История Сепфоры, жены Моисея

Мириам и Аарон

Сепфора жила в состоянии счастья. Вместе со своим возлюбленным супругом она шла в Египет. Как давно и как сильно мечтала она об этих днях! Теперь ее гнал вперед не только ее сон, но и нетерпеливое ожидание того, что должно быть совершено в стране Фараона. Ее не тревожили ни однообразие дней, ни тошнота, которую вызывало постоянное покачивание на спине верблюда, ни беспощадное дневное солнце, ни ночной холод. Каждое утро на горизонте угрюмых просторов, расстилавшихся перед ее глазами, вставало величие миссии, которой Яхве облек ее супруга. Ей достаточно было дотронуться до Моисея, как ее охватывало чувство непреодолимого счастья. Ей достаточно было видеть его рядом с их детьми, ощутить его наслаждение от их близости, как в ней крепла уверенность в том, что он не такой, как все. Что он телом и душой был воплощением надежды.

Так проходило это длинное путешествие, их самые счастливые дни — дни, полные надежды. Но счастье кончилось прежде, чем они осуществились.

Стадо не могло идти через пустыню, и им пришлось обогнуть Тростниковое море. Целых семь лун они шли на запад по пустынным горам, среди камней и пыли, но Река Итеру была далеко.

Моисей все тяжелее переносил неторопливость дней и продолжительность ночей. Смех и лепетание сыновей уже не отвлекали его, он уже почти не отрывал мрачного взгляда от западного горизонта. Несколько раз Сепфора заметила, что даже ее ласки утомляли его.

Каждый вечер проходил в тревоге и беспокойстве. Идут ли они по правильной дороге? Не ошиблись ли пастухи, ведь и они ни разу не ходили в Египет? На что пастухи, улыбаясь, отвечали:

— Не сомневайся, Моисей. В Египет ведет только одна дорога, ты мог бы найти ее и без нас. Нужно все время идти на запад.

Но Моисей находил все новые причины для тревоги. Где его брат Аарон? Идет ли он ему навстречу, как обещал Яхве? Как они узнают друг друга? Как они дойдут до Уазета, царицы городов? Как они попадут к Фараону? Примут ли его сыны Израилевы? Поверят ли ему? Будет ли Господь Яхве еще говорить с ним?

— Я ставлю жертвенники, как меня научил твой отец. Я взываю к Нему! Я делаю приношения. Но мне отвечают только кузнечики и стрекозы! — говорил он Сепфоре.

И Сепфора терпеливо отвечала:

— Доверься своему Богу. Чего ты боишься? Разве Предвечный не есть сама воля?

Моисей согласно кивал, смеялся, играл с Гирсамом, рисовал ему на песке фантастических зверушек. Потом опять хмурился и впадал в тоску.

Однажды он бросил свой жезл, который тут же обратился в змею, вызвав панические крики служанок и смех пастухов. Гирсам с гордостью наблюдал за отцом, способным творить такие чудеса.

Настал день, когда, пересекая очередной холм, пастухи остановились как вкопанные и, указывая вдаль, закричали:

— Египет! Египет!

Сепфора и Моисей судорожно ухватились за края своих корзин. Далеко перед ними зеленая тень рассекала огромное серо-желтое пространство, связывая землю с небом до самого горизонта. Моисей поднял Гирсама и посадил его себе на плечи. Верблюд опустился на землю, Моисей, танцуя, схватил в охапку Сепфору, целуя ее мокрые от слез щеки. Вечернее приношение Яхве было долгим, и костер не затухал всю ночь.

Еще один день пути — и они оказались на берегу Реки Итеру, которая несла свои зеленые воды, подобно змее без головы и без хвоста. Потом они очутились в долине, где деревья почти заслоняли горизонт с севера до юга. И тут, на самом краю пустыни, прямо перед невообразимым изобилием страны Фараона, в тумане раннего утра они увидели группу людей, идущих к ним навстречу.

Они были одеты в длинные просторные туники из бежевого полотна. На головах у них были тюрбаны, которые скрывали лица, оставляя открытыми лишь глаза. Каждый из них держал в руках посох. Они встали перед стадом, пастухи свистнули, и караван остановился.

Вновь прибывшие прошли сквозь стадо к верблюдам. Моисей улыбнулся, Сепфора прижала к себе Элиазара и подумала: «Вот он, незнакомый брат». Она уже готова была улыбнуться и разделить радость Моисея, но какой-то неожиданный страх заставил ее еще сильнее обхватить Элиазара, поправить свой разноцветный тюрбан и только потом заставить верблюда сесть.

Незнакомцы шли к ним навстречу ровным быстрым шагом. Моисей перекинул ногу за край корзины, и Сепфора услышала мужской голос:

— Ты ли это, мой брат Моисей? Ты ли тот, кто возвращается к нам по воле Бога Авраама, Иакова и Иосифа?

Но потрясенный Моисей только вытянул вперед руки, не выпуская жезла.

И человек продолжал:

— Яхве, Бог сынов Израилевых, посетил меня и предупредил о твоем возвращении.

Сепфора не знала этого наречия, но непринужденная манера и властный голос не оставляли сомнений в том, что этот человек знает могущество слов и легко пользуется ими. В сравнении с ним голос Моисея прозвучал тихо, почти неслышно, когда он невнятно сказал:

— Да, да. Конечно. Это я! Я Моисей. Я так счастлив. Столько дней… Столько дней… Конечно, это я, Моисей!

Минуту они стояли молча, глядя друг на друга, ошеломленные не только видом друг друга, но и реальностью того, что с ними происходило. Служанки и пастухи столпились вокруг Сепфоры и смотрели на незнакомцев, пытаясь разглядеть их глаза в складках тюрбанов. Незнакомцы тоже разглядывали их, держась за свои посохи, словно готовые к любой опасности.

— Я Аарон! — проговорил наконец незнакомец.

Он схватил конец своего длинного тюрбана и одним движением открыл лицо. У него было необычайно худое выразительное лицо, темные веки, суровые глаза, яркий рот под редкой бородой. Преждевременно изрезанный морщинами лоб напоминал лоб Моисея, залысины глубоко внедрялись в густые курчавые волосы. У него было лицо человека, способного мгновенно вспыхнуть огнем страсти, и хотя Аарон был младше Моисея на несколько лет, он казался старше своего возраста.

Моисей, не пытаясь больше скрыть свою радость, порывисто обнял брата. Пастухи расслабились и радостно закричали. Сепфора, держа Элиазара в руках, подтолкнула Гирсама к Мюрти, но не успели они подойти к Моисею, как от группы, стоявшей поодаль, отделилась фигура и, приблизившись к нему, размотала свой тюрбан. Волна длинных черных шелковистых волос упала на плечи женщины, которая бросилась к Моисею:

— О, Моисей! Моисей! Настал день счастья. Я сестра твоя, Мириам.

Моисей застыл, словно окаменевший, не в силах ответить на взрыв радости той, которая стояла перед ним, и онемевшая Сепфора поняла причину его молчания.

Лицо Мириам было отмечено необыкновенной и страшной красотой. У нее был крупный чувственный рот. Брови арками поднимались над умными глазами, в которых отражалось ее волнение. Гладкий чистый лоб, тонко вырезанные ноздри — все в ней было совершенство и очарование, и хотя Мириам была в отличие от Аарона старше Моисея на пятнадцать или шестнадцать лет, она казалась намного моложе. Но тут ветер приподнял тяжелые волны ее волос, и все увидели страшный, с фиолетовым оттенком и неровными краями, рубец, который, начинаясь у виска и утолщаясь у глаза, пересекал все ее лицо.

— У меня есть сестра, — наконец пробормотал Моисей. — Мириам, моя сестра! Я не знал, что у меня есть сестра.

Он радостно рассмеялся и прижал руки Мириам к лицу.

— Признаюсь, что и я, еще совсем недавно не знала, что мой брат жив!

Никто, кроме Сепфоры, не почувствовал скрытого замешательства в их, казалось, ликующих объятиях.

— Да, Моисей! — воскликнул Аарон, воздев руки к небу. — Яхве обратился ко мне. Он сказал: «Ступай навстречу своему брату Моисею! Поддерживай его, потому что он выведет сынов Израилевых из-под ига Фараона». Мы все бросили и отправились в путь. Он сказал мне: «Ты найдешь его в пустыне, на дороге в Мейдум». Мы на рассвете пришли к пустыне по мейдумской дороге — и вот ты здесь!

— О! А я так беспокоился! Я говорил себе: «Придет ли мой брат? Узнает ли он меня, ведь я даже не знаю его имени?» О! Как я был глуп! Сепфора была права, как всегда, и она посмеивалась надо мной!

— Ты бы ему поверил? — вмешалась Мириам, пожирая его глазами. — Ты бы ему поверил? Когда ты был младенцем, я носила тебя на руках!

Моисей опять смущенно рассмеялся, но глаза его оставались серьезными.

— Меня? — удивился он.

Но Аарон уже повернулся к той, на кого указал Моисей. Брови у него сошлись в удивлении, и он остановил на Сепфоре и Элиазаре свой горящий, как уголь, взгляд.

— Сепфора? — спросил он, прежде чем Мириам успела ответить Моисею.

— Да, Сепфора! — горячо подтвердил Моисей. — Сепфора, моя любимая, моя жена крови. Да будет благословенна та, которой я обязан всем, даже жизнью. Вот мой первенец, Гирсам. Вот мой второй сын, которого я сам назвал Элиазаром — Бог моя опора, потому что он пришел в мир в тот момент, когда раздался голос Господа нашего Яхве.

Сепфора улыбалась, но в ответ увидела лишь выражение недоумения. Тяжелый взгляд Мириам, который еще больше подчеркивала ужасная отметина на ее лице, остановился на Сепфоре с таким вниманием, словно она желала увидеть все, что скрывали одежды. Аарон в удивлении повернулся к Моисею:

— Твоя жена?

Мириам сделала шаг вперед, повернулась в сторону Мюрти, словно надеясь на ошибку.

Моисей неловко рассмеялся, одним движением обнял Сепфору и Элиазара:

— Это дочь Иофара, мудреца и великого жреца царей Мадиана. Ему я тоже многим обязан. Все, что ты видишь здесь, брат мой, — это стадо, мулы и верблюды, даже эта туника и сандалии — все это свидетельства доброты Иофара. Эти пастухи, которые сопровождают меня, жили во дворе Иофара. Но самый большой его дар — это его дочь, которую он дал мне в жены. О да! Я говорю вам, что Моисей не стал бы Моисеем без Сепфоры и без Иофара!

Моисей пытался вложить хоть немного теплоты в свою длинную речь, чтобы смягчить холод, исходивший от Аарона и Мириам.

— Значит, ты был у Мадианитян? И их священник — кушит?

Тут Моисей рассмеялся по-настоящему, и в его смехе зазвенела добродушная насмешка.

Сепфора тоже засмеялась, стараясь, чтобы ее смех прозвучал вежливо и кротко:

— Нет, Аарон, не беспокойся. Мой отец Иофар — сын Авраама и Кетуры, как и весь народ Мадиана.

Лица брата и сестры выразили удивление, их вежливые улыбки, обращенные к Сеифоре, были таковы, что она опустила было глаза под их тяжестью, но тут же рассердилась на себя за такую покорность.

Рука Моисея сжала ее плечо, и даже сквозь ткань она почувствовала его беспокойство и догадалась о несказанных словах сочувствия: «Не обижайся, они не знают тебя. Они еще ничего не знают. Они из Египта, и они привыкли к плетке Фараона. Они недоверчивы, но это скоро пройдет.»

Вслух он сказал:

— Это длинная история, я вам расскажу обо всем позднее. Отправимся в путь, мне не терпится скорее добраться до Уазета. Поговорим в пути, нам надо много узнать друг о друге.

Аарон согласно кивнул, но на лице Мириам было видно разочарование и непонимание. И страдание. Радость от долгожданной встречи с братом была омрачена.

Тридцать дней шли они к югу по узким влажным тропинкам, стараясь избегать больших караванных дорог. Сепфора никогда не видела ничего подобного. Вдоль берегов реки расстилались зеленые поля, сады и рощи. Река, по которой скользили многочисленные похожие на огромных бабочек лодки, была усеяна густо заросшими островками.

Пальмовые рощи и сады были такими обширными и цветущими, что они одни, казалось, могли бы прокормить все Мадианское царство. Сепфора видела неизвестные ей фрукты, злаки и растения. Время от времени в зарослях тростника, фикуса и лавровых кустов, меж финиковых пальм, с которых свисали тяжелые гроздья плодов, мелькали мулы и ослы. Ей очень хотелось разглядеть все поближе, но Аарон и Мириам упорно держались подальше от непрошенного любопытства местных жителей.

— Среди них немало шпионов, — объясняли они. — Они сразу заметят, что вы не египтяне и донесут солдатам Фараона.

Сепфора несколько раз с трудом удерживалась, чтобы не повторить того, что она уже неоднократно говорила Моисею: чего нам бояться, если ты подчиняешься воле вашего Бога? Но она молчала, не желая смущать Моисея. К тому же она так мало видела своего супруга, что, попытайся она привлечь внимание Моисея, она могла бы навлечь на себя гнев его брата и сестры, не скрывавших своего недовольства.

Моисей почти все время проводил в разговорах с Аароном. Сначала они сидели в одной корзине, но Аарону мешало покачивание на спине верблюда, и они пересели каждый на своего мула, которые шли бок о бок под бесконечное бормотание их голосов. Через несколько дней Сепфора стала различать только сухой и четкий голос Аарона, что-то все время говорившего Моисею, который слушал и согласно кивал головой.

Во время остановок они удалялись и вместе совершали приношения Богу Яхве. Ели они отдельно от всех, и Аарон продолжал говорить не останавливаясь. Когда в посреди ночи Моисей приходил в палатку, Сепфора уже спала. По утрам, при первых лучах солнца, Аарон будил их, торопя Моисея совершить утреннее приношение, требовал немедленно складывать шатры и отправляться в путь, боясь, что их могут заметить шпионы или солдаты Фараона.

Еще в первые дни Моисей признался Сепфоре:

— Аарон очень похож на твоего отца Иофара. Он хочет знать все об огне и о голосе Яхве. Он заставляет меня сто раз повторять каждое его слово. И он хочет, чтобы я знал всю историю сынов Исаака и Иакова, и особенно все то, что случилось с Иосифом. Он очень похож на Иофара, но он не такой хороший рассказчик, как ты!

Голос его еще звучал весело, но вскоре Сепфора стала различать в нем нотки печали и озабоченности.

Однажды она сказала:

— Мне казалось, что я многое знаю о твоей прошлой жизни, но, видимо, я многого не знаю. И еще мне казалось, что я многое знаю о страданиях иудеев на этой земле, о злобе и ненависти Фараона, но, видимо, я многого не знаю.

Но она не задавала ему никаких вопросов, не просила его о помощи. По вечерам, когда ставились шатры, она все время проводила с Гирсамом и Элиазаром в окружении служанок. Моисей стал редко заниматься детьми, и, как ни странно, его сестра Мириам тоже редко приближалась к детям. Первой удивилась служанка Мюрти:

— Как странно, что сестра Моисея никогда не подходит к детям! Она все время держится вдали от нас.

Сепфора промолчала, словно это ее не трогало, но Мюрти продолжала, уже с обидой:

— Может быть, таковы обычаи и нравы местных женщин? Держаться подальше от детей и слуг, спать отдельно и все время проводить с братьями и их спутниками, словно мы все чумные?

Сепфора заставила себя улыбнуться:

— Мы совершенно не знаем друг друга, мы чужие друг другу. И, кроме того, мы давно знаем Моисея, а Мириам никак не может насытиться им.

— Да, — проскрипела Мюрти, — уж она им насыщается! Если бы она могла, она бы его просто сожрала! Удивляюсь, как она еще отпускает его на ночь к тебе в шатер!

— Что я слышу, уж не ревнивица ли говорит о ревности? — рассмеялась Сепфора.

— О нет! — искренне воскликнула Мюрти. — Я однажды совершила ошибку, ты спасла меня, и сейчас Моисей мой господин, и я восторгаюсь им. А тебя я люблю.

— Ничего, — успокоила ее Сепфора, погладив по голове, — скоро все наладится. Аарон выговорится, и Моисей будет проводить с нами больше времени.

— Ты уверена в этом? — сказала Мюрти, ловко переворачивая Элиазара, чтобы смазать его попку тонко размельченным мелом. — Мне кажется, что Аарон еще не скоро выговорится!

Сепфора рассмеялась, стараясь не показать, как дрожат ее губы. Зачем показывать боль, которая отравляла ее сердце, хотя они даже еще не дошли до Уазета? В словах Мюрти было слишком много правды.

Однажды вечером, еще в самом начале их общего пути, Мириам, красивая, в вуали, закрывавшей ее правую щеку, с натянутой улыбкой подошла к палатке Сепфоры, которая разворачивала пеленки Элиазара. Сняв последнюю пеленку с его пухлого тельца, она следила за реакцией Мириам, черты которой исказились от неподдельного ужаса.

Обнаженное тельце Элиазара не скрывало его происхождения. Мириам хотела убедиться в том, что ребенок был обрезан, но главное — она увидела цвет его кожи, который больше напоминал цвет кожи его матери, чем отца. Его кожа, хоть и была светлее кожи Сепфоры, постепенно приобретала мягкий светящийся коричневый оттенок. Он, как любили повторять умиленные служанки, напоминал маленький начиненный травами хлебец, такой аппетитный на вид, что его хотелось съесть.

Но Мириам совершенно не казалась умиленной, и ей, видимо, совсем не хотелось есть Элиазара.

Она даже не пыталась скрыть ни своего отвращения, ни гнева. Не сказав ни слова, она удалилась, оставив за собой горькое молчание.

Сепфоре не нужны были слова. За свою жизнь она уже поняла, какое отвращение и какое неприятие вызывал цвет ее кожи. Мириам, воспитанная в традициях и знании, о которых без конца говорил ее брат Аарон, не могла допустить, что ее брат Моисей, которого она уже боготворила как Бога, провозглашенного самим Яхве, имел сына, настолько чуждого ее народу.

Однажды утром Аарон объявил:

— Мы в пяти днях пути от Уазета. Сейчас нам придется идти пешком, без стада, без верблюдов, без мулов, без пастухов и без служанок.

Моисей не мог скрыть своего удивления:

— Но почему, брат мой?

— Если ты приблизишься к городу Фараона со всем караваном, Моисей, то солдаты нагонят нас еще до наступления вечера. Мы рабы, Моисей, а у рабов нет ничего, и они не имеют права ничем владеть.

Моисей в раздумье взглянул на всех тех, кто проделал с ним столь долгий путь, но Аарон предупредил его еще не высказанные возражения:

— Они могут спуститься вдоль реки и ждать там, где мы встретились. Они ничем не рискуют.

— Ждать? Чего ждать? — с гневом спросил один из пастухов.

— Ждать, пока Моисей и я встретимся с Фараоном и поведем наш народ прочь из Египта.

— Но это может занять много времени! — мрачно сказала Мюрти. — Моя госпожа и сыновья Моисея нуждаются в своих слугах.

— У нас, — жестко произнесла Мириам, — у женщин и детей нет служанок. Жены сами занимаются своими детьми.

Мюрти хотела возразить, но Сепфора знаком приказала ей замолчать. Моисей в замешательстве взглянул на нее, но промолчал. Сепфора улыбнулась, спокойно глядя на Аарона и Мириам:

— Моисей не раб, его супруга не рабыня. Он пришел к Фараону не для того, чтобы жить как раб, а для того, чтобы освободить рабов.

Последовало неловкое молчание. Аарон и Мириам смотрели на Сепфору с таким изумлением, словно только что заметили ее.

Моисей наклонился, взял Гирсама на руки, этот простой жест придал Сепфоре мужества, и она решилась наконец сказать все то, о чем молчала все эти дни:

— Предвечный призвал Моисея идти к Фараону. Вы думаете, что пара верблюдов, несколько мулов и маленькое стадо овец могут воспрепятствовать Его воле? Разве не должен Моисей явиться к своему народу таким, какой он есть: свободным человеком, которого не страшат ни сила, ни ненависть, ни капризы Фараона? Разве народ Иудейский поверит в то, что его освободитель труслив и безропотен?

Аарон и Мириам тряслись от возмущения.

— Дочь Иофара! — воскликнул Аарон, высоко подняв брови. — Мы знаем наш народ и знаем, чего он ждет. Какое же это высокомерие со стороны дочери Мадиана — говорить о воле Яхве.

— Аарон, Мириам, — вмешался Моисей с улыбкой, которая, однако, не отразилась в его глазах, — я понимаю вашу тревогу. Вы ведете себя благоразумно, и я вам благодарен за это. Но не забывайте, что я хорошо знаю Тутмеса, его дороги и его силу.

— Конечно! Конечно! — согласился Аарон, слегка смущенный.

Моисей передал сына Сепфоре, продолжая улыбаться брату и сестре:

— Я не сомневаюсь в твоей великой мудрости, Аарон, брат мой, но если я сейчас стою перед тобой, то только потому, что я послушался Сепфору. Она умнее и благоразумнее меня. Разве я не говорил, что без Сепфоры Моисей не был бы Моисеем? Разве не говорил я, что ее мысли — это мои мысли и что поэтому она стала моей супругой?

Лица всех присутствующих, кроме Мириам, выразили замешательство. Аарон опустил голову в знак смирения, тогда как Мириам, у которой от ярости затрепетал рубец, обратила на Сепфору тяжелый взгляд.

— Мы дойдем вместе до деревни, — сказал Моисей примирительно. — Посмотрим, как нас встретят.

Вечером этого дня Моисей пришел в шатер Сепфоры раньше обычного. Он нежно обнял ее, и они долго молчали.

— Не обижайся на них, — пробормотал Моисей. — Аарон прекрасно знает, кто ты, но им нужно немного времени, чтобы принять…

Моисей заколебался.

— Принять твою жену, чужестранку, — договорила вместо него Сепфора.

Моисей тихонько засмеялся, целуя глаза Сепфоры.

— Не считая того, что Аарон не любит мадианитян. Он в своей учености уверен в том, что они продали Фараону нашего предка Иосифа.

Они вместе рассмеялись, но потом Моисей вздохнул уже без радости:

— Все это так сложно, но ведь я пришел за ними. Они страдают, и это страдание воспитало их разум. Но они сильные и искренние. Дай им время научиться любить тебя и судить тебя по тому добру, которое ты им сделаешь.

Сепфора вспомнила, как Мириам смотрела на нее и на Элиазара. Целуя Моисея в шею, что она так любила делать, Сепфора ответила со всей легкостью, на которую была способна:

— Не бойся моего нетерпения. Ничего не бойся! Ни Аарона, ни Мириам, ни даже Фараона. Ты Моисей. Твой Бог сказал тебе: «Ступай, Я с тобой». Мне не нужно другого счастье, кроме счастья быть с тобой и с нашими сыновьями.

Две матери

Они шли вдоль берега реки еще два дня. По реке проплывали целые флотилии небольших судов. Вдоль берегов стояли кирпичные дома с белыми стенами и плоскими квадратными крышами. В домах было много окон, каждое из которых было больше, чем дверь в комнате мадианского дома. Дома были окружены большими садами, засаженными пальмами, виноградниками, гранатовыми и фиговыми деревьями и смоковницами. Вокруг каждого дома возвышались кирпичные безукоризненно сложенные стены высотой в десять локтей.

От домов расходились широкие прямые улицы, выходящие к другим, еще более обширным садам, в которых росли овощи и фруктовые деревья. Везде суетились мужчины, женщины и дети. У мужчин были обнаженные гладкие торсы, на женщинах были надеты короткие, стянутые на груди туники, их черные гладкие струящиеся волосы были прикрыты соломенными колпаками. Старики мирно вели в поводу тяжело груженных ослов, молодые люди тащили рыболовные садки со свежей рыбой.

По мере приближения к царскому городу дорога все больше отклонялась от берега, и вскоре они оказались в широкой долине, покрытой пальмовыми рощами, за которыми начинались холмы и желтые, цвета охры, скалы, указывавшие на близость пустыни, откуда их взору открылись наконец взнесенные в голубое небо остроконечные обелиски Фараоновых храмов. Их было около десятка. Самые большие храмы были окружены более низкими, словно одни выходили из других. Огромные сложенные друг на друга камни словно бросали вызов здравому смыслу. Их разрезавшие горизонт грани были таких сказочно колоссальных размеров, что утесы казались рядом с ними лишь ничтожными бугорками. Лучи солнца плясали на их зеркальных поверхностях и, словно масло, волнами растекались по прозрачному небу. Ведущая к храмам аккуратно вымощенная дорога была горячей от солнца.

Сепфора вспомнила рассказы Моисея о величественных храмах. Но то, что видели ее глаза, превосходило любое воображение. Все вокруг было гигантских, нечеловеческих размеров, даже каменные стражи с человеческими лицами и львиными телами.

Чуть дальше, за пирамидами, они увидели громадные строительные площадки. Колоннады и иглы из белого известняка, резные стены, разрисованные тысячами рисунков, возвышались перед фасадами высеченных в скалах дворцов. Повсюду стояли незаконченные фигуры монстров, у одних еще не было крыльев, другим недоставало головы. Вдоль дорог лежали сложенные груды кирпичей. Вокруг тысячи рабов толкали тележки, обрабатывали и тесали каменные глыбы, издаваемый ими грохот поднимался в жарком воздухе и доходил до видневшихся вдали других строительных площадок.

Моисей, которому этот спектакль был знаком, оставался непроницаем. Но ни Сепфора, ни пастухи со служанками не могли сдержать восторженных возгласов. Аарон, несомненно, наблюдавший за их реакцией, резко дернул уздечку осла и повернул к ним свое худое лицо. Соскользнув на землю, он яростно простер руки в сторону храмов Фараона.

— Все это принадлежит Фараону, все, чем вы восхищаетесь, построено нашими руками! — вскричал он. — Нашими руками, руками сынов Израилевых, его рабов. Фараон гордится тем, что построено нашей кровью из поколения в поколение. Но смотрите сюда…

Он подскочил к краю дороги, схватил два старых кирпича и с силой потер их друг о друга. Посыпалась тонкая пыль, и кирпичи словно растаяли в ладонях Аарона.

— Все, что строит Фараон, — это лишь пыль!

С горьким смехом он швырнул на землю остатки кирпичей, которые мелкими осколками разлетелись у ног верблюдов.

— Нашему Господу Яхве достаточно лишь дунуть, чтобы смести все, что вам кажется таким великолепием, — сказал он презрительно.

И все они, только что смотревшие с детским восторгом на безмерное творение Фараона, стыдливо опустили глаза. Сепфора взглянула на Моисея, который смотрел на брата с нескрываемым восхищением. Предвечный сказал ему. Аарон умеет говорить.

Деревня рабов растянулась вдоль заброшенного карьера. Стена толщиной в три локтя и высотой в пять локтей опоясывала длинные узкие улочки. Одинаковые бараки из сырого кирпича без окон с одной низкой дверью лепились друг к другу. В крыше каждого барака было отверстие, из которого вырывался дым от очага.

Моисей велел пастухам поставить шатры на одном из склонов карьера, где уже разбил стоянку торговый караван. Только Мюрти и еще две служанки последовали за Сепфорой, когда она вслед за Моисеем пошла по грунтовой дороге. Мириам молча наблюдала за ними. Аарон шел впереди всех. Не увидев вокруг ни одного солдата Фараона, Моисей удивился.

— Они больше не приходят сюда, — ответил Аарон. — Они прекрасно знают, что нам больше некуда идти, кроме этих лачуг. Они приходят раз в две или три луны, чтобы пересчитать беременных женщин и новорожденных.

Быстро пройдя по пыльной дороге, Мириам и Аарон миновали лабиринт заполненных нечистотами узких улочек и вышли на небольшую площадь, где бегали ребятишки, девочки полоскали белье, мальчики плели соломенные циновки. При их появлении все подняли головы и вскочили на ноги, узнав Мириам и Аарона.

— Они вернулись! Мамаша Иокевед, Мириам и Аарон вернулись!

Площадь быстро заполнилась людьми, привлеченными шумом. Послышались радостные крики. Пожилая женщина шагнула навстречу Мириам, которая взяла ее за руку и улыбнулась:

— Мама…

Но Иокевед обошла ее, сделала несколько шагов по направлению к Моисею, остановилась.

Несмотря на возраст и страдания, от которых побелели еще густые волосы женщины, ее лицо все еще хранило следы той красоты, которую унаследовала ее дочь. Усталые скорбные морщины не могли скрыть благородства ее черт и спокойной мягкости взгляда, которая потрясла Сепфору. Задыхаясь от волнения, приложив дрожащую руку к приоткрытым губам, Иокевед сохраняла достоинство в переполнявших ее чувствах. Низким голосом, в котором не было ни вопроса, ни крика, ни сомнения, она произнесла только одно слово:

— Моисей…

Сепфора почувствовала всю радость матери, которую женщина вложила в это имя, произнесенное впервые за долгие годы.

— Моисей!

Моисей ощутил эту радость, прежде чем на него накатила собственная. Он улыбнулся, коротко кивнув головой.

— Да, мать моя, это я, Моисей.

Ни одна слеза не скатилась по ее щеке, когда она улыбнулась ему в ответ и сказала:

— Меня зовут Иокевед.

И только тут они оба сделали шаг навстречу друг другу, и Иокевед, очутившись в объятиях Моисея и закрыв глаза от боли, у которой не было возраста, выдохнула с рыданием:

— Мой сын, мой первенец!

Сепфора затрепетала и, почувствовав, как сильно сама сжимает Элиазара, ослабила свои объятия и засмеялась от умиления.

Вся деревня собралась вокруг них, наполняя шумом узкое пространство. Моисей взял Иокевед за обе руки и притянул свою мать к Сепфоре. Иокевед с восторгом глядя на Сепфору, воскликнула:

— Дочь моя! Ты дочь моя!

И тут она увидела Гирсама и Элиазара. Смех ее прозвучал как благословение, и она приняла их в свои раскрытые объятия:

— Мои внуки! Моя дочь и мои внуки! Да будет благословен Предвечный!

Эти слова, которых Сепфора ждала так долго, теплом пролились ей на грудь. Она не владела собой, как Иокевед, и не сумев сдержать хлынувших из ее глаз слез, обняла ее за плечи, как никогда не могла обнять плечи собственной матери.

Десять дней прошли в состоянии надежды и счастья. Моисей принес в жертву половину своего стада, женщины перемалывали оставшееся после путешествия зерно, печи заполыхали благовониями. Ночью мужчины расставили простые столы, и поставили часовых, чтобы те предупредили о появлении солдат Фараона. Сидя перед огнем, Моисей рассказывал свою историю. Когда от усталости голос его терял силу, Аарон подхватывал нить истории и продолжал с еще большими подробностями. На рассвете уходили те, кто должен был отправляться на строительство, пополняя ряды рабов Фараона после нескольких часов отдыха, а вечером в деревню тайком приходили все новые мужчины, женщины и дети и усаживались на маленькой площади перед домом Иокевед. Все хотели увидеть и услышать того, кому Предвечный обещал спасти Свой народ от египетского ига и повести его в страну обетованную, где текут мед и молоко.

Новость быстро разнеслась по всем стройкам, словно аромат весенних цветов. Даже уставшие лица расцветали, словно усталость теряла над ними свою власть.

Днем Сепфора почти не видела Моисея, занятого то с одним, то с другим. Спать ему удавалось не больше трех-четырех часов в сутки. Все свое время Сепфора проводила с Иокевед, занимаясь сыновьями и выполняя другие женские обязанности. Мириам редко присоединялась к ним, но даже когда она приходила, то оставалась молчаливой и отстраненной. Чаще всего она находилась среди женщин, приходивших со всех деревень и спрашивавших у нее совета, выказывая при этом глубокое почтение.

Иокевед с радостью занималась Гирсамом и Элиазаром и не обращала внимания на отчуждение Мириам по отношению к Сепфоре. Она замечала ее холодный взгляд и поджатые губы только тогда, когда с громким смехом целовала и ласкала черное тельце Элиазара. Иокевед неизменно нежно называла Сепфору своей дочерью. Сепфора с радостью внимала этим необыкновенным словам, которые текли словно мед, словно обещание доброго и справедливого мира, который наступит, когда Моисей выполнит свое предназначение.

Вскоре в деревню прибыли почтенные старцы. Их приняли с большими почестями и освободили для них отдельный дом. Сепфора поняла, что некоторые из них приходили из самых отдаленных от Уазета мест, с юга или с севера, до которых имя Моисея уже долетело, словно унесенные ветром зерна. И состояние счастья не покидало ее, так как все шло по предсказанию Божьему.

Однажды за утренней едой Сепфора с удивлением услышала слова Аарона:

— Они все прибудут очень скоро, Моисей. Они выслушают тебя и посоветуют, как тебе лучше обратиться к Фараону. Тогда мы решим, как действовать.

Уставший Моисей едва слушал брата и не сразу ответил:

— Решим, как действовать? Что ты хочешь сказать?

— Решим, когда лучше всего обратиться к Фараону. Как до него добраться. Здесь многие захотят помешать тебе. И надо обдумать, что мы ему скажем.

Моисей не скрывал своего удивления:

— Тебе не кажется, что старейшин слишком много, чтобы договориться между собой?

Аарон обиделся и рассыпался в упреках, уверяя, что это наилучший способ поведения.

— Так всегда поступали наши предки, и мы должны следовать их примеру — собрать вместе всех, старейшин, выслушать их советы и последовать им. Таков наш закон. Мы должны свершить великое дело, и мы должны сделать все так, как того требует закон. Все решат старейшины.

Сепфора, не веря ушам своим, замерла в ожидании ответа. Неужели Аарон забыл слова Бога, которые он сам повторял изо дня в день? Разве не сказал Господь Яхве Моисею: «Ты и старейшины Израиля предстанете перед царем Египта». Разве не сказал Он: «Я буду устами твоими, Я научу вас, что делать. И для брата твоего Аарона ты будешь Богом». Разве не эти слова произнес Голос на горе Хореба?

Что же еще решать, когда все уже решено? А что касается того, как предстать перед Тутмесом — о чем так сокрушался Аарон, — то разве Моисей — не Моисей? Ему достаточно подойти к дворцу Фараона, и солдаты Фараона, в чем не сомневалась Сепфора, станут орудием воли Господа Яхве.

Она уже была готова выразить свое раздражение, но смолчала, прикусив губу. Она надеялась, что Моисей поднимет к ней глаза, но он ограничился лишь кивком головы, подтверждая слова Аарона.

Сепфора поняла, насколько события предыдущих дней изнурили Моисея и насколько постоянное вмешательство Аарона подтачивало дух и волю Моисея.

Сердце у нее сжалось от угрызений совести. В радости встречи и в вихре праздника надежды Сепфора поверила, что Моисею уже не нужна его супруга. Она и сама так забылась от кротости Иокевед, что оставила Моисея на произвол Аарона, жаждущего власти и непоколебимого в своей уверенности. И вот Моисей вновь впал в муки сомнения. Уверенность Аарона подтачивала отвагу и силу Моисея, которые он обрел во время путешествия.

Но Сепфора, не желая вступать в открытое столкновение с Аароном, промолчала. Она найдет возможность поговорить с Моисеем, когда они останутся одни. Она не знала, что у нее уже не оставалось времени.

В середине дня, когда Моисей спал, в деревню с криками прибежали дети:

— Шпион Фараона! Они поймали шпиона Фараона!

Весь двор моментально заполнился людьми. К Аарону подвели невысокого пожилого человека с густыми бровями. И хотя одет он был в обычную тунику, какую носили все иудеи, его волосы, рот и особенно лицо с редкой бородой, без труда выдавали в нем Египтянина. Сепфора вместе с Иокевед подошла ближе и скрестила глаза с его глубокими черными глазами, в которых увидела страх. Когда Аарон спросил его, кто он такой, человек выпрямился и так взглянул на говорившего, что ни у кого не осталось сомнений: этот человек привык, чтобы ему подчинялись. С почти незаметным акцентом он прямо ответил, что его зовут Сенемийа и что он был стражником у покоев могущественной Хатшепсут.

Эти слова, а также невозмутимость, с которой они были произнесены, навели страх на всех кричавших еще минуту назад. Сам Аарон, казалось, смешался. Он посмотрел по сторонам, ища поддержки у приближавшейся к нему Мириам. Ростом выше Египтянина, она смерила его взглядом, одним движением сорвала покрывало, открыв волосы и рубец, словно желая целиком показать себя этому человеку, и коротко засмеялась презрительным и негодующим смехом.

— Теперь я понимаю, отчего ты заблудился, шпион Фараона. Твоей царицы больше нет.

— Она жива! — возразил Сенемийа. — Тутмес разнес слухи о ее смерти, но она жива, клянусь Амоном!

— Не клянись здесь своим грязным богом! — загремел Аарон.

Сенемийа потряс рукой, словно желая сгладить эти слова:

— Прости, прости! Хатшепсут не желает вам зла.

Мириам опять рассмеялась:

— Я знаю Хатшепсут, и я знаю, чего она нам желает, если она еще жива, как ты это утверждаешь.

Сенемийа, Сепфора и еще несколько человек с удивлением смотрели на нее. Затем Сенемийа повернулся к Аарону и заявил:

— Я пришел сюда не для того, чтобы шпионить. Я пришел сюда, чтобы встретиться с Моисеем.

Изумленный шепот пробежал по двору. Сепфора почувствовала, как рука Иокевед сжала ей руку. Она повернулась к старой женщине и увидела, что страх исказил ее лицо. Но прежде, чем она успела среагировать, раздался веселый смеющийся голос Моисея.

— Сенемийа! Друг мой, Сенемийа!

С еще опухшими от недосыпания глазами, не обращая ни на кого внимания, Моисей бросился к Египтянину. Все присутствовавшие замерев смотрели, как Моисей обнял Египтянина, прижимая его к себе с радостными возгласами, открыто выражая свою к нему привязанность.

Все стояли с открытыми от изумления ртами. Моисей наконец понял причину наступившей тишины. Он оглядел всех со смущенной улыбкой и рассмеялся.

— Не бойтесь, — сказал он. — Не бойтесь, Сенемийа мой друг. Он был моим учителем, когда я был мальчиком. Он меня многому научил. Он ворчал на меня и наказывал меня, как и полагается хорошему учителю.

Продолжая смеяться, Моисей обнял старого друга за плечи и сказал уже серьезным голосом:

— Сенемийа, рискуя жизнью, помог мне бежать от Тутмеса.

Но его слова никак не повлияли на всеобщее замешательство. Моисей нашел взглядом Сепфору, которая, мягко отстранив Иокевед, все еще державшуюся за ее руку, подошла к нему.

— Моисей, у нас нет друзей среди египтян, — послышался голос Мириам. — Они все делают вид, что помогают нам, и тут же предают нас.

— И почему он в наших одеждах? — добавил Аарон с подозрительной усмешкой.

— Потому, что я скрываюсь от Тутмеса и его шпионов, — сухо и без тени страха ответил Сенемийа. — И потому, что это был единственный способ добраться до Моисея.

— Чего тебе нужно от Моисея, что ты, как змея, прокрался к нам, к рабам?

Раздавшиеся вокруг смех и шутки показали, что собравшиеся разделяют сарказм Мириам в отношении сказанного Сенемийей. Моисей поднял руку, лицо его стало суровым:

— Я сказал, что Сенемийа мой друг! Дайте ему говорить и не отказывайте ему в уважении.

Мириам прикрыла глаза, словно Моисей дал ей пощечину. Сепфора не могла оторвать глаз от этого ужасного лица, сурового и закрытого, на котором шрам угрожающе потемнел, отчего казался живым.

Старейшины окружили Аарона, образуя вокруг него величественный ореол из белых бород.

— Хатшепсут жива. Она ждет тебя. Она хочет тебя видеть, — обратился Сенемийа к Моисею.

— Это ловушка, — вмешалась Мириам, указывая пальцем на Сенемийю. — Откуда ты знаешь, что он говорит правду?

Моисей, казалось, не слушал ее и не чувствовал руки Сепфоры, скользнувшей в его руку.

— Значит, это правда! — пробормотал он. — Она жива?

— Тутмес держит ее на вилле босвелиа, закрытой, как могила. Но она жива. Ей осталось жить несколько дней. Она хочет увидеть тебя перед смертью, Моисей.

Вокруг стояла мертвая тишина. Сепфора почувствовала, как дрожит в ее руке рука Моисея, безразличного к тому, что происходило вокруг.

— Ты не можешь идти туда, это невозможно, — раздался голос Мириам, которую, покачивая головами и бормоча, поддержали старейшины.

— Ты не можешь идти туда, Моисей, — вмешался Аарон. — Все кончено, Моисей, ты больше не Египтянин.

Сепфора увидела ужас и непонимание на лицах старейшин, на лицах Аарона и Мириам и на лицах всех жителей деревни. Как может Моисей колебаться? Как может он слушать Египтянина?

Но Моисей опять обратился к Сенемийе:

— Значит, она знала, что я вернусь?

Сенемийа кивнул годовой:

— Уже больше одной луны. Это поддерживает в ней жизнь. Но нам надо торопиться. Все готово для того, чтобы ты мог войти на виллу сегодня ночью. Завтра будет поздно.

— Моисей! Моисей! — закричала Мириам. — Зачем тебе нужна та, которая украла тебя у твоей матери Иокевед? Зачем тебе нужна та, которая украла твою жизнь и которую Яхве завтра накажет?

Моисей вздрогнул от ярости, с которой были произнесены эти слова. Он сжал руку Сепфоры, глядя на Аарона, выступившего вперед с поднятой рукой.

— Мириам права, Моисей! Неужели ты забыл то, что ты должен совершить? Какая тебе разница, что будет с той, которая была Фараоном? Все кончено. Ты больше не с ними.

Старцы вокруг Аарона согласно заворчали, и один из них сказал:

— Это будет оскорблением для нас.

— Оскорблением? — возразил Моисей, голосом тяжелым, как камень. — Оскорбление — увидеть ту, которая спасла меня и оставила в живых, когда я был еще младенцем?

Он поднял руку, в которой держал руку Сепфоры, и в исступлении потряс ею.

— Разве моя мать Иокевед не отказалась предать меня смерти по приказанию Фараона? И разве не нужна была любовь другой матери, чтобы сохранить мне жизнь? Где вы видите оскорбление в таком море любви, старейшины?

Вокруг стояла ледяная тишина. Мириам — глаза ее пылали — сложила руки, словно намереваясь, как молоток, опустить их на чью-нибудь голову. Рука Иокевед легла на руки дочери, и, повернувшись к Аарону и к старцам, Иокевед сказала:

— Слушайте слова Моисея. Он говорит справедливо. Я отдала своего первенца воде и молилась о том, чтобы какая-нибудь женщина нашла его. Я молилась о том, чтобы она любила его, как я любила его. Вспомни, Мириам! Усмири свой гнев, дочь моя, ты молилась вместе со мной. Слушай слова Моисея. Его мать Хатшепсут скоро отправится к своему Богу, она хочет сохранить лицо Моисея в своих глазах. Это только справедливо, в этом нет зла.

— Нет зла? О чем ты думаешь, женщина? — вмешался один из старцев. — Ты говоришь, что Египтянка отправляется к своему Богу? Но ее Бог — ложь и мрак, стыд перед лицом Яхве!

Моисея вновь охватил гнев, но тут и Сепфора больше не могла сдержать своей ярости:

— Неужели вы не способны довериться ему? Вы без конца повторяете имя Моисея и имя Господа Яхве, но вам лучше пить молоко, смешанное с гнилой водой! Изо дня в день вы опьяняете себя словами Моисея и словами, которые ему сказал Яхве. О да! Вы пьяны, и вы глухи! Неужели вы думаете, что Моисей может совершить хоть одно движение или сказать хоть одно слово, которые не отвечали бы воле Яхве? Предвечный сказал Моисею: «Ступай! Я посылаю тебя к Фараону. Я буду с тобой, Я буду у уст твоих»… Вы думаете, что это пустая болтовня, которую вы можете без конца толковать? Вот уже много дней, как Моисей объявляет вам волю Господа Яхве. А вы, вы продолжаете действовать так, словно это только слова! Когда же вы поймете, что то, что должно быть совершено, было решено давно, еще до того, как Моисей ступил на землю Мадиана? И что ничего, ничего не может встать на его пути? Доверьтесь ему! Если бы Предвечный не желал того, чтобы Моисей увидел свою мать Хатшепсут, неужели она была бы еще жива? Или вы думаете, что у вашего Бога нет такой силы?

При ее последних словах на всех лицах выразились удивление, исступление и гнев, который Мириам, не сдерживаясь, излила:

— Как ты смеешь так говорить, ты, которая даже не принадлежит нашему народу? Уж не хочешь ли ты нам преподать урок, чужестранка? Знаешь ли ты, что твои соплеменники простираются ниц перед Фараоном, и поднимают оружие по его приказанию?

— Мириам! — закричал Моисей. — Молчи!

— Ты слишком долго слушал сказки мадианитян, мой брат, — возразила Мириам, не собираясь молчать. — Может быть, они звучали сладко. Но сегодня ты вернулся к своему народу, и ты должен слушать его. Открой глаза, Моисей, слушай старейшин, исправь ошибки, в которые они ввергли тебя. Мадианитяне никогда не были народом Иосифа, и они не твой народ.

— Не давай ослепить себя историями прошлых дней, Мириам, — вмешалась Сепфора, не давая Моисею увязнуть в крючкотворстве сестры. — Неужели ты думаешь, что тот, кто должен быть Богом для Аарона, взял бы себе жену без воли на то Господа Яхве? Неужели взгляд Яхве проходит сквозь меня, как ветер проходит сквозь дерево без листьев? Неужели я, жена Моисея, мать его сыновей, я, которая совершила обрезание Элиазара, просто тень его, которой пренебрегает Предвечный?

Только Мириам молча выдержала ее взгляд, все остальные опустили глаза.

— Веди меня к Хатшепсут, — повернулся Моисей к Сенемийе. — Я иду за тобой.

В своей руке он все еще держал руку Сепфоры.

Сепфора почувствовала странный запах, еще когда они плыли по реке, укрывшись на дне лодки. Запах был сильный, с примесью перца, плотский, животный, он вызвал в ней странное чувство притягательности и отвращения.

Стояла ночь. При свете сотен факелов и чаш с маслом, отражавшемся в волнистой поверхности реки, можно было различить стены и крыши гигантских дворцов, портики и пристани, ровные ряды скульптур с разрисованными лицами и широко открытыми глазами.

Сенемийа тихо произнес несколько слов на египетском языке. Два гребца что-то ответили так же тихо. Форштевень лодки повернулся к берегу, где не горело ни одного огонька.

Прижавшись губами к уху Сепфоры, Моисей прошептал:

— Мы добрались. Не бойся ничего, все будет хорошо.

В темноте Сепфора ответила ему спокойной улыбкой.

— Осторожно, парус! — вдруг шепнул Сенемийа.

Моисей и Сепфора еще сильнее прижались ко дну лодки. Двое гребцов продолжали грести не замедляя темпа, в то время как вдоль другого берега в южную часть города плыла большая фелюга. Сепфора выглянула поверх борта лодки и в свете многочисленных факелов, освещавших лодку с носа и до кормы, увидела танцующие силуэты. Смех, звуки флейт и удары литавры разносились далеко по реке.

Через минуту яркие огни фелюги остались позади, и гребцы ускорили темп. Лодка тенью скользила в полной темноте вдоль пристани. Раздалось тявканье. Два силуэта остановили лодку. Сенемийа выскочил на берег:

— Быстрей, быстрей.

Моисей поднял Сепфору и вытолкнул ее на берег. Когда Моисей присоединился к ней, лодка уже удалялась. Моисей обнял Сепфору, и, стуча сандалиями, они побежали по плитам. Она лишь успела заметить, что их лодка вошла в освещенный факелами круг. Странный запах, еще более сильный и терпкий, проник ей в горло, и за ней бесшумно захлопнулась дверь.

— Подождите, — прошептал Сенемийа, — я узнаю, все ли в порядке, — и исчез в темноте.

Привыкнув к мраку, Сепфора поняла, что они находятся в большом саду. Она слышала журчание фонтана и шорох листьев, шевелившихся под легким бризом. Сепфора подавила душивший ее кашель, в горле у нее першило от запаха, который оставлял во рту привкус пыли. Моисей прошептал:

— Это олибан.

Догадавшись, что Сепфора подняла к нему лицо, он добавил с веселой нежностью:

— Это запах олибана. Моя мать Хатшепсут всегда считала, что олибан обладает чудесными свойствами! В этом саду растет около тридцати кустов ботвейлий. Видимо, у Тутмеса не хватило мужества вырвать их…

Сепфора не успела задать вопрос, как перед ними заплясал огонек и послышался звук шагов.

— Пошли, пошли, все в порядке, — раздался шепот Сенемийи.

Сад был такой большой, что, если бы не Сенемийа, они могли бы в нем заблудиться. Открылась дверь, ведущая в прихожую, слабо освещенную лампами, которые держали две молодые служанки. Они низко склонились перед Моисеем, прошептав непонятные Сепфоре слова. Шедший впереди Сенемийа уже открыл отделанную золотом дверь, которая была в два раза выше первой. Пройдя вторую дверь, они очутились в большой приемной, целиком затянутой тканью. На невысоких колоннах стояли раскрашенные деревянные скульптуры мужчин и женщин, одетых в прозрачные туники и украшенных ожерельями из голубых камней. Их поднятые к потолку руки терялись в темноте.

Воздух, насыщенный уже знакомым запахом, затруднял дыхание, а голубой дым придавал освещению опаловый оттенок. Сенемийа прошел по пурпурному ковру, обошел колонны и приподнял занавеску. Наружу вырвался сноп света, и Сенемийа низко склонился.

Моисей дрожащей рукой повлек за собой Сепфору и, когда они очутились на пороге комнаты, Сепфора не смогла удержаться от вскрика, сразу же поспешив закрыть рот руками.

В центре огромной пустой комнаты на плите из зеленого гранита полулежала обнаженная Хатшепсут, и только лобок ее был прикрыт золотой пластинкой. Ее тело было покрыто плотной блестящей пленкой из олибанового масла янтарного цвета.

В резком свечении факелов, ее дряхлое и немощное тело казалось бронзовым, но лицо, которое она с трудом повернула к Моисею и Сепфоре, оставалось удивительно молодым. Миндалевидные глаза, подчеркнутые толстой черной линией, были так прекрасны, лоб, украшенный красно-синим убором из колосьев и хохолком из перьев страуса, был таким гладким, подбородок таким круглым и нежным, что вначале Сепфора решила, что это была маска. Но тут ее веки дрогнули, рот открылся, горло, в котором оставалось еще немного жизни, приподнялось во вздохе.

Перед ней была женщина-Фараон, чье изображение стояло рядом на такой же плите, на какой возлежала она сама. Скульптура была из раскрашенного дерева, такая же обнаженная, но с телом в полном расцвете юности. На голове ее был кожаный шлем с длинными волнистыми рогами овна, украшенный двумя страусовыми перьями. Чуть поодаль, между двумя глубокими чашами, в которых курился олибан, неподвижно, несмотря на удушающий запах, стояли, склонив головы, десять служанок Хатшепсут.

Хатшепсут еще раз вздохнула и произнесла мягкий звук, который, словно призыв, задрожал в воздухе. Моисей наклонил голову и сделал шаг вперед.

Под впечатлением от всего окружающего Сепфора замерла в неподвижности. Моисей остановился в нескольких шагах от сверкающего тела старой царицы и сказал мягко:

— Да, это я, мать Хатшепсут, это я, Моисей.

Рот Хатшепсут широко открылся, и Сепфоре показалось, что она закричит. Но рот не издал ни звука и медленно закрылся. Растерявшаяся Сепфора поняла, что Хатшепсут смеялась.

Ее глаза смотрели на Моисея. Лицо опять превратилось в маску, но грудь высоко вздымалась, мерцая в свете факелов, и странно короткие пальцы задвигались по ее бедрам. Сепфора не понимала, была ли то радость или страдание. Потом горло царицы задрожало, и из полуоткрытых губ вырвались слова:

— Амон велик, мой сын, он посылает мне свет, чтобы соединиться с ним.

Моисей согласно склонил голову, на лице его была принужденная улыбка. Хатшепсут перевела дыхание и спросила более ясным голосом:

— Ты нашел ее?

— Да, — твердо ответил Моисей.

— Как ей повезло.

Сепфора поняла, что они говорили об Иокевед.

— Я рад видеть тебя, мать Хатшепсут.

На ее лице, которое, казалось, не принадлежало лежавшему перед ними телу, отразилось мимолетное сожаление:

— Я хотела быть красивой для тебя, сын моего сердца, но масло олибана уже ничего не может сделать для Хатшепсут.

Она перевела дыхание и добавила:

— Ты тоже изменился.

Моисей улыбнулся, кивнув головой:

— Я Моисей, Иудей.

На лице Хатшепсут опять появилась гримаса, изображавшая улыбку, и Сепфора вдруг ясно поняла, какими близкими были эти люди.

— Тутмес жесток и хитер, — прошептала Хатшепсут.

— Я знаю.

— О, больше, чем ты думаешь. Он не уступит.

— Ему придется.

— Он ненавидит тебя.

— Он слаб.

— Да услышит тебя твой Бог.

Она снова перевела дух. В комнате слышалось только потрескивание ладана. Вдруг веки Хатшепсут вздрогнули. Она взглянула на Сепфору и сказала ясным голосом:

— Подойди, дочь Куша.

Моисей вздрогнул одновременно с Сепфорой. Он повернулся к ней, протянул ей руку. Сепфора нерешительно подошла, стараясь не смотреть на тело царицы, но страшась и ее глаз и рта.

— Это моя жена, — сказал Моисей.

Веки Хатшепсут понимающе дрогнули. Она приподняла руки, и пальцы ее снова замерцали:

— Супруга Моисея, олибан производят в Куше! Хатшепсут уже давно живет только благодаря олибану. Амон дал олибан в дар Хатшепсут. Тебя Амон дал в дар Моисею! Но Амон уже ничего не значит для него.

Переведя дыхание, Хатшепсут широко открыла рот, гримаса смеха исказила ее лицо.

Тошнота, вызванная запахом олибана, поднималась к горлу Сепфоры, в висках у нее стучало. В ужасе от того, что происходило перед ее глазами, Сепфора почувствовала, что ноги подгибаются под ней и, подавив стон, ухватилась за тунику Моисея.

Хатшепсут прикрыла глаза. Собрав все свои силы, она взглянула на Моисея:

— Я знаю, что ты вернулся. Тутмес тоже знает, что ты вернулся. А теперь ступай.

Моисей кивнул головой и после недолгого колебания произнес несколько слов на египетском языке. Глаза Хатшепсут уже не казались живыми, они стали такими же, как у стоявшей напротив статуи.

Так же быстро, как они вошли во дворец, Сенемийа повел их вон. Держа в руках лампу, он вывел их в сад.

Все еще потрясенная видом Хатшепсут, ощущая во рту вязкий вкус от испарений олибана, Сепфора с облегчением вдохнула свежий воздух и, хотя Сенемийа и Моисей, шедшие впереди, уже скрылись во мраке, остановилась, чтобы перевести дух.

В темноте она заметила, как Моисей повернулся к ней, и услышала его шепот:

— Сепфора!

Сепфора бросилась на его голос. Но лампа Сенемийи была слишком далеко, чтобы осветить ей путь. Вынужденная продвигаться наощупь, чтобы не задеть кусты и не порвать тунику, она быстро отстала. Луч света быстро удалялся, то появляясь, то исчезая за деревьями. Вместо того чтобы помочь ей, этот слабый ориентир только запутывал ее. Испуганная Сепфора вытянула вперед руки и тихо позвала:

— Моисей! Моисей!

Но Моисей не услышал ее шепота. Пальцы Сепфоры уперлись во что-то шершавое. Она догадалась, что это было дерево, сделала шаг в сторону и закричала уже громче. В этот момент гораздо ближе, чем ей казалось, она услышала, как с легким скрипом открылась дверь сада, ведущая к реке. Она услышала крики и красный отсвет факелов. В их свете она заметила Моисея, который поднял жезл, словно готовился к нападению. Люди в кожаных шлемах с копьями в руках окружили его и скрыли от Сепфоры. Голос Сенемийи покрыл все остальные. Сепфора услышала свой собственный крик «Моисей! Моисей!», который вывел ее из состояния отупения, вызванного неожиданной засадой.

Она бросилась к двери сада. Ей оставалось сделать еще несколько шагов, как перед ней возник силуэт. Сильные руки схватили ее, на рот легла чья-то рука. Она почувствовала крепкое мужское тело, еще мокрое от речной воды. Незнакомец грубо увлек ее в темноту ночи. С пристани продолжали раздаваться крики, факелы отбрасывали прыгающие тени на дверь, которая внезапно захлопнулась.

В саду воцарился полный мрак. Сепфора, охваченная одновременно гневом и страхом, вцепилась в мокрую тунику незнакомца, всадила ногти в его плечо и стала яростно и беспорядочно бить его ногами. Задыхаясь от напряжения, она прекратила бессмысленную борьбу и тут услышала шепот:

— Спокойно, Сепфора, спокойно! Я не причиню тебе зла! Меня зовут Иешуа. Я друг Аарона. Успокойся!

Ее пальцы отпустили разорванную тунику, руки, сжимавшие ее, расслабились. Незнакомец убрал руку с ее рта:

— Не бойся. Я здесь, чтобы помочь тебе.

Она не видела его лица, с трудом угадывала очертания его тела. По его голосу Сепфора решила, что он молод. С другой стороны садовой стены слышались крики и бряцанье оружия. Оранжевые отблески играли в темном небе. Иешуа схватил Сепфору за локоть, пытаясь увлечь ее за собой, но Сепфора возразила:

— Надо помочь Моисею и Сенемийе…

Иешуа вновь осторожно и даже робко зажал ей рот:

— Ш-ш! Не кричи! Следуй за мной…

Он увлек ее к стене в противоположную от дверцы сторону, взял за руку и, приложив ее к чему-то круглому, прошептал:

— Это цоколь статуи. Нам нужно уцепиться за ее руки, они выдержат нас.

Она уже поставила ногу на цоколь, когда он добавил:

— На стене есть бортик, мы можем встать на него.

Наощупь Сепфора полезла вверх. Она скорее догадалась, чем увидела, что Иешуа лезет по другой стороне статуи. Поднявшись к краю стены, она едва удержалась от крика. Четыре корабля полукругом стояли перед дворцом Хатшепсут. Масляные факелы, установленные на носу и на корме, ярко освещали реку. Солдаты столкнули Моисея в лодку, и гребцы сильными ударами весел погнали ее от пристани.

Сепфора вспомнила последние слова Хатшепсут: «Я знаю, что ты вернулся. Тутмес тоже знает». Рядом с ней Иешуа издал звук, похожий на сдавленный смех:

— Вот как Фараон приглашает Моисея к себе во дворец. Во всяком случае, он не ошибся в величии Моисея. Ему для этого понадобилось четыре корабля и двести солдат:

Сепфора повернулась к нему, удивленная его спокойствием. В свете факелов она увидела лицо юноши, очевидно, моложе ее, чистые, отливающие медью глаза, такого же цвета была его борода, которая подчеркивала волевой острый подбородок. Встретив удавленный взгляд Сепфоры он приподнял брови, отчего показался еще моложе.

— Разве ты сама не сказала нам, что Моисею нечего бояться? Господь наш Яхве желает, чтобы он предстал перед Фараоном, — и, указав на корабли, заполненные солдатами, сопровождавшие корабль, на котором находился Моисей, Иешуа добавил:

— Они только пускают пыль в глаза, Фараон хочет устрашить его.

Сепфора не ответила, взгляд ее привлекла темная фигура, неподвижно лежавшая на пристани.

— Сенемийа!

Света факелов было достаточно, чтобы разглядеть на его тунике кровавое пятно.

— Тише. На реке голоса разносятся далеко.

— Они убили его.

— Кого-то надо было убить, — спокойно ответил Иешуа. — Уж лучше, чтобы это был Египтянин.

— Но он был другом Моисея! — возмутилась Сепфора, пораженная его жестокосердием.

Иешуа смущенно поморщился.

— Прости меня! Я хотел сказать, что, если бы солдаты поймали тебя, они бы убили тебя. Фараон не может тронуть и волоса на голове Моисея. Но убить его супругу — это был бы лучший способ ослабить его, прежде чем они встретятся.

Сепфора следила за лодкой, которая медленно подплывала к одному из кораблей. Моисей стоял в лодке, все так же выпрямившись во весь рост, держа в руках свой жезл. У Сепфоры сжалось сердце, когда она увидела, как Моисей схватился за веревочную лестницу, сброшенную с носа корабля. В этот момент, несмотря на слова Иешуа и на свою собственную убежденность в обратном, она подумала, что, может быть, видит своего мужа в последний раз.

— Смотри, кто там, — шепнул Иешуа.

В тот момент, когда солдаты подтягивали Моисея вверх, на мостике появилась знакомая фигура.

— Аарон!

Раскрыв объятия, тот приблизился к Моисею и крепко прижал его к себе, прежде чем солдаты разъединили их.

— Вечером солдаты явились в деревню, — объяснил Иешуа. — Они пошли прямо к дому Иокевед и потребовали Аарона. Не Моисея, Аарона. Они связали ему руки и увели. Я пошел за ними.

С корабля раздавались короткие приказания. Затем они услышали, как тяжелые весла заскользили по воде. Раздались барабанная дробь и крики. Сотни весел одновременно поднимались и опускались в черную воду. Медленно, но мощно корабли выплыли на середину реки и направились к югу. Моисей и Аарон исчезли из виду. Вскоре факелы были так далеко, что дворец Хатшепсут вновь погрузился в полный мрак.

— Какой здесь странный запах, — сказал Иешуа, сморщив нос, словно только что почувствовал его. — И место странное. Это дворец Хатшепсут?

Сепфора ничего не ответила, не в силах оторвать взгляд от кораблей.

— Ты умеешь плавать? — Иешуа тронул Сепфору за руку, чтобы привлечь ее внимание.

— Да.

— Тем лучше. Там за пристанью я спрятал маленькую тростниковую лодку. Когда я увидел, что солдаты втолкнули Аарона на корабль, я не колебался. Мне пришлось плыть против течения, но сейчас нам будет легче, мы поплывем вниз по течению. Тростниковые лодки такие маленькие, что ночью их можно принять за ствол дерева или за крокодила.

— За крокодила?

Иешуа тихо засмеялся:

— Не бойся. Здесь нет крокодилов. Во всяком случае не в это время года.

— Ты что-то слишком весел! Моисей в руках солдат Фараона, а ты все шутишь.

— Это благодаря тебе, — ответил Иешуа с горячностью молодости. — Я слушал тебя тогда в деревне, и мне понравилось то, что говорила. Ты вселяешь в нас веру в Моисея. И я думаю, что ты права. Моисей выполнит волю Яхве, а наш долг — помочь ему, мы не должны бояться своей собственной тени. Этого старейшины никак не могут понять. Но придет день, и они поймут.

Несколькими словами и своей безоблачной улыбкой Иешуа удалось смягчить тоску и сомнения Сепфоры, которые не покидали ее с той минуты, как она увидела Моисея в руках солдат Фараона. Даже тягостное прощание с Хатшепсут казалось уже далеким прошлым.

— Благодарю тебя.

— О, не стоит! — весело ответил Иешуа. — Что может быть приятнее, чем думать, что мир вскоре станет менее несправедливым!

Они влезли на стенку и соскользнули на землю с другой стороны.

— А теперь бежим.

Но когда они добрались до тростниковой лодки, Иешуа положил руку на плечо Сепфоры и сказал — на этот раз серьезно:

— Ты должна знать… В деревне не все думают так, как я. Тем более что солдаты разрушили несколько домов. И можешь не сомневаться в том, что Мириам будет в ярости.

Рубец

Иешуа не ошибся. Мириам была в таком неистовстве, словно намеревалась потягаться с гневом самого Хореба.

Сепфора и Иешуа добрались до деревни только на рассвете. В деревне их встретила тишина. Люди отворачивались от них, пока они шли по узким улочкам. На маленькой площади Сепфора увидела старейшин, сидевших на разложенных вдоль домов циновках. С поджатыми губами и палками, зажатыми меж костистых, покрытых старческими пятнами пальцев, они подняли на нее угрожающие глаза.

Если бы не дружеское подбадривание Иешуа, она вряд ли решилась бы дойти до дома, где Иокевед встретила ее с неизбывной нежностью:

— Сепфора, дочь моя! Наконец ты вернулась. Я так рада!

Обняв Сепфору, смеясь и плача одновременно, Иокевед пробормотала:

— Я спокойна за своих сыновей. Но я боюсь за тебя. Солдаты Фараона ненавидят народ Куша. Я сказала Иешуа: «Иди за Сепфорой. Она нуждается в тебе!» Я не знаю никого преданнее и находчивее этого мальчика!

И Иокевед ласково взглянула на Иешуа, отчего тот зарделся, как острый перец. И даже не спросив, что случилось с Аароном и Моисеем, Иокевед поторопила Сепфору пойти к детям:

— Гирсам был послушен, как звезда Предвечного. А Элиазар все время требовал тебя. Никто, кроме тебя, не может угомонить этого маленького принца.

Пока Сепфора успокаивала Элиазара, лаская и утирая его слезы, в комнату, громко крича, ворвалась Мириам.

— Ну что, теперь ты довольна, дочь Иофара?

От неожиданности такого яростного напора Сепфора едва не выронила сына.

— Ну, ты довольна? — повторила Мириам желчным голосом, уставившись на нее таким же желчным взглядом. — Теперь оба мои брата брошены в тюрьму Фараона.

Ее резкий упрек подействовал на Сепфору словно уксус. Она передала Элиазара на руки Иокевед, которая кивнула ей головой, словно желая сказать: «Сохраняй спокойствие, дочь моя, сохраняй спокойствие. В ней говорит страх».

Сепфора, не уверенная в том, что у нее достанет такой же мудрости, сделала над собой усилие и сухо ответила:

— Ты знаешь, что я думаю, Мириам. К чему эти споры?

— Для тебя все просто! Нас сажают в тюрьму, нас истребляют, разрушают наши дома, а ты…

Мириам со злобной улыбкой кивнула в сторону Иешуа, который стоял, опустив глаза:

— А ты, ты всегда найдешь добрую душу, готовую прийти тебе на помощь.

Сепфора выдержала ее взгляд, но предпочла ничего не отвечать.

— Мириам, — кротко вмешалась Иокевед, — от тревоги ты становишься несправедливой, а несправедливость не врачует раны.

Мириам бросила на нее мрачный взгляд, но ничего не сказала и просто пожала плечами. За ее спиной, на пороге Сепфора увидела старейшин, которые покинули свои циновки и приблизились к двери, чтобы послушать их разговор.

— Мой супруг и Аарон вернутся сегодня вечером, — уверила она их. — Они не в тюрьме Фараона, они у Фараона!

— Откуда ты знаешь? Египтянин оказался предателем, как я и думала. Это ты завлекла Моисея в ловушку. Ты всегда воображаешь, что знаешь больше нас всех!

— Египтянин не предатель, Мириам, солдаты Фараона убили его.

— Это правда, — подтвердил Иешуа почти твердым голосом.

Исступление Мириам не знало предела. Ее рубец трепетал с животной силой. Красота ее в это мгновение казалась такой невероятной и такой устрашающей, что Сепфора отвернулась.

Сестра Моисея, не поняв жеста Сепфоры, с воплем выскочила из комнаты, громко стуча сандалиями. Сепфора бросилась за ней и с порога комнаты крикнула с таким гневом, что старейшины невольно отступили:

— Мириам! Мириам! Когда ты смотришь на меня, Сепфору из Куша, дочь Иофара, ты видишь только чужую женщину. Ты видишь женщину с черной кожей, и эта женщина не дочь ни Авраама, ни Иакова, ни Иосифа. Это правда. Но ты видишь перед собой не создание Фараона и не врага своего. Перед тобой жена твоего брата!

К вечеру раздались крики и шум голосов. Моисей и Аарон вернулись, и вся деревня приветствовала их возвращение. Толпа донесла Моисея до дома Иокевед, и он наконец смог обнять и прижать к себе Сепфору.

— Я так испугался за тебя! — прошептал он, тогда как вокруг не смолкали радостные крики.

— Иешуа был там, он помог мне. Но Сенемийа…

— Он, не колеблясь, бросился под копья. Этого не следовало делать. Он не понял, что я ничего не боюсь.

— Фараон все равно убил бы его.

— Увы, Тутмес стал жестоким и неумолимым. Хуже, чем все его предки.

Моисей крепче прижал ее к себе, и по его тяжелому дыханию Сепфора поняла, что встреча с Фараоном закончилась неудачей.

— Это ужасно, — прошептал Моисей, зная, что она уже все поняла. Ужасно! Что я им скажу? Они не поймут. Даже Аарон не понимает.

Сепфора не успела ни поцеловать Моисея, ни подбодрить его. Старики, молодежь, женщины, дети, все люди, вернувшиеся со строительства — с впалыми щеками, с руками и ногами, покрытыми грязью, а иной раз и запекшейся кровью, там, где веревки талей, сваи и камни вонзались в их кожу — собрались на площади, требуя от Моисея пересказать им слова Фараона.

Моисей смотрел на них полыхающими глазами, и они тоже поняли, что новости были неутешительные. Когда крики стихли, Моисей сказал:

— Аарон расскажет вам. Он говорил с Фараоном.

И Аарон рассказал, и хорошо рассказал. Не упуская ни одной подробности, он поведал, как их привели к золотому трону Тутмеса, как он, Аарон, объявил ему волю Яхве, на что Фараон ответил:

— Кто такой этот Яхве, чтобы я послушался его голоса и отпустил своих рабов? Я не знаю никакого царя с таким именем, и никто ничего не может приказывать мне!

Потом он начал кричать, что Моисей хочет превратить иудеев, эту банду подонков, в бездельников. Моисей рассердился и пригрозил Фараону гневом Яхве, чумой и мечом Предвечного, который накажет его, если он не отпустит сынов Израилевых. Фараон только рассмеялся в ответ:

— Моисей, я знаю тебя! Я знаю тебя так хорошо, что ты едва не стал мне братом. Даже одетый в золото этой безумной Хатшепсут, которая хотела сделать тебя своим сыном, ты остался пугливым, как овца. Послушай, Моисей! Ты явился ко мне в тунике раба, и ты смеешь угрожать мне? Да я задохнусь от смеха!

Тогда Моисей поднялся по ступенькам до трона Фараона и к великому возмущению визирей, принцев и куртизанок схватил Фараона за руку, поднял ее над своей головой и сказал громовым голосом:

— Тогда, Тутмес, если ты не страшишься меня, убей меня. Ударь меня своей плеткой, той, которая убивает иудеев! Давай, храбрый Тутмес, сотри меня с лица земли, потому что ты есть Бог.

И Фараон смеялся, и был лицемерен его смех. Он велел стражам оттолкнуть Моисея, но запретил им грубо обращаться с ним.

— Я предпочитаю, чтобы ты жил. Тогда ты сам убедишься в последствиях нового закона, который я введу для твоего народа. С завтрашнего дня те, кто делает кирпичи, не будут получать соломы. Они сами будут ходить за ней! Если у них есть ноги для того, чтобы месить глину, то у них есть руки для того, чтобы собирать солому. Пусть они пользуются своими руками! И пусть они производят столько же кирпичей, сколько они производили вчера и позавчера. И ни на один меньше, иначе плетка не замедлит опуститься на их плечи.

Когда Аарон замолчал на этой фразе, вокруг стояли тишина и ужас.

Этой ночью Моисей поздно вернулся к своему ложу. Сепфора не спала. Она обняла его и долго ласкала. Первый раз с тех пор, как она стала женщиной, ей на грудь упали слезы ее супруга.

— Вспомни, — шептала она, — вспомни слова Яхве на горе Хореба. «Я знаю Фараона, он не отпустит вас, если Я не наложу на него Мою сильную руку. Я простру руку Мою, и Я поражу Египет Моими чудесами. И ожесточится сердце Фараона.»

— Я не забыл, — сказал Моисей после долгого раздумья. — Но кто поверит этим словам после сегодняшней ночи? Кто им поверит завтра, когда им придется идти за соломой? «Ах, Моисей, так ты освободил нас от ига Фараона!» Вот что ты услышишь, Сепфора. И что я им отвечу?

Моисей был прав. Назавтра надежда сменилась подавленностью и горечью. Работа стала еще тяжелее, плетка Фараона еще жестче. Вечерами самые изможденные возвращались домой, остальные продолжали месить глину ночи напролет. Подавленный Моисей не находил себе места.

Аарон не переставал повторять:

— Мы должны были решить вместе со старейшинами, как говорить с Фараоном.

— Зачем ты пошел к этой безумной Хатшепсут? Фараон еще больше возненавидел тебя и больше никогда не будет слушать тебя, — вторила ему Мириам.

— Он не меня должен слушать! Неужели вы не можете понять этого? — отвечал Моисей в гневе. — Он должен слушать голос Яхве, который говорит моими устами и устами Аарона. Вот как должно все произойти. И это Яхве ожесточил сердце Фараона.

— Так говорит твоя супруга, но она чужая, она не из нашего народа. Как ты можешь слушать подобные глупости? Кто может поверить, что Яхве желает, чтобы нас еще больше угнетали? Зачем ему это, если он хочет, чтобы мы были свободными?

И тогда по деревне поползли слухи, очевидно, распространяемые старейшинами, что Фараон ожесточился и не поверил словам Моисея и что виновата в этом его жена. Как мог Предвечный выбрать Моисея быть Его словом и Его проводником, если он выбрал в жены дочь Куша? Дочь народа, на который Яхве — все это знают — не опустил Своего взгляда и с которым не заключил Своего Завета?

Когда эти слухи дошли до Моисея, он пригрозил своим жезлом каждому, кто посмеет произнести при нем подобную ложь.

— Она дала мне жизнь, когда я был беглецом, она заставила меня слушать голос Яхве. Она обрезала моего сына Элиазара, когда я сам забыл об этом, и Яхве, чтобы наказать меня, прервал мое дыхание! И вот как вы благодарите ее?

Но за спиной Моисея старейшины продолжали говорить, что Моисей недостаточно знает историю своего народа, чтобы ясно понимать свой долг. И кто есть его сыновья, если мать их не из народа Израилева? Мириам не скрывала своего презрения к Сепфоре.

— Не слушай их, любовь моя, — умолял Моисей, обнимая Сепфору ночами. — Они не знают, что говорят, но я не знаю, как выполнить свое обещание.

Но Сепфора, отвечая на его ласки, шептала:

— Нет, мы должны слушать, что они говорят. Они не любят меня. Они недовольны твоим выбором. И может быть, Мириам права, и старейшины, и все они. Им нужен Моисей, который будет больше принадлежать своему народу, а не своей жене.

Однажды утром Иокевед сказала Сепфоре со своей обычной нежностью:

— Не обвиняй Мириам, Сепфора, дочь моя. Моисей многим обязан ей. Когда я доверила его реке, чтобы его не убили как первенца, Мириам была служанкой во дворце Хатшепсут, которая не разделяла ненависти своего отца к иудеям. Это Мириам указала дочери Фараона корзину, в которую я положила Моисея. Все знали, что супруг царицы был слабоумным и не мог дать ей сына. Когда она увидела Моисея, она, не колеблясь, спасла его.

Иокевед нашла в себе силы засмеяться при этом воспоминании. Потом ее лицо омрачилось.

— Но, увы, Хатшепсут, постарела и утратила свое могущество. Во дворце началась борьба за власть. Тутмес вспомнил о странном рождении Моисея. Он велел разыскать всех бывших служанок Хатшепсут…

— И он нашел меня.

Обе вздрогнули, услышав голос Мириам.

— Ты права, мать моя, жена моего брата должна все знать. Она считает себя мудрой, но не знает, что значит принадлежать народу Яхве под игом Фараона.

Выпрямившись, с горящими глазами, Мириам близко подошла к Сепфоре, и голос ее лился как кипящая лава.

— Тутмес сомневался в том, что Моисей был рожден из чрева его тетки. Все сомневались. И он нашел меня. Его солдаты повели меня в подземелье дворца. Двадцать дней они допрашивали меня о том, кто называл себя Моисеем. Вначале я ответила: «Я не знаю, кто такой Моисей?». Тогда вопросы стали ударами. Потом удары заменились другим насилием. После каждого раза они спрашивали: «Кто такой Моисей? Из чьего чрева он вышел?» А я отвечала: «Какой Моисей? Кого зовут Моисеем?». И тогда они принесли железные прутья и печь.

Дрожащей рукой Мириам провела по своему шраму.

— Они думали, что этого будет достаточно. Но я опять говорила: «Какой Моисей? Откуда я могу знать это имя?»

Мириам расстегнула тунику, откинув обе полы. Сепфора, прикрыв рот руками, застонала от ужаса.

Грудь, живот и бедра Мириам были испещрены десятками рубцов — таких же ужасных, как и на ее лице. Фиолетового цвета, они прорезали ее правую грудь, образуя, подобно старой коже, складку, которая лишила ее формы.

— Вот что значит принадлежать к народу Яхве под игом Фараона. Смотри на меня, дочь Куша! Смотри на клеймо рабства! И пойми, что ты лишь жена Моисея. Довольствуйся этим и молчи о своем счастье, потому что среди нас есть женщины, которые никогда не узнают ласки и поцелуев, какими осыпает тебя мой брат.