южных областях мало, обычно это простейшие острия и шилья. Не была здесь известна отжимная техника обработки поверхности кремневых орудий. Зато здесь раньше распространились микролитические кремневые вкладыши (см. ниже), служившие лезвиями в деревянных орудиях, и, по-видимому, раньше, чем на Севере, появились лук и стрелы.

Различия позднепалеолитической культуры названных трех областей были еще незначительными, и сами области не были разделены четкими границами. В пределах каждой из областей существовали отдельные местные культуры, различавшиеся между собой. Так, культура палеолитических обитателей Внутренней Африки развивалась своеобразным путем, отличным от путей развития культур североафриканских.

Несмотря на то что палеолит Юго-Восточной Азии плохо изучен, уже есть основания выделить его в четвертую большую область. Главным занятием населения здесь было собирательство, не требовавшее того своеобразного вооружения, которым пользовались охотники Севера. Бродячие охотники и собиратели не создавали постоянных поселений, а довольствовались временными жилищами.

Первые известные нам следы пребывания человека в Америке относятся ко времени около 20 тыс. лет назад. По-видимому, люди проникли в Америку из Азии через Берингов пролив. Основанием для этого утверждения служат те факты, что в Америке не найдено высших приматов и все останки человеческих скелетов представляют только Homo sapiens, т. е. в Западном полушарии не проходило очеловечивания обезьяны и предки американских индейцев должны были прийти из Старого Света. Монгольские черты в физической характеристике индейцев указывают на их азиатское происхождение. По океану люди эпохи палеолита проникнуть в Америку не могли, а кратчайший путь из Азии ведет через Берингов пролив, разделяющий материки водным пространством всего в 85 км. В глубокой древности, вероятно, это пространство было меньше или материки соединял перешеек.

Древнейшие орудия, найденные в Америке, напоминают орудия китайского позднего палеолита (верхние горизонты Чжоукоудянь), а также культуры позднего палеолита Бирмы и Индокитая. Эти архаического облика орудия очень долго сохраняются в пережиточных формах во всей Америке, вплоть до Патагонии. Следующая волна переселенцев, по-видимому, пришла из Сибири с более совершенным охотничьим инвентарем. Древнейшие следы их пребывания в Америке обнаружены в Пещере Сандия (близ Альбукерке, штат Нью-Мексико) и относятся приблизительно к середине 10 тысячелетия до н. э. Особого рода каменные наконечники листовидной формы с боковой выемкой (типа сандия), тщательно обработанные отжимной ретушью с обеих сторон, найдены вместе с костями мамонта, бизона, верблюда, мастодонта. Следующий этап развития палеолитической техники в Америке характеризуется наконечниками так называемого фолсомского типа, датируемыми на 2 тысячелетия позже. Эти наконечники представляют собой узкие и длинные кремневые клинки с продольными желобками на обеих сторонах, обработанные еще более тщательной отжимной ретушью, чем наконечники типа сандия. Фолсомские поселения — это временные лагери охотников на бизонов. Пережиточные явления в культурах каменного века Америки сохраняются вплоть до 5 тысячелетия до н. э.

В Австралию человек, по-видимому, проник из Юго-Восточной Азии и Индонезии. Переселенцы, пользовавшиеся грубыми галечными орудиями, сходными с палеолитическими орудиями Китая, Индокитая, Индонезии, скорее всего были предками первых австралийцев и тасманийцев. Следующий поток переселенцев принес с собой дисковидные топоры типа тула и изготовленные из пластин узкие острия треугольной формы («пирри»); им была уже известна новая микролитическая техника, но они еще не знали важнейшего изобретения эпохи мезолита — лука и стрел. В ходе расселения предков австралийцев по стране сложилась их своеобразная культура охотников и собирателей.

Расширение первоначальной ойкумены способствовало расовой дифференциации человека. Находки черепов позднепалеолитических людей говорят о том, что основные особенности главных расовых делений человечества, существующих в настоящее время, уже были выражены в эпоху позднего палеолита достаточно отчетливо, хотя, по-видимому, все же меньше, чем в настоящее время. Они более или менее точно совпадали с границами материков. Европеоидная раса сформировалась преимущественно в Европе, монголоидная — в Азии, представители негроидной расы населяли Африку и Австралию. Исключение составляли пограничные зоны — Средиземноморье, где на Европейском побережье встречались представители негроидной расы, а на Африканском — европеоидные группы; Кавказ и Средняя Азия, заселенные преимущественно представителями европеоидной расы; Южная и Юго-Восточная Азия, где негроиды смешивались с монголоидами и европеоидами. Таким образом, в образовании морфологических различий между тремя большими расами человечества, или, как принято говорить в антропологии, расовых различий первого порядка, основная роль принадлежала, по всей вероятности, двум факторам — приспособлению к среде, несомненно различавшейся на разных материках, и изоляции на обширных пространствах целых материков, возникавшей вследствие наличия достаточно резких естественных рубежей между материками.

Приведем примеры приспособительного значения расовых признаков.

Классические представители негроидной расы имеют очень темную кожу, курчавые волосы, очень широкий нос, толстые, как бы вывернутые губы. Этот комплекс признаков представляет собой пример удачного физиологического приспособления к тем условиям среды, в которых живут негроиды и которые в первую очередь характеризуются очень высокой температурой и большой влажностью. Европейцы в условиях тропического климата, как правило, чувствуют себя плохо и быстро заболевают вследствие изнурительного воздействия жары и влажности воздуха, коренные же жители Африки чувствуют себя в этом климате превосходно. Объяснение этого обстоятельства заключается в том, что последним, так же как и австралийцам, помогают сохранять хорошее самочувствие перечисленные особенности их морфологии. Темный цвет кожи образуется у них благодаря наличию в покровных слоях кожи меланина — особого пигмента, предохраняющего кожу от ожогов. Он есть и в коже представителей других рас, но в значительно меньшем количестве. Курчавые волосы создают вокруг головы особую воздухоносную прослойку, предохраняющую ее от перегрева. По-видимому, этому же способствует и характерная для большинства представителей негроидной расы большая высота и удлиненная форма черепной коробки, создающие из нее геометрическое тело, в наименьшей степени, как было показано специальными опытами, подверженное перегреву. Широкий нос с крупными ноздрями и толстые губы с обширной поверхностью слизистой оболочки усиливают теплоотдачу, так же как и большое количество потовых желез на единицу поверхности тела, характерное для негроидов.

Монголоидная раса сложилась в областях с жарким, но сухим континентальным климатом, в условиях полупустынного и степного ландшафта, где сухой и холодный ветер поднимает и гонит громадные тучи мельчайшего песка. Это обстоятельство также не могло не вызвать образования каких-то защитных приспособлений. И действительно, лицо у представителей монголоидной расы покрыто слоем жира, значительно превосходящим по толщине слой жира на лице европеоидов и негроидов, а глаза характеризуются узким разрезом и наличием особой складки во внутреннем углу глаза — эпикантуса. О том, что эти отличительные признаки монголоидной расы сформировались под влиянием приспособления к среде, свидетельствует факт образования аналогичных особенностей у бушменов и готтентотов Южной Африки, живущих в условиях степного и полупустынного ландшафта, приближающегося к ландшафту Центральной Азии.

Наконец, наиболее характерная морфологическая особенность европеоидной расы — сильно выступающий нос — также может быть объяснена как результат воздействия климата на процесс расообразования. Сравнительно суровый климат Европы в конце четвертичного периода обусловливал необходимость образования таких приспособлений, которые предохраняли бы организм человека от переохлаждения. Сильное выступание носовой полости удлиняло путь воздуха до дыхательных путей и способствовало его согреванию.

Наряду с явно полезными признаками, несомненно имеющими адаптивное значение и образовавшимися, по всей вероятности, вследствие приспособления к условиям существования еще на той стадии, когда действовал естественный отбор, все ныне существующие расы характеризуются комплексом более или менее нейтральных признаков, которым трудно приписать какую-либо пользу для их обладателей. Это многие мелкие детали строения носа, рта и ушей, те или иные соотношения лицевых и черепных размеров и т. д. По-видимому, в сложении всех этих особенностей велика роль случайной изменчивости и изоляции; иными словами, формирование нейтральных комплексов признаков — результат случайной концентрации этих признаков в замкнутых ареалах первоначального распространения основных расовых делений человечества. Известный вес имела, видимо, и корреляционная изменчивость, т. е. изменение одного из двух признаков в том случае, если изменился другой. При этом признак, изменившийся вслед за другим признаком, сам по себе может и не быть полезным организму. В качестве примера можно указать на изменение ширины лица при изменении ширины черепа, на связь между интенсивностью окраски волос и глаз и т. д.

Итак, совокупное действие приспособления к среде, случайной изменчивости и изоляции привело к сложению на трех больших материках Старого Света трех больших рас человечества, различия между которыми уже к концу позднепалеолитической эпохи стали достаточно отчетливыми. Однако на этом процесс расообразования не закончился. Если действие естественного отбора, а с ним и прямое приспособление к среде уменьшились, то неизмеримо возросло влияние смешения представителей разных рас на процесс расообразования. Кроме того, вступило в действие еще одно явление — эпохальная изменчивость, под которой в антропологии подразумевается изменение признаков во времени в определенном направлении. Особенно четко действие этого явления проявилось в изменении по эпохам формы черепной коробки в сторону уменьшения ее длины и увеличения ширины и признаков, отражающих степень массивности черепа, в сторону замены массивных вариантов более грацильными. Эти изменения являются следствием, по-видимому, многих причин, в частности удлинения периода роста и ускорения полового созревания под влиянием усложнения социальной среды, введения в культуру земледелия, что, очевидно, сказывается на изменении пищи и вообще всего режима хозяйственной жизни, наследственных перекомбинаций при смешении.

Судя по палеоантропологическим и археологическим данным, выделение крупных ветвей в пределах больших рас относится к эпохе мезолита. Внутри европеоидной расы выделяются северная и южная ветви, внутри монголоидной — сибирская, южноазиатская и американская ветви, негроидный ствол разбивается на две группы типов — африканскую и австралийскую. К этому же времени относится, по-видимому, формирование метисных типов в контактовых зонах. Многие из малых рас образовались под влиянием изоляции. Это справедливо в первую очередь по отношению к австралийскому и американскому стволам. Северная и южная ветви европеоидной расы, представители которых обнаруживают все гаммы переходов от самых светлоглазых и светловолосых на земном шаре людей к негроидам, также, по-видимому, испытали влияние климатического фактора. Таким образом, разные факторы расообразования различно действовали на разных территориях и по отношению к разным расовым типам.

Дальнейшее подразделение расовых вариантов внутри перечисленных малых рас различно в разных расовых классификациях, которые отличаются одна от другой количеством выделенных типов, принципами, положенными в основу их выделения, взглядами на генезис и взаимоотношения этих типов. Все эти варианты сложились под влиянием различных факторов. В общем, чем меньшей древностью отличается тот или иной расовый тип, тем большую роль в его образовании сыграли смешение и направленные изменения признаков. Однако подавляющая часть этих поздних расовых типов сформировалась на протяжении последних двух-трех тысячелетий, и формирование их выходит за хронологические рамки истории первобытного общества.

§ 2. Раннеродовая община охотников, собирателей и рыболовов

Будучи единой эпохой в развитии первобытнообщинного строя, родовая община прошла длинный путь исторического развития. Важным рубежом, преодоленным первобытным человечеством в эту эпоху, был переход от присвоения готовых продуктов природы к их производству, т. е. от присваивающего хозяйства к производящему. Это дает основание различать раннеродовую общину охотников, собирателей и рыболовов и позднеродовую общину земледельцев-скотоводов.

В рамках раннеродовой общины выделяются два последовательных этапа присваивающей деятельности: архаическое и более развитое охотничье-собирательское хозяйство, в ряде районов сочетавшееся также и с рыболовством. Гранью между ними обычно считают применение нового, очень эффективного орудия охоты — лука со стрелами, способствовавшего развитию охоты на средних и мелких животных и птиц. Это требует оговорки. Этнография знает охотничьи племена, в частности многие племена бассейна Амазонки, не пользовавшиеся луком, но применявшие другие, не менее действенные орудия охоты, например, духовую стрелометательную трубку. Все же, насколько можно судить по археологическим и этнографическим материалам, наиболее широкое распространение как усовершенствованное охотничье оружие получил именно лук, и поэтому в нем с известной долей условности можно видеть характерный признак перехода от раннего к более позднему охотничьему хозяйству.

Начальный этап существования раннеродовой общины представлен археологическими памятниками позднего палеолита. В приледниковой Европе это, прежде всего, ориньякская, солютрейская и мадленская культуры, которые рассматриваются как характерные для последовательных этапов развития позднего палеолита. Однако следует иметь в виду, что, например, в Германии нет солютрейских памятников, а мадленские не известны восточнее Швейцарии. Зато в последнее время выделены перигородийская, гримальдийская, селетская и костенковская культуры. Перигородийская (названная по находкам в гротах на плато Перигор во Франции, департамент Дордонь) и гримальдийская (по находкам в пещере Гримальди на итальянской Ривьере) культуры существовали одновременно с ориньякской. К тому же времени, по-видимому, относятся памятники селетской (по находкам в пещере Селета в Венгрии) и костенковской культур (древнейшие памятники у с. Костенок близ Воронежа). Эти культуры представляют собой явление еще более локальное, чем ориньякская, солютрейская и мадленская культуры, и различия в них отражают не этапы развития техники и общественных отношений, а лишь наличие различных традиций у различных групп населения.

Термин «ориньяк» происходит от пещеры Ориньяк в Юго-Западной Франции. Важнейшим новшеством в эту эпоху является изготовление большого количества орудий труда из кости и широкое распространение постоянных зимних общинных жилищ. В эту эпоху впервые проявляются позднепалеолитические особенности в обработке кремня (призматический нуклеус). В частности, зародился способ отжимной ретуши, получивший наибольшее развитие в солютрейскую эпоху. Этот способ обработки кремня заключался в том, что с помощью костяного отжимника с поверхности орудия откалывались тонкие чешуйки.

Солютрейская культура названа по стоянке Солютре во Франции, департамент Соны и Луары. Особенностью культуры этого времени является распространение наконечников копий и клинков ножей, сделанных с большим мастерством путем обработки кремня с двух сторон отжимной ретушью. Преобладают лавролистные или иволистные наконечники, наконечники с черенком и с боковой выемкой. Появляются костяные иглы с ушком.

Несмотря на изобретение новых средств охоты, она и в ориньякскую, и в солютрейскую эпоху оставалась преимущественно загонной: группа охотников загоняла зверя к обрыву, гряде скал, в болото и т. п. Применялись и ловчие ямы. В мерзлой земле на стоянке вырывали ямы-хранилища, где мясо можно было хранить в течение длительного времени.

Люди селились на лессовых террасах, вблизи долин рек, на местах летних и зимних передвижений стад диких зверей (например, в долине Везера и его притоков, где проходили стада быков, оленей и лошадей). Здесь устраивались облавные охоты. Охотники иногда покидали свои становища, а потом возвращались. В результате неоднократного поселения палеолитических людей на одном и том же месте некоторые стоянки под открытым небом тянутся на несколько километров.

Мадленская культура названа по пещере Ля Мадлен в Дордони во Франции и распространена на Севере Испании, во Франции, Швейцарии, на юге ФРГ. Она датируется 20000-12000 лет до н. э.[48] Мадленская культура в широком смысле слова, точнее, мадленская эпоха, представлена во всей европейской предледниковой области развития позднепалеолитической культуры. В это время исчезают характерная для солютрейской культуры отжимная ретушь и созданные с ее помощью лавролистные наконечники. Общий облик кремневой индустрии производит впечатление некоторого упадка: распространены мелкие резцы, проколки, скребки, острия с затупленным краем и т. д., предназначенные главным образом для обработки кости. Наступает расцвет костяной и роговой индустрии. Вместо кремневых появляются костяные или из рога северного оленя наконечники копий и дротиков, шилья, лощила; наиболее замечательное мадленское орудие — гарпуны. Характерно появление так называемых жезлов начальников, назначение которых неизвестно. Некоторые археологи предполагают, что с их помощью выпрямляли древки копий.

Мадленская эпоха отмечена изобретением, которое впервые дополнило мускульную силу человека механическим средством, — копьеметалки. Это дощечка с упором, дающая возможность придать копью первоначальную скорость, почти равную скорости стрелы, выпущенной из лука. Возможно, что уже к концу мадлена было изобретено другое «механическое» оружие — лук.

В конце мадлена вымерли носорог и мамонт. Основным объектом охоты стали северный олень и дикая лошадь. Мадленцы охотились и на более мелких животных и даже на птиц.

Наряду с охотой некоторое значение начала приобретать рыбная ловля. Об этом свидетельствует впервые появившийся в мадлене очень примитивного типа рыболовный крючок.

Основные средства существования мадленскому человеку давал все же северный олень: мясо и жир шли не только в пищу, но и для освещения, шкуры — для одежды, сухожилия — для ниток, рог и кость — для изготовления орудий. Северный олень — кочующее животное. Зимой он живет на юге, в окраинной полосе лесов, летом откочевывает на север на тундровые пастбища. Мадленский охотник, следуя за стадом оленей, постепенно осваивал северную окраину позднепалеолитической ойкумены.

Позднепалеолитические памятники на территории СССР известны на значительно более широкой территории, чем мустьерские, в частности в бассейнах рек Оки, Чусовой, Печоры, Енисея, Лены, Ангары. На Печоре находится самый северный в мире из пока известных позднепалеолитический памятник — Медвежья пещера. Позднепалеолитические памятники Русской равнины принадлежат к европейской приледниковой области. Большое количество разновременных и иногда многослойных позднепалеолитических памятников раскопано на Днестре, в бассейне Десны, и на Дону, в окрестностях сел Костенки и Боршево.

Стоянки Сибири относятся к сибирско-китайской области. Ранние памятники (Буреть на р. Ангаре, Мальта на р. Белой) по времени соответствуют западноевропейскому солютре и сходны с ним по облику каменной индустрии. Это типичные постоянные лагери охотников на мамонтов, носорогов, диких быков и лошадей. Для более поздних памятников типа Афонтовой горы (на р. Енисее у Красноярска), по времени существования соответствующих мадлену, характерно преобладание массивных каменных орудий, напоминающих мустьерские и приспособленных для обработки дерева. Позднепалеолитическая культура Сибири продолжала в малоизмененном виде существовать и позже, когда постепенно исчезли арктические виды животных и установились современный таежный климат и ландшафт.

Стоянки Крыма, Кавказа и Средней Азии относятся к африканско-средиземноморской области. Для них характерна менее развитая обработка кости. Наряду с охотой здесь большую роль играло собирательство.

В Китае и Юго-Восточной Азии позднепалеолитических культур в западноевропейском их понимании не существовало. Вплоть до неолита культуры этой области носят раннепалеолитический облик. В то же время культуры Северного Китая близки к сибирскому палеолиту и резко отличны от южнокитайских культур.

Поздний палеолит Африки плохо изучен. Отдельные находки каменных орудий сделаны в Нигерии и Конго. В Сахаре на плато Тассили найдены сходные с мадленскими гарпуны. Наскальные рисунки более позднего времени свидетельствуют о том, что здесь в древности была богатая фауна, вероятно, служившая объектом позднепалеолитической охоты.

Данные археологии могут быть пополнены этнографическими материалами по австралийцам. Правда, их техническое оснащение не тождественно позднепалеолитическому; каменная индустрия обнаруживает широкий диапазон от грубых палеолитических форм до изделий неолитического облика; австралийцы не знали лука со стрелами, но в то же время у них имелись шлифованный топор и водные средства сообщения. Предполагается, что австралийцы появились в области своего нынешнего обитания в позднем палеолите — мезолите и, попав в условия культурной изоляции, развивались крайне медленно, а местами, может быть, и регрессировали. Но так или иначе, ко времени европейской колонизации в их технике сохранились значительные традиции позднего палеолита и их хозяйственный уровень во многих своих чертах близок к позднепалеолитическому.

Основными каменными орудиями австралийцев были резцы, ножевидные пластины, использовавшиеся как ножи и наконечники копий, и топоры. Лучшие наконечники копий изготовлялись с помощью отжимной техники, топоры частично или целиком шлифовались. Имелись орудия из раковин (обычно скребки) и кости (отжимники, ножи, проколки и др.). Камень, раковина и кость служили для изготовления деревянных орудий.

Важнейшим охотничьим и одновременно боевым оружием австралийцев были копье и палица. У них имелось несколько видов простых и составных копий. Большинству племен австралийцев была известна деревянная копьеметалка. Палицы употреблялись как ударные, так и метательные. Своеобразным видом метательной палицы был бумеранг — изогнутый плоский кусок дерева, которым издалека и с большой силой попадали в намеченную цель. Знаменитой, хотя и менее эффективной разновидностью этого оружия являлся винтообразно искривленный «возвращающийся бумеранг», применявшийся для охоты на птиц.

Охотились на кенгуру и других сумчатых, страусов-эму, тюленей, крокодилов, морских черепах. При добыче кенгуру наряду с различными способами индивидуальной охоты практиковались коллективные облавы и загоны, в которых участвовали и женщины. На тюленей, черепах и крокодилов обычно охотились также сообща. Занимая ведущее место в экономике австралийцев, охотничье хозяйство выработало у них изумительные приемы промысловой сноровки — доскональное знание повадок животных, изобретательность в маскировке, неутомимость в преследовании, виртуозность в обращении с оружием.

Важную роль в хозяйстве продолжало играть собирательство, которым занимались женщины. Главным орудием собирательства была заостренная палка-копалка, объектами — съедобные коренья, злаки, плоды, грибы, ягоды, водоросли, птичьи яйца, моллюски, насекомые, личинки, ракообразные и т. д. С собирательством соседствовала охота на мелких животных — грызунов, ящериц, змей. Рыболовство у австралийцев имело относительно небольшое распространение. Рыбу ловили руками или били острогой, реже для этой цели пользовались корзинами, сетями, заколами или крючками.

В некоторых наиболее благоприятных для жизни районах австралийцы жили оседло, в крупных поселках с вместительными (в отдельных случаях до 120 м²) каркасными постройками, напоминающими позднепалеолитические жилища Европы. Но чаще поиски средств существования заставляли австралийцев большую часть времени передвигаться в пределах своей промысловой территории, пользуясь лишь небольшими временного типа жилищами, шалашами, ветровыми заслонами. Главным средством защиты от холода служил огонь, который добывали трением двух кусков дерева. Согревающая одежда была известна лишь на юго-востоке Австралии (сшивные плащи из шкурок опоссума), в других местах ограничивались набедренными повязками или ходили голыми. Местами для защиты от холода натирались жиром или смесью жира с охрой. Животную пищу ели жареной, печеной или тушеной в нагретых раскаленными углями земляных ямах; варки пищи не знали.

Следующий этап в развитии раннеродовой общины прослеживается по археологическим памятникам мезолита[49]. Начало мезолита совпадало с окончательным оттаиванием ледникового панциря и с установлением на Земле в общем современного климата. Флора и фауна приобрели более или менее современный облик. С концом ледниковой эпохи в Южной и Центральной Европе исчез северный олень. Основной добычей охотников стали лось, благородный олень, зубр, кабан, косуля, а также мелкие животные и водоплавающая птица.

Для мезолитической техники характерно распространение микролитов — маленьких (1–2 см длиной) кремневых орудий, имеющих форму треугольников, ромбов, трапеций, сегментов. Микролиты употреблялись в качестве вкладышей в продольных прорезях костяной или деревянной оправы. Так получалось деревянное или костяное орудие с кремневым режущим краем из микролитов.

Важнейшим достижением мезолитической техники было появление лука и стрел. Возможно, что лук появился еще в мадленскую эпоху, но его распространение несомненно относится только к эпохе мезолита. Это новое дальнобойное оружие дало новый толчок развитию охоты.

Другим важнейшим событием в истории культуры, также восходящим еще к позднему палеолиту, но получившим распространение только в мезолите, явился первый шаг в истории скотоводства — одомашнение собаки. На начальных этапах одомашнения морфологические различия в строении скелета диких и домашних животных еще настолько незначительны, что остеологические материалы не дают возможности с уверенностью судить, были ли уже одомашнены те или иные животные.

В северных областях, а в конце мезолита вообще в разных районах появляются грубо оббитые рубящие орудия (макролиты): топоры, тесла, кирки. Широкое распространение гарпуна и находки на поселениях большого количества костей рыбы свидетельствуют об интенсивном развитии рыболовства.

Мезолитические люди расселились дальше на Север, освоили Шотландию, Скандинавию, Прибалтику, даже часть побережья Северного Ледовитого океана, широко расселились по Америке.

Быт мезолитических охотников и рыболовов лучше всего изучен по многочисленным стоянкам Европы. Характерные мезолитические культуры — азильская, тарденуазская, лингби, маглемозе и др.

Редкое население Европы располагалось на водных протоках, по берегам рек и озер, и остатки поселений часто находятся на дюнах. Мезолитические хижины представляют собой легкие постройки, часто овальные и слегка углубленные. В качестве жилищ использовались также пещеры и скальные навесы.

Одежда мезолитических племен варьировалась в зависимости от области и времени года. Об этом можно судить по восточноиспанским наскальным рисункам, на которых мужчины изображены обнаженными, в набедренных повязках, а женщины — в колоколовидных юбках с обнаженными руками и верхней частью тела. Несомненно, так одеваться можно было только на юге. Северный климат требовал более полной одежды, сшитой из шкур. Никаких доказательств существования ткачества пока еще нет.

Характерное для эпохи мезолита распространение микролитической техники и миниатюрных орудий геометрических форм не ограничивалось только Европой. Эти орудия известны в Африке, распространены также в Средней Азии, Индии и даже в Австралии. Повсеместное распространение микролитов было связано с развитием охоты и возрастанием ее хозяйственного значения. Служившие наконечниками стрел, дротиков и лезвиями ножей микролиты и техника их изготовления заимствовались одними племенами у других и были основой создания новых видов вооружения.

Восстановление картины хозяйства мезолитических охотников облегчается этнографическими параллелями с наиболее отставшими в своем развитии охотничьими племенами, знавшими употребление лука или стрелометательной трубки, — емангами и сеноями Малакки, ведда Цейлона, аэта Филиппин, тоала Сулавеси, бушменами и пигмеями Африки, ботокудами и огнеземельцами Южной Америки. Ограничимся данными по бушменам и огнеземельцам.

Бушмены, принадлежащие к числу коренных племен Восточной и Южной Африки, были некогда оттеснены племенами банту на крайний юг материка, а с началом голландской колонизации загнаны в засушливую пустыню Калахари, где, судя по археологическим данным, и раньше обитала часть бушменских племен. В этих условиях у них надолго законсервировалось примитивное охотничье хозяйство. Важнейшим орудием последнего были лук и стрелы, отодвинувшие на задний план метательное копье. Бушменские стрелы имели каменные наконечники, напоминающие так называемые вильтонские микролиты южноафриканского мезолита. С помощью лука, стрел, часто отравленных различными растительными или животными ядами, охотились на антилоп, газелей, зебр, страусов и других представителей южноафриканской фауны. Как и австралийцы, бушмены продолжали широко практиковать коллективные облавы, во время которых женщины и дети вспугивали дичь и гнали ее на охотников, а также коллективный загон животных в ямы-ловушки. Показателем развития охотничьего хозяйства бушменов является использование в нем собаки. Начатки этого имелись и у австралийцев, но их собака динго оставалась полудикой, а ее применение — эпизодическим. Напротив, у бушменов одомашненная собака выступает в качестве постоянного спутника и помощника охотника. Это показывает, что с изобретением лука результаты охоты стали более надежными и сделали возможным первый шаг на пути к скотоводству — одомашнению собаки.

Подсобную роль в хозяйстве бушменов играло собирательство, а на берегах водоемов — и рыболовство. Собирательством занимались женщины с помощью усовершенствованных (утяжеленных у основания) палок-копалок. Рыбу били стрелами и острогами, ловили корзинами и сетями. В местах своего прежнего обитания в бассейне р. Оранжевой бушмены практиковали коллективную ловлю рыбы посредством каменных запоров.

Приблизительно таким же был уровень хозяйственного развития огнеземельцев, вероятно, некогда вытесненных соседними племенами с Американского континента на архипелаг, где они попали в условия культурной изоляции. Вооружение огнеземельцев состояло из лука и стрел, служивших для охоты на гуанако и птиц, и копья или гарпуна, с которыми охотились на тюленя, выдру, крупную рыбу. Наконечники стрел делались из камня или кости, наконечники копий и гарпунов — из кости. На охоте применялись собаки.

Направление хозяйственной деятельности огнеземельцев определялось природными условиями отдельных частей страны. Северо-восточные огнеземельцы — о́на занимались главным образом охотой на гуанако, дополняемой сбором съедобных растений. Западные и юго-западные огнеземельцы — алакалуфы и яганы охотились на морского зверя и птиц, ловили рыбу, собирали моллюсков. В то время как у о́на совсем не было водных средств сообщения, алакалуфы и яганы проводили целые дни в сшитых из коры лодках. Изготовление такой лодки с помощью примитивных орудий из камня, кости и раковин требовало огромного труда нескольких человек, а была она ненадежной и служила недолго. Это в значительной степени затруднило развитие зверобойного и рыболовного хозяйства огнеземельцев.

Как ни разнились направления хозяйственной деятельности описанных обществ, уровень ее был одинаков. Ни сухопутная охота бушменов или о́на, ни примитивный зверобойно-рыболовный промысел алакалуфов или яганов не были еще достаточно продуктивны и поэтому требовали передвижений в поисках средств существования. Бушмены и огнеземельцы бродили в пределах своей промысловой территории, сооружая лишь временные жилища из ветвей, крытых листьями, травой, корой или шкурами убитых животных. Домашняя утварь ограничивалась плетеными корзинами, кожаными мешками, сосудами из скорлупы страусовых яиц (у бушменов) или раковинами (у огнеземельцев). Керамики не было, пищу пекли или жарили. Некоторые племена, стоявшие приблизительно на том же уровне развития, варили пищу, бросая раскаленные на костре камни в обложенные шкурами ямы, деревянные или плетеные сосуды с водой, но это так называемое камневарение было все же мало распространенным способом приготовления пищи.

На протяжении всего мезолита первобытный человек вынужден был вести в лучшем случае полуоседлый образ жизни. Лишь новые технические достижения, прослеживаемые по памятникам следующей археологической эпохи — неолита, позволили ему перейти к прочной оседлости, в свою очередь вызвавшей сдвиги в развитии первобытной экономики.

В конце мезолита и раннем неолите на Севере возникают новые формы хозяйства — рыболовство или морской промысел, соединенные с охотой и собирательством. Они ярко представлены в памятниках культуры маглемозе (названа по стоянке близ г. Муллеруп в Дании), распространенной главным образом в Дании, а также по берегам Балтийского моря, в Северной и Восточной Германии и Польше, в Южной Швеции и Англии. С памятниками культуры маглемозе сближаются находки в Кунде и в некоторых других пунктах на территории Эстонской ССР. Культура маглемозе датируется 7000–4600 годами до н. э. Поселения были расположены на низменных местах, на болотах или торфяниках, или на маленьких островах и полуостровах, на озерах и реках и обитаемы только в летнее и осеннее время.

Кремневые орудия культуры маглемозе — это микролиты простых форм (круглые скребки, сегментовидные и треугольные острия), вкладышевые орудия трапециевидной и ромбической формы. Встречаются грубо обработанные макролиты: рубящие орудия типа топоров или тесел, закрепленные в специальных муфтах из рога. Особенно много изделий из кости и рога: гарпуны, топоры, рукоятки топоров, ножей или долот, наконечники стрел, иглы и т. п. На поселениях культуры маглемозе обнаружены рыболовные крючки, плетеные западни (верши) и сети (изготовленные из волокон ивовой коры), короткие деревянные весла и лодки, выдолбленные из ствола дерева. Кроме топоров и долот для изготовления лодок использовался огонь, которым выжигали дерево изнутри. Для охоты на птицу употреблялись дротики, бросаемые в цель при помощи метательной дощечки, и, вероятно, силки. Большое значение в хозяйстве имело собирание дикорастущих съедобных растений, корней и трав. На всех важнейших поселениях культуры маглемозе найдены кости собаки, еще напоминавшей по виду волка, но, по-видимому, уже прирученной.

Мезолит и ранний неолит Северной Африки представлен капсийской культурой, распространенной главным образом на территории Алжира, Туниса и Марокко, и несколько отличной от нее оранской, представленной другими памятниками в тех же странах. Обычные памятники этих культур — кучи кухонных остатков, называемые «кьеккенмеддинги» (датский термин), т. е. кухонные кучи. Культуры кьеккенмеддингов в конце мезолита были распространены и на севере Европы. Это низкие широкие холмы из бесчисленных остатков раковин моллюсков, перемешанных с золой и древесным углем. В них находят орудия труда и кости животных. Таким образом, люди, оставившие нам кьеккенмеддинги, восполняли нехватку охотничьей добычи употреблением в пищу морских и речных моллюсков.

В Южной Африке распространены культуры, сходные с капсийской, в частности наличием и формой микролитических орудий. Однако встречаются и культуры, для которых характерна развитая техника обработки камня при полном отсутствии микролитов.

Мезолитические культуры с кремневой индустрией и типичными трапециевидными, треугольными и в виде полумесяца микролитами известны в Западной Азии. В Палестине, Иране, Ираке, Туркмении мы встречаем наиболее раннюю комбинацию мезолитических и неолитических элементов культуры.

Пережиточные формы ранненеолитического рыболовческо-охотничьего хозяйства хорошо прослеживаются в историческом прошлом андаманцев. И здесь длительное сохранение традиций первобытной экономики было вызвано условиями изоляции: обособленным положением Андаманских островов в Индийском океане между Бенгальским заливом и Андаманским морем.

Основой хозяйства андаманцев было рыболовство, его главными орудиями — своеобразной формы лук в виде латинской буквы S, длинные бамбуковые стрелы с костяными наконечниками и небольшая лодка-однодеревка с аутригером (балансиром). В своих лодках андаманцы свободно выходили в море и, луча здесь крупную рыбу, обычно добывали ее в таком количестве, что, случалось, часть улова затем сгнивала. Подсобную роль в хозяйстве играла морская и сухопутная охота — на черепах, птиц, диких свиней, виверр. Все это было занятием мужчин, женщины собирали съедобные растения и вели домашнее хозяйство.

Развитое рыболовство в сочетании с охотой и собирательством создало относительно надежный источник существования, позволивший андаманцам осесть в постоянных поселениях с прочными столбовыми домами размером до 300 м². Иногда, в сезоны сбора черепашьих и птичьих яиц, эти селения ненадолго пустели, иногда, из-за невыносимого зловония от скопления пищевых отбросов, они переносились на новое место, но в целом перед нами почти сложившаяся оседлая культура с усовершенствовавшимся и усложнившимся домашним хозяйством. Не довольствуясь различной деревянной, плетеной и кожаной утварью, андаманские женщины уже изготовляли настоящую керамику — грубые горшки, которые получали выскребая раковиной внутренность глиняного полушария. С изобретением керамики получила распространение варка пищи и, что имело особенно большое значение для упрочения оседлого быта, стало легче запасать ее впрок. Применявшийся андаманцами способ консервирования продуктов в принципе не отличался от нашего: бамбуковые сосуды с вареным или копченым мясом герметически замазывались глиной и подвергались длительному кипячению, уничтожавшему гнилостные бактерии.

К тому времени, когда этнография впервые занялась изучением раннеродовой общины, последняя повсеместно претерпела радикальные изменения, связанные с изменением географической и особенно исторической среды, с влиянием соседних обществ, с европейской колонизацией и т. п. Первоначальный род по большей части деформировался и видоизменился. Но науке удалось восстановить главное: тот неизменный коллективизм, который был присущ отношениям между членами родовой общины. Охота облавой или загоном, ловля рыбы запорами или сетями, организованное собирательство, сооружение жилищ и лодок — все это требовало совместных усилий коллектива, а общий труд порождал общинную собственность на средства и продукты производства.

В коллективной собственности находилось, прежде всего, главное средство производства — земля, в данном случае промысловая территория со всеми имевшимися в ее пределах объектами охоты, рыболовства и собирательства, сырьем для производства орудий, утвари и т. п. Как правило, описанные выше общества охотников и рыболовов не знали иной формы собственности на землю, кроме общей собственности всей группы сородичей. Широко засвидетельствовано также коллективное владение охотничьими загонами и рыболовными запорами, лодками и сетями, жилищами и огнем. Отдельным лицам принадлежали только индивидуально изготовленные ими ручные орудия труда — копья, луки, топоры и пр., равно как и различные бытовые предметы. Существование личной собственности на индивидуальные орудия соответствовало производственным нуждам и интересам коллектива, так как их наиболее эффективное использование было возможно лишь в том случае, если они соответствовали индивидуальным особенностям владельца. Но и эти орудия производства обычно использовались в коллективе и всегда для удовлетворения нужд коллектива, поэтому личная собственность на них как бы растворялась в коллективной собственности сородичей. У австралийцев, огнеземельцев, бушменов известны обычаи, разрешавшие брать без спроса принадлежащие сородичу предметы и в то же время обязывавшие заботиться о них, как о своих собственных. Некоторые исследователи (М.В. Колганов, Ю.И. Семенов) даже рассматривают эту личную собственность на индивидуальные орудия не как личную, а как коллективную.

«Можно представить себе единичного дикаря владеющим, — писал Маркс. — Но тогда владение не есть правоотношение»[50]. Иными словами, личная собственность члена родовой общины была лишь его отношением к вещи, а общественные отношения между людьми определялись безраздельным господством коллективной родовой собственности.

Аналогичным образом род был верховным собственником не только продуктов коллективной охоты или рыбной ловли, но и любой индивидуальной добычи. Древнейшим принципом распределения пищи, отмеченным у аборигенов Австралии, бушменов, огнеземельцев и у других примитивных охотничье-рыболовческих племен, был ее раздел между присутствующими, причем даже самый удачливый охотник получал не больше других сородичей. У племен Юго-Восточной Австралии человек, убивший кенгуру, не имел на него никаких особых прав, и при разделе ему доставалась едва ли не самая худшая часть мяса. Сходные обычаи описаны у австралийских племен чепара, нарранга, нариньери, вотьобалук, карамунди и др. Дж. Барроу, наблюдавший в конце XVIII в. быт бушменов, отметил, что «у них господствует полное равенство, и все члены группы имеют право на долю в охотничьей добыче каждого». У огнеземельцев вся жизнь общины была буквально пронизана принципом коллективного потребления. Дарвин во время своего путешествия на корабле «Бигл» был свидетелем случая, когда группа островитян, получив в подарок кусок холста, разодрала его на равные части, чтобы каждый мог получить свою долю.

Коллективизм в потреблении был не просто автоматическим результатом коллективного производства, а необходимым условием выживания при низкой производительности труда и частой нехватке пищи. В условиях простого присваивающего хозяйства, когда коллектив, как правило, получал лишь жизнеобеспечивающий продукт, род регулировал потребление в интересах всех сородичей и не допускал такого положения, чтобы одни благоденствовали, в то время как другие испытывали лишения. Но вместе с тем потребление было не просто уравнительным, а, как называют его многие специалисты, равнообеспечивающим. Это означает, что при распределении учитывались не только различия в потребностях по полу и возрасту, но и высшие интересы коллектива в целом. В тяжелой борьбе с природой, которую постоянно вели родовые общины, их судьба нередко зависела от выносливости взрослых мужчин-охотников, и в случае необходимости, при чрезвычайных обстоятельствах охотники могли получить последние куски пищи.

Коллективная трудовая деятельность членов родовой общины была простой кооперацией, т. е. сотрудничеством, не знавшим каких-либо форм общественного разделения труда. Она заключалась в совместных трудовых затратах для выполнения более или менее однородных работ и могла приобретать различные конкретные формы. Так, при загонной охоте объединялись трудовые усилия отдельных индивидуумов по отношению к одному и тому же предмету труда, а в процессе собирательства эти усилия параллельно применялись к различным, но однородным объектам. Конечно, даже такую простую кооперацию не следует понимать совсем упрощенно: при той же загонной охоте выделялись опытные организаторы, загонщики, новички, помогавшие разделывать и нести добычу и т. д. Постепенное усложнение производственных навыков чем дальше, тем больше требовало хозяйственной специализации. Поэтому существовавшее уже в праобщине естественное разделение труда по полу и возрасту получило теперь дальнейшее развитие. Мужчина стал преимущественно охотником, а позднее и рыболовом, женщина — преимущественно собирательницей и хранительницей домашнего очага, дети и старики помогали трудоспособным сородичам. Старики, кроме того, обычно были хранителями коллективного опыта и активно участвовали в изготовлении орудий труда. Эта специализация, способствовавшая росту производительности труда, вела к более или менее четко выраженному половозрастному делению, которое наложило глубокий отпечаток на всю общественную жизнь родовой общины.

Основными половозрастными группами в раннеродовой общине были группы детей, взрослых женщин и взрослых мужчин. Подразделению общества на эти группировки придавалось большое значение, причем очень важным считался возрастной рубеж перехода в категорию взрослых, что сопровождалось торжественными обрядами, известными под названием инициаций[51]. В разных племенах обряды инициаций были различны, но, по существу, они всегда заключались в приобщении подростков к хозяйственной, общественной и идеологической жизни взрослых членов общины. У аборигенов Австралии подростка учили владеть охотничьим и боевым оружием, воспитывали в нем выносливость, выдержку и дисциплину, посвящали его в обычаи, обряды и верования племени. Инициируемого испытывали посредством ряда мучительных процедур — голодовки, нанесения ран, прижигания огнем, вырывания волос, выбивания зубов и т. д. У бушменов и огнеземельцев 13–14-летние подростки в течение одного-двух лет должны были отказываться от некоторых видов пищи, выполнять тяжелые работы, воспитывать в себе терпение, покорность и прилежание. Инициации девушки также состояли в ее подготовке к деятельности полноценного и полноправного члена коллектива. Одной из составных частей инициаций была подготовка к брачной жизни: посвящаемым сообщали связанные с этим обычаи и производили над их половыми органами различные операции — мужское и женское обрезание, искусственную дефлорацию девушек и др. Особенно широкое распространение имело мужское обрезание, воспоминание о котором удержалось до настоящего времени в предписаниях иудаизма и ислама. Причины, вызвавшие к жизни обычай обрезания, неясны. Можно лишь предположить, что таким способом инициируемых заставляли временно воздерживаться от половой жизни.

Довольно четким было и подразделение на группы взрослых мужчин и женщин, подчас приводившее к их своеобразному обособлению. У некоторых племен мужчины и женщины располагались на стоянках отдельными стойбищами, готовили разную пищу, имели свои тайные обряды и верования, а иногда даже свои тайные «языки». Мужские орудия труда считались собственностью мужчин, женские — собственностью женщин. У других племен, как, например, у австралийцев и андаманцев, обособленно жили лишь холостяки и девушки, но в мифах сохранилось воспоминание о том времени, когда все мужчины и женщины жили раздельно. Возможно, что к этим же порядкам восходят многие из широко распространенных у самых различных племен и народов мужских и женских праздников.

Наличие в раннеродовой общине естественного половозрастного деления не создавало отношений господства и подчинения. Мужчины и женщины специализировались в разных, но в равной степени общественно полезных сферах трудовой деятельности, поэтому не могло быть общественного неравенства в положении полов, В частности, следует особо подчеркнуть, что выдающаяся роль женского труда в хозяйственной жизни общины вместе с матрилинейной, материнской организацией самого рода уже в самую раннюю пору развития родового строя создавала женщине очень высокое общественное положение. Аборигенки Австралии даже в послеколонизационных условиях разрушения традиционного образа жизни долгое время удерживали многочисленные остатки своего полноправия. Они обладали имущественными и наследственными правами, участвовали в обсуждении общественных вопросов и совершении общественных церемоний, вместе с мужчинами были хранителями древних обычаев и, по словам Фэйсона и Хауитта, «оказывали значительное влияние на общественное мнение». Еще более яркие пережитки высокого общественного положения женщины отмечены Рэдклифф-Брауном у андаманцев, Стеллером и Крашенинниковым у ительменов. У отдельных племен охотников и рыболовов, как, например, у индейского племени сери на о-ве Тибурон у побережья Мексики, сохранился порядок, по которому главой рода была женщина, а вождь-мужчина избирался только для предводительства на войне. Некоторые исследователи (А.М. Золотарев, М.О. Косвен) предполагают, что в условиях ненарушенного материнского рода такой порядок должен был существовать повсеместно.

Не было и каких-либо привилегированных, господствующих возрастных категорий. Правда, некоторые исследователи, основываясь главным образом на данных этнографии аборигенов Австралии, у которых отчетливо выделялась влиятельная прослойка стариков — хранителей опыта и руководителей общины, предполагают, что уже в раннеродовом обществе существовала так называемая геронтократия[52]. Но в данном случае факты австраловедения вряд ли приложимы к подлинной первобытности. Первобытный человек по большей части жил в иной, несравненно более суровой природной среде, и, как показывают данные палеоантропологии, редко доживал до сорока лет. Скорее можно думать, что в раннеродовом обществе действовали пережиточно сохранившиеся впоследствии у самых различных племен обычаи умерщвления («добровольной смерти») утративших трудоспособность престарелых сородичей. От них избавлялись так же, как от больных, ослабевших от голода, от маленьких детей, которых нельзя было прокормить. Первобытная родовая община была общиной равных, но в условиях жестокой борьбы за существование этими равными были лишь полноценные члены производственного коллектива.

Вместе с появлением дуальной организации в первобытном обществе возникли брак и семья, т. е. особые общественные институты, призванные регулировать отношения между полами и их отношение к потомству.

Вопрос о начальных формах брака и семьи пока еще не может быть решен вполне однозначно.

В свое время Морганом было намечено пять сменявших друг друга в исторической последовательности форм семьи: кровнородственная, пуналуа, парная, патриархальная и моногамная, из которых две первые основывались на групповом браке. Эта схема была воспроизведена Энгельсом, однако с определенными оговорками. Если в первом издании «Происхождения семьи, частной собственности и государства» он вслед за Морганом рассматривал кровнородственную семью как необходимый начальный этап в развитии семьи и брака, то в четвертом издании, после появления работ Файсона и Хауитта, он допускал, что начальной формой мог быть дуально-родовой групповой брак. Здесь же он решительно высказался против понимания выделенной Морганом семьи пуналуа, основанной на групповом браке нескольких братьев или сестер с их женами или мужьями, как обязательной ступени в развитии семейно-брачных отношений. Время показало правильность этого предвидения: о несостоятельности реконструкции кровнородственной семьи уже говорилось выше, что же касается семьи пуналуа, то она оказалась вымыслом миссионеров — информаторов Моргана.

Исходя из этого, многие советские исследователи считают, что первой исторической формой общественного регулирования отношений между полами был экзогамный дуально-родовой групповой брак, при котором все члены одного рода имели право и должны были вступать в брак со всеми членами другого определенного рода. Иначе говоря, предполагается, что эта древнейшая форма брака заключала в себе, во-первых, запрещение брака с сородичами, во-вторых, требование взаимобрачия двух определенных родов (так называемая направленная экзогамия, или эпигамия)[53] и, в-третьих, требование супружеской общности. Универсальность и глубокая древность дуально-родовой экзогамии доказываются огромным этнографическим материалом и в настоящее время едва ли не общепризнанны; что же касается супружеской общности, т. е. группового брака, то ее историческая реконструкция основывается на анализе, во-первых, ряда сохранившихся брачно-семейных институтов и форм и, во-вторых, так называемой классификационной, или классификаторской, системы родства.

К числу таких институтов относятся, прежде всего, брачные классы австралийцев. Так, у австралийцев Западной Виктории племя разделено на две половины — Белого и Черного Какаду. Внутри каждой из них брачные связи строго запрещены, в то же время мужчины одной половины с самого рождения считаются мужьями женщин другой половины, и наоборот. Такая же или, чаще, более сложная система четырех или восьми брачных классов имеется и в других австралийских племенах. Система брачных классов не означает, что все мужчины и женщины соответствующих классов фактически состоят в групповом браке, но они берут из предназначенного им класса мужа или жену и в определенных случаях, например, на некоторые праздники, вправе вступать в связь с другими мужчинами или женщинами. У австралийцев зафиксирован и Другой пережиток группового брака — институт «пиррауру», или «пираунгару», дающий как мужчинам, так и женщинам право иметь наряду с «основными» несколько «дополнительных» жен или мужей. Сходные брачные обычаи засвидетельствованы и у некоторых других племен, например, у семангов Малакки, которые были описаны Н.Н. Миклухо-Маклаем. «Девушка, прожив несколько дней или несколько недель с одним мужчиной, переходит добровольно и с согласия мужа к другому, с которым опять-таки живет лишь некоторое, короткое или более продолжительное, время. Таким образом, она обходит всех мужчин группы, после чего возвращается к своему первому супругу, но не остается у него, а продолжает вступать в новые временные браки, которые зависят от случая и желания»[54]. Так же спорадически, в зависимости от случая и желания, общался со своими женами и мужчина.

Другое основание для исторической реконструкции группового брака — классификационная система родства, в разных вариантах сохранившаяся почти у всех отставших в своем развитии племен мира. Эта система в противоположность описательным системам различает не отдельных, индивидуальных родственников, а их группы, или «классы». Так, австралийская аборигенка называет «матерью» не только родную мать, но и всех женщин ее брачного класса, «мужем» не только своего действительного мужа, но и всех мужчин его брачного класса, «сыном» не только собственного сына, но и всех сыновей женщин своего брачного класса. Естественно полагать, что такая система возникла не при индивидуальном, а при групповом браке, когда не делали различия между собственным ребенком и ребенком любого из своих сородичей. Это, конечно, объяснялось не тем, что люди не знали своих ближайших кровных родственников, а тем, что во внимание принималось не биологическое индивидуальное, а социальное Групповое родство. Подобный порядок нельзя не поставить в связь с некоторыми сохранившимися у отсталых племен обычаями детского цикла, например, зафиксированным у бушменов обычаем, по которому новорожденного первое время должна была вскармливать не мать, а другие женщины.

Будучи крупным шагом вперед по сравнению с первоначальной неупорядоченностью половых отношений, дуально-родовой групповой брак все же еще оставался очень несовершенной формой социального регулирования. Экзогамия вынесла брачные отношения за пределы рода, но оставила место для соперничества, столкновений на почве ревности между принадлежащими к одному роду групповыми мужьями или женами членов другого рода. Поэтому должны были возникать все новые и новые запреты, направленные на сужение брачного круга. По-видимому, именно так появилось запрещение браков между лицами разных возрастных категорий, пережитки которого, по мнению некоторых этнографов, частью удержались до нашего времени в виде широко распространенных обычаев избегания[55] между зятьями и тещами или невестками и свекрами. Постепенно первоначальный групповой брак, охватывавший всех членов двух взаимобрачиых родов, сузился до группового брака только между лицами, принадлежащими к одному поколению этих родов, — так называемого кросс-кузенного (перекрестно-двоюродного) брака. Он назван так потому, что при этой форме брака мужчины женились на дочерях братьев своих матерей или, что в данном случае то же самое, на дочерях сестер своих отцов, т. е. на своих двоюродных сестрах.

Действительно, если обозначить в соответствии с международной этнографической символикой мужчин из какого-либо одного рода темными кружками со стрелкой наверху (копье), их сестер — такими же кружками с крестовиной внизу (ручка зеркала), детей тех и других — аналогичными знаками с цифрой 1, всех их партнеров из взаимобрачного рода — светлыми кружками с теми же символами, а брачные связи — двусторонними стрелками, то из приведенной выше схемы видно, что юноши из первого рода должны жениться на девушках из второго рода, которые приходятся им одновременно дочерьми братьев матери и дочерьми сестер отца. Все эти обозначения родства, разумеется, чисто классификационные, так что фактически в брак вступали не только двоюродные, но и троюродные, четвероюродные и т. д. братья и сестры. Экзогамия при этом не нарушалась; принадлежа по материнскому счету родства к разным родам, юноши и девушки этих двух взаимобрачных родов вообще не считались родственниками.

В дальнейшем брачный круг продолжал сужаться за счет ограничения группового кросскузенного брака. В обычаях многих племен может быть прослежен последовательный процесс запрещения браков сначала между перекрестно-двоюродными, затем перекрестно-троюродными и т. д. братьями и сестрами. Система брачных запретов все более усложнялась, практическое осуществление группового брака делалось все более затруднительным, эпизодическое сожительство отдельными парами становилось все менее эпизодическим. Материалы этнографии австралийцев, бушменов, огнеземельцев и других наиболее отсталых охотничье-собирательских племен позволяют считать, что уже к концу эпохи раннеродовой общины постепенно сложился парный, или синдиасмический[56], брак.

Хотя в парном браке соединялась только одна определенная пара кросс-кузенов, он продолжал оставаться непрочным, легко расторжимым и относительно недолговечным. Относительной была и сама его «парность», так как он еще долго переплетался с разнообразными остатками групповых брачных отношений. Часто супруги, вступавшие в парный брак, продолжали иметь «добавочных» жен и мужей (уже отмененные обычаи пираунгару и пиррауру у австралийцев и др.). У многих народов известны обычаи полиандрии[57] — многомужества, сорората[58] — брака с несколькими сестрами одновременно, а в дальнейшем развитии — с сестрой умершей жены и левирата[59] — сожительства с женой старшего или младшего брата, а в дальнейшем развитии брака — с его вдовой. Широкое распространение получили так называемый искупительный гетеризм[60] — порядок, по которому девушка перед вступлением в парный брак должна поочередно отдаваться своим потенциальным мужьям, и гостеприимный гетеризм — право мужчины на своих потенциальных жен при посещении им другого рода, а в дальнейшем развитии — право гостя на жену или дочь хозяина. Наконец, парному браку вообще долго сопутствовало терпимое, а подчас и поощрительное отношение к добрачным и внебрачным половым связям. Так, по словам Крашенинникова, у ительменов «зятья укоряют своих тещ, узнав, что их жены девственницы… Не ревнивы и камчадальские женщины»[61].

Однако главной отличительной чертой парного брака была не его неустойчивость, а то, что основанная на нем парная семья, хотя и обладала некоторыми хозяйственными функциями, не составляла обособленной, противостоящей родовой общине экономической ячейки. Муж и жена на протяжении всей жизни оставались связанными каждый со своим родом, не имели общей собственности, дети принадлежали только матери и ее роду.

Таким в общих чертах представляется развитие брачно-семейных форм в раннеродовой общине. Как отмечал Энгельс, его закономерность заключалась «в непрерывном суживании того круга, который первоначально охватывает все племя и внутри которого господствует брачная общность между полами»[62]. Это суживание все более исключало отношения брачного соперничества между сородичами и в то же время не вело к возникновению семей как экономически обособленных внутриродовых единиц. Как групповой, так и сменивший его парный брак отвечали экономическим интересам родовой общины, были органическим проявлением ее внутренней спайки.

Однако, как уже говорилось, групповые формы брака представляют собой историческую реконструкцию, базирующуюся на научном истолковании широко распространенных, но все же пережиточных явлений. При непосредственном наблюдении живых семейно-брачных институтов даже у наиболее отставших в своем развитии племен мира обнаруживается господство не группового, а парного брака. Исходя из этого, некоторые советские этнографы считают реконструкцию группового брака недостаточно обоснованной и начинают историю семейно-брачных отношений непосредственно с парной семьи. В частности, они указывают, что для появления классификационной системы родства было достаточно одного только социально-экономического единства общины, а обычаи типа «пиррауру» с самого начала могли быть не альтернативой, а дополнением парного брака. К этой же точке зрения склоняются и некоторые советские археологи, указывающие на существование уже в палеолите небольших одноочажных жилищ.

Изложенная точка зрения не представляется достаточно убедительной, так как она не объясняет, почему у многих отставших в своем развитии племен парный брак широко дополнялся отношениями, характерными для группового брака, причем не просто внебрачными связями, а именно брачно-групповыми нормами. Однако, с другой стороны, мы не располагаем прямыми и совершенно бесспорными доказательствами исторического приоритета группового брака. Не исключено, что, как это часто бывает в научных спорах, истина лежит где-то посредине и исходной формой было такое состояние, которое один из крупнейших исследователей архаических форм брака Л.Я. Штернберг охарактеризовал термином «парно-групповой брак».

Предложена и другая трактовка группового брака, по которой он сводился лишь к праву-обязанности двух групп поставлять друг другу половых партнеров. Согласно этому взгляду, групповой брак существовал во взаимоотношениях только между двумя коллективами, а фактическое парное партнерство вообще не считалось браком. Однако это остроумное предположение также не объясняет, почему парные отношения дополнялись брачно-групповыми нормами. В целом понятие группового брака еще оставляет обширное поле для догадок и исследований.

Расхождение во взглядах на начальные формы семейно-брачных отношений связано с расхождением во взглядах на соотношение рода и родовой общины. По этому поводу в современной советской этнографии имеются две существенно различные точки зрения. Сторонники первой из них полагают, что, как это показал уже Морган, основной структурной единицей классической первобытности был род, образовывавший в своем полном составе социально-экономическую ячейку — общину, из чего следует вывод о совпадении на данном этапе родовых и производственных отношений. Но выше мы видели, что одним из определяющих признаков рода была экзогамия — члены рода вступали в брак не в своем, а в чужом роде. Поэтому встает вопрос: каким образом весь род мог функционировать в качестве экономического коллектива? Сторонники отождествления рода и родовой общины связывают ответ на этот вопрос с гипотезой первоначальной дислокальности[63] брака: при групповом и, может быть, также на ранних этапах развития парного брака супруги не селились совместно, а жили в разных родовых общинах со своими сородичами, осуществляя брачное сожительство лишь в форме отдельных встреч и взаимопосещений. Действительно, такая форма брачного поселения известна у многих племен, в том числе и относительно слаборазвитых, как, например, у индейцев сери и некоторых групп папуасов Новой Гвинеи. Еще шире распространены различные обычаи, которые сторонники этой точки зрения рассматривают как остатки начальной дислокальности: не селиться вместе до рождения первого ребенка, уже отмечавшееся обособление мужчин и женщин и всевозможные мифы о подобном обособлении вплоть до легенд об отдельно живущих женщинах — амазонках.

Сторонники другой точки зрения указывают, что гипотеза первоначальной дислокальности брачного поселения недостаточно обоснована. У наименее развитых племен зафиксирован не дислокальный, а унилокальный[64] брак; что же касается встречающихся на более высоких ступенях развития обычаев временной или постоянной дислокальности супругов, то это могло иметь и другие причины, например, отражать переходное состояние от поселения в общине жены к поселению в общине мужа. Поэтому сторонники данной точки зрения считают, что род был лишь организацией для регулирования брачно-семейных отношений, а основной социально-экономической ячейкой классической первобытности была родовая община, образованная как группой сородичей, так и вошедшими в нее по браку выходцами из других общин. Таковы были, в частности, стадиально древнейшие из изученных общин — общины аборигенов Австралии, которые обычно называют локальными группами. Отсюда следует, что родовые и производственные отношения не могли совпадать друг с другом. Однако и у этой концепции есть свое слабое место: встает вопрос, почему род, не имея экономического значения, у многих наименее развитых племен, в том числе племен аборигенов Австралии, был коллективным собственником основного средства производства — земли. Имеющиеся попытки рассматривать родовую собственность как номинальную, а общинную — как фактическую не могут считаться удовлетворительными, так как они лишь заменяют одну загадку другой. Если род не был экономическим коллективом, то почему он считался владельцем общинной земли? Почему собственность на нее номинально оформлялась как родовая?

Создается противоречие: с одной стороны, род с присущей ему экзогамией не мог быть основной социально-экономической ячейкой; с другой — основа производственных отношений, отношения собственности, связана именно с родом. Однако это противоречие — лишь кажущееся, возникающее только тогда, когда род и родовая община искусственно разрываются и противопоставляются друг другу.

При унилокальном брачном поселении родовая община состоит из сородичей и не принадлежащих к данному роду их мужей или жен. При этом сородичи составляют не только основное ядро, костяк родовой общины, но и основную массу ее членов. Предположим, что община насчитывает 100 человек, половина из которых мужчины, половина — женщины. Предположим далее, что некоторую их долю a составляют люди, еще не вступившие в брак; следовательно, их будет 100 a человек. Состоящих в браке окажется 100 (1-а) человек. Очевидно, что из них 50 (1-а) человек будет чужеродцев или чужеродок. Следовательно, сородичей будет 100-50 (1-а) = 50 (1+a) человек, а их доля составит 50 (1+а)/100 - (1+а)/2. Остается определить долю людей добрачного возраста. По имеющимся демографическим данным о наименее развитых племенах, она колебалась в пределах от 0,4 (например, огнеземельцы-яганы) до 0,6 (например, тасманийцы и некоторые племена Австралии), т. е. составляла в среднем 0,5. Палеодемографические данные, например, костные остатки из мезолитического могильника Тафоральт в Марокко (183–186 особей, из которых 97-100 особей не достигло 17 лет), показывают ту же величину. Подставляя это значение a, мы видим, что доли сородичей и чужеродцев или чужеродок составляют 0,75 и 0,25, или 75 и 25 %.

Таким образом, при унилокальном брачном поселении сородичи составляли приблизительно три четверти всей родовой общины, чужеродцы или чужеродки — приблизительно четверть. Но важно и другое: насколько органичным было включение чужеродцев в состав принявшей их общины. Выше говорилось, что, хотя парная семья имела некоторые хозяйственные функции, экономические связи в ней были слабыми и непрочными, а, следовательно, интеграция одного из супругов в общину другого была далеко не полной. Все это позволяет считать, что род и родовая община, родовые и производственные отношения в основном совпадали друг с другом. Такое понимание взаимосвязи этих структур полностью соответствует выводам Маркса и Энгельса, обращавших внимание на кровнородственный характер ранних первобытных общин, преобладание в них членов одного рода.

Что же следует считать основной социально-экономической ячейкой классической первобытности? Видимо, не род в целом, так как часть его членов, уходя по браку в другие общины, в какой-то степени утрачивала связи с сородичами, и не родовую общину 8 целом, так как часть ее членов, приходя по браку из других общин, лишь отчасти включалась в новую общину. Скорее всего такой ячейкой была локализованная часть рода, образовывавшая костяк, а вместе с тем и основную массу численного состава родовой общины.

С возникновением дуальной экзогамии первобытное общество получило прочную социальную структуру. На смену относительно аморфной праобщине пришла четко очерченная и устойчивая родовая община. Вместе с тем первобытное общество получило и более сложную структуру: два дуально-экзогамных рода составили зародыш новой социальной общности — племени.

Первоначальные племена не представляли собой единого целого. Связи между входившими в них родовыми общинами ограничивались взаимобрачием и, вероятно, некоторыми более или менее эпизодическими предприятиями — охотничьими облавами, обменными сделками, брачными и иными церемониями. Но постепенно связи крепли и усложнялись. Поддерживаемый взаимными браками контакт порождал все более регулярное хозяйственное сотрудничество, обмен культурными ценностями, языковое взаимовлияние. Этот процесс прослеживается археологически: ко времени мезолита возникают локальные варианты культуры, объединяющие группы стоянок и свидетельствующие о постепенной консолидации родовых общин в более широкие коллективы — племена. Однако, как показывают этнографические данные, племена пока еще оставались главным образом этническими общностями и лишь в незначительной степени — общностями социально-потестарными[65]. Иными словами, племена имели свое имя, свою территорию, свой диалект, свои культурно-бытовые особенности, но у них, как правило, еще не было племенного самоуправления, совета, вождя и других признаков развитого племенного строя. Для раннего этапа родо-племенной организации характерна незначительная, хотя и постепенно возрастающая, роль племени и очень большая, доминирующая роль рода.

Род управлялся на основе принципов первобытнообщинной демократии. Его высшим органом было собрание всех взрослых сородичей, сообща решавших основные вопросы хозяйственной, общественной и идеологической жизни. При этом, естественно, особенным авторитетом пользовались зрелые, умудренные опытом люди, из среды которых выбирались главари — наиболее влиятельные женщины и мужчины. Главари руководили производственной деятельностью сородичей, совершали общественные церемонии, улаживали споры, предводительствовали во время военных столкновений. Хотя их власть основывалась только на личном авторитете, уважении, которое питали сородичи к их выдающимся качествам, опытности, знаниям, она была вполне реальной властью. Если бы кто-нибудь рискнул воспротивиться пользующемуся популярностью вождю, писал об андаманцах их исследователь Рэдклифф-Браун, ему пришлось бы иметь дело с большинством туземцев, в том числе со многими из своих собственных друзей. Это и понятно: власть главаря служила интересам всего рода и, по существу, была лишь конкретным, повседневным воплощением власти самого рода.

Главари же были хранителями и блюстителями родовых норм, т. е. обязательных общественно-охраняемых правил поведения сородичей. Эти нормы — правила взаимопомощи, взаимозащиты, экзогамии и т. п. — отвечали жизненно важным интересам коллектива и, как правило, неукоснительно соблюдались. Кроме того, применяясь из поколения в поколение, они приобрели силу привычки, стали обычаями. Все же бывало, что в отношениях между сородичами сказывались остатки животного эгоизма и нормы родового общежития нарушались. Это требовало применения мер общественного воздействия — не только убеждения, но и принуждения. Серьезные проступки влекли за собой различные наказания: побои, увечье, а в особо тяжких случаях даже смерть или, что, по существу, было тем же самым, изгнание из рода. Так, у аборигенов Австралии, ведда, сеноев человек, нарушивший правила экзогамии, должен был оставить сородичей или умереть. Но как ни суровы были родовые нормы, как ни безжалостно подчиняли они интересы отдельной личности интересам коллектива, они никогда не давали каких-либо преимуществ одним сородичам перед другими.

К какой категории норм социальной регуляции относились первобытные нормы? Они не были правовыми нормами, так как там, где еще нет государства, не может быть и предписанной им совокупности обязательных норм, называемой правом. Но они не были и обычными нравственными, моральными нормами, так как общество принуждало к их соблюдению не менее жестко, чем позднее государство к соблюдению норм права. По существу, это были еще не дифференцированные обязательные правила поведения, которые поэтому предложено называть мононормами, мононорматикой[66].

Организация власти в родовой общине в принципе отличалась от возникшего позднее аппарата классового принуждения — государства, а родовые мононормы — от возведенной в закон воли господствующего класса — права. «В первобытном обществе, когда люди жили небольшими родами, еще находясь на самых низших ступенях развития, в состоянии, близком к дикости; в эпоху, от которой современное цивилизованное человечество отделяют несколько тысячелетий, — в то время не видно еще признаков существования государства. Мы видим господство обычаев, авторитет, уважение, власть, которой пользовались старейшины рода, видим, что эта власть признавалась иногда за женщинами — положение женщины тогда не было похоже на теперешнее бесправное, угнетенное положение, — но нигде не видим особого разряда людей, которые выделяются, чтобы управлять другими, и чтобы в интересах, в целях управления систематически, постоянно владеть известным аппаратом принуждения…»[67]

Завершение процесса сапиентации и возникновение общинно-родового строя способствовали развитию не только социальной, но и духовной жизни первобытного человечества. Эпоха раннеродовой общины отмечена заметными успехами в развитии языка, начатков рациональных знаний, искусства.

Еще сравнительно недавно считалось, что языки наименее развитых групп человечества обладают очень незначительным, едва ли в несколько сотен слов, лексическим запасом и совсем лишены общих понятий. Однако последующее изучение показало, что лексикон даже наиболее отставших в своем развитии племен, например, аборигенов Австралии, насчитывает не менее 10 тыс. слов, т. е. больше, чем содержится в карманном словаре любого европейского языка. Выяснилось также, что, хотя эти языки действительно тяготеют к конкретным, детализированным, единичным определениям, в них имеются и обобщающие понятия. Так, у аборигенов Австралии есть обозначения не только для различных пород деревьев, но и для дерева вообще; не только для различных видов рыб или змей, но и для рыб или змей вообще. Однако таких видовых обозначений мало, они употребляются нечасто и, что особенно показательно, не идут дальше классификации среднего уровня. Есть обозначения для дерева, кустарника, травы, но нет обозначения для растения; есть обозначения для рыбы или змеи, но нет обозначения для животного. Другая особенность наиболее примитивных языков — неразвитость синтаксических форм. Она, впрочем, не имеет большого значения как показатель культурного уровня: в устной речи народов даже самых развитых стран в отличие от их письменного языка фразы также обычно состоят из очень небольшого числа слов.

Развитие языка шло параллельно увеличению объема информации и, в свою очередь, способствовало ее аккумуляции и передаче. Источником знаний первобытного человека была его трудовая деятельность, в ходе которой накапливался опыт, сопоставлялись причины и следствия явлений, обобщались и систематизировались наблюдения. Естественно, что условия жизни в первую очередь требовали накопления знаний об окружающей природе. На примере аборигенов Австралии, бушменов, огнеземельцев и т. д. видно, что члены раннеродовой общины обладали солидным запасом сведений об особенностях и богатствах своей родины, т. е. фактически сведений в области прикладной географии, ботаники, зоологии, минералогии, метеорологии и других природоведческих знаний. Чтобы поддерживать свое существование, они должны были в совершенстве знать топографию своей кормовой территории, полезные и вредные свойства растений, пути передвижения и повадки животных, особенности различных минералов, видов древесины и других материалов для поделок, уметь предугадывать погоду и читать следы. «Туземец, — писали Спенсер и Гиллен об австралийцах-аранда, — не только различает следы, оставляемые всеми животными и птицами, но и, осматривая нору, он может, посмотрев на направление последних следов или понюхав землю у входа, сразу сказать, есть там животное или нет». Необходимо было также умение в любое время свободно ориентироваться на местности, что требовало хорошего знания звездного неба. Один из современных исследователей рассказывает, что первое сообщение о запуске искусственного спутника Земли он получил от бушмена, обратившего внимание на появление новой «звезды».

Значительное развитие получили и такие практические отрасли знания, как медицина, фармакология, токсикология. Человек овладел простейшими рациональными приемами залечивания переломов, вывихов и ран, удаления больных зубов и других несложных хирургических операций, лечения змеиных укусов, нарывов, простуды и других заболеваний. Начиная с мезолита стали известны трепанация черепа и ампутация поврежденных конечностей, отчетливо прослеживаемые на некоторых остеологических материалах.

В первобытной медицине широко применялись как физические (массаж, холодные и горячие компрессы, паровая баня, кровопускание, промывание кишечника), так и лекарственные средства растительного, животного и минерального происхождения. Об этом свидетельствует, в частности, сравнительно хорошо изученная народная медицина аборигенов Австралии. Они умели пользоваться шинами при переломах костей, останавливать кровотечение с помощью паутины, золы, жира игуаны, высасывать кровь и прижигать ранку при змеином укусе, лечить простуду паровой баней, болезни желудка — касторовым маслом, эвкалиптовой смолой, луковицей орхидеи, кожные заболевания — прикладыванием глины, промыванием мочой и т. д. По некоторым сведениям, аборигенам Австралии были известны противозачаточные средства. Примечательно, что уже на заре медицины было осознано значение психотерапии: у тех же аборигенов Австралии лечение часто завершалось приказанием встать и приняться за работу.

Несравненно более ограниченными оставались обобщенные, абстрактные представления. У аборигенов Австралии имелось только три, у бушменов — четыре, а у огнеземельцев-о́на — пять обозначений численных понятий. Чтобы сказать «пять», австралийцы говорили «три и два»; всякое число свыше десяти выражалось понятием «много». Да и сама абстрактность численных представлений была относительной: многие исследователи отмечали, что отставшие в своем развитии племена представляют себе не числа вообще, а лишь числа определенных предметов. Иными словами, существовали не «два», «три», «пять» и т. д., а две руки или ноги, три луковицы или куска мяса, пять пальцев или копий и т. д. Счет был порожден реальными жизненными потребностями и долго существовал только в жизненной практике первобытных людей. В связи с этим интересно отметить, что распространенное представление, будто простейшие арифметические действия — сложение и вычитание — предшествовали более сложным — делению и умножению, — по-видимому, неверно. Как показал уже в конце прошлого века немецкий этнограф Карл фон Штейнен, начатки деления, связанные с разделом сородичами добычи, возникли очень рано и, возможно, даже были древнейшими из арифметических операций.

В еще более зачаточном состоянии, нежели счет, находились измерение расстояния и исчисление времени. Большие расстояния приблизительно измерялись днями пути, меньшие — полетом стрелы или копья, еще меньшие — длиной конкретных предметов, чаще всего различных частей человеческого тела: ступни, локтя, пальца, ногтя. Отсюда пережиточно сохранившиеся во многих языках названия древних мер длины — русские локоть и пядь, английские фут и дюйм, немецкое элле и т. п. Время долго исчислялось лишь сравнительно большими отрезками, связанными либо с положением небесных тел (день, месяц), либо с природно-хозяйственными сезонами (так называемое экологическое, т. е. связанное с окружающей средой, время). Число и длительность таких сезонов определялись особенностями экологии и хозяйственной жизни каждого племени. Например, огнеземельцы-яганы делили год на восемь сезонов («обвисания кожи», т. е. голодовки, «появления птичьих яиц» и т. д.), а соседние о́на — на пять летних и шесть зимних сезонов («кладки птичьих яиц», «выведения птенцов», «случки гуанако» и т. д.).

Даже у наиболее отсталых племен имелась сравнительно развитая система передачи на расстояние звуковых или зрительных сигналов. Так, яганы передавали сообщения клубами дыма, разжигая и быстро гася огонь. Один клуб дыма означал болезнь или несчастный случай, два — важную неожиданность, три — смерть, четыре — находку выброшенного на берег кита и приглашение всех соседей на празднество. Письменности, разумеется, не было совсем, хотя уже у аборигенов Австралии появились зачатки пиктографии[68], т. е. рисуночного письма, нанесения примитивных изображений для запоминания или передачи мысли. В пиктографии область рациональных знаний смыкается с другой областью духовной культуры — искусством, различные виды которого широко прослеживаются на самых ранних этапах развития родовой общины.

Вопрос о том, почему и как возникло искусство, очень сложен и не нашел еще общепринятого объяснения. В буржуазной науке до сих пор распространены теории, возводящие искусство к побочным результатам религиозной практики, художественному инстинкту, привлечению половых партнеров, к потребности в развлечениях и т. д. В противоположность этому в марксистской науке преобладает мнение, что искусство, так же как и положительные знания, с самого начала было генетически связано с трудовой деятельностью человека. Оно отражало коллективный опыт общины и в сложной, эстетически опосредствованной форме способствовало его эмоциональному закреплению, совершенствованию, передаче потомству. Отсюда замечательная конкретность и реалистичность большинства уже относительно ранних образцов первобытной графики, скульптуры, устного народного творчества, музыки, танца.

Однако по вопросу о том, когда и как именно появилось искусство, ведутся острые споры. Так, уже приводилось мнение, что позднепалеолитические изображения возникли в результате длительного поэтапного процесса, начало которого прослеживается уже в чашевидных углублениях и охряных пятнах и полосах на каменных плитках из мустьерского грота Ля Ферраси во Франции. Согласно другому мнению, эти находки говорят лишь о появлении зачатков отвлеченного мышления, а изобразительная деятельность возникает только в «готовом» человеческом обществе, т. е. на рубеже позднего палеолита. Одни специалисты связывают рождение изобразительного искусства с использованием случайно предоставленных природой возможностей, например, с подправкой резцом или краской напоминающих животных камней, наплывов, пятен на стенах пещер; другие — с постепенным замещением макетом-скульптурой, барельефом, рисунком натуральных останков зверя, которые использовались для имитации охотничьей схватки.

Образцы изобразительного искусства эпохи раннеродовой общины известны по многочисленным археологическим памятникам. Это круглая скульптура и рельеф, представленные преимущественно уже упоминавшимися женскими фигурками ориньяко-солютрейских стоянок и мадленскими головами животных. Одновременно возникают графические и живописные изображения животных, реже растений и людей, развивающиеся от примитивных одиночных контуров ориньяка к замечательным своей выразительностью пещерным фрескам мадлена и многофигурным охотничьим и бытовым композициям средиземноморского мезолита (так называемая капсийская культура). С мадленскими и капсийскими сходны наскальные рисунки бушменов, с большой реалистичностью и экспрессией изображающие животных и людей, охотничьи и военные сцены, пляски и религиозные церемонии. Но в целом изобразительное искусство наименее развитых племен отражает начавшийся в мезолите поворот от реализма к условности.

Возникновение других видов искусства прослеживается этнографически. В устном творчестве раньше всего развились предания о происхождении людей и их обычаев, подвигах Предков, о возникновении мира и различных явлений природы. Вскоре сюда добавились рассказы и сказки. В музыке вокальная, или песенная, форма, по-видимому, предшествовала инструментальной. По крайней мере, огнеземельцам и ведда, имевшим несложные трудовые, охотничьи и другие песни, не было известно ни одного музыкального инструмента. Но вообще музыкальные инструменты также появились очень рано. Это ударные приспособления из двух кусков дерева или натянутого куска кожи, простейшие щипковые инструменты, прототипом которых, вероятно, была тетива лука, различные трещотки, гуделки, свистелки, трубы, флейты. Последние, видимо, представлены и археологически — трубчатыми костями с боковыми отверстиями, найденными в памятниках позднего палеолита. Наконец, к числу древнейших видов первобытного искусства относятся танцы, прямо засвидетельствованные одним из мадленских рисунков. Как правило, первобытные танцы коллективны и изобразительны: это имитация, часто с помощью масок, сцен охоты, рыболовства, собирательства, брачных отношений, военных действий и т. п. Соединяясь с устным, музыкальным и изобразительным творчеством и подчас превращаясь в примитивные драматические представления, такие танцы наиболее наглядно выражали эмоционально-познавательную и воспитательную сущность первобытного искусства.

Таким образом, в духовной культуре раннеродовой общины с самого начала наличествовали и развивались элементы рационального миросознания. Но в целом эти элементы были еще очень невелики; островки знания терялись в море незнания. Между тем люди в родовой общине в противоположность людям праобщины уже достигли такой ступени развития интеллекта, когда появилась потребность объяснить все, с чем им приходилось сталкиваться, в том числе и то, что оставалось непонятным, заставляло чувствовать свое бессилие. Поэтому рядом с рациональным миросознанием возникла религия, исчерпывающе определяемая классиками марксизма-ленинизма как превратное миросознание, ложные фантастические представления о природе, порожденные «бессилием дикаря в борьбе с природой»[69]. Речь здесь, разумеется, идет не об абсолютном бессилии, так как в этом случае не было бы самого выделившегося из животного мира первобытного человека, а об относительно еще очень низком уровне познания и подчинения природы.

Главной особенностью превратного миросознания членов раннеродовой общины было то, что они еще не выделяли себя из окружавшей их естественной среды. Кормовая территория, ее животные, растительные и минеральные богатства, действующие на ней стихийные силы и живущая здесь человеческая группа — все это мыслилось как единое, слитное целое, в котором люди были тождественны с природой. Природе приписывались человеческие свойства вплоть до кровно-родственной организации и дуалистического разделения на две взаимобрачные половины; людям — свойства природы вплоть до воспроизводства ее стихийных явлений. Эта специфика первоначальной религии сказалась во всех ранних видах фантастических представлений: тотемизме, фетишизме, анимизме, магии.

Тотемизм[70], особенно полно сохранившийся у аборигенов Австралии, — это вера в существование тесной связи между какой-либо родовой группой и ее тотемом — определенным видом животных, даже растений, еще реже — других предметов или явлений природы. Род носил имя своего тотема, например, кенгуру или луковицы, и верил, что происходит от общих с ним предков, находится с ним в кровном родстве. Тотему не поклонялись, но считали его «отцом», «старшим братом» и т. п., помогающим людям данного рода. Последние, со своей стороны, не должны были убивать свой тотем, причинять ему какой-либо вред, употреблять его в пищу. У каждого рода был свой священный центр, с которым связывались предания о тотемических предках и оставленных ими «детских зародышах», дающих начало новым жизням; здесь хранились тотемические реликвии и совершались различные тотемические обряды. В целом тотемизм был своеобразным идеологическим отражением связи рода с его естественной средой, связи, осознававшейся в единственно понятной в то время форме кровного родства.

Анимизм[71] — вера в сверхъестественные существа, заключенные в какие-либо тела (души) или действующие самостоятельно (духи). Э. Тайлором была выдвинута так называемая анимистическая теория происхождения религии, согласно которой вера в нематериальные души и духов была древнейшим видом религиозных представлений, возникшим в сознании «философствующего дикаря» при попытках объяснить такие явления, как сон, обморок, смерть. В действительности подобные верования не могли быть исходным видом религии, так как представление о нематериальном предполагает известное развитие абстрактного мышления. Но какие-то зачатки анимистических верований в форме смутного одушевления природы несомненно появились уже в самую раннюю пору родового строя. У тасманийцев, австралийцев, огнеземельцев и других наименее развитых племен имелись неясные представления о душах живых и умерших людей, злых и добрых духах, обычно мыслившихся в качестве физических, осязаемых существ. Можно думать, что с этими представлениями были как-то связаны и ранние формы почитания матерей — охранительниц очага, засвидетельствованные находками упоминавшихся выше позднепалеолитических женских статуэток.

Фетишизм[72] — вера в сверхъестественные свойства неодушевленных предметов, например, определенных орудий труда, предметов обихода, деревьев, камней, пещер, а позднее и специально изготовленных культовых предметов. Существует мнение (Ю.П. Францев и др.), что простейший фетишизм, состоявший в наделении некоторых предметов ближайшего окружения, наряду с обычными, также и чудодейственными свойствами, мог быть начальной формой религии. Так, фетишем могли стать особо добычливое копье или плодоносящее дерево, насытившее людей после многих дней голодовки. Однако проверить справедливость этой теории трудно: хотя элементы фетишизма широко известны среди отставших в своем развитии племен, они переплетаются здесь с элементами тотемизма, анимизма и других религиозных представлений.

Магия[73] — вера в способность человека особым образом воздействовать на других людей, животных, растения, явления природы. Не понимая настоящей взаимозависимости наблюдаемых фактов и явлений, превратно истолковывая случайные совпадения, первобытный человек полагал, что с помощью определенных приемов — действий и слов — можно вызывать дождь или поднимать ветер, обеспечивать успех в охоте или собирательстве, помогать или вредить людям.

Большое распространение получила, в частности, производственная, или промысловая, магия. Такова, например, «пляска кенгуру» у аборигенов Австралии, во время которой одни исполнители изображали этих животных, а другие якобы поражали последних копьями. По мнению некоторых ученых, практика промысловой магии археологически засвидетельствована частыми знаками ран на позднепалеолитических рисунках и скульптурах животных. Рано развились и другие основные виды магии: вредоносная — наведение «порчи» на врага, охранительная — предотвращение этой порчи, лечебная — колдовское врачевание ран и недугов.

Таким образом, уже самые ранние виды религии заключали в себе начатки не только фантастических представлений — веры, но и священнодействий — культовой практики. Последняя долгое время не составляла тайны: совершение религиозных церемоний было доступно всем и каждому. Но с развитием верований и усложнением культа его отправление потребовало определенных «знаний», «умения», опытности. Важнейшие культовые действия стали совершаться старейшинами (например, у сеноев), а затем и особыми специалистами (у огнеземельцев, семангов и др.). Как показывают мифы аборигенов Австралии и обычаи ряда других племен, в качестве таких специалистов первоначально выступали преимущественно женщины.

Религия играла очень большую роль в жизни родовой общины. Как уже упоминалось, видный французский этнограф Л. Леви-Брюль, изучая духовную культуру отставших в своем развитии племен, даже пришел к выводу, что коллективные представления первобытных людей были всецело иррациональными, мистическими, религиозными. Это, конечно, неверно, так как если бы древнейшее человечество руководствовалось превратными представлениями, оно остановилось бы в своем развитии или погибло. Сам Леви-Брюль к концу жизни отказался от своей концепции. В действительности духовной культуре раннеродовой общины было присуще тесное переплетение рациональных и превратных представлений. Так, леча рану, первобытный человек обычно обращался и к полезным травам, и к магии; протыкая копьем изображение животного, он, можно думать, одновременно практиковался в приемах охоты или показывал их молодежи и магически обеспечивал успех предстоящего дела. Это переплетение нередко служит основой для различных построений, выводящих из религии другие явления духовной культуры и идеологии, в особенности искусство и нравственность. Но различные формы общественного сознания, хотя они всегда находились в активном взаимодействии, не могли возникать одна из другой, так как их общей основой были условия общественного бытия.

Чем же тогда объясняется тесное переплетение различных форм духовной культуры или же, говоря шире, общественного сознания первобытного человечества? С.А. Токарев, очевидно, правильно видит здесь известную нерасчлененность, закономерно порожденную нерасчленемностью общественного бытия: еще не было общественного разделения труда, умственный труд не отделился от физического, кровнородственные связи в основном совпадали или неразрывно переплетались с производственными и т. д. Эту мысль можно выразить еще проще: общественное сознание, как и общественное бытие, было еще слишком неразвитым, чтобы дифференцироваться в различные, четко разграниченные сферы, которые возникли позднее, в процессе усложнения человеческой деятельности.

§ 3. Позднеродовая община земледельцев-скотоводов

Неолит был высшей и последней стадией многотысячелетнего каменного века. Неолитическое время характеризуется, прежде всего, значительным улучшением техники изготовления каменных орудий труда. Самой характерной чертой этой новой техники является окончательная отделка каменных орудий способом шлифования или полирования, а также пиление и сверление камня, что позволило человеку неолитического времени с большим успехом, чем прежде, придавать камню желаемую форму. Орудия делались из разнообразных пород камня, в том числе более мягких, чем кремень, слоистых и мелкозернистых, но и кремень, а также такие твердые породы, как нефрит или жадеит, тоже обрабатывались новыми методами. Однако процесс полирования камня был очень трудоемок и сравнительно мало улучшал производственные качества орудий. Поэтому в большинстве своем орудия не подвергались полировке, и кремень по-прежнему преобладал в индустрии. Широко применялись старые способы обработки камня посредством оббивания, скалывания и отжима, при этом техника отжимной ретуши достигла предельного расцвета.

Для получения высококачественных пород камня люди перешли на его подземную добычу. В неолите появились кремневые шахты, известные на территории современных Англии, Франции и некоторых других областей Европы. Сохранились и огромные мастерские кремневых орудий, изделия которых распространялись очень далеко от места производства.

Новыми орудиями стали пользоваться и для обработки дерева. Особенно характерны для неолита топоры. Более приспособленный для рубки деревьев неолитический топор облегчал вырубку лесных участков при подсечном земледелии, а позднее — обработку стволов для свайных и других построек, выдалбливания лодок-однодеревок и другие работы. Из камня изготовлялись многие связанные с собирательством, а позднее с земледелием орудия: утяжелители для палок-копалок в виде массивных дисков с отверстием посредине, песты, ступки, зернотерки, мотыги, серпы. Мотыги делались также из кости и рога, а серпы — из рога с острорежущими кремневыми вкладышами. Значительно были усовершенствованы лук и стрелы, кремневые наконечники которых приобрели листовидную, а позднее треугольную форму.

Одним из наиболее важных нововведений эпохи неолита было изобретение керамики. Это настолько характерный признак неолита, что его даже иначе называют керамическим веком. Очень немногие культуры, которые по другим признакам можно назвать неолитическими, не знали керамики. Изобретение формовки и обжига глиняной посуды позволило человеку улучшить способы приготовления пищи и расширить ассортимент пищевых продуктов.

Наиболее распространенным в первобытном обществе было изготовление сосудов способом налепа или спирально-жгутовым. Из глины изготовлялись жгуты толщиной приблизительно в 3–4 см, которые накладывались на форму по спирали, сдавливались и заглаживались; так получался грубый глиняный сосуд. Открытие обжига глины было открытием способа получения принципиально нового, не встречающегося в природе материала — безводного силиката, в который превращается обожженная глина.

К крупнейшим достижениям позднего неолита относится изобретение прядения и ткачества. Волокно для прядения нитей вначале вырабатывалось из дикорастущих растений — крапивы, дикой конопли, а также лыка. Потом стали прясть нити из шерсти овцы и дикорастущего льна. Тканье долгое время производилось без ткацкого станка, т. е. фактически оставалось плетением. Изобретение прядения нитей имело большое значение для рыболовческого хозяйства, так как облегчило изготовление сетей.

Значительный прогресс в эпоху неолита происходит в развитии средств передвижения. К неолиту относятся многочисленные находки долбленых челнов, весел, лыж и саней. В энеолите человек изобрел колесный транспорт и парусную лодку.

Все это значительно облегчило и улучшило жизнь неолитического человека по сравнению с жизнью его предков. Но еще важнее были перемены в хозяйстве, в способах добывания пищи неолитических племен — распространение земледелия и скотоводства.

Племена разных стран в разное время проходили неолитическую стадию развития. Большая часть неолитических памятников Европы и Азии датируется 6–3 тысячелетиями до н. э. К концу эпохи неолита относится открытие человечеством возможности использования металлов для изготовления орудий. Первым таким металлом была медь. Период распространения медных орудий называют энеолитом, или халколитом. По существу, энеолит с трудом отличается от неолита. Медные орудия не вытеснили каменные, в «медном веке» большинство орудий изготовлено из камня. Однако огромное значение имел сам факт появления нового вещества для изготовления орудий — металла, определившего дальнейший прогресс развития техники.

Апогеем развития присваивающего хозяйства раннеродовой общины было достижение относительной обеспеченности продуктами природы. Это создало условия для зарождения двух величайших достижений первобытной экономики — земледелия и скотоводства, появление которых многие исследователи вслед за Г. Чайлдом называют «неолитической революцией». Термин был предложен Чайлдом по аналогии с введенным Энгельсом термином «промышленная революция». Хотя земледелие и скотоводство не стали в неолите основными отраслями хозяйства для большей части человечества и многие племена оставались охотничьими и рыболовческими, не зная земледелия даже как вспомогательной отрасли производства, все же эти новые явления в производственной жизни сыграли огромную роль в дальнейшем развитии общества.

Для возникновения производящего хозяйства требовались две предпосылки — биологическая и культурная. Перейти к доместикации можно было только там, где имелись пригодные для этого растения или животные, и только тогда, когда это было подготовлено предшествующим культурным развитием человечества.

Земледелие возникло из высокоорганизованного собирательства, в процессе развития которого человек научился заботиться о диких растениях и получении их нового урожая. Уже аборигены Австралии иногда пропалывали заросли злаков, а выкапывая ямс, зарывали его головки в землю. У семангов Малакки, в XIX в. стоявших примерно на той же стадии развития, что и бушмены, сбор дикорастущих плодов сопровождался начатками их культивирования — подрезкой верхушек деревьев, вырубанием мешавшего росту деревьев кустарника и т. п. Еще более тщательно заботились о новом урожае даров природы некоторые племена индейцев Северной Америки, собиравшие дикорастущий рис. Общества, стоящие на такой стадии хозяйственного развития, даже были обозначены немецким этнографом Ю. Липсом особым термином: «народы — собиратели урожая». Отсюда было недалеко до настоящего земледелия, переход к которому был облегчен как появлением пищевых запасов, так и связанным с этим постепенным развитием оседлого быта.

На некоторых стоянках эпохи мезолита археологически прослежены признаки высокоорганизованного собирательства или, быть может, даже зарождавшегося земледелия. Такова, например, натуфийская культура, распространенная в Палестине и Иордании и названная по находкам в районе Вади эн-Натуф в 30 км к северо-западу от Иерусалима. Она датируется 9 тысячелетием до н. э. Основным занятием натуфийцев, как и других мезолитических племен, были охота, рыболовство и собирательство. Среди натуфийских орудий найдены каменные вкладыши, составлявшие вместе с костяной рукояткой серпы, своеобразные мотыжки из кости, а также каменные базальтовые ступки и песты, которые, по-видимому, служили для дробления зерна. Таковы же датируемые 11-9 тысячелетиями до н. э. культуры Переднего Востока, представленные верхним слоем пещеры Шанидар, поселением Зави-Чеми (Ирак) и др. Изобретательницей земледелия несомненно была женщина: возникнув из собирательства, этой специфической сферы женского труда, земледелие долгое время оставалось преимущественно женской отраслью хозяйства.

По вопросу о месте возникновения земледелия существуют две точки зрения — моноцентристская и полицентристская. Моноцентристы считают, что первичным очагом земледелия была Передняя Азия, откуда это важнейшее нововведение постепенно распространилось в Северо-Восточную Африку, Юго-Восточную Европу, Среднюю, Юго-Восточную и Южную Азию, Океанию, в Центральную и Южную Америку. Основной довод моноцентристов — последовательное зарождение земледельческого хозяйства в этих областях; они указывают также на то, что распространялись не столько различные земледельческие культуры, сколько сама идея земледелия. Однако накопленный к настоящему времени палеоботанический и археологический материал позволяет считать более обоснованной развитую Н.И. Вавиловым и его учениками теорию полицентризма, согласно которой возделывание культурных растений независимо возникло в нескольких самостоятельных очагах субтропической зоны. О количестве таких очагов имеются различные мнения, но основными из них, так называемыми первичными, по-видимому, можно считать четыре: Переднюю Азию, где не позднее 7 тысячелетия до н. э. культивировались ячмень и пшеница-однозернянка; бассейн Хуанхэ и прилегающие области Дальнего Востока, где в 4 тысячелетии возделывалось просо-чумиза; Южный Китай и Юго-Восточную Азию, где к 5 тысячелетию до н. э. культивировались рис и некоторые клубнеплоды; Месоамерику, где не позднее 5–4 тысячелетий возникли культуры бобов, перца и агавы, а затем маиса; Перу, где с 6 тысячелетия выращивалась фасоль, а с 5–4 тысячелетий — тыква, перец, маис, картофель и др.

Приблизительно к этому же времени относится первоначальное скотоводство. Начатки его мы видели уже в позднем палеолите — мезолите, но применительно к этому времени можно с уверенностью говорить только об одомашнении собаки. Приручению и одомашнению других видов животных препятствовали постоянные передвижения охотничьих племен. С переходом к оседлости эта преграда отпала: остеологические материалы раннего неолита отражают одомашнение свиньи, овцы, козы, а возможно, и крупного рогатого скота. О том, как шел этот процесс, можно судить на примере андаманцев: пойманных во время облавных охот поросят они не убивали, а откармливали в специальных загонах. Охота была сферой мужского труда, поэтому генетически связанное с ней скотоводство сделалось преимущественно мужской отраслью хозяйства.

Вопрос о месте возникновения скотоводства также еще остается предметом споров между моноцентристами и полицентристами. По мнению первых, это нововведение распространилось из Передней Азии, где, по современным палеозоологическим и археологическим данным, были впервые одомашнены рогатый скот, свинья, осел и, вероятно, одногорбый верблюд. По мнению вторых, скотоводство конвергентно возникало у различных групп первобытного человечества, и по крайней мере, некоторые виды животных были одомашнены совершенно независимо от влияния переднеазиатского очага: двугорбый верблюд в Средней Азии, олень в Сибири, лошадь в европейских степях, гуанако и морская свинка в Андах.

Как правило, становление производящего хозяйства происходило в комплексной форме, причем возникновение земледелия несколько опережало возникновение скотоводства. Это и понятно: для одомашнения животных была необходима прочная кормовая база. Лишь в отдельных случаях одомашнить животных могли высокоспециализированные охотники, причем, как показывают этнографические данные, и в этих случаях обычно сказывалось какое-то культурное влияние оседлых земледельцев-скотоводов. Исключением не было даже одомашнение северного оленя: хотя о времени и центрах его доместикации еще идут споры, наиболее аргументирована точка зрения, по которой оленеводством занялись уже знакомые с коневодством народы Южной Сибири, подвинувшиеся в северные, неблагоприятные для лошади области.

С возникновением земледелия и скотоводства совершился переход от присвоения готовых продуктов природы к их производству (воспроизводству) с помощью человеческой деятельности. Разумеется, производящее (воспроизводящее) хозяйство на первых порах так или иначе сочеталось с присваивающим, а во многих областях ойкумены высокоорганизованные охота и рыболовство надолго остались основным или даже единственным видом хозяйства. Вообще изобретение земледелия и скотоводства, связанных с определенными условиями природной среды, усилило неравномерность в историческом развитии человечества. Но результаты этого сказались позднее и главным образом уже за рамками эпохи первобытной родовой общины.

Земледельческо-скотоводческое хозяйство позднеродовой общины представлено рядом археологических памятников развитого неолита и энеолита.

Неравномерность развития различных культур и локальное их своеобразие на разных территориях, наметившееся еще в палеолите, усилилось в неолите. Археологические культуры эпохи неолита насчитываются уже десятками.

Наиболее быстрыми темпами неолитическая культура развивалась в странах Ближнего Востока, где раньше всего возникло земледелие и разведение домашнего скота. Выше говорилось об относящейся к позднему мезолиту натуфийской культуре, носители которой, как можно предполагать, уже делали попытки выращивания злаков. К еще более раннему времени относятся признаки зарождения производящего хозяйства в Северном Ираке. Здесь в предгорьях Южного Курдистана обнаружены поселения (Карим-Шахир и др.), обитатели которых, по-видимому, одомашнили овец и коз. Найденные обломки зернотерок, кремневых лезвий для серпов позволяют предположить, что здесь так же, как и у натуфийцев, было очень развито высокоспециализированное собирательство, непосредственно предшествующее земледелию, или же само земледелие. Только в 7 тысячелетии до н. э. процесс эволюции достиг такого состояния, когда мы можем уже не предположительно, а с полной уверенностью констатировать культивацию зернового хлеба и разведение коз и овец во многих местах. Экономический прогресс наглядно виден по устойчивости мест поселения. В результате возобновления в течение веков периодически разрушавшихся глинобитных домов неолитические деревни дали мощные наслоения, возвышающиеся над равниной в виде «жилых холмов», или «теллей», достигающих иногда 15 м высоты и более. На некоторых ранненеолитических поселениях есть каменные сосуды, но еще нет керамики; эта фаза развития получила название докерамического неолита. На Ближнем Востоке эта фаза лучше всего представлена нижними слоями таких памятников, как Джармо в Ираке, Рас-Шамра в Сирии, Хаджилар в Турции, Иерихон в Палестине, Хирокития на Кипре.

Поселение Джармо занимает площадь около гектара. Слой, образовавшийся здесь за время существования поселения, составляет 7 м и делится на 15 горизонтов, из которых десять древнейших относятся к докерамическому периоду. Деревня состояла из 25 прямоугольных глинобитных жилищ, по-видимому, принадлежавших одной родовой общине. Земледелие представлено большим количеством зерновых ям, отпечатками зерен пшеницы и ячменя в глине, из которой делались стены жилищ и основания очагов, зернотерками, вкладышами от серпов. Кости диких животных составляют всего 5 %, остальные 95 % принадлежат домашним козе, овце и свинье. Найдены фигурки домашних животных и женские статуэтки из необожженной глины. В верхних слоях, относящихся к 6 тысячелетию, уже встречается примитивная керамика. Сходная картина открывается и на других поселениях этого времени; локальные отличия определяются природными ресурсами той или иной области и традициями, восходящими к мезолиту. Так, на севере господствуют прямоугольные и квадратные дома, построенные из необожженного кирпича, или глинобитные на каменном фундаменте, в Палестине дома круглые из камня, но в Иерихоне кирпичные. В Ираке микролиты геометрических форм постоянно встречаются в инвентаре каменных орудий, в Сирии и на севере Анатолии, где мезолитический субстрат слабее, нет микролитических орудий.

6-5 тысячелетия являются временем расцвета неолитических культур Ближнего Востока. Наиболее яркой их чертой теперь становится распространение керамики с расписным орнаментом («крашенной»). Сосуды довольно высококачественные по технике их изготовления, они обычно украшены темно-коричневой или черной росписью по красному или желтому фону, иногда в орнамент включаются изображения животных.

Совершенство форм и орнамента сосудов свидетельствует об известной специализации мастеров-горшечников. Керамика каждой области своеобразна и поэтому служит одним из важных отличительных признаков человеческих коллективов, объединенных общими культурными традициями. Следует заметить, что расписная керамика хотя и типична для раннеземледельческих общин, но даже на Ближнем Востоке не однотипна: в Сирии и на Севере Анатолии распространена черная полированная, а на Средиземноморском побережье — со штампованным орнаментом. Типичным памятником месопотамского неолита является Телль Хассуна (в Ираке, вблизи Мосула). Здесь представлены слои от раннекерамического до энеолитического периода. Уже первые поселенцы оставили следы своего пребывания здесь в виде криволинейных стен и больших кувшинов из грубой керамики. Жернова и мотыги из шлифованного камня свидетельствуют о занятиях земледелием. Костные остатки указывают на охоту на газелей и диких ослов и разведение быков и овец. В более позднее время глинобитные постройки становятся прямоугольными, состоящими из нескольких помещений. Керамика представлена чашами, мисками и шаровидными сосудами, расписанными черной краской или орнаментированными нарезными линиями. В верхнем энеолитическом слое керамика расписана геометрическим орнаментом и стилизованными фигурками животных.

В Средней Азии, в 30 км к северу от Ашхабада расположено поселение Джейтун, во многом сходное с раннеземледельческими памятниками Передней Азии (Джармо, Телль Хассуна). Оно состояло из небольших глинобитных однокомнатных домов. Найдены зерна пшеницы и ячменя и кости диких, в меньшем числе домашних животных, найдены также каменные и глиняные фигурки животных. Глиняная посуда украшена простыми геометрическими узорами розовой и красной краской по светлому фону.

Около 5000 г. до н. э. на ближнем Востоке наступает период раннего энеолита: еще раньше появляются первые орудия из кованой меди. Кроме этого никаких коренных отличий от эпохи неолита нет, продолжается развитие земледельческо-скотоводческого хозяйства, повсеместно широко распространяется расписная керамика, увеличивается население и соответственно количество населенных пунктов.

Развитый энеолит, характеризующийся, в частности, литьем медных изделий, наступает только в 4 тысячелетии до н. э. В это время и в начале 3 тысячелетия жители Двуречья уже строят из кирпича-сырца не только жилища, но и большие общественные здания и храмы, начинается сооружение оросительных систем, появляется гончарный круг и колесный транспорт. Вообще в позднем энеолите закладываются основы будущей шумерской цивилизации.

В 5–4 тысячелетиях до н. э. земледельческие племена развитого неолита населяли также Египет. В Верхнем (Южном) Египте первыми земледельцами были люди бадарийской культуры (название по современному поселению, в районе которого были раскопаны памятники этой культуры). Поселения бадарийской культуры располагались на отрогах плоскогорий, жилища сооружались из прутьев, обмазанных глиной, а также из циновок, служивших заслонами. Основой хозяйства было примитивное земледелие и скотоводство, сочетавшееся с охотой. Землю обрабатывали каменными мотыгами. Не исключено, что сеяли бадарийцы и без предварительной обработки почвы — прямо во влажный ил, остававшийся на берегу после разливов Нила. Основные орудия изготовлялись из камня, дерева и кости, но найдены и отдельные медные изделия. Бадарийцы знали ткачество и умели плести корзины. Разнообразны глиняные сосуды красного и черного цвета, украшенные иногда орнаментом из нарезок. Часть сосудов была изготовлена из камня. Из слоновой кости изготовлялись мелкие сосуды, ложки, украшения. В это время уже существовали связи с населением других стран, откуда бадарийцы получали различные виды сырья для своих изделий. Отдельные племена были связаны между собой и пользовались лодками. Неолитические земледельческие поселения, сходные с бадарийскими, были обнаружены также в Фаюмской котловине и в западной части Нильской долины.

К 4 тысячелетию до н. э. в Египте относится расцвет энеолитических культур, известных под общим названием «додинастических». Обработка кремня достигает непревзойденной ступени искусства ретуши. Замечательна керамика с белой росписью по красному фону или (позже) с красной росписью по белому фону. Разнообразны орудия из меди — плоские топоры, треугольные и желобчатые кинжалы, листовидные ножи, иглы и другие предметы. В это время неизмеримо разрастается и обогащается материальная культура в целом.

В плодородной аллювиальной долине Нила (так же, как в долинах Евфрата, Хуанхэ и Инда) в энеолите были созданы условия, способствовавшие возникновению цивилизации.

Иными были условия развития культуры в остальной Африке.

Область, ныне занятая пустыней Сахарой, в эпоху неолита представляла травянистую степь, кое-где лесистую, с озерами, богатыми рыбой, и с крупной дичью. Этот оптимум климатических условий позволил мезолитическому населению, ранее жившему только на Средиземноморском побережье и представленному капсийской культурой, заселить Восточную Африку. Свидетельством этого проникновения являются натуралистические наскальные рисунки Сахары, изображающие только диких животных, вероятно, являвшихся объектами охоты. В 7–6 тысячелетиях на севере Африки появляются элементы неолитической культуры. Хотя важнейшим занятием населения остается охота и рыбная ловля, но все большую роль начинает играть разведение мелкого и крупного рогатого скота, а также земледелие. Появляется керамика, украшенная волнистым орнаментом, а позже оттисками штампа. Высыхание Сахары в начале 3 тысячелетия привело к концентрации населения в орошаемых районах и к специализации в области скотоводства.

К югу от Сахары громадные леса в течение долгого времени служили непреодолимым препятствием для проникновения неолитических форм ведения хозяйства. Леса обеспечивали людей всем необходимым и делали необязательным переход к земледелию и новым формам добычи пищи. Все же элементы неолита в виде полированных каменных топоров и керамики встречаются в Гвинее и Гане, где они найдены в нижних слоях тех пещер, верхние слои которых относятся уже к 1 тысячелетию до н. э. и содержат следы железоделательного производства.

Индия, как и большая часть Африки, лежит вдали от областей распространения передовых палеолитических культур, наследники которых создали наиболее раннее неолитическое производящее хозяйство. В то время как на Ближнем Востоке процветало земледелие и скотоводство, большая часть Индийского субконтинента была заселена слаборазвитыми племенами рыболовов и охотников, пользовавшихся микролитическими орудиями. Много стоянок обнаружено в пещерах, хотя в это время уже сооружались и простейшие наземные жилища. Только в первой половине 5 тысячелетия в Белуджистане и Синде (на правом берегу Инда) возникли ранние земледельческие культуры. Древнейшие поселения были сезонными, их жители — земледельцами и пастухами. На этих поселениях еще мало керамики. Позже, и в особенности с началом использования меди, появляется расписная керамика с геометрическим орнаментом, в котором прослеживается иранское влияние. В первой половине 3 тысячелетия до н. э. началось освоение долины Инда. Описанные культуры предшествуют развитию цивилизации Хараппы, расцвет которой относится уже к бронзовому веку.

В Восточной Индии в 5–4 тысячелетиях до н. э. появляется ряд энеолитических культур, экономика которых базируется на разведении риса, выращивании овощей и скотоводстве. В Южной Индии только к 3 тысячелетию до н. э. появляются культуры, которые могут быть названы неолитическими.

Начало неолита в Китае относится к сравнительно позднему (по отношению к Ближнему Востоку и Европе) времени, по-видимому, только к 5 тысячелетию до н. э. Возник он на местной основе, а не был результатом диффузии из областей более ранней «неолитизации», что видно из оригинального состава одомашненных растений и животных, своеобразной каменной индустрии и других черт культуры. Менее обоснована другая точка зрения, согласно которой сходство неолитической керамики Китая с найденной в Средней Азии приписывается непосредственным влияниям на Китай, шедшим из более древних неолитических центров.

Ранний неолит Китая отличается применением костяных и деревянных орудий с вкладышами из микролитов. Позднее появились крупные каменные орудия, наконечники стрел, копья и топоры с тщательно заполированными краями. Средства к существованию помимо охоты и рыболовства, особенно в южных районах Маньчжурии и далее к югу, давало возделывание проса и разведение собак и свиней. Обнаружены дома, слегка углубленные в землю, круглые или прямоугольные, но со скругленными углами, мазанки с крышей, опирающейся на деревянные столбы. Распространена серая глиняная лепная посуда с текстильным (имитирующим рогожную плетенку) орнаментом.

Поздний неолит и энеолит Китая представлены земледельческими культурами яншао и луншан. Культура яншао (названа по деревне на берегу р. Хуанхэ) распространена главным образом в провинциях от Гансу до Хэнани (датируется 4–3 тысячелетиями до н. э.), характеризуется парадной полихромной расписной керамикой, сходной с керамикой других раннеземледельческих культур, в то время как грубая керамика, предназначенная для повседневного употребления, украшена оттисками тканей или рогожи. Племена культуры яншао пользовались орудиями из камня и только в конце 4 тысячелетия до н. э. им стала известна обработка меди. Основным занятием населения было рисоводство, в меньшей степени занимались охотой, рыболовством и скотоводством.

Племена культуры луншан (распространена в районах к востоку от яншао) еще не знали металлов. Луншане строили укрепленные поселения, обнесенные глинобитными стенами высотой в 5 м и с частоколом наверху. Орудия труда и оружие изготовлялись из камня, раковин и кости. Глиняную посуду, очень разнообразную, серого и черного цвета делали на гончарном круге и искусно полировали. Характерны трехногие сосуды с полыми ножками в форме вымени. С культурой луншан в Китае впервые появились новые виды злаков — пшеницы и ячменя, а также домашних животных — быка, козы, овцы. Археологи полагают, что от слияния племен культуры яншао и луншан получил и свое развитие племена, создавшие первое китайское государство (царство Шан, или Инь, XVIII–XII вв. до н. э.).

В Японии до сих пор не было сделано находок, бесспорно относящихся к палеолиту или мезолиту. По-видимому, впервые человек переселился с континента на Японские острова не раньше 13–12 тысячелетий до н. э.

Ранний неолит в Японии представлен археологической культурой дземон, названной так по «веревочному» орнаменту, которым украшены глиняные сосуды этого времени (обычно остродонные или цилиндрические). На поселениях кроме таких сосудов находят каменные топоры, обсидиановые остроконечники, скребки, грузила, скопления раковин морских моллюсков. Население в этот период занималось охотой и рыболовством, собирательством растительной пищи и морских моллюсков, жило в больших общинных трапециевидных или круглых землянках. Единственным домашним животным была собака. Возможно, что на поздних этапах развития этой культуры началось возделывание проса.

Более развитой экономикой отличается энеолитическая культура яёй (названа по стоянке близ Токио), существовавшая с III–II вв. до н. э. до III–V вв. н. э. Возможно, что она возникла под влиянием пришельцев с материка (из Китая или Кореи), принесших на Японские острова знакомство с металлом и культивированием риса и бобовых.

В джунглях Индокитая до 8–7 тысячелетий до н. э. жили племена охотников, рыболовов и собирателей, обитавшие в пещерах. Характерная археологическая культура этого времени — хоабиньская (названа по провинции во Вьетнаме). На поселениях этой культуры находят орудия из кости и раковин перламутра наряду с каменными орудиями и керамикой. Носителям хоабиньской культуры были известны, хотя и мало ими использовались, способы полировки каменных орудий. Найдено также много ступок для дробления зерна, вероятно, главным образом дикого риса, но, возможно, что уже и возделываемых злаков. Хоабиньская культура была распространена на значительной части Юго-Восточной Азии (Индокитай, Индонезия, Филиппины). На многих мелких островах Индонезии была распространена микролитическая индустрия — мелкие лезвия, пластины, служившие орудиями охотников из лука.

Развитие неолита в Европе протекало под сильным влиянием Ближнего Востока, откуда в Европу, вероятно, проникли важнейшие культурные растения и некоторые виды домашних животных. В последнее время на Кипре, на Балканском полуострове (в Фессалии и других его частях) открыты памятники «докерамического» неолита почти того же времени, что и на Ближнем Востоке (7–6 тысячелетия до н. э.). Поселения докерамических земледельцев и скотоводов в Фессалии (Аргисса, Сескло и др.) состояли из столбовых домов со стенами из плетня, обмазанными глиной, или полуземлянок. Население возделывало пшеницу, ячмень и, возможно, чечевицу. Земледелие сочеталось со скотоводством. 35 % стада составляли овцы, но имелся и крупный рогатый скот, а также свиньи. Так как пшеница-двузернянка не имеет дикорастущих предков в Европе, равно как не имеет диких предков здесь и овца, то они могли проникнуть в Европу лишь из переднеазиатских центров возникновения производящего хозяйства. Это не значит, однако, что все достижения европейского неолита были заимствованы, многое было результатом дальнейшего независимого развития мезолитических племен Европы.

В 5 тысячелетии до н. э. на юго-востоке Европы возникла обширная культурно-историческая область земледельческо-скотоводческих племен, представленная различными региональными и хронологическими вариантами и распространенная в Югославии (Старчево), Болгарии (Караново), Румынии (Криш), Венгрии (Кёреш) и простирающаяся до Украины.

Некоторые поселения существовали долго и образовали, как в Фессалии, многослойные «жилые холмы», позволяющие проследить развитие культуры на протяжении сотен, а иногда и тысяч лет. Например, телль Караново в Болгарии высотой 12 м представляет остатки поселений, существовавших от эпохи неолита до раннего бронзового века (5–3 тысячелетия до н. э.). Жилища неолитического периода Каранова построены из прутьев, обмазанных глиной. Около одной из стен находилась глинобитная печь, у другой-помещение для хранения зерна. В позднем периоде существования этих жилищ стены их раскрашивались белой, черной и коричневой краской. Орудия труда — мотыги, топоры, молотки — сделаны из камня, серпы — из оленьего рога с вкладышами из кремня. Керамика — полихромная, расписная.

Если в Болгарии образовались телли, свидетельствующие о том, что население перешло к прочной оседлости и столетиями оставалось на одном и том же месте, обрабатывая окрестные участки, то в других частях этой культурно-исторической области, в горных районах, поселения многочисленны, но, как правило, однослойны. Керамика тоже разнообразна. В Болгарии, например, преобладает расписная, а в Венгрии роспись почти полностью исчезает: здесь обычным украшением поверхности сосуда является искусственная ее неровность, налепы в виде шишечек, резной, штампованный или защипленный пальцами орнамент.

В Средней Европе в неолите существовала земледельческая культура с характерной керамикой, украшенной линейно-ленточным орнаментом. Начало ее восходит к 5 тысячелетию до н. э. Эта культура была распространена в лессовых областях к западу и к северу от Дуная и очень единообразна на всем пространстве от Венгрии до Северной Германии и от Галиции до Бельгии. В основе хозяйства культуры племен линейно-ленточной керамики лежало возделывание на маленьких участках, обрабатывавшихся с помощью мотыг, ячменя, полбы, возможно, пшеницы, бобов, гороха, чечевицы и льна. Скот держали в небольшом количестве. Охотой не занимались. Ни в одном из многочисленных поселений этой культуры нет следов продолжительного пребывания людей. Это было следствием примитивности техники мотыжного земледелия. Люди культуры линейно-ленточной керамики возделывали участки вокруг селения до тех пор, пока те не переставали давать урожай; тогда они переселялись на новое место, неподалеку от прежнего. Жилищами служили прямоугольные строения, которые поддерживались пятью рядами столбов и достигали иногда 27 м в длину и 6 м в ширину. Вокруг домов располагались хозяйственные пристройки: кладовые и амбары. Поселение в целом было обнесено канавой и частоколом. Все орудия труда сделаны из кремня и кости; сосуды — полушаровидной или шаровидной формы. На поселениях второй половины 3 тысячелетия до н. э. в Средней Европе можно проследить возрастающее значение, в хозяйстве скотоводства и охоты. Появляются орудия из меди. Сосуды становятся плоскодонными, их орнаментация усложняется. Вместо прежних больших домов появляются одноочажные жилища, приспособленные для обитания отдельных семей. Поселения располагаются теперь не только в лессовых районах, но часто на водоразделах, на возвышенностях.

Очень близка к культурам ленточной керамики по типу хозяйства и даже по некоторым формальным элементам культура расписной керамики, распространенная на Украине, в Молдавии, в Северной Румынии и известная под названием трипольской (по первому местонахождению у с. Триполье в 50 км от Киева). Трипольский поселок состоял из десятков домов, расположенных по окружности, с площадью посредине. Глинобитные или чаще сплетенные из прутьев и обмазанные глиной дома состояли из нескольких помещений, часть которых служила для жилья, а остальные составляли кладовые для запасов. В каждой комнате находились печь, крупные сосуды для хранения зерна, зернотерки; в глубине комнаты располагался глиняный жертвенник с расставленными на нем статуэтками женских божеств. В каждом доме, по-видимому, обитало несколько семейных пар. Сам же поселок был объединением родственных семей. Основным занятием трипольцев было мотыжное земледелие с подсобным скотоводством, охотой и рыбной ловлей. На поздних этапах развития трипольской культуры возрастает роль скотоводства.

К востоку от трипольцев, в степных пространствах между Днепром и Уралом в 3 тысячелетии до н. э. жили племена, оставившие нам курганы со скорченными и окрашенными в красный цвет костяками. В древнейших из этих курганов под насыпью находят погребения в простых грунтовых ямах. Древнеямные курганы бедны находками, медные орудия редки. Более поздние (конец 3 тысячелетия до н. э.) погребения со скорченными костяками производились в курганах с могилой в виде катакомбы. Племена, оставившие катакомбные погребения, занимались скотоводством и земледелием и хорошо владели металлургией меди. По-видимому, они расселялись на запад, вошли в столкновение с трипольскими племенами, оттеснили их и проникли в Польшу, Словению и другие страны. Потребности скотоводства вызывали переселения на больших пространствах.

К 5–4 тысячелетиям до н. э. относятся древнейшие земледельческие поселения Кавказа, быстрому развитию которых способствовали непосредственные связи с древневосточными культурными центрами и раннее появление здесь медного производства.

На территории Франции, Англии и на Пиренейском полуострове в неолите и энеолите жили земледельческо-скотоводческие племена, сооружавшие мегалитические постройки из огромных глыб камня. Это так называемые менгиры (отдельно стоящие камни, воздвигнутые, вероятно, в память о выдающихся членах рода или племени), дольмены (родовые усыпальницы) и кромлехи (родо-племенные святилища из поставленных по кругу камней). Большое число этих сооружений и огромный вес камней, из которых они состоят, с несомненностью говорят о кооперации труда — такие сооружения могли создаваться лишь силами целого племени.

В Северной Европе, на территории Юго-Западной Швеции, Юго-Восточной Норвегии, Дании и Северной Германии в середине 3 тысячелетия складывается земледельческо-скотоводческая культура строителей мегалитов, в общем близко напоминающая аналогичные культуры Западной Европы.

В Швейцарии и соседних с ней приальпийских областях в неолите и раннем бронзовом веке были распространены свайные постройки, обитатели которых занимались охотой, рыболовством, но преимущественно разведением скота и земледелием. Для сооружения свайных построек в дно озера вбивались сваи так, чтобы верхушки их торчали над водой. Затем верхушки свай соединялись горизонтальными балками, на которые настилался пол. На пол накладывали тростник, глину и мох и все это утрамбовывали. На полученной таким образом площадке возводили жилища из бревен или прутьев, обмазанных глиной.

В свайных постройках появляется первая в истории человечества деревянная мебель: скамьи, столы и сундуки; в них же найдено огромное количество каменных и костяных топоров, долот и тесел. Благодаря консервирующему действию болотных почв и торфа сохранилось множество деревянных орудий труда и предметов быта: посуда и т. п. Домашних животных было известно пять видов: коровы, овцы, козы, лошади и собаки. Основными хлебными злаками были ячмень, просо и пшеница. Землю обрабатывали мотыгами. Хлеб жали кремневыми серпами. На свайных поселениях найдены разнообразные изделия из льна и шерсти: нитки, шнурки, веревки, тесьма, сети, ткани и вязаные вещи. Найдены также и орудия текстильного производства. Отдельные находки свидетельствуют о развитом обмене с другими областями Европы. Свайные постройки свидетельствуют о том, что их создатели были организованы в первобытнообщинные коллективы, вероятно, позднеродовые общины. Только такому коллективу было под силу организовать труд, необходимый для создания и защиты свайных поселений. Свайные постройки известны не только в приальпийских областях, но и на севере Европы — от Германии до Швеции. Известны они и в СССР — в Вологодской области и на Урале.

Есть основания полагать, что в послеледниковое время в Северную Америку пришла новая волна переселенцев, проследовавших из Сибири через Берингов пролив и долины Юкона и Мекензи в лесные области юго-востока Северной Америки. Характерный для лесных культур инвентарь содержит шлифованные каменные топоры, сделанные из кости и рога гарпуны, наконечники стрел и рыболовные крючки, весьма близкие к сибирским образцам. Из Старого Света попала в Америку и прирученная собака. Как полагают многие советские и американские ученые, из смешения вторгшихся из Азии в эпоху неолита монголоидных племен с донеолитическим населением возникли различные индейские племена, многие из которых сохранились поныне. Индейские племена поглотили или оттеснили далеко на север реликтовые группы носителей арктических культур, которые смешались с позже переселившимися из Азии протоэскимосами. На Арктическом побережье Америки, по археологическим данным, хорошо прослеживаются этапы развития эскимосской культуры, от наиболее древней, датируемой рубежом новой эры берингоморской, вплоть до культуры современных эскимосов. Переселенцы с севера проникают также в Центральную и Южную Америку, смешиваются с коренным населением и создают новые формы культуры, достигающие высшего развития в индейских цивилизациях доколумбовой Америки.

Особенностью перехода от присваивающего к производящему хозяйству в Новом Свете было то, что здесь возникло не смешанное земледельческо-скотоводческое хозяйство, а преимущественно земледельческое и притом основанное на возделывании маиса. В тех областях Америки, где возможно было возделывание растений, не было пород скота, годных для приручения и использования в сельском хозяйстве в качестве тягловой силы. Поэтому долго его основой был человеческий труд без помощи животных, без плуга и колесного транспорта.

В Мексике в долине Тегуакана археологами открыты наиболее яркие памятники, рассказывающие о длительном процессе возникновения земледелия в Месоамерике. В VIII в. до н. э. эта область была занята небольшими группами охотников и собирателей, менявших места расположения своих лагерей в зависимости от времени года.

В пещерах, где жили племена охотников-собирателей, в слоях VIII–VII вв. найдены семена одомашненной агавы, тыквы и перца: возможно, что огородничество здесь предшествовало выращиванию зерновых. К этому же времени относятся фрагменты сетей, тканей и плетеных корзин. Наиболее ранний культивируемый маис найден в слоях 5200–3400 гг. до н. э. Однако до середины 3 тысячелетия охота и собирательство остаются главным источником существования. Только в это время появляются первые оседлые поселения земледельцев, и только в начале 2 тысячелетия земледелие становится основой хозяйства. Таким образом, понадобилось почти 5000 лет, чтобы начальное примитивное земледелие превратилось в эффективную отрасль производящего хозяйства. Длительность этой эволюции объясняется отчасти тем, что простой маис малоурожаен и посевы его давали небольшие преимущества по сравнению с собирательством. Положение изменилось, когда (около 2000 г.) в результате селекции были получены урожайные гибриды маиса. Между 2000 и 1900 гг. до н. э. долина Тегуакана была заселена земледельцами, жившими в маленьких деревнях, состоявших из глинобитных домов. В это время появляется первая толстостенная и плохообожженная керамика. В период между 1900 и 1500 гг. до н. э. керамика совершенствуется, появляется красочная роспись. В это время повсеместно на территории Мексики и Гватемалы земледельцы, используя подсечно-огневой способ подготовки почвы и обрабатывая ее землекопалками и мотыгами, выращивают маис, бобовые, перец и другие овощи и фрукты. В последние века 1 тысячелетия до н. э. на основе этой культуры возникает классическая цивилизация майя.

Сходная картина развития земледельческих культур открывается в Эквадоре, Боливии и Перу с поправками на время, когда был достигнут тот или иной этап, и с учетом местных элементов культуры, как, например, выращивания клубней ачиры, картофеля, или редкой в Америке доместикации животных — главным образом гуанако.

Высокоразвитые культуры Месоамерики и области Анд были неолитическими, так как орудия труда были сделаны из камня, кремня или обсидиана и металл долго оставался неизвестным. Первые кованые изделия из золота относятся к III в. до н. э., а подлинная металлургия с литьем металла возникла лишь в 1 тысячелетии н. э.

Обширные пространства Северной Америки были заселены индейскими племенами охотников и собирателей. Земледелие — выращивание маиса — как основа хозяйства было известно здесь только в двух районах: на юго-западе (в области, примыкающей к Мексике) и на востоке (в долине Миссисипи). Однако уже в 1 тысячелетии до н. э. большинство племен, основой хозяйства которых оставались охота и собирательство, были знакомы и с земледелием — выращивали тыкву, кабачки, табак, маис, бобы. Такая картина долго оставалась неизменной, и в период первых контактов с европейцами Америка представляла пеструю мозаику культур — от находящихся на сравнительно высоком уровне развития культур Месоамерики и Анд, через различные формы промежуточных культур, сочетающих охоту и собирательство с примитивным земледелием, до рыболовческих племен на Северо-Западном побережье или эскимосов с их тщательно продуманной циркумполярной экономикой.

Пережиточные образцы обществ мотыжных земледельцев-скотоводов зарегистрированы этнографией у племен Меланезии, индейцев Америки, племен Тропической Африки. Ограничимся данными по племенам Меланезии и по ставшим со времен Моргана и Энгельса классическими представителями этой стадии развития североамериканским индейцам-ирокезам.

Основным занятием меланезийцев почти повсеместно являлось выращивание клубневых растений (ямс, таро) и плодовых деревьев (кокосовая и саговая пальма, хлебное дерево, банан, пизанг). Земледелие было мотыжным, подсечно-огневого типа. Наметив удобный участок леса, мужчины топорами вырубали кусты и деревья, которые затем сжигались. Толстые деревья засушивали на корню, обрубая сучья, сдирая или сжигая кору. Удобренную золой почву — «огнища» тщательно взрыхляли землекопалками и лопатками. По словам Миклухо-Маклая, наблюдавшего эту работу, несколько мужчин становились в ряд, глубоко втыкали землекопалки в землю и потом одновременно одним взмахом поднимали большую глыбу земли. За мужчинами шли женщины, размельчавшие поднятую мужчинами землю лопатками, и, наконец, дети, растиравшие оставшиеся комья руками. Все последующие работы — посадка растений, уход за ними, уборка урожая выполнялись женщинами. Меланезийцы знали разведение домашних животных — свиней, собак, которых употребляли в пищу, кур.

Большое значение в хозяйстве прибрежных племен сохраняли ловля рыбы с помощью крючков, острог, вершей, сетей, запруд и охота на морских черепах. Значительно меньшую роль из-за скудности островной фауны играла сухопутная охота (главным образом на диких свиней и птиц). Охотничьим, а вместе с тем и боевым оружием служили лук со стрелами, копье (местами с копьеметалкой), палица, праща, иногда боевой топор. Орудия и оружие изготовлялись из шлифованного камня, раковины, кости, свиных клыков, черепашьего щита, дерева.

Островитяне Меланезии, за исключением наиболее отсталого племени байнинг, постоянно переносившего свои жилища от одних огнищ к другим, жили оседлыми поселениями, чаще всего в прямоугольных столбовых домах с плетеными из бамбука или другого материала стенами и крытой листьями кровлей. Домашняя утварь ограничивалась преимущественно циновками и посудой, сделанной из дерева, бамбука, тыквы, скорлупы кокосового ореха, раковин и т. п. Изготовление керамики из-за ограниченности залежей гончарной глины практиковалось лишь на некоторых островах — путем формовки или налепа с последующим обжигом на костре. Пищу поджаривали над огнем, пекли, тушили в земляных ямах, варили. Одежда в условиях тропического климата сводилась к минимуму: фаллокрипту, прикрывавшему половой орган, или набедренной повязке у мужчин, переднику, или короткой юбочке у женщин. Местами для защиты от дождей носили большой зонтообразный капюшон. Одежда изготовлялась из травы, листьев, циновок, а также из тапы — размягченной колотушкой древесной коры. Выделка домашней утвари, одежды, приготовление пищи, а подчас в значительной степени и строительство жилищ — все это было занятием главным образом женщин.

Ирокезы также занимались мотыжным подсечно-огневым земледелием. Главной выращиваемой ими культурой был маис, поля которого окружали ирокезские селения в радиусе до десятка километров. Вспомогательное значение имели посадки бобов и тыквы, реже гороха, кабачков, земляной груши, подсолнечника, конопли, табака. И здесь расчистка леса под пашню была делом мужчин, все остальные земледельческие работы — занятием женщин. Важнейшими орудиями земледелия были топор и землекопалка, к XVII в. сменившаяся настоящей мотыгой. Домашних животных, за исключением собаки, ирокезы не знали: в фауне Северной Америки доколониального периода не было сколько-нибудь легко поддающихся одомашнению видов.

Второстепенное, но заметное место в жизни ирокезов продолжали занимать и доземледельческие виды хозяйственной деятельности. Женщины собирали всевозможные ягоды, грибы, орехи, желуди, молодые побеги, съедобные корни и клубни, птичьи яйца, кузнечиков, раков и т. п., на берегах озер практиковался сбор дикого риса, в лесах — кленового сока, из которого варили патоку и сахар. Мужчины весной и летом ловили рыбу, осенью и зимой охотились на оленя, лося, медведя, бобра, выдру, зайца, перелетных птиц.

Техническое оснащение ирокезов имело уже энеолитический характер. Орудия производства — топоры, рабочие части мотыг, ножи, молоты, наконечники копий и стрел, рыболовные крючки и др. — в большинстве случаев еще изготовлялись из камня, кости или рога, но ко времени европейской колонизации в обиходе имелись также орудия, сделанные из самородной меди методом холодной ковки. Значительное развитие получили и другие, преимущественно женские домашние промыслы. Из глины лепили горшки для варки пищи, сосуды для выпекания хлеба, курительные трубки. Из дерева делали ступки для дробления зерна, чаши, ложки и пр.; из коры вяза — корыта, лотки, высокие цилиндрические сосуды для хранения маиса. Из растительных волокон плели корзины, мешки, циновки, ткали пояса и лямки для переноса тяжестей. Искусно обрабатывали звериные шкуры, шедшие на изготовление одежды. Последняя и в доколониальный период была уже дифференцированной, но еще не сшивной. Мужчины и женщины носили набедренные повязки из оленьей или лосиной замши, дополнявшиеся летом замшевым, а зимой меховым плащом; обувью служили наговицы и мокасины, головным убором — повязки и шапочки, у мужчин украшенные перьями.

Очень интересны детально описанные Морганом жилища ирокезов-так называемые длинные дома. Это были вытянутые прямоугольные строения с каркасом из столбов и жердей, обшитым большими кусками древесной коры. Внутри дома вдоль стен были устроены три яруса помостов: в первом, устланном циновками и шкурами, спали, во втором держали домашнюю утварь, в третьем хранили запасы необмолоченного маиса. Помещения отдельных супружеских пар, разделенные перегородками из коры, открывались в сторону тянувшегося во всю длину дома центрального прохода, где располагались очаги — по одному на каждые четыре помещения. Над очагами висели общие котлы для варки пищи. Количеством этих очагов и определялась длина дома. Обычно в одном доме было 5–7 очагов, а длина его достигала 10–15 м, но имелись дома и вдвое больших размеров. Вблизи дома располагались амбары и подземные хранилища маиса. Ирокезское селение состояло из нескольких десятков длинных домов и было огорожено частоколом.

И у меланезийцев, и у ирокезов важнейшие трудовые процессы были коллективными. При подсечно-огневом земледелии, в особенности при подсеке леса, требовались организованные усилия родовой общины. Совместные действия оставались необходимыми и в таких видах производственной деятельности, как загонная охота, ловля рыбы запорами или сетями. Меланезийцы коллективно строили большие лодки, ирокезы — свои длинные дома.

Выше говорилось, что природные условия некоторых областей ойкумены препятствовали возникновению здесь земледелия и скотоводства. Так, в частности, обстояло дело на севере Евразии и Америки, где развитие неолитической экономики пошло по пути дальнейшего усовершенствования охоты и рыболовства.

На севере Восточной Европы и в Северной Азии уже в 4 тысячелетии до н. э. складывалась та охотничье-рыболовческая культура, которая затем на долгие тысячелетия осталась типичной для ряда народов Крайнего Севера, Сибири и Дальнего Востока.

Характерную особенность неолита в этих областях представляет керамика с орнаментацией из ямок и отпечатков зубчатого или гребенчатого штампа. На Севере эта керамика сохраняется до весьма позднего времени — начала 1 тысячелетия до н. э. Изучены древнейшие стоянки с ямочно-гребенчатым орнаментом на керамике, датирующиеся 3 тысячелетием до н. э., в Волжско-Окском междуречье. К этому же и более позднему времени относятся памятники культур с ямочно-гребенчатой керамикой, представленные по берегам Белого моря и Ладожского и Онежского озер, в Приуралье и Зауралье, в бассейне Лены, в Прибайкалье, на Камчатке, на Сахалине и на Курильских островах. Несмотря на элементы сходства, эти культуры все же явственно различаются между собой формами керамики, некоторыми особенностями орудий и утвари. Это неолитические памятники «лесного» охотничье-рыболовческого населения без всяких признаков земледелия или скотоводства. Так как последние являются наиболее характерной чертой неолитического хозяйства, то неолит северных областей иногда называют «субнеолитом». Однако не следует северные охотничье-рыболовческие племена по этой причине считать стоящими на низкой ступени развития. Наоборот, их экономика в это время представляет наиболее эффективное использование всех возможностей их территории. Надо заметить, что в Европе, даже в период, когда земледелие и скотоводство распространялись с юга к северу до своего конечного предела, граница между земледельческо-скотоводческими и охотничье-рыболовческими племенами совпадала с границей между умеренной и полярной зонами.

Там, где природные условия позволяли, на промежуточных территориях велось смешанное хозяйство. Так, земледельцы Юго-Западной Норвегии, имевшие небольшие участки земли и стада домашнего скота, уходили из своих поселков на рыболовный сезон, занимали пещеры и скальные навесы, откуда отправлялись на ловлю трески, мерлана и другой рыбы; жители о. Готланд и Южного побережья Швеции большую часть труда вкладывали в сельское хозяйство, но значительно пополняли свой рацион за счет охоты на тюленей. В приполярной Европе пережиточный мезолит, или, как его называют, арктический неолит, сохраняется вплоть до середины 1 тысячелетия н. э.

На севере Скандинавии в 3–2 тысячелетиях до н. э. жили племена неолитических охотников и рыболовов, оставившие многочисленные изображения на скалах (петроглифы). На территории СССР наскальные изображения известны на берегах Белого моря и Онежского озера. Наскальные рисунки позволяют представить себе образ жизни их создателей, объекты охоты и других промыслов, орудия труда, средства передвижения (лыжи, лодки) и т. п. Из животных наиболее часто изображались лось, олень и медведь, в прибрежных областях дельфин, тюлень, палтус и водоплавающая птица. Люди (только мужчины, изображений женщин нет) представлены в сценах охоты, в кожаных челнах, передвигающимися на лыжах и т. п.

Поселения 3–2 тысячелетий до н. э. свидетельствуют о сезонных передвижениях охотников и рыболовов, соответствующих миграциям рыбы, дичи и т. п. Для жилья использовались пещеры и скальные навесы, но известно также множество поселений под открытым небом. На некоторых из них сохранились лишь следы костров. Это позволяет предположить, что здесь жили в крытых шкурами каркасных жилищах. Но найдены остатки и более прочных искусственных жилищ. На Северном побережье Норвегии были расположены большие поселения, состоящие из группы полуземлянок, прямоугольных в плане, с земляными стенами, снаружи обложенными камнями, и крышами из деревянных конструкций, покрытыми дерном. Полуземляночные жилища того же времени известны и в лесных областях европейской части СССР. Кроме постоянных жилищ об известной стабильности социальной жизни, несмотря на сезонные миграции, свидетельствуют большие могильники с богатым инвентарем, сопровождающим погребения.

На карте мира в эпоху неолита кроме вышеназванных евразийских можно указать много других охотничье-рыболовческих культур, носители которых не знали земледелия и скотоводства. Такова, например, среднеазиатская кальтеминарская культура в Приаралье, существовавшая в 4 тысячелетии до н. э. наряду с раннеземледельческими культурами в южных районах нынешних Туркмении и Таджикистана.

Высокоспециализированное охотничье и рыболовческое хозяйство поздненеолитического типа в недалеком прошлом сохранялось у многих племен субарктической полосы Старого и Нового Света. Таковы, например, сибирские охотники юкагиры, долганы и нганасаны, рыболовы ханты, манси, нивхи (гиляки), негидальцы, ульчи и нанайцы, а в Северной Америке — охотничьи племена алгонкинов и атапасков и рыболовческие племена индейцев Северо-Западного побережья.

В хозяйстве юкагиров важнейшее значение имела охота на дикого оленя. До прихода русских на охоте широко применялись луки стрелы, а также самострелы, петли-западни и другие ловушки, настороженные на оленьих тропах. Весной и осенью во время оленьих миграций устраивалась коллективная охота; так называемая плавь, когда вошедших в воду животных окружали и били копьями, и загон в ременные сети. Зимой была в ходу охота с помощью прирученного оленя-маньщика, прячась за которым охотник подкрадывался к оленьему стаду. Заметное места занимали также охота на водоплавающую птицу с помощью лука, дротиков и соединенных ремнями камней и рыболовство. Транспортными средствами были нарты, в которые запрягали собак (позднее оленей), долбленые лодки или плоты, различного типа лыжи. Жилищем зимой служили землянки и полуземлянки, летом — конические чумы, крытые оленьими шкурами или лиственичной корой. В пище преобладала оленина, которую консервировали вяленьем, мороженая или вяленая рыба, сезонным подспорьем служили коренья и ягоды, в особенности голубика. Одежда делалась главным образом из шкур животных, утварь — из кожи, дерева, бересты, камня и рога.

Алгонкинские племена канадской тайги до европейской колонизации жили главным образом охотой на оленя-карибу, лося, медведя, дикого барана, зайца, птиц. Для охоты наряду со стрелами и копьями с каменными или костяными наконечниками широко использовались всевозможные, иногда довольно сложные ловушки. В зимней охоте важную роль играло применение ступательных лыж — овальных или ракеткообразных деревянных рамок, оплетенных кожаными ремнями. В качестве транспортных средств употреблялись также деревянные бесполозные сани — «тобогган», в которые впрягали собак, и берестяные лодки. Жилищем алгонкинам Канады служили конические шалаши, крытые зимой шкурами карибу, а летом — березовой корой; одежду шили из шкур карибу или вязали из полосок заячьего меха; утварь делали из бересты и кожи. Дополнением к рыбной и мясной пище являлись продукты собирательства, но это занятие по своему значению далеко уступало охоте.

Иначе было организовано хозяйство преимущественно рыболовческих племен, например, индейцев Северо-Западного побережья Северной Америки (тлинкитов, хайда, цимшиян и др.). Их основным занятием было развитое рыболовство в море и устьях рек. В XVI–XVII вв. северо-западные индейцы пользовались орудиями из шлифованного камня, кости, рога и раковин; известна была и медь, но производственного значения она почти не имела. Техника рыболовства отличалась высокой степенью специализации. Для разных условий лова и различных видов рыбы имелись особые остроги, крючки, сети, запруды; применялось несколько типов долбленых из кедра лодок. Эффективные приемы лова давали много рыбы, которую вялили, сушили и коптили впрок. Подсобную роль играли морская и сухопутная охота, а также собирание ягод, плодов, кореньев, водорослей, моллюсков. Из домашних животных была известна только собака, использовавшаяся для охоты и получения шерсти. Существовало четкое разделение труда между полами. Рыбная ловля, охота, изготовление промысловых орудий, сооружение жилищ являлись делом мужчин, собирательство, обработка и заготовка впрок всей промысловой добычи, плетение, ткачество, изготовление одежды — занятием женщин. В целом северо-западные индейцы достигли такого относительно высокого уровня развития специализированного рыболовческого хозяйства, что позднее, как мы увидим ниже, перешли на стадию разложения общинно-родового строя и становления раннеклассового общества.

Рост производительных сил, выразившийся, в частности, в переходе от присваивающего хозяйства к производящему, способствовал дальнейшему развитию общинно-родового строя. На смену раннеродовой общине охотников и рыболовов пришла позднеродовая община земледельцев-скотоводов.

Экономическую основу общества по-прежнему составляла родовая собственность на землю. Поля и огороды, охотничьи, рыболовные и собирательские угодья в одних случаях прямо принадлежали роду, в других — рассматривались как принадлежащие племени, но были закреплены за входившими в него отдельными родами. Прочие средства производства находились как в коллективной, так и в индивидуальной собственности, причем значение последней постепенно возрастало по мере появления относительно регулярного избыточного продукта, часть которого теперь поступала не в равнообеспечивающее, а в трудовое распределение. Общинник, получивший хороший урожай или приплод скота, преуспевший на охоте или в рыбной ловле, имел возможность оставить себе часть продукта или же делиться им только с теми, с кем хотел сам.

Развитие индивидуальной собственности, в свою очередь, вызвало к жизни новый вид экономических отношений, названный американской исследовательницей К. Дю Буа «престижной экономикой». Престижная экономика существовала только в системе избыточного продукта и проявлялась главным образом в обмене дарами, или в дарообмене. Этот обычай зародился еще в конце эпохи раннеродовой общины, но получил развитие лишь в последующую эпоху в связи с появлением избыточного продукта и трудового распределения. Обмен дарами совершался преимущественно не внутри общины, где продолжало преобладать равнообеспечивающее распределение, а за ее пределами, связывая между собой много соседних общин. Даритель приобретал общественный престиж — тем больший, чем щедрее был дар, и в то же время ничего не терял, так как действовал принцип эквивалентности дачи и отдачи, так называемая взаимность, или рециприкация[74]. Это стимулировало престижную экономику, часто приобретавшую, казалось бы, бессмысленные формы. Б. Малиновский, первым описавший у меланезийцев Тробрианских островов обычай «кула» — бесконечную циркуляцию двух видов высоко ценимых раковин, писал, что он представляется переходом из рук в руки совершенно бесполезных предметов, но на деле очень важен для упрочения уз родства, власти вождя, социальной организации вообще. Позднее престижно-экономические отношения сыграли свою роль в углублении общественного и имущественного неравенства, и первые предвестья этих перемен стали появляться уже в эпоху позднеродовой общины.

Но пока еще престижная экономика не взорвала преобладание внутри родовой общины коллективной собственности и равнообеспечивающего распределения. Даже индивидуальная собственность после смерти ее обладателя должна была оставаться в пределах рода. Отношения собственности и основанные на них общественные отношения продолжали в основном совпадать с родовыми связями, цементировавшими единство производственного коллектива.

Вследствие относительной обеспеченности средствами существования и роста народонаселения позднеродовые общины, разрастаясь, часто делились на крупные коллективы ближайших родственников по материнской линии — так называемые материнские домовые общины, или материнские семьи. У ирокезов эти домовые общины — «овачиры» — насчитывали несколько десятков, а иногда и более сотни сородичей, живших в одном «длинном доме». Члены овачиры совместно пользовались выделенной им родовой землей и вели общее хозяйство. Совместным было и потребление: по словам Моргана, добыча охоты и продукты земледелия отдавались в общее пользование и все продовольствие складывалось в общий запас. Подобные же материнские домовые общины известны у многих племен Меланезии, северо-западных индейцев, алгонкинов Канады. Важно отметить, что их выделение в составе рода не подрывало родового единства. Они оставались связанными между собой не только общественными и идеологическими, но и тесными хозяйственными узами. В случае нужды вся позднеродовая община выступала в качестве единого производственного коллектива. Так, у некоторых племен Меланезии и ирокезов рубка и выжигание леса обычно производились соединенными усилиями всего коллектива, и лишь последующие земледельческие операции — силами отдельных домовых общин.

С развитием родового строя еще более возросла хозяйственная и общественная роль женщины. Установление прочной оседлости, потребовавшей заготовки большого количества пищевых припасов, сосудов для их хранения, топлива и т. п., существенно повысило значение ведшегося женщинами домашнего хозяйства. В том же направлении действовало распространение мотыжного земледелия, также составлявшего преимущественно женскую область производства. «Без женщин, — говорили ирокезы автору одной из миссионерских реляций, — мы вели бы жалкое существование, так как в нашей стране именно женщины сеют, сажают, взращивают зерно и овощи и готовят пищу для мужчин и детей». Увеличение хозяйственной роли женщины сделало распространенным явлением матрилокальное, точнее уксорилокальное[75], брачное поселение, что, в свою очередь, послужило крупным фактором усиления ее влияния в родовой общине. Действительно, при уксорилокальном поселении именно женщины, братья и сыновья которых жили преимущественно в селении своих жен, оказывались реальными коллективными собственниками принадлежавших роду основных средств производства, подлинными владелицами родовых земель, родовых запасов, родовых жилищ. В этих условиях женщины стали занимать уже не только равное с мужчинами, но и преобладающее положение. «Коммунистическое домашнее хозяйство, — отмечал Энгельс, — в котором все женщины или большинство их принадлежит к одному и тому же роду, тогда как мужчины принадлежат к различным родам, служит реальной основой того повсеместно распространенного в первобытную эпоху господства женщины, открытие которого составляет третью заслугу Бахофена»[76].

В ирокезской овачире вся власть принадлежала совету взрослых женщин-матерей, которые выбирали из своей среды опытных и уважаемых правительниц, ведавших сельскохозяйственными и домашними работами, хранением и распределением припасов, устройством празднеств и т. п. Всем, что принадлежало овачире, распоряжались исключительно женщины. Их сородичи-мужчины были «отрезанным ломтем», а мужья — пришельцами, не имевшими прав на собственность овачиры. Господство женщин, писал об ирокезах и их соседях гуронах Лафито, зиждется на вполне реальной основе. В их руках вся действительная власть: земля, поля и весь урожай. Мужчины, напротив, совершенно изолированы и ограничены, их дети им чужие, домом владеет одна только женщина. Остатки сходных порядков описаны в некоторых областях Меланезии, например, на о. Добу, где также в условиях уксорилокального поселения женщины считались единственными собственницами и распорядительницами всей родовой земли.

Присущее развитой родовой общине известное преобладание женщины часто называют матриархатом. Однако этот термин требует оговорок: в классической первобытности с ее уравнительными порядками еще не могло быть подлинного господства и всевластия одной части общества над другой. В современной советской литературе термин «матриархат», или «поздний матриархат», чаще прилагается к особой, сравнительно редкой форме разложения первобытнообщинного строя, при которой общественное неравенство развивается при сохранении материнско-родовых институтов и сопровождается более или менее выраженным выдвижением на первый план женщины (см. об этом далее).

Возникновение трудового распределения, при котором отец получал возможность материально заботиться о своих детях, повлекло за собой, по мнению одних исследователей, появление, а по мнению других — укрепление парной семьи. Однако, хотя производственные и потребительские функции парной семьи несколько расширились, она по-прежнему имела несоизмеримо меньшее экономическое значение, чем родовая община. Она не имела отдельной от родовой, общей для обоих супругов собственности. Если мужу случалось нанести ущерб имуществу жены, он должен был рассчитаться с ней или с ее родственниками. При уксорилокальном поселении мужчина, переходя в общину жены, не порывал хозяйственных связей с собственной общиной и работал «на два дома». Дети, если даже они и знали своего отца, фактически оставались ему чужими. У некоторых племен, живших материнскими домовыми общинами, как, например, у меланезийцев о. Добу, вообще не существовало особого термина для парной семьи: в понятие «семья» включалась только родня со стороны матери.

Парный брак, как и раньше, был легко расторжим по желанию любой из сторон и дополнялся остатками групповых брачных отношений. У ирокезов и гуронов в XVIII в. женщина могла иметь «добавочных» мужей, а мужчина — «добавочных» жен, у гуронов, кроме того, были еще и особые «охотничьи девушки», сопровождавшие охотников в качестве жен. У тлинкитов и их соседей алеутов, по словам Вениаминова, «женщине дозволялось иметь двух мужей, из них один был главным, а другой помощник, или, как называют русские, половинщик»[77]. У некоторых племен Меланезии сохранялись свобода добрачных связей и обычай искупительного гетеризма.

Как и общественной жизни, семейному быту позднеродовой общины были присущи черты известного превосходства женщины над мужчиной. Мужу, окруженному родней жены, приходилось быть неизменно уступчивым. Нередко, как это имело место у древних ликийцев, папуасов Новой Гвинеи, алгонкинов, женщине принадлежала инициатива в заключении брака. Известны материнско-родовые общества, в которых рождение девочек предпочиталось рождению мальчиков. Но в целом в парной семье сохранялось равенство всех ее взрослых членов. Это обстоятельство, а также ее лишь относительная «парность» (ведь были известны и многоженство, и многомужество) делает оправданным предложенное в современной советской литературе наименование парных брака и семьи первобытно-эгалитарными.

Развитие общиннородового строя сопровождалось дальнейшим развитием родоплеменной организации, типичный образец которой можно видеть в исследованной Морганом организации ирокезов-сенека. Здесь восемь родов группировались в две фратрии, составлявшие вместе одно племя:

Род, фратрия и племя характеризовались следующими основными признаками.

Род был коллективом кровных родственников по женской линии, объединенных, прежде всего, отмеченными выше отношениями общей собственности, взаимного наследования и взаимопомощи. Члены рода должны были оказывать друг другу всяческую поддержку и защиту, в частности принимать участие в кровной мести или в выплате материального возмещения за пролитую кровь. Род имел определенное, обычно тотемное, самоназвание, с которым, как правило, были связаны и личные имена сородичей. Так, дети, родившиеся в роде Ястреба, получали имена Парящего в воздухе ястреба, Длинного крыла, Белоглазой птицы и т. п. Род имел право усыновлять членов других родов или иноплеменников, принимавшихся в этих случаях в одну из материнских домовых общин — овачир. Род имел свой совет, куда входили все его взрослые члены и где решались наиболее существенные вопросы хозяйственной, общественной и идеологической жизни, своего старейшину «сахема» и одного или нескольких вождей, предводительствовавших во время войны. У каждого рода было свое отдельное от других родов кладбище. Наконец, важнейшим признаком рода оставался обычай родовой экзогамии.

Фратрия, как уже говорилось, было первоначальным родом, в процессе разрастания поделившимся на несколько дочерних родов. Однако, распавшись, этот первоначальный род не утратил остатков прежнего единства. У Сенека сохранилось воспоминание о фратриальной экзогамии, лишь позднее сменившейся экзогамией отдельных родов. Роды своей фратрии считались «братскими», роды противоположной фратрии — «двоюродными». Во внутриплеменной жизни члены одной фратрии всегда выступали солидарно, поддерживая друг друга, если это было нужно, против членов другой фратрии. Так обстояло дело, например, когда в племени случалось убийство, когда расходились мнения по поводу избрания нового старейшины или военного вождя, когда составлялись партии для общественной игры в мяч и т. п. Сахемы и вожди родов одной фратрии могли собираться на свои собственные советы, а в совете племени сидели и действовали вместе. Фратрии имели свои религиозно-знахарские братства с особым ритуалом посвящения и особыми культовыми церемониями. Вероятно, фратрии в какой-то мере выступали и в качестве особых военных единиц.

Но сколько-нибудь постоянной организацией самоуправления братских родов фратрия не была. Такой организацией было племя. В противоположность зародышевому племени австралийцев или огнеземельцев ирокезское племя не только обладало самоназванием, территорией, диалектом и определенной культурно-бытовой общностью, отразившейся, в частности, в общности религиозных представлений, но и имело племенной совет, состоявший из сахемов и военных вождей всех входивших в племя родов. Задачей совета было охранять общие интересы племени. Ему принадлежало право утверждать избрание родовых старейшин и вождей и в случае нужды смещать их даже против желания рода. Он улаживал межродовые конфликты и регулировал отношения с другими племенами, принимал и отправлял посольства, объявлял войну и заключал мир, союзы и координировал действия отдельных отрядов во время крупных военных походов. Совет вершил только важнейшие дела и собирался нечасто. В промежутках между его заседаниями племя оставалось лишенным общего руководства. Поэтому у некоторых ирокезских племен одного из сахемов избирали главным, считавшимся как бы постоянным представителем совета. Однако полномочия этого верховного главы были незначительны, а его решения подлежали последующему утверждению на совете племени.

Вся организация власти по-прежнему была проникнута началами первобытной демократии. Каждый взрослый член племени имел возможность свободно высказать свое мнение как в родовом, так и в племенном совете. Старейшины и военные вожди занимали свои должности лишь по праву избрания и до тех пор, пока их действия отвечали интересам соплеменников. Наряду со всеми они участвовали в общественном производстве, не могли требовать от других каких-либо подарков или приношений, или же заставлять на себя работать. Если старейшина или вождь совершал недостойный поступок, сородичи делали ему внушение, если это не помогало, его смещали. Почетное место в этом демократическом родо-племенном самоуправлении принадлежало женщинам. Они были не только правительницами материнских домовых общин, но и в более ранние времена — главами родов. Известно, что у гуронов каждый род возглавлялся четырьмя женщинами и одним мужчиной; совет племени здесь также на четыре пятых состоял из женщин. Женщины — главы родов отмечены и у южных соседей ирокезов натчей. У самих ирокезов этот порядок не сохранился, но женщины продолжали пользоваться огромным влиянием в делах управления. Женщины, писал Моргану миссионер Райт, были крупной силой в роде и повсюду. Они не задумывались, когда это было нужно, по их образному выражению, «обломать рога» вождю и разжаловать его в обыкновенные воины. Первоначальные выборы вождей точно так же были всегда в их руках.

Племя было наиболее широкой социально-потестарной ячейкой времени позднеродовой общины. Правда, ирокезы в XVI в. уже объединялись в союзы племен, но это обстоятельство, как и некоторые другие черты их общественной организации, было признаком начинавшегося разложения первобытнообщинного строя. В классическую пору последнего главная роль в экономической и общественной жизни принадлежала роду, а то, что выходило за пределы рода, решалось в племени. Роды и объединявшие их племена были тесно сплоченными демократически самоуправлявшимися коллективами, позволявшими первобытному человечеству поддерживать свое существование в жестокой борьбе с природой. В этом заключалась сила родового строя, но в этом же состояла и его историческая ограниченность. Сплачивая коллектив, родо-племенная организация ставила вне закона все, что находилось за рамками этого коллектива. Подавляя в интересах общества всякое проявление индивидуализма, она вместе с тем нивелировала и всякую индивидуальность, сковывала личную инициативу и предприимчивость. «Племя оставалось для человека границей как по отношению к иноплеменнику, так и по отношению к самому себе: племя, род и их учреждения были священны и неприкосновенны, были той данной от природы высшей властью, которой отдельная личность оставалась безусловно подчиненной в своих чувствах, мыслях и поступках. Как ни импозантно выглядят в наших глазах люди этой эпохи, они неотличимы друг от друга, они не оторвались еще, по выражению Маркса, от пуповины первобытной общности»[78].

Эти мысли Маркса и Энгельса продолжают находить подтверждение в выросшем по объему этнографическом материале. Они разделяются и современными теоретиками психологии (Л.И. Анцыферова и др.), считающими, что в первобытном обществе человек еще ощущал себя слитым с другими людьми, еще не смотрел на себя со стороны, еще не обладал сколько-нибудь развитым самосознанием.

Вместе с усложнением производственной деятельности первобытного человека увеличивался запас его положительных знаний. Показательны знания, накопленные в процессе освоения новой отрасли хозяйства-земледелия. Меланезийцы Новой Ирландии знали и умели выращивать 10 разновидностей ямса, 14 разновидностей хлебного дерева, 52 разновидности банана, 220 разновидностей таро. Ирокезы выращивали 11 разновидностей маиса; им были известны такие агротехнические приемы, как повышение всхожести семян путем их вымачивания в отваре из определенных кореньев и трав. Заметных успехов достигло поздненеолитическое человечество и в других областях знания. С возникновением скотоводства стали эмпирически накапливаться знания в области животноводческой селекции — искусственного отбора наиболее полезных пород животных. Развитие математических знаний привело к появлению первых счетных приспособлений — вначале связок соломы или кучек камней, а затем особых бирок или шнуров с узелками или нанизанными на них раковинами. Такие приспособления описаны у многих племен Америки, Африки и Океании; существовали они и в первобытной Европе: слово «калькуляция» происходит от латинского calculus — камешек.

Развитие топографических и географических знаний привело к созданию первых карт — обозначения маршрутов, нанесенных на кору, дерево или кожу. Получила дальнейшее развитие пиктография, с помощью которой теперь делались подчас довольно сложные записи. Такие записи известны, в частности, у североамериканских индейцев, народностей Северной Сибири, у племен Тропической Африки, меланезийцев, у микронезийцев. Существовали целые пиктографические хроники, например, знаменитая «Валам олум» («Красная запись») индейцев-делаваров, изобразивших 184 рисунками на древесной коре все свои исторические предания — от начала мироздания до появления в стране европейских колонизаторов. У некоторых племен из счетных шнуров развились своеобразные эквиваленты пиктографии, передававшие мысль формой, цветом и расположением узелков («узелковое письмо») или раковин («вампум» североамериканских индейцев).

В изобразительном искусстве поздненеолитических и энеолитических племен в основном продолжался начавшийся ранее переход к условной манере исполнения. Произведения этого времени отражают стремление к нарочитой упрощенности, изображению взамен целого какой-либо его характерной части, нередко к значительной стилизации. Очень широко распространилось декоративное направление в изобразительном искусстве, т. е. украшение всех предметов обихода, в особенности одежды, оружия и утвари, художественной росписью, резьбой, вышивкой, аппликацией и т. п. Так, керамика, в раннем неолите обычно ничем не украшенная, в позднем неолите лесной полосы СССР стала орнаментироваться ямочно-гребенчатыми оттисками, а у энеолитических земледельцев — богатой полихромной росписью.

Известно немало условных изображений эпохи палеолита и реалистических эпохи неолита, но все же можно сказать, что изобразительное искусство палеолита чаще было реалистичным, а неолита — чаще условным. Чем объясняется этот поворот в стиле изобразительной деятельности человека? Одни исследователи связывают его с изменением материала, например, с тем, что люди от росписи стен пещер перешли к украшению керамики, другие — с развитием абстрактного мышления, третьи — с развитием религиозных представлений, требовавших умышленного отклонения изображений от сходства с земными оригиналами. Согласно еще одной точке зрения, поворот в первобытном искусстве был связан с тем, что с переходом от охотничьего хозяйства к земледелию и скотоводству интерес к зверю стал ослабевать, а интерес к человеку еще только зарождался. Все эти моменты могли сыграть свою роль, но в целом вопрос еще недостаточно изучен и остается открытым.

Продолжали развиваться и другие формы искусства, в частности устное, музыкальное и танцевальное народное творчество. Так, у ирокезов-сенека насчитывалось более тридцати одних только основных танцев, в том числе одиннадцать мужских, семь женских, четырнадцать общих, шесть в масках и т. д. О развитии музыкального творчества свидетельствует появление усложненных мембранных барабанов и снабженных резонаторами струнных инструментов.

Эволюционировала и усложнилась религия. По мере накопления знаний о своей собственной и внешней природе первобытное человечество все меньше отождествляло себя с последней, все больше осознавало свою зависимость от неведомых ему, представлявшихся сверхъестественными добрых и злых сил. В связи с этим старые представления о дуалистическом разделении предметов и явлений природы вылились в представления о извечной борьбе доброго и злого начал. Силы зла старались умилостивить, противостоящим им добрым силам стали поклоняться как постоянным защитникам и покровителям рода. Содержание тотемизма изменилось: тотемические «родственники» и «предки» сделались объектом религиозного культа. В то же время с развитием родового строя и анимизма стала зарождаться вера в помогающих роду духов его умерших прародителей. Зооморфные прародители стали вытесняться антропоморфными; тотемизм продолжал сохраняться в пережитках (например, в тотемных названиях и эмблемах родов), но не как система верований. На той же анимистической основе начал складываться культ природы, олицетворявшейся в образах всевозможных духов животного и растительного мира, земных и небесных сил.

С возникновением земледелия начал складываться культ возделываемых растений и тех сил природы, от которых зависело их произрастание, особенно Солнца и Земли. Ирокезы, например, почитали духов маиса, тыквы и бобов, называя их «тремя сестрами», «нашей жизнью» или «нашими кормилицами» и представляя их в образе трех женщин в одежде из листьев соответствующих растений. Четыре из шести праздников ирокезов были связаны с земледелием: это были праздники нового года, посева, зеленого зерна и урожая. Солнце обычно мыслилось как оплодотворяющее мужское качало, Земля — как оплодотворяемое женское, причем цикличность благотворного воздействия Солнца породила представление о нем как об умирающем и воскресающем духе плодородия. Начала складываться магическая практика укрепления силы Солнца, усиления плодородия Земли, вызывания дождя и т. п.

Как и на предыдущей стадии, религия отражала и идеологически закрепляла выдающуюся хозяйственную и общественную роль женщины. Дальнейшее развитие получил материнско-родовой культ хозяек и охранительниц домашнего очага; может быть, уже стал зарождаться известный у некоторых более развитых народов культ женских предков-прародительниц. Большая часть духов природы, и среди них, прежде всего, дух матери-Земли, выступала в образе женщин и носила женские имена. Женщины по-прежнему часто считались главными, а у некоторых племен даже исключительными носительницами тайных знаний и магических сил.