История Реймсской церкви

1. Об основании города Реймса.

Тому, кто намерен изложить основы нашей веры и упомянуть отцов нашей церкви, поиск тех, кто поставил и возвёл наши стены, покажется тем более не имеющим смысла, что они ничего не дали нам для вечного спасения, более того, оставили, как то можно увидеть, следы своего заблуждения вырезанными на камнях. Ведь об основателе нашего города, о том, кто дал ему это название, бытует народная молва, не вполне нами разделяемая, которая называет основателем города, давшим ему имя, Рема, брата Ромула, хотя, после того как город Рим был основан близнецами Ромулом и Ремом, Рем, как мы узнали от достоверных авторов, был убит воинами брата, и, как оказывается, не ушёл от брата прежде, но они вместе родились, воспитывались среди пастухов, предавались разбоям и основали город. Когда же возникла ссора и Рем был убит братом, Ромул, как можно прочесть, назвал город своим именем.

Но воспользуемся словами Тита Ливия: «Когда Нумитор получил Альбанское царство, Ромула и Рема охватило желание основать город в тех самых местах, где они были брошены и воспитаны. У альбанцев и латинов было много лишнего народу и, если сюда прибавить пастухов, то всякий легко мог себе представить, что мала будет Альба, мал будет Лавиний в сравнении с тем городом, который предстоит основать. Но в эти замыслы вмешалось наследственное зло, жажда царской власти, и отсюда – недостойная распря, родившаяся из вполне мирного начала. Поскольку [братья] были близнецы, различие в летах не могло дать преимущества ни одному из них, и вот, чтобы боги, под чьим покровительством находились те места, птичьим знаменьем указали, кому дать новому городу своё имя, кому править новым государством, Ромул местом наблюдения за птицами избрал Палатин, а Рем – Авентин. Рему, как передают, первому явилось знаменье – шесть коршунов. О знамении уже возвестили, когда Ромулу предстало двойное против этого число [птиц]. Каждого из братьев толпа приверженцев провозгласила царём; одни придавали больше значения первенству, другие – числу птиц. Началась перебранка, и взаимное озлобление привело к кровопролитию; в сумятице Рем получил смертельный удар»[3]. Так [говорит] Ливий. «Но более распространена легенда, будто Рем в насмешку над братом перескочил через новые стены и за это был убит разгневанным Ромулом, крикнувшим: «Так да погибнет всякий, кто перескочит через мои стены». Теперь единственным властителем остался Ромул, а основанный город был назван именем основателя».

Так что более вероятным кажется мнение, что это бежавшие из отечества воины Рема основали наш город и учредили племя ремов, так как и стены украшены римскими знаками, и величественные ворота Марса[4], названные так по имени того, кто по мнению древних был распространителем римского народа, вплоть до наших времён сохранили это древнее название. Мы видим, что их правая арка известна проходящим мимо легендой о волчице, дающей сосцы младенцам Рему и Ромулу, средняя открывается чередой двенадцати месяцев, вырезанной согласно установлению римлян, а третья – левая – украшена изображением лебедей и гусей. *Ведь моряки говорят, что лебедь даёт доброе предзнаменование, как [пишет] Эмилий[5]:

*Гуси же стоят ночью на страже, что подтверждает их постоянный гогот. Говорят, что даже римский Капитолий они уберегли от врагов галлов*[7]. Нет, однако, ничего удивительного в том, что основание и происхождение нашего города не даны открыто, ибо об основании самого Рима, владыки народов и всего мира, возникает, по свидетельству Исидора, по большей части *разногласие, так что в точности узнать о его происхождении нет никакой возможности. Так, Саллюстий говорит: «Город Рим, насколько я узнал, основали и вначале населяли троянцы, которые скитались во главе с Энеем с места на место». Другие говорят о Евандре, согласно Вергилию:

Евтропий также сообщает об этом в книге историй, говоря: «Ромул, занимаясь разбоем меж пастухов, в возрасте 18 лет основал небольшой городок на Палатинском холме и назвал основанный город по своему имени Римом. После этого .+Тулл Гостилий расширил его, присоединив холм Целий»[9]. Затем разные другие правители в разные времена застраивали его и расширяли. То, что наш город назывался некогда Дурокорторум, подтверждается историей Цезаря, где можно прочесть в шестой книге следующее: «Опустошив те края[10], Цезарь отвёл войско в Дурокорторум, [город] ремов; назначив в этом месте общегалльское собрание, он решил произвести следствие о заговоре сенонов и карнутов»[11].

Также Этик упоминает в космографии следующее: «От Медиолана[12] через Коттийские Альпы до Вьенны 409 римских миль (mille passuum). Оттуда до Дурокорторума – 333 римские мили, которые образуют 221 лигу (leugae). Также от Дурокорторума до Диводурума[13] – 62 римские мили. По другой дороге от Дурокорторума до Диводурума – 88 римских миль. Также от Дурокорторума до Тревера[14] – 99 лиг. Также от Багака[15] нервиев до Дурокорторума ремов – 53 римские мили».

2. О дружбе римлян и ремов.

Итак, известно, что народ ремов с давних времён был связан прочнейшей дружбой с римским народом, что подтверждают и книги названной истории Юлия Цезаря, где можно прочесть: «Так как он, то есть Цезарь, прибыл в земли белгов внезапно и быстрее всякого ожидания, ремы, которые являются ближайшими к Галлии из [всех] белгов, отправили к нему послами первых людей своей общины Икция и Андеброгия, предлагая себя и всё своё достояние, [обещая] присягнуть римскому народу в верности и дружбе и [заявляя], что готовы дать заложников, исполнить все требования, принять [римлян] в свои города и помогать им хлебом и прочими припасами. Все прочие белги стоят под оружием, с ними соединились также германцы, живущие по берегам Рейна, и их всех охватило такое неистовство, что [ремы] не смогли устрашить и отговорить от союза с ними даже свессионов, своих братьев и родичей, которые пользуются тем же правом и теми же законами и имеют одного с ними магистрата»[16].

Также: «После того как Цезарь увидел, что силы белгов, стянутые в одно место, подходят к нему, и узнал от тех разведчиков, которых послал, и от ремов, что те уже недалеко, он поспешил перевести войско через реку Аксону[17], что находится в крайних пределах ремов, и разбил там лагерь. Одну сторону лагеря, прикрытую берегами реки, и всё, что находилось у него в тылу, он обезопасил от врагов и добился, чтобы припасы от ремов и прочих общин к нему могли доставляться без всякой опасности. На этой реке был мост. Там он поставил прикрытие, а на другой стороне реки оставил легата Титурия Сабина с шестью когортами. Лагерь он приказал укрепить валом в двенадцать футов высотой и рвом в восемнадцать футов [шириной][18]. Город ремов Бибракт[19], что находился в восьми милях от этого лагеря, белги прямо с марша начали ожесточённо штурмовать, и он в тот день лишь с трудом выдержал атаку галлов и белгов. Ведь те, окружив массу людей внутри стен, начинают со всех сторон метать в стену камни, а когда стена остаётся без защитников, они, образовав «черепаху», поджигают ворота и подрывают стену. Что и было легко сделано при нападении. Ибо они обрушили такое множество камней и стрел, что ни у кого не было возможности держаться на стене. Когда они не прекращали штурма[20], рем Икций, который стоял тогда во главе города, пользуясь среди своих немалой известностью и влиянием, один из тех, кто приходил к Цезарю в качестве послов по поводу мира, послал к нему гонца с известием, что если ему не пришлют помощи, то он дольше держаться не сможет[21]. В тот же день, около полуночи, Цезарь, используя в качестве проводников тех, кто пришёл гонцами от Икция, послал на помощь горожанам нумидийских и критских лучников и балеарских пращников. Их приход придал ремам наряду с надеждой на защиту страстное желание сражаться, а врагов по той же причине лишил надежды на захват города. Итак, пробыв ещё немного времени под городом, они, опустошив поля ремов, предав огню все сёла и усадьбы, в какие только могли проникнуть, всеми силами двинулись к лагерю Цезаря и разбили свой лагерь менее чем в двух милях от него»[22].

И чуть ниже: «Враги тут же двинулись с того места к реке Аксоне, которая, как было показано, также находилась в тылу нашего лагеря. Найдя там брод, они попытались переправить часть своих сил с намерением, если удастся, штурмом взять крепость, во главе которой стоял легат Квинт Титурий, и разрушить мост; а если это не удастся, то опустошить земли ремов, которые были нам весьма полезны для ведения войны и поставляли нашим припасы[23]. Узнав об этом от Титурия, [Цезарь] перевёл через мост всю конницу и легковооружённых нумидийцев, пращников и стрелков и устремился на [врагов]. В этом месте произошла ожесточённая битва. Наши напали на врагов, когда те были заняты переправой через реку, и большое число их перебили; прочих, которые весьма отчаянно сражались, [пытаясь пройти] по их телам, они мужественно отразили градом снарядов, а тех первых, которые переправились, окружила и перебила конница»[24].

Также в третьей книге этой истории: «Цезарь послал легата Лабиена с конницей против треверов, которые жили возле самого Рейна, и поручил ему прийти к ремам и прочим белгам и держать их в повиновении»[25]. Также в пятой книге: «Он, то есть Цезарь, вызвал такую перемену в настроении их всех, что почти ни одна община не могла считаться надежной[26], за исключением эдуев и ремов, которых Цезарь всегда отличал особым почётом – одних за давнюю и неизменную верность римскому народу, других – за недавние услуги в войне»[27]. Также в шестой: «Карнуты прислали послов и заложников; ходатаями за них были ремы, под покровительством которых они состояли. Им дали тот же ответ, что и сенонам, потребовав заложников»[28]. Известно, что ремы издавна занимали главенствующее место среди своих соседей. Но и у римлян они добились того же, причём, как можно прочесть в той же истории, и прав, и почестей им ещё больше прибавили. Так, в той же седьмой[29] книге сказано: «Секваны выпустили из рук главенство, и их место заняли ремы»[30]. Ибо ремы всегда и во всех войнах сохраняли верность римлянам. Даже когда народы почти всей Галлии сговорились против римлян и устроили собрание в Бибракте, те категорически отказались там быть, следуя дружбе с римлянами[31].

В трудных обстоятельствах они поддерживали римские силы, как сказано в пятой книге этой истории: «Так как хлеб в этом году уродился вследствие засухи ниже среднего, он, то есть Цезарь, вынужден был разместить войско на зимние квартиры иначе, чем в прошлые годы, и распределить легионы по большему числу общин. Один из [легионов] он поручил отвести в область моринов легату Г. Фабию, другой к нервиям – Кв. Цицерону, третий к эсувиям – Л. Росцию; четвертому он приказал зимовать под командой Т. Лабиена у ремов на границе с треверами»[32]. Также в седьмой: «Г. Фабия и Л. Минуция с двумя легионами он разместил у ремов»[33].

Кроме того, о том, что ремы сражались за благо римлян чуть ли не до полного уничтожения, свидетельствует также Орозий, говоря в шестой книге[34], что в той битве, которую белловаки возобновили после разгрома войска прочих галлов, поднявших оружие против римлян, был истреблён большой отряд ремов, пришедших на помощь римлянам. Наконец, то, что ремы были храбрыми в битвах и отличными метателями дротиков, но и приняли по призыву Цезаря участие в гражданских войнах, в ходе которых он, победив Помпея, захватил, как говорят, единоличную власть над всем миром, свидетельствует Лукан, приводя такие стихи в первой книге:

3. О первых епископах этого города.

Не только народ ремов пользовался таким влиянием у язычников того времени, но и епископы нашего престола, как известно, всегда были украшены славой у первых отцов и распространителей через благовествование во Христе церкви Божьей этой первой провинции, так что сам блаженнейший князь церкви Христовой, апостол Пётр, решил направить в наш город блаженного Сикста[39], рукоположенного им в архиепископы, с подмогой в лице викарных епископов, назначив ему в этой провинции достойных и нужных товарищей, а именно, святого Синиция, сперва епископа Суассонского престола, а затем ставшего нашим епископом, и блаженного Меммия[40], правителя города Шалона. А святой Сикст, первый епископ Реймсский, основал, как говорят, также Суассонскую церковь и поставил там блаженного Синиция своим соработником и сотрудником. А после смерти самого святого Сикста тот, как говорят, рукоположив епископом Суассона своего племянника, святого Дивициана[41], занял архиепископскую кафедру Реймса, вынужденной той необходимостью, что недавно основанная Реймсская церковь питала ещё молоком своих нежных детей[42], и те были ещё не в силах нести бремя епископских обязанностей. Честно трудясь там ради спасения душ и подвизаясь добрым подвигом[43], он заслужил соединиться с предшественником как на небе, так и на земле, обретя погребение в одной со святым Сикстом могиле одного и то же храма. Здание их базилики, прославленное впоследствии благодаря их заслугам славными чудесами, было наделено и осыпано дарами некоторыми людьми. Обогатившись полями, домами и виноградниками, оно блистало украшенное служением клириков. Там, как выясняется, была их община – то двенадцати, то десяти, как во времена господина епископа Соннация[44], клириков, пока в нынешнее время хор служащих там Богу не прекратил существование из-за того, что умножилось беззаконие и охладела любовь[45], и не начал там быть титулярный храм одного пресвитера. Поэтому мощи их были недавно перенесены оттуда и помещены в церкви святого Ремигия, позади алтаря святого Петра, их учителя, где и хранятся. Наша церковь, как известно, не только имела этих отцов и основателей из города Рима, но и признана увитой мучениками, освященной их кровью и украшенной их победами в самую годину Неронова гонения.

4. О первых мучениках этого города.

Блаженный Тимофей, придя с Востока в этот город Реймс, не побоялся открыто проповедовать истину Господа Иисуса Христа. За это он был задержан президом Лампадием, который стоял тогда во главе этого народа, обвинён в том, что внушает людям основы нового закона, затем терзаем угрозами императоров и суровостью законов и искушаем также обещанием богатств, дав ответ, который некогда выучил у князя церкви, и не побоялся отвесить удар торговцу небесной благодатью[46]: «Богатства твои да будут в погибель с тобою[47], и ты вместе с ними попадёшь в вечный огонь. Ибо Господь мой Иисус Христос, сын Божий, лично тебя осудит». Тогда презид, исполнившись гнева, приказал его пытать. И, в то время как тот посреди ужасных мучений твёрдо исповедовал Христа, говоря среди прочего, что те, кого презид решил убить из-за имени Христова, сами присудят его к наказанию, презид сказал: «Значит, это ты будешь мне судьёй? Я тебя убью, и кто сможет вырвать тебя из моих рук?». Святой Тимофей ответил: «Господь мой, в которого я верую, сможет спасти меня, а на тебя нашлёт подобающие муки». И вновь посреди многочисленных мучений, которым его приказали подвергнуть, он сказал судье: «Чем большие муки ты мне причинишь, тем большее облегчение даст мне Господь, в которого я верую». И, когда слуги стали его избивать, он закричал громким голосом: «Посмотри, Господи, и узри, что дьявол причиняет твоему рабу. Не оставь меня, дабы не говорили люди: Где Бог его?».

Наконец, презид приказал обрызгать его раны негашёной известью и уксусом. Но святой Тимофей сказал: «Благодарю тебя, Господи Иисус Христос, за то, что ты дал мне терпение, чтобы я мог это вынести. И в теле моём сделалось такое чувство, словно меня помазали маслом». Один из тех, кто его бил, по имени Аполлинарий, увидел, что сбоку от него стоят два ангела и говорят ему: «Ободрись, Тимофей! Мы посланы к тебе, чтобы показать тебе Господа Иисуса Христа, во имя которого ты терпишь муки, дабы ты увидел, что происходит на небесах. Подними голову свою и посмотри». Святой Тимофей посмотрел и увидел разверзшиеся небеса, и Иисуса по правую руку Отца, и что Он держит венец из драгоценных камней и говорит ему: «Тимофей, то, что ты видишь, приготовлено для тебя. Ты получишь это из моих рук, когда настанет третий день». И ангелы сказали ему: «Ободрись, Тимофей». И удалились на небеса. Аполлинарий же, когда это увидел, бросился ему в ноги и сказал ему: «Господин Тимофей, помолись за меня. Ведь я и сам весьма охотно претерплю пытки во имя Христа, поскольку видел, как с тобой говорили блистающие мужи, беседуя с тобой о чудесах того Бога, который царит на небе».

Тогда презид, видя себя посрамлённым, сказал: «Задержите Аполлинария! Принесите мне кипящего свинца и вылейте ему в рот, чтобы он не говорил таких слов!». Но, когда принесли кипящий свинец и вылили ему в рот, тот сделался холодным, как лёд. Увидев это чудо, множество людей уверовало в Господа Иисуса Христа. Тогда презид, исполнившись гнева и смущения, сказал: «Отведите их в темницу, пока я не обдумаю, какой казнью их казнить». Когда же их вели, огромная толпа следовала за ними, плача и говоря: «О неправедный суд, который пал на этот город».

Они были отведены в темницу, и многие были вокруг них, желая получить утешение от святого Тимофея. Ночью же пришёл некий пресвитер, по имени Мавр, и крестил во имя Господа нашего Иисуса Христа множество людей. А Аполлинарий, когда его крестили, увидел разверзшиеся небеса и услышал ангела, который сказал ему: «Блажен ты, Аполлинарий, ибо уверовал; блаженны все, кто погрузился в воду, в которой ты очистился. Каждого, кто будет крещён этой ночью, завтра примут в раю». Когда все те, кто там был, услышали эти слова, то, преклонив колени, сказали: «Помилуй нас, Господи Боже наш, и окажи милосердие Твоё тем, кто любят имя Твоё». На другой день презид приказал привести их к своему трибуналу. Когда же те предстали перед ним, презид сказал: «О глупые люди, что вас так одурачило, что вы поверили в распятого человека, который по вашим же словам немало пострадал при Понтии Пилате и, в конце концов, был распят?». Тогда те ответили, говоря: «Мы видели этой ночью ангела Божьего, говорившего со святыми, которых ты держишь в темнице; и сами ангелы сказали нам, что сегодня мы попадём в рай и примем венцы, которых не сподобятся видеть твои глаза». Презид же, исполнившись гнева, приказал обезглавить их всех.

Когда святых вывели за пределы города, те осенили себя знамением Христовым и таким образом приняли мученическую кончину, исповедуя Отца и Сына и Святого Духа. Всех, кого обезглавили, было пятьдесят человек, [а произошло это] 22 августа. На другой же день презид, выйдя, сел за трибуналом, велев привести святого Тимофея и Аполлинария. Когда те предстали перед ним, презид сказал им: «О несчастнейшие из людей! Подчинитесь повелениям императоров и поклонитесь тем, кому они поклоняются». Но Тимофей и Аполлинарий сказали: «Мы не поклонимся демонам, но чтим одного лишь Господа Иисуса Христа, который есть Бог живой и истинный; Его нам и следует исповедовать. И не надейся отделить нас своими уловками от любви и царства Божьего. Да будет тебе известно, что в тот час, когда ты будешь полагать, что мы умерщвлены, мы воскреснем, как и те, которые вчера были убиты тобою и живут на небесах. А тебя Иисус Христос воистину поразит жесточайшей карой». И презид в гневе сказал: «Если я не умерщвлю их, то и многие другие перейдут в новую секту». Так он вынес против них приговор: казнить их мечом. Те же были в полной уверенности в себе выведены за город по Цезаревой дороге, в место, что зовётся Буксит[48], и там их замучили 23 августа, и они были увенчаны ангелами. И услышан был голос, который произнёс: «Придите, о возлюбленные мои Тимофей и Аполлинарий, и я покажу вам, какие чудеса вы заслужили за ваши жизни, которыми пожертвовали во имя моё; и узнайте, что я сделаю с президом Лампадием». Тут же на глазах у многих с небес упала огненная стрела и вонзилась в его правое плечо, и он окончил жизнь, одержимый бесом. Тела же святых были погребены христианами 24 августа.

Евсевий, некий видный муж, который и сам уверовал по их слову, построил для них базилику, в которой они явили многие чудеса и исцеления. Они возвращали слепым зрение, хромым – способность ходить, а те, кто был одержим злыми духами, исцелялись во имя Господа нашего Иисуса Христа.

Господин архиепископ Тильпин[49], перенеся их тела из старой могилы [в новую], серебром и золотом подобающим образом украсил их гробницу. Средний алтарь, который стоит перед их могилой, освящён, как говорят, мощами и славой святого Мавра, который в то же время, что и названные святые, был обезглавлен ради Христа и заслужил с ними соединиться. Его кости помещены и хранятся в церкви блаженного Цельсина. Голова же его помещена в базилике Пресвятой Богородицы Марии в городе, и её почитают в раке возле алтаря. Сама же церковь названных мучеников замечательна, как сообщают, мощами очень многих святых. В правой её части хранятся, как говорят, тела святых Сильвана и Сильвиниана, а в левой – святого Тонанция и святого Иовина[50]. В этой базилике святых, оказывается, велел приготовить себе место погребения и блаженный Ремигий, как он сам сделал приписку после составления текста своего завещания, прибавив: «После того, как завещание было составлено, более того, запечатано, мне пришло на ум передать базилике господ мучеников Тимофея и Аполлинария шестифунтовый серебряный миссорий[51], чтобы тем самым приготовить будущее место для моих останков». Но и в самом завещании он приказал дать двенадцать солидов на постройку помещения в этой базилике.

Разные люди разными дарами обогатили этот храм. Так, господин Гундберт, славнейший муж, вместе со своей женой Бертой передал виллу под названием Перт (Pertas), расположенную в округе Вонк (Vontinse)[52]. Там, как оказывается, была община то из 20, то из 12 клириков, во времена короля Теодориха[53], когда этой базилике, как можно прочесть, были переданы многочисленные пожалования имений. И вплоть до недавних времён, когда из-за упадка благочестия она превратилась в титулярный храм одного пресвитера, она, как известно, славилась общиной служащих Богу мужей.

Храмы, построенные в их честь, блистают и в некоторых других местах, так как ввиду того, что они славились некогда многими чудесами, ревнители Христовы старались украшать и укреплять свои владения их памятниками. Один из них, как говорит Григорий, епископ Турский, в книге о чудесах, построив в их честь базилику, набожно выпросил их мощи. Местный епископ почтительно отправил их с пресвитером и, когда этот пресвитер совершал путь, то его приветствовала некая встречная женщина, настойчиво и дерзко прося его уделить ей что-нибудь из этих мощей. Тот долго отказывался, но, в конце концов, уступил назойливости женщины и передал ей по её просьбе частицу святых мощей. Вскочив на лошадь, он силился продолжить порученное ему путешествие, но никак не мог тронуться в путь из-за поразивших его болей в боку. Он, кроме того, был так сильно угнетён и подавлен, что едва мог поднять голову. Поняв, наконец, что его задерживает сила мучеников, он, побуждаемый раскаянием, вовремя получил обратно то, что посмел некстати пожаловать, и, вставив обратно ту часть мощей, которую вынул, обрёл возможность свободно идти, куда ему было приказано[54]. Говорят также, что базилика, построенная в честь этих святых мучеников возле селения Дузи (Duodeciacum)[55], сияет блеском великих чудес и блистает желанной благодатью исцелений.

Впоследствии король Оттон[56] с разрешения архиепископа Артольда[57] велел перенести кости блаженного Тимофея в Саксонию[58] и учредил в его честь монашескую обитель. Во время этого перенесения было, как говорят, явлено много чудес. Ибо тогда, как мне рассказывал Анно[59], тогда аббат, а ныне епископ, которым и были перенесены эти святые мощи, там помимо многих прочих исцелений исцелились 12 слепых и хромых. Известно также, что и блаженный Аполлинарий, после того как его кости перенесли в монастырь Орбе[60], блистает там некоторыми славными чудесами.

5. О преемниках названных выше епископов.

Итак, когда громыхали частые бури гонений, челн нашей церкви бросало и носило по разным волнам и, поскольку она едва могла поднять голову, нелегко выяснить, кто сидел в то время на этом престоле, лишённом достойного правителя, так что после названных отцов нашей веры – блаженного Сикста и Синиция – мы находим лишь одного епископа Амансия – вплоть до правления Константина[61], при котором обнаруживается Бетаузий, который, как можно прочесть, первый из этой провинции Белгики принимал вместе со своим дьяконом Примогенитом участие в первом Арльском соборе[62], о чём епископ Марин[63] доносил блаженнейшему папе Сильвестру[64] при консулах Волузиане и Аниане. После него [был] Апр; затем – Матерниан, останки которого господин архиепископ Хинкмар[65] отправил Людовику[66], королю Зарейнскому, как сам упоминает в послании, отправленном этому королю по поводу его мощей и мощей прочих святых. Затем был епископ Донациан, чьи мощи были доставлены в приморские земли Нуайонского и Турнеского епископства[67] и, как говорят, славятся там различным блеском чудес. За ним как по выдающимся заслугам замечательной жизни, так и по славному порядку епископского звания следует блаженный Вивенций. Его святые члены были перенесены на реку Маас, куда их доставил господин Эббо[68], наш епископ, и, после того как в Бро (Braquis) построили церковь и разместили группу служащих [Богу] клириков, положены и хранятся там с должным почётом. Говорят, что они блистали там некогда многими чудесами, возвращая слепым – зрение, а хромым – способность ходить. Ему наследовал Север.

6. О святом Никасии.

После названных епископов на епископскую кафедру вступил блаженный Никасий, муж величайшей любви и величайшей твёрдости, самый сильный правитель вверенной ему святой церкви при вандальском гонении в Галлии, облагораживавший и украшавший её в мире, направлявший и защищавший в опасностях, наставлявший народ добрыми примерами и учением и придавший целомудренной невесте Христовой – церкви – блеск постройками и убранством. Ибо он, как говорят, наставленный божественным откровением, основал в честь Богородицы Приснодевы Марии базилику этого святого престола[69] и освятил её собственной кровью. Ведь епископская кафедра, как рассказывают, издавна располагалась в церкви, которая зовётся «У апостолов»[70].

Говорят, что этот блаженный епископ, предупреждённый ангельским наставлением, задолго до своего убийства знал о нём и, обличая пагубную беспечность процветания, предсказывал неминуемую кару Божьего бича. Он в тревоге носил на плечах любви груз грехов вверенной ему паствы, готовый умереть за всех, лишь бы отвратить от народа ярость разгневанного Бога или умилостивить небесную кротость во время самой кары сокрушённым сердцем и смиренным духом[71], дабы меч не дошёл до души[72], пусть преходящей, а не вечной. Но, поскольку семя слова Божьего, посеянное в терниях богатств, заглохло[73], и те, кто преуспевал и гордился в мирской суете, не приняли ухом сердца спасительные увещевания, не дав им принести плоды, более того, увлечённые пагубными занятиями, искали не истины жизни, но смертоносного возмездия за грех – смерти[74], поскольку не ненавидели в полной мере зла и не могли достойным образом стремиться к истинному добру. Они, кроме того, не боялись проявлять равнодушие к святой вере, пренебрегать божественными заповедями, угождать тщеславию, предаваться пороку сладострастия, возбуждать соблазны и раздоры и – о ужас! – во всём гневить Бога. И вот, когда мужество ужаснейших народов было внезапно разбужено этими временами процветания, и ярость разгневанного Бога готова была обрушиться на разные провинции, множество вандалов спешно явилось с грозным намерением; разрушив укрепления многих городов и перебив мечом родителей вместе с детьми обоего пола, они, как стало известно, ни какой иной высокой славы, ни чего-либо иного в преходящих выгодах не желали так сильно, как только пролития человеческой крови, дабы ею упиться, и убийства христиан. В эту грозную годину в Галлии среди епископов блистали такие славные мужи, как святейший епископ Реймсский Никасий и блаженнейший епископ Орлеанский Аниан, святой Луп, епископ Труа[75], и блаженный Серваций, епископ Тонгерна, а также некоторые другие замечательные добродетелями мужи, которые долгое время старались отвратить эту ярость разгневанного Бога своими заслугами и молитвами, дабы, подавив все ереси и пороки народа, вновь призвать его через покаяние к католической вере и истинному почитанию Бога и отвести от церкви меч такого гонения и Божьей кары. Но – о ужас! – нечестивец, как записано, когда попадает в бездну грехов, пренебрегает[76], так и те не слушались их спасительных увещеваний. Тогда блаженнейший муж, епископ Никасий, настойчивыми усилиями и непрерывными поучениями и просьбами стал призывать народ Божий к покаянию, терпению и торжеству мученичества, чтобы для тех, кого неосмотрительное благополучие ввергло в яму несчастья, смиренное перенесение бедствия стало не обвинительным приговором, но благодатью очищения и причиной спасения. Тем временем, полчища вандалов разбили лагерь возле города Реймса и, опустошив весь край, страстно взялись за избиение живших там христиан, стремясь перебить их, как врагов своих богов и противников языческих нравов, и вообще стереть с лица земли.

Итак, блаженный Никасий, готовый по примеру Христа положить душу свою за братьев, решительно избрал и постановил ни в коем случае не оставлять вверенной ему паствы; он твёрдо решил или жить вместе с ними, или дружно перенести всё, что назначит им претерпеть хозяин дома, дабы не казалось, что он, бежав, оставил служение Христу, без которого люди не могут ни жить, ни становиться христианами. Поэтому он, согласно утверждению блаженного Августина, обретёт гораздо больший плод любви, чем тот, кто бежал ради себя, а не ради братьев и, схваченный, не отрёкся от Христа, но принял мученичество[77]. Ибо святейший епископ больше опасался уничтожения живых камней[78] в случае своего побега, чем сожжения камней и древесных частей земных зданий в его присутствии; больше боялся, как бы не погибли, лишённые духовной пищи, члены тела Христова, чем страшился того, что члены его собственного тела, подавленные вражеским натиском, подвергнутся пыткам; готовый к тому и к другому, чтобы «если не может миновать чаша сия, сбылась воля»[79] того, кто не может желать ничего дурного, он не искал своего, но подражал тому, кто сказал: «Ищу не своей пользы, но пользы многих, чтобы они спаслись»[80]. И, дабы, бежав, не принести этим примером вреда больше, чем, живя, принёс пользы на своём посту, он никоим образом не соглашался бежать, боясь не преходящей смерти, которая когда-нибудь да придёт, даже если остерегаться, но вечной смерти, которая может прийти, если не остерегаться, а может и не прийти, если остерегаться; ибо не мнил много о себе и не считал свою особу, как отличавшуюся благодатью, более достойной бегства в таких опасностях, не желая лишить церковь богослужения, особенно нужного и необходимого в эти опасные времена; и не бежал, оставив овец, как наёмник, видя приходящего волка, но с готовностью положил жизнь за вверенную ему паству, как добрый пастырь[81]. И избрал лучшее, что он мог найти сделать: стал обращать к Господу настойчивые молитвы за себя и своих людей. И вот, когда бойцов, наконец, измотали непрерывные схватки, караулы и недоедание, а враги неистовствовали повсюду и храбро штурмовали город, вся община была поражена сильным страхом, и люди примчались к святейшему Никасию, распростёртому в молитвах, страшась грядущей победы язычников и прося у него, как дети у отца, помощи и утешения. Они спрашивали, что по его мнению полезнее сделать: предать себя в рабство язычникам или до самой смерти сражаться за спасение города.

А блаженный Никасий, заранее знавший благодаря божественному откровению с небес о падении города Реймса, утешал их и неустанно молил милость Господню, чтобы это мучение преходящей смерти пошло упорствующим в истинном исповедании веры не в осуждение, но во отпущение грехов; учил бороться за спасение души не зримым оружием, но честными нравами, не упованием на телесные силы, но упражнением в духовных добродетелях; доказывал, что этот небесный гнев вызван по праведному суду Божьему преступлениями грешников, и предсказывал, что есть надёжный план спасения: если они, раскаявшись, укрепят дух при бичах Божьих, приняв их не против воли или отчаявшись, как сыны беззакония, но в терпении и кротости, как сыны благочестия, дабы получить обещанную награду царствия небесного; уговаривал их весьма смиренно перенести нынешнее мучение в надежде на вечное спасение и принести себя в жертву преходящей смерти, чтобы заслужить право избежать кары вечного осуждения, полагающейся виновным, дабы настоящая смерть стала для них не карой, но надёжным средством спасения душ. Он увещевал их молиться даже за врагов, чтобы те, одумавшись, отступили, наконец, от своих беззаконий и чтобы те, которые казались тогда служителями нечестия, могли стать подчас почитателями благочестия и последователями истины; говоря, что он и сам готов, как подобает доброму пастырю, положить жизнь за овец[82] и презреть нынешнюю жизнь, лишь бы они заслужили вместе с ним получить прощение грехов и вечное спасение.

Там была также его родная сестра, блаженная Евтропия, святейшая дева Христова, которая ради святейшего соблюдения целомудрия всегда следовала за епископом, беря с него пример и сопутствуя ему, чтобы и чистота души была сохранена Господом чуждой духовных пороков, и непорочность тела осталась свободной от соблазна плотских утех. Итак, оба они благочестивыми поощрениями по мере сил вдохновляли народ Божий на венец мученичества и в молитвах препоручали его победную борьбу Господу. Наконец, когда был по суду Божьему назначен день вторжения, блаженный епископ Никасий, узнав о вторжении неистовой толпы язычников, укрепился силой Святого Духа и в сопровождении благой сестры вышел, как говорят, с гимнами и духовными песнопениями к воротам базилики Пресвятой Богородицы Марии, которая, как мы упоминали, была основана им в цитадели этого города; как только он, предаваясь пению божественных псалмов, нежным голосом запел Давидов псалом Господу: «Душа моя повержена в прах»[83], меч тут же обрушился на его шею, но слова благочестия, несмотря на удар, не смолкли в устах, ибо голова, упав на землю, продолжила, как говорят, фразу бессмертия: «Оживи меня, Господи, по слову твоему». А святая Евтропия, видя, что нечестие вроде бы утихло в отношении неё, и красота её сохранилась как бы из-за споров среди язычников, бросилась на убийцу священника с громким криком, браня его и провоцируя собственное мученичество, и от удара по лицу глаза поражённого святотатца силой Божьей воли были выбиты и вытекли, как говорят, на землю. А сама она была тут же зарублена мечами безумцев и, пролив святую кровь, заслужила обрести славу победы вместе со своим братом, епископом Христовым, и прочими святыми победителями.

Ведь последователями и спутниками его стойкости стали также некоторые как из духовенства, так и из мирского сословия, которые, разделив с этим своим блаженнейшим отцом настоящее страдание, обрели вместе с ним и вечное блаженство. Славнейшими среди них были, как говорят, дьякон Флоренций и блаженный Иокунд[84], чьи головы были погребены и хранятся в Реймсе за алтарём Пресвятой Богородицы Марии. Итак, варваров, ошеломлённых стойкостью девы и внезапным наказанием нечестивого убийцы, по совершении избиения и пролитии святой крови, всех поразил панический ужас, ибо они увидели сражающиеся небесные полки, как бы мстящие за такое преступление, тогда как сама базилика огласилась ужасающим грохотом. Итак, бросив повсюду добычу, перепуганные полчища вандалов, боясь Божьей кары, неудержимо бежали по разным [местам], в страхе оставив захваченный город. Когда тот оставался таким образом пустыней долгое время, так как христиане, которые бежали в горные крепости, трепетали перед набегами язычников, а язычники боялись того небесного ужаса, который они там претерпели, тела святых мучеников оставались там только под Божьей и ангельской защитой, так что по ночам издалека виднелись небесные огни, а некоторыми слышались и песнопения, которым приятно вторили сладчайшего звучания небесные хоры божественных добродетелей. Поэтому сограждане, которые остались по Божьему промыслу для погребения тел святых, ободрённые небесным откровением победы, вернулись, наконец, с набожными молитвами в город и уловили ни с чем не сравнимое благоухание там, где со славой лежали тела святых. Смешивая радость и печаль, они жалобными похвалами восславили Господа и, приготовившись к погребению святых мощей, с почестями похоронили их в подобающих местах возле города. Святейшие тела блаженнейшего епископа Никасия и его сестры они торжественно погребли на кладбище святого Агриколы[85], храме, основанном и великолепно украшенном Иовином[86], христианнейшим римским магистром милитум, задолго до этого, и он, как видно, был по внушению Божьего промысла приготовлен скорее для великолепия их славы, чем как образец первого творения.

В этой базилике названный сиятельный муж написал в золотом обрамлении такие стихи:

После того как там были погребены тела этих святых мучеников, та церковь наполнилась, как известно, неисчислимыми чудесными знамениями, так что множество недужных обрело там благодаря их заслугам и молитвам радость выздоровления, и набожный люд был научен их примером обращаться к их небесному величию.

Об этом варварском гонении вспоминает и блаженный Иероним, который писал некой молодой вдове, благородной Аггерухии, и, побуждая её к единобрачию и упорству во вдовстве, упомянул среди прочего: «Неисчислимые и неукротимые народы захватили всю Галлию. Всё, что лежит между Альпами и Пиренеями, Океаном и Рейном, опустошили квады, вандалы, сарматы, аланы, гепиды, герулы, саксы, бургунды, аламанны и – о несчастное государство! – враги паннонцы. И Ассур пристал к ним[87]. Майнц, знаменитый некогда город, взят и разрушен, и в церкви перебито много тысяч людей. Вормс уничтожен после долгой осады. Могущественный город ремов, Амьен, Аррас, крайние из людей – морины, Турне, Шпейер, Страсбург переселились в Германию. Новемпопуланская Аквитания, Лугдунская и Нарбонская провинции, за исключением немногих городов, все разорены. Извне их опустошает меч, изнутри – голод»[88], и прочее.

В названной базилике, как говорят, имел привычку бывать блаженный Ремигий, чтобы приблизиться к заслугам святых мучеников как духом, что было всегда, так и телом. До сих пор показывают молельню возле алтаря, где он, удалившись от толп народа, имел обыкновение тайно посвящать себя Господу и наивысшему испытателю и весьма набожно приносить Ему жертву блаженнейшего созерцания. Он жил, предаваясь этим занятиям, когда, узнав о пожаре города, он, воззвав к Господу, поспешил туда, ободрённый поддержкой святых, и оставил следы, отпечатавшиеся с тех пор на камнях церковной лестницы.

7. О чудесах этой церкви.

Этот храм, как говорят, прославился в разные времена разными славными событиями. Но мы решили открыть лишь одно, которое произошло почти в наши дни и о котором мы узнали со слов наших отцов, присутствовавших при этом. Праздник названных мучеников приходился на зимнее время, и его обычно отмечали 14 декабря. Братья, своевременно поднявшись в канун этого праздника, обнаружили, что сторожа этой церкви спят, а ворота надёжно заперты. Они долго и громко стучали, но так и не получили ответа ни от кого из тех, что были внутри; тогда они отправились к дому пресвитера и стали упорно стучаться в ворота и кидать камнями по крыше; когда они и тут не смогли никого разбудить, кто бы им открыл, они вновь отправились к воротам храма; обнаружив их открытыми и увидев, что все светильники зажжены, они, однако, никого, кто мог это сделать, там не увидели и таким образом после молитвы воздали благодарность Христу и приступили к ночным хвалебным гимнам. Когда те были уже по большей части прочитаны, пресвитер проснулся от их голосов, удивился вместе с ними этому делу и, ошеломлённый, поспешно стал произносить гимны вместе с прочими. И они так и не смогли найти того, кто зажёг [светильники] и открыл [ворота], разве только это был сам высочайший податель Божьей милости, который не перестаёт распространять славу своих святых непрерывным сиянием чудес.

Один епископ Нуайона[89], добыв часть мощей этого блаженного епископа и мученика, доставил их в свой город. И они, как говорят, прославились многими славными чудесами как в Нуайоне, так и в замке Турне[90], где и ныне по слухам хранятся. Впоследствии же прочие части тела этого мученика вместе с телом его блаженной сестры Евтропии архиепископ Фулько[91] перенёс в стены Реймса и с должным почтением поместил возле тела блаженного папы Каликста[92], позади алтаря Пресвятой Богородицы Марии, где мы их и ныне почитаем.

8. О святом Орикуле и его сёстрах.

При этом гонения со стороны вандалов и гуннов некий раб Божий, по имени Орикул, служил Богу вместе со своими сёстрами Орикулой и Базиликой в том же Реймсском епископстве, в округе Дормуа (Dulcumensi), в селении Сенюк (Sinduno)[93], в церкви, которую сам построил. Там он, как говорят, и был убит варварами вместе со своими названными сёстрами. Говорят также, что он, после того как его обезглавили, омыл свою голову в некоем источнике. Он своей кровью начертал пальцем на некоем камне знак креста, который всё ещё ясно виден, и, неся голову собственными руками, добрался до могилы, которую себе приготовил. Возле неё, как говорят, явлены многие чудеса. Там некогда жил один крестьянин, которому во сне было дано откровение, чтобы он покрыл крышей источник, в котором святой Божий, как мы сказали, омыл себе голову. После того как тот, дважды увещеваемый, откладывал это сделать, он впал в недуг и пролежал, болея, целый год. После этого, дав обет исполнить повеление, он выздоровел и со всех сторон прикрыл источник деревянными досками. Многие, испив из этого источника, исцелялись от разных недугов. Пресвитер этого места, по имени Бетто, велел приготовить себе баню из того колодца, который этот святой мученик, как говорят, вырыл внутри церкви; но, после того как он помылся в бане, он так заболел, что целый год пролежал больным, да и впоследствии не до конца выздоровел. Тела этих святых, положенные некогда в одном саркофаге, во времена архиепископа Сеульфа[94] поднялись из земли: при этом земля прежде сама открылась, и гроб, в котором они лежали, сам собой чудесным образом поднялся наверх.

9. О преемниках блаженного Никасия.

После упомянутого ухода вандалов блаженного Никасия, как говорят, сменил на епископском престоле Барук. За ним последовали: Баруктий[95], затем – Варнава, потом – Беннагий; имя этого Беннагия обнаруживается в его завещании, написанном, как можно там прочесть, его собственной рукой.

Властью этого завещания он наряду с сыном своего брата, которого, как сам упоминает, воспринял в святой купели при передаче непреходящей благодати, сделал наследницей своего имущества также Реймсскую церковь. Среди прочего он завещал церкви, своей наследнице, серебряный сосуд, пожалованный ему, как он упоминает, по завещанию его предшественником, святой памяти епископом Варнавой; и он, по его словам, сохранил его для её украшения, хотя мог бы растратить на собственные нужды. 20 солидов вместе с участками земли и лесами он завещал на восстановление церкви, 8 солидов – пресвитерам этой церкви, 4 солида – дьяконам, 20 солидов – на пленников, 2 солида – иподьяконам, 1 солид – чтецам, 1 солид – привратникам и экзорцистам, 3 солида – монахиням и вдовам, поселённым в богадельне. И присовокупил, обращаясь к своей наследнице церкви, чтобы она считала пожалованным себе всё, что ради его утешения было посвящено в списке пресвитерам, дьяконам и разным схолам клириков, а также пленникам и бедным.

10. О святом Ремигии.

Названному Беннагию наследовал блаженнейший Ремигий[96], который взошёл, как яркий светоч, для наставления в вере язычников. *Божья милость, как уверяет наш поэт Фортунат, избрала его не только прежде, чем он родился, но и прежде, чем его зачали, так что некий монах Монтан, когда спал безмятежным сном, был трижды побуждаем в видении сделать его благословенной матери Цилинии правдивое предсказание о том, что она родит мальчика, и сообщить о его имени и заслугах*[97]. Итак[98], этот Монтан, ведя отшельническую жизнь в скиту, постоянно предаваясь постам, бдениями и молитвам и делая себя угодным Богу также знаками прочих добродетелей, в неустанных молитвах молил небесную милость Христову о мире для Его святой церкви, которую в галльских провинциях терзали разные напасти; когда однажды ночью он, побуждаемый телесной слабостью, позволил телу забыться сном и отдохнуть, ему внезапно привиделось, что он по Божьей милости очутился среди хора ангелов и сонма святых душ, внимает оживлённейшей беседе и слышит, как те совещаются об упадке и восстановлении галльской церкви и считают, что пришло уже время её миловать. Между тем, он услышал глас, весьма славно прогремевший с самых верхних и сокровенных [сфер], что, мол, Господь приникнул со святой высоты своей, с небес призрел на землю, чтобы услышать стон узников, разрешить сыновей смерти, дабы возвещали Его имя в народах, когда соберутся народы вместе и царства для служения Ему[99]; и что Цилиния, зачав во чреве, родит сына, по имени Ремигий, которому будет поручено спасти народ. Итак, этот достопочтенный муж, получив такое утешение, после третьего напоминания о божественном повелении по этому поводу возвестил Цилинии о данном в небесном видении предсказании. А эта блаженная мать давно, во цвете юности, родила от своего единственного мужа Эмилия Принципия, впоследствии святого епископа города Суассона и отца блаженного Лупа, преемника этого Принципия. И блаженная Цилиния, будучи уже пожилой, удивилась, каким образом она, старуха, родит и вскормит ребёнка. Поскольку как её мужу, так и ей самой было уже много лет, они ослабли плотью, были бесплодны, и у них не было больше ни надежды, ни желания производить на свет детей. А блаженный Монтан, чтобы он прирос ещё и заслугами терпения, был на время лишён зрения. И он, чтобы придать веры своим словам, заявил, что если ему помазать глаза её молоком, утраченное зрение тут же вернётся благодаря тому, чем кормят ребёнка. Итак, родители обрадовались такому утешению, и будущий епископ Христов был зачат. Благополучно родившись при помощи Его милости, он от святой купели получил имя Ремигий. При его кормлении молоком обещанная ранее радость пророчества правдиво исполнилась, ибо когда глаз Монтана коснулось молоко его блаженной матери, к нему вернулось утраченное некогда зрение. Родился же этот мальчик, увенчанный славой ещё до своего рождения, в Ланском округе; блистая благородной кровью родителей, уже, правда, пожилых и долгое время бесплодных, он был отмечен небывалыми чудесами ещё при рождении, а в деятельности, которая была ему уготована, ему предстояло быть отмеченным ещё более блистательными чудесами. Ему, как и подобало, дали по божественному повелению имя Ремигий, как тому, кому надлежало править церковью Божьей, в частности, Реймсской, в море этого бурного мира веслом учения и [своими] заслугами и молитвами привести её в гавань вечного спасения. В некоторых старинных текстах обнаруживается, однако, что он был назван Ремедием[100], и мы вполне бы могли этому поверить, глядя на его заслуги и деяния, если бы не знали из более достоверных деяний, что его должны были назвать Ремигием в силу божественного предсказания. В стихах, составленных им и вырезанных по его же повелению на некоем сосуде, который он посвятил Богу, говорится следующее:

Этот сосуд существовал до нынешних времён, пока недавно его не переправили и не отдали норманнам в качестве выкупа за христиан.

Кормилицей этого блаженнейшего Ремигия являлась, как говорят, блаженная Бальзамия, которая была матерью святого Цельсина. Последний, как уверяют, был близким учеником блаженного Ремигия; впоследствии он, как известно, прославился чудесами и до сих пор пользуется известностью в особенности благодаря пожертвованиям праведников; в его церкви[101] покоится и сама его блаженная родительница.

Родители отдали блаженного Ремигия в школу учиться грамоте, и он вскоре обогнал в учении не только сверстников, но и более старших по возрасту, превзойдя всех соучеников зрелостью нравов и благожелательной любовью и стараясь избегать толп народа и в уединении служить Господу, как отшельник. И благочестивый юноша добился этого и, став затворником, служил Христу в Лане, ведя святой образ жизни.

11. О рукоположении его в епископы Реймса.

