История Византийских императоров. От Константина Великого до Анастасия I

Глава 1. Готский ставленник

После смерти св. Маркиана в Империи вновь возникла проблема выбора императора. Поскольку римское общество было уже давно не столь монолитно и этнически единым, как в старые времена, фактически выбор предопределил не сенат, не армия и даже не патриарх, только-только начинавший ощущать плоды 28-го канона, а наиболее влиятельные фавориты. Самым сильным из них был Аспар, полуалан — полугот по происхождению, первый член сената, уже довольно давно прижившийся при царском троне. Три члена этой семьи — Ардабударий, отец Аспара, сам Аспар и его сын Ардабударий, один за другим начальствовали над войсками Востока[837].

Отец Аспара был женат на дочери знатного гота Плинты, который стал консулом ещё в 419 г., а в 427 г. за воинские заслуги вторично удостоился консульства. Аспар унаследовал полководческий талант Ардабудария и сам отличился в военных походах, также став консулом в 434 г. Ардабударий, старший из трёх сыновей сановника, выделялся отчаянной храбростью, и ему явно симпатизировала военная удача. Он выдвинулся на первые роли в армии ещё при св. Феодосии Младшем и стал консулом, как его отец и дед, в 447 г. Это была поистине боевая семья, пользующаяся заслуженным авторитетом. Однако, как и многие варвары, гот сохранил специфическое отношение к Римской империи. Служба у императора была для него способом обогащения и личного утверждения, и германец был верен царю и государству до тех пор, пока эта верность соответствовала его интересам.

Поскольку значительная и наиболее боеспособная часть войска состояла из готов, Аспар не боялся превратностей судьбы. Но, будучи человеком опытным и основательным, заботился о своей репутации, щедрыми подачками покупая расположение средних и низших слоев Константинополя. Ему столица обязана замечательными водохранилищами, выстроенными варваром за собственный счёт в 50-х гг. V столетия. Без сомнения, германец чувствовал себя вполне уверенно, и при определённых обстоятельствах имел шансы претендовать на высшую честь. Однако у Аспара был один существенный недостаток, напрочь перечеркивающий все его амбициозные планы — он был арианином, и он прекрасно понимал, что никогда Церковь и народ не признают его своим царём.

Не имея шансов украсить свой лоб императорской диадемой, готский вождь вовсе не собирался самоустраняться от выбора нового царя. Мысль его была проста, но логична: если нельзя самому стать царём, нужно поставить своего царя. Конечно, в предстоящем выборе императора его голос имел далеко не последнее значение. Как и многие полководцы Империи, разбогатевшие во время войн, он содержал собственную дружину, начальник которой, доместик, играл роль его доверенного товарища. В 430 г. это место при Аспаре занимал св. Маркиан, теперь — хилиарх (тысячник) св. Лев. Он и стал кандидатом в императоры от Аспара.

Очевидно, выбор Аспара пал на св. Льва в силу доверительных отношений, сложившихся между ними. Не исключено также, что будущий царь был знаком и со св. Маркианом, едва ли забывшего тот полк, где когда-то и сам был начальником, а потому знавшего его нового командира. Возможно, что за счёт сходства жизненных путей св. Маркиана и св. Льва Аспару было проще убедить солдат, чтобы они высказались за его выдвиженца[838].

Биография нового царя не лишена интереса. Как и его великий предшественник, св. Лев родился во Фракии, в местности, расположенной между Балканами и Родопой. Как и св. Маркиан, он в молодости покинул родину, но какое-то время проживал в Константинополе. Там он работал вместе с женой Вериной в мясной лавке, за что он получил прозвище Макелл, («Мясник»), после чего избрал карьеру военного[839]. Святой Лев неоднократно принимал участие в походах и боях и был отличен званиями и наградами за храбрость и солдатскую сметливость. Новый император имел от брака двух дочерей — св. Ариадну и Леонтию. На момент воцарения ему исполнилось 55 лет, это был человек сложившихся убеждений и на редкость благочестивый.

Мнение Аспара без труда возобладало над остальными, св. Лев был признан императором Римского государства и венчан на царство. Впервые в истории Римской империи современникам открылось удивительное зрелище. Ранее, облекая избранника Бога в порфиру, солдаты имели обыкновение поднимать его на щит. Теперь же им предстояло увидеть совершенно новую церемонию, ставшую отныне визитной карточкой византийского монархизма, непременным атрибутом поставления лица на царство, без которого ни один выбор, ни одно избрание не имело легитимной силы.

Венчание произошло 7 февраля 457 г. на Военном поле, куда прибыл патриарх Константинополя Анатолий, и где собрались все высшие чины, придворные схолы и солдаты гвардейских частей. Очевидно, людей собралось великое множество, поскольку император обращался к присутствующим через глашатая. Войска опустили знамёна, а из толпы послышались возгласы: «Услыши, Господи, Тебя молим! Услыши, о Боже! Жизнь Льва, слыши, о Боже! Лев будет царствовать! О Боже милостивый, государство требует Льва царем! Льва ждут законы! Льва ожидает дворец! Те самые мольбы двора! Те самые желания войска! Те самые желания синклита! Те самые мольбы народа! Льва ожидает мир! Льва принимает войско! Пусть придёт Лев, общая краса! Пусть царствует Лев, общее благо! Услыши, Боже, Тебя молим!».

Под эти крики св. Лев был выведен на трибуну, и кампидуктор (офицер, занимавшийся муштровкой солдат) Бусальг положил на его голову свою золотую шейную цепь (старый германский обычай, восходящий ещё к временам Юлиана Отступника), а второй кампидуктор, Олимпий, дал такую же цепь ему в руки. Тогда поднялись с земли все знамёна, и раздались крики: «Лев август, ты побеждаешь, ты благочестивый, ты севаст! Бог тебя сохранит! Почитая Христа, ты всегда побеждаешь! Да царствует Лев много лет! Христианскую державу да хранит Господь!». Тотчас солдаты окружили св. Льва «черепахой» (вид воинского построения), а император надел на голову диадему, облачился в царскую одежду и показался всему собранию. Ему дали в руки копьё и щит, и все сановники по очереди приветствовали его земными поклонами. Отовсюду неслись крики: «Могущественный, победитель, август! В добрый час! Царствуй много лет! Да хранит Бог это царство! Христианское царство да сохранит Господь!».

Затем св. Лев обратился к присутствующим через глашатая с такими словами: «Император кесарь Лев, победитель, всего август. Всемогущий Бог и ваше суждение, храбрые боевые товарищи, избрали меня в добрый час императором Римского государства». Его перебили крики: «Лев август, да будет твоя победа! Избравший тебя сохранит! Своего избранника Бог охраняет! Благочестивое царство Бог сохранит!». Император продолжал: «Вы будете иметь во мне владыку — начальника, сослуживца — воина в ваших трудах, которые я научился выносить, отправляя службу вместе с вами». Вновь раздались крики: «В добрый час! Войско хочет тебя царём, победитель!». Когда они чуть стихли, император сказал: «Я знаю, какие дары я должен войскам. За достижение моего святого и благополучного царства я вам дам по 5 номизм и по фунту серебра на человека». Все закричали: «Благочестивый, мощный, мудрейший! Благочестивый и щедрый! От тебя исходят почести, от тебя имущества! Да пребудет твоё счастливое царство золотые века!». Император ответил: «Да будет с вами Бог»[840].

После этого патриарх поспешил в храм св. Софии. А император в сопровождении патрициев, обоих префектов, и магистра оффиций направился к походной церкви, вошёл в комнату для переодеваний и оставил там свою диадему. Пройдя в походную церковь вместе с тремя священниками, св. Лев помолился и, выйдя из неё, возложил на свою голову царский венец, сел на белого коня и отправился в храм св. Иоанна Крестителя, располагавшийся рядом. Войдя также в помещение для переодевания, он вновь снял венец и передал его депозиту. Подойдя к алтарю, он положил на него корону, помолился, а затем надел на голову и на коне последовал в храм св. Софии.

По дороге его пышную процессию сопровождали сенаторы, военные чины, префекты. В храме, переодевшись и опять сняв корону, царь прошёл в алтарь, где возложил её на престол, помолился, выслушал Евангелие, сделал благотворительный взнос на церковь, а затем в сопровождении сенаторов удалился во дворец. Перед выходом патриарх возложил царский венец на голову св. Льва, а сенаторы и префекты преподнесли ему дар в виде 3 тыс. литров золота, тотчас возвращённый государем назад. Затем император удалился в свой дворец к торжественному обеду в честь восшествия на царство[841].

Внешне совершенно обычный, св. Лев был настоящим даром Бога Римской империи, разрываемой монофизитским кризисом, теснимой варварами, и почти полностью передавшей верховную власть в руки германцев. И в фигуре рядового офицера, но твёрдого православного царя, она получила очередного спасителя государства и Церкви после св. Феодосия Старшего, св. Феодосия Младшего, св. Маркиана и св. Пульхерии.

По обыкновению, в Византии сложилась негласная традиция обрамлять образ внединастического императора легендами, свидетельствующими об его богоизбранности. Наверняка часть их представляет собой народные апокрифы, но тем не менее они очень точно отображают отношение римлян к императорской власти в целом и к царям, что называется «из простых», в частности. Не стал исключением и св. Лев. О нём рассказывали, что, будучи ещё частным человеком (видимо, совсем юным, поскольку затем будущий царь всё время подвизался на военной службе, и уже не мог быть частным лицом), он гулял в окрестностях Константинополя. Около кипариса св. Лев заметил слепого странника, томимого жаждой. Желая напоить слепца, юноша искал воды, но напрасно. И вдруг он услышал голос с неба: «Император Лев! Войди в эту тенистую рощу и, почерпнув воды, напои слепца, а илом помажь ему глаза. Кто Я здесь живущая — скоро узнаешь. Устрой Мне здесь храм, в нём Я буду внимать молитвам верующих». Молодой человек исполнил всё, что ему было велено, и слепец прозрел. В честь данного события он, сделавшись императором, построил в этом месте великолепный храм в честь Богородицы, известный в народе, как «Живоносный Источник»[842].

Первым делом царь попытался урегулировать церковные дела. Он был горячим сторонником Халкидонского Собора и не собирался ставить его определения под сомнения. Но одно дело — религиозные убеждения императора, другое — тактические трудности, которые ему необходимо было преодолеть для закрепления в Империи единого православного исповедания. Последняя цель была тем более трудна по своему достижению, что повсеместно Халкидон отвергался и сторонниками Нестория, и последователями Диоскора и Евтихия. Они не бездействовали, и в первую очередь силой смещали с престолов епископов, принявших Четвёртый Вселенский Собор, насадив на их кафедры своих единоверцев. Особенно драматические события разыгрались в Египте, где местное население не собиралось мириться с засильем «несторианцев», к которым они относили всех этнических греков и сторонников Халкидона.

Так, узнав о смерти св. Маркиана, александрийские монофизиты, воспользовавшиеся отсутствием в столице Египта губернатора Дионисия, решили возвести на патриарший престол Тимофея Элура (457–460 и 475–477). Примечательно, что прозвище «Элур» или «Кот» узурпатору патриаршего престола дали местные православные жители за ловкость в интригах, плетущихся им против патриарха св. Протерия (451–457). Прежде Тимофей ревностно предавался монашеской жизни, потом был причислен к пресвитерам Александрийской церкви, а теперь покусился на архиепископство при живом св. Протерии. Особенностью богословия нового «патриарха» являлось полное отрицание воззрений как Нестория, так и Евтихия, которых он искренне считал еретиками.

Когда Дионисий узнал о бунте, он тотчас поспешил в Александрию, однако не успел спасти св. Протерия. По подстрекательству Тимофея толпа монофизитов-александрийцев в Пасхальное Воскресенье, 31 марта 457 г., ворвалась в церковь св. Квирина и убила своего архипастыря. Мёртвое тело выставили напоказ в центре города, вздёрнув на верёвке, а после протащили по улицам и предали огню[843]. Получив известие о происшедшем, император направил в Александрию сановника Стилу, который усмирил восставших, наказав всего двух человек (им обрезали языки).

Заслуживает внимания, насколько бережно св. Лев относился к церковным канонам, и как он желал максимально мирным путём разрешить любые спорные ситуации, не снимая вместе с тем с себя ответственности за состояние дел в Церкви. Почти одновременно он получил послание от православных клириков Александрийской церкви, возмущённых убийством своего предстоятеля, и от самого Тимофея, требовавшего отменить постановления Халкидонского Собора[844]. Заметим, что сторонники Тимофея не только отвергли последний Вселенский Собор, но и не признали Второго Вселенского Собора 381 г. — видимо, не без тайного умысла вернуть былую честь второй церковной кафедры столице Египта[845].

Им оппонировали сторонники Халкидона. «Одарённый от Бога высшей милостью, ты по справедливости не перестаешь помышлять об общей пользе, после Бога всяческих досточтимый император, — писали ему православные александрийцы. — Недавно избранный Богом и украшенный порфирою, ты, которого избрал сам Творец всего, прекрасно рассудил показать твоё великое назначение, воздавая благими начатками Подателю благ, когда немедленно, в самом начале, своим благочестивым голосом, выходящим из письма к святейшим епископам-митрополитам, укрепил неразрушимую скалу Кафолической Церкви и утвердил постановления в пользу православной веры всех прежних благочестивейших государей»[846].

Затем они поведали, при каких обстоятельствах пал св. Протерий, и отвергли епископство Тимофея Элура, как неканонически возведённого на кафедру. «Пусть постановит ваше величество, — заканчивали они письмо, — чтобы так разоривший церковные постановления удалится от святой церкви Александрийской, в которой предстоятельствовал тираническим образом, предпринял и совершал незаконные распоряжения, и чтобы он подвергся наказанию за столько преступлений. Потом пусть повелит, чтобы, как заповедуют святые правила отцов и предаёт древний обычай, весь собор Египетского округа, православный и имеющий общений с епископами всей Вселенной, избрал какого-нибудь мужа святой жизни, достойного священства и имеющего общение с Вселенским Собором, равно как и с вашим благочестием».

Попутно эти же епископы попытались найти защиту и у Анатолия Константинопольского, причём в их послании столичному патриарху слышны совсем иные нотки, чем у монофизитов, принципиально не приемлющих 28-й канон Халкидона. «Как ты держишь кормило первосвященства, — писали они ему, — и преемства отцов, так и подражаешь их ревности о неповреждённости веры». Фактически, это было признание высших прерогатив Константинополя. Правда, далее панегирик несколько уходит в сторону, и египетские отцы говорят о Константинопольском архиерее, как об одном из святейших архиепископов, занимающих равночестный престол[847]. Но всё-таки это был большой прогресс по сравнению с дохалкидонскими временами. По существу, впервые Александрийская церковь обращалась к Константинопольскому патриарху с просьбой о защите Православия и принятии мер к самозванцам.

Встревоженный происшедшим, император направил письмо архиепископу Анатолию Константинопольскому, в котором поручал тому организовать очередной Вселенский Собор. На нём он предлагал официально реципировать Халкидонский орос и, кроме того, исследовать дело Тимофея Элура[848]. Правда, в качестве возможной альтернативы Собору, царь решил письменно опросить архипастырей об их отношении к данным вопросам — замечательное свидетельство предусмотрительности и мудрости императора. Он справедливо рассудил, что если все выскажутся единообразно, надобность во вселенском собрании отпадёт. Послания св. Льва ушли почти ко всем митрополитам и епископам главных церковных округов Римской империи, включая папу св. Льва Великого.

Последний, разумеется, категорически выступил против нового Собора. Объективно, он был совершенно прав. Достаточно вспомнить, с какой неохотой и опасениями епископы — участники Четвёртого Вселенского Собора признавали необходимость дать Церкви истинное исповедание веры, желая ограничиться анафематствованием Нестория и Евтихия и указать только то, как верить нельзя. Невозможно было также не заметить, что почти третья часть участников «благоразумно» уклонилась от подписания ороса, когда на Собор прибыл император св. Маркиан. И казалось совершенно невероятным, что в новых условиях, когда Халкидон вызвал столь широкие волнения, удастся обеспечить единомыслие. Впрочем, по мнению папы св. Льва Великого, как он изложил его в ответе царю, никаких проблемных догматических вопросов после Халкидона уже не оставалось. Кроме, конечно, 28-го канона, которому апостолик уделил особое внимание.

Понтифик обеспокоился также тем, что возвращение к богословским дискуссиям прямо или косвенно поставит под сомнение авторитет Римского епископа: «Они (сторонники Тимофея. — А.В.) дерзают искать себе права на похищенное достоинство и вызывать на соборы неповреждённую веру Апостольского учения», — замечал он царю[849]. Поэтому, зачем новый Вселенский Собор? Достаточно принять адекватные меры к еретикам и бунтовщикам, что, собственно, и делает император. Далее следует тонкий пассаж, из которого мы неожиданно узнаём, что сомнения в истинности Халкидонского исповедания — суть прямое следствие 28-го канона. Настраивая императора против Константинопольского архиерея, св. Лев Великий недвусмысленно обвиняет архиепископа Анатолия в плохом исполнении собственных обязанностей.

Он пренебрежительно называет его недеятельным в ниспровержении возникших ересей, тем самым вновь исподволь подталкивая царя отказаться от опасных нововведений. Получается так, что при старой, Никейской иерархии церковных кафедр никаких бед никогда бы не случилось. Как ни в чём не бывало, он просит императора восстановить честь Александрийской кафедры, ссылаясь на её прежние заслуги перед Церковью. Как будто всё дело заключается лишь в фигуре Диоскора, из-за которого страдает великая апостольская кафедра Египта[850]. В целом, в период с 457 по 460 г. папа написал императору 10 посланий, в которых настойчиво отстаивал свою позицию.

Но эти нападки не возымели успеха. Император прекрасно понимал, к чему клонит папа, и не собирался менять устойчивую тенденцию «симфонических» отношений своих великих предшественников с Константинопольской кафедрой. Он просто проигнорировал слова апостолика, не удостоив их ответа. Что же касается основного вопроса, то после того, как все опрошенные епископы вновь подтвердили, что для них Халкидон — «безопасный и прочный якорь, который стал неприступным щитом и непреодолимым оружием против всякой еретической тирании», он отказался от мысли созвать новый Вселенский Собор[851].

Получив общее мнение о неканоничности Тимофея, император св. Лев Великий велел отправить его в ссылку вначале в Гангр, а затем, по просьбе местного епископа, ещё дальше — в Херсон, что располагался в Таврии. По его поручению на место Элура был рукоположен Тимофей Салофакиал (460–475) (что переводится «Белый»), всеми любимый православный муж[852]. Но однажды, явившись в Константинополь, он в присутствии царя вступил в спор с Константинопольским патриархом Геннадием (458–471), доказывая тому, что он не принимает его второе место в Кафолической Церкви, и требовал от императора восстановить ранее бывшую иерархию. Его уклончиво поддержал и Римский епископ, подтвердивший св. Льву Великому, что привилегии каждой епархии должны быть восстановлены в первоначальном положении. Однако царь не принял таких советов[853].

Время было очень непростое. Бурлила Церковь, за внешним спокойствием на политическом Олимпе скрывалась борьба за первенство в Империи между императором и Аспаром. Казалось, сама природа пробудила мощные, разрушительные силы и заставляла сердца сжиматься в тревоге. На второй год царствования императора, в 458 г., страшнейшее землетрясение потрясло Антиохию, в Константинополе случился пожар, пожравший значительную часть города, во Фракии и на побережье Малой Азии прошли землетрясения, так что часть острова Книда ушла под воду, а посёлки оказались смыты селевыми потоками[854].

Внешние опасности также не оставляли собой Римскую империю. В 463 г. к св. Льву прибыло посольство от новых варваров — сарагуров, урогов, оногуров, которые, теснимые савирами и аварами, просили помощи у римлян. Они были благосклонно приняты царём, но после, следуя своим традициям, вскоре забыли о договоре и доставляли массу хлопот набегами и грабежами.

В 464 г. перед императором встали новые проблемы: прибыли послы из Рима и умоляли защитить их от вандалов, разорявших Италию. Для переговоров с варварами в Италию был отправлен Татиан, незадолго перед этим получивший высокое звание патриция, но его посольство не имело успеха. Гейнзерих отказался даже принять римского посла. А спустя некоторое время с посольством прибыли посланники Персидского царя, который потребовал от Константинополя выставить гарнизоны в окраинных крепостях или уплатить деньги за их охрану, а также помощи римлян в борьбе с гуннами-кидаритами. Царь вполне обоснованно решил потянуть время, выдвинув встречные условия взаимодействия обоих государств на границах. Для их обсуждения царь направил в Персию сановника Констанция, для солидности возведённого в звание эпарха и получившего титул патриция[855].

Его посольство сопровождалось многими приключениями, в том числе римляне стали свидетелями одной жестокой «шутки», авторство которой принадлежало Персидскому царю Пирозу. Устав от войны с гуннами, он предложил их молодому и ещё не женатому предводителю Кунху в жёны свою дочь в знак мира и добрососедства. Конечно, гунн согласился — но откуда было ему знать, что коварный перс выдал за него не дочь, а служанку, которую соответственно обстоятельствам переодели в царские наряды? Всё было бы ничего, но вскоре новобрачная раскрыла своему мужу хитрость Персидского царя, и гунн в ответ заманил к себе 300 знатных персов и всех изуродовал. Как и можно было предположить, война между персами и гуннами вспыхнула с новой силой. Когда Констанций прибыл к Пирозу, тот не смог дать ему никакого удовлетворительного ответа на римские предложения в связи с резким изменением ситуации и вернул его обратно в Константинополь[856].

Растущую мощь воинской силы Римской империи и уверенность её повелителя вскоре почувствовали на себе и гунны. Сыновья Аттилы Денгизих и Ирнах предложили императору заключить мир на прежних условиях: фиксированные границы и доступ гуннов к внутренней торговле, но св. Лев отказал им в этом, нимало не опасаясь варваров. Разгневанный Денгизих предложил брату тотчас пойти войной на римлян, но тот отказался, опасаясь внутренних неурядиц и силы Константинополя.

События в те годы менялись как в калейдоскопе. Не найдя победы в боях с гуннами-кидаритами, персы вновь отправились в столицу Империи, чтобы выпросить деньги и солдат для войны с ними, но получили отказ императора, который вполне резонно ответил, что всякий должен, защищая свою страну, заботиться и о содержании собственного войска[857].

В это же время воинственный Денгизих, не послушав брата, решился всё-таки объявить св. Льву войну, если римляне не будут выплачивать ему дани и не предоставят земли для расселения. Но когда его посланники прибыли во дворец, сановники царя передали им, что император охотно поможет гуннам в случае признания ими его власти, однако в противном случае им нечего ждать подарков от Константинополя.

В 467 г. началась война, удачная для Римской империи. Византийские полководцы Анагаст, Василиск и Острий заперли объединённые войска готов и гуннов в лощине. Поскольку численность врагов была довольно велика, а их бесстрашие — общеизвестно, полководцы решили действовать хитростью. Они затеяли сепаратные переговоры с готами, посеяв в их сердцах недоверие к союзникам. В результате готы напали на гуннов и многих перебили, чем и воспользовалось римское войско, одержав решительную победу[858].

Глава 2. Война с вандалами

В этом же году вновь осложнились отношения с вандалами, не желавшими оставлять свои разорительные набеги на Италию. Представления св. Льва они не удовлетворили, ссылаясь на нарушения условий мирного договора со стороны Римской империи. И хотя на Востоке вновь замаячила персидская угроза — те, наконец, победили гуннов — император всё своё внимание обратил на Запад, поскольку вандалы почти полностью оккупировали многие римские территории. Так, в частности, Сицилия уже почти полностью была захвачена ими, на очереди была Сардиния.

Их король Гейнзерих являл собой тип деятельного и энергичного человека. Он никогда не становился федератом Империи, как Аттила и готские вожди, и чувствовал себя совершенно свободным от любых обязательств по отношению к Риму и Константинополю. Вандалы и присоединившиеся к ним аланы были разделены на 80 отрядов по 1 тыс. человек каждый и распределены по захваченным провинциям. Поскольку с давних пор в Африке находились крупные императорские владения с отработанной системой податей и налогов, Гейнзерих проявил благоразумие и не стал её ломать. Он также сохранил старую администрацию, язык и делопроизводство, и большие доходы, ранее отправляемые в Рим, теперь перешли в собственность Гейнзериха.

Вандалы забрали себе третью часть всех захваченных земель, беспощадно сгоняя с ним прежних собственников и земледельцев и обирая до нитки принадлежащие их города. Часть населения Африки успела убежать в Сицилию и в Италию, а остальные влачили крайне жалкое существование. За время своего господства в Африке вандалы сильно преуспели в военном деле и стали отличными мореплавателями. А слабость царской власти на Западе и необходимость для Константинополя отражать военные угрозы на Востоке сделали их хозяевами положения в Италии, прибрежные территории которой очень страдали от пиратства варваров.

Однако разбой был не единственной причиной резко осложнившихся отношений Византии с вандалами. Поскольку варвары являлись арианами, они особенно не церемонились с православным клиром и мирянами. Положение их стало очень тяжёлым и опасным — вандалы системно искореняли Православие на захваченных территориях и выселяли епископов из своих провинций[859]. Ощущая себя в равной степени хранителями государства и Церкви, императоры не собирались мириться с засильем арианской ереси на ещё недавно православных территориях.

В конце концов, западные римляне решили положить предел вандальскому владычеству. В 460 г. Майориан (457–461), император Западной империи, деятельный и энергичный человек, заключил союз с готами, проживавшими в Галатии, против Гейнзериха. Вместе с ними против вандалов поднялись окрестные народы; вместе союзники подготовили около 300 судов, чтобы переправиться в Ливию. Встревоженный Гейнзерих пытался через своё посольство заключить мирный договор, но не преуспел в этом начинании. Тогда он опустошил территории, где надлежало высадиться римлянам и готам, и отравил все источники воды. После этого договор был заключён, но сам же король вандалов и нарушил его, отправив многочисленное войско в Сицилию и Италию. Последовал целый ряд посольств, в том числе и от императора св. Льва I Великого с требованием не нарушать мира и возвратить пленённых представителей царского рода, включая дочь св. Феодосия Младшего Евдоксию. Гейнзерих отпустил их, но перед этим принудительно обручил своего сына Онориха с Евдокией, старшей дочерью Валентиниана III[860]. А другая дочь западного императора — Плацидия вышла замуж в Константинополе за сенатора Олибрия, с которым была обручена ещё при жизни отца.

К сожалению, воинственно настроенный Майориан был убит варварами 7 августа 461 г., и по воле гота Рехимера на царский престол 17 ноября 461 г. был посажен сенатор Ливий Север (461–465). Майориан был последним стержнем, скрепляющим собой расшатанные римские устои. Теперь же Западная империя буквально трещала по швам, теряя одни земли за другими. Далмация отсоединилась от Империи и находилась под властью магистра армии Марцеллина, друга Майориана, в Галлии хозяйничал Эгидием. Пользуясь слабостью имперской власти, Гейнзерих потребовал выдачи ему всех владений Валентиниана III на Востоке, поскольку дочь покойного императора теперь являлась его невесткой. Свои грабежи побережья Италии он оправдывал невниманием царственных родственников в Константинополе к своему сыну. Кроме того, он сумел перекупить Олибрия и имел в его лице своего кандидата на Римский престол.

Так продолжалось до 464 г., когда скончался император Север, и находящийся на грани отчаяния римский сенат попросил у св. Льва Великого немедленной помощи против Марцеллина и вандалов. Первый вопрос не потребовал больших усилий — бывший римский командующий оказался покладистым человеком и не отказался признать захваченную им Далмацию имперской территорией. Но с вандалами дела обстояли гораздо хуже — посла св. Льва, Филарха, даже не допустили до Гейнзериха: вандалы действовали всё увереннее и наглее.

Рехимер, хотя и являлся фактическим правителем Италии, уже не решался вступать с ними в единоборство. Он тайно инициировал посольство римского сената в Константинополь с просьбой дать Италии нового царя. Надо сказать, и Восток совсем не собирался замыкаться в границах своих провинций. Как только Константинополь почувствовал силу, св. Лев Великий удовлетворил просьбу итальянцев и назначил им в 467 г. императором Анфимия (467–472), мужа дочери св. Маркиана. 12 апреля 467 г. новый царь торжественно вступил в Рим, где был радостно встречен местным населением. Правда, Гейнзерих не признал Анфимия в данном качестве и сетовал на нарушение святым императором каких-то неведомых соглашений, но это, скорее, свидетельствовало о слабости варвара, чем о силе[861].

Анфимий, отличавшийся громадным богатством и твёрдостью характера истинного воина, сумел быстро поднять авторитет царской власти в Италии. Он сошёлся с галльской знатью, тоскующей по старым римским временам, и сумел добиться симпатий со стороны германских вождей Испании и Галлии. Он же выступил инициатором грандиозной военной экспедиции против вандалов, аналога которой в истории Рима, по-видимому, ещё не было. Объединение усилий двух частей единой Империи, как в прежние времена, позволило римлянам создать серьёзную угрозу владычеству варваров.

За счёт личных средств Анфимия и невероятных усилий государственной казны был снаряжён огромный флот в размере 1113 судов и собрана многочисленная армия. Достаточно сказать, что общая сумма расходов на эту экспедицию исчислялась в размере 65 тыс. фунтов золота и 700 тыс. фунтов серебра. Главнокомандующим объединёнными армиями был назначен Василиск, брат царицы Верины, имевший огромный боевой опыт военных действий в битвах с готами и гуннами, командующий имперскими войсками во Фракии. План кампании предполагал, что флот Василиска отрежет все морские коммуникации Гейнзериха и обеспечит римское господство на побережье. В это время сухопутная армия во главе с Ираклием, уроженцем Эдессы, высадится в Триполисе и создаст условия для наступления основной массы войск под командованием Василиска. Одновременно с этим Марцеллин обязался овладеть Сардинией, после чего его войска должны были отправиться на юг, чтобы окончательно сломить сопротивление вандалов.

Что и говорить — с военной точки зрения замысел был великолепен. К несчастью, действительность оказалась гораздо прозаичнее этих грандиозных планов. Как утверждают многие летописи, и у нас нет оснований для опровержения этого мнения, Аспар совсем не желал этой войны по многим причинам. Он понимал, что победа в ней поднимет престиж императора св. Льва, которого он до сих пор считал своим ставленником, то есть не самостоятельной фигурой; и, конечно, не собирался усиливать его политический статус. Кроме того, как и Гейнзерих, Аспар был арианином и в глубине души сочувствовал вандалам. Не имея шансов предотвратить экспедицию — его жаркие дебаты с царём, в ходе которых он пытался отговорить государя от этой войны, — не дали положительного результата. Поэтому гот задумал свой план, в конечном итоге увенчавшийся успехом. Пока Ираклий громил варваров на пути своего следования, Аспар подкупил Василиска, пообещав ему императорскую диадему, и тот, прельщённый такой перспективой, предал царя и всех римлян[862].

Вместо того, чтобы с налёту взять Карфаген и другие, практически незащищённые города (вандалы срыли все крепостные укрепления, опасаясь восстания местных жителей), Василиск дал Гейнзериху 5 дней перемирия, якобы для подготовки проекта мирного договора. Уже этот шаг являлся прямым отступлением от заранее разработанного плана: разве император начинал эту войну только для того, чтобы вынудить у вандала мирный договор, который мог быть нарушен варваром в любой момент? Но в тот момент времени никто из римлян ещё не почувствовал грозившей им опасности.

Конечно, хитрый вандал использовал эти дни для других целей. Получив в руки тактическую инициативу, так благосклонно подаренную ему Василиском, он блестяще использовал все выпавшие на его долю шансы для спасения. Поняв, что в сухопутном бою римлян не одолеть, он наполнил несколько кораблей горючими веществами и, когда подул благоприятный ветер, неожиданно для противника пустил их на вражеский флот.

В стане римлян началась страшная паника, моряки пытались отвести суда на глубину, но их скопилось множество, и они мешали друг другу. А тем временем вандалы напали на остальные суда и отряды римских войск. Солдаты десанта храбро отбивались в своём лагере, но и там Гейнзерих умудрился произвести пожар, смешавший римские ряды. Ситуация усугубилась тем, что в самом начале сражения Василиск предательски покинул войска и уплыл в Сицилию на быстроходном судне. В результате войска остались без единого руководства, что ещё более усилило панику. Но в римлянах ещё обитал воинский дух и высокое чувство чести и достоинства. Их военачальники, храбрецы из храбрецов, отбивались и гибли от огня или меча, но не сдавались врагу. Сохранился рассказ об одном из них — ипостратигоне Иоанне, которому давал гарантии сохранить жизнь сын Гейнзериха Генцон. Однако Иоанн сражался до конца, а затем бросился в море, крикнув в лицо врагу: «Никогда Иоанн не будет в руках псов!»[863]. К несчастью, погибли и остальные талантливые командиры.

Тем временем, узнав о катастрофе армии св. Льва, Рехимер на Сардинике предательски умертвил Марцеллина, посчитав, что в новых условиях ему выгоднее добрые отношения с вандалами, чем с римлянами[864]. В общем, римляне потерпели сокрушительное поражение, подорвавшее и международный престиж государства и истощившее казну. Практически, после гибели многих солдат и командиров наступательные действия на Западе уже оказались невозможными.

Измена Василиска ни у кого не вызывала сомнений. Достаточно сказать, что после возвращения в Константинополь Василиск был вынужден искать спасения в храме, прячась в алтаре, и только заступничество царицы Верины избавило его от неминуемой смерти. Прощённый царём, он удалился в город Гераклею на Пропонтиде, где проживал частным человеком, лишённым всех должностей и общественных обязанностей[865].

В довершение всех бед Италия лишилась своей последней надежды: 11 июля 472 г. Анфимий был убит варварами при очередном взятии ими Рима. Его преемником стал Олибрий (472), посланный императором св. Львом для урегулирования отношений с Рехимером, но сыгравший собственную партию. Он вступил в тайные переговоры с германцем и без разрешения св. Льва занял трон Италии 11 июля 472 г.

Но спустя три месяца, 23 октября 472 г., Олибрий скончался от чумы. Новым царём Запада стал новый ставленник готов Гликерий, правивший с 5 марта 473 г. по 24 июля 474 г.[866] Это был уже совершенный марионетка, не имеющий ни своего голоса, ни своей воли. Конечно, ни о какой единой политике с Востоком при его правлении не могло уже идти и речи. Империя рассыпалась, и если Восток ещё держался силой императорской власти, то Запад, уже давно лишённый настоящих избранников Бога на троне, становился откровенной кормушкой для варваров. Оставался нерешённым только один вопрос — кто из них рискнёт принять в свои руки политическое управление Италией и остальными западными провинциями? И ответ, малоудовлетворительный для Римского государства, вскоре будет дан — правителем Италии станет остгот Теодорих Великий, создавший на её землях собственное государство.

К чести св. Льва I, он ещё раз попытался спасти положение на Западе, хотя его собственные дела шли очень тяжело. Не признав Гликерия, он назначил западным царём Юлия Непота (474–475), состоявшего в родне с царицей Вериной, и тот захватил прежнего самодержца, объявил низложенным и отослал в Далмацию. Интересно, что там Гликерий принял духовный сан и вскоре стал епископом города Салоны. А Юлий Непот 24 июня 474 г. взошёл на трон и, признанный сенатом, отправился в Равенну. К несчастью, эти отдельные шаги уже ничего не решали — Запад был слишком слаб, чтобы такие одиночные акции могли спасти его от варваров. Через год Непот был смещён собственным патрицием Орестом, провозгласившим своего малолетнего сына Ромула Августа (475–476) императором. Этот «государик» и закончил собой великий, нескончаемый список великих правителей древнего Рима, сброшенный с трона варваром Одоакром, посчитавшим, что для Империи достаточно одного императора.

Несколько слов следует сказать о последних отпрысках великой семьи св. Феодосия. Евдокия, родив Онорию сына Гильдериха, не в силах преодолеть своего отвращения к варвару и арианину, убежала в Иерусалим, где припала к гробу своей бабушки св. Евдокии и обливала его слезами. Она прожила в городе Спасителя всего несколько дней и скончалась от пережитого, завещав своё имущество церкви Святого Воскресения. Детей скончавшейся царевны её придворный сановник Курк передал патриарху Иерусалима на попечение[867].

Глава 3. Восстановление самодержавия, самовластное правление

Поражение от вандалов сорвало маску внешней благопристойности с отношений между царём и готами. Ещё в ходе приготовления к неудачной экспедиции Аспар предпринимал шаги, чтобы отговорить царя от неё, опираясь в своей позиции на мнение готов. Конечно, как ариане, он и его единоплеменники не желали гибели вандалов. Им казалось более приемлемым заключить мир с единоверцами, чем воевать с ними. Но когда речь зашла о дилемме — стереть вандалов с лица земли или, напротив, залить Африку кровью римских солдат, но сохранить жизнь единоверцам, они без раздумья выбрали второе. Сознание готов, даже тех, кто уже давно служил Римскому государству, осталось в границах племенной эклектики — имперское сознание было для них ещё недостижимо.

Однако при всех неординарных способностях Аспара, уже вскоре после воцарения св. Льва стало ясно, что гот обманулся, полагая увидеть в лице императора послушное орудие собственной воли. В последующем различия между ними стали проявляться ещё более рельефно. Новый царь был полной противоположностью варвару. Тот был другом солдат и готом — арианином; император — православным фракийцем, римлянином по гражданству и другом Церкви. Естественно, рано или поздно должен был возникнуть конфликт интересов.

В 466 г. начинают наглядно проявляться разногласия между царём и его прежним покровителем Аспаром. Когда в столицу прибыли послы от воевавших друг с другом скиров и готов с одновременным предложением заключить мир, Аспар предложил уклониться от помощи и той, и другой стороне. Но св. Лев, ещё и ранее втайне задумавший план освобождения Империи от готского влияния, заключил договор со скирами, приказав военачальнику Иллирии придти с войсками им на помощь[868].

Будучи во всём обязанным Аспару, царь желал оставаться и в дальнейшем благодарным другом готского вождя. Тем не менее, как человек твёрдый и решительный, св. Лев не собирался ронять престиж царской власти, так высоко поднятый во времена св. Феодосия Младшего и св. Маркиана. Несложно было понять, что оба мотива когда-нибудь столкнутся. Ситуация была критическая — почти все важнейшие должности в римской армии занимали германцы, основная масса легионеров была арианской и управлялась готами, а не царём. Поэтому первой задачей императора стал поиск противовеса готскому засилью, который император, к удивлению, нашёл в своевольных и свободолюбивых исаврах, некогда предложивших свои услуги трону.

К началу правления св. Льва исавры пополняли собой, как правило, гарнизонные отряды Константинополя, поэтому царю не составило большого труда создать из них особый отряд экскувитов — личной гвардии. Чтобы ещё более приблизить к себе исавров, император решился на неочевидный поступок. Один из вождей исавров, некто Тарасикодисса, стал по воле императора мужем его дочери св. Ариадны. Зять принял имя Зенона, своего славного соплеменника, некогда спасшего Империю от гуннов, и был почтён в 469 г. консульским званием[869]. Карьера исавра развивалась стремительно: вскоре Зенон стал начальником всех войск Востока и первым помощником императора. Но первый год консульства Зенона прошёл очень тревожно: на окраинах Империи разбойничали его же соплеменники, вождь которых некто Индак занял даже крепость Папирию. Неподалеку грабило окрестности Трапезунда племя цаннов, а в Паннонии поднялись остготы во главе с Теодемиром[870].

Но, по-видимому, царь всё же не очень доверял вчерашнему варвару и знал о его легком отношении к ранее принятым на себя обязательствам. Как рассказывают летописцы (и если этот рассказ верен, то наверняка и император знал об этой истории), прибыв в Антиохию в сопровождении священника храма святой мученицы Вассы Петра Белильщика, Зенон за деньги поддержал последователей ересиарха Аполлинария. Он устроил настоящие гонения на местного православного епископа Мартирия и предал проклятию тех, кто не верил, что на Кресте был распят Бог. В это же время Белильщик добавил в «Трисвятое» приставку «Распныйся за ны…», ставшую с тех пор визитной карточкой монофизитов[871].

В том же 469 г. произошла история, резко ускорившая по времени развязку конфликта. Шли выборы префекта Константинополя, и Аспар, имевший широкие связи при дворе, потребовал назначить на данное место своего ставленника, но царь настоял на собственной кандидатуре. Прилюдно Аспар схватил царя за одежду и крикнул: «Носящему багряницу не прилично лгать!». На что св. Лев не менее обоснованно сказал: «Не прилично царю слушаться кого-то противно общественной пользе!». Выражаясь научным языком, столкнулись два мировоззрения: имперско-царственное, с его глубоким и чутким пониманием общественной иерархии и идеи общего блага; и германское, в основе которого лежало сознание личного права и индивидуальной выгоды.

Потерпев первое публичное поражение, разъярённый гот ультимативно настоял на назначении кесарем одного из трёх своих сыновей, и царь, не имея в тот момент сил противопоставить что-либо варвару, уступил ему — сын Аспара Патрикий стал консулом на следующий год. Но тут взволновался весь Константинополь, поскольку горожане, во главе которых стоял архимандрит монастыря «неусыпных» Маркелл, посчитали, будто царь предаёт православную веру. Лишь с большим трудом св. Льву удалось успокоить их тем, что якобы, став консулом, Патрикий обещал принять Православие. Но Аспар не удовольствовался этой уступкой. Он решил открыто поставить на место царя и, в пику замужеству его старшей дочери св. Ариадны на Зеноне, потребовал выдать замуж младшую дочь Леонтию, которой едва исполнилось 12 лет, за Патрикия[872].

Делать нечего — св. Лев исполнил и это требование гота. Но всё же царь убедился в том, сколь малой популярностью пользуются готы среди населения Константинополя, что придало ему уверенности в собственных силах. Как говорят, искренне надеясь привести Патрикия к Православию, царь отправил сына Аспара в Антиохию, чтобы тот смог проникнуться истинной верой[873]. Но из этой благой затеи ничего не получилось.

В том же роковом 469 г. один из сыновей Аттилы попытался сделать набег, но был разбит Аспаром, в очередной раз продемонстрировавшим свои таланты военачальника. Видимо, посчитав, что св. Лев уже не нужен ему, гот через своего сына Ардабудария попытался тайно навести дружеские отношения с исаврами, надеясь устранить последнюю опору императора. Но царь вовремя узнал об этой затее и тут же издал указ о запрете принимать на воинскую службу исавров и готов. А во Фракии недавний герой войны с гуннами, магистр армии Анагаст, неожиданно поднял бунт против императора и убил гота Уллиба. Вовремя подоспевшие посланники царя успокоили его, и тогда он выдал им письмо Ардабудария, сына Аспара, призывавшего полководца к открытому неповиновению императору[874].

Для всех становилось очевидным, что конфликт порожден вовсе не личным противостоянием св. Льва и Аспара. По большому счёту, речь шла о будущем Империи: какой она будет в последующем (римской или германской), и будет ли она существовать вообще. Пример Западной империи уменьшал оптимизм тех, кто, опасаясь гражданской войны, соглашался сохранить готскую гегемонию в армии и в сенате. Было ясно также, что развязка конфликта не обойдётся без крови. Но начинать первым ни одна из сторон не решалась — у готов Аспара не было никаких шансов поставить своего, германского, императора из ариан; у св. Льва не было реальной силы, чтобы сокрушить вооружённое сопротивление со стороны друзей Аспара, если дело дойдёт до открытого столкновения.

Так, в тёмных, скрытых интригах и предательствах прошёл 470-й год. Четырнадцать лет св. Лев терпел рядом с собой назойливого советника и тайного конкурента. «И благочестивый царь Лев, будучи кроток и богобоязлив, терпел Аспара до времени, частью по незлобию, частью потому, что всё войско стояло на стороне дома Аспара». Но в 471 г. их отношения зашли уже слишком далеко: стало понятно, что только один из них может управлять Римской империей. Царь помогал Церкви в борьбе с монофизитами, а арианин Аспар строил собственные планы, чрезвычайно тяжкие, по словам современника, для православных. Над Аспаром по-прежнему висело никем официально не доказанное, но никем публично и не опровергнутое обвинение в поражении имперских войск от вандалов. Более того, разочаровавшись в Зеноне, Аспар устроил заговор против него, который только по счастливой случайности не закончился смертью зятя царя. Зенон бежал в Сердику и тем спасся, а поведение гота окончательно убедило императора в необходимости кардинально решать германский вопрос[875].

Император желал видеть себя единоличным правителем государства, а сановник наглядно демонстрировал ему, что царская власть находится в руках готских солдат, покорных семье Аспара. В сфере этого противостояния Православия и арианства, римской идеи и готского индивидуализма оказалась, конечно, и Церковь. Многие прославленные сподвижники молились о победе императора и даже становились свидетелями чудесных пророчеств и знамений, символизирующих победу православного царя. Так, преподобный Маркелл (память 29 декабря) рассказывал, что незадолго до умерщвления Аспара видел пророческий сон, в котором лев победил аспида громадной величины[876].

Вскоре наступила развязка. Однажды, воспользовавшись беспечностью врага, император пригласил его с сыновьями к себе во дворец, где телохранители царя убили Аспара и его двух сыновей — Ардабудария и Патрикия. Третий сын гота — Арменрих, приятель Зенона, был спасён им и скрылся в Исаврии, где и проживал долгое время. Там он породнился с Зеноном — говорят, женившись на дочери побочного сына исавра. Лишь после смерти святого императора он вернулся в Константинополь, но более не решался претендовать на государственные должности[877].

Немедленно нашёлся мститель за Аспара, его телохранитель Острис. Вместе с готом Теодорихом он ворвался в Константинополь, но в бою с исаврами мятежники не имели успеха. По словам летописца, только помощь Зенона и Василиска, подоспевших на место боя, спасла государство. Тогда Острис, который за свою храбрость и верность снискал сочувствие даже среди православного населения столицы, перебрался во Фракию, где устроил настоящую войну[878]. Его правой рукой и первой опорой стал остгот Теодорих.

Удивительный V в. был временем раскрытия больших талантов и грандиозных изменений на политической карте мира. Среди прочих великих фигур выделяется имя Теодориха Великого, царя остготов, чьё правление составило целую политическую революцию. Как указывалось в предыдущих главах, состоя под властью гуннов, остготы вместе с ними медленно двигались на Запад. Они сохранили свои родовые отношения, насколько это позволялось им Аттилой, и своих царей из рода Амалов. После поражения Гуннского вождя часть остготов осела в Паннонии, и св. Маркиан признал их права на землю при условии, что они примут статус федератов, что и произошло.

Около 440 г. умер их царь, и власть над остготами разделили между собой три брата: Валамир, Теодемир и Видимир. Другая часть орды кочевала на другом берегу Дуная и управлялась другим вождём из рода Амалов, Триарием, сын которого, по смерти отца, Теодорих по прозвищу «Косой» принял главенство над этими остготами. Он был в родстве с Аспаром и имел большие планы в отношении своей участи. Теодорих Косой и стал союзником Остриса в борьбе с императором.

Откровенно говоря, эти соседи вели очень беспокойный образ жизни, то воюя с врагами Византии (гуннами), то восставая против Константинополя, когда считали, что их содержание мало. После одной из стычек с римлянами был заключён новый договор между св. Львом I Великим и остготами. Варварам выделили 300 фунтов золота ежегодно на содержание, а в качестве гарантии соблюдения условий соглашения взяли в Константинополь заложников. Одним из них и стал Теодорих Великий, сын Теодемира, которому тогда едва исполнилось 7 лет.

Десять лет провёл Теодорих Великий в столице, окружённый детьми соплеменников. Хотя он и не получил высокого образования (впоследствии остгот подписывался через золотую дощечку с прорезью), но приобрёл бесценный опыт, наблюдая государственную жизнь Римской империи. Когда ему исполнилось 18 лет, император отправил его к отцу, наградив титулом своего друга и сына и передав ценные подарки. Возвратившись к родным, Теодорих Великий тут же собрал многочисленную дружину (около 6 тыс. воинов) и устроил удачные походы. Напав на соседа — царя сарматов Бабая, он захватил город Сингидон (ныне — Белград), но не передал его императору, а оставил за собой. В это время ему подоспело предложение от Гликерия, сидевшего на троне западных императоров, перейти к нему на службу и слиться с вестготами, проживавшими в Галлии, но он отклонил его.

Война с остготами продлилась почти два года, и в 473 г. император направил к ним посольство во главе с силенциарием Пелагием. Но Теодорих Косой, возглавивший объединённые войска готов, потребовал передачи ему наследства Аспара, предоставление командования над воинскими частями, ранее находившимися в подчинении Готского вождя, и, наконец, разрешения остаться во Фракии. Царь благоразумно отклонил почти все предложения, и война разгорелась с новой силой. Теодорих Косой имел некоторый успех во Фракии и Македонии. Несмотря на мужественную защиту, когда жители Аркадиополя, страдая от недостатка пищи, употребляли мёртвых животных, этот город пал, поскольку император физически не смог набрать войска для отражения готского нападения. Правда, второй город — Филиппы варвары взять не смогли и запросили мир на обычных условиях[879].

Но вскоре сами готы, испытывавшие нужду во всём (за десятилетия мирной жизни они уже привыкли к царскому жалованию), завязали переговоры с императорским двором. В результате, по итогам заключённого соглашения, Теодориху Косому был присвоен титул магистра армии и разрешено иметь личную дружину, на содержание которой ему выделялось 2 тыс. фунтов золота ежегодно. Кроме того, за ним признавалось царское достоинство над готами, а он, в свою очередь, обещал вести войны под знамёнами императора. Исключение составляли лишь вандалы, с которыми Теодорих, как арианин, не желал сражаться. Около 474 г. умер другой отпрыск Остготских царей — Валомир, и Теодорих Великий принял верховную власть над его коленами[880]. В результате образовались две остготские коалиции, перманентно воюющих друг с другом или, временно объединяя, с Константинополем.

Как видим, внутренняя ситуация в Римской империи качественно изменилась. Если ранее готы имели статус федератов и наёмников, то теперь у них появились свои правители, и вновь на повестку дня встал вопрос о самостоятельном готском государстве. По счастью для Византии, несмотря на единокровное родство, германцы — готы, остготы, вандалы, и невзирая на единоверие — все они были арианами, так и не смогли объединиться совместно в одно политическое целое. Временные военные союзы, собираемые их вождями для кратковременных набегов, не переходили в иное, более высокое качество, по крайней мере, до поры до времени. Война завершилась, и ростки римской государственности, едва не погибшие под сапогом германского воина, вновь пробудились к жизни.

Тем временем в Константинополе всё выше поднимала голову национальная партия, недовольная засильем готов и исавров. Вспоминая варварам пережитое, римские патриотические круги обратили свой гнев на инородцев. Так, в 473 г. произошли массовые волнения, приведшие к гибели от рук греков — константинопольцев множества исавров.

Прекрасно зная качества своего зятя Зенона, не имея наследников по мужской линии, император искренне переживал, что через некоторое время, после его смерти, Империя вновь окажется в руках человека, для которого римские интересы и римское государство будут занимать второстепенное место. Поэтому он решил сделать своим преемником человека, в жилах которого текла его кровь.

18 ноября 473 г. св. Лев Великий короновал на царство своего внука, сына св. Ариадны от Зенона, Льва II Младшего. Как рассказывают, коронация произошла на ипподроме, в присутствии патриарха, войска, народа и иностранных послов. Армия приветствовала решение царя по-латыни, народ — по-гречески. Когда император вышел, все просили его, чтобы он принял на царство внука, и тотчас царь послал за кесарем магистра оффиций и патрициев. Явился малолетний кесарь в сопровождении патриарха. Архиепископ Константинополя прочитал молитву, все ответили: «Аминь!», а затем св. Лев надел ему на голову золотой венец, сказав: «На счастье!», и тот обратился к войскам и народу с приветственной речью[881].

В семнадцатый год царствования св. Льва, в том же 473 г., случилась ещё одна интересная история. В Константинополь прибыл священник — христианин от арабов — скинитов, вождь которых Аморкес отказался признавать над собой власть Персидского царя, перебрался в Аравию и успешно воевал с местными сарацинами. Хотя попутно он отнял у римлян остров Иотаву, но, желая состоять с ними в дружбе, просил сделать его филархом (начальником) практически покорённых им сарацин. Царь одобрил намерения араба, и вскоре тот прибыл во дворец, где на званом пире император пожаловал его патрицием и подарил множество драгоценных вещей. Всё же этот союзник доставлял массу хлопот — варвар не собирался тщательно выполнять условия договора, и вскоре подчинённые ему арабы стали досаждать римлянам Востока[882].

Это были последние месяцы царствования великого императора. Умер св. Лев Великий 18 января 474 г. от дизентерии, уже совсем старым человеком, на 73-м году жизни. Как и его отмеченные Богом предшественники, св. Лев умирал с осознанием выполненного долга. Несмотря на поражения, Римская империя была сильна, как никогда. Восток был почти успокоен, монофизиты опасались открытых выступлений, Церковь умиротворилась. Готский вопрос, столько лет терзавший государство, почти потерял свою актуальность. Впервые за последние 100 лет возникла возможность воссоздать национальную армию взамен варварских дружин — замысел, который св. Льву почти удалось довести до конца.

Современники искренне считали св. Льва благороднейшим из бывших до него царей. Он был грозен для врагов, но милостив к подданным. Кафолическая Церковь совсем не случайно прославила св. Льва I Великого. Как отмечают историки, православие и благочестие императора выразилось в трёх аспектах: 1) законодательстве; 2) отношении к св. Даниилу Столпнику и 3) в отношении к еретикам[883].

В 467 г. император приказал проводить христианские праздники без работ, и чтобы, кроме того, они не были оскорбляемы игрой на свирели, гитаре и других музыкальных инструментах. По идее царя, продолжавшего традиции своих великих предшественников, всё государство превратилось бы в монастырь, чему, разумеется, помешали старые народные языческие пристрастия, так что во многом царский закон остался благим намерением.

Личное благочестие царя проявилось в его отношениях со св. Даниилом Столпником, сирийским отшельником, поселившимся с 465 г. близ Константинополя. Жизнь подвижника Православия была чрезвычайно тяжела, и однажды зимой он чуть было не замерз. Узнав об этом, император пришёл к нему и на коленях просил разрешение для установления навеса над ним. По его приказу патриарх Константинополя Геннадий рукоположил Столпника в пресвитеры. Однажды, проезжая мимо столпа, царь был сброшен своим конём наземь. В письме к Святому он так объяснял свое падение: «Виновник моего бедствия — я сам, потому что дерзнул перед твоими очами сесть на коня, а не отошёл подальше от святого столпа твоего». Но и св. Даниил уважал царя и пророчествовал ему рождение сына (обстоятельство, далее не раскрытое в истории), неудачное нападение вандалов на Александрию, и великий пожар в Константинополе в 469 г., когда царь и царица искали места спасения, а большая часть города выгорела. Великий святой предрекал Империи тяжелые бедствия и просил совершать дважды в неделю соборные молитвы, чтобы смягчить его.

В 468 г. последовал указ святого царя, по которому только православные христиане могли в будущем занимать государственные должности в администрации и суде.

В 469 г. произошло другое знаменательное событие: перенесение ризы Пресвятой Богородицы, приобретённой у одной благочестивой иудейки в Иерусалиме. Она была водворена во Влахернском храме, сооружённом ещё св. Пульхерией, и стала одной из самых знаменитых и чтимых святынь Константинополя[884]. Кроме того, вышедшим в этом же году законом запрещалось работать в воскресные дни, включая судопроизводство и арест должников.

Благочестивый по своей натуре, святой царь был известен как радетель Православия и правды. Начинал он свой рабочий день с посещения статуи Питтакии, поставленной в его честь сестрой императора Евфимией. Она была незамужней женщиной, жила благочестиво и благоразумно. Император посещал её вначале еженедельно, а потом ежедневно, и принимал от стражей, поставленных возле статуи, переданные прошения, немедленно накладывая на них резолюции, а после передавал ответы просителям[885].

Не получив высокого образования, св. Лев тем не менее покровительствовал наукам и образованию. Он как-то заметил на упрёк в пожаловании высокой суммы денег философу Эвлогию (мол, лучше употребить эти деньги на солдат!): «Дай Бог, чтобы в моё время жалование воинов было даваемо учёным!»[886].

Пускай не всегда эффективные, но последовательные действия царя вели к полной христианизации Римской империи и формированию православной политической культуры. А личные поступки императора давали прекрасный образец для его подданных идеала православного василевса и подвига служения Церкви и государству.

«Симфония властей» выросла не на ровном месте, а благодаря усилиям, систематически предпринимаемым благочестивыми Римскими императорами, не последнее место среди которых занимает и св. Лев.

Глава 1. Вождь национальной партии

Что же произошло, и почему Зенон так торопливо искал спасения на родине? В высших кругах Империи было много лиц, не считавших Зенона достойным преемником св. Льва I Великого. Сердцем организующегося заговора была тёща императора, царица Верина. Ещё раньше, понимая, что рано или поздно вопрос о наследнике престола станет актуальным, она подыскивала приемлемую для себя кандидатуру, и делала ставку на своего брата Василиска (по-гречески, «царёк»). Но после его поражения в войне с вандалами, когда всему римскому обществу открылись его продажность и вероломство, она поспешила поменять фаворита и втайне надеялась сделать царём своего возлюбленного — патриция Патрикия.

Тем временем, спасённый сестрой, Василиск жил частной жизнью в Гераклее, но как и ранее не оставлял честолюбивых замыслов. Поняв, что царица Верина желает использовать его в собственных целях, Василиск сделал вид, будто смирился с предназначенной ему ролью тарана, но предпринял ряд секретных действий, могущих помочь ему самому после свержения Зенона. В первую очередь, он сошёлся с Теодорихом Косым, обещавшим ему помощь в борьбе за императорскую диадему. Затем тайно связался с исаврийским военачальником Иллом, в ту пору сражавшимся с готами, но под вымышленным предлогом вернувшимся со своей армией в Константинополь. После Василиск сделал ещё одно удачное приобретение — он расположил к себе Армата, молодого готского военачальника, внука консула Плинты и полководца Арматия, командовавшего ещё при св. Феодосии Младшем армией в Ливийской войне. Красавец и ловкий делец, Армат сумел втереться в доверие к Верине и убедил её содействовать Василиску, который, отобрав власть у Зенона, якобы передаст её в руки Патрикия.

Когда, уверенная в собственной победе, Верина убедила Зенона добровольно оставить царский трон, к столице подошли войска Илла и его брата Трокунда. Не став дожидаться появления Патрикия, они собрали народ на Военном поле и там провозгласили к вящей радости населения, чрезвычайно недовольного исаврами, царём Василиска. Новый император тут же назначил своего сына Марка кесарем, а жену Зинониду августой. Патрикия новый царь вскоре умертвил, обвинив в организации беспорядков. Верина оказалась обманутой — собственная интрига сработала против неё. Понимая, какая участь ожидает её, она бросилась в церковь, но вряд ли её пощадили, если бы не предусмотрительный Армат, спасший царицу во имя собственных замыслов. Он помог ей укрыться, а затем вывез в безопасное место[893]. Как только Верина оказалась вне опасности, она немедленно снеслась с Зеноном и организовала ему широкую поддержку, главным образом, денежными средствами, в которых исавр испытывал большой недостаток.

Оценки императора Василиска, выставленные ему современниками и историками, далеко не самые высокие. Рассказывали, что хотя он и являлся удачливым полководцем, но был «тяжёлого ума» и легко предавался обманщикам. Являясь богатым человеком, как и вся римская аристократия, тем более, состоящая в родстве с царской фамилией, он не брезговал взятками, и жадность его к деньгам была просто невероятная. Сразу же по приходе к власти Василиск установил небывалые налоги, так что «у всех пролились слёзы»[894].

О личной жизни семьи Василиска также едва ли можно сказать нечто положительное. Показателен такой факт. Будучи женат на Зинониде, ставшей теперь царицей, Василиск предоставил свободный доступ к ней Армату. Через короткое время у Зинониды и Армата возникли близкие отношения, и царица решила помочь своему любовнику подняться по карьерной лестнице. Ласками она уговорила своего ни о чём не подозревающего мужа предоставить их родственнику приличную должность, что вскоре и произошло. Став эпархом столицы, тот легкомысленно упивался богатством и почётом, наряжался Ахиллесом и при этом отличался какой-то болезненной жестокостью[895].

А что же свергнутый царь? Участь его печальна. «Я бежал, я скитался, я не мог найти успокоения в бедах моих у тех, от которых надеялся получить облегчение в моей горькой доле», — круг за кругом неслось в голове Зенона, когда волей судьбы ему пришлось искать спасения[896]. Бегство на родину не прибавило ему шансов. Не желающий мириться с тем, что где-то ходит Зенон — вечный и живой упрёк Василиску в узурпации престола, новый царь направил полководцев Илла и Трокунда в Исаврию, чтобы захватить и казнить Зенона. Вступив в эту горную местность, они осадили Зенона в одной из крепостей, и уничтожение его казалось вопросом дней. Единственным утешением Зенону в эти дни была память о счастливых предсказаниях св. Даниила Столпника, согласно которым ему надлежало вновь вернуться на царство, и неоднократные видения святой мученицы Феклы, покровительницы Исаврии, в которых она побуждала его идти походом на Константинополь и обещала ему свои святые молитвы[897].

В это время произошло событие, совершенно перечеркнувшее слово и клятвы верности Василиску со стороны исавров. Новый царь решил сделаться популярным на волне ненависти константинопольцев к исаврам, пришедшим на смену готам, но столь же нелюбимым национальной партией и греками, как и бывшие прежде них германцы. Впрочем, объективно, у него и не было большого выбора — исавры сидели на всех важнейших постах, и управлять государством в таких условиях было крайне нелегко. Поэтому Василиск спокойно «пропустил» страшное истребление исавров в Константинополе, последовавшее сразу после его воцарения, а затем и более мелкие стычки, неизменно заканчивавшиеся убийством горных варваров.

Получившие известия из столицы о происходящих событиях, щедро подкреплённые деньгами Верины, Илл и Трокунд не стали сомневаться и перешли на сторону своего соплеменника. Предполагают также, что и часть столичной аристократии, видя, как быстро Василиск умудрился испортить со всеми отношения, тайно приказала полководцам вернуть эксцаря обратно. Как ни покажется странным, но на время сошлись интересы и германской, и национальной партии: обе были недовольны Василиском. Ободрённый случившимся, Зенон собирал исавров в поход на Константинополь и, в поисках союзников, направил послание Теодориху, в котором просил того помощи. Впрочем, Илл решил подстраховаться и оставил в Исаврии, где, видимо, его влияние было выше, чем у Зенона, в заложниках брата последнего Лонгина, который оставался в руках Илла до 485 г.[898]

Когда Василиск понял, что значительная часть армии перешла на сторону Зенона, он собрал в один кулак остатки других легионов, расквартированных во Фракии, дворцовые полки и поручил командование ими Армату. С хитрого германца он взял клятву святым крещением в том, что тот не изменит ему и не перейдёт на сторону Зенона, и у царя были все основания рассчитывать, что Армат победит исавров. Наступавшие друг навстречу другу войска встретились близ Никеи и, хотя готская армия Армата численно превосходила войска Зенона, он согласился принять посольство исавров и затем вступил с ним в соглашение[899]. По его условиям Армат получал пожизненный титул магистра армии (главнокомандующего), а его сын объявлялся кесарем. Поступок германца не может быть извинён, но, объективно говоря, дело Василиска в Константинополе было уже проиграно — население взбунтовалось и не желало видеть его своим царём[900].

Глава 2. Монофизит на троне

Ошибка Василиска, стоившая ему в конечном итоге трона и жизни, заключалась не в попытке освободить Империю от исаврийского влияния, и даже не в могуществе германской партии, с которой он не собирался считаться, а его вероисповедальная политика. Безразличный — насколько, конечно, этот термин применим к тем временам — к богословским тонкостям, Василиск посчитал, что самым верным шагом, который позволит ему приобрести прочных союзников, станет отказ от Халкидона. К такому выводу его подтолкнуло посольство от Александрийского клира с ходатайством восстановить на кафедре любимого египетскими монофизитами Тимофея Элура. Как только до них дошла весть о смерти императора св. Льва I Великого, они тотчас снарядили послов к Зенону, но не имели успеха. Император ни при каких обстоятельствах не собирался отказываться от православной формулы. Тогда посланники, предусмотрительно оставшиеся в столице, дождались прихода к власти Василиска и обратились с аналогичной просьбой к нему. Надо сказать, посольство было очень именитым: среди них находился знаменитый монах Аммоний, по прозвищу «Буйвол», и софисты Павел и Феопомп. К их счастью, родной брат Феопомпа являлся личным врачом Василиска, и под влиянием его советов тот решил удовлетворить ходатайство монофизитов.

Тимофей Элур был срочно вызван из Херсона, где отбывал ссылку, и прибыл в столицу, пышно встреченный многочисленными александрийскими моряками, после чего был торжественно препровождён к императору. Подобно Христу, он ехал по улицам столицы на осле, и даже, как говорят, упал и повредил себе ногу. В надежде на его помощь, император даже пообещал Тимофею созвать в ближайшее время Собор в Иерусалиме, чтобы отвергнуть Халкидон и дать новое, «правильное» вероопределение[901]. Но тут Василиска ждало большое разочарование — Константинопольский патриарх Акакий (472–489) отказался вступить с ним в общение, опасаясь, что его сменит ставленник нового фаворита. За ним отринули Элура многочисленные монахи, и в итоге все церкви столицы закрылись для Тимофея.

Но эта неудача не подорвала веры Василиска в свою стратегию. Под влиянием Элура он издал «Энциклион», в котором, ссылаясь на примеры св. Константина I Равноапостольного и св. Феодосия II Младшего, утвердил обязательную для всех подданных веру. Царь подтвердил православие первых двух Вселенских Соборов, но отверг «Томос» папы св. Льва Великого и орос Халкидона, велел сжечь эти документы, как еретические, а епископам — анафематствовать Халкидонский Собор.

Документ этот интересен не только в контексте богословских споров, но и пониманием Василиском обязанности царя содействовать Церкви и оберегать веру — мотив, уже давно ставший преобладающим в политике римских самодержцев.

Конечно, твердый халкидонит патриарх Акакий не принял «Энциклион», и среди монашества он возбудил страшные волнения. Пожалуй, это обстоятельство сильно приободрило Константинопольского патриарха, который едва не пошёл на уступки Василиску, чтобы остаться на кафедре. Ведь свыше 500 (!) епископов, последовательно приглашаемых к подписанию документа, признали «Энциклион»[903]. Сторонники Халкидона нашли доступ к царице Зинониде и требовали возвращения Элура в ссылку. От греха подальше, тот покинул столицу и по дороге в Александрию собрал в Эфесе местных епископов на собор и объявил их епархию свободной от власти Константинопольского патриарха, как будто никакого Халкидона не было вовсе. Бывший митрополит Эфеса Павел, низложенный патриархом Акакием за монофизитство, был восстановлен Тимофеем на кафедре, чем египтянин ещё раз продемонстрировал свои права предстоятеля второй кафедры в Кафолической Церкви. Эфесские епископы клялись в своём послании императору, что исповедание, изложенное в «Энциклионе», принимается ими свободно и благочестиво, и тут же анафематствовали Халкидон[904]. По уговору Элура император освободил из-под стражи Петра Белильщика («Кнафея») и назначил его на вакантную после смерти патриарха Юлия Антиохийскую кафедру. Тот немедленно потребовал включить в Трисвятое свое «Распныйся за ны…», чем вызвал всенародные волнения[905].

Вернувшись в Александрию, Элур удалил с кафедры благочестивого Тимофея Салофакиола, смиренно ушедшего в монастырь в Канопе, где некогда предавался монашеским подвигам, восстановил имя Диоскора в диптихах Александрийской церкви, и торжественно перевез останки этого патриарха в серебряной раке.

«Энциклион» был встречен восторженно и Иерусалимской церковью, патриарх которой Анастасий (458–478) торжественно подписался под ним. Казалось, планы Василиска реализуются. Но он забыл, что после 28-го правила Халкидона весь Восток не стоил ничего, если его не поддерживает Константинополь.

Тимофей Элур и прочие вожди монофизитства ещё мечтали собрать Вселенский Собор в Иерусалиме, низложить ненавистного им Акакия, поставив на патриаршее место Феопомпа, занимавшего при дворе должность магистра оффиций, и окончательно ниспровергнуть Халкидон. Но вести из Исаврии о воссоединении Зенона с Иллом и Трокундом и волнения в столице заставили Василиска срочно менять планы и снаряжать новую армию для борьбы с ними. Нуждаясь в деньгах, Василиск пошёл на очередной непопулярный поступок — наложил руку на церковное имущество. Волнения в Константинополе перешли в открытый многотысячный бунт, прошедший под эгидой защиты православной веры от императора-еретика. Патриарх Акакий приказал убрать в траур Софийский собор. Василиск тут же велел членам сената прекратить всякие связи с Акакием, но эта мера уже ничего не могла дать: святой подвижник Даниил сошёл со своего столпа и возглавил православных[906]. Отовсюду к дворцу шли горожане и монахи, чтобы снять Василиска с царского трона[907].

Войск в городе не оставалось — они все ушли с Арматом, и теперь единственной надеждой оставались готы Теодориха. Но и тот понял, что ставка на Василиска ничего ему не даст. Рассказывают, что он даже приказал своим солдатам убить царя, но те не нашли его. Только теперь император понял, какую ошибку он совершил. Первоначально Василиск попытался скрыться из города, но потом вернулся в храм Святой Софии, публично отрёкся от своего «Энциклиона» и подписал «Антиэнциклион» в защиту Халкидона.

Тем самым Василиск утратил свою последнюю опору — монофизитов, не потерпевших предательства недавнего покровителя; в результате император остался совершенно один. По всему городу бушевали пожары, в огне которых погибли многие ценные рукописи, хранившиеся в Константинопольской библиотеке.

Тем временем Зенон исполнил своё обещание и назначил сына Армата, мальчика Василиска, своим кесарем, так что тот даже командовал войсками на параде. Из гавани Пилы войска Зенона переправились на европейский берег и в конце августа 476 г. беспрепятственно вошли в Константинополь. К ним тут же подошли сенаторы и остатки дворцовой стражи, признав Зенона своим государем, а жители радостно приветствовали его, как освободителя от еретика.

Вместе с семьёй Василиск бежал в храм Святой Софии, где спрятался в баптистерии в надежде на милость победителя. Зенон вошёл в храм, возблагодарил Господа за удачное окончание похода, и на ипподроме всенародно вновь был провозглашён императором. Вывели Василиска, которому царь дал слово не проливать его крови. Но не проливать крови не означало — не убить. Зенон немедленно распорядился заточить его, жену и сына в крепость, где они и были уморены голодом[909]. Так закончилась попытка национальной партии восстановить свою гегемонию — попытка неудачная, навсегда оставившая чёрный след в истории Церкви, как реакция монофизитства на Православие.

Глава 1. Исавр у власти. Война с остготами

Итак, свершилось ранее невиданное событие — свергнутый император вернулся на царский трон. По случаю своего возвращения Зенон, исправляя непопулярные меры предшественника, издал указ о льготах по налогам и недоимкам. Первым делом он поставил великолепный храм в честь святой мученицы Феклы в Селевкии Исаврийской и богато одарил его церковной утварью. Очевидное свидетельство того, что история о покровительстве этой святой вовсе не относится к области легенд.

Поскольку, несмотря на все будущие перипетии, его царствование продлится целых 17 лет, коснёмся кратко личности монарха. Зенон родился в Исаврии в 431 или 437 году — источники разнятся в этом вопросе. Ранее чрезвычайно воинственный и боевой (не зря же он являлся вождём исавров, и на нём св. Лев остановил свой выбор), со временем он изменился. Современники замечали, что после повторного воцарения Зенон стал куда более мягкосердным, не разрешая смертных казней и пыток, по крайней мере, без очень серьёзных оснований. Как свидетельствуют древние источники, император был человеком мягким, не любившим крутых мер, несколько легкомысленным и склонным принимать советы тех, кому он верил. Видимо, его опыт государственного управления был недостаточным, и вокруг себя он поставил людей, без ведома императора корыстно решавших многие вопросы. Так, за его спиной происходила широкая продажа государственных должностей, причём не разово, а, можно сказать, на постоянной основе[910].

Правда или нет — неизвестно, но в столице ходили упорные слухи о любострастии Зенона. И, как говорят, зная за собой такой грех, царь усиленно старался искупить его милостынями. По этому поводу даже ходила легенда, согласно которой Зенон однажды пытался силой овладеть дочкой одной вдовы, и, отчаявшись, та молилась Богородице с просьбой отмстить Зенону за такую обиду. Но Пресвятая Богородица, явившись вдове, ответила: «Ничего не могу Я сделать против царя Зенона, ибо он милостив к убогим и рука его всегда отверста на благотворения»[911].

В первый же день возвращения к власти ему предстояло решить, пожалуй, самый главный вопрос — на какую политическую группировку он смог бы опереться? Разумеется, национальная партия, свергнувшая Василиска, не испытывала к исавру никакого расположения, хотя и привела его повторно к власти. Главой партии была и оставалась царица Верина. Более того, нельзя было дать никаких гарантий, зная бывшую царицу, что через короткое время она не выдвинет нового кандидата на престол вместо непопулярного Зенона. Полуразгромленная германская партия едва ли могла в настоящую минуту сыграть самостоятельную роль; кроме того, готы не любили исавров — людей чужой крови. Оставался единственный естественный союзник, благодаря помощи которого Зенон и вернул себе власть, — исавры. Они и получили самые высокие награды за свои труды.

Наиболее могущественным фаворитом, которому Зенон был обязан своим возвращением, стал полководец Илл. Ему пожаловали консульство на 478 г., а в 479 г. назначили магистром оффиций. Его положение было столь высоким, что сам царь выехал встречать его в Халкидон, за 50 км от столицы, вместе с высшими сановниками двора, когда Илл, покончив с делами в Исаврии, возвращался в Константинополь.

Но, конечно, Зенон был не настолько слаб духом, чтобы смириться с положением второго лица и вечного должника. Вскоре император стал тяготиться зависимостью от собственного военачальника, но благоразумно старался не подавать об этом вида. Однако и Илл здраво рассудил, что его положение в столице не будет спокойным, если он не устранит потенциальных конкурентов и не подтвердит безальтернативность своей фигуры как главной опоры царя. Опасаясь в первую очередь интриг со стороны Верины, Илл не раз предупреждал царя на её счёт, но тот, зная нежную привязанность св. Ариадны к матери, не решался сослать тёщу. Впрочем, через некоторое время император всё же был вынужден удалить её из дворца.

Находясь в провинции, Верина писала дочери жалостливые письма, и та, обливаясь слезами, просила императора вернуть ко двору её мать. Ответ царя наглядно показывает всю слабость его власти перед могуществом фаворита. «Проси о ней Илла!», — сказал он жене. Та встретилась с исавром и просила его освободить мать. Но Илл не отличался сентиментальностью и не прощал врагов. Он без оговорок обвинил святую царицу в тайном сотрудничестве с матерью, и заявил, что св. Ариадна хочет поставить другого царя на место своего мужа. Тогда царица опять бросилась в ноги императору, заявив, что тот должен выбрать из них двоих кого-то одного; император ответил, что, разумеется, он с ней, и предложил жене сделать с Иллом то, что она сможет сделать. Верное замечание с учётом всемогущества фаворита[912].

Было организовано покушение на Илла, но раб с кинжалом в руках оказался схваченным на месте преступления. Единственное, что он сумел сделать, — отрубить ножом ухо исавра, после чего тот стал ходить в камилавке[913]. Через год покушение повторилось, также неудачно, и на этот раз наёмный убийца, алан по происхождению, указал на Эпиника, занимавшего высокий пост по финансовому ведомству. Император выдал исавру и этого человека, под пытками показавшего на Верину, как организатора заговора. Имея такие доказательства, Илл потребовал у императора выдачи ему Верины, тот согласился, и бывшая царица была препровождена исавром на его родину, где её постригли в монашество и оставили в крепости Долистанд в Исаврии[914].

Другому недавнему союзнику Зенона, Армату, повезло гораздо меньше. Император никогда особенно не доверял этому ловкому молодому человеку, посмевшему нарушить крёстную клятву. Армата убил его же ставленник Онульф, сын скирского царя, представитель германской партии, которого тот ранее поставил на должность магистра армии Иллирика. Царь хотел казнить и юного Василиска, сына Армата, но и того спасла св. Ариадна, которой он приходился родственником. В конце концов, мальчика отправили в Кизик, где позднее он принял священство и стал прекрасным епископом[915].

В 477 г. к императору прибыло почти одновременно два посольства. Одно из них принадлежало последнему императору Запада Августу (475–476), «августёнку», и его фактическому повелителю германцу Одоакру (476–493). Послы привезли в столицу Востока знаки императорской власти и заявили, что для Империи достаточно одного царя, который правит в Константинополе. Обязуясь быть верным федератом, Одоакр просил себе чин римского патриция, который и был пожалован ему Зеноном. Другое посольство было от Юлия Непота, проживавшего в Далмации. Бывший император, желая вернуть себе Римский трон, просил восточного царя помочь ему в этом. Но его поверенным император Зенон напомнил, что Рим ранее уже получил двух царей с Востока, одного из них прогнал, а второго — Анфимия, убил. Последующие рекомендации царя, данные в традициях римской дипломатии, были витиеваты и туманны[916]. Разумеется, в тех условиях, в которых очутился Зенон, предложение Одоакра более соответствовало его желаниям. С одной стороны, он — единоличный император, с другой — не имел никаких обязательств перед Западом. Наслаждаясь полновластием на Востоке, он мог не опасаться за свою власть на Западе, обладая столь сильным союзником-федератом.

Вскоре мысли Одоакра по восстановлению единовластия в Империи были реализованы ближайшими сподвижниками Непота — Виатором и Овидом, предательски убившими в 480 г. своего господина. Тут же нашёлся и мститель — Одоакр, провозгласивший себя королём (rex) германцев. Он напал на изменников, убил их, и присоединил Далмацию к Италии, делом подтвердив, что это — римская земля, и она находится во власти одного императора. И, конечно, римского патриция и короля германцев Одоакра. Следует понимать, что такие понятия, как фактическое владение и звание носителя верховной власти совсем не обязательно должны были отождествляться для римлян. То обстоятельство, что Италия состояла фактически под властью германца, ничего не меняло в сознании римлян, по-прежнему считавших свою Империю единым политическим телом. Как доказательство этому, через некоторое время в Риме вновь появилось два консула (один — от Италии, второй — от Константинополя), и в глазах Востока и императора западные римляне были их согражданами, его подданными.

В следующем, 478 г., в столицу прибыло посольство Остготского вождя Теодориха Косого, сына Триария. Некогда, при св. Льве Великом, остгот получил титул «царя (автократора) готов». Но впоследствии Зенон отозвал его и передал другому Остготскому вождю, Теодориху Великому, сыну Теодемира, которого он даже усыновил[917]. Так, император назвал его «сыном по оружию и своим другом», назначил магистром армии и присвоил титул патриция[918]. Уверенный в себе, сын Триария передал, что не желает воевать с Римской империей, но напомнил, какие беды претерпел от римлян — очевидная ложь, но заявленная с позиции силы. Затем он высказал несколько тяжёлых для Константинополя условий.

Для обсуждения предложения царь срочно созвал сенат. Помимо этого, в традициях римского «разделяй и властвуй», следовало определиться, каким способом можно поссорить двух остготских вождей друг с другом, и кого из них предпочесть. В принципе, это дело было не самое сложное для сената, но ситуация была патовая — в казне не осталось средств, чтобы оплачивать мир и верность того или другого. Доходы стремительно падали, и, например, некогда кормилец Империи, Египет в то время присылал только 1/10 прежних доходов (50 литров золота вместо 500 в год). Желая заручиться поддержкой армии, император созвал солдат придворных схолий и выступил перед ними с речью, из которой следовало, что Теодорих Косой изначально был врагом римлян и помогал Василиску в приходе к власти. Не озвучив очевидного вывода, царь по существу подталкивал к нему войско, и солдаты горячо поддержали своего царя, что и требовалось получить.

Была разыграна старая как мир комбинация: царь оставлял последнее слово за собой, не давая официального ответа, при этом показывая, что настроение его подданных далеко не миролюбивое. Но и без ответа Теодорих прекрасно знал, что происходит в столице — он имел тайных осведомителей, которых, правда, вскоре раскрыли сенаторы Зенона, но не казнили, а подвергли пожизненному заключению[919]. Однако при всех демаршах всем стало ясно, что готская угроза вновь возникла над Империей.

Но иногда радовали и добрые вести. В том же 478 г. прибыло посольство от Онориха, короля вандалов. Тот отказывался от всех притязаний на наследство своей жены, ранее неоднократно заявляемых Гейнзерихом, и от возмещений всех издержек, возникших в прошедших войнах, предлагая мир и дружбу. Конечно, для Константинополя и его дипломатов не было секретом, что мирная инициатива вандала являлась следствием его военной слабости, но, конечно, такие предложения не отклоняются — мир был заключён на выгодных для Константинополя условиях[920].

В 480 г. Зенон решил всё-таки скрепить отношения с Теодорихом Косым мирным договором — тот всё более и более становился сильной фигурой. В качестве гарантии выполнения условий договора император предложил варвару оставить заложником в Константинополе его сына, но гордый остгот отклонил данное предложение. Он недвусмысленно ответил, что теперь он уже далеко не частный человек, но вождь тех народов, которые решили пойти под его власть. Поэтому ни о каких заложниках не может быть и речи. Но если нет заложников, то кто поручится за слово варвара? Практически это означало, что даже при заключённом мирном договоре остгот будет самостоятельно выбирать, когда и что делать. От этих слов явно пахло войной, поэтому император срочно стал собирать силы для отражения возможных атак остготов на римские земли[921].

В качестве союзника император попытался пригласить конкурента сына Триария, Теодориха Великого. Тот, занимавший официально пост магистра армии, согласился, но на некоторых условиях, наглядно демонстрирующих, насколько союзники не доверяли друг другу. Варвар потребовал, чтобы император, сенат и воинские начальники дали клятву в том, что они никогда не предадут его; те поклялись, но с оговоркой, «если этого не захочет император». Сам Зенон также поклялся, но при условии, что и гот даст аналогичную клятву верности. Наконец, формальности были улажены, и Теодорих Великий обещал выставить против Косого своих воинов. С римской стороны военачальником был назначен Мартиниан, под началом которого насчитывалось около 16 тыс. конницы и более 20 тыс. пехоты; впрочем, войска эти были ненадёжны и очень слабо дисциплинированы. Теодорих Великий должен был следовать к назначенному месту сбора, чтобы соединёнными усилиями одолеть общего врага.

Выполняя заранее составленный план военных действий, остготская армия перешла Балканы и столкнулась с войском Теодориха Косого, но общее командование отсутствовало, поэтому римские подкрепления не подошли к театру военных действий. После некоторых стычек остготы пришли к выводу, подготовленному пламенными речами Теодориха Великого, что им не имеет смысла сражаться друг против друга, но, объединив усилия, они смогут поставить Империю на колени. Два готских вождя встретились на берегу реки, договорились между собой и направили совместный ультиматум императору Зенону.

Оказавшись на грани катастрофы, царь не терял присутствия духа и попытался привычными способами внести раскол в ряды врагов. Он упрекал Теодориха Великого в нарушении клятвы, предлагая крупные денежные средства и даже руку своей дочери Олибрии, если тот откажется от союза с Теодорихом Косым, но гот оставался непреклонным. Попытки перекупить отдельных готских вождей также не удались, и тогда Зенон заявил, что сам возглавит римские войска и победит с ними готов.

К сожалению, этого сделать не удалось. Набранная армия была явно небоеспособна, да и оставлять Константинополь в ситуации, когда исавров ненавидели и лишь искали повод для восстания, было смертельно опасно. Спасли положение сами готы, вернее, разногласия между их вождями. Может показаться удивительным, но готское племя, равно как и все германские племена, исповедующие одну веру (арианство), преследующие одинаковые цели, никак не могло соединиться в единый политический союз или подобие его. Так случилось и на этот раз — частные интересы превысили общенациональные. Пока Теодорих Великий опустошал окрестности Родопы, Теодорих Косой тайно направил посла к императору и заключил с ним мирный договор. По его условиям император обещал вернуть готу титул магистра армии, обеспечить содержание личной дружины в количестве 13 тыс. человек, возвратить состояние его родственников (надо понимать, Аспара и его сыновей), отобранное ранее, и дать для жительства один город, который выберет сам царь.

Но тайна этого союза сохранялась недолго, и Теодорих Великий вскоре понял, что обманут. Рассказывают, хотя и без деталей, что он несколько раз потерпел обидные поражения в стычках с римскими войсками и желал реабилитировать своё имя полководца. Остгот ринулся в Дарданию, перерезал всех солдат гарнизона в городе Скупы, не пожелавших перейти к нему на службу, попытался взять Фессалоники, требовал от императора новых земель для расселения своих воинов и гарантированного довольствия. Попытки дипломатов Зенона уладить дело мирным путём опять не увенчались успехом, и тогда было решено привлечь к боевым действиям военачальника Сабиниана, которого назначили командиром римских войск в Иллирии.

Собрав отдельные отряды, разбросанные по гарнизонам, в сильный кулак, Сабиниан как-то на рассвете окружил готов, которыми командовал брат Теодориха Великого Тевдимунд, и разгромил их. Врагов полегло несчетное множество, только пленных взяли более 5 тыс. человек, а также богатый обоз и добычу. Зенон тут же дал команду прекратить переговоры с готами и поручил Сабиниану продолжить военные действия против них. К чести римского полководца, враги настолько боялись его, что пока он был жив, Теодорих Великий не осмеливался нападать на имперские земли[922].

Впрочем, развить успех Зенону не удалось: за его спиной стояла неспокойная столица, способная нанести смертельный удар нелюбимому исавру. Это событие не осталось незамеченным другим остготским вождём, решившим поживиться на этом. Воспользовавшись очередными волнениями в Константинополе, Теодорих Косой под видом союзника подошёл к столице, делая вид, что хочет помочь царю против бунтовщиков. Но Зенон вовремя разгадал замысел остгота и срочно выслал ему навстречу посла, уведомившего Теодориха о том, что бунт подавлен и помощь уже не нужна. Тогда-то варвар решил открыть свои истинные мысли и заявил, что его солдаты вынесли большой поход и поиздержались в дороге. Посол Зенона Пелагий сумел деньгами и уговорами повернуть остготов обратно, что смело можно отнести к разряду чуда. Дела у римлян обстояли настолько плохо, что в то время, когда Пелагий вёл переговоры, исавры в столице приготовили специальные средства для поджога зданий, если вдруг враг подойдёт к городу.

Опасаясь продолжения волнений, царь потребовал от Теодориха Косого выдачи ему государственных преступников, укрывшихся у него, но тот ответил, что никогда готы не выдавали людей, просивших у них защиты. Разгневанный император вновь лишил варвара столь привлекательного для него титула магистра армии и объявил врагом. А этот высокий пост передал в качестве награды исавру Трокунду, не раз спасавшему его в трудную минуту. Естественно, что остгот ответил новыми нападениями на имперские земли. В это тяжёлое для Империи время Зенон вновь решил прибегнуть к испытанному способу: натравить одних варваров на других. Он тайно нанял болгар, живших за Дунаем, для набега на готов, но Теодорих вновь блеснул высоким воинским искусством и разгромил врага. Столица опять оставалась почти беззащитной.

Казалось, в этих условиях Константинополь уже не удержать, но согласованные и высокопрофессиональные действия полководца Илла и римского флота не позволили Теодориху Косому захватить столицу греков. Всё же, опасность была велика, но в этот момент Господь чудесным образом спас Империю. В 481 г. готский вождь, собравший до 30 тыс. воинов для очередного похода на римлян, внезапно погиб, наткнувшись на собственное копьё, когда садился на коня[923]. А его сын Рекитах, не обладавший столь многими талантами, удовлетворился Фракией, где у готов имелись хорошие места для стоянок.

Однако и теперь многие провинции Римской империи не избегли вторжения готов под руководством второго вождя. Единственный человек, которого обоснованно опасался Теодорих Великий, — полководец Сабиниан, был предательски убит в 482 г. Не имея впереди достойного противника, остгот в том же году разграбил Фессалию. Затем варвар двинулся в Македонию и захватил город Лариссу. Преемники храброго Сабиниана — Иоаннскиф и некто Мосхиан, не имели успеха в борьбе с готами и оставались безучастными свидетелями его побед.

Всё же ценой невероятных дипломатических усилий Зенон в 483 г. вновь вошёл с Теодорихом Великим в соглашение, восстановил его в сане магистра армии, назначил консулом на 484 г. и предоставил остготам для проживания часть имперской территории — Побережную Дакию и Нижнюю Мезию. Сам Теодорих, как новоиспечённый консул, безбоязненно прожил этот год в Константинополе, пожиная плоды своей славы[924]. Это было, конечно, свидетельством полного унижения и военного бессилия Римской империи и самого Зенона. Одна беда надвигалась на место другой. Несмотря на мирный договор с Константинополем, вандалы устроили в Африке настоящий геноцид православных, закрывая церкви и предавая христиан жестоким экзекуциям. У современников было такое ощущение, что вернулись древние времена гонений на Церковь, и множество исповедников приняли мученический венец от рук варваров. Посольство императора, пытавшееся хоть как-то умиротворить вандалов, ничего не достигло. А царь, окружённый заговорщиками и пытавшийся разрешить церковный конфликт между Западом и восточными церквами, был бессилен что-либо сделать.

В том же 484 г. произошло восстание самарян в Палестине, в городе Неаполе, разразившееся в день Пятидесятницы. Самаряне-иудеи напали на христиан во время церковной службы и многих убили, а епископу Теребинфию отрубили пальцы на руке. Затем иудеи объявили своего предводителя Юстаса императором, и надели ему на голову диадему. Овладев Кесарией, тот перебил христиан и сжёг храм св. Прокопия. Только благодаря решительным действиям дукса Палестины Асклепиада и полководца Региса бунт был подавлен. Но в ответ на выступление самарян противоположные волнения христиан против евреев начались в Антиохии, где также проживало много иудеев. Спровоцированные ими христиане напали на них и многих перебили. Лишь с большим трудом удалось погасить и данное волнение.

Но это страшное время дарило свои чудеса. Так, на острове Кипр была обнаружена могила апостола Варнавы, на груди которого лежало Евангелие от Матфея, переписанное им собственноручно. Священная реликвия была с большими почестями препровождена в Константинополь и помещена в храм св. Стефана. А Кипрская церковь, до сих пор зависевшая от Антиохийского патриархата, получила автокефалию[925].

Глава 2. Заговоры и заговорщики, потеря Италии

Не удивительно, глядя на эти события, что царствование Зенона нарушалось целой серией заговоров, едва не приведших к очередной смене монарха. Пока император воевал с остготами, в столице назревал заговор, во главе которого стояли представители национальной партии. Их вождём стал видный и именитый аристократ Маркиан, сын покойного римского императора Анфимия, государя западных провинций. Он жил в Константинополе и пользовался большим почётом, как отпрыск знаменитой семьи императора св. Маркиана и муж дочери императора св. Льва Великого Леонтии. Он был обеспеченным человеком благодаря богатству, накопленному его родом, неоднократно занимал высокие публичные должности, в 469 г. стал консулом Империи от Италии, а в 471 г. — от Константинополя. Ближайшими помощниками Маркиана являлись его братья Ромул и Прокопий, а также командиры двух полков, расквартированных в столице, — Бусальб и Никита. Заговор организовывался в глубокой тайне, и в конце 479 г. заговорщики внезапно захватили один из царских дворцов, носящих название Кесарий. Здесь расположился их главный штаб, из которого они стали действовать в различных направлениях: Маркиан против большого императорского дворца, а Прокопий — против войск Илла.

Очень быстро выяснилось, что население столицы всецело находится на стороне заговорщиков. Ненавидя исавров, горожане пополняли ряды восставших, стреляли по императорским войскам с крыш домов, истребляя их, где только было возможно. Вместе с константинопольцами солдаты Маркиана ворвались в большой дворец, где находился сам Зенон, и захватили здание. Гвардейцы-экскувиты, телохранители царя, были перебиты, и сам он едва не попал в плен, лишь благодаря счастливой случайности успев убежать от заговорщиков[926]. Всю ночь в Константинополе царила страшная паника; восставшие полностью уверовали в свою победу и начали её праздновать — как выяснилось утром, излишне легкомысленно.

Ночью исавры, боевые и испытанные воины, перегруппировали свои силы и переправили в Константинополь подкрепления на лодках из Халкидона, где стояли некоторые воинские части. Первым организатором обороны стал помощник Илла, некто Пампрепий, уверенно подбадривавший своих соотечественников словами: «Божий Промысел с нами!». Не успело встать солнце, как все высшие сановники, участвующие в заговоре, включая Маркиана и его братьев, были арестованы, и исавры разгромили восставших. В виде моральной компенсации те успели сжечь дом Илла, но большего им достигнуть не удалось.

Главу заговора сослали в Кесарию Капподакийскую, где он был посвящен патриархом Акакием в духовный сан, его жена Леонтия была заключена в монастырь акимитов («неусыпных»). Но по дороге Маркиану удалось бежать (возможно, подкупив стражу)[927]. Удивительно, но император поступил чрезвычайно милосердно, не казнив никого из заговорщиков и даже не предав пыткам и урезанию членов — обычная практика борьбы с узурпаторами. Другие участники, включая Бусальба, бежали к Теодориху Великому, который, впрочем, едва ли имел касательство к этим событиям.

Но дело этим ещё не завершилось. Маркиан, набрав шайку разбойников, попытался овладеть городом Анкирой в Галатии. Однако небезызвестный нам Трокунд, назначенный на пост магистра армии вместо Теодориха Великого, взял его в плен и сослал в Исаврию, в одну из тамошних крепостей. Маркиан опять отделался легким наказанием.

Зенону невероятно повезло, и вновь рука Провидения спасла его, однако у этой победы была и обратная сторона. Почувствовав себя «спасителями отечества», исавры окончательно распоясались, и в то время, как остготы донимали Империю, они захватили и ограбили два города — Корик и Севастию, что в Киликии[928].

Едва успели погасить заговор Маркиана, как в 480 г. вспыхнул новый. И на этот раз его возглавили сановники римской партии — магистр оффиций Дионисий, Эпиник и высокий воинский начальник Фравстил. Заговор вовремя пресекли, однако, поняв, что в таких случаях милосердие — смерти подобно, Зенон казнил вождей бунта.

Впрочем, как выяснилось очень скоро, исавры также не были вполне довольны императором: в уме они постоянно взвешивали цену их помощи Зенону при повторном воцарении и его благодарности за собственное спасение. Полководец Илл, на которого дважды совершались неудачные покушения, вряд ли очень доверял своему царю и строил свои, далеко идущие планы. Ссылаясь на необходимость поправить здоровье после раны, нанесённой ему кинжалом, он выпросил у императора отпуск на родину и покинул столицу. Выехал исавр в сопровождении великолепной свиты, куда входили сенаторы, два бывших консула, префект претория и нескольких патрициев, среди которых находился и патриций Леонтий, магистр армии во Фракии[929]. Столь пышное окружение мотивировалось тем, что исавр обещал привезти св. Ариадне из ссылки её мать Верину, которой необходимо было обеспечить должный почёт. Но истинные планы Илла станут очевидными чуть позднее.

Весной 484 г. Илл, проведший зиму в Никее, открыто объявил о свержении им Зенона, освободил Верину из монастыря и заставил служить собственным целям. Брат Зенона Лонгин, которого 10 лет Илл удерживал фактически в своём плену, невзирая на многочисленные просьбы императора вернуть его, тоже был насильственно «пристегнут» к заговору. Исавр освободил также Маркиана, направив его в Италию к Одоакру за помощью, и обратился с аналогичными предложениями к армянским и персидским магнатам. К чести германца, он категорически отказался изменять своему монарху, но армяне и персы охотно откликнулись на зов Илла[930].

Понимая, что Римское государство уже пресыщено властью исавров, и его кандидатура не найдёт ничьего сочувствия, Илл задумал верный план. Он решил сохранить своё влияние могущественнейшего человека в Империи, прикрывшись кандидатурой Леонтия, которого предусмотрительно взял с собой в свиту. Первый враг Илла — Верина также оказалась удивительно кстати[931].

Илл и его друзья прекрасно понимали необходимость обеспечить легитимный приход к власти нового императора. Вновь произошла чудесная метаморфоза: вчерашние враги стали друзьями, и 19 июля 494 г. была проведена коронация Леонтия, которую благословила царица Верина. По дороге она рассылала от себя послания следующего содержания: «Верина, царица, нашим правителям и христолюбивым народам. Вы знаете, что царство принадлежит нам и что по кончине мужа моего, Льва, мы избрали царём Зенона, в надежде, что он устроит благоденствие подданных. Но, видя беспорядки, подрывающие государство, нашли необходимым венчать вам царя-христианина, украшенного благочестием и правосудием. Мы венчали на царство благочестивейшего Леонтия, который покажет себя достойным вас своим попечением о благе вашем». Эта сакра впервые была прочитана в Антиохии, и, надо сказать, многие римляне радостно приветствовали нового императора, благословляя Леонтия[932].

Многие, но далеко не все. Сирийский город Халкида не принял его власти, и префект претория Элиан начал против него военные действия. Илл направил отряд всадников в Месопотамию, но жители Эдессы не приняли его посланцев и закрыли ворота. Выяснилось, что расчёт Илла и Верины на повсеместное неудовольствие императором оказался ошибочным. Наверное, Зенона действительно не очень любили, но не находили никаких достоинств и у его «преемника». По-видимому, этот критерий (его безвестность на Востоке) оказал решающее влияние, поскольку с точки зрения римской политической практики, следы которой обнаружатся при следующем царствовании, Верина имела правовые основания передать Леонтию верховную власть, как бывшая царица. Если понимать под «правовыми основаниями» негласный правовой обычай и специфику римского правосознания.

Ответные меры императора Зенона были на удивление своевременными и точными. В первую очередь, царь выгнал из города всех сторонников Илла, то есть исавров, конфисковал их имущество и продал на аукционе. Вырученные деньги он направил в Исаврию, объявив их ежегодным денежным пособием от Константинополя своей стране, то есть, фактически перекупив её верность. Против Илла он направил полководца Иоанна-скифа, снарядил сильный флот и договорился с Теодорихом Великим о том, что его армия пойдёт на соединение с остальными частями римской армии против узурпатора. Вдруг выяснилось, что против заговорщиков действует сильное и хорошо оснащённое войско, с которым трудно тягаться. Первыми почувствовали это на себе Папим, начальник конницы Илла, и его оруженосец Артемидор, которых наголову разбил Иоанн-скиф. Деньги, поступившие в Исаврию от Зенона, довершили дело: недавние соратники Илла стали предавать его один за другим; через короткое время у того оставалось не более 2 тыс. воинов — сила смехотворная для того, чтобы бороться за власть с Зеноном.

Бросив всё, Илл укрылся в крепости Херрис, в Исаврии, куда немедленно вызвал из Антиохии узурпатора Леонтия и Верину. Наверное, исавр ещё верил в свою счастливую звезду и надеялся на успешный исход кампании, почему и сохранил при себе «царей». Поняв, что наступил перелом в войне и гибель Илла — вопрос времени, осторожный Зенон тут же отослал Теодориха Великого обратно, сославшись на то, что победа уже достигнута имперскими войсками. На должности разжалованных заговорщиков он опять назначил в армию своих соплеменников, несмотря на то, что только что едва не стал жертвой их алчности и продажности. Но, очевидно, других союзников у Зенона не было. Магистром оффиций стал некий Лонгин, а магистром армии — Коттомен. В 485 г. императора ждала, наконец, радость от встречи с родным братом Лонгином, каким-то образом умудрившимся вырваться из плена Илла и добравшимся до Константинополя[933].

Между тем осада крепости, где укрывался Илл, затянулась надолго и завершилась только в 488 г. Исавру нечего было опасаться штурма, поскольку крепость, расположенная в горах, была практически неприступна. Но уныние постепенно овладевало оставленными всеми заговорщиками. Очень скоро после начала осады умерла Верина, и её тело было погребено в свинцовом гробе. Впоследствии св. Ариадна перевезла его в Константинополь и, следуя традиции, погребла в храме Святых Апостолов.

В 486 г., почувствовав безнадёжность своего положения, Илл попытался связаться с императором через своего старого товарища Иоанна-скифа, ныне осаждавшего крепость исавра. Но напрасно заговорщик напоминал Зенону свои прежние заслуги и молил о пощаде — царь был непреклонным. Затем умерла дочь Илла Анфуса, которую тот очень любил. В конце концов, как это обычно бывает, нашёлся предатель, открывший ворота римлянам. Когда Илл и Леонтий проснулись, враги уже топтали своими башмаками улицы крепости. Узурпатор хотел лишить себя жизни, но Илл уговорил его не делать этого, всё ещё надеясь на помилование со стороны царя. Когда их подвели к Иоанну-скифу, Илл попросил отослать прах его дочери Анфусы в город Тарс, где находилась его семейная усыпальница, и пощадить его жену и вторую дочь, Феклу.

Надо сказать, Иоанн выполнил все просьбы исавра, а затем передал его и Леонтия правителю провинции, имевшему резиденцию в Селевкии, и тот немедленно казнил обоих. Головы казнённых отправили в столицу, где их выставили на шестах. Из остальных заговорщиков большинство отделалось довольно незначительными наказаниями: были казнены лишь три военачальника, а солдатам отрубили руки[934]. Пострадали и армянские вельможи: если ранее все пять областей Армении управлялись суверенными правителями, то теперь такое право было сохранено только за одним из них, а остальные назначались и снимались императором как его чиновники. Так счастливо закончился для Зенона и этот заговор.

Из последующих политических событий, позволяющих раскрыть содержательную часть царствования императора Зенона, можно отметить его отношение с Одоакром и завоевание остготами Италии.

Подозрительный сверх всякой меры (или, что правильнее, адекватно разыгравшимся заговорам), Зенон не доверял даже близкому окружению, тем более варварам. Заподозрив Одоакра в «двойной игре» во время заговора Илла, он тайно снёсся с племенем ругов, жившим за Дунаем, и предложил им напасть на германца. Но Одоакр не случайно слыл одним из лучших полководцев того времени — стремительным броском он отразил нашествие врагов, перешёл в наступление и 18 декабря 487 г. нанёс ругам страшное поражение.

Взятого в плен царя ругов Феву и его жену он отвёз в Италию и там казнил. Точно исполняя свои обязанности перед восточным императором, не догадываясь об интригах Зенона, он, как верноподданный царя, прислал ему часть военной добычи. Может показаться удивительным, но Одоакр честно оберегал покой западных провинций, которые, несмотря на его победу, по-прежнему оставались в беспомощном (перед варварами) положении. Тогда, не имея возможности защищать северные границы, германец переселил всех жителей этих территорий в Италию. Но император готовил ему нового, более грозного соперника, от руки которого Одоакру суждено принять смерть.

Пока Зенон боролся с заговором, Теодорих Великий продолжал укреплять свою единоличную власть среди остготов. Он не стал дожидаться, пока сын его врага-союзника Рекитах наберёт силу, и устранил конкурента, проживавшего в Константинополе, равно как и первый вождь остготов, ставший консулом Империи. Однажды, в 484 г., Теодорих встретил Рекитаха, направлявшегося на обед в императорский дворец, и убил его мечом прямо на улице. Это убийство прошло для него безнаказанно, более того, возле большого дворца была сооружена его конная статуя — событие, породившее ошибочные слухи о том, будто убийство спланировал сам Зенон. На самом деле, царю было гораздо выгоднее стравливать между собой двух готов, чем становиться единственным объектом объединённого нападения варваров. Но знаки внимания не смягчили сердце остгота. Покинув Константинополь, варвар уже в 486 г. выступил из своей резиденции в городе Нова и разграбил Фракию.

В следующем, 487 г., Теодорих повторил свой поход, но в гораздо более опасной редакции: варвар подошёл непосредственно к Константинополю, заняв одно из его предместий, и только хитрость Зенона спасла столицу от готов. Император направил к Теодориху его сестру Амалафреду, будущую жену Вандальского короля Тразамунда, жившую в ту пору в императорском дворце в качестве заложницы. Она и сумела отговорить брата от нападения на Константинополь, передав ему также богатые подарки от царя.

Через короткое время для Зенона открылась возможность окончательно, как ему казалось, решить для себя готский вопрос. Сын убитого Ругского царя Фридрих возобновил военные действия против Одоакра, вновь удача улыбнулась скирам, и неудачливый полководец, принадлежащий к одной из ветвей рода Амалов и, следовательно, родственник великого гота, нашёл спасение у Теодориха. Долгими ночами он рассказывал ему о прелестях Италии и окончательно утвердил гота в мысли о том, что данная территория должна принадлежать ему.

Как не раз замечали, германцам вообще был свойственен такой недостаток, как слабое национальное чувство. Не считая отдельных коалиций, они нередко сражались друг с другом, боролись с узурпаторами или против них, но всегда и неизменно под знамёнами Римской империи. Её обаяние, величие, блеск, кружили головы варварам, всегда готовым ограбить Властелина Вселенной, но не способным создать ему замену[935]. Однако было одно исключение — Теодорих Великий. Его политическое сознание к тому времени уже созрело до мысли образовать независимое Готское королевство, как некогда сделали вандалы, и серое прозябание на разорённых фракийских землях меркло перед открывающимися перспективами на Западе. Понимая, что без согласия Зенона такой поход невозможен (тот при возможности мог объединить усилия с Одоакром и ударить в спину), Теодорих вступил с ним в переговоры. В результате император практически предал своего германского союзника, пообещав в случае удачи предоставить готу такое же положение, какое в настоящий момент занимал в Италии германский король.

Осенью 488 г. Теодорих Великий выступил из Болгарии в поход на Италию, ведя под своими знамёнами готов-добровольцев, ругов вместе с их царём Фридрихом, а также множество других искателей приключений различных племён и народов. Он собрал около 100 тыс. человек, из которых, правда, только около 20 тыс. были способны носить оружие[936]. Особенность его операции заключалась в том, что он действовал не только как царь готов, но и как магистр римской армии — фактически, это означало открытое объявление войны Одоакру — римскому патрицию и федерату!

Остготы и их союзники медленно продвигались к намеченной цели, и только 28 августа 489 г. состоялась первая битва с войсками Одоакра, закончившаяся удачно для Теодориха Великого. Вообще, этот год станет счастливым для него: у стен Вероны он вновь одолеет своего могучего врага. В следующем, 490 г., состоялась третья битва, уже на берегах Адды (11 августа), стоившая Теодориху многих жертв, но также удачная для остгота. После стольких поражений Одоакр потерял последних сторонников, но держал оборону Вероны, в которой его осадил Теодорих, вплоть до 25 февраля 493 г. В этот день при содействии Равеннского архиепископа Иоанна между ним и остготом был заключён мирный договор. Но уже через 10 дней коварный гот убил Одоакра мечом. Последними словами покойного были: «Где Бог?», на что Теодорих заметил: «Вот тебе за то, что ты сделал с моим». Что хотел сказать этим Теодорих, осталось неясным. Возможно, таким способом он хотел показать, что, как арианин, не может простить Одоакру гибели своих единоверцев.

Откровенно говоря, это убийство неприятно поразило современников: при всей лёгкости нравов и слов считалось неприличным столь цинично и прямолинейно устранять сдавшегося врага. Но эта выходка имела для Теодориха очевидную выгоду. Римский сенат немедленно вступил в отношения с победителем и направил посольство в Константинополь, чтобы урегулировать оставшиеся нюансы[937]. В этот же день солдаты Теодориха умертвили подавляющую часть воинов Одоакра — очевидно, акция была заранее организована и хорошо подготовлена.

Есть мнение, что первоначально, выступая в поход, Теодорих Великий, которому не исполнилось ещё и сорока лет, весьма смутно представлял свой политический статус, если война окончится его победой. Провозглашённый в 493 г. королем Остготского королевства, он, конечно, не собирался подчиняться власти Римского императора, желая самостоятельно решать все вопросы. Но, с другой стороны, великий остгот был человеком своего времени, для которого Римская империя также являлась зримым образом мирового правопорядка, а её глава, император, чем-то неприкосновенным и священным. Покушаться на его власть — означало покушаться на замысел Провидения, что нормальное религиозное сознание принять никак не могло.

Самый простой способ адаптации заключался в том, чтобы войти в политическую структуру римской государственности. Но Теодорих пошёл несколько дальше: он сохранил римские политические институты, но подчинил их своей власти, оставил римскую аристократию и даже защищал оружием своих солдат, но заставил служить себе. Более того, понимая глубоко в душе, что его соплеменники обречены на романизацию, великий остгот заявил, что пришёл защищать древние права и ценности римского народа. В одном из посланий к населению страны Теодорих писал: «Вам следует без сопротивления подчиняться римским обычаям, к которым вы вновь возвращаетесь после длительного перерыва, ибо должно быть благословенно восстановление того, что, как известно, служило процветанию ваших предков. Обретя по Божественному соизволению древнюю свободу, вы опять облачаетесь в одеяния римских нравов»[938].

Обозначившийся политический и правовой дуализм проявлял себя и в том, что ни один гот не имел права войти в состав римских публичных учреждений, но ни один варвар никогда не представал и перед римским судом — их судил только готский военный трибунал. Готы всегда дистанцировались от римлян по национальному признаку, и законом им было запрещено жениться на римлянках[939].

Хотя Зенон и не признал Теодориха законным правителем Италии, тот нисколько не беспокоился таким признанием. В большей степени его волновал вопрос укрепления личной власти и адаптация римских учреждений под остготские порядки. Не разрушая римской администрации, он тем не менее установил свои королевские суды, королевские комитеты и королевскую стражу. Король начал чеканить собственную монету, где наряду с изображением императора присутствовала и его монограмма. Если Теодорих считал, что римские учреждения функционируют плохо, он решительно вмешивался в их работу и поправлял. Иными словами, он действовал по факту, как полновластный правитель Италии, круг полномочий которого едва ли кто смог бы ограничить[940].

Как политический гений своего времени, он не удовлетворился привычными желаниями ограбить захваченную территорию и затем бросить её. Не в силах немедленно создать остготскую политическую систему, он временно принял римскую, максимально проследив, чтобы итальянская культура не ассимилировала его германцев, но неуклонно продолжал ту линию поведения, что всё, чужое ему, должно было при нём или его преемниках закончить своё существование. Объективно, при продолжении господства остготов в Италии через некоторое время это грозило либо вызвать серьёзный политический и культурный конфликт между римлянами и остготами (что, кстати, вскоре и произойдёт), либо требовало германизировать все институты древнего Рима.

Сохранилось одно из посланий Теодориха правителю провинции, некоему Севериану, в котором остгот, нисколько не сомневаясь в своих полномочиях, отдаёт поручения римским чиновникам и сборщикам податей, обрамляя свои приказы общими рассуждениями о справедливости. «Разумная справедливость, — пишет он, — требует, чтобы сильнейшие были обуздываемы, и чтобы через то прелесть мира и тишины распространялись одинаково на всех. Мы часто получаем жалобы наших подданных из провинции.», и далее по тексту[941]. Особенно обращает на себя внимание словосочетание «наши подданные». Конечно, вопрос легитимности своей власти в глазах итальянцев серьёзно волновал Теодориха. Титул «rex» звучал очень сомнительно для римского уха, и оскорблял патриотические чувства итальянцев, как понятие, напрямую связанное с тиранической властью германцев. Поэтому Теодорих настойчиво проводил ту мысль, что его поход в Италию санкционирован императором Зеноном, а сам он, принадлежащий к ветви готской королевской династии Амалов, обладает высшим римским титулом magister militum[942]. Остготы по-прежнему благоговели перед властью Римского императора, но при помощи сановников Теодорих пытался обосновать ту мысль, что Римский василевс не является единственным сувереном и источником политической власти всех остальных правителей. Он являет собой лишь образ, которому должны следовать остальные правители, но сама королевская власть отнюдь не делегирована императором, а представляет собой самостоятельное целое[943].

Так заканчивала своё существование Западная Римская империя, отныне ставшая территорией Остготского королевства. Что стало причиной этой трагедии? Бесталанность прежних западных императоров, слабость римских политических институтов, слабость общественных связей? Но, как мы видели, Теодорих вовсе не считал римскую администрацию отжившей и вполне удачно использовал в своих целях. Слабости западных императоров также едва ли могут быть положены в основу падения Западной империи — многие самодержцы, лично нелицеприятно характеризуемые современниками и Церковью, являлись умелыми государями, глубоко чувствующими свои задачи и ответственность за судьбу родины.

Может быть, варварские нашествия оказались более разорительными на Западе, чем на Востоке? Но и это утверждение будет весьма и весьма условным, так как восточные границы отнюдь не менее регулярно испытывали на себе удары остготов, славян, арабов. Кроме того, нельзя забывать, что у Константинополя был один сильнейший враг, от которого, по счастью, был свободен Рим — Сасанидская Персия, самая могущественная после Римской империи держава современности. И почему же Восток выстоял и окреп в этой борьбе за существование, а Рим — не смог? Дело заключается в том, что сила политических и гражданских институтов Восточной империи — плоть от плоти римских, которые удержались и своевременно модифицировались благодаря силе императорской власти, её стабильности и крепости.

К сожалению, после прекращения династии Валентиниана Запад находился во власти пусть иногда и сильных, но всё же временщиков, не способных сплотить римское общество вокруг себя. А с разрушением самодержавной основы рассыпались и изолировались остальные политические институты, и Рим оказался беззащитным и принял власть варвара как благоденствие.

Но вернемся к нашему императору. Тактически Зенон, конечно, победил, поскольку масса остготов хлынула в Италию и утратила интерес к восточным провинциям. Те немногие роды и колена готского племени, которые остались на территории Империи, удовольствовались привычным статусом федератов, сулившим им многие блага. Однако это временное спокойствие было куплено ценой утраты римлянами политической власти над Италией, а также передачей в руки остготам-арианам исконно православных территорий Запада: проблема, которую пришлось разрешать уже через полстолетия другим императорам. Кроме того, хитроумная политика Зенона скорее обернулась против самой Империи: уход остготов в Италию оставил беззащитными Балканы, куда вскоре хлынули славяне и болгары[944].

Если до последнего времени Италия и другие западные земли в сознании римлян являлись неотъемлемыми частями единой и Вселенской Священной Римской империи, то теперь они почти добровольно (в отличие от Африки, завоёванной вандалами) передали политическую власть над ними Теодориху. Создание Остготского королевства означало, что Империя самоограничилась рамками тех провинций, которые находились под властью восточного императора. На Востоке римское культурное влияние с этих пор начало постепенно уступать греческому. И носители греческой культуры, численно преобладавшие в столице и присутствовавшие повсеместно в других провинциях, придали свой колорит и специфику тому политическому союзу, который образовался на остатках былого римского государства. Вполне обоснованно, помимо уже употребляемых наименований, мы будем называть остатки Римской империи Византией, а её граждан — византийцами.

Параллельно процессу создания Остготского государства, западная римская аристократия также разделилась на различные партии, война между которыми, в конце концов, привела к резкому изменению политического сознания Италии. Одна партия по-прежнему считала своим императором того, который сидел в Константинополе, и не принимала остготов. Вторая партия полагала выгодным подчинение Теодориху Великому, защищавшему их от других варваров и не претендующему на коренную ломку римских политических традиций. Наконец, третьи, националисты, постепенно пришли к выводу о необходимости порвать как с остготами, так и с восточными греками, которые всё более и более казались им чужыми[945]. Рушилась римская идея Всемирной империи, начиналась пора национальных суверенитетов.

Знал ли достоверно Зенон о подобных перспективах, или мог ли он предполагать их? Возможно, что царь полагал, будто, захватив Италию у Одоакра, сильный и грозный Теодорих Великий удовлетворится статусом федерата и не рискнет обособляться от Империи политически. Но это была наивная слепота, поскольку все предыдущие действия гота, а также примеры появления на карте Римской империи самостоятельных государств варваров в Африке и Испании, не должны были оставлять сомнений в том, что Теодорих пойдёт дальше, чем ему разрешал император.

Мог ли Зенон иным образом отвлечь остготскую угрозу от Империи? Наверное, нет: его власть была непопулярна и держалась за счёт исавров. Религиозный кризис, о котором дальше пойдёт речь, не прибавлял ему авторитета, но лишь больше раздирал Восток на отдельные группы противоборствующих партий. В любом случае, как известно, история не знает сослагательного наклонения, и далеко не всегда тайны Промысла открыты нам. Поэтому успех остготов в Италии нужно принять как данность. Сама история неумолимо диктовала Зенону свои законы и рисовала новые политические картины на теле Европы. Единственно, скажем, что к чести императора, он не принял посольство Рима и Теодориха и до самой смерти не признавал за ним права владеть Италией, но это был лишь вопрос времени[946].

Глава 3. «Энотицон» императора Зенона и «Ацациева схизма»

Вернувшись к власти на волне православной партии, отвергнувшей монофизитскую политику Василиска, император Зенон вскоре был вынужден вернуться к проблеме восстановления единства Кафолической Церкви.

Как в первые годы после Халкидона, так и теперь христианский Восток пребывал в броуновском движении. Орