История современной психологии

Джон Б. Уотсон (1878–1958)

Мы рассмотрели некоторые источники бихевиоризма, которые оказали влияние на Уотсона во время его попыток выстроить новую школу психологического мышления. Уотсон признавал, что систематизацию нового учения нельзя отождествлять с его созданием, и сам описывал свои усилия как попытку кристаллизации уже существующих течений. Подобно Вундту, Уотсон объявил, что его задачей является лишь формальное основание новой психологической школы. Это намерение сразу отмежевало его от тех, кого в истории науки считают предтечами бихевиоризма.

Джон Б. Уотсон родился на ферме недалеко от Гринвилла, штат Южная Каролина. Начальное образование он получил в сельской школе, где все классы располагались в одной комнате. Его мать была глубоко религиозным человеком, зато отец, напротив, был неверующим. Старший Уотсон пил, был подвержен проявлениям буйного нрава и имел внебрачные связи.

Поскольку отец Уотсона никогда надолго не задерживался ни на одной работе, семья жила на грани нищеты, за счет своей фермы. Соседи относились к этой семье с жалостью и презрением. Когда Уотсону было тринадцать лет, его отец сбежал из семьи с другой женщиной, чтобы больше никогда не вернуться, и для Уотсона это была травма на всю жизнь. Много лет спустя, когда Уотсон стал богатым и известным человеком, его отец приехал в Нью — Йорк, чтобы увидеться с ним, но Уотсон отказался от встречи.

В ранней юности и в молодости Уотсон, по слухам, был типичным правонарушителем. Он сам говорил о себе как о подростке ленивом и непослушном. В учебе он выполнял ровно столько, чтобы обеспечить себе перевод в следующий класс. Учителя характеризовали его как нерадивого ученика, спорщика, часто не поддающегося контролю. Он ввязывался в драки, дважды был арестован, причем один раз за стрельбу в черте города. Тем не менее, в возрасте шестнадцати лет он поступил в баптистский университет Фурмана в Гринвилле, намереваясь стать священником, как когда — то обещал своей матери. Молодой Уотсон изучал философию, математику, латынь и греческий язык и собирался следующей осенью, в 1899 году, закончить университет и поступить в Принстонскую теологическую семинарию.

Но в последний год обучения в университете Фурмана с Уотсоном произошла странная вещь. Профессор предупредил, что те студенты, которые сдадут экзаменационную работу со страницами, расположенными в обратном порядке, получат неудовлетворительную оценку за весь курс. Уотсон вступил в спор, сложил страницы задом наперед и в таком виде сдал экзаменационную работу. И провалился. По крайней мере, так об этом рассказывал сам Уотсон.

Недавние исследования документальных материалов показали, что на самом деле Уотсон вовсе не провалил этот экзамен. Биограф полагает, что история, рассказанная Уотсоном, все же раскрывает нечто в личности ученого, а именно его «двойственное отношение к успеху. Постоянное стремление Уотсона к достижению успеха и одобрения окружающих нередко вступало в противоречие с актами открытого упрямства или импульсивности, которые в большей степени характерны для того, кто уклоняется от респектабельности» (Buckley. 1989. P. II).

Один из преподавателей университета Фурмана вспоминает Уотсона как «блестящего, но несколько ленивого и дерзкого студента, немного тяжеловесного, но мужественно — красивого молодого человека, который был слишком высокого мнения о себе и в большей степени интересовался собственными идеями, чем другими людьми» (Brewer. 1991. P. 174).

Уотсон оставался в университете Фурмана еще год и получил степень магистра в 1900 году, но в этом году скончалась его мать, освободив его от обета стать священником. Вместо того, чтобы поступать в Принстонскую теологическую семинарию, Уотсон направился в Чикагский университет. В то время он был «крайне честолюбивым юношей, озабоченным своим социальным статусом, стремящимся оставить свой след в науке, но совершенно не имеющем понятия о выборе профессии и отчаянно страдавшем от неуверенности из — за недостатка средств и умения вести себя в обществе. Он приехал в студенческий городок, имея всего пятьдесят долларов» (Buckley. 1989. P. 39).

Уотсон выбрал Чикаго для написания своей диссертации по философии вместе с Джоном Дьюи, но через некоторое время оказалось, что он не может найти с Дьюи общего языка. «Я никогда не мог понять, о чем он тогда говорил, — вспоминал Уотсон позднее. — К сожалению, я и сейчас этого не понимаю» (Watson. 1936. P. 274). Его увлечение философией угасло.

Ознакомившись с работами Энджелла в области функциональной психологии, Уотсон увлекся психологией. Кроме того, он начал изучать биологию и физиологию вместе с Жаком Лебом, который изложил ему концепцию механицизма. Уотсон работал в нескольких местах — официантом в пансионе, уборщиком в лаборатории (в его обязанности входило вытирание пыли с рабочего стола Энджелла). Незадолго до окончания аспирантуры Уотсон пережил период, когда у него случались приступы беспочвенного беспокойства', некоторое время он даже не мог спать, если в его комнате не горел свет.

В 1903 году Уотсон получил степень доктора философии и стал самым молодым доктором Чикагского университета. Несмотря на то, что он закончил университет с почетом (magna cum laudc. Phi Beta Kappa), он испытывал сильнейшее чувство собственной неполноценности, потому что Энджелл и Дьюи сказали ему, что он сдал экзамен на звание доктора не столь блестяще, как Хелен Томпсон Вули, которая закончила университет за два года до него[85].

В том же году Уотсон женился на своей студентке, девятнадцатилетней Мэри Икес, которая вышла из влиятельной в политической и общественной жизни семьи. Молодая женщина в одной из экзаменационных работ написала Уотсону длинное любовное послание в стихах. Неизвестно, получила ли она какую — нибудь ученую степень, но Уотсона она, несомненно, получила.

До 1908 года Уотсон оставался в Чикагском университете в должности преподавателя. Он опубликовал диссертацию, посвященную физиологическому и неврологическому созреванию белой крысы, тем самым продемонстрировав свою приверженность к исследованиям на животных. «Я никогда не хотел проводить опыты на людях, — писал Уотсон. — Мне самому всегда претило быть подопытным. Мне никогда не нравились тупые, искусственные инструкции, которые даются испытуемым. В таких случаях я всегда ощущал неловкость и действовал неестественно. Зато работая с животными, я чувствовал себя как дома. Изучая животных, я стоял ближе к биологии, я стоял обеими ногами на земле. Постепенно у меня сформировалась мысль о том, что, наблюдая за поведением животных, я смогу выяснить все то, что другие ученые открывают, используя подопытных людей» (Watson. 1936. P. 276).

Коллеги Уотсона вспоминают, что он не был силен в области самоанализа. Он определенно не обладал ни талантами, ни темпераментом, необходимыми для проведения самонаблюдений. Возможно, именно этот недостаток и направил его энергию на изучение объективной психологии поведения. Ведь если уж у него ничего не вышло с самоанализом, который являлся основной методикой в избранной им области науки, то перспектива карьеры для него становилась весьма туманной. В этом случае ему необходимо было выработать совершенно иной подход. Кроме того, если психология является наукой, которая изучает только поведение — а это можно исследовать на животных точно так же, как и на людях, — то профессиональные интересы специалиста по зоопсихологии вполне можно ввести в основное русло этой области науки.

В 1908 году Уотсону предложили должность профессора в университете Джонса Хопкинса в Балтиморе. Несмотря на то, что ему совсем не хотелось покидать Чикаго, новая престижная должность, возможность управлять своей лабораторией и значительная прибавка к заработной плате, которую предложил Джонс Хопкинс, не оставили ему иного выбора. Уотсон провел в университете Джонса Хопкинса двенадцать лет, и эти годы стали для него самыми плодотворными.

Человеком, который пригласил Уотсона на работу в университет Джонса Хопкинса, был Джеймс Марк Болдуин (1861–1934), тот самый психолог, который совместно с Кеттелом начал издавать журнал «Психологическое обозрение». Через год после приезда Уотсона Болдуин вынужден был уйти с работы в результате крупного скандала: его задержали во время полицейской облавы в публичном доме. Объяснения Болдуина о причинах его пребывания в этом мало почтенном заведении не показались президенту университета удовлетворительными. «Я по глупости согласился на предложение посетить после ужина бордель, — сказал Болдуин, — чтобы посмотреть, что там происходит. Пока я не попал туда, я понятия не имел о том, что в этом месте собираются женщины непристойного поведения» (Evans & Scott. 1978. P. 713).

Болдуин стал изгоем в американской психологии и провел остаток жизни в Европе. Спустя одиннадцать лет история повторилась, когда президент того же университета потребовал отставки Уотсона по причине скандала.

Но в то время, после отставки Болдуина, Уотсон получил повышение. Он стал заведующим кафедрой психологии и занял место Болдуина в качестве редактора влиятельного журнала «Психологическое обозрение». Таким образом, в возрасте тридцати одного года Уотсон стал важной персоной в американской психологии. Он оказался в нужном месте в нужное время.

В университете Джонса Хопкинса Уотсон пользовался огромной популярностью среди студентов. Они посвятили ему выпускной альбом и объявили самым красивым профессором, что несомненно является уникальным в истории психологической науки знаком отличия. Уотсон, как и прежде, оставался столь же честолюбивым и целеустремленным, нередко он доводил себя до грани истощения. Он постоянно боролся против «страха утратить контроль, и потому заставлял себя работать еще напряженнее» (Buckley. 1989. P. 67).

С 1903 года он начал серьезно размышлять о более объективном подходе к психологии, а впервые публично высказал эти идеи в 1908 году в Балтиморе, во время ежегодной конференции Южного общества психологии и философии. В своей статье Уотсон утверждал, что концепции психических процессов, или процессов мышления, «не имеют никакой научной ценности» (Pate. 1993. P. 5). В 1912 году по приглашению Кеттела Уотсон выступил с циклом лекций в Колумбийском университете, где затронул те же самые вопросы. В следующем году он опубликовал свою, ставшую знаменитой, статью в журнале «Психологическое обозрение» (Watson. 1913), положив таким образом начало бихевиоризму как разделу науки.

Книга «Поведение: введение в сравнительную психологию» (Behavior: An Introduction to Comparative Psychology) появилась в 1914 году. В этой работе Уотсон выступает за признание зоопсихологии и описывает преимущества использования подопытных животных в психологических исследованиях. Многим более молодым психологам и аспирантам его идеи о психологии поведения показались привлекательными. Они считали, что Уотсон очистил затхлую атмосферу психологической науки, отбросив устаревшие мифы, перенесенные из философии.

Мэри Ковер Джонс (1896–1987), в те годы аспирантка, а затем президент Департамента развития психологии при Американской психологической ассоциации, вспоминает, с каким восхищением и энтузиазмом приветствовалось появление каждой новой работы Уотсона. «Они потрясали основы традиционной европейской психологии, и мы радостно приветствовали их… он указал путь от диванной психологии к действию и реформам, и мы воспринимали его методы как панацею…» (Jones.1974. P. 582). Более старые психологи не были в такой степени захвачены программой Уотсона. Фактически, многие отвергали его подход.

Только через два года после публикации статьи в журнале «Психологическое обозрение» Уотсон был избран президентом Американской психологической ассоциации. В то время ему исполнилось тридцать семь лет. Это избрание не следует считать официальным одобрением его позиций. Оно скорее явилось признанием его значительной роли в области психологии и его тесных личных связей со многими выдающимися психологами.

Уотсон хотел, чтобы бихевиоризм имел практическое значение. Его идеи имели отношение не только к работе в лабораториях, но и ко всему окружающему миру, и потому он напряженно работал, продвигая специалистов по прикладной психологии. В 1916 году он стал консультантом по персоналу в крупной страховой компании и предложил прочитать курс лекций по психологии рекламы для студентов, изучающих бизнес в университете Джонса Хопкинса.

Профессиональная деятельность Уотсона была прервана начавшейся первой мировой войной, он стал майором авиационной службы. После войны, в 1918 году, он начал проводить исследования на детях, что стало одной из самых первых попыток проведения экспериментальной работы с детьми.

Его следующая книга «Психология с точки зрения бихсвиориста» (Psychology from the Standpoint of a Behaviorist) была опубликована в 1919 году. Она являлась более полным изложением основ бихевиоризма и утверждала, что методы и принципы, рекомендуемые для зоопсихологии, являются уместными и при изучении поведения людей.

Тем временем семейная жизнь Уотсона постепенно шла к крушению. Его неверность огорчала жену. В письме к Энджеллу Уотсон писал, что жена больше не любит его. «Она инстинктивно не переносит моей близости… Неужели мы сами так запутали нашу жизнь?» (цит. по: Backley.

1994. P. 27). Однако Уотсон был готов запутать свою жизнь еще больше. Он влюбился в свою аспирантку и ассистентку Розалию Рейнер, в девушку вдвое младше его по возрасту, из богатой балтиморской семьи (Рейнеры делали университету крупные денежные пожертвования). Уотсон писал ей страстные (хотя и несколько наукообразные) любовные послания, пятнадцать из которых были перехвачены его женой. Выдержки из этих писем были опубликованы в газете «Baltimore Sun» во время сенсационного бракоразводного процесса, который не замедлил последовать. «Каждая клетка моего тела принадлежит тебе, индивидуально и в совокупности… — писал Уотсон. — Моя общая реакция на тебя только положительна. Соответственно положительна и реакция моего сердца. Я не могу быть твоим в большей степени, разве что нас хирургическим путем превратят в единое существо» (цит. пo: Pauly. 1979. P. 40).

Это положило конец многообещающей академической карьере Уотсона. Его вынудили подать в отставку и покинуть университет Джонса Хоп — кинса. «Уотсон был поражен. До самого конца он отказывался верить, что его действительно могут выгнать с работы… он был уверен в том, что его положение в науке делает его неуязвимым против любого вмешательства в его личную жизнь» (Backley. 1994. P. 31). Несмотря на то, что Уотсон женился на Розалии Рейнер, он так никогда и не смог получить академической должности. Ни один университет не осмеливался пригласить его на постоянную работу из — за репутации, связанной с его именем, и вскоре он понял, что должен начать новую жизнь. «Я могу найти себе применение в коммерции, — писал он другу. — Но если честно, я люблю мою работу. Я чувствую, что моя работа важна для психологии и что тот маленький огонек, который я старался поддерживать ради будущего науки, будет затоптан, стоит лишь мне уйти» (цит. по: Pauly. 1986. P. 39).

Многие коллеги из научного мира, в том числе и наставник Уотсона, Энджелл из Чикагского университета, открыто критиковали его. Он испытал горькую обиду и «так никогда и не смог простить академическое сообщество, которое, как ему казалось, предало его» (Brewer. 1991. P. 179–180). По иронии судьбы, один только Э. Б. Титченер из Корнеллского университета, несмотря на всю разницу темпераментов, оказал Уотсону эмоциональную поддержку во время его душевного кризиса.

Безработный, обязанный выплачивать алименты бывшей жене и детям в размере двух третей заработка, Уотсон начал вторую профессиональную карьеру — прикладного психолога в области рекламы. В 1921 году он поступил в рекламное агентство Дж. Уолтера Томпсона, на годовой оклад в 25 тысяч долларов, что в четыре раза превышало его академические заработки. Он проводил опросы потребителей, продавал кофе, работал кассиром в универмаге Мэйси — и все это для того, чтобы лучше познакомиться с миром бизнеса. Работая со свойственной ему энергией и одаренностью, он в течение трех лет стал вице — президентом фирмы. В 1936 году он перешел в другое агентство, где и работал до ухода в отставку в 1945 году.

Уотсон полагал, что люди действуют, как машины, и что их поведение в качестве потребителей можно контролировать и предсказывать, как и поведение других машин. Для того, чтобы управлять потребителем, «необходимо лишь поставить перед ним фундаментальный или условный эмоциональный стимул… сказать ему что — то такое, что скует его страхом или вызовет легкое раздражение, или вызовет приступ нежности и любви, или коснется глубоко запрятанных психологических или житейских потребностей» (цит. по: Barkicy. 1982. P. 212).

Он предположил, что поведение потребителя необходимо изучать в лабораторных условиях, и настаивал на том, что рекламные сообщения должны делать акцент не столько на содержании, сколько на форме и стиле, должны стремиться произвести впечатление новым дизайном или образом. Цель состоит в том, чтобы заставить потребителя почувствовать неудовлетворенность теми товарами, которыми он пользуется в настоящее время, и разбудить в нем желание обладать новыми.

В течение многих лет Уотсону приписывали первенство в высказывании идеи привлечения знаменитостей для рекламы товаров и услуг, а также в применении методов манипулирования мотивами, эмоциями и потребностями людей. Недавние исследования показали, что, несмотря на активное продвижение этих методов Уотсоном, они уже применялись до того, как он занялся рекламной деятельностью (Coon. 1994: Kreshel. 1990). Тем не менее, вклад Уотсона в рекламный бизнес был довольно ощутимым и дал ему положение, процветание и известность.

После 1920 года все контакты Уотсона с миром науки стали исключительно косвенными. Он уделял много времени популяризации своих идей, с помощью различных средств массовой информации. Он читал лекции, выступал на радио, публиковал статьи в популярных журналах, таких как «Harper's», «Cosmopolitan», «McCall's», «Collier's», «Nation», что несомненно способствовало расширению его известности.

В своих статьях Уотсон предпринял попытку донести идеи бихевиоризма до широкой публики. Он излагал все простым н понятным, можно даже сказать, примитивным языком. В своей автобиографии он писал, что, поскольку у него нет больше возможности публиковать свои работы в научных психологических журналах, то он не видит причин, почему бы ему не попытаться <продать свои изделия> широкой публике (Watson. 1936). Несмотря на то, что эти публикации популяризировали его научные идеи, Уотсон подвергся еще большему отчуждению научной общественности. «Те, кто не особенно терпимо относился к более широкому применению принципов психологии или бихевиоризму как научной доктрине в целом, проявили еще меньше терпимости по отношению к «кампании» Уотсона» (Kreshel. 1990. P. 56).

Единственным официальным контактом Уотсона с академической психологией явилась серия лекций, прочитанная им в Новой школе социальных исследований в Нью — Йорк Сити. Эти лекции послужили основой его будущей книги «Бихевиоризм» (Behaviorism, 1925, 1930), в которой он излагал свою программу оздоровления общества.

В 1928 году он опубликовал книгу о воспитании детей «Психологическое воспитание ребенка» (Psychological Care of the Infant and Child), в которой описал отнюдь не либеральную, а скорее предписывающую выполнение строгих правил, систему воспитания ребенка — систему, способствующую формированию у ребенка устойчивых связей с окружающей средой. Книга содержала множество рекомендаций по воспитанию ребенка в духе бихевиоризма.

К примеру, родителям запрещалось «обнимать и целовать детей» и рекомендовалось «никогда не позволять им садиться к себе на колени. Можно в крайнем случае один раз поцеловать ребенка в лоб, когда он приходит сказать «спокойной ночи». С утра можно пожать ребенку руку. Можно погладить ребенка по голове, если он особенно хорошо выполнил трудное задание… вы увидите, насколько просто быть вполне объективным по отношению к собственному ребенку, и в то же самое время добрым. Вы сами устыдитесь того, сколь сентиментально и слащаво вы обращались с ребенком раньше»(Watson. 1928. P. 81–82).

Эта книга преобразила принятую в Америке практику воспитания детей, она оказала на людей самое сильное влияние из всего, что было написано Уотсоном. Поколения детей, включая его собственных, были воспитаны в соответствии с установленными предписаниями. Сын Уотсона Джеймс, предприниматель из Калифорнии, вспоминал в 1987 году, что отец не мог позволить себе проявлений нежности по отношению к детям, никогда не целовал их и не прикасался к ним.

Он писал, что отец был «неотзывчивым, не способным к эмоциональному общению, он не умел выразить собственные чувства и переживания, не мог совладать с ними. Он намеренно, как я считаю, лишил меня и моего брата всяческой душевной поддержки. Он глубоко веровал в то, что любое проявление нежности или привязанности окажет на нас вредное влияние. В своем стремлении претворить в жизнь свои научные бихевиористские идеи он был непреклонен» (цит. по: Hannush. 1987. P. 37–138).

Розалия Рейнер Уотсон опубликовала статью в журнале для родителей, озаглавленную «Я — мать сыновей бихевиориста» (I am the Mother of a Behaviorist's Sons), в которой она высказывает некоторое несогласие с методами воспитания, практикуемыми ее мужем. Она писала, что ей со своей стороны трудно полностью подавить проявления нежности к детям и что нередко она страстно желает поломать рамки и правила бихевиоризма. Правда, ее сын Джеймс что — то не может припомнить, чтобы такое когда — либо происходило.

Уотсон был умен, умел хорошо говорить, его мужественная красота и легендарное обаяние сделали его знаменитостью. Большую часть своей жизни он был на глазах у широкой публики и с удовольствием принимал знаки внимания. Его одежда всегда была элегантной и стильной. Он принимал участие в гонках на скоростных катерах. Он общался со сливками общества Нью — Йорка и «гордился тем, что может на спор выпить больше, чем любой другой» (Buckley. 1989. P. 177).

Кроме того, он считал себя хорошим любовником и искателем романтических приключений. Он привлекал толпы молодых поклонниц (Brewer. 1991. P. 180; Bumham. 1994. P. 69). В штате Коннектикут он завел себе имение со множеством слуг, но тем не менее любил одеться в старую одежду и собственноручно выполнять все работы по саду.

Жизнь Уотсона изменилась в 1935 году, когда умерла его жена Розалия. Джеймс вспоминает, что это был единственный случай, когда он увидел отца плачущим. На какое — то короткое мгновение Уотсон обнял сына за плечи. Миртл Мак Гро, психолог из Нью — Йорка, встретила Уотсона вскоре после этого события. Он рассказал ей, насколько неподготовленным он оказался к смерти жены: будучи на 20 лет старше Розалии, он всегда был уверен в том, что умрет раньше. Он долго беседовал с Мак Гро и «сомневался, что когда — нибудь сможет оправиться от своего горя» (McGraw. 1990. P. 936).

Действительно, Уотсон так никогда и не оправился. Он стал затворником, изолировал себя от всяких общественных контактов и полностью погрузился в работу. Он продал свое имение и перебрался в деревянный фермерский домик, который напоминал дом его детства.

В 1957 году, когда Уотсону исполнилось 79 лет. Американская психологическая ассоциация проголосовала за то, чтобы внести его имя в почетный список, оценив его работу как «одну из определяющих в современной психологии… как исходную точку многих плодотворных исследований различных направлений». Компаньон привел Уотсона в гостиницу в Нью — Йорке, где должна была состояться церемония. Но «в последний момент Уотсон отказался войти и настоял на том, чтобы на церемонии вместо него присутствовал его старший сын… Уотсон боялся, что в ответственный момент чувства захлестнут его и что апостол полного контроля за поведением не выдержит и разрыдается» (Buckley. 1989. P. 182).

Он умер в следующем году. Но прежде сжег все свои письма, рукописи и заметки, бросая их в огонь одно за другим — он ничего не оставил историкам.

Первоисточники по истории бихевиоризма: из книги «Психология глазами бихевиориста» Джона Б. Уотсона

Нет лучшей исходной точки для обсуждения бихевиоризма Уотсона, чем самая первая работа, которая послужила началом всему движению «Психология глазами бихевиориста» (Psychology as the Behaviorist Views It) из журнала «Психологическое обозрение» за 1913 год. В характерном для него четком и ясном стиле Уотсон говорит о следующих вопросах:

1. Об определении и задачах психологии.

2. О критике структурализма и функционализма.

3. О роли «наследственных и поведенческих факторов» в адаптации организма к окружающей среде.

4. О том, что область прикладной психологии является истинно научной, поскольку она занята поиском общих законов, которые могут быть использованы для контроля за поведением.

5. О важности обеспечения единообразности экспериментальных процедур при исследованиях как людей, так и животных.

Психология, как ее видит представитель бихевиоризма, представляет собой чисто объективную экспериментальную отрасль естественных наук. Ее теоретической задачей является прогнозирование поведения и управление поведением. Интроспекция не является существенной частью этого метода, так как научные данные интроспекции зависят от того, каким образом они могут быть выражены в терминах существования сознания. Бихевиорист в своем стремлении выработать унитарную схему реакций животного не видит никакой разделительной черты между человеком и животным. Поведение человека, при всей его сложности и высоком уровне развития, составляет только часть общей схемы исследований в бихевиоризме.

В качестве основной проблемы приверженцами феномена сознания, с одной стороны, был взят анализ сложных душевных состояний (или процессов) и разложение их на элементарные составляющие, с другой — конструирование сложных состояний на основе заданных элементарных составляющих. Мир физических объектов (раздражений или стимулов, которые включают все, что может инициировать активность рецепторов), который формирует общий круг феноменов, подлежащих исследованию ученого — естествоиспытателя, рассматривается ими просто как средство для достижения результата. Этим результатом является создание таких психических состоянии, которые можно «исследовать» или «наблюдать». Объектом наблюдения в случае рассмотрения эмоций является само психическое состояние. Проблема состоит в том, чтобы определить количество и типы присутствующих элементарных составляющих, их расположение, интенсивность, порядок проявления и т. д.

Не подлежит обсуждению тот факт, что интроспекция является методом par excellence, с помощью которого ради научной цели можно осуществлять манипулирование психическими состояниями. При таком допущении информация о поведении (данный термин включает все, что проходит под флагом сравнительной психологии) сама по себе не имеет никакой ценности. Эта информация приобретает ценность постольку, поскольку может пролить свет на состояние сознания. Подобная информация может иметь лишь аналоговое или косвенное отношение к области научной психологии…

Я вовсе не хочу подвергать психологию безосновательной критике. За последние пятьдесят с лишним лет своего существования в качестве экспериментальной дисциплины она и так уже потерпела сокрушительную неудачу и так и не смогла занять свое место в ряду бесспорных естественных наук. Психология, как ее обычно воспринимают, в своих методах является чем — то эзотерическим. Если вы не можете воспроизвести результаты моих исследований, то это происходит не по причине отказа вашей аппаратуры или плохого контролирования стимулов, а потому, что ваша интроспекция не достаточно хороша. Нападкам подвергается наблюдатель, а не экспериментальная установка.

В физике и химии в первую очередь подвергаются сомнению условия эксперимента. Либо приборы не были достаточно чувствительными, либо использовались недостаточно чистые химические вещества, и так далее. В этих науках улучшенная методика приводит к получению отчетливых результатов. В психологии же все наоборот. Если вы не можете наблюдать от трех до девяти состояний ясности внимания, то у вас определенно не в порядке интроспекция. Если же, напротив, какое — то ощущение является для вас особенно ясным, то опять — таки интроспекция виновата. Вы видите слишком многое. Чувства никогда не бывают четко выраженными.

Похоже, что наступили такие времена, когда психология должна полностью отказаться от каких — либо ссылок на сознание. Нет больше необходимости обманывать себя измышлениями о том, что именно психические состояния являются предметом наблюдения. Мы настолько запутались в спекулятивных вопросах, связанных с элементами сознания, с природой содержимого сознания… что я, как исследователь — экспериментатор, чувствую неправомерность самих наших исходных положений и тех проблем, которые мы развиваем на их основе.

В настоящее время невозможно гарантировать, что, используя терминологию современной психологии, мы подразумеваем под применяемыми терминами одно и то же. Рассмотрим, например, такое понятие как ощущение. Ощущение определяется набором своих атрибутов. Один психолог с готовностью утверждает, что атрибутами визуального ощущения являются качественные характеристики, протяженность в пространстве, продолжительность во времени и интенсивность. Другой добавит четкость. Третий приплюсует упорядоченность. Я сомневаюсь в том, что какой — либо психолог сможет сформировать набор утверждений, описывающих то, что он подразумевает под ощущением, таким образом, чтобы с этим набором утверждений могли согласиться три других психолога, получивших иное образование.

Теперь перейдем ненадолго к вопросу о количестве изолированных ощущений. Существует ли огромное множество ощущений цвета или же их только четыре: красный, зеленый, желтый и синий? Опять — таки, желтый цвет, являющийся с точки зрения психологии простым, формируется в результате наложения красных и зеленых спектральных лучей на одну и ту же рассеивающую поверхность. Если же, с другой стороны, мы станем утверждать, что каждое, едва заметное различие в восприятии спектра дает нам новое простое ощущение, то мы вынуждены будем признать, что количество простых ощущений настолько велико, а условия получения их настолько сложны, что это делает саму концепцию ощущения совершенно бесполезной и для целей анализа, и для целей синтеза.

Титченер, который в нашей стране вел доблестное сражение за психологию, основанную на интроспекции, чувствовал, что эти различия во мнениях, касающиеся количества ощущений, их атрибутов, существования связей (элементов), и многие другие вопросы, возникающие при любой попытке проведения анализа, естественным образом говорят о современном недоразвитом состоянии психологии. Поскольку допускается, что любая развивающаяся наука полна вопросов, на которые нет ответа, несомненно, только те, кто привязан к существующей, известной нам системе, кто боролся и страдал за нее, могут свято верить в то, что впереди возможно большее, чем в настоящее время, единообразие в ответах на подобные вопросы.

Лично я твердо убежден в том, что и через двести лет, если только интроспективные методы не будут попросту отброшены, психологи не перестанут задавать вопросы о том, имеет ли слуховое ощущение атрибут длительности, можно ли применить понятие интенсивности как атрибут цвета, существует ли разница в текстуре между образом и ощущением, и еще сотни подобных вопросов…

Я веду спор не только с систематическими или структурными психологами. За последние пятнадцать лет наблюдался рост того, что называется функциональной психологией. Этот тип психологии открыто отрицает использование понятия, элементов в том смысле, как это принято у структуралистов. Напротив, усиливается акцент на физиологическую природу процессов сознания, вместо разбиения состояний сознания на интроспективные изолированные элементы.

Я сделал все, что было в моих силах, чтобы осознать различие между структурной и функциональной психологией. Однако вместо ясности я обрел только еще большую путаницу понятий. Такие термины как «ощущение», «восприятие», «аффектация», «эмоция», «воля», используются в равной степени как структуралистами, так и функционалистами… определенно, если эти концепции являются настолько ускользающими при рассматривании их содержания, то они оказываются еще более обманчивыми при попытках разобраться в их функциях, а особенно в тех случаях, когда функция рассматривается при использовании методов интроспекции…

Я был весьма удивлен, когда, некоторое время тому назад, открыв книгу Пилсбери, обнаружил определение психологии как «науки о поведении». Еще более поздний текст определяет психологию как «науку о психическом поведении». Когда я увидел эти многообещающие утверждения, я подумал, что теперь — то мы получим работы, основанные на других принципах. Но уже через несколько страниц «наука о поведении» отбрасывается, и мы снова видим привычные понятия ощущения, восприятия, воображения и так далее, приправленные небольшим числом новых данных и несколько смещенными акцентами, которые призваны донести до читателя личные особенности автора.

Я уверен, что мы можем писать о психологии, давая ей определение в духе Пилсбери, и затем никогда не отходить от этого определения и никогда больше не применять таких терминов, как «сознание», «психическое состояние», «разум», «содержание», «интроспективная верификация» и так далее… Все это можно проделать, используя такие термины, как «раздражение», «реакция», «формирование поведения», «интеграция поведения» и им подобные. Более того, я уверен в том, что есть смысл предпринять такие попытки уже сейчас.

Та психология, которую я попытаюсь построить, в качестве своих исходных позиций будет принимать, во — первых, тот наблюдаемый факт, что организмы, как человечка, так и животных, действительно адаптируются к окружающей среде с помощью средств, доставшихся им по наследству или приобретенных самостоятельно. Эта адаптация может быть весьма адекватной, или же настолько неадекватной, что организм может с трудом поддерживать свое существование. Во — вторых, некоторые раздражения заставляют организм ответно реагировать. В тщательно разработанной научной системе психологии можно прогнозировать реакцию организма при данном раздражении, или, наоборот, определить раздражение при известной реакции организма. Я понимаю, что подобный набор утверждений выглядит крайне сырым и самоуверенным, как, впрочем, и все смелые обобщения. И все — таки он является менее сырым и более понятным, чем те понятия, которыми изобилуют психологические сочинения наших дней…

Что дает мне уверенность в том, что позиции бихевиоризма можно защищать, так это факт, что те отрасли психологии, которые уже частично отделились от породившей их экспериментальной психологии и которые, следовательно, в меньшей степени зависят от интроспекции, в настоящее время находятся в состоянии наибольшего процветания. Экспериментальная педагогика, психология наркотиков, психология рекламы, психология права, психология опытов, психопатология являются стремительно развивающимися, жизнеспособными отраслями науки. Их нередко совершенно неправильно называют <практическими> или <прикладными> отраслями психологии. Можно с уверенностью сказать, что трудно придумать более неподходящее название. В будущем, возможно, будут развиваться бюро профессиональной ориентации, которые применят психологию на практике. В настоящее время эти области являются чисто научными и находятся в состоянии поиска широких обобщений, которые приведут к истинному контролю за человеческим поведением.

Например, экспериментальным путем можно выяснить, как лучше учить стихи, состоящие из отдельных строф: запоминать все сразу или же заучивать одну строфу, а затем переходить к следующей и так далее. Мы вовсе не собираемся руководить практическим внедрением сделанных нами открытий; применение разработанных принципов полностью отдается на усмотрение учителя.

В психологии наркотиков мы можем указать, каковы будут последствия принятия внутрь определенных доз кофеина. Мы можем прийти к заключению, что определенные дозы кофеина оказывают благотворное воздействие на скорость и точность выполнения работы. Но это не более чем изложение общих принципов. Мы оставляем на усмотрение самого человека, воспользуется он или нет нашими результатами.

При исследовании свидетельских показаний мы можем выяснить воздействие срока давности на надежность этих показаний. Мы проверяем показания свидетеля на точность оценки перемещения движущихся объектов, положения статичных объектов, цвета и так далее. Но применение полученных данных опять — таки оставляется на усмотрение судебных властей страны.

Если «чистый» психолог утверждает, что его не интересуют вопросы, поднятые в этих разделах науки, поскольку они лишь косвенно связаны с применением психологии, это говорит о том, что он, во — первых, не способен понять научную значимость этих проблем, а во — вторых, что он не интересуется психологией, которая занимается человеческой жизнью. Единственный промах, который я обнаружил в вышеупомянутых психологических направлениях, заключается в том, что большая часть материала излагается в терминах интроспекции, тогда как утверждения в терминах объективных результатов были бы намного ценнее. Честно говоря, я так и не понял причину, по которой следовало бы обращаться к термину сознания; или искать в ходе экспериментов интроспективные данные и публиковать их в результатах исследований.

В экспериментальной педагогике просматривается стремление разместить все результаты в чисто научной, объективной плоскости. Если это будет сделано, то работу над людьми можно будет непосредственно сравнить с работой над животными. Например, в университете Хопкинса мистер Ульрих получил определенные результаты по изучению процесса научения, используя в качестве подопытного материала крыс. Он готов для сравнения выдавать результаты работы раз в день, три раза в день, пять раз в день. Ему решать, отрабатывать с животными одну задачу до конца или заниматься тремя задачами одновременно. Нам необходимо проведение подобных экспериментов на людях, но при этом мы должны столь же мало беспокоиться об их «процессах сознания», сколь и о «процессах сознания» крыс.

В настоящее время я в большей степени заинтересован в попытках доказать необходимость поддержания единообразия экспериментальных процедур и методов представления результатов опытов на людях и животных, нежели в развитии каких — либо идей об изменениях, которые грядут в сфере изучения психологии человека.

Давайте сейчас рассмотрим диапазон раздражений, на которые реагируют животные. Сначала я коснусь работ, касающихся зрения животных. Мы ставим животное в такие условия, при которых оно отвечает (или учится отвечать) на один из двух монохроматических световых сигналов. Мы кормим его при включении одного сигнала (позитив) и наказываем при включении другого сигнала (негатив). Довольно быстро животное учится подходить к тому сигналу, по которому его кормят.

На этом этапе возникает вопрос, который я могу сформулировать двояко. Я могу выбрать психологический путь и сказать: «Видит ли животное два этих световых сигнала так, как я их вижу — то есть как два различных цвета, или же животное видит два серых пятна, различающиеся по яркости, как это происходит у тех, кто не различает цветов?» Если же сформулировать этот вопрос в духе бихевиоризма, то он будет звучать следующим образом: «На чем основана реакция животного: на различии в интенсивности двух раздражителей или на различии в длине волны?»

Бихевиорист никоим образом не думает о реакции животного в терминах его восприятия цвета и света. Он хочет выяснить, является ли длина волны фактором адаптации для животного. Если да, то какая длина волны является эффективной и какую разность между длинами волн необходимо обеспечить для того, чтобы создать основу для дифферентных реакций? Если длина волна не является фактором адаптации, то он хочет выяснить, какая разность в интенсивности может послужить основой для дифферентных реакций, и будет ли одна и та же разность в интенсивности одинаковой по всему спектру? Более того, он хочет выяснить, способно ли животное реагировать на такие длины волн, которые недоступны человеческому глазу. Он столь же заинтересован в сравнении результатов, полученных при экспериментах с крысой, сколь и при экспериментах с курицей или человеком. Точка зрения ни в малейшей степени не изменяется при различных наборах сравнений.

Каким бы образом ни был поставлен вопрос, мы занимаемся животным после того, как будут сформированы определенные ассоциации, мы проводим контрольные эксперименты, которые позволяют нам получить ответы на только что поставленные вопросы. Но с нашей стороны наблюдается сильнейшее желание поставить в условия подобного эксперимента не только животных, но и человека, и представить результаты обоих экспериментов в единых терминах.

При подобных опытах человек и животное должны быть поставлены как можно ближе по экспериментальным условиям. Вместо того, чтобы кормить или наказывать испытуемого, мы устанавливаем два прибора аппаратуры и просим испытуемого с помощью средств управления видоизменять один из раздражителей, добиваясь дифференциации восприятия, и при этом постоянно выражать свою ответную реакцию. Не подвергаю ли я себя опасности обвинения в использовании интроспекции? Мой ответ — ни в малейшей степени. Конечно, я мог бы и человеку давать пищу за правильный выбор или наказывать его за неправильный, тем самым добиваясь требуемой реакции, но я не вижу необходимости идти на такие крайние меры.

Однако следует хорошо понимать, что я просто использую описанный метод как сокращенный бихевиористский. Иногда мы и в этих случаях можем получить такие же результаты, как при использовании полноценного метода. Но в большинстве случаев такой прямой подход и типично человеческие методы не могут быть с уверенностью использованы.

Предположим, например, что в описанном выше эксперименте я сомневаюсь в точности установки контрольного прибора, что вполне может произойти, если я подозреваю наличие дефекта зрения. Попытаться получить у него интроспективный отчет — безнадежное дело. Он может сказать: «Нет никакой разницы в ощущениях, оба сигнала одинакового красного цвета». Но предположим, я организую условия эксперимента таким образом, что человека наказывают, если он не реагирует нужным образом. Я по своей воле меняю раздражители и заставляю испытуемого отличать одно от другого. Если испытуемый может научиться перестраиваться и адаптироваться даже после большого количества попыток, то это свидетельствует о том, что два раздражителя действительно ведут к формированию основы для дифференцирующейся реакции. Такой метод может показаться безумным, но я твердо уверен в том, что мы должны все больше полагаться именно на такие методы, особенно в тех случаях, когда у нас имеются основания для сомнений в надежности чисто словесных…

Ситуация при исследовании памяти мало отличается от описанной. Почти все методы изучения памяти, применяемые в настоящее время в лабораториях, дают те же результаты, о которых я говорил. Испытуемому предоставляется набор бессмысленных слогов или иной материал для запоминания. Нас интересуют данные о скорости формирования навыка, об ошибках, об особенностях формы кривой забывания, об устойчивости выработанного навыка, о соотношении данного навыка с другими, полученными в результате использования более сложного материала, и т. д. В настоящее время эти результаты получают в форме интроспективного отчета испытуемого. Эксперименты проводятся с целью рассмотрения механики психических процессов, участвующих в запоминании, обучении, припоминании и забывании, а вовсе не для того, чтобы понять, каким образом у человека формируется тот или иной способ решения задач в крайне сложных условиях, в которые он поставлен, и не для того, чтобы указать на подобие и различия способов, присущих и человеку, и животному.

Ситуация несколько меняется, когда мы переходим к изучению более сложного поведения, имеющего отношение к воображению, пониманию, формированию суждений и т. д. В настоящее время все утверждения, относящиеся к этим понятиям, формулируются в терминах внутреннего содержания сознания. Наши умы настолько отравлены пятьюдесятью с лишнем годами, которые были посвящены исследованиям состояния сознания, что мы можем смотреть на эти проблемы только одним способом.

Мы должны посмотреть правде в глаза и честно сказать, что не способны проводить исследования по этим направлениям с использованием тех поведенческих методов, которые приняты в настоящее время. В качестве оправдания… я хочу привлечь внимание… к тому факту, что и интроспективный метод в этом направлении завел исследования в тупик. Сами предметы изучения от неподобающего обращения стали настолько потертыми, что следует на некоторое время отложить их в сторону. Когда наши методы будут разработаны тщательнее, у нас появится возможность проводить исследования все более и более сложных форм поведения. Те проблемы, решение которых сейчас приходится откладывать, со временем станут настоятельно требовать разрешения, но по мере возникновения этих проблем они будут рассматриваться под новым углом зрения и в более конкретных условиях…

Тот план развития, который я считаю наиболее благоприятным для психологии как науки, должен привести к полному игнорированию концепции сознания в том виде, в котором оно используется современными психологами, фактически, я отрицаю, что это царство психики является доступным для экспериментальных исследований. Я не хочу более углубляться в данную проблему, потому что это неизбежно ведет в дебри метафизики. Если вы дадите бихевиористу возможность использовать понятие сознания точно так же, как его используют прочие естественные науки, — то есть, не превращая сознание в особый объект наблюдения — то вы тем самым дадите ему все то, что требуется.

Я полагаю, что в заключение должен признать свою сильную предвзятость в этих вопросах. Я посвятил примерно двадцать лет жизни проведению экспериментов на животных. Естественно, что такой человек переходит на теоретические позиции, которые гармонично сочетаются с его экспериментальной деятельностью. Возможно, я сделал соломенное чучело и храбро воевал против него. Возможно, между теми положениями, которые я здесь описал, и положениями функциональной психологии имеется какая — то гармоническая связь. Но все же, я сомневаюсь в том, что эти положения можно согласовать. Несомненно, та точка зрения, которую я защищаю, в настоящее время является достаточно слабой, и ее можно атаковать с самых разных позиций. И тем не менее, даже признавая это, я все же чувствую, что высказанные мною соображения должны оказать глубокое влияние на тот вид психологии, который должен развиться в будущем. Нам же необходимо начинать работать в области психологии, ставя объективной целью нашего наступления не сознание, а поведение.

Реакция на программу Уотсона

Нападки Уотсона на традиционную психологию и его призыв к созданию нового подхода оказались волнующе привлекательными. Давайте снова рассмотрим основные положения Уотсона. Психология должна стать наукой о поведении, а не интроспективным исследованием сознания или чисто объективной экспериментальной отраслью естественных наук. Исследованию подлежит поведение как людей, так и животных.

Современная психология должна отбросить все менталистические концепции и использовать только концепции бихевиоризма, такие как раздражение (стимул) и реакция. Задачей психологии является прогнозирование поведения и управление поведением.

Несмотря на свою привлекательность, программа Уотсона нс везде была встречена с распростертыми объятиями. Поначалу бихевиоризм привлек лишь ограниченное внимание в профессиональных изданиях. И только после публикации в 1919 году книги Уотсона «Психология с точки зрения бихевиориста» (Psychologyi from the Standpoint of a Behaviorisi) новое движение обрело силу (Todd. 1994).

Одним из тех психологов, кто нс соглашался с Уотсоном. была Мэри Уайтон Калкинс. Подвергая сомнению отрицание интроспекции, она выступала от имени тех психологов, которые полагали, что отдельные психологические процессы могут быть исследованы только с помощью интроспекции. Спор продолжался в течение нескольких лет, иногда он специально подогревался: Маргарет Флой Уошбэрн дошла до того, что назвала Уотсона врагом психологии.

Однако движение в поддержку идей Уотсона продолжало шириться, особенно в среде молодых психологов, и к началу двадцатых годов университеты уже предлагали курсы по изучению бихевиоризма, а само слово «бихевиоризм» начало появляться на страницах профессиональных изданий. Вильям Мак — Дугалл, оппонент бихевиоризма, настолько забеспокоился из — за растущей популярности нового течения, что даже выступил с публичным предостережением. Э. Б. Гитченер жаловался, что бихевиоризм захлестывает страну подобно приливной волне. К 1930 году Уотсон с гордостью провозгласил, что бихевиоризм стал настолько сильным течением в науке, что ни один университет уже не осмеливается игнорировать его.

Бихевиоризм, несомненно, успешно развивался, но все же медленно. Те изменения, к которым Уотсон призывал еще в 1913 году, требовали длительного времени. Когда же наконец они произошли, учение Уотсона не было уже единственным видом бихевиоризма.

Методы бихевиоризма

Мы уже могли видеть, что в период первоначального развития научной психологии она стремилась связать себя с более старой, респектабельной, сформировавшейся естественной наукой — физикой. Психология постоянно стремилась перенять методы естественных наук и приспособить их для собственных нужд. Эта тенденция наиболее отчетливо просматривается в бихевиористском учении о мышлении.

Уотсон боролся за то, чтобы психолог всегда ограничивался исключительно данными естественных наук, то есть тем, что является наблюдаемой величиной — иными словами, поведением. Следовательно, в бихевиористских лабораториях допускались лишь строго объективные методы исследований. Методы Уотсона включали следующее: наблюдение с использованием или без использования приборов; методы тестирования; методы дословной записи и методы условных рефлексов.

Метод наблюдения является необходимой основой для всех остальных методов. Методы объективного тестирования использовались уже ранее, но Уотсон предложил при тестировании оценивать нс психические качества человека, а его поведение. Для Уотсона результаты теста не являлись показателем ума или личных качеств; они демонстрировали реакцию испытуемого на определенные раздражители или стимулирующие ситуации, созданные при проведении теста, — и ничего другое.

Метод дословной записи является более противоречивым. Поскольку Уотсон столь решительно был настроен против интроспекции, то использование в его лаборатории метода дословной записи казалось весьма спорным. Некоторые психологи считали это компромиссом, с помощью которого Уотсон позволял интроспекции пролезть через черный ход после того, как ее выкинули в парадного крыльца. Почему же Уотсон допускал дословную запись? Несмотря па его враждебность по отношению к интроспекции, он не мог полностью игнорировать работы психофизиков, которые широко применяли интроспекцию. Следовательно, он предположил, что, поскольку речевые реакции являются объективно наблюдаемыми явлениями, они представляют для бихевиоризма такой же интерес, как и любые другие моторные реакции. Уотсоп говорил: «Говорить — значит делать; значит, это поведение. Говорить открыто или про себя (мыслить) является столь же объективным видом поведения, как и игра в бейсбол» (Watson. 1930. P. 6).

Метод дословной записи в бихевиоризме явился уступкой, которая широко обсуждалась критиками Уотсона. Они настаивали на том, что Уотсон предложил просто семантическую замену. Он допускал, что дословная запись может быть неточной и не является удовлетворительной заменой более объективных методов наблюдения, а потому ограничил использование метода дословной записи только теми ситуациями, в которых они могли бы быть подтверждены, — какими, например, являются наблюдения и описание различий между тонами (Watson. 1914). Дословные записи, не подлежащие верификации, — включающие, к примеру, лишенные образов мысли или рассказы об ощущениях, попросту исключались.

Наиболее важным методом исследования в бихевиоризме явился метод условных рефлексов, который был разработан в 1915 году, через два года после того, как Уотсоп формально провозгласил бихевиоризм. Поначалу методы условных рефлексов применялись в ограниченном диапазоне, и именно Уотсону принадлежит заслуга их широкого внедрения в психологические исследования американцев. Уотсон говорил психологу Эрнесту Хильгарду, что его интерес к условным рефлексам возрос при изучении работ Бехтерева, хотя позднее он воздавал должное и Павлову (Hilgard. 1994).

Уотсон описывал условные рефлексы в терминах, связанных с раздражителями. Условный рефлекс вырабатывается тогда, когда реакция связывается или ассоциируется с раздражителем, отличным от того, который первоначально вызывал эту реакцию. (Типичным условным рефлексом является слюноотделение у собак в ответ на звук, а не на вид пищи.) Уотсон выбрал этот подход, потому что он обеспечивал объективные методы исследования и анализа поведения — а именно сведение поведения к единичным парам «стимул — реакция» (S — R). Поскольку все поведение можно свести к этим элементарным составляющим, метод условных рефлексов делал возможным проведение исследований сложного человеческого поведения в лабораторных условиях.

Таким образом, Уотсон продолжил атомистическую и механистическую традицию, основанную еще британскими эмпириками и принятую на вооружение структуральными психологами. Он собирался изучать человеческое поведение точно так же, как физики изучают Вселенную, — путем разбиения его 414 отдельные компоненты, атомы или элементы.

Исключительная приверженность к использованию объективных методов и устранение интроспекции означали изменение роли испытуемых людей. Для Вундта и Титченера испытуемые были одновременно и наблюдателями, и наблюдаемыми. Это означает, что люди сами проводили наблюдения за переживаниями своего сознания. Таким образом, их роль была намного важнее, чем роль самого экспериментатора.

В бихевиоризме испытуемым отводится гораздо более скромная роль. Они больше ничего не наблюдают, напротив, за ними постоянно наблюдает экспериментатор. Участники эксперимента при этом стали называться испытуемыми, или субъектами, а не наблюдателями (DanzJgcr. 1988; Scheibe. 1988). Истинными наблюдателями теперь стали экспериментаторы, психологи — исследователи, которые определяли условия эксперимента и наблюдали за тем, как субъекты на них реагируют. Таким образом, испытуемые люди были понижены в статусе. Они больше не наблюдали, они только демонстрировали свое поведение. А поведение присуще любому — взрослому, ребенку, психически больному человеку, голубю, белой крысе. Этот подход усилил взгляд на людей как на простые механизмы: «на вход подается раздражение, на выходе наблюдается реакция» (Burt. 1962. P. 232).

Предмет изучения бихевиоризма

Первичным предметом изучения и исходными данными для бихевиоризма Уотсона являются основные элементы поведения: мышечные движения или секреция желез. Психология, как наука о поведении, должна иметь дело только с теми актами, которые можно объективно описать, не прибегая к менталистическим концепциям и терминологии. Несмотря на объявленную задачу свести поведение к единичным парам «стимул — реакция» (S — R), Уотсон утверждал, что бихевиористы в итоге должны изучать поведение организма в целом. Ведь реакция может быть как простейшей, к примеру, подергивание колена, так и более сложной. В последнем случае Уотсон применял термин «акт». Он полагал, что акты реакций включают такие вещи, как употребление пищи, написание книги, игра в бейсбол или строительство дома. Таким образом, акт представляет собой ответную реакцию организма, выраженную движениями в пространстве, — такими, например, как произнесение слов, потягивание или бег.

Все это говорит о том, что Уотсон воспринимал акт реакции в терминах достижения определенного результата — воздействия на окружающую среду, а не как набор мышечных элементов. И тем не менее, по его мнению, акты поведения — вне зависимости от их сложности — могут быть сведены к моторным или железистым реакциям низшего уровня.

Реакции могут явными или неявными. Явные реакции являются внешними и непосредственно наблюдаемыми. Неявные реакции — сокращения внутренних органов, выделения желез, нервные импульсы и т. д. — происходят внутри организма. Несмотря на то, что такие движения не являются внешними, они также считаются элементами поведения. Прибегая к использованию понятия неявной реакции, Уотсон тем самым модифицировал свое требование, что предмет изучения психологии должен быть фактически наблюдаемым. Движения и реакции, которые происходят внутри организма, становятся наблюдаемыми с помощью приборов.

Подобно реакциям, раздражения (стимулы), с которыми имеет дело бихевиоризм, могут быть как простыми, так и сложными. Так длина световой волны, оказывающая воздействие на сетчатку глаза, считается относительно простым раздражителем, но раздражители могут быть и физическими объектами, и более сложными ситуациями (то есть комбинацией различных специфических стимулов). Подобно тому, как комбинация реакций, участвующих в действии, может быть сведена к отдельным составляющим, так и стимулирующая ситуация может быть разложена на составные компоненты.

Таким образом, бихевиоризм имеет дело со всем организмом в целом, со всеми его связями с окружающей средой. Путем анализа совокупностей пар <стимул — реакция> и разложения их на элементарные составляющие можно разработать определенные законы поведения.

Бихевиоризм Уотсона представляет собой попытку построить науку, свободную от менталистических понятий и субъективных методов, науку столь же объективную и здравомыслящую, как физика. Давайте посмотрим, как Уотсон относился к трем основным предметам изучения психологии: инстинкту, эмоциям и мышлению. Как и все создатели систематических теорий, Уотсон разрабатывал бихевиоризм на основе своих глубоких убеждений. В данном случае это означало, что все области поведения должны рассматриваться в объективных терминах <стимул — реакция>.

Уотсон с самого начала признавал роль инстинктов в поведении. В своей книге «Поведение: введение в сравнительную психологию» (Behavior: An Introduction to the Comparative Psychology. 1914 г.) он описывает одиннадцать видов инстинктов. Уотсон изучал поведение крачки, водоплавающей птицы, в болотах острова Тортуга, неподалеку от побережья Флориды. Lro сопровождал Карл Лешли, студент университета Джонса Хопкинса. Позднее Лешли вспоминал, что экспедицию пришлось резко свернуть, когда у него и Уотсона закончились сигареты и виски.

К 1925 году Уотсон изменил свою позицию и совершенно отказался от концепции инстинктов. Те аспекты человеческого поведения, которые кажутся инстинктивными, утверждал он, на самом деле являются социально условными рефлексами. Встав на точку зрения, что научение является ключом к пониманию человеческого поведения, Уотсон совершенно отошел от своих прежних взглядов. Более того, он пошел дальше: он не только отрицал роль инстинктов, но даже отказался признавать существование наследственных дарований любого рода! Те качества, которые кажутся наследственными, утверждал он, прослеживаются только до обучения в раннем возрасте. Дети не рождаются на свет со способностями выдающихся спортсменов или музыкантов, их направляют родители или воспитатели, которые поощряют определенные виды поведения.

Этот акцент на решающее значение воздействия воспитания и окружающей социальной среды — а как следствие, вывод о том, что из ребенка можно сделать все, что пожелает воспитатель, — стал одной из причин небывалой популярности Уотсона.

Уотсон не был одинок в своем предположении, что влияние социального окружения более значимо, чем любые врожденные качества; в психологии уже просматривалась тенденция минимизировать значение влияния инстинктов на поведение. Позиция Уотсона отражала уже происходящий в науке сдвиг. Кроме того, его позиция могла быть обусловлена также характерной для американской психологии начала XX века склонностью к прикладной ориентации. Психологию нельзя применить для модификации или управления поведением, если само поведение нс может меняться. Если поведение регулируется силами инстинктов, то его невозможно модифицировать, а если поведение зависит от обучения или тренировки, то оно фактически подлежит изменениям.

Эмоции, согласно Уотсону, являются реакцией организма на специфические раздражители. Такие раздражители, как нападение или агрессия, вызывают внутренние изменения в организме — в частности, учащение сердцебиения, а также те внешние реакции, которые были приобретены в процессе научения. Эта теория нс предполагает какого — либо сознательного восприятия эмоций или внутренних ощущений.

При каждой эмоции имеют место определенные виды психологических изменений. Несмотря на то, что Уотсон признавал внешнее проявление ответных реакций, он продолжал верить в преобладание внутренних. Он утверждал, что эмоции являются формой неявного поведения, при котором внутренние ответные реакции проявляются, к примеру, в виде изменения цвета лица, появление потливости или учащенного сердцебиения.

Теория эмоций Уотсона кажется гораздо менее сложной, чем теория Вильяма Джемса. Согласно теории Джемса, изменения в организме следуют непосредственно за восприятием раздражителя, а ощущение этих органических изменений и вызывает эмоции. Уотсон подверг критике позицию Джемса. Отбрасывая сознательный процесс восприятия ситуации и состояния чувств, Уотсон провозгласил, что эмоции могут быть полностью описаны в терминах объективной стимулирующей ситуации, внешних реакций организма и внутренних психологических изменений.

В исследовании, которое уже стало классическим, Уотсон изучал раздражители, которые вызывали у младенцев эмоциональные ответные реакции. Он выяснил, что младенцы демонстрируют три основные эмоциональные реакции: страх, гнев и любовь. Страх порождается громкими звуками и внезапной потерей поддержки; гнев — ограничением свободы движений; любовь — ласками, прикосновениями, укачиванием и поглаживанием.

Уотсон также выявил типичные образцы поведения, соответствующие каждому раздражителю. Он полагал, что страх, гнев и любовь являются единственными эмоциональными реакциями, которые возникают не в процессе научения. Прочие человеческие эмоциональные реакции состоят из этих трех основных эмоций и формируются в процессе выработки условных рефлексов. Нередко они могут оказаться связанными с такими стимулами, которые исходно не вызывали подобных реакций.

Уотсон наглядно продемонстрировал правильность своей теории выработки эмоциональной реакции с помощью условных рефлексов в ходе экспериментального исследования, проведенного с одиннадцатимесячным Альбертом, которого приучили бояться белой крысы, хотя до начала эксперимента он такого страха не испытывал (Watson & Rayner. 1920). Страх сформировался в результате громкого и резкого звука (удар молотком по железной полосе) за спиной Альберта, который он слышал, когда ему показывали крысу. Вскоре ребенок начал проявлять признаки страха уже просто при виде крысы.

Такой обусловленный страх можно распространить на другие раздражители — кролика, белую шубу, бороду деда Мороза и т. д. Уотсон предположил, что многие страхи, тревожные состояния и антипатии взрослых были аналогичным образом сформированы в их раннем детстве.

Эксперименты с Альбертом так никогда и не были успешно завершены. Уотсон описал это исследование как предварительное, а психологи обнаружили в его методологии существенные изъяны. Тем не менее, результаты экспериментов с Альбертом были восприняты в качестве научного свидетельства и цитируются практически в каждом учебнике по основам психологии — причем обычно неправильно (см. Harris. 1979; Samcison. 1980). Исследование 130 вводных учебников психологии, опубликованных с 1920 по 1989 годы, выявило, что эксперименты с Альбертом вошли в число наиболее часто цитируемых (Todd. 1994).

Несмотря на то, что Альберта успешно приучили бояться белых крыс, кроликов и Санта Клауса, Уотсону не удалось отучить его от этих страхов, потому что Альберта уже нельзя было использовать в качестве подопытного материала. Вскоре после этих экспериментов Уотсон покинул мир академической науки и больше не занимался подобными проблемами. Спустя какое — то время, уже работая в области рекламы в Нью — Йорке, он прочитал лекцию о своих исследованиях. В аудитории присутствовала Мэри Ковер Джонс, школьная подруга Розалии Рейнер в Вассаре. Выступление Уотсона вызвало у нее интерес и заставило задуматься о том, можно ли с помощью условных рефлексов избавить ребенка от страхов. Она попросила Розалию представить ее Уотсону, а затем предприняла исследование, которое стало еще одним классическим примером в истории психологии.

Ее подопытного звали Питер; к моменту проведения экспериментов он уже демонстрировал страх перед кроликами, хотя этот страх и не был выработан в лабораторных условиях (Jones. 1924). Когда Питер принимал пищу, в помещение вносили кролика, но держали его на расстоянии, достаточном для того, чтобы не включить реакцию страха. После нескольких попыток кролика начали подносить все ближе и ближе — причем всякий раз это делалось тогда, когда ребенок ел. Со временем Питер привык к кролику и даже начал трогать его, не выказывая признаков страха. С помощью этой процедуры были устранены и другие проявления страха по отношению к похожим предметам.

Исследования Мэри Ковер Джонс считаются провозвестниками бихевиоральной терапии (то есть применения принципов научения для корректировки неадекватного поведения). Она провела их почти за пятьдесят лет до того, как эта методика приобрела широкую популярность. Мэри Джонс долгое время проработала в Институте благосостояния ребенка при Калифорнийском университете в Беркли. В 1968 году она получила престижную награду «За выдающийся вклад в психологию развития ребенка».

Традиционное представление о процессе мышления заключалось в том, что мысли зарождаются в мозге «настолько слабыми, что ни один нейронный импульс не проходит через моторные нервы к мускулам, а следовательно в мускулах и железах не происходит никакой реакции» (Watson. 1930. P. 239). В соответствии с этой теорией, поскольку процесс формирования мысли происходит при отсутствии мускульной реакции, мышление недоступно для наблюдения и проведения экспериментов. Мысль рассматривалась как нечто неуловимое, чисто ментальное и не имеющее физических контрольных точек.

Система бихевиоризма Уотсона предприняла попытку свести мышление к неявному моторному поведению. Уотсон утверждал, что мысль, как и другие аспекты функционирования человека, представляет собой сенсомоторное поведение определенного рода. Он предполагал, что поведение мышления должно включать неявную речевую реакцию или движение. Таким образом, он свел мышление к беззвучному разговору, в основе которого лежат такие же мышечные движения, которые мы усваиваем для привычной речи. По мере того, как дети взрослеют, это «мышечное поведение» становится неслышимым и невидимым, потому что родители и учителя не позволяют детям громко разговаривать самим с собой. Следовательно, мышление превращается в способ беззвучной внутренней беседы.

Уотсон предположил, что основными точками приложения большей части этих неявных поведенческих привычек являются мускулы языка и гортани (так называемая голосовая коробка). Кроме того, он учитывал и мысли, выражаемые жестами, — такими, например, как движение бровей или пожатие плеч, что по сути является внешне проявляемой реакцией на раздражения.

Основным источником уверенности Уотсона в правильности своей теории мышления послужил тот факт, что большинство людей вполне осознают разговор с самим собой в процессе мышления. Например, исследование интроспективных отчетов студентов колледжа выявило, что 73 процента мыслей, записанных в ходе эксперимента, формировались в ходе внутренней беседы (Farthing. 1992).

Однако такое свидетельство оказывается недоступным для бихевиориста, поскольку оно содержит интроспекцию. А Уотсон никак не мог допустить интроспективной поддержки своей бихевиористской теории. Бихевиоризм требовал объективных свидетельств неявного поведения или движения, а потому были предприняты попытки экспериментально записать движения языка и гортани в процессе размышления.

Эти измерения выявили слабые движения, происходящие в тот период, когда подопытные думали. Показания, снятые с пальцев и рук людей с пониженным слухом в процессе размышлений, также продемонстрировали некоторое движение. Несмотря на неспособность добиться более убедительных результатов, Уотсон сохранил веру в существование неявного речевого поведения, демонстрация которого станет реальностью в будущем при наличии более чувствительного лабораторного оборудования.

Популярность и привлекательность бихевиоризма

Почему же смелые выступления Уотсона завоевали такое огромное число приверженцев его идей? Разумеется, подавляющему большинству было совершенно безразлично, что одни психологи выступали за существование сознания, а другие утверждали, что психология утратила здравый смысл, что одни психологи были убеждены в том, что мысли формируются в голове, а другие считали, что в шее. Все эти разногласия порождали ожесточенные дискуссии в среде психологов, но вряд ли это сильно интересовало всех остальных.

Общественность была взбудоражена призывом Уотсона создать общество, базирующееся на научно обоснованном управляемом поведении, свободное от мифов, обычаев и традиций. Его теория давала надежду людям, которые разочаровались в старых идеях. По своей страсти и убежденности бихевиоризм оказался чем — то сродни религии. Среди сотен книг и статей, посвященных новому научному течению, была и книга «Религия по имени бихевиоризм» (Ttc Religion Called Bchavionsm) (Berman. 1927). Эту книгу прочитал двадцатитрехлетний молодой человек, которого звали Б. Ф. Скиннер. Он сделал обзор книги и послал его в популярный литературный журнал. «Они нс стали публиковать [мой обзор], — писал Скипнер позднее, — но в ходе написания этой работы я впервые более или менее определился как бихевиорист» (Skinner. 1976. P. 299). Скипнеру было суждено уточнить и развить положения Уотсона.

Возбуждение и восхищение, вызванные идеями Уотсона, хорошо видны на примере газетного обзора его книги «Бихевиоризм» (Behaviorism) (Watson. 1925). Обозреватель газеты «Нью — Йорк Тайме» драматически восклицает: «Это новая эпоха в истории интеллектуального развития человечества!» (2 августа 1925 года). Газета «Нью — Йорк Геральд Трибун» назвала книгу Уотсоиа «самой важной из когда — либо написанных книг». «Мы замираем на мгновение, ослепленные великой надеждой!» (21 июня 1925 года).

Надежда отчасти произрастала на почве убежденности Уотсона в решающей роли воспитания и окружающей обстановки в раннем детстве для формирования поведения, а также его стремления минимизировать влияние наследственных склонностей. Для подтверждения такой точки зрения часто цитируется следующий параграф из книги «Бихевиоризм»:

Дайте мне дюжину здоровых, нормально развитых младенцев и мой собственный, специальный мир. в котором я буду их растить, и я гарантирую, что, выбрав наугад ребенка. могу сделать его специалистом любого профиля — врачом. адвокатом, художником, торговцем, даже нищим или вором — карманником — вне зависимости от его склонностей и способностей, рода занятий и расовой принадлежности его предков. (Watson. 1930. P. 104.)

Эксперименты Уотсона с условными рефлексами убедили его, что эмоциональные расстройства взрослых невозможно свести исключительно к сексуальным факторам, как утверждал Зигмунд Фрейд. Уотсон отстаивал мнение о том, что проблемы взрослых связаны с обусловленными реакциями, сформированными еще в детстве или в подростковом возрасте. А если расстройства у взрослых являются следствием неправильного воспитания в детстве, то правильная программа воспитания должна предотвратить появление расстройств в более старшем возрасте.

Уотсон был убежден в том, что такой практический контроль за поведением детей (а следовательно, и за поведением взрослых) был не только возможен, но и абсолютно необходим. Он разработал целую программу оздоровления общества — программу экспериментальной этики, основанную на принципах бихевиоризма.

Однако никто не дал Уотсону дюжины здоровых младенцев, чтобы он мог доказать на практике правильность своих утверждений, а позднее он признавался, что, делая такие заявления, он выходил за рамки реального. Однако тут же он отмечал, что те люди, которые не соглашались с ним, те, кто считал влияние наследственных факторов более сильным, чем влияние факторов окружающей среды, хотя и утверждали свою точку зрения в течение тысячелетий, но также не смогли привести ни одного реального примера для ее подтверждения.

Следующий отрывок из книги «Бихевиоризм» отражает ту живость, с которой Уотсон описывает свою программу построения жизни в рамках системы бихевиоризма. Знакомство с ним поможет объяснить, почему такое огромное количество людей уверовало в бихевиоризм как в новое религиозное учение.

Бихевиоризм должен стать наукой, которая готовит мужчин и женщин к пониманию принципов их поведения. Он должен заставить их страстно возжелать преобразования своей жизни, а особенно страстно возжелать воспитать своих детей правильным и здоровым образом. Хотел бы я нарисовать вам, какую удивительную и богатую личность можно сделать из любою здорового ребенка, если только мы дадим ему возможность правильно развиваться и создадим для него такой мир. в котором он сможет упражнять свое тело. — мир. свободный от легенд о событиях тысячелетней давности; свободный от отвратительной политической истории: свободный от глупых обычаев и правил, которые не имеют никакого значения сами по себе. но все — таки сковывают личность подобно тугим стальным обручам.

Я не призываю к революции: я не предлагаю людям переселиться в новые, богом забытые места, создавать колонии, ходить нагими и жить в коммуне: не требую я и перехода на питание травами и съедобными кореньями. Я не зову к «свободной любви». Я просто пытаюсь увлечь вас новым побуждением, чисто словесным, которое может привести к преобразованию всей Вселенной, если только люди будут работать для его осуществления. Потому что Вселенная непременно изменится, если вы воспитаете своих детей свободными: но это будет не свобода распутства, а свобода поведения — такая свобода, которую мы даже не можем описать словами, потому что столь ничтожно мало наше знание о ней. И разве эти дети, живущие и мыслящие лучше своих родителей, заменив их в обществе, не воспитают своих детей еще более научным способом, и разве мир в конце концов не превратится в место, достойное человеческого существования? (Watson. 1930. P. 303–304.)

Планы Уотсона по замене старой спекулятивной этики, основанной на религии, программой экспериментальной этики, базирующейся на бихевиоризме, так и остались планами. Они никогда не были реализованы. Он очертил свою программу и оставил ее как костяк для будущих исследователей. Спустя многие годы Б. Ф. Скиннер начал разрабатывать более подробную программу научной утопии в духе, навеянном работами Уотсона.

Прорыв в психологии

В двадцатые годы психология стала весьма популярной наукой. Под влиянием Уотсона, с его обаянием, харизмой, умением убеждать и вселять надежду, американцы были буквально захвачены тем явлением, которое один писатель назвал «прорывом» в психологии. Значительная часть американской общественности уверовала а то, что путь к здоровью, счастью и процветанию пролегает через психологию, и вскоре страницы ежедневных газет запестрили заголовками «Советы психолога».

Колонка психолога Джозефа Ястроу, которая называлась «Как сохранить душевное здоровье», публиковалась более чем в ста пятидесяти газетах. Альберт Уиггем, который вовсе не являлся психологом, написал статью под названием «Исследуя свой разум», вызвавшую бурное одобрение читателей. В ней, в частности, говорилось:

Никогда еще психология не была необходима мужчинам и женщинам так. как она необходима им теперь. Молодые люди нуждаются в оценке своих умственных способностей и качеств, с тем чтобы выбрать себе карьеру как можно раньше и как можно более обоснованно… предпринимателям психология нужна для того. чтобы подыскивать себе сотрудников; родителям и воспитателям она нужна как помощь в воспитании и образовании детей: она нужно всем для обеспечения наивысшей эффективности собственного существования и счастья в жизни. Всею этого в полной мере невозможно добиться без знания своего разума и своей индивидуальности, которое может дать только психология. (Wiggam. 1986. P. 943.)

Канадский юморист Стивен Батлер Ликок отмечал, что в прошлом психология безопасно гнездилась в университетских городках, где была надежно изолирована от внешнего мира и не могла нанести заметного вреда тем, кто ее не изучает. Однако к 1924 году следы психологии уже можно было увидеть буквально повсюду. «В наши дни мы можем практически в любой момент, — писал Ликок, — позвонить в психологическую консультацию и обратиться за помощью к психологу, и это стало столь же естественным, как вызвать аварийную бригаду водопроводчиков. Во всех наших крупных городах уже появились — или скоро появятся — вывески, на которых написано «Психолог — принимает днем и ночью»» (цит. по: Benjamin. 1986. P. 944).

Таким образом, психология завоевала признание в Соединенных Штатах, и Уотсон сделал для этого больше, чем кто — либо другой.

Эдвин Б. Холт (1873–1946) и Карл Лешли (1890–1958)

Несмотря на то, что бихевиоризм захватил внимание американских психологов, не все они безоговорочно приняли формулировки Уотсона. Некоторые развивали свой собственный подход к бихевиоральной психологии на основе различных направлений и школ. В числе таких ранних бихевиористов были Эдвин Холт и Карл Лешли.

Эдвин Холт получил степень доктора философии у Вильяма Джемса в Гарвардском университете в 1901 году, а академической деятельностью занялся в Принстонском университете. Он не соглашался с уотсоновским отрицанием сознания и психических явлений, и полагал, что возможно связать мыслительные процессы с физическими точками отсчета. Подобно Уотсону, Эдвин Холт был убежден в преобладающем значении факторов окружающей среды над силами инстинктов.

Кроме того, он предполагал, что научение может происходить в ответ на внутреннюю мотивацию (внутренние потребности и побуждения — такие, например, как голод или жажда), равно как и в ответ на внешнюю мотивацию (внешние стимулы). Таким образом, Эдвин Холт стал одним из первых теоретиков, который предположил существование внутренних побуждений, чем предвосхитил более поздние работы но проблемам мотивации.

Эдвин Холт не пытался свести поведение к элементарным парам «стимул — реакция», он предпочитал иметь дело с более крупными единицами поведения, которые были направлены на достижение организмом определенных целей. Сам термин и концепция цели в системе Уотсона были строго запрещены. То внимание, которое Холт уделил целенаправленности поведения, послужило толчком для работ необихевиориста Э. К. Толмсна.

Карл Лешли был студентом Уотсона в университете Джонса Хопкинса, там же он получил степень доктора философии. Ьго карьера психолога — физиолога складывалась в университетах Миннесоты, Чикаго и Гарварда, и, наконец, в биологической лаборатории по изучению приматов в Иерксе. Карл Лешли был ярым сторонником бихевиоризма Уотсона — даже несмотря на то, что его исследование мозговых механизмов крыс подвергало сомнению основные положения системы Уотсона.

Он суммировал свои открытия в работе «Механизмы мозга и интеллект» (Brain Mechanrims and Intelligence, 1929 г.), где постулировал два основных принципа, ставших знаменитыми: закон воздействия массы, который утверждает, что эффективность научения является функцией неповрежденной части коры головного мозга, то есть чем больше имеется вещества коры головного мозга, тем лучше происходит научение; и принцип равных возможностей, который утверждает, что одна часть коры головного мозга в большинстве случаев равноценна другой ее части в деле вклада в процесс научения.

Карл Лешли предполагал обнаружить в церебральной коре специальные сенсорные и моторные центры, а также соответствующие соединения между сенсорным и моторным механизмами. Эти открытия смогли бы подтвердить представление рефлекторной дуги как элементарной составляющей поведения. Однако его результаты вступили в противоречие с идеей Уотсона о простейших связях между точками нервной системы, согласно которой мозг служил лишь для того, чтобы переключать поступающие сенсорные нервные импульсы на исходящие моторные.

Исследования Лешли предполагали, что мозг играет более активную роль в научении, нежели допускал Уотсоп. Лешли оспорил допущение Уотсона о том, что поведение составляется по кусочкам из условных рефлексов.

Несмотря на то, что исследования Лешли в значительной степени опровергали систему Уотсона, они ни в коей мере не подвергли сомнению основное положение бихевиоризма о том, что необходимо применять исключительно объективные методы исследований. Фактически, работы Лешли утвердили значение объективных методов в психологических исследованиях.

Вскоре после того, как Уотсон внедрил свою систему, ранние бихевиористы развернули бурную деятельность. Несмотря па некоторые отличия от подхода Уотсона, их исследования внесли существенный вклад в общий подъем бихевиоризма и укрепили понятие об объективной природе науки о поведении.

Критика бихевиоризма Уотсона

Любая программа, предлагающая кардинальный пересмотр и полную замену существующего порядка, — то есть фактически призывающая к тому, чтобы отбросить все ранее существующие теории, — по сути своей обречена на критику. Как известно, в то время, когда Уотсон основал бихевиоризм, американская психология двигалась в направлении большей объективности, однако далеко не все психологи готовы были принять крайние формы объективности, которые пропагандировал Уотсон. Многие, включая и тех, кто в принципе поддерживал объективность, считали, что система Уотсона упускает из виду существенные компоненты психологии — такие, например, как сенсорные процессы и процессы восприятия.

Одним из наиболее сильных оппонентов Уотсона был Вильям Мак — Дугалл (1871–1938), английский психолог, который приехал в Соединенные Штаты в 1920 году и работал сначала в Гарвардском университете, а затем в университете Дьюка. Мак — Дугалл знаменит своей инстинктивной теорией поведения и тем влиянием, которое оказала на психологию его книга по вопросам социальной психологии (McDougall. 1908).

Интересно, что Мак — Дугалл, который внес такой значительный вклад в социальную психологию, сам по себе был нс очень общительным человеком. «Я никогда не мог вписаться в какую — либо социальную группу, — писал он, — никогда не умел почувствовать себя в единстве с любой партией или системой; и хотя я не мог остаться равнодушным к привлекательности групповой жизни, групповых ощущений и мышления, я все же всегда оставался в стороне, критически настроенный и настороженный» (McDougall. 1930. P. 192).

Он поддерживал такие непопулярные понятия, как свободная воля, превосходство нордической расы и исследования души, и американская пресса регулярно поносила его за эти взгляды. Кроме того, психологическая общественность ругала Мак — Дугалла за его критику бихевиоризма в двадцатые годы — то есть в то время, когда большинство психологов в той или иной мере попали под влияние науки о поведении. К 1928 году Мак — Дугалл «до такой степени подвергся остракизму со стороны основных сил американской психологии, что считал, что его презирают» (Jones. 1987. P. 931). Спустя десять лет, когда он уже умирал от рака, Найт Данлоп, сменивший Уотсона в университете Джонса Хопкинса, сказал, что «чем скорее он умрет, тем лучше будет для психологии» (цит. по: Smith. 1989. P. 446).

В теории инстинктов Мак — Дугалла утверждалось, что человеческое поведение является результатом врожденных склонностей в мыслях и действиях. Его идеи поначалу были хорошо приняты общественностью, но вскоре уступили свои позиции под натиском бихевиоризма. Уотсоп отрицал само понятие инстинктов, и по этому пункту, как впрочем, и по многим другим, противники сцепились.

Пятого февраля 1924 года они встретились, чтобы обсудить свои разногласия в психологическом клубе в Вашингтоне, округ Колумбия. Тот факт, что в Вашингтоне имелся психологический клуб, не связанный с каким — либо университетом, говорит о многом. На диспуте присутствовало более тысячи человек. Среди них лишь немногие были психологами; в те годы по всей стране насчитывалось всего 464 члена Американской психологической ассоциации. Следовательно, размер аудитории прежде всего говорит о популярности бихевиоризма Уотсона. Тем не менее, жюри этого диспута присудило победу Мак — Дугаллу. Материалы этого диспута опубликованы в работе «Битва за бихевиоризм» (The Battle of behaviorism. 1929 г.).

Мак — Дугалл начал диспут на оптимистической ноте: «У меня есть исходное преимущество перед доктором Уотсоном, — сказал он, — и это преимущество настолько велико, что даже кажется мне несправедливым. Все люди, обладающие здравым смыслом, по определению окажутся на моей стороне» (Watson & McDougall. 1929. P. 40). Он сказал, что вполне согласен с Уотсоном в том, что информация о поведении является верным фокусом психологических исследований, но выступает против полного сбрасывания со счета информации о сознании. В будущем его позиция была поддержана психологами гуманистического направления и теоретиками социального научения.

Если психологи не будут использовать интроспекцию, говорил Мак — Дугалл, то каким образом они смогут определить смысл реакции субъекта или точность слов? Каким образом, не прибегая к самонаблюдению, можно выяснить что — либо о мечтах и фантазиях? Как понять и оценить эстетические переживания? В споре с Уотсоном Мак — Дугалл попытался представить, как бихевиорист рассказал бы о восприятии скрипичного концерта:

Я вхожу в зал и вижу, что мужчина скребет по кошачьим кишкам волосами, выдранными из конского хвоста, а перед ним, в состоянии восторженного внимания, сидит тысяча человек, которые время от времени начинают хлопать руками. Каким образом бихевиорист может объяснить эти странные события? Как объяснить тот факт, что колебания, производимые кошачьими кишками, повергают тысячи людей в полное молчание и спокойствие, а прекращение этих вибраций вдруг становится стимулом к какой — то лихорадочной активности?

Здравый смысл и психология сходятся в том, что аудитория слушает музыку с обостренным наслаждением и дает выход своему восхищению и благодарности к артисту криками и аплодисментами. Но ведь бихевиорист ничего не знает ни о наслаждении или боли. ни о восхищении или благодарности. Он просто смешал с грязью все эти «метафизические понятия» и потому должен искать какие — то иные объяснения. Ну и пусть себе ищет, оставим его. Этот поиск даст ему вполне безвредное, тихое занятие на ближайшие несколько столетий. (Watson & McDougall. 1929. р. 62–63.)

Затем Мак — Дугалл подверг критике допущение Уотсона о том, что человеческое поведение является всецело детерминированным, что все наши действия являются прямыми результатами прошлого опыта и могут быть полностью прогнозированы, если только известны события прошлой жизни. Такая психология, говорил Мак — Дугалл, не оставляет места для свободной воли или свободы выбора.

Если позиция детерминизма верна — то есть люди не обладают свободной волей и потому не могут нести ответственность за свои действия, — то стоит ли проявлять инициативу, творческие усилия, стремление усовершенствовать себя и общество. Никто тогда не станет пытаться предотвратить войну, бороться против несправедливости или стремиться к достижению каких — либо идеалов.

Особой критике Мак — Дугалл подверг метод дословного описания, который Уотсон применял в своих исследованиях. Мак — Дугалл подчеркнул непоследовательность метода, который принимается, если его можно верифицировать, и отвергается, если верификация невозможна. Разумеется, именно такой и была точка зрения Уотсона, ведь основная цель всего бихевиористского движения — использовать исключительно такие данные, которые могут быть верифицированы.

Диспут Уотсона и Мак — Дугалла произошел через одиннадцать лет после того, как Уотсон формально основал бихевиоризм как научную школу. Мак — Дугалл предсказывал, что пройдет несколько лет, и позиция Уотсона исчезнет, нс оставив и следа. Однако в послесловии к опубликованной версии диспута Мак — Дугалл признал, что его прогноз оказался слишком оптимистическим: «Он был основан на чрезмерно лестной оценке интеллектуального уровня американской публики… Доктор Уотсон продолжает быть почитаемым пророком в своем отечестве, продолжает произносить свои проповеди» (Watson & McDougall. 1929. P. 86, 87).

Вклад бихевиоризма Уотсона в развитие психологии

Плодотворная научная деятельность Уотсона продолжалась менее 20 лет, но он оказал глубокое влияние на весь ход развития психологии на многие годы вперед. Уотсон был истинным вестником духа времени, когда перемены коснулись не только психологии, но и научного подхода в целом.

XIX век стал свидетелем блистательного прогресса во всех отраслях науки; а XX век сулил еще большие чудеса. Считалось, что ученые, если только предоставить им достаточно времени, смогут найти решения любых проблем, ответить на любые вопросы.

Уотсон сделал психологию более объективной по своим методам и терминологии. Однако, несмотря на то, что позиции Уотсопа дали толчок многим научным исследованиям, позднее его исходные формулировки более не применялись. Бихевиоризм Уотсона был заменен построенной на его основе, но более современной формой, получившей название объективизма. В 1929 году историк И. Г. Боринг небезосновательно заявил, что бихевиоризм уже миновал свой период расцвета. Поскольку лишь революционному движению для обретения силы требуется выражать протест, бихевиоризму Уотсона — через шестнадцать лет после своего основания — уже совершенно не нужно было против чего — либо протестовать.

В свое время бихевиоризм Уотсона успешно одолел все старые течения в психологии. В 1926 году аспирант Висконсннского университета сообщал, что лишь немногие из студентов знали, кто такие Вундт и Титченер (Gengerelli. 1976). Но вот объективные методы стали неотъемлемой частью американской психологии, и система Уотсона — как и многие другие успешные начинания — умерла, поглощенная общим потоком мышления, направленным на то, чтобы создать стройную концепцию современной психологии.

Несмотря на то, что программа Уотсона так и не достигла поставленных в ней честолюбивых целей, сам Уотсон получил широкое признание как основатель научной школы. В апреле 1979 года отмечалось столетие со дня его рождения, что совпало со столетним юбилеем психологии как науки. Симпозиум в университете Фурмана (где психологическая лаборатория носит имя Уотсона) собрал психологов со всех Соединенных Штатов. Среди выступавших был и Б. Ф. Скиппер, доклад которого был озаглавлен «Что значит для меня Дж. Б. Уотсон».

Однако оказалось, что земляки Уотсона вспоминают о нем гораздо менее благосклонно. Многие из них характеризовали его как «выскочку и безбожника, который отказался от своего южного происхождения и баптистского воспитания» («Greenville News», 5 апреля 1979 года). Но тем не менее, в 1984 году на федеральной дороге, неподалеку от места рождения Уотсона, была сооружена мемориальная доска.

До некоторой степени широкое признание бихевиоризма Уотсона явилось следствием его личных качеств. Уотсон обладал харизмой и привлекательностью, он пропагандировал свои идеи с оптимизмом, увлеченностью и уверенностью в себе. Он был сильной и притягательной фигурой, часто восстававшей против мнения большинства. Эти качества его личности, взаимодействуя с духом времени, которым он так успешно манипулировал, сделали Джона Б. Уотсопа одним из пионеров психологии.

Buckicy, К. ^V. (1989) Mechanical man: fohn Broadus V^atson and the beginnmgs of behoviorism. New York: Guilford. О жизни и работе Уотсона, о его карьере, о его роли популяризатора психологии и о его влиянии на развитие современной психологии.

Duke, С., Fried, S., РЫсу, W. & Walker, D. (1989) Rosalie Rayner Watson: The mother of a behaviorist's sons. Psychological Reports, 65, 163–169. Очерки второй жены Уотсопа, которая является соавтором его учения об условных эмоциональных реакциях и помощницей в подготовке к изданию его книги о воспитании детей.

Harris, В. (1979) Whatever happened to little Albert? American Psychologist, 34, 151–160. Вопросы содержания, интерпретации и популярного изложения уотсоновского классического учения о страхе.

Samcison, F. (1981) Struggle for scientific authority: The reception of Watson's behaviorism, 1913–1920. Journal of the History of the Behavioral Sciences. 17. 399–425. О влиянии идей Уотсона после публикации его манифеста бихевиоризма.