Как раз тогда, когда ему исполнилось двадцать два года, скончался названный достопочтенный архиепископ Беннагий, и он, как известно, был сообща и по всеобщему желанию не столько избран, сколько восхищен на епископский престол в этом городе Реймсе. Ибо произошло стечение народа обоего пола, разного состояния, сословия и возраста, который провозгласил одно и то же мнение: он – воистину достоин Бога и должен править народом. Итак, святейший юноша, оказавшись в затруднительном положении, поскольку у него и не было возможности куда-либо бежать, и он не мог каким-то образом угодить народу, чтобы тот отказался от своего намерения, начал робко жаловаться на свой возраст и официально заявлять, что церковные правила, мол, не допускают этот возраст к занятию такой должности.

Но, когда толпа народа неудержимо кричала, а муж Божий упирался с немалой твёрдостью, всемогущему Богу было угодно открыть посредством очевиднейших признаков, какое решение Он соизволил о нём вынести. Ибо рассказывают, что над его святой макушкой внезапно образовалось сияние нимба, и вместе с этим нимбом на его голову излился с небес елей божественного помазания, и вся его голова, казалось, умастилась этим святым нектаром.

Итак, отбросив всякие сомнения, его при полном единодушии рукоположили посредством епископского посвящения в епископы Реймсской провинции. Удивительно быстро выяснилось, что он набожен и весьма пригоден для исполнения этой должности: щедрый в раздаче милостыни, усердный в бдениях, сосредоточенный в молитвах, чрезмерный в учтивости, совершенный в любви, замечательный в учении, святейший в образе жизни. О безупречности чистейшей души говорило его доброе и радостное лицо, а доброту милостивейшего сердца выдавала безмятежность его речи. Обязанности вечного спасения исполняя не меньше на деле, чем обучая им в проповеди, он обладал почтенной наружностью и степенной поступью, внушал страх строгостью, а любовь – добротой, и суровость суда смягчал, примешивая к ней кротость. Хотя мрачное выражение лица сулило, казалось, угрозу, но широта души источала ласку, так что в отношении смиренных он оказывался Петром по лицу, а по отношению к грешным казался Павлом по духу. Таким образом различие даров благодати сошлось в единство того благочестия, примеру которого он подражал.

Он пренебрегал покоем, избегал наслаждений, стремился к труду, сносил унижения и не сносил почестей, был беден деньгами, но богат совестью, смирен при заслугах и взыскателен при пороках. И, как можно прочесть сказанное о нём до нас, он так развивал в себе разные добродетели даров благодати, что едва ли немногие так соблюдают те или иные из них, как он исполнял их все. Ни в занятии святыми делами, ни в чувстве раскаяния для него никогда не было заботы важнее, чем или говорить о Боге в чтении и беседе, или с Богом в молитве. Истощая таким образом тело непрерывными постами, он при посредстве постоянного мученичества старался одерживать победу над врагом гонителем.

Хотя блаженнейший муж, как можно прочесть уже давно сказанное о нём другими, старался посреди всего этого не хвалиться добродетелями, небесная благодать всё же не могла остаться в нём скрытой. К изумлению всех он возвышался, словно город, стоящий на верху горы, и Господь не хотел ставить эту свечу под сосудом, но поставил её на подсвечнике[102], позволив ей гореть огнём божественной любви и изливать яркий свет блистательных добродетелей для своей церкви.

12. О разных совершённых им чудесах и о его учении.

При безвинности его святости имели обыкновение смягчаться грубые сердца не только разумных, но и неразумных [тварей], так что когда ему доводилось втайне пировать среди домашних и веселиться в радости дорогих людей, воробьи без страха к нему спускались и брали остатки пищи из его рук; и одни, насытившись, улетали, а другие – прилетали, чтобы насытиться. Это ни коим образом не открывалось им ради превознесения заслуг, но Господь повелел этому происходить для очевидной пользы пирующих, чтобы те благодаря этим и другим весьма часто совершаемым этим слугой Христовым чудесам чаще старались посвящать себя служению Божьему.

Однажды, когда этот блаженнейший муж по обычаю объезжал с пастырской находчивостью приходы, дабы, как верный слуга Христов, узнать, не совершается ли чего небрежного в богослужении, он в силу набожности этого стремления прибыл в селение Шомюзи (Calmiciacum)[103], где некий слепой, в то время как просил его о милосердной помощи, начал биться в припадке, ибо давно уже был одержим злым духом. Тогда святой Ремигий пал ниц и распростёрся в молитве, которой всегда со святым намерением предавался Богу, и, тут же вернув слепому зрение, которым тот обладал прежде, изгнал напасть нечистого духа, оказав тройную помощь: утешив нищего пищей, одарив слепого зрением и вернув пленнику свободу.

В другой раз он, объезжая с епископской заботой приход, по просьбе своей двоюродной сестры, по имени Цельса, посвящённой Богу [девы], прибыл в её виллу под названием Кельт[104]. Там, в то время как блаженный муж посреди духовной беседы поднял по обычаю чашу за здравие хозяйки, слуга названной Цельсы сообщил своей госпоже, что вина не достаточно. Узнав о такого рода деле, святой Ремигий успокоил её с радостным выражением лица и после ласковых словесных утешений велел показать ему покои её дома. Таким образом, намеренно осмотрев сперва прочие комнаты, он, наконец, пришёл в винный погреб, который велел для него открыть и спросил, не осталось ли случайно в каком-либо из сосудов немного вина. Когда ему указали сосуд, в котором осталось так мало вина, а именно, ради его сохранности, он велел закрыть дверь, келарю приказал оставаться на месте, а сам, подойдя к другому краю сосуда, начертил на нём, что был немалого размера, крест Христов и, преклонив колени возле стены, обратил набожную молитву к небу. Тем временем, – удивительно и сказать! – вино начало подниматься вверх, хлынуло через край и потекло на пол. Увидев это, келарь закричал, охваченный изумлением, но святой муж тут же его удержал, запретив это разглашать. Но, поскольку славу о столь славном деле нельзя было скрыть, его двоюродная сестра, узнав о случившемся, передала эту виллу в полное владение ему и его церкви и утвердила это законным образом.

Говорят, что господин Ремигий совершил почти аналогичное этому чудо также с елеем. Когда один больной из непростой семьи, но ещё не крещёный, попросил у святого Ремигия его навестить, и, признавшись, что уже чувствует себя при последнем издыхании, умолял его окрестить, блаженный епископ потребовал у местного пресвитера елей и миро; узнав, что в сосудах нет ни того, ни другого, он поставил эти почти пустые сосуды на алтарь и распростёрся в молитве. Поднявшись после молитвы, он обнаружил сосуды полными; помазав таким образом больного данным ему свыше елеем, он по церковному обычаю крестил его и, помазав также дарованным с неба миро, вернул ему здоровье, подарив душе спасение, а телу – здравие.

Враг рода человеческого не переставал являть низость своей злобы и, заставив внезапно взвиться языки пламени, поджёг город Реймс; пожар уже уничтожил ужасным разорением почти третью [его] часть, и победоносное пламя лизало то, что осталось. Блаженный епископ, получив весть об этом деле, обратился к молитве – своей обычной защите – и в базилике блаженного мученика Никасия, где он в то время имел обыкновение находиться, распростёршись, молил Христа о помощи. Когда он встал после молитвы и поднял глаза к небу, то со стоном воскликнул: «Боже, Боже мой, помоги моей молитве!». Таким образом бегом спустившись по ступеням, выложенным камнями, перед самой церковью, он бросился в город. А на тех камнях ступеней, словно на мягкой глине, отпечатались его следы, которые и сегодня ещё видны в память Божьего чуда. Прибежав со всей поспешностью, он противопоставил себя пламеня и как только сделал протянутой в направлении огня правой рукой знак креста с призванием имени Христова, весь этот огонь, сломленный и утративший силу в самом себе, начал отступать и как бы бежать перед мужем Божьим. Блаженный Ремигий, преследуя его, становился с символом святости между огнём и тем, что ещё, казалось, было не затронуто им, и, опираясь на поддержку силы Божьей, изгнал всё это бушующее пламя, бежавшее перед ним, через открытые ворота, и закрыл эти ворота, запретив их кому бы то ни было открывать под угрозой кары для того, кто посмеет [нарушить] этот запрет. Через несколько лет один горожанин, по имени Ферцинкт, находясь возле этих ворот, продырявил ограду, которой эти ворота были загорожены, чтобы убрать оттуда остатки своего дома, но вскоре, как говорят, такая кара постигла его за эту дерзость, что в том доме из-за внезапно случившего несчастья не осталось ни скотины, ни человека.

Некая девица, происходившая от славных предков из города Тулузы, с детства была одержима злым духом. Родители, любившие её нежной любовью, с великой набожностью повели её к гробнице святого апостола Петра. Ибо в тех краях славился тогда добродетелью достопочтенный Бенедикт, блиставший многими подвигами. И родители девицы, узнав о его славе, позаботились привести её к нему. Тот, предаваясь ради её исцеления многим постам и молитвам, когда не смог изгнать из неё яд ужасного змея, сумел исторгнуть из древнего врага, закляв его именем Божьим, только такой ответ: ничьи молитвы, кроме молитв блаженнейшего епископа Ремигия, не смогут изгнать его из этого тела. Тогда её родители, поддержанные, как говорят, речами как самого блаженного Бенедикта, так и короля готов Алариха[105], а также их письмами к блаженному Ремигию, прибыли к этому святому епископу со связанной дочерью, умоляя показать в очищении ребёнка его силу, о которой они уже узнали из признания разбойника. Блаженнейший Ремигий долго упирался, уверяя, что недостоин, и отказывался с обычным смирением, но, наконец, сдался на просьбы народа, умолявшего его совершить за неё молитву и посочувствовать слезам родителей. Итак, вооружившись заслугами святости, он властью Слова повелел беззаконному разбойнику уйти через то место, через которое вошёл, и освободить рабу Христову. И тот таким образом с ужасной рвотой и отвратительным зловонием вышел через рот, через которой вошёл. Но чуть погодя, как только епископ ушёл, она, изнурённая чрезмерным усилием, покачнулась и, лишившись жизненного тепла, испустила дух. И вот, толпа молящих вновь примчалась к целителю, возобновив просьбы. Но блаженный Ремигий, обвиняя себя, говорил, что скорее совершил преступление, чем дал спасительное средство; что он – виновен в убийстве, а не податель лекарства. Итак, вняв мольбам народа, он возвратился в базилику святого Иоанна, где лежало бездыханное тело, и со слезами распростёрся там на полу в молитве к святым, призвав то же самое делать и прочих. Пролив потоки слёз, он поднялся и воскресил умершую, которую ранее избавил от одержимости. И та, схватив руку епископа, тут же поднялась в полном здравии и благополучно вернулась домой.

О том, каким блеском учёности, святости и мудрости сиял этот блаженнейший отец, свидетельствуют его труды, так как несомненно истинной, как известно, является та мудрость, которую подтверждает предъявление трудов, равно как дерево удостоверяют плоды. То же свидетельствует и франкский народ, обращённый им в веру Христову и освящённый святостью крещения. Свидетельствуют и разные весьма мудрые дела, как сделанные им, так и возвещённые. Свидетельствуют и разные особы его времени; из них хотелось бы вставить здесь письмо Сидония, епископа Овернского, образованнейшего и весьма знаменитого как родом, так и верой и красноречием мужа, направленное им этому блаженнейшему епископу.

«Сидоний господину папе Ремигию [шлёт] привет. Некто, отправившийся из Оверни в Белгику (лицо мне знакомо, причина [поездки] – нет; он о ней не сообщает), после того как прибыл в Реймс, то ли деньгами, то ли некой любезностью снискал расположение твоего писца и библиотекаря и волей неволей выманил у него богатейшее собрание твоих речей. Вернувшись к нам и весьма похваляясь тем, что приобрёл столько книг, этот горожанин, хотя я готов был купить всё, что он привёз, предложил их в качестве дара, что было вовсе не противозаконно. Предметом заботы моей и тех, кто расположен к наукам, поскольку мы по праву желали их прочесть, тут же стало заполучить большую их часть и все их переписать; при всеобщем согласии было объявлено, что лишь немногие ныне могут надиктовать подобное. Ибо мало таких, а то и вообще нет никого из тех, кто хочет произнести речь, кому было бы присуще такое же умение правильно выстраивать причины, ставить слова, подбирать выражения. При этом такая наглядность примеров, верность утверждений, точность эпитетов, изящество образов, сила аргументов, глубина идей, плавность речи и неотразимая сила выводов. Прочное и надёжное построение [фраз], связанное бесспорными цезурами остроумных выражений, но от этого не менее гибкое, лёгкое и во всех отношениях закруглённое; [речь] плавно течёт, не вынуждая чтеца ломать язык, и, струясь по покоям дворца, не запинается из-за шероховатости фраз. Она, наконец, вся чистая и плавная – так, словно палец скользит гладким ногтем по твёрдой поверхности кристалла или оникса, если, конечно, не натыкается на мелкие препятствия и ему не мешает никакая трещина. Что же далее? Не существует ныне речи живого человека, которую твоя опытность не смогла бы без труда превзойти и преодолеть. Поэтому, господин папа, я могу предположить, что ты из-за выдающегося и невыразимого красноречия – да будет позволено так выразиться! – возгордился. Но, хотя ты блистаешь как чистотой совести, так и прекраснейшим слогом, мы, которые хвалим то, что хорошо написано, даже если не пишем достойного похвалы сами, не должны всё же тебя сторониться. Поэтому перестань впредь избегать наших суждений, которые не грозят ни язвительными выпадами, ни порицанием. В противном случае, если ты не будешь оплодотворять наше бесплодие красноречивыми беседами, мы будем охотиться за рынками похитителей, и ловкие руки грабителей, которых мы наймём, закрыв глаза [на их проделки], и дальше будут расхищать твои хранилища, и, если тебя ныне не тронут ни просьбы, ни долг, то ты начнёшь тогда напрасно возмущаться тем, что тебя ограбили воры. Соизволь вспомнить о нас, господин папа»[106].

13. Об обращении франков.

То, какой мудрости, сколь святого усердия был этот наш отец и благой пастырь, сколь верным и благоразумным[107] он оказался в издержании денег[108] своего Господа, подтверждает осуществлённое им, как мы говорили выше, обращение франков от идолов к истинному Богу. Те в то время, перейдя через Рейн, разграбили галльские провинции и Кёльн, а также захватили некоторые другие города Галлии. А после того как их король Хлодвиг[109] победил и убил Сиагрия[110], римского полководца, который тогда правил Галлией, он начал повелевать почти всей Галлией.

Узнав о славе подвигов блаженнейшего Ремигия, а именно, что тот славится добродетелью святости и мудрости и знаменит чудесами, он стал уважать его и полюбил, хотя и был язычник. Когда он, однажды, проходил мимо города Реймса, то некоторые его воинские отряды унесли некие сосуды, похитив их у Реймсской церкви. И среди них также некий большой серебряный кувшин, красиво отделанный, ради которого, как говорят, блаженный Ремигий отправил к нему послов, дабы те хотя бы его сподобились вернуть. Когда они пришли к месту раздела добычи, король просил своих воинов не отказать в передаче ему этого кувшина. И вот, когда большинство согласилось, некий франк, ударив по кувшину обоюдоострой секирой, воскликнул, что королю ничего не следует брать отсюда, кроме того, что положено по жребию. В то время как прочие были ошеломлены этим безрассудством, король на время терпеливо снёс эту обиду и, возвратив при поддержке большинства церковному посланцу похищенный сосуд, затаил в сердце гнев. Затем, по прошествии года он приказал всему своему войску по обычаю выстроиться в поле в полном вооружении, чтобы он, как всегда, оглядел блеск [их] оружия; это собрание они по имени Марса называли обычно Марсовым. Итак, обходя по обычаю выстроенные полки, король подошёл к тому, кто недавно разбил кувшин, и, с презрением отозвавшись о его оружии, наконец, бросил на землю его франциску[111]. Когда воин нагнулся, чтобы поднять её, король воткнул ему в голову его обоюдоострую секиру, которой тот ранее расправился с сосудом, с суровой бранью напомнив о его дерзости. Когда тот был убит таким образом, из-за этой мести сильный страх перед королём поразил сердца прочих франков.

После того как Хлодвиг, подчинив себе провинцию Тюрингию, расширил своё королевство и власть, он взял в жёны Ротхильду[112], дочь Хильперика, брата Гундобада, короля бургундов[113]. Поскольку она была христианкой и велела окрестить сыновей, рождённых от короля, даже вопреки воле супруга, то пыталась привлечь к вере Христовой также и мужа, но женщине никак не удавалось склонить душу варвара к вере.

Между тем, у франков случилась война с аламаннами и, когда франки потерпели ужасное поражение, советник короля Аврелиан стал убеждать его уверовать в Христа и воззвать к самому царю царей и Богу неба и земли, уверяя, что Он может даровать ему победу по его воле. Когда тот так и сделал и, набожно призвав помощь Христову, дал обет стать христианином, если заслужит испытать Его силу в обретении победы, то аламанны после произнесения им этого обета тут же были обращены в бегство и, узнав, что их король убит, подчинились власти Хлодвига. А тот, заставив их платить дань, победителем вернулся домой, доставив королеве великую радость, а именно, тем, что он заслужил одержать победу, призвав имя Христово.

Тогда королева позвала блаженного Ремигия, умоляя открыть королю путь спасения. Святой священник, наставив его в спасительном учении жизни, побудил прийти к таинству крещения. Тот, ответив, что пойдёт убедить в этом народ, постарался обратиться с речью к войску, чтобы они, оставив богов, которые не смогли им помочь, приняли культ того, кто даровал им столь славную победу. При содействии Божьей милости толпа криком выразила согласие с тем, чтобы оставить смертных богов и уверовать во Христа, который был им подмогой. Об этом сообщили святому Ремигию, который преисполнился великой радости и постарался наставить короля и народ в том, как именно они должны отречься от дьявола, от его трудов и мишуры и уверовать в истинного Бога. И, поскольку наступал праздник Пасхи, он назначил им пост, согласно обычаю верующих.

В день Страстей Господних[114], а именно, за день до того, как они должны были получить благодать крещения, епископ после ночных гимнов и молитв отправился в королевскую спальню, чтобы теперь, когда король освободился от мирских забот, он мог свободнее внушить ему таинства священной проповеди. Когда он был почтительно впущен кубикуляриями, король радостно выбежал навстречу, и они вместе вошли в молельню блаженнейшего князя апостолов Петра, случайно оказавшуюся рядом с покоями короля. Когда епископ, король и королева уселись на поставленные кресла, впустив нескольких клириков, а также и некоторых близких королю и доверенных лиц, и достопочтенный отец стал наставлять короля спасительными увещеваниями, Господь ради подкрепления спасительного учения своего верного слуги соизволил зримо явить себя, ибо обещал всегда быть среди верных своих, собравшихся во имя Его[115]. Ведь всю церковь внезапно наполнил столь яркий свет, что он, казалось, затмевает яркость солнца. Вместе со светом тут же раздался голос, сказавший: «Мир вам! Это – Я! Не бойтесь! Пребывайте в любви ко Мне!». После этих слова свет, который появился, исчез, но в этом доме осталось несказанное благоухание, так что можно было ясно понять, что сюда приходил создатель света, мира и благого очарования. Блаженный епископ от этого света, казалось, немало просветлел лицом. Итак, король и королева, припав к ногам благого священника, с великим страхом просили услышать его утешение, готовые на деле выполнить всё, что откроют уста покровителя. Ведь они радовались словами, которые услышат, озарённые светом, который увидели, внутренне, хотя и устрашённые яркостью этого света внешне. А святой отец, преисполненный блеска небесной мудрости, наставил их по поводу свойств небесного видения, которое, хотя и устрашает своим приходом сердца смертных, но затем успокаивает их утешением, идущим вслед за страхом; и когда оно являлось тем или иным отцам, то сперва поражало их страхом, а затем благодаря милости и доброте наполняло радостью.

Блаженнейший муж Ремигий, озарённый как блеском лица снаружи, по примеру древнего законодателя[116], так и ещё более светом божественного сияния внутри, предсказал им, как говорят, в пророческом духе всё, что произойдёт с ними или с их потомством, а именно: как славно их потомство расширит королевство, возвеличит церковь Христову, овладеет римским царским званием и достоинством и одержит победы над прочими народами, если только не оставит вдруг путь спасения, отступив от добра, и, погрязнув в преступлениях, которые вызывают гнев Божий, не попадёт в западню пагубных пороков, из-за которых королевства обычно рушатся и переходят от одного народа к другому. От дома короля к крещальне была приготовлена дорога, по которой надлежало идти, развешаны полотнища и занавесы, тут и там выстланы улицы, образована церковь, а крещальня опрыскана бальзамом и прочими благовониями, и Господь оказал народу такую милость, что тот радовался, думая, что наслаждается благоуханиями Рая. Таким образом святой епископ, держа за руку короля, за которым следовала королева вместе с народом, со священными Евангелиями и крестами, которые несли впереди, с литаниями, гимнами и духовными песнопениями отправился из дворца к крещальне.

Посреди пути король, как говорят, спросил епископа, это ли будет Божье царство, которое он ему обещал. «Это ещё не то царство, – сказал епископ, – но начало пути, который ведёт к нему». Когда они пришли к месту, приготовленному для крещальни, народ загородил дорогу клирику, который нёс миро, и тот никак не мог добраться до купели. Поэтому, когда приступили к освящению купели, миро по Божьей воле не оказалось. Но святой епископ, подняв, как говорят, глаза к небу, молча со слезами помолился. И вот, внезапно прилетела белая, как снег, голубка, принеся в клюве сосуд, полный небесного дара – миро. И все, кто там был, преисполнились очарования от дивной силы его ни с чем не сравнимого аромата, который тогда распространился, и она превзошла всё, чем они наслаждались ранее. Итак, святой епископ взял сосуд и, после того как он окропил миро купель, образ голубки тут же исчез. А король, увидев чудо такой благодати, обрадовался и, тотчас же отринув дьявольские труды и мишуру, попросил достопочтенного епископа его окрестить. Когда он вошёл в источник вечной жизни, блаженный епископ произнёс красноречивыми устами: «Покорно склони выю, Сикамбр. Почитай то, что сжигал, сожги то, что почитал». Таким образом он после исповедания православной веры был трижды погружён в воду, принят этим святым епископом во имя высшей и неделимой Троицы, Отца и Сына и Святого Духа, освящён и отмечен святым помазанием. Крещены были сёстры короля – Альбофледа[117] и Лантехильда, а вместе с ними – 3000 мужей из франкского войска, не считая жён и детей. Мы можем поверить, что в тот день святые ангелы испытали великую радость на небесах, а набожные люди – немалое ликование на земле.

Значительная часть франкского войска, ещё не обратившаяся в веру Христову, какое-то время после этого пребывала в неверии по ту сторону реки Соммы во главе с некий князем Рагнахаром, пока названный король Хлодвиг не одержал славные победы по воле небесной милости, и этот Рагнахар (Raganarius), приверженец постыдных поступков и непристойностей, не был побеждён, предан и убит франками, и тогда весь франкский народ был обращён в веру Христову и крещён блаженным Ремигием.

14. О владениях, которые ему пожаловали король Хлодвиг и франки.

Итак, король и франкские вельможи пожаловали блаженному Ремигию многочисленные владения по разным провинциям, за счёт которых он обогатил как Реймсскую, так и некоторые другие церкви Франции. Немалую часть этих имуществ он передал также церкви Пресвятой Марии в Лане (Lauduni-clavati), замке реймсского прихода, где был воспитан, и поставил там епископом Генебауда, благородного родом и сведущего как в духовных, так и в светских науках мужа, который, оставив жену, племянницу, как говорят, святого Ремигия, стал вести благочестивую жизнь; и подчинил этому замку приход Ланского графства. Этот Генебауд, сильно полагаясь на предыдущую жизнь и величие сана, неосмотрительно позволил жене, которую оставил, часто навещать его якобы ради её наставления. Но, как свидетельствуют божественные слова: «Вода стирает камни, и разлив её смывает земную пыль; и скала сходит с места своего»[118], так именно случилось и с ним, когда частые визиты женщины и ласковые беседы размягчили суровое и неподатливое к страсти сердце епископа и словно скалу перенесли из места святости в грязь сладострастия.

Поддавшись дьявольскому наущению, он бросился в пламя страсти и, совокупившись со старой подругой, родил от неё сына, которого велел назвать Латроном[119], как рождённого в разбое. И, поскольку об этом грехе мало кто знал, женщина, дабы не навлечь подозрение, если она вдруг откажется от обычного посещения епископа, начала, как и прежде, бывать в его доме. Так вышло, что скрытая от людей вина и тайный пыл страсти в сердце как мужчины, так и женщины, наконец, вопреки прежнему раскаянию вновь вовлекли епископа в грех. И он, словно забыв о том, о чём сокрушался, повторно совершил преступление, которое оплакал. Когда он узнал о родившейся от постыдного деяния дочери, то велел дать ей имя – Вульпекула[120], как рождённой в результате хитростей изворотливой матери. Наконец, Господь, который призрел на блаженного Петра, обратил взор также и на него, и Генебауд, терзаясь угрызениями совести, просил святого Ремигия прийти в Лан. Приняв его с должным почтением, он, после того как они вошли в спальные покои, разразился горестным рыданиями и, пытаясь снять с себя столу, как виновный, бросился в ноги святому покровителю. Когда тот обстоятельно расспросил его о причине такой скорби, он с трудом, сквозь мешавшие ему слёзы и всхлипывания, рассказал по порядку о том, что совершил. Муж Божий, видя, что тот угнетён и чуть ли не в отчаянии, постарался мягко его утешить, говоря, что следует горевать не столько о совершённом преступлении, сколько о том, что он, кажется, не верит в доброту Господа, для которого, как известно, нет ничего невозможного, если Он захочет, который никогда не отвергает обратившегося к Нему грешника, и который пролил за грешников свою кровь.

Итак, добрый и мудрый муж постарался ободрить согрешившего разными примерами, а именно, что виновный может легко добиться прощения у Господа, если постарается принести Господу достойный плод покаяния[121]. Наконец, воодушевив его достойными увещеваниями, он назначил ему покаяние и, построив каморку, освещённую небольшими окошками, вместе с молельней, которая до сих пор, как говорят, стоит возле церкви святого Юлиана, он запер в ней кающегося епископа. Он семь лет правил его приходом и по обыкновению одно воскресенье проводил в Реймсе, другое – в Лане. Впоследствии Божья милость открыла и то, какому строгому покаянию и воздержанию подвергал себя названный муж в этом заточении, и то, как он собрал там достойные плоды покаяния.

Ведь на седьмой год, когда в канун Чистого четверга он, каясь, проводил ночь в молитве, оплакивая себя за то, что дошёл до того, что в наказание за свои грехи не заслужил в этот день находиться в церкви среди кающихся, чтобы примирять кающихся с Господом, около полуночи к нему явился в ярком свете ангел и, когда он лежал ничком в молельне, как говорят, обратился к нему с такой речью: «Генебауд! Молитвы за тебя твоего отца Ремигия услышаны. Господь принял твоё покаяние, и грех твой отпущен. Поднимись и, выйдя отсюда, исполни положенную епископскому чину службу и примири с Господом кающихся в их грехах». Генебауд же, поражённый сильным страхом, не мог ничего ответить. Тогда ангел Господень подбодрил его, чтобы он не боялся, более того, призвал радоваться оказанной ему милости Господней. Наконец, приободрившись, он, как говорят, ответил, что не может выйти отсюда, так как его господин и отец Ремигий держит при себе ключ от двери, и к тому же запечатал её своей печатью. Ангел сказал ему: «Чтобы ты не сомневался, что я послан Господом, то как небо открыто для тебя, так и эта дверь откроется». И дверь тут же открылась, не повредив ни печати, ни запора. Тогда Генебауд, распростёршись на пороге на манер креста, как передают, сказал: «Даже если сам Господь Иисус Христос соизволит прийти ко мне, грешному, то я всё равно не выйду отсюда, если не придёт тот, кто поместил меня во имя Него в это заключение». При этом ответе ангел тут же ушёл от него.

А блаженный Ремигий проводил ночь в молитве в крипте под церковью Пресвятой Марии, которая считается в Реймсе престольной. Епископ Херивей[122] впоследствии посвятил эту крипту в честь самого блаженнейшего Ремигия. Там этот святой муж, устав от бдений и как бы заснув, впал тогда в экстаз и увидел, что рядом с ним стоит ангел, который рассказывает ему обо всём, что произошло, и велит как можно скорее отправляться в Лан и, восстановив Генебауда на данном ему престоле, уговорить его открыто исполнять епископские обязанности. Блаженный муж, ничуть не колеблясь, тут же со всей поспешностью отправился в Лан. Придя туда, он обнаружил Генебауда лежавшим на пороге у открытой двери, причём печать и запор были нетронуты; восславив милость Господню, он, протянув руки, поднял его со слезами радости и, восстановив его на престоле и в священническом сане, с радостью отбыл в Реймс. Генебауд же, опираясь на милость Божью, впоследствии в святости проводил все дни своей жизни, открыто рассказывая о том, как с ним поступил Господь. Итак, Генебауд умер в мире и был причислен к святым Божьим; он так долго занимал должность епископа, что ему наследовал Латрон, его сын, [ставший] епископом, а впоследствии – святым.

Король Хлодвиг, сделав своей столицей город Суассон, наслаждался присутствием блаженного Ремигия и беседами с ним. Но, поскольку святой муж не имел в окрестностях этого города никаких иных вилл, кроме одной небольшой, которая была дана святому Никасию, король по внушению королевы и ввиду просьб местных жителей, которые были отягощены многочисленными поборами и желали платить Реймсской церкви то, чем были обязаны королю, предложил святому Ремигию пожаловать ему всё, сколько тот сможет обойти, пока он будет почивать в полдень. Итак, блаженный Ремигий, отправившись, оставил по межам знаки своего пути, которые всё ещё ясно видны. При этом межевании некто, владевший мельницей, прогнал святого мужа, дабы он не включал её в эти межи. Муж Господень, обратившись к нему, ласково сказал: «Друг! Не сочти для себя в тягость, чтобы мы совместно владели этой мельницей». Но, как только тот его прогнал, колесо мельницы сразу же стало вращаться в обратную сторону; и отвергнувший закричал вслед святому Ремигию: «Слуга Божий! Приди и мы вместе будем владеть мельницей». Но святой муж сказал ему: «Ни мне, ни тебе». Земля в этом месте тут же просела и образовалась такая пропасть, что там никогда более не могло быть никакой мельницы. Когда и некоторые другие его прогнали, дабы он не включал в свои пределы некий лесок, он сказал, что ни листка с этого леса, хотя он и был рядом, не вылетит за эти пределы, ни палка оттуда не упадёт за те межи. Что и соблюдалось, как известно, по воле Божьей, пока стоял этот лес. Идя оттуда дальше, он пришёл к вилле под названием Шавиньон (Caviniacum)[123] и попытался включить её в свои пределы, но люди этой виллы не дали ему это сделать. Тогда он, то отгоняемый, то вновь приближаясь с кротким выражением лица, оставил на своём пути знаки, которые видны до сих пор. Наконец, когда его прогнали, он сказал им: «Всегда трудитесь и терпите нужду». И это, как показывает сила вынесенного приговора, исполняется до сих пор. А король, встав после полуденного сна, грамотой королевской власти пожаловал ему всё, что блаженный Ремигий успел объехать. Главами этих земель являются Лёйи (Juliacus) и Куси (Codiciacus)[124], которыми до сих пор спокойно и по праву владеет Реймсская церковь.

Затем Евлогий, могущественный муж, уличённый перед королём Хлодвигом в преступлении против королевского величества, прибегнул к заступничеству блаженного Ремигия. И святой муж добился для него как сохранения жизни, так и владения имуществом. А тот как бы в вознаграждение за это передал доброму покровителю в собственность свою виллу Эперне (Sparnacum). Но блаженный епископ, избегая принимать в награду за услугу своего заступничества преходящий дар, обратился к названному мужу со спасительным увещевания и, поскольку тот не желал оставаться в мирском звании, подавленный стыдом от того, что ему вопреки славе его рода из милости подарили жизнь, сказал, что если он хочет быть совершенным, то должен всё своё добро, продав, раздать бедным и последовать за Христом; и, отсчитав таким образом из церковных сокровищ стоимость этой виллы, а именно, 5000 фунтов серебра, передал их, как говорят, Евлогию и приобрёл виллу во владение церкви, оставив добрый пример всем епископам и прочим священникам, чтобы те, ходатайствуя за тех, которые прибегают к лону церкви или к помощи слуг Божьих, либо делая какое-либо иное доброе дело, не делали это за материальное вознаграждение и не принимали преходящие дары, но, согласно заповеди Божьей, старались то, что даром получили, точно так же даром и давать[125].

15. О победах Хлодвига при помощи святого Ремигия и о кончине этого короля.

Итак, король Хлодвиг, двинув войско против Гундобада и его брата Годегизила[126], получил от блаженного Ремигия, предсказавшего ему победу, благословение и узнал в данных им ему наставлениях, что на то время, пока он будет сражаться против врагов, освящённого им вина, которое ему дал муж Господень, хватит для ежедневного пользования. Бургунды во главе с названными герцогами пришли сражаться против него на реку Уш (Oscaram), возле замка Дижон (Divionem). Там они яростно сразились, и бургунды были обращены в бегство, а Гундобад, запершись в замке Авиньон (Avione), через своего советника Аредия добился у Хлодвига мира, дав множество сокровищ. Хлодвиг же, завладев большой добычей, вместе с франкским войском вернулся домой.

Таким образом, построив в Париже базилику в честь святых апостолов Петра и Павла[127] и проведя по совету своего святого покровителя Ремигия собор в городе Орлеане[128], он выступил против короля Алариха, арианина, и, получив от блаженного Ремигия благословение, укрепился в уверенности в обретении победы. Святой муж, как делал и раньше, передал ему сосуд, который в народе называют бутылью (flasco), полный освящённого им вина, дав то же наставление, что и прежде, а именно, что до тех пор, пока он будет на войне, вино в названной бутыли не иссякнет ни для него, ни для тех его людей, кому он захочет дать оттуда [напиться]. Итак, король и многие из его людей пили из него, но вина в сосуде не становилось меньше. Вступив в битву с готами, он обратил их в бегство, а сам вышел победителем благодаря помощи блаженного Ремигия. В той битве[129] двое готов поразили его копьями в бок, но не смогли причинить ему вред благодаря хранившим короля заслугам его покровителя. Подчинив своей власти многие города, он дошёл до Тулузы и, захватив сокровища Алариха, со славной победой вернулся домой через город Ангулем, чьи стены рухнули перед его взором, а готы, которые там оказались, были перебиты; и вино в бутыли не кончалось, пока он не вернулся восвояси.

Затем король Хлодвиг по призыву святого Ремигия отослал державу, то есть золотую корону с драгоценными камнями, в дар блаженному апостолу Петру и получил от императора Анастасия[130] грамоту на консульское достоинство, присланную ему вместе с золотой короной и пурпурной туникой, и с тех пор он, как упоминают, звался консулом. Также Гормизд[131], понтифик римского престола, поручил святому Ремигию в направленных ему письмах замещать его в королевстве Хлодвига.

После этого король Хлодвиг умер[132] в мире и был погребён в базилике святого апостола Петра, которую построил в Париже, и в тот миг, когда он испустил дух, блаженный Ремигий, находившийся в Реймсе, узнал благодаря откровению Святого Духа о том, что он умер, и открыл это тем, кто стоял рядом с ним.

16. О соборе, на котором он обратил еретика.

Епископы Галлии, собравшись на собор ради веры, просили прийти на этот собор также блаженного Ремигия, как мужа весьма учёного в божественных изречениях и весьма опытного в церковном учении. На этом собрании присутствовал и некий арианский епископ, яростный спорщик, полагавшийся на диалектические силлогизмы и заключения и оттого весьма гордый. Когда святой Ремигий явился на собор и был встречен множеством братьев, все почтительно перед ним встали, и только этот гордый еретик не соизволил перед ним встать. Но, как только блаженный Ремигий прошёл мимо него, у того перехватило горло, и он утратил способность говорить. Когда все ждали, что он заговорит после речи святого Ремигия, тот ни слова не мог произнести и, наконец, бросился к ногам блаженного мужа, знаками прося о прощении. И святой Ремигий сказал ему: «Говори во имя Господа нашего Иисуса Христа, истинного сына живого Бога, если только ты верно мыслишь о Нём таким образом! Веруй в Него и исповедуй так, как верует католическая церковь». При его словах еретик, прежде гордый, а теперь ставший смиренным и католиком, заявил о католическом исповедании православной веры в божественную и неделимую Троицу и в воплощение Христово, и обещал оставаться в этом вероисповедании; и таким образом достопочтенный епископ силой Божьей возвратил ему, погибшему душой из-за неверия и по праву наказанному лишением голоса из-за гордыни, и спасение души, и телесной здравие, открыто показав на нём, превратно мыслившем о Христе, который через вочеловечивание соизволил стать для нас ближним и братом, всем священникам, которые там были и которые захотят это узнать, как они должны поступать с погрешившими против Него и восставшими против церкви, а также с теми, кто потом образумится и покается.

17. Об укрощении огня, а также о его смерти и погребении.

Когда святой Ремигий уже состарился и дух Божий открыл ему, что вслед за изобилием, которое тогда было, придёт голод, он приказал сделать из собранных в виллах епископии плодов несколько стогов, чтобы они впоследствии принесли пользу народу, когда тот будет страдать от голода. Большинство их было сделано в вилле, которая зовётся Кельт. Но люди этой виллы были строптивы и мятежны и, напившись однажды, стали говорить между собой, что, мол, этот юбиляр, – так они называли святого мужа за его преклонный возраст, – хочет сделать из этих стогов, которые нагромоздил? Не думает ли он создать из них город? Ибо эти стога, расставленные вокруг двора, выглядели, как башни по стенам города. Наконец, побуждая друг друга по наущению дьявола, они подожгли их. Когда блаженному епископу, который тогда случайно находился поблизости – в вилле под названием Базанкур[133], сообщили об этом, он тут же вскочил на коня и спешно прибыл в Кельт для обуздания такой дерзости. Когда он прибыл туда и обнаружил горящие плоды, то стал греться у этого огня и сказал: «Огонь – всегда хорош, если не слишком силён. Однако, все, кто это сделал и кто родится от их семени, будут наказаны: мужчины – грыжей, женщины – болезнью зоба». И это, как известно, так и происходило вплоть до времён Карла Великого, который изгнал из Кельта такого рода людей за то, что они убили в этой вилле видама Реймсской церкви; казнив виновников убийства и разослав по разным провинциям и приговорив к вечной ссылке тех, кто был с ними заодно, он велел вновь заселить эту виллу из прочих вилл этого епископства. И мужчины, и женщины этого рода остались наказанными так, как провозгласил своим решением святой муж. И, поскольку муж Божий предвидел, что и потомки их будут мятежны и строптивы, он весьма кстати решил покарать такого рода наказанием не только самих виновников, но и их потомство.

Итак, после этих и многих других славных чудес, которые Господь соизволил совершить через этого своего верного слугу, Он внял его стонам и вздохам, посреди которых тот обычно говорил: «Когда приду и явлюсь пред лице Божье?[134] И буду насыщаться, когда откроется слава Его»[135], и в добром утешении открыл ему, что близится день его смерти. Полагаясь на это откровение, он составил завещание по поводу своего имущества, торопясь достигнуть того наследия, о котором пророк говорит: «Когда Он возлюбленным своим даёт сон, это и есть наследие от Господа»[136]. Итак, этот святой муж Божий, оставив земное наследие, получил вечное следующим образом.

Составив завещание и как подобает приведя в порядок все свои дела, он, поскольку истинный виноградарь очищает всякую ветвь, приносящую плод, чтобы более принесла плода[137], на время был лишён телесного зрения, чтобы иметь возможность с большим вниманием созерцать очами души небесные сферы, к которым он всей душой стремился. Сам он при всяком испытании всегда старался воздавать хвалу Богу, дни и ночи предаваться Его восхвалению и гимнам, соображая в честной душе, что те, кто терпеливо и смиренно принимают удары, будут после ударов высоко приняты на покой. Желая явить в нём залог вечной славы, Господь, прежде чем тот отошёл, вернул ему зрение. За это он, как и при потере [зрения], благословил имя Господне.

Спустя малый период времени он, зная, что настал день его кончины, во время служения мессы и раздачи святого причастия попрощался и даровал мир своим сынам, после того как 74 года весьма благочестиво служил Господу в должности епископа как верный и умный слуга; на 96-м году своей жизни, 13 января[138], завершив течение доброго подвига, сохранив веру[139], он с многообразным плодом добрых дел и прибылью в виде душ устремился душой на небо, как давно желал, а тело оставил земле. Он получил белоснежную столу, а именно, вечное блаженство души, дабы получить при воскресении ещё одну, а именно, блаженное бессмертие для славы воскрешённого тела, и иметь часть и общение с выдающимися членами Христовыми в царствии небесном, как то подтверждает дарованная ему апостольская благодать: франкский народ, обращённый им в веру Христову, венец мученичества, долготерпение в страдании в долгие годы его жизни, слава исповедничества, проповедь православной веры и славное совершение чудес как при жизни во плоти, так и после смерти.

Когда его святейшее тело несли к гробнице, приготовленной в церкви святых мучеников Тимофея и Аполлинария, погребальные носилки прямо посреди селения налились такой тяжестью, что люди, несмотря на все усилия, никак не могли сдвинуть их с места. Когда все изумились и просили милосердие Божье соизволить указать, в каком месте по Его воле следует похоронить тело Его святого, то отметили, что к базилике названных мучеников нести носилки не могут. Предложили церковь святого Никасия, но и тогда гроб невозможно было поднять. Решили [везти тело] в храм святых Сикста и Синиция, но и тут его не удалось сдвинуть с места. Наконец, поскольку оставалась лишь малая церковь в честь блаженного мученика Христофора, в которой не содержалось тела ни одного известного святого, а на лежавших вокруг атриях этой церкви издавна возникло реймсское кладбище, они вынужденно просили, чтобы Господь явил, угодно ли Ему, чтобы эти святейшие мощи были положены в этой церквушке. При этом молитвенном воззвании они подняли гроб с такой лёгкостью, что носильщики вообще не ощущали никакой тяжести. По воле промысла Божьего тело этого почтеннейшего отца было положено в этой церквушке, в том месте, где ныне находится алтарь святой девы Женевьевы. А там, где его носилки налились тяжестью, впоследствии, как говорят, произошло много чудес. Там же поставлен и стоит с тех пор крест, прикреплённый к столбу, украшенному такими памятными строками:

18. Составленное им завещание.

«Во имя Отца и Сына и Святого Духа хвала Богу. Аминь. Я, Ремигий, епископ города Реймса, пребывая в священном сане, составил по преторскому праву своё завещание и велел рассматривать его в качестве грамоты, если окажется, что в нём не хватает какой-то правовой нормы. Когда я, епископ Ремигий, уйду из этого мира, то наследником мне будешь ты, святая, досточтимая и католическая церковь города Реймса, и ты, сын моего брата, епископ Луп, которого я всегда любил сильной любовью, и ты, мой племянник, пресвитер Агрикола, который с детства нравился мне своей покорностью, а именно, наследниками всего моего имущества, которое достанется на мою долю, прежде чем я умру, кроме того, что я подарю тому или иному лицу, завещаю или прикажу подарить, либо захочу оказать преимущество кому-либо из вас.

Ты, святая моя наследница, Реймсская церковь, получишь во владение колонов, которых я имею на территории Порсьена либо из достояния отца и матери, либо которых я выменял вместе с моим братом, святой памяти епископом Принципием, либо которых я получил в дар: Дагареда, Профутура, Пруденция, Темнаика, Маврилиона, Баудолейфа, Провинциола, Навиатену, Лауту, Суффронию; ты возьмёшь под свою власть также раба Аморина вместе со всеми, кого я оставлю не включёнными в завещание, а также виллы и поля, которыми я владею на земле Порсьена, а именно, Тюньи (Tudiniacum)[140], Балан (Balatomum)[141], Парньи (Plerinacum)[142] и Ваккулиат (Vacculiatum), и всё, чем я на том или ином основании владею на этой земле Порсьена, целиком со всеми полями, лугами, пастбищами, лесами ты потребуешь себе на основании этого завещания. Точно так же и всё, что пожаловано тебе, о моя святейшая наследница, моими близкими и друзьями на той или иной земли и территории, как я распоряжусь в отношении приютов, монастырей, храмов мучеников, дьяконий, странноприимных домов и всех богаделен, находящихся под твоей властью, и мои будущие преемники, помня о своём чине, будут так же нерушимо и без всяких возражений соблюдать моё распоряжение, как я – моих предшественников. Из них Кельт, который моя двоюродная сестра Цельса передала тебе моей рукой, и вилла Ётреживиль (Huldriciaca)[143], которую [передал] граф Хульдерик, пусть обслуживают в плане покрывал то место, где святые братья и соепископы твоего диоцеза решат положить мои кости. Пусть это место станет для моих преемников, епископов Реймсских, личной собственностью, и пусть деревня (vicus)[144] из моей собственности в Порсьенском [округе] и …, а также Вилер (Villaris)[145] из собственности епископии в Реймсском [округе] обслуживают в плане пропитания служащих там Богу. Бломбе (Blandibactius)[146], вилла в Порсьенском [округе], которую я купил у моих сонаследников Бенедикта и Илария, уплатив стоимость из церковных сокровищ, и Обиньи (Albiniacus) из собственности епископии пусть будут предназначены для пропитания клириков Реймсской церкви в целом. Также Берна (Berna) из собственности епископии, которая обычно была личной собственностью моих предшественников, вместе с двумя виллами, которые Хлодвиг, воспринятый мною из святой купели крещения, передал мне, назвав из любви к моему титулу на своём языке Бишофсхайм (Piscofesheim)[147], и вместе с Кузелем (Coslo)[148], Альтенгланом (Gleni)[149] и всеми лесами, лугами и пастбищами, где бы я ни приобрёл их в Вогезах, уплатив стоимость через разных слуг, внутри, вокруг и снаружи, как по ту, так и по эту сторону Рейна, пусть ежегодно поставляют смолу им и всем монашеским общинам, установленным как мною, так и моими предшественниками, и тем, которые будут в будущем установлены моими преемниками епископами, и ежегодно распределяют её по мере надобности в ней со стороны тех мест при изготовлении винных бочек. Крюньи (Crucinatum)[150] и Фер (Faram)[151], виллы, которые святейшая дева Христова Женевьева заслужила получить от христианнейшего короля Хлодвига ради возмещения путевых расходов (так как имела обыкновение неоднократно посещать Реймсскую церковь) и назначила для пропитания служащих там Богу, я утверждаю так, как было ею установлено, чтобы Крюньи был предназначен для служения будущему епископу, моему преемнику, и для починки крыши кафедральной церкви. Феру же я приказываю вечно служить тому же епископу и чинить крышу той церкви, где я буду лежать. Вилла Эперне (Spernacus), которую я, дав 5000 фунтов серебра, приобрёл у Евлогия, является, как известно, твоей, о моя святейшая наследница, а не каких-то иных моих наследников, потому что, когда тот был обвинён в преступлении против королевского величества и не смог оправдаться, то я, уплатив уже названную цену из твоих сокровищ, добился вместе с тобой, чтобы не только не был казнён он сам, но и деньги его не были взяты в казну, и поэтому я свободным решением утвердил, чтобы названный Эперне вечно служил тебе для возмещения сокровищ и ради жалования твоему епископу. Дузи (Duodeciacus)[152] же, как это было установлено Хлодоальдом[153], юношей славнейшего дарования, пусть вечно служит тебе, моя наследница. Виллы, которые господин светлой памяти король Хлодвиг, коего я восприял от святой купели крещения, передал мне в собственность, ещё будучи язычником и не зная Бога, я приписал более бедным местам, дабы он, будучи неверным, не подумал вдруг, что я жаден до земных вещей и добиваюсь от него скорее не спасения его души, но преходящих благ. И он, удивляясь, что я ходатайствую за некоторых, терпящих нужду, любезно и щедро жаловал мне и уверовав, и до того, как уверовал. И, поскольку Бог знал, что из всех епископов Галлии я больше всего потрудился ради веры и обращения франков, Он и сила Божья, которая через Святого Духа позволила мне, грешному, совершить много чудес для спасения названного народа франков, даровали мне такую милость в его глазах, что он не только вернул отнятое всем церквям королевства франков, но и от собственных щедрот безвозмездно наделил многие церкви. И я не желал присоединять от его королевства к Реймсской церкви всё то, что смогу обойти[154], пока не добился, чтобы он исполнил это в отношении всех церквей. Но не после его крещения, если не считать Куси и Лёйи, по поводу которых меня заставили просить уже названный святейший и близкий мне по духу отрок Хлодоальд и жители того места, отягощённые разнообразными поборами и настойчиво умолявшие о разрешении платить моей церкви то, что они должны были королю. И предобрейший король, охотно это восприняв, с величайшей готовностью пожаловал их на твои потребности, о моя святейшая наследница, и я, согласно грамоте этого добрейшего дарителя, утвердил это епископской властью. Я повелеваю также, чтобы имущества, которые часто называемый король и предобрейший государь пожаловал тебе в Септимании и Аквитании, и те, которые пожаловал в Провансе некий Бенедикт, чью дочь, отправленную ко мне Аларихом, я по милости Святого Духа возложением моей грешной руки избавил не только от уз дьявольского коварства, но и от преисподней, постоянно служили для нужд освещения твоего и того места, где будет лежать моё тело, а равно и виллы в Австразии и Тюрингии. Будущему епископу, моему преемнику, я оставляю белый пасхальный амфибал, два сизых покрывала и три коврика, которые в праздничные дни стелют для входа в парадный зал, келью и кухню. Тридцатифунтовый серебряный сосуд и ещё один – восемнадцатифунтовый – я с согласия Божьего разделил между тобой, моя наследница, и Ланской[155] церковью, входящей в твой диоцез, как пожелал, сделав патены и чаши для богослужения. А из того десятифунтового золотого сосуда, который часто упоминаемый государь и светлой памяти король Хлодвиг, коего я, как говорил выше, восприял из святой купели крещения, соизволил мне подарить, чтобы я сделал из него всё, что захочу, я приказываю тебе, моей наследнице, вышеупомянутой церкви, изготовить дароносицу и фигурную чашу, и хочу записать на ней также эпиграмму, которую я лично надиктовал на серебряной [чаше] в Лане. Я сделаю это и сам, если у меня будет ещё время пожить; если же я окончу свои дни, то ты, сын моего брата, епископ Луп, помня о своём чине, сделай то, о чём сказано выше. Моим сопресвитерам и дьяконам, которые живут в Реймсе, я оставляю 25 солидов, чтобы их поровну разделили между ними. Пусть они точно так же сообща владеют виноградной рассадой, расположенной выше моего виноградника в Сюипе (Subnem)[156], вместе с виноградарем Меланием, которого я ставлю вместо церковного слуги Альбовика, дабы этот Альбовик мог пользоваться полной свободой. Иподьяконам я приказываю дать 12 солидов, чтецам, привратникам и младшим чинам – 8 солидов. Двенадцати нищим, живущим в богадельне и ожидающим подаяния перед воротами церкви, которым я недавно поручил оказывать услуги вилле Курсель (Corcellum), пусть передадут два солида, за счёт чего те смогут подкрепиться. Другим трём нищим, которым я там, где братья должны ежедневно мыть ноги, выделил для этой службы Балатофор (Balatoforum), что зовётся странноприимным домом, пусть дадут один солид. Сорока вдовам, ожидающим милостыни в портике церкви, которым давали подаяние от десятины с вилл Шомюзи (Colmisciaco), Тайси (Tessiaco)[157] и Нёвиля (Novavilla), я, кроме этого, приказываю ещё постоянно давать подаяние с вышеупомянутой виллы Ётреживиль и велю дать им три солида и четыре денария. Церкви святого Виктора у Суассонских ворот – два солида; церкви святого Мартина у Коллатициевых (Collaticiam) ворот – два солида; церкви святого Илария у Марсовых ворот – два солида; церкви святых Криспина и Криспиниана у Трирских ворот – два солида; церкви святого Петра, что зовётся двором Господним, в самом городе – два солида; церкви, которую я построил в честь всех мучеников над реймсской криптой, когда при содействии силы Божьей спас от дьявольского пожара почти уже полностью сгоревший город, – два солида; церкви, которую я построил ради этого знамения силы Божьей в честь святого Мартина и всех исповедников в самом городе, – два солида; дьяконии в городе, которая зовётся «У апостолов», – два солида; титулу святого Маврикия на Цезаревой дороге – два солида; церкви Иовина титула блаженного Агриколы, где покоятся и сам христианнейший муж Иовин, и святой мученик Никасий со многими мучениками Христовыми их общины, и где были погребены также пять исповедников, ближайших предшественников господина Никасия вместе со святейшей девой и мученицей Евтропией, – три солида; этой же церкви я придал к прежним владениям ещё и собственность, которая принадлежала Иовину в Суассонской (Sessinico) земле, вместе с церковью блаженного Михаила. Церкви святых мучеников Тимофея и Аполлинария, где я распорядился положить мои кости, если позволит Господь и если будет угодно моим братьям и сынам, епископам нашего диоцеза, – четыре солида; церкви святого Иоанна, где сила Христова воскресила моими молитвами дочь Бенедикта, – два солида; церкви святого Сикста, где он сам покоится вместе с тремя своими преемниками, – три солида; я также придал ей из моих владений Пливо (Plebeias)[158] на Марне; церкви святого Мартина, расположенной на той же земле святой Реймсской церкви, – два солида; церкви святого Христофора – два солида; церкви святого Германа, которую я построил на реймсской земли, – два солида; церкви святых мучеников Козьмы и Дамиана, расположенной на земле названной матери, – два солида; богадельне Пресвятой Марии, что зовётся странноприимным домом, где ожидают подаяния двенадцать нищих, пусть дадут солид. Я повелеваю, чтобы эта богадельня всегда была прикреплена к тому месту, где моим братьям и сынам будет угодно положить мои кости, и, чтобы они день и ночь молили Господа за мои грехи и преступления, я по праву прибавляю из собственности моего наследия к имуществам, которые мои предшественники пожаловали Господу на их содержание, ещё и виллу Экларон (Scladronam), и виллу святого Стефана[159], и всё, что перешло ко мне по наследству в Эрмонвиле[160]. А то, что я приобрёл там за деньги, я уже давно передал церкви святого мученика Квентина. Фрунимия, Дагалерфа, Дагареда, Дуктио, Баудовинка, Удульфа и Виносейфу из уже названного Ваккулиата я приказываю освободить. Теннаред, который родился от свободнорожденной матери, пусть также пользуется свободой.

Ты же, сын моего брата, епископ Луп, возьмёшь под свою власть Нифаста и его мать Муту, а также виноградник, который возделывает Эней. Энея и Монульфа, его младшего сына, я приказываю освободить. Свинопаса Меллофика и его жену Паскасиду, Верниниана с его сыновьями, за исключением Видрагазия, которому я даровал свободу, ты возьмёшь под свою власть. Моему рабу в Серни (Cesurnico)[161] я велю быть твоим. Ты возьмёшь себе часть полей, которыми владел мой брат, епископ Принципий, вместе с лесами, лугами и пастбищами. Витереда, моего раба, которого держал Мелловик, я оставляю тебе. Тенеурсола, Капалина и его жену Теодорозену я переписываю на тебя и под твою власть. Теодонивия также пусть будет свободна от моих предписаний. Эдоверсу, которая была замужем за твоим слугой, и её потомство ты оставишь себе. Жену Аригилла и её потомство я приказываю отпустить на волю. Мою часть луга, расположенного у подножия гор, которой я владею в Лане наряду с вами, и лужайку Иовию, которую я держал, ты возьмёшь себе. Лаверньи (Labrinacum), где я положил кости моей матери, я передал вместе с названными пределами.

Тебе же, мой племянник, пресвитер Агрикола, который провёл своё детство в моих родных стенах, я передаю раба Мерумваста, его жену Мератену и их сына, по имени Марковик, переписав их на тебя. Его брата Медовика я приказываю освободить. Амантия и его жену я оставляю тебе. Их дочь Дазоунду я приказываю освободить. Раба Аларика я передаю в твою долю; и поручаю защищать свободу его жены, которую я выкупил и отпустил на свободу. Бебримода и его жену Морию ты возьмёшь под свою власть. Их сын Монахарий пусть наслаждается даром свободы. Мелларика и его жену Плацидию ты возьмёшь под свою власть. Медарид, их сын, пусть будет свободен. Виноградник, который Мелларик разбил в Лане, я дарю тебе. Бритобауда, моего раба, а также Гиберика и виноградник, который разбил Бебримод, я оставляю тебе с условием, чтобы в праздничные и все воскресные дни оттуда производилось моё пожертвование святым алтарям и устраивалось ежегодное пиршество для реймсских пресвитеров и дьяконов. Я завещаю моему племяннику Претекстату Модерата, Тоттицио, Марковика, раба Иннокентия, которого я получил от Профутура, моего оригинария[162], четыре фамильных ложки, уксусницу, светильник, который мне подарил трибун Фриаред, и серебряный фигурный жезл. А его малолетнему сыну Парвулу – уксусницу, три ложки и ризу, бахрому которой я заменил. Ремигии я передаю три ложки, которые отмечены моим именем, и полотенце, которым я пользуюсь по праздникам; и дарю ей также hiclinaculum, о котором я говорил Гондебоду. Я завещаю благословенной моей дочке, дьякониссе Иларии, служанку, по имени Нока, и виноградную рассаду, которая примыкает к её винограднику и которую насадил Катузио; и переписываю также на неё мою долю в Тези (Talpusciaco)[163] ради услуг, которые она постоянно мне оказывает. Аэцию, моему племяннику, я передаю и ставлю под его власть долю в Серни, которая досталась мне при разделе, со всеми правами, которые я имел и держал, а также отрока Амвросия. Колона Виталия я приказываю освободить, а семья его пусть принадлежит моему племяннику Агатимеру; ему же я дарю виноградник, который устроил в Вандресе (Vindonisse)[164] и разбил моими трудами, с условием, чтобы во все праздничные и воскресные дни от всего этого производилось пожертвование святым алтарям ради поминовения меня и с позволения Господа устраивалось ежегодное пиршество для ланских пресвитеров и дьяконов. Из тех вилл, которые мне пожаловал святой памяти король Хлодвиг, две я дарю Ланской церкви, в том числе Анизи (Anisiacum)[165] и 18 солидов, которые пусть поровну разделят между собой пресвитеры и дьяконы. Мою часть в Саси (Secia)[166] пусть полностью возьмёт себе Ланская церковь, в том числе и Лаусциту (Lauscitam), которую моя дорогая дочь, сестра и, как я полагаю, дева Христова, святейшая Женевьева, поручила мне целиком отдать на нужды бедных Христовых.

Я поручаю твоей святости, сын моего брата, епископ Луп, тех из названных вилл, кого я приказываю освободить: Катузио и его жену Аулиатену, Ноннио, который разбил мой виноградник, Сунновейфу, рождённую от добрых родителей, которую я выкупил из плена, и её сына Леутибереда, Мелларида и Меллатену, повара Васанта, Цезария, Дагаразеву и Баудорозеву, племянницу Льва, и Марколейфа, сын Тотно; и ты, сын моего брата, епископ Луп, защищай священнической властью всех этих свободных людей.

Тебе же, моей наследнице церкви, я дарю Флавиана и его жену Спарагильду; их маленькую дочку Флаваразеву я постановил освободить. Федамией, женой Мелана, и их малолетней дочкой пусть владеют реймсские пресвитеры и дьяконы. Колона Циспициола я приказываю освободить, его семья пусть принадлежит моему племяннику Аэцию, а имение с колонами в Песси (Passiacum)[167] пусть перейдёт к обоим, то есть к Аэцию и Агатимеру. Племяннику моему Претекстату я дарю Одорозеву. Профутуру я передаю отрока Леутекария. Профутуру же я приказываю дать Леудоверу. Ланским иподьяконам, чтецам, привратникам и младшим чинам я оставляю четыре солида. Нищим, живущим в богадельне, пусть дадут солид для подкрепления их сил. Суассонской церкви я ради поминовения моего имени завещаю из дара названного государя Саблоньер (Salvanarias) на Петит-Морине и десять солидов, тогда как Саблоньер (Sablonarias) на Марне я завещал моим наследникам; Шалонской церкви – Жалон (Gellonos)[168] на Марне – из дара моего часто называемого сына[169] – и десять солидов; церкви святого Меммия – Фаньер (Fascinarias)[170] – из дара того же государя – и восемь солидов; Музонской церкви – пять солидов; Вонкской – поле у мельничной службы, которая там поставлена; Мезьерской церкви – четыре солида; столько же пусть передадут Порсьенской церкви ради поминовения моего имени; Аррасской церкви, в которой я с согласия Господа посвятил епископом моего дорогого брата Ведаста, я выделил из дара уже названного государя на жалованье клириков две виллы, а именно, Орк (Orcos)[171] и Сабуцет (Sabucetum)[172]. И приказываю дать им в память о моём имени двадцать солидов. Пользуясь дружескими услугами архидьякона Урса, я дарю ему одну тонкую домотканную ризу и другую – потолще, два изысканных плаща, покрывало, которое лежит у меня на постели, и лучшую тунику, какую я оставлю на момент своей кончины. Мои наследники, епископ Луп и пресвитер Агрикола, пусть разделят между собой поровну моих свиней. Фриаред, которого я приобрёл за 14 солидов, чтобы его не убили, пусть два оставит себе в дар, а двенадцать даст на постройку помещения в базилике господ мучеников Тимофея и Аполлинария. Всё это я таким образом дарю, завещаю, подтверждаю. Всех прочих я исключаю из числа наследников.

В этом моём завещании нет и не будет никакого злого умысла; и если окажется в нём какое-то исправление или подчистка, то они сделаны в моём присутствии, в то время как я перечитывал его и исправлял. И ему не смогут ни помешать, ни воспрепятствовать, ни каким-то образом повредить два предыдущих завещания: первое, которое я составил четырнадцать лет назад, и второе, составленное семь лет назад, потому что всё, что в них содержалось, было и сюда включено в присутствии моих братьев, и добавлено, сверх того, то, чего там не было, а затем, как известно, присовокуплено ещё и то, что Господь соизволил пожаловать мне впоследствии. Но пусть настоящее завещание, которое я составил, сохраняется нерушимым и незапятнанным моими братьями, преемниками, то есть епископами Реймса, а также защищается и оберегается всюду и против всех королями франков, то есть моими дорогими сынами, которых я посредством крещения, при содействии дара Иисуса Христа и благодати Святого Духа, посвятил Господу, и пусть оно имеет всегда и во всех отношениях нерушимую и постоянную силу. И если кто-то в духовном звании – от пресвитера до монаха – посмеет противиться ему или возражать и, будучи отчитан моим преемником, с презрением откажется принести извинения, пусть три епископа, вызванные из ближайших мест Реймсского диоцеза, отрешат его от сана. Если же (чего я не хочу, и не желаю, и о чём даже не мыслю) какой-либо мой преемник на этом престоле, епископ Реймсский, движимый гнусной алчностью, посмеет рассеять в разные стороны и изменить названные имущества, как они распределены мною по внушению Господа моего Иисуса Христа для Его чести и для утешения бедных, выменять их или передать под каким-то предлогом в пользование мирянам в качестве бенефиция, или согласиться и поддержать их передачу кем-либо ещё, то пусть созванными со всего Реймсского диоцеза епископами, пресвитерами и дьяконами, а также множеством благочестивых мужей из числа моих дорогих сынов франков он будет наказан за свою вину лишением должности епископа и никогда более на этом свете не заслужит восстановления в утраченном чине. Если же кто-либо из мирского звания, сочтя маловажным то, что нами установлено, и думая о собственном благе, посмеет злоупотребить или под каким-то предлогом присвоить то, что передано бедным церкви, то да будет он по справедливому и вечному приговору [связан] узами анафемы и отлучён от католической церкви как продающий, искатель, податель, получатель и похититель, пока не сможет по милости Божьей заслужить прощение посредством исправления и достойного удовлетворения. Если же кто-то решится упорствовать в этом по случаю какого-либо дарения, то да лишит такого мой преемник, то есть епископ Реймса, всякой надежды на настоящее и будущее возвращение [в лоно церкви]. Проявляя снисхождение лишь к королевскому роду, который я возвёл вместе со всеми моими братьями и соепископами Германии, Галлии и Нейстрии на вершину королевского величия для славы святой церкви и защиты бедных, чтобы он вечно царствовал, и избрал, крестил, восприял его от святой купели, отметил семью дарами Святого Духа и помазал святым миро на царство, я постановляю, что если этот королевский род, столько раз освящённый Господом через моё благословение, захочет когда-нибудь, воздавая злом за добро, стать жестоким и враждебным захватчиком, разрушителем и разорителем церквей Божьих, то пусть его сперва увещевают созванные епископы Реймсского диоцеза; затем пусть церковь этого города призовёт к себе сестру, то есть Трирскую церковь, и они вновь к нему обратятся; в третий раз пусть этого государя, кем бы он ни был, увещевают одни только созванные архиепископы Галлии – трое или четверо, так чтобы они с долготерпением отеческой доброты томили его вплоть до седьмого увещевания, если он прежде не захочет принести извинения; наконец, если он, презрев все названные благословения, не оставит дух неисправимого непокорства и, отказываясь подчиниться во всём Богу, не захочет приобщиться к церковным благословениям, ему должен быть вынесен всеми приговор об отлучении от тела Христова, который задолго до того был провозглашён под диктовку Святого Духа, который есть в епископах, пророком и царём Давидом, сказавшим, что: «Преследовал человека бедного и нищего и сокрушённого сердцем, и не думал оказывать милость, и возлюбил проклятие, – оно и придёт на него; не восхотел благословения, – оно и удалится от него»[173]; и всё, что церковь обычно провозглашает в отношении Иуды, предателя Господа Иисуса Христа, и дурных епископов, пусть будет провозглашено ему по всем церквям, ибо Господь говорит: «Так как вы сделали это одному из [сих братьев] Моих меньших, то сделали и Мне; и так как вы не сделали этого им, то не сделали и Мне»[174]. И потому не надо сомневаться, что то, что принято в голове, должно быть понято и в членах. Только одно слово следует там изменить посредством вставки: «Да будут дни его кратки, и престол его да возьмёт другой»[175]; во всяком случае, если мои преемники, то есть архиепископы Реймсские, пренебрегут сделать то, что установлено мною, они, подавленные проклятиями, обнаружат в себе всё то, что следовало устранить в государях: «Что дни их да будут кратки, и епископство их да возьмёт другой». Если же Господь мой Иисус Христос соизволит услышать голос моей молитвы, которую я ежедневно специально за этот род совершаю на глазах у Божьего величия, дабы он, как принял от меня, так и упорствовал в управлении королевством и распоряжении святой церковью Божьей, то к тем благословениям, которые Святой Дух излил на его голову моей грешной рукой, тем же Святым Духом будут добавлены и возложены на его голову ещё большие, и произойдут от него короли и императоры, которые смогут в настоящем и будущем получить царство, согласно воле Господней, ради преумножения Его святой церкви и, утверждённые и укреплённые Его силой в справедливости и правосудии, будут ежедневно расширять его, и заслужат возвыситься в доме Давида, то есть в небесном Иерусалиме, чтобы вечно царствовать вместе с Господом. Аминь.

Сделано в Реймсе в указанные выше день и консульство, при участии и посредстве приложивших печать свидетелей: + Я, епископ Ремигий, перечитал, скрепил, подписал и при содействии Божьем исполнил во имя Отца и Сына и Святого Духа моё завещание. + Я, епископ Ведаст. Кого проклял отец мой Ремигий, того и я проклял, а кого он благословил, того и я благословил. Я также принял участие и подписал. + Я, епископ Генебауд. Кого проклял отец мой Ремигий, того и я проклял, а кого он благословил, того и я благословил. Я также принял участие и подписал. + Я, епископ Медард. Кого проклял отец мой Ремигий, того и я проклял, а кого он благословил, того и я благословил. Я также принял участие и подписал. + Я, … Кого проклял отец мой Ремигий, того и я проклял, а кого он благословил, того и я благословил. Я также принял участие и подписал. + Я, … Кого проклял отец мой Ремигий, того и я проклял, а кого он благословил, того и я благословил. Я также принял участие и подписал. + Я, епископ Луп. Кого проклял отец мой Ремигий, того и я проклял, а кого он благословил, того и я благословил. Я также принял участие и подписал. + Я, епископ Бенедикт. Кого проклял отец мой Ремигий, того и я проклял, а кого он благословил, того и я благословил. Я также принял участие и подписал. + Я, епископ Евлогий. Кого проклял отец мой Ремигий, того и я проклял, а кого он благословил, того и я благословил. Я также принял участие и подписал. + Я, пресвитер Агрикола. Кого проклял отец мой Ремигий, того и я проклял, а кого он благословил, того и я благословил. Я также принял участие и подписал. + Я, пресвитер Теодорих. Кого проклял отец мой Ремигий, того и я проклял, а кого он благословил, того и я благословил. Я также принял участие и подписал. + Я, пресвитер Цельсин. Кого проклял отец мой Ремигий, того и я проклял, а кого он благословил, того и я благословил. Я также принял участие и подписал. Я, светлейший муж Паппол, принял участие и подписал. Я, светлейший муж Евлодий, принял участие и подписал. Я, светлейший муж Евсевий, принял участие и подписал. Я, светлейший муж Рустикол, принял участие и подписал. Я, светлейший муж Евтропий, принял участие и подписал. Я, светлейший муж Даувей, принял участие и подписал.

После того, как завещание было составлено, более того, запечатано, мне пришло на ум передать базилике господ мучеников Тимофея и Аполлинария шестифунтовый серебряный миссорий, чтобы тем самым приготовить будущее место для моих останков».

19. Об избавлении от паховой чумы и прочем, что было им совершено.

*Когда после смерти этого блаженнейшего отца паховая чума, как рассказывает Григорий Турский, стала уничтожать народ Первой Германии, и все были устрашены приходом этой заразы, реймсский народ сбежался к гробнице святого и стал молить о подобающем избавлении от этой напасти. Были зажжены свечи и немало светильников, и они всю ночь провели в пении гимнов и небесных псалмов. Когда же настало утро, они поискали в процессе обсуждения, чего ещё не достаёт в молитве. И благодаря откровению Божьему они нашли, как им благодаря предпосланной молитве укрепить городскую оборону ещё более сильным оплотом. Итак, взяв из гробницы святого плат, они разложили его наподобие погребальных носилок и, распевая псалмы, с зажжёнными на крестах и подсвечниках свечами обошли вокруг города и предместий, не оставив без внимания ни одного постоялого двора и включив в этот обход их все. А спустя несколько дней к пределам этого города подошла упомянутая зараза. Но, дойдя до того места, до которого были донесены мощи святого, она не осмелилась проникнуть дальше, как если бы увидела поставленную там преграду, и, отражённая его силой, оставила даже тех, кого поразила в начале*[176]. У его гробницы впоследствии было явлено по Божьей воле много чудес, которые из-за небрежения не были записаны.

20. О перенесении его тела и некоторых вновь совершённых им чудесах.

Итак, когда после погребения в упомянутой выше базилике тела блаженнейшего Ремигия в ней по милости Господа стали происходить многочисленные и удивительные чудеса, церковь эта была расширена и возвышена, и позади алтаря была сделана крипта, в которую должны были перенести досточтимые мощи. Гроб вырыли из земли, чтобы положить в приготовленную пещеру, но не никак не могли сдвинуть его с места. Когда же настала ночь, и было зажжено множество светильников, то около полуночи всех, кто стоял на страже, охватил сон. А когда они проснулись, оказалось, что саркофаг со святым сокровищем был перемещён и отнесён в приготовленное обиталище не иначе, как ангельскими руками. И все ощутили такое приятное благоухание, какого человеческий язык не в состоянии выразить. И эта восхитительная прелесть оставалась в этой церкви в течение всего того дня, а также и на следующий день. Итак, в этот день его перенесения, то есть 1 октября[177], с похвалами Божьими были взяты мощи от его волос, его риза и туника, а тело его, закутанное в красный покров, хотя и высохло, но, как известно, осталось нетленным.

Итак, этот досточтимый отец и при жизни, и после смерти как оказывал милость недужным, возвращая им здоровье, так и неоднократно карал захватчиков и похитителей. Названный епископ Григорий постарался рассказать об этом, что и [я] решил привести здесь с его слов: «Неподалёку от базилики было имение с плодородной землёй, – местные жители называют такие [имения] «olca», – и оно было подарено базилике святого. Один из горожан захватил его, презрев человека, который пожертвовал его святому месту. Когда епископ и местный аббат часто обращались к нему, убеждая вернуть то, что он незаконно захватил, тот не обращал внимания на слова, которые слышал, и с ревностным упорством защищал захваченное. Наконец, несчастье, а не набожность стало причиной того, что, придя в город, он поспешил к базилике святого. Аббат вновь укорял его за захват поля, но он не дал по сути никакого ответа. Закончив дела, он вскочил на коня и собирался вернуться домой, но обида, нанесённая священнослужителю, помешала его усилиям, поскольку его хватил удар, и он рухнул на землю. Умолк язык, которым он говорил, отнимая поле, закрылись глаза, которые [на него] зарились, отнялись руки, которые [его] захватывали. Тогда он, запинаясь, с трудом смог выговорить слова: «Отнесите меня к базилике святого и всё золото, которое на мне есть, сложите у его гробницы. Ибо я погрешил, отняв его собственность». Но даритель того поля, видя, что его принесли с дарами, сказал: «О святой Божий, не принимай, пожалуйста, его даров, которые ты никогда не имел обыкновения с жадностью принимать. Не будь, умоляю, помощником того, кто, пылая вожделением, стал беззаконным владельцем твоего имущества!». И святой не преминул внять голосу своего бедного. Ибо хотя тот человек и принёс дары, святой Господень показал, что он их не принял, так как захватчик, возвратившись домой, испустил дух, и церковь вернула своё добро»[178].

Жил, говорят, во времена Хильперика[179], короля франков, Модерамн, епископ Реннской церкви[180], происходивший из знатного рода муж. Решив с позволения названного короля пойти к гробнице святого Петра, он завернул в монастырь блаженного Ремигия, расположенный в предместье города Реймса. Радушно принятый там братьями этого места, он выпросил у Бернгарда, сторожа реликвий, часть мощей – столу, власяницу и плат святого Ремигия. С благодарностью получив их, он радостно отправился в начатый путь; проезжая по Италии, он, расположившись однажды ночью лагерем на горе Бардоне[181], повесил упомянутые реликвии на ветку дуба. Когда, встав на рассвете, он тронулся в путь, забыв о них, то эти мощи остались там, как мы полагаем, по Божьей воле. Пройдя немного дальше, епископ вспомнил об оставленных там мощах и тут же отправил забрать их своего клирика по имени Вульфад. Когда тот добрался до них, то никак не мог до них дотянуться, так как удивительным образом, как только он хотел их коснуться, они поднимались выше. Названный епископ, услышав об этом чуде, вернулся туда и разбил в этом месте палатку. Но и он не смог забрать той ночью оставленные мощи, пока не отслужил утром мессу в монастыре Берчето (Bercetum)[182], построенном там в честь святого мученика Абундия, дав обет оставить там часть названных мощей. Таким образом вернув себе утерянное, он, почтительно исполнив обет, продолжил начатый путь. Навстречу ему вышел Лиутпранд[183], славный король Италии, который уже знал по слухам о силе этих мощей и, движимый любовью к блаженному Ремигию, передал названному епископу Модерамну этот монастырь, то есть Берчето, со всем, что к нему прилегало, и с аббатством, имевшим, как сообщают, 800 мансов, и, законным образом введя его в должность в присутствии своих верных, составил грамоту. Вернувшись же из города Рима, упомянутый епископ пришёл к досточтимой гробнице блаженного Ремигия и, как тот король передал ему эту землю, так он сам пожаловал её святому Ремигию. Таким образом, благополучно возвратившись в своё епископство, он велел рукоположить вместо себя преемника и, попрощавшись со своими сынами, вновь отправился в монастырь Берчето и, как раб Божий, умеренно и достойно жил в этом месте до самого дня своей смерти. И с тех пор это место славилось, возвеличенное некоторыми чудесами.

Затем, по прошествии времени король Пипин[184], отец Карла Великого, пытаясь взять Анизи, виллу Ланской епископии, в казну, как он поступил и с некоторыми другими виллами, пришёл туда. Когда он заснул там, ему явился святой Ремигий и сказал: «Что ты здесь делаешь? Зачем ты пришёл в эту виллу, которую дал мне более набожный, чем ты, человек и которую я сам подарил церкви госпожи моей Богородицы?». И он весьма жёстко избил его, так что на его теле потом показались синяки. Когда блаженный Ремигий исчез, Пипин встал и, поражённый сильной лихорадкой, как можно скорее ушёл из этой виллы. Он страдал от этой лихорадки немалое время. Впредь правитель королевства вплоть до нынешних времён никогда не оставался там, а равно в Куси и Лёйи, кроме Людовика[185], короля Германии, который, когда напал на королевство своего брата Карла[186], остановился в Лёйи, но на следующий день постыдно бежал оттуда перед этим своим братом и едва спасся.

Этот блаженный отец приобрёл также значительную часть леса в лесном массиве Вогезах, уплатив его стоимость. Он, как говорят, построил там несколько небольших вилл, которые носят название Кузель и Альтенглан, и, переселив в них жителей из соседней виллы епископии под названием Берна, недавно переданной ему франками, решил там пожить и велел им ежегодно поставлять смолу монашеским общинам Реймсской церкви. И он навязал им оброк, который и сегодня получают от их преемников, и вместе с ним они платят также свои подати. Пределы этой его купли так очерчены по кругу, что границы её ясно видны всем, и эти очерченные им пределы до сих пор зовутся и обозначаются по его имени. В этих пределах он, как говорят, своей рукой вставил в дупло одного дерева камень, и каждый, кто хочет до него дотронуться, может всунуть руку в это дупло, покатать камень, но вытащить его из этой выемки никоим образом не может. Спустя какое-то время некто, завидуя славе блаженного мужа, пытался рукой вынуть из дерева этот камень. Не сумев это сделать, он пытался топором расширить отверстие, но, как только он поднял орудие, чтобы поразить дерево, у него тут же отсохла правая рука, которую он дерзко поднял; он также лишился зрения и, желая отнять славу у святого отца, поневоле умножил почтение к этой его славе.

Часть этого леса, купленную стараниями нашего благого покровителя, захватили два брата, стражи королевского леса, заявив, что она относится скорее к казне, чем к владениям святого Ремигия. Случилось же, что когда они спорили как-то из-за этого с местными жителями, подчинёнными власти Реймсской церкви, то один из них, пойдя к своим свиньям, которых он отправил пастись в этот лес, застал среди них волка. Вскочив на коня, он быстро погнался за ним, рассчитывая его убить, но, поскольку конь испугался, он ударился головой о дерево, мозг его вытек на землю, и он умер. А его брат, отправившись в другую сторону, добрался до некой скале и сказал: «Да будет всем известно, что вплоть до этой скалы простирается лес императора». И, когда он таким образом ударил по камню обоюдоострой секирой, которую держал в руке, частицы скалы отскочили от неё прямо ему в глаза, и он ослеп, и оба таким образом получили награду за свою дерзость и свою ложь.

Некий благородный муж из области Ниверне, добыв мощи святого Ремигия, построил в своём владении молельню в его честь. Там Господь ради распространения заслуг этого своего любимца соизволил явить некоторые чудеса. Так, когда умер император Людовик[187], аквитанцы, оказавшись без власти государя, движимые свойственным этому племени непостоянством, начали превозноситься, кто как мог, нападать друг на друга и неистовствовать по соседним округам, и бедняки старались помещать своё добро в церквях. Поэтому, полагаясь на слухи о тех чудесах, которые происходили в этой молельне, многие стали наперебой класть в ней свои вещи на хранение. Разбойники же, услышав, что молельня полна многими богатствами, решили силой их разграбить. Один из них попытался сломать замок, на который была заперта дверь, но, как только он ударил пяткой в дверь, его нога тут же застряла в этой двери, и похититель навзничь упал на землю. Другие, увидев это, бежали. Сам несчастный под влиянием сильной боли начал с ужасным воплем описывать свои мучения и с горькими слезами обещать, что если Бог благодаря заслугам святого Ремигия избавит его ногу от этих оков, то он больше никогда и ничего не унесёт и, насколько от него зависит, никоим образом не позволит унести ни из этой, ни из какой-либо другой церкви. Он также подарил этой церкви свою лошадь вместе с седлом и прочее, что мог, и таким образом после исповеди, слёз и данного им обета нога его высвободилась из двери, в которой застряла. Впоследствии, однако, он остался хромым на ногу и, когда голень и бедро загноились, скончался.

Когда три брата – Лотарь[188], Людовик[189] и Карл[190] разделили между собой королевство после смерти отца[191], виллы Реймсской епископии, которую держал пресвитер Фулько[192], Карл раздал своим воинам. Из них виллу Лёйи он передал некоему Рикуину. Когда его жена, по имени Берта, лежала в опочивальне этой виллы, к ней явился во сне святой Ремигий, сказав: «Это место – не твоё, чтобы ты тут лежала. Оно подобает заслугам и должности другого, который и должен владеть этой виллой и лежать в этой опочивальне. Встань и как можно скорее уйди отсюда». Но та пренебрегла этим, думая, будто то, что ей привиделось, – пустяки. Тогда святой Господень вновь явился ей и сказал: «Почему ты не ушла отсюда, как я тебе велел? Смотри, чтобы я тебя здесь больше не видел». Но та, как в первый раз, так и теперь сочла всё это пустяками. И вот, блаженнейший епископ пришёл к ней в третий раз и сказал: «Разве не приказывал я тебе в первый и во второй раз, чтобы ты ушла отсюда? Но, поскольку ты презрела уйти сама, тебе отсюда вынесут другие». И поразил её посохом, который держал в руке. Та, сейчас же сильно опухнув всем телом, рассказала своему мужу и некоторым другим о том, что видела, и, жестоко промучившись несколько дней, ушла из жизни. Её муж велел отнести её тело в церковь святого Ремигия и похоронить там. То же, что этот благой отец принял в своей церкви её тело, не вызовет особого удивления, если кто обратит надлежащее внимание на то, что святые обычно карают согрешивших ради того, чтобы те, если раскаются, здесь получили то, что заслужили, и не были обречены на вечные муки потом, как можно прочесть в книге Царств о пророке, который не повиновался устам Господа и погиб, растерзанный львом, и тело его после понесённой кары осталось нетронуто зверем[193].

Что иное, как не пример терпения он подал нам, трижды стараясь увещевать названную женщину и не желая поражать её при посещении ни в первый, ни во второй раз, хотя, как преданный Богу, не мог не знать, что её следует наказать? А именно, чтобы мы, которых Бог различает по разным основаниям, не были легкомысленны при вынесении приговора против кого-либо, когда оценим, что и тот, который, как мы верим, примкнул к Богу и судит вместе с ним, терпеливо ждёт.

В наше время один колон из Плюмбеа-Фонтана (Plumbea-Fontana), виллы Реймсской епископии, живший возле виллы королевского фиска, что зовётся Розуа (Rosetum)[194], не мог ни спокойно убирать урожай, ни пользоваться лугом и прочим имуществом из-за враждебности жителей фиска. Из-за этого он часто обращался за правосудием к королевским министериалам, но так и не смог его добиться. Наконец, он нашёл для себя спасительное решение, а именно: напёк хлебов, нажарил мяса и, взяв пиво в бутылках, сколько счёл нужным, погрузил всё это на повозку, которую называют в народе «benna», запряг волов и, неся в руках свечу, поспешил к базилике святого Ремигия. Придя туда, он накормил яствами, которые привёз, матрикуляриев, поставил свечу у гробницы святого и просил его о помощи против своих притеснителей. Собрав также прах с пола церкви, он сложил его в платок и, положив в названной повозке, а сверху накинув покрывало, как обычно делают над телом умершего, отправился обратно домой. Если же кто-то из встречных спрашивал его, что он везёт в этой повозке, он отвечал, что везёт святого Ремигия. Все удивлялись его словам и поступкам и считали, что он сошёл с ума. Придя же на свой луг, он застал там пастухов из Розуа, пасущих разного рода скот. Когда же он воззвал к святому Ремигию, прося оказать ему помощь, то коровы, козлы и козы стали бодать друг друга рогами, свиньи – драться со свиньями, бараны сталкиваться лбами с баранами, а пастухи – колотить друг друга кулаками и палками; когда поднялась сильная суматоха, пастухи и скотина, согласно своему роду, с воплями и ужасным шумом, побежали в направлении Розуа, так что казалось, будто их гонит бичами толпа преследователей. Видя это, жители фиска были поражены страхом и, боясь, что им угрожает смертельная опасность, наконец, образумились и перестали притеснять бедняка святого Ремигия. А он, поскольку жил возле реки Сер (Sara) в болотистом месте и терпел в своём жилище сильную тяготу от змей, то, взяв прах, который собрал с церковного пола и привёз с собой, рассыпал его по своему жилищу, и ни одна змея с тех пор не появлялась в тех местах. Известно также, что во всех расположенных вокруг атриях и кладбищах церкви святого Ремигия не найти, как говорят, ни одной змеи и, даже если она каким-то образом сюда попадает, то всё равно не может здесь жить.

Во времена господина епископа Хинкмара[195] некий Блитгарий за деньги приобрёл у сторожа этой церкви церковный манс в вилле Тенай (Tenoilo)[196], бичами изгнав оттуда слуг святого Ремигия, в то время как те кричали, что святой Ремигий окажет им помощь. И этот Блитгарий с насмешкой сказал им: «Пусть же святой Ремигий вам поможет. Глядите, как он приходит к вам на помощь». И он тотчас же посреди этих слов испустил жуткий вопль, дивным образом распух и раздулся и, выдыхая, с треском лопнул. Это наказание должно побудить нас страшиться кары Господней, не обращаться жестоко с церковной челядью и всячески остерегаться возводить хулу на Бога и Его святых.

Некогда, но уже в наши дни некий Вернер[197], граф Вормсского округа, захватил названные владения святого Ремигия, расположенные в Вогезах, и раздал их своим людям. Блаженный Ремигий, придя во сне к Херигеру[198], епископу Майнца, велел ему пойти к королю Конраду[199] и увещевать его, чтобы тот приказал своим подданным отдать принадлежавшую ему землю. Тот, пробудившись ото сна, хотя и удивился видению, но не стал всё же сообщать об этом королю. Через несколько дней святой Ремигий вновь явился ему и, отчитав за то, что тот не исполнил его повеление, опять увещевал его не медля передать его приказание королю. Но тот, как и ранее, сочтя это видение ничтожным, пренебрёг исполнить приказание. В третий раз святой пришёл к нему уже с бичом и, выбранив его за строптивость, схватил за руку, стащил с постели и, жестоко избив бичом, который держал в руке, оставил таким образом избитым и униженным. Ибо тот, не смея более пренебрегать приказом, тут же пошёл к королю, попросил о беседе наедине и, сняв одежду и показав тело в синяках, честно и по порядку рассказал о том, что было сказано и сделано.

Случилось же, что в тот самый день посланец нашего господина епископа Херивея[200], по имени Теудоин, прибыл от этого своего сеньора к королю с подарками ради возвращения тех самых имуществ и, стоя снаружи, ждал часа, когда бы он смог предстать перед королём. Когда король, удивившись случившемуся, велел выяснить, не найдётся ли там среди его людей кто-нибудь из наших земель, оказалось, что тот как раз стоит снаружи, придя ради этого самого дела; когда королю о нём доложили, тот по его приказу был введён к нему, чтобы открыть ему обстоятельства дела, которое обнаружилось. Тот, воздав хвалу, открыл, что прислан ради этих самых имуществ, принял их обратно из рук короля и при его же поддержке поручил названному епископу Херигеру охранять их ради верности святому Ремигию. Впоследствии господин епископ Херивей, пока был жив, каждый год беспрепятственно получал с этих владений положенный ему ценз.

Эти же владения господин епископ Артольд[201] недавно поручил герцогу Конраду[202], а тот передал их Рагембальду, одному из своих людей. Этот Рагембальд сильно угнетал колонов этих земель. Те же часто взывали из-за этого угнетения к святому Ремигию, приходя в Реймс и прося о заступничестве этого своего покровителя. Недавно – в прошлом году[203] – мы говорили по этому поводу с королём Оттоном[204] и названным герцогом, когда были отправлены к этому королю в Ахен, но не смогли добиться, чтобы этот Рагембальд отказался от ограбления этих владений. Потому и вышло в этом году[205], что когда он однажды в субботу собрал этих колонов для проведения каких-то работ и велел пресвитеру, чтобы тот не звонил к вечерне чуть ли не до самой ночи, требуя выполнения работы, то был ранен кем-то незримым, кто его поразил. Когда он стал выяснять, кто его ранил, и все отрицали, что кого-либо видели, он пришёл в ярость, утратил рассудок и, жестоко страдая, испустил дух. Узнав об этом, герцог Конрад, сильно напуганный, пришёл к святому Ремигию и вернул ему эти имущества, которые названный епископ Артольд передал затем аббату Хинкмару[206] и прочим монахам для пополнения продовольствия.

В Буффиньерё (Vulfiniaco-Rivo)[207], в Ланском округе, имеется молельня, освящённая в честь святого Ремигия. Когда король Рудольф[208] преследовал графа Хериберта[209], который держал переданное ему королём епископство Реймсское, то люди этой виллы старались из-за вражеских набегов складывать в ней своё добро. Когда же названный король пришёл для осады города Реймса[210] и расположился лагерем в Кормиси (Culmissiaco)[211], то его войско заняло соседние виллы. Один из тех, которые стояли лагерем в названной вилле, то есть в Буффиньерё, захватил вино, которое из-за страха было помещено в церкви, и, как бы установив в этой церкви таверну, начал продавать его своим товарищам. В то время как он это делал, его внезапно хватил удар, и он лишился рассудка; рот его скривился чуть ли не до уха, и он, долго мучаясь, скончался. Прочие, увидев это, впредь оказывали должное уважение этому святому месту и воздерживались от такого рода дерзости.

21. О втором или новом перенесении и возвращении его тела в город.

Господин архиепископ Хинкмар, ещё более расширив его церковь и приготовив крипту в ещё более величественном и красивом стиле, в присутствии и при поддержке епископов Реймсского диоцеза перенёс[212] досточтимые мощи этого нашего блаженнейшего отца и переложил их целиком вместе с покровом, в который они, как обнаружилось ранее, были завёрнуты, в серебряную раку. Платок же, который был у него на голове, вместе с частью названного покрова был помещён в ларец из слоновой кости и с тех пор хранится в Реймсе в церкви Пресвятой Богородицы Марии.

А когда его святейшее тело перекладывали из каменного саркофага в названную раку, некий Радо, в то время иподьякон Суассонской церкви, прибывший туда вместе со своим епископом Ротадом[213] и целый год страдавший от зубной боли, так что от сильной боли боялся лишиться рассудка, приложил челюсть, поражённую недугом, к месту, где лежали святые мощи, и тут же исцелился от этого недуга, заслужив не чувствовать с тех пор такого рода боли.

Рассказывают, что в тот же день два неких подавленных недугом мужа в Рипуарском (Ribuarium) округе[214] вернули себе здоровье в молельне, посвящённой памяти этого нашего блаженного покровителя. Нельзя не упомянуть и о том, что в его базилике, где он покоится во плоти, происходят постоянные чудеса: приходящие туда больные исцеляются, вероломные становятся одержимы злым духом, одержимые спасаются, слепые прозревают, хромые обретают способность ходить, чтобы этим было показано, что тот, кто столькими чудесными знамениями зарекомендовал себя, живя на земле, где хранится его бездыханное тело, славно живёт на небесах вместе с Христом. На той раке, где тогда было положено его тело, можно прочесть следующие строки, сочинённые и вырезанные господином Хинкмаром:

Впоследствии же случилось в наказание за наши грехи, что в 882 году от воплощения Господнего, при короле Карломане[217], досточтимое тело этого святейшего отца и нашего господина Ремигия было хлопотами того же господина архиепископа Хинкмара перенесено из-за враждебности язычников в его уже названную виллу Эперне, так как город Реймс не был тогда обведён стенами[218]. Ясно, что благодаря его защите было достигнуто спасение от вторжения варваров и набегов грабителей всего того округа, в который доставили этот милейший дар.

Затем, после смерти епископа Хинкмара[219] это незабвенное сокровище святых мощей было доставлено в монастырь Орбе. Там усилиями этого нашего блаженнейшего покровителя местным жителям, обитавшим в округе, была дарована прекрасная погода и необычайное плодородие почвы.

А после кончины часто упоминаемого епископа Хинкмара, когда в должность епископа вступил Фулько[220], то он в первый же год своего правления решил вернуть обратно благотворные кости этого нашего отца[221]. Как только к этому приступили, и он вместе с соепископами и многими из духовенства прибыл уже к месту, где хранилось это драгоценное сокровище, то, хотя было совершенно безоблачное небо и стояла засушливая жара, внезапно пролился такой сильный дождь, что поверхность всей этой земли, казалось, пропиталась водой. А на следующий день, когда святые мощи подняли, чтобы нести, они все предстали мирскому взору как светлые, приятные и очаровательные; в то время как народ стекался со всех сторон, они благополучно добрались до селения Шомюзи, в котором этот выдающийся отец, ещё будучи облечён плотью, совершил, как известно, некоторые славные подвиги. Положив там досточтимое тело в церкви, освящённой во имя него, они позволили утомлённым телам отдохнуть в спокойствии ночи. После того как они отдохнули и собрались с силами, когда солнечный свет уже озарил землю, отовсюду зазвучали голоса благословляющих и славящих Бога за то, что Он вернул им во плоти их пастыря, покровителя и защитника, который, как они верили, всегда будет их заступником и постоянным ходатаем перед Божьей милостью. Между тем, названный епископ, совершив, как подобает, обряды небесных таинств, со славословиями поднялся на гребень близлежащей горы в окружении толп народа, сопровождавших его повсеместно. Когда он помолился Господу за грехи людей и ради умилостивления небесного гнева, и они прошли чуть дальше, Христос, задумав ещё больше прославить, возвеличить и возвысить на земле этого нашего блаженнейшего отца, которого Он избрал возвеличить вместе с ангелами на небесах, решил открыть сбежавшейся толпе, каким влиянием он пользуется в Его глазах.

22. О многочисленных исцелениях, случившихся вслед за этим.

Итак, подошла некая слепая женщина, по имени Дода, опиравшаяся рукой на поводыря, и, как только она подошла ближе, так сразу же на глазах у всех добилась возвращения себе зрения. Епископ, услышав об этом, преисполнился вместе с народом великой радости и запел хвалебный гимн Богу. Ещё не окончились хвалебные оды, наполнявшие ликованием небо, как вдруг некто, кто уже много дней не имел возможности ходить, пошёл в полном здравии, исполненный радости.

Оттуда прошли со славословиями немного дальше, и некая женщина имела успех, обретя здоровье рук. Итак, сопутствующие толпы людей удвоили и утроили изъявления похвалы. Те, кто был ближе, потрясённые множеством чудес, решили пока что отойти от такого прославления святости, хотя отдающийся эхом голос славящих и не переставал слетать с уст, когда некий мальчик по имени Гримоальд, долгое время лишённый зрения, обезображенный невиданным уродством и со ртом, перекошенным жалким образом, был вынесен родителями им навстречу, и благодаря содействию этого святейшего отца обрёл прежнее зрение, которого некогда лишился, и чудесным образом вернул себе свой естественный облик. По прошествии примерно часа другой мальчик со скрюченным телом был благополучно выпрямлен усилиями этого покровителя. Итак, набожная толпа никак не в состоянии была мелодично вторить песнопениям Давида: под влиянием сильнейших душевных переживаний у людей посреди хвалебных возгласов по лицам текли слёзы радости, и вместо песнопений получались вздохи и всхлипывания. Чересчур многочисленная толпа сбежавшейся черни, желавшей поцеловать носилки со святыми мощами, начала с невероятной наглостью останавливать движение тех, кто нёс раку. Ведь слава о чудесах, которые были совершены, распространилась, и как здоровые, так и угнетённые разными недугами наперебой старались спешить, желая увидеть чудеса, который всемогущий Господь решил приумножить ради прославления своего святого. Ибо каждый считал для себя немалым ущербом, более того, почитал грехом, если он не будет идти впереди, а тем более, если он будет идти последним. Горожане же спешили навстречу и, видя, что несут милые мощи, падали ниц, целовали поверхность земли и, глядя на того, кто нёс драгоценную жемчужину в божественной короне, как только видели раку, проливали посреди великой радости потоки слёз и заклинали не наказывать их более, отнимая у них этого отца, но позволить им заслужить радоваться постоянному его присутствию. Между тем, блаженнейший отец, судя по явным признакам, благоволя набожности сынов, решил ещё больше обрадовать свой народ различными чудесами Божьими. Ведь пока духовенство со священниками громко пели псалмы, гимны и духовные песнопения, а народ вторил им голосами великой радости, чтобы с ещё более радостной душой восславить Бога, чудного во святых Своих[222], к множеству больных на глазах у всех вернулось прежнее здоровье, и многие тела исцелились от разных напастей. Небесные чудеса происходили чуть ли не каждое мгновение, так что для перечисления их всех не хватит ни места, ни времени.

Итак, некая женщина Осанна быстро и благополучно вернула себе тогда зрение к изумлению радующихся; чуть погодя некий хромой обрёл в качестве счастливого дара способность ходить. У некой Деодаты открылись ушные раковины, и она обрела слух. Некто, по имени Теуто, получил желанный дар – зрение. Некая женщина была обрадована тем же радостным благодеянием. Равным образом благодаря добрейшему содействию этого отца некий Аусольд обрёл зрение, получить которое пылал страстным желанием, веря в это с чистой душой. Некий паралитик Герберт исцелился от паралича. Ещё один ликовал, наслаждаясь щедростью того же дара.

Когда люди ради благочестивой набожности наперебой стремились выйти навстречу, преподнося не только намерение доброго сердца, но и преходящие средства, в зависимости от возможностей каждого, одна бедная женщина, спешившая из города навстречу, несла в руке свечу, которая не была зажжена. Удивительно и сказать! Свеча в руке несущей внезапно зажглась по воле Божьей; и она всю дорогу несла её, славя это чудо Божье, и никоим образом не оставляла это благодеяние небесного огня, пока мощи чудесного отца не были принесены в подобающий его званию дом и епископ не отслужил там торжественную мессу. Тогда женщина передала свечу, которая зажглась чудесным светом, сторожу базилики, который вследствие радости от небесной благодати, которая произошла, велел потушить все светильники, которые горели в церкви, и вновь зажечь их от данного свыше огня, а часть той свечи решил сохранить в подтверждение дарованного свыше чуда.

Некая женщина Ротгарда из округа Кастриций (Castricio), утратившая способность ходить, обрадовалась возвращению ей прежнего здоровья, так что, когда её подвели к едущей повозке, она смогла после этого своими ногами вернуться домой. Кроме того, некая женщина принесла с собой маленькую дочь, по имени Вульфида, которой было почти шесть лет. Когда та играла однажды со сверстниками, какая-то проходившая мимо женщина ударила её в голову; этот удар так повредил ей, что её затылок запрокинулся назад и, казалось, прилип к шее; она не могла ни наклонить голову в другую сторону, ни принимать иной пищи, кроме жидкой, и провела в таких муках почти целый год. Мать, которая любила её нежной любовью и пеклась о возвращении ей здоровья, попыталась вывести её навстречу. Не сумев подойти ближе из-за густой толпы, она постаралась немного опередить народ. И тут же распростёрлась на дороге, по которой должно было пройти шествие, вместе с ребёнком и, поддержанная крепкой верой, с чувством благоговения обратила к Господу мольбы и ещё не окончила молитву, как вдруг её дочь стала кричать. Мать, утешая её материнскими ласками, поднялась и увидела, что голова её из изогнутого состояния вернулась в своё нормальное положение. Тогда она, исполненная величайшей радости и спокойная за здоровье ребёнка, осмотрела место раны и увидела, что оно мокро от крови, а жилы, давно стянутые, распрямились, словно верёвки. Так, получив дар милосердия, которого искала, она радостная и с изъявлением благодарности вернулась домой.

Итак, толпа, сопутствуемая этим достоинством прославления и восхищением по поводу случившегося, постаралась с изъявлениями благодарности пройти начатый с таким пылом путь, распевая псалмы и гимны. Епископ, конечно, шёл впереди, но затем, возвратившись в сопровождении групп духовенства, взял себе на плечи драгоценнейшее сокровище и таким образом с великой славой ликования принёс его в собственный дом этого блаженнейшего отца. Когда пришли в церковь и, как следует устроив всё, что подобает, приступили уже к обряду духовного жертвоприношения, одна женщина из округа Труа (Trecassino), наказанная дрожью во всех членах, придя, упала на пол перед алтарём и, долго корчась там жалким образом, по милости этого предобрейшего утешителя поднялась совершенно здоровой. Когда её спросили, отчего с ней приключилось такое несчастье, она призналась, что совершила убийство собственной матери. Затем, когда по обычаю была отслужена месса, все отправились по домам, чтобы завтра пораньше вернуться для перенесения этого оплота своей защиты в город.

Когда же настало утро, и все усердно двинулись к назначенному месту, Эрлуида, некая женщина, жившая неподалёку от города, решила выйти для лицезрения такой процессии, чтобы заслужить обрести в дар желанное здоровье. Поскольку она уже пять лет страдала от недуга, и правая часть тела у неё отнялась и была почти бесполезна, она решила подойти, насколько сможет, и, приблизившись, увидеть раку с этими святыми мощами. Когда она с такими усилиями проделала уже почти половину этого пути, то, не в силах идти дальше, упала, измученная тяжким трудом. Она вознамерилась вернуться домой, но и это никак не могла исполнить. После того как она, колеблясь в нерешительности, пролежала там какое-то время, то, наконец, возобновив усилия, решила попробовать, не сможет ли она приблизиться ещё немного. И её жалким потугам тут же благодаря сжалившейся над ней милости Божьей была придана сила и, как только к ней вернулись и силы, и здоровье, она, свободная и ликующая великой радостью, стала бодрой походкой радостно и быстро идти туда, куда решила проковылять больной. Она проделала намеченный путь, неся в руке посох, её опору во время болезни, не потому, что ещё нуждалась в его помощи, но чтобы показать его в подтверждение этого дарованного ей исцеления, и, придя, куда желала, воздала набожную благодарность своему достохвальному заступнику. Оставив там принесённый посох, её опору во время прежнего несчастья, она, бодрая и уже не нуждающаяся в его поддержке, отправилась в обратный путь, с радостью рассказывая об обретённой помощи божественного утешения.

Наконец, епископ, придя в окружении толпы духовенства и магнатов, принёс спасительную жертву и, облачённый в белые одежды, вместе с хорами псалмопевцев внёс славнейшее сокровище в стены города. Когда же они благополучно прошли туда и с удовольствием направились к назначенному месту, всемогущий Бог соизволил при прославлении этого своего дражайшего [слуги] излить источник своей доброты и невероятной щедрости, так что едва ли чей-нибудь язык сможет рассказать обо всех событиях, которые происходили тогда во время этого пути чуть ли не каждое мгновение. Ибо Господь совершил там в тот день такое множество чудес, что четверо мужчин и девять женщин заслужили вернуть себе зрение, а двое мужчин – способность ходить. Итак, в восхищении от этого славного и радостного дня они со счастливейшим ликованием вошли в город и в церковь Богородицы, и этот светильник, горящий и светящий вечно, был поставлен на постаменте алтаря. Итак, когда епископ подошёл для освящения жертвы животворящего таинства, кто, имей он даже чёрствую душу и каменное сердце, не издал бы вздоха, не ударил бы себя в грудь, не пролил бы слёз, видя столь изумительные дары Божьей благодати? Да и кто мог бы исчислить множество чудес, совершённых там в тот день по воле небес? Воистину нет никого, кто мог бы составить связный рассказ о том, сколько больных в тот день исцелилось, сколько согбенных выпрямилось, сколько людей избавилось там от разных невзгод.

После совершения обряда таинств все удалились, спеша вернуться домой, но, пока они уходили, возникла грозная и жуткая непогода, собрались мрачные и ужасные тучи, небо заволокло чёрной мглой, засверкали молнии, загремел гром и на землю стал падать немалой величины град. Многие, поражённые страхом, вернулись, умоляя милость Всевышнего позволить им благодаря заступничеству этого блаженнейшего отца заслужить избавления от этих грозных опасностей. И непогода, которая внушала страх, стала удивительным образом меняться, чёрные тучи поредели, молнии прекратились, гром утих и вся эта гроза улеглась и сошла на нет; свирепый град тут же превратился в желанный дождь, и поверхность земли, которая была раскалена и выжжена чрезмерным солнечным зноем, вновь ожила, обильно и с пользой орошённая плодоносной влагой. Таким образом было дано ясно увидеть, как порыв гнева, пробудившийся на миг, обратился в средство спасения. В конце концов, благодаря помощи этого предобрейшего отца все грозные и жуткие напасти были, по-видимому, изгнаны из наших земель; дана же здоровая погода и соразмерные дожди; даже страх перед врагами, который поразил королевство, постепенно благодаря миру и спокойствию сменился надеждой на безопасность.

В тот же день, а именно, когда святое тело было внесено в город, в то время как пламенный солнечный диск отправилось уже озарять океан, некто, по имени Нивол, из виллы, что зовётся Доминика[223], расположенной на склоне реймсской горы, глухонемой и в течение девяти лет не владевший также ни руками, ни ногами, целый день с того часа, как взошла заря, полз на протяжении почти пяти римских миль, прилагая все силы, какие только мог, и около десяти часов с трудом добрался, наконец, до порога храма, где стояла его гробница. Придя туда, он, когда узнал, что святого тела там нет, а ворота храма крепко заперты на надёжные засовы, то упал лицом на землю и стал с некой самонадеянной дерзостью тревожить слух святости неслышным воплем, сетуя, что он измотан сколь тяжким страданием, а ему не позволено хотя бы увидеть гробницу со святыми мощами, но он, мол, всё равно не отчаивается в том, что его высокая поддержка сможет ему помочь. Пока он молча перебирал всё это в уме, сила исцеления стала постепенно разливаться по его членам и, к его изумлению, восстанавливать прежние способности всех чувств. Когда молва о свершении такого рода достигла со слов некоторых вестников ушей многих людей, те наперебой устремились туда, с радостью поглядели на дивные чудеса Божьи, торжественно провели этого человека к месту досточтимой гробницы и, зазвонив в колокола, радостными голосами воздали хвалу Богу. Взбудораженные молвой об этом чуде, очень многие пошли в здание церкви, желая увидеть чудеса Божьи. Когда они услышали тех, кто видел знаки чудес Божьих, то с удовольствием простёрли руки к небу и восславили Господа. Известно, что это чудо небесной доброты весьма поспособствовало тогда утешению тех, кто жаловался, что такой покровитель покинул их телесно. Но тот, совершив такой акт милосердия, показал им, что духовно никуда от них не ушёл.

Между тем, в церкви Пресвятой Богородицы, где хранилось досточтимое тело этого отца, некоторые больные также исцелились от разных недугов. Так, некто по имени Наталис из Бурдене (Burdenaco)[224], а также одна женщина по имени Теутберга, и ещё одна женщина, по имени Гонтильда, сподобились вернуть себе зрение благодаря покровительству этого отца. Другая женщина вернула себе в этом соборе зрение, которое утратила в одном глазу. Кроме того, некая девочка, по имени Флотгильда, из виллы под названием Каноелла (Canoella)[225], расположенной возле речки Либры, когда ей было около четырёх лет, упала, поскользнувшись, и сломала себе оба колена, став настолько хромой, что не могла ни ходить, ни вообще стоять на ногах. Её родители, хотя и бедные люди, заботясь о её выздоровлении, старались носить её по разным церквям святых. Когда она страдала таким тяжким недугом на протяжении уже почти двенадцати лет и не могла найти средства от этого горя, то, узнав о перенесении святого тела и случившихся чудесах, стала ползти изо всех сил, как могла, не позволяя садить себя на двуколку, но предпочитая проделать этот путь ползком, насколько будет сил. Придя в храм, где, как она слышала, находится драгоценный дар спасения, она в набожных молитвах умоляла милость Господню о своём выздоровлении и, как говорят, орошала пол своими слезами. Она провела там таким образом три дня и, когда вновь предалась молитвам, милость Божья внезапно пришла ей на помощь, и она, едва будучи в состоянии вынести силу врачевания, стала кричать громким криком и издавать жуткие вопли. Таким образом, когда узлы сухожилий ослабли и скованность поджилок прошла, она чуть ли не целый час лежала без сил, словно мёртвая. Но тот, кто дал ей средство избавления, дал ей и силу бодрости. Как только она, словно пробудившись от тяжкого сна, ощутила, что небо одарило её своей милостью, она направилась к раке с мощами святого, не сомневаясь, что исцеление произошло с ней по его милости. Затем, воздав благодарность, эта признательная [девочка] решила жить там, предаваясь частым молитвам, и совершала должные бдения в честь своего целителя, ежедневно принося ему спасительную жертву.

Святейшее тело нашего блаженнейшего покровителя находилось в названной церкви Богородицы в Реймсе, пока вышеупомянутый епископ, господин Фулько, исполнял епископские обязанности, а именно, вплоть до епископата достопочтенного архиепископа Херивея, который, когда по одной лишь милости Божьей гонение со стороны норманнов прекратилось и восстановился мир, решил вновь отнести этот небесный дар из городских стен в его собственную гробницу[226]. В то время как он, созвав некоторых вельмож королевства, торопился совершить это, Господь не преминул ещё больше умножить его славу, когда он возвращался к месту своих костей.

Ибо после того, как они вышли из города, и его окружала большая толпа сбежавшегося народа, случилось, что некий хромой, чьи сухожилия и поджилки были скованы сухостью, по имени Авраам, который с большим трудом передвигался по земле, опираясь на костыли, проходя мимо города, направился к базилике святого; и его коснулась сила Божья, и скованность сочленений прошла, и он ускоренным маршем направился к средству спасения. Когда к нему вернулось здоровье, мы многие годы видели его здоровым, ходящим прямо и радующимся дарованным ему благополучием. А в том месте, где случился этот дар исцеления, поставлен с тех пор столб с прикреплённым к нему крестом, содержавший памятные строки об этом славном чуде; но и церковь с его гробницей и раньше, и позже неоднократно славилась изумительнейшими и разнообразными чудесами, которые, однако, так и не были записаны; ибо они весьма многочисленны.

23. Об учениках блаженного Ремигия.

Во времена этого нашего блаженнейшего отца были в нашем городе славнейшие мужи, угодные Богу [своими] добродетелями, как из духовенства, так и из мирского сословия, а именно, которые служили такому столь досточтимому и столь святейшему отцу. Самый видный из них, по-видимому, Агрикола, его племянник, достопочтенный пресвитер, который, как он сам свидетельствует, нравился ему своей покорностью с самого детства, которое провёл в его родных стенах; он сделал его вместе с Реймсской церковью и блаженным епископом Лупом, сыном своего брата, наследником всего своего достояния, кроме того, что он особо подарил или приказал подарить тому или иному лицу. В частности он передал ему в завещании некоторых крепостных вместе с виноградниками, твёрдо поручив ему, чтобы в праздничные и все воскресные дни оттуда производилось его пожертвование святым алтарям и устраивалось ежегодное пиршество для реймсских пресвитеров и дьяконов. Был у него и другой племянник, по имени Аэций, которому он передал и поставил под его власть долю в Серни, которая досталась ему при разделе, со всеми правами, которые он там имел и держал, а также отрока Амвросия вместе с некоторыми семьями. Был ещё и Агатимер, также его племянник, которому он завещал некоторые семьи, а также подарил виноградник, который этот блаженнейший отец устроил в Вандресе и разбил своими трудами, с условием, чтобы во все праздничные и воскресные дни производилось пожертвование святым алтарям ради поминовения его и устраивалось ежегодное пиршество для ланских пресвитеров и дьяконов. Своему архидьякону Урсу, чьими дружескими услугами он, по его собственным словам, пользовался, он подарил одну тонкую ризу и другую – потолще, два изысканных плаща, а также покрывало, которое лежало у него на постели, и лучшую тунику, какую он оставил на момент своей кончины. Были тогда в Реймсе и другие испытанные мужи из духовенства – как пресвитеры, так и дьяконы, которых он показал достойными своей милости и которым пожаловал дары и завещал виноградник, чтобы они сообща им владели, придав им вместе с виноградарем также некоторых других крепостных. Была ещё дьяконисса Илария, которую этот святейший отец, благословив, назвал дочерью, завещав ей одну служанку и виноградную рассаду, которая примыкала к её винограднику, и переписав на неё свою долю в Тези ради услуг, которые она, по его словам, постоянно ему оказывала. Была и Ремигия, которой он дал три ложки, что были отмечены именем этого блаженнейшего отца, завещав ей также и некоторые другие дары. Блистали, однако, и некоторые славнейшие мужи миряне, из которых Паппол, Евлодий, Евсевий, Рустикол, Евтропий и Даувей принимали участие в частных делах блаженного мужа и, подписывая его завещание, поставили там свои имена.

Блистал также и славный муж Аттол, который, как можно прочесть в его эпитафии, из любви и ревности к святому Ремигию построил за свой счёт 12 странноприимных домов; и был погребён вместе с сыном и дочерью позади алтаря в церкви блаженного мученика Юлиана, как видно из надгробной надписи, начертанной на фасаде храма:

Я думаю, что это – та самая церковь, о которой Григорий Турский сообщает[227], что некто из провинции Белгики Второй стал ревностно строить в предместье города Реймса базилику в честь этого блаженного мученика. После завершения постройки он, честно и набожно выпросив его мощи, получил их и, взяв, отправился обратно, распевая псалмы, а когда вошёл с ними в реймсскую колокольню, то один человек, приложившись к мощам этого святого мученика, избавился от одержимости бесом.

24. О святом Теодорихе.

Во времена блаженнейшего Ремигия жил также блаженный муж Теодорих, благочестивый ученик благотворного учителя, и тот, кто решил высоко возвысить его в поколении праведников, не пожелал произвести его из высокого рода. Происходил же он из Реймсского округа, из виллы, как говорят, Оменанкур (Alamannorum-corte)[228], и был рождён отцом разбойником, словно роза среди грубых терниев. Для подтверждения чистоты его целомудрия колодец, где, как говорят, стирали пелёнки с его детской колыбели, никогда не засорялся с тех пор ни от бросания грязи, ни от мерзости каких-либо нечистот, хотя отверстие его было обычно открыто. Итак, вплоть до возраста половой зрелости блаженный Теодорих воспитывался достойным похвалы образом, после чего стараниями родителей был вынужден ради продолжения рода обзавестись невестой, считая её таковой лишь по имени, так как не собирался на ней жениться. Ибо, втайне воспылав любовью к небесному, он постарался сделаться тайным почитателем Бога. Итак, ведя этот ангельский образ жизни, он имел по близости врача, чтобы лечиться, покровителя, чтобы иметь поддержку, учителя, чтобы учиться, а именно, блаженнейшего отца своей веры Ремигия. Просвещённый примерами этого благочестивейшего наставника, он, пылая страстью к добродетелям, быстро превратился в совершенного мужа. Любовь к брачным узам померкла и уступила место любви к целомудрию, одна страсть погасла под влиянием другой, а плотский пыл был побеждён пылом духовным. Приверженец целомудрия, он отрёкся от мира и заключил союз с Богом. Врагу воздержания была объявлена война, и искалось место для поединка.

Блаженный Теодорих обратился с речью к невесте и, призывая её к любви к небесному жениху, обещал ради целомудрия вечный почёт, но невеста, изнывая по любви к плотской страсти, презрела спасительные увещевания жениха и, считая себя отвергнутой, дала язвительный ответ. Когда слуга Божий увидел, что его увещевания не нашли места в душе невесты, он оставил её, не согласную с ним, и, поспешно отправившись в город Реймс, отыскал некую аббатису, почитательницу целомудренной жизни, по имени Сузанна. Трезвенник пришёл к трезвеннице, скромник – к скромнице, девственник – к девственнице; женщина мужской души, воительница глубокого ума, советница большого таланта, она возглавляла девичью общину под покровительством блаженного Ремигия. Святой Теодорих бросился в нежнейшие объятия этой благочестивейшей матери, распростёрся на земле у ног духовной матери и открыл ей тайны своего сердца, известные одному Богу; [из глаз] брызнули слёзы, и он, содрогаясь от рыданий, сотрясаясь от всхлипываний, упорно просил дать ему спасительный совет и оказать молитвенную помощь. При этой покаянной скорби набожнейшего юноши добрейшая мать была тронута до глубины души; она сострадала ему, когда он плакал, утешала его в горести, радовала в печали и умоляла милосердного Господа исполнить его желание. Итак, оба разом обратились за советом по этому поводу к благочестивейшему отцу, общему для них обоих, то есть к святому Ремигию, благодаря наставлению которого блаженный Теодорих уже достиг немалых успехов.

Затем послали за невестой, доказали, что для тех, кто упорствует в девстве, отцом уготована награда вечного воздаяния, и открыли, что девственность является милой подругой ангельской чистоты. Невеста, наконец, согласилась, более того, с радостью приняла увещевания мудрейшего отца и, прельщённая сладостью небесной жизни, обещала оставаться непорочной, блюдя целомудрие, если сподобится приобщиться Христу. Наконец, жених, обрадованный красотой нравственной чистоты, обнял невесту, которая, как он видел, избавилась от воли совратителя и плотских наслаждений и под славным покровом непорочности уже посвятила себя творцу.

Дева вместе с девственником – Сузанна с Теодорихом – были направлены, чтобы высмотреть ему место для проживания. Есть небольшой лес, расположенный на горе в трёх милях от города. Там достопочтенный и всегда пылкий в духовных делах отец Ремигий решил построить монастырь, собрав в нём общину служащих Христу братьев под управлением благочестивого предводителя, которого признавал преуспевающим в добродетелях. И они, поднявшись на вершину лесистой горы, стали окидывать взором окрестности и тщательно размышлять о том, где бы поставить монастырь, как вдруг с высокой небесной выси был послан крылатый вестник, через которого блаженному Теодориху, коему предстояло подняться на небо, было показано его место на земле. Ибо таинственный орёл, кружа, раскинув крылья, совершал в полёте круги и, рассекая воздух, насколько от него зависело, отметил место, достаточное для монастыря. И, чтобы яснее показать, чего желает Господь, он на протяжении почти целого часа медленно парил над тем местом, где следовало построить церковь; и, дабы неверующие не думали, что это произошло случайно, тот же самый орёл к удивлению многих кружил над монастырём и четыре года спустя, в самый день Рождества Господнего. О том, какие добродетельные деяния и сколько славных чудес совершил там воин Христов Теодорих, не в силах в подробностях рассказать человеческий язык.

Затем, по прошествии времени с тех пор, как он взвалил на себя бремя пресвитерского сана, он, желая исполнить долг священнослужителя, начал проповедовать всем спасительные заповеди. В особенности же попечение благочестивого отпрыска тронуло душу его дорогого родителя. Мудрый сын порадовал отца и возродил для неба его, который родил его на земле. Из распутника он сделал его монахом, из разбойника – щедрым дарителем, из слуги дьявола – вольноотпущенником Христовым. Постепенно в народе стала распространяться молва о его святости. Дабы он не остался в безвестности, словно свеча, спрятанная под сосудом, но светил всем в доме Божьем[229], он, сколь высоки были его заслуги, столь же ярко стал блистать славными чудесами. Ведь слава о его святости дошла и до королевского дворца франков, у которых тогда королём был Теодорих, сын Хлодвига, чей глаз подвергся таким приступам внезапно возникшей боли, что ни один врач никакого рода лекарствами не мог вернуть ему прежнее здоровье. Злополучное заболевание его глаза исторгло слёзы из глаз многих людей. Душу короля волновали мысли о разных последствиях этого несчастья. С одной стороны, он боялся потерять зрение, с другой стороны – стыдился предстоящего уродства. Ведь если бы король стал одноглазым, это было бы величайшим позором в народе. Он тогда или носил бы на себе пятно уродства, постыдно царствуя, или вместе с потерей зрения, возможно, погубил бы и само королевство. Итак, у короля оставался один выход: там, где не помогли земные средства, искать небесной помощи. И вот, он послал за достопочтенным Теодорихом и рассказал ему, когда тот пришёл, о достойной сожаления болезни глаза. Он открыл ему муки, которые терпит, и в мольбах предупредил об опасностях, которых боится. Тогда муж Божий, зная, что сила – в действии Божьем, а не в слабости человеческой, телом распростёрся на земле, душой вознёсся на небо и весь предался молитве. Наконец, по завершении молитвы он встал, поднял лицо к звёздам, призвал имя святой Троицы и, нанеся на кончик большого пальца немного освящённого елея, запечатлел на больном глазу знак спасительного креста, после чего тот сделался невредим и к нему в тот же момент вернулось зрение. Обрадованный король восславил царя царей, народ и весь сенат ликовали, преисполненные великой радости и веселья. Теодорих, слуга Божий, был удостоен похвал, и все прославляли Бога, чудного в святых своих. Король призвал первых лиц из народа, и те поздравили его с величием этого чуда, с тем, что король столь быстро ощутил действенную силу духовного лекарства и ни следа от какого-либо шрама, ни тёмного или мутного пятнышка не осталось в выздоровевшем глазу. О сколькими бы почестями король возвысил слугу Христова, если бы тот захотел, сколькими дарами и должностями вознаградил бы его, если бы тот позволил и не отверг эти должности! Ибо что в теле может быть дороже глаза? Но тот, избегая людской похвалы и мирского воздаяния, предпочёл даром дать то, что даром получил[230]; этот муж величайшего смирения, заботясь о том, чтобы не носить одно имя с королём, просил звать его впредь не Теодорихом, а Теодерио. Тогда король, изумлённый смирением безупречнейшего прямодушия, расцеловал досточтимые руки священника и, набожно попросив о благословении, велел с почестями отвести его в его монастырь. Если б вы знали, какие толпы недужных стекались тогда к нему, без промедления получая искомое исцеление!

Выясняется также, что этот блистательный муж посредством молитвы к Господу вернул к дыханию жизни умершую дочь названного короля; когда та заболела, король направил по этому поводу послов к святому Ремигию, прося его прийти к нему и с молитвами возложить руку на больную дочь. Но благочестивый епископ, задержанный, как говорят, телесной немочью, поручил, как отец сыну, дело, о котором его просили, блаженному Теодориху, которого воспитал в набожности и целомудрии, наставил в духовном учении и видел, что тот полон целительной благодати. Тот, желая прилежно исполнить приказ учителя, торопился во дворец короля, полагаясь на Божью милость, которая ему поможет, когда получил весть, что девица скончалась, и его стали убеждать не беспокоиться, а возвращаться в свою келью. Но тот, не отступая от повиновения воле наставника, пришёл во дворец. Там он застал удручённых горем родителей и подавленных скорбью придворных. Взволнованный их слезами, этот святой Божий велел большинству их уйти, а сам вместе с немногими расположился у погребальных носилок. Сердце и глаза с руками он воздел к небу, обратил к Богу набожные до глубины души и покаянные мольбы и оросил лицо слезами. Когда он ощутил духом, что услышан, то подошёл к бездыханному телу, прикосновением пальца помазал святым елеем дыхательные и прочие пути, и мёртвые члены удивительным образом вновь наполнились жизнью. Глаза увидели свет, из груди вырвался голос, и девица возвестила, что спасена молитвами блаженного Теодориха. С радостью примчались родители, дивясь этому чуду; весь дворец ликовал, и радовалась пустившаяся в пляс челядь. Святого почтили и король, и вельможи; все придворные прославляли его, и толпы простого люда воздавали ему хвалу. Итак, король, желая возвысить щедрым даром не только ученика, то есть святого Теодориха, но и блаженного Ремигия, своим властным повелением пожаловал досточтимому отцу Ремигию виллу, что зовётся Вандьер (Vendera)[231], расположенную на реке Марне, а святому Теодориху – Жуи (Gaugiacum)[232] в Реймсском округе. Затем, по прошествии времени, когда бразды правления королевством франков держал Карл[233], сын императора Людовика, один из придворных – Ангильрамн, не зная об этом пожаловании, просил короля дать ему этот Вандьер. Король согласился на это, но господин епископ Хинкмар, который занимал престол Реймсской церкви, услышав, что эту виллу отдают в лен, отправил Карлу грамоту с королевским предписанием, найденную в архиве его церкви и содержавшую текст этого дарения, и постарался убедить его не захватывать вопреки каноническому закону владение церкви. В этой грамоте было ясно написано, как король Теодорих за достигнутое благодаря молитвам святого Теодориха воскрешение своей дочери не только пожаловал ему названную выше виллу и превознёс слугу Божьего почестью своего дара, но и пожертвовал ради благодеяния виллу Вандьер его наставнику, то есть знаменитому Ремигию, которому Господь даровал такую благодать – иметь ученика, который, как и учитель, может благодаря дару Святого Духа воскрешать умерших. Когда Карл узнал из строк грамоты, что дело обстоит именно таким образом, то воздержался от захвата виллы и позволил церкви свободно ею пользоваться.

Говорят, что по внушению этого блаженного мужа святой Ремигий, разогнав развратников, преобразовал притон блудниц, которые вплоть до этого времени содержали публичный дом за стенами города, в общину сорока вдов и, выделив необходимые средства на ежедневное пропитание, постановил, чтобы это число вдов оставалось таким всегда, и оно остаётся таким до сих пор. Ведь когда святой Ремигий, посетив монастырь святого Теодориха, проходил вместе с этим своим дорогим учеником, распевая псалмы, мимо притона, и у святого Теодориха голос застрял в горле, а затем, на обратном пути, с ним в этом месте случилось то же самое, святейший отец удивился и спросил, почему ученик, искусный в похвалах Богу, сбился вопреки обыкновению; и услышал, что блаженный муж скорбит об утрате обречённых на погибель душ и тому, что в столь близком соседстве со святым отцом процветает к немалой выгоде дьявола столь отвратительно непристойное место. Так советом целомудреннейшего ученика благочестивейшему отцу была внушена мысль сокрушить логовища дьявола и привести заблудшие и заблуждающиеся души к нравственной чистоте Христовой.

Известно также, что этим верным слугой Божьим были совершены многие чудесные деяния. Ибо, возвращая зрение слепым, слух – глухим, способность ходить – хромым, исцеляя высохшие и скрюченные руки, избавляя одержимых от бесов, он средствами божественной медицины расстроил тысячи пагубных происков Сатаны. Воистину счастлив тот вожак стада Христова, кому дана возможность спасать как тела, так и души! Он до самого конца упорствовал в служении Божьем и то, чему учил устами, подтверждал очевиднейшими примерами. После многих достойных свершений, после славных чудес он, доведя добрый подвиг до победы, совершив счастливое течение[234], 1 июля со славой отошёл ко Христу, в то время как святые духи вышли ему навстречу и его радостно встретили ангелы. Услышав о его драгоценнейшей кончине, названный король Теодорих спешно прибыл в монастырь с большой свитой и, помня об оказанном ему благодеянии, не забывая о подобающей услуге, постарался на своих плечах отнести к могиле тело блаженнейшего аббата; нет ничего удивительного в том, что царь людей предал погребению члены того, чью душу с радостью принял на небе царь ангелов. У его досточтимой гробницы сила Божья до сего дня изволит совершать многочисленные исцеления.

Из-за праздности же и недостатка авторов большинство чудес, как известно, обойдены молчанием. Но мы решили привести здесь одно деяние, о котором недавно узнали. Однажды в субботу, когда настал уже вечер на воскресенье, одна бедная женщина из челяди святого Дионисия в вилле Консеврё (Cortis superioris)[235], по имени Гиллаида, вращала рукой мельничный жернов, и рукоятка жернова впилась в её правую руку, так что никто не мог её вытащить. Наконец, не желая носить с собой свидетельство этой достойной сожаления работы, она была вынуждена обрезать рукоять жернова с обеих сторон руки. Затем, беспокоясь о своём здоровье, она, поскольку в Реймсе тогда из-за враждебности язычников хранились мощи святого Дионисия[236], постаралась поскорее прийти к телу этого святого мученика, своего господина. Итак, придя, она пала на землю и с великим страхом и почтением молила об избавлении от такого несчастья. Когда она совершала это день и ночь и не отчаивалась получить тем самым исцеление, ей явился во сне некто по виду клирик, облачённый в белые одежды, муж приятной наружности, с весьма седыми волосами и немного худощавым лицом, и сказал ей: «Встань и иди отсюда к святому Теодориху, ибо в понедельник, то есть послезавтра, будут отмечать его праздник; и смотри, не появляйся в его доме без ничего, но возьми свечу, насколько тебе позволят в настоящий момент средства, и таким образом отправляйся в его церковь; там благодаря его ходатайству ты добьёшься того, о чём просишь». Та тут же проснулась, изумлённая этим видением, и помолилась, чтобы видение подтвердилось ради неё по воле Божьей, после чего с радостью поспешила исполнять повеление. Итак, она пришла в церковь святого в день его, то есть святого Теодориха, досточтимого празднества, спустя три недели после того, как с ней случилось это несчастье. Тогда она со слезами распростёрлась перед его гробницей и стала изливать мольбы о своём выздоровлении; упорствуя там в молитве всю ночь, она смиренно и честно просила прощения за свои грехи. И, в то время как она ещё лежала перед могилой блаженного исповедника Христова, благодаря заступничеству святого рука этой женщины стала по воле Божьей милости понемногу избавляться от древа и очищаться без вреда и какой-либо боли. Таким образом вся рука освободилась, и древо упало на пол, как если бы никогда и не впивалось в руку. Многие же, которые там были, видя это чудо небесного милосердия, восславили Бога, чудного в святых своих.

25. О святом Теодульфе.

Третьим правителем этого монастыря после блаженного Теодориха был святой Теодульф. Он, как говорят, отличался влиятельными связями среди придворных и положением среди досточтимых монахов и священников, но, ни во что не ставя этот блеск знатности, избрал в святости служить Богу и, оставив окольные тропы, вступил на стезю прямого пути, следуя по тем следам, по которым минуют бурные волны мира и спешат к небесному. Итак, вступив в монастырь блаженного Теодориха, он предал забвению славу этого мира, презрел ради смирения достоинство своих предков и, подчинив себя самой непрестижной службе, вскапывал почву мотыгой и взрыхлял поверхность земли лемехом плуга, стараясь на деле исполнять псалом: «Ты будешь есть от трудов рук твоих: блажен ты, и благо тебе»[237]. Занимаясь этим ежедневным трудом в течение двадцати двух лет, он вместе с двумя бычками, порученными ему ради этого, непоколебимо переносил тяжкие и различные трудности в те или иные времена. Передают как достопамятный факт, что эти бычки не изнывали ни от возраста, ни от усталости, и то, что другие крестьяне едва могли сделать с четырьмя, шестью или восемью быками, он неутомимо исполнял всего лишь с двумя. Когда он немного отдыхал от плуга, то вновь старался трудиться мотыгой. Весьма удивительно также, что он, хотя и занимался столь тяжкой службой, не уставал и, возвращаясь с поля, часто одну, а то и две ночи имел обыкновение проводить в бдениях и пении гимнов и псалмов.

Однажды, во время перерыва в работе, когда он собрался вернуться домой и оторвался от земледелия, то у него при возвращении в монастырь случилась какая-то нужда в починке сохи, и он, воткнув палку в землю, пришёл в дом, куда и направлялся, забыв о ней, более того, решив таким образом устроить промысел Божий. Удивительное дело! Терновая палка за ночь пустила корни в землю и утром, когда блаженный муж вернулся к обычной работе и хотел её возобновить, то обнаружил, что палка покрылась листвой. По прошествии времени она, налившись силой, выросла ввысь и представала многим во всём блеске, пока один путник, которому была уготована кара, не срезал её и, срезав, тем самым лишил себя зрения и погрузился в вечный мрак.

После этого верные повесили его соху в церкви на вилле Кулевро (Colubrose)[238], и она оставалась там, пока всепожирающее пламя по наущению врага не сожгло эту базилику. Каждый, кто терпел зубную боль, отрезал от неё щепку и, заставив вытечь немного крови из больного места, тут же благодаря заслугам святого Теодульфа получал желанную целительную помощь. Об этом благодеянии не только слышали, но многие и сами его видели и, вернув себе здоровье, рассказывали об этом.

Когда же аббат, в подчинении которого находился святой Теодульф, умер, этот достопочтенный муж, как было сказано, с согласия епископа и по просьбе монашеской общины был поставлен третьим аббатом в обители святой памяти господина Теодориха. Получив бразды правления, он, словно юный новобранец, недавно зачисленный в войско, не давал телу почти ни минуты покоя. Более того, как неутомимо он упорствовал в ручном труде, так и, не давая себе ни покоя, ни пощады, всего себя приспосабливал к двойному совершению богослужения. Ведь он построил базилику в честь святого Илария и благодаря этому удвоил свои труды. Ибо, когда он, встречаясь по данному знаку с братьями, исполнял хвалебные гимны того или иного часа, он, чтобы венец за заслуги был двойным, вновь повторял в этой церкви те же молитвы, как если бы не исполнил их прежде. Хотя он, совершая подобное, хотел в тайне иметь то, что заслужил, Бог не позволил оставить в безвестности труды своего почитателя.

И вот, однажды случилось, что свинья, бродившая возле колодца, где запасались водой соседи этого места, свалилась в него. Хотя отовсюду сбежались монахи, не нашлось никого, кто мог бы вытащить её, гибнущую, из колодца, главным образом потому, что этот колодец имел сто футов в глубину. Тогда муж Божий, внезапно придя и узнав о случившемся, забеспокоился о загрязнении воды, если это животное там издохнет, и, воздев глаза к небу и обратив к Господу помыслы наряду с молитвами, набожно просил Христа о помощи. И вот, прямо перед его ногами вода внезапно поднялась над отверстием колодца и вынесла это животное целым и невредимым. Увидев это, все преисполнились сильного удивления и воздали хвалу Господу, который пожаловал своему верному слуге такую милость своей доброты.

Однажды, когда этот муж Божий совершал путь, торопясь из монастыря в некое место, то застал какого-то крестьянина, вспахивающего общественную дорогу, по которой он сам обычно проходил. И сказал ему: «О человек! Не хорошо взрыхлять плугом дорогу, по которой путникам надлежит ходить, не ломая себе ноги». Но, когда святой муж возвращался тем же путём, он вновь наткнулся на земледельца, который, как и прежде, вспахивал дорогу, и сказал: «Разве я не говорил тебе, что ты не должен вскапывать эту дорогу?». Приблизившись, он дотронулся святой рукой до головы крестьянина и произнёс: «Этой головой, о человек, я заклинаю тебя не вспахивать более эту дорогу». Когда же он отнял руку, то вся часть головы крестьянина, до которой дотронулся муж Божий, оказалась белой, как шерсть. Нет сомнения в том, что человек Божий сделал это не для того, чтобы волосы побелели, но чтобы знак этого деяния снискало его потомство, дабы никто не смел точно так же совершать то, чего святой Божий Теодульф приказал не делать. Ведь пока существовал род этого крестьянина, все его представители точно так же носили тот знак, который их отец получил от святого мужа.

Затем к мужу Божьему пришёл некий человек, чей глаз пронзила ветка, и он утратил зрение; боль не давала ему покоя, и у него не было никакой надежды на возвращение зрения. Блаженный Теодульф, подведя его к святому алтарю, велел поцеловать его. Тот коснулся устами святого покрова, и слуга Христов предался молитвам. Когда святой поднялся с пола, то ни следа страдания не осталось в глазу юноши. Тот, как и подобало, воздал благодарность мужу Божьему за исцеление и, радуясь, вернулся домой, после того как ему оказали врачебную помощь, которой он добивался.

Из пределов Востока от австразийцев, которые суть верхние франки, пришёл также некий посол, по имени Оффо; его послали к тогдашнему правителю этого королевства, и он пришёл в монастырь мужа Божьего, по-видимому, ради молитвы. А святой Теодульф, чьё тело было изнурено трудами и бдениями, утомившись, отдыхал тогда на ложе. Посол, охваченный гневом, что аббат этого места не устроил ему встречи, вне себя от гнева, произнёс устами то, чего не следовало. Когда он в раздражении выходил, то, дабы гнев смешался с гневом, слуга сообщил ему, что издох его самый резвый конь. Тогда он, скрежеща зубами и усугубляя одно раздражение другим, испытал двойную боль, а именно, от возмущения и от утраты. Когда святому мужу сообщили после сна обо всём этом, он не преминул выйти для утешения этого человека и попытался по своему обыкновению кроткой беседой унять его гнев. Призвав посла к молитве, он уговорил его положиться на Бога и не тревожиться о том, что случилось. Когда они пошли в базилику Христова исповедника Илария, то, придя в место, где на дороге почитают знак креста, он, совершив обычную молитву, ласково повернулся к названному посланнику и сказал: «Ничего не бойся, ибо ты найдёшь своего коня перед воротами монастыря в полном здравии; а если бы ты ушёл в том же гневе, что и ранее, то оставил бы нам труп коня». Когда же посол не поверил, главным образом потому, что видел его мёртвым и раздувшимся всем телом, то его слуга помчался и подтвердил, что дело обстоит именно так, как ему позаботился сообщить священник Христов Теодульф. Таким образом, когда чудо, в которое он не верил, подтвердилось, он изгнал из сердца ярость, воздал хвалу Господу и заявил, что воочию убедился в правдивости того, что он недавно слышал со слов некоторых людей о слуге Господнем. «Не приписывай это моим заслугам, – сказал святой Божий, – ибо я грешный человек, но возблагодари Бога и не переставай почитать заслуги святых, которые во всём могут оказать тебе помощь». Наставив сего мужа такими увещеваниями, он, дав благословение, позволил ему уйти. Из этого ясно видно, что он обладал и чудотворной силой, и пророческим духом, когда возвестил, что животное, которое тот оставил мёртвым, живо.

Мы никоим образом не в состоянии перечислить все признаки его добродетелей. Ведь о том, сколько людей, поражённых разными недугами, в полной мере выздоровели благодаря его заступничеству, знает только тот, кто позволил этому свершиться. Среди прочих благ, которые Христос даровал этому своему слуге, превозносят то достопамятное и замечательное благо, что когда он дожил до девяноста лет, то, славный сединами, приятный на вид и спокойный нравом, полный любви, щедрый в раздаче милостыни и славный в презрении мира, он не был удручён ни лихорадкой, ни телесной немощью, ни разными несчастными случайностями, ни каким-либо помрачением ума, и, пока его блаженная душа жила в теле, никогда не отступал от молитвы и совершения дел Божьих. Когда же Божья милость пожелала вознаградить верного слугу, удручённого старостью, за его труды утешением покоя и наградой за заслуги, то позволила ему какое-то время гореть жаром лихорадки. Войдя, однажды, в базилику, в то время как там служили заутреню, он ревностно предался молитвам и постарался препоручить Богу душу, которая, как он знал, скоро избавится от телесных оков. Итак, когда ночной мрак отступил и заалела заря, он в сопровождении нескольких монахов вернулся в келью, радуясь дарованному ему визиту святых и откровению, которое к его радости было дано ему по поводу часа его кончины. Когда он узнал, что час настал, то, примирившись с братьями, воздел глаза и руки к небу и с радостью передал творцу святую душу, освободившуюся от треволнений мира, и Христос принял её посреди ликования в небесных чертогах.

Монастырь этих блаженных отцов имеет ныне клириков вместо монахов. Недавно, перед тем как Галлия была отдана на растерзание мечам венгров, один из них, по имени Отберт, достигнув последнего часа и терпя борьбу злых духов, споривших из-за него и пытавшихся утащить его на погибель, наконец, увидел себя спасённым благодаря заслугам своего благого покровителя, господина Теодориха, и то, что злые духи со страшным шумом и негодованием отступили от него благодаря призванию имени Христова и святых Его. Он увидел также некоего брата, по имени Бертрик, умершего незадолго до этого, который часто его навещал, утешая и увещевая не стремиться оставаться долее в этом мире, мало того, с радостью идти к нему как можно скорее, чтобы увидеть то, чего он никогда не мог и помыслить; так как если он дольше задержится в этом мире, то в самое ближайшее время увидит столько зла, сколько никогда ещё не видел. Его слова, как известно, были подтверждены самой жизнью. Поражённый легкой телесной немочью, он, поспешив в церковь, препоручил Господу в молитвах свою кончину, позвал братьев и велел им повторить мессу, которую те отслужили поспешнее, чем следовало; он рассказал то, что видел, и просил их ради любви принять на глазах у него питьё. Он увещевал их более старательно проводить богослужение и набожно петь псалмы и, уже как бы успокоившийся и радостный, скончался. После его смерти народ венгров, вторгшись в Галлию, чуть ли не всё разорил убийствами, поджогами и грабежами, предал огню этот монастырь и почти все окрестности завалил развалинами расположенных вокруг вилл. Мы теперь уже ясно видим, сколь истинно было то, что он слышал в откровении.

26. Об источнике, недавно возникшем в монастыре этих святых.

В небольшом лесу, примыкавшем к этому монастырю, не так давно возник источник. Один больной лихорадкой, случайно придя к нему, увидел, что над этим источником склонился некий старец в одеянии клирика, и что он стоит, держа в руке золотой посох. Встрепенувшись при звуке того, кто пришёл, он поднялся от источника, и пришедший был поражён таким страхом, что в смятении упал на землю и ничего больше не мог видеть. Спустя малое время он, придя в себя, поднялся и увидел в направлении монастыря, куда ушёл старец, яркое сияние; таким образом, исцелившись от своего недуга, он радостный удалился. Некоторые слепые тогда прозрели в этом месте, хромые – встали на ноги, немые – заговорили, а глухие – обрели слух.

Недавно также, когда в епископы Реймса был рукоположен Гуго[239], одна парализованная женщина, по имени Магенильда, которая лежала в городе у ворот церкви Пресвятой Марии, увещеваемая видением, просила отнести её туда и, когда её оросили водой из этого источника, вернула себе здоровье. Некая Адельвида с высохшими руками, когда её омыли этой водой, ушла, обретя здоровье. Некий слепой из замка Музон (Mosomo)[240], пришедший тогда же, как только вошёл в церковь святого Теодориха, так сразу же заслужил вновь обрести зрение. Одна бедная женщина из того же места, когда омыла себе глаза из этого источника, тут же вернула зрение, которого лишилась более 16 лет назад. Некий Фульберт, имевший сухую руку и непригодный член, когда оросил себя этой водой, тут же добыл здоровье руке и полную пригодность. Тогда же и некий слепой по имени Амальрик вернул там зрение, как только помылся в этом источнике. Там, как признано ныне, со славой происходили и многие другие чудеса, и жалуются разные лекарства от различных недугов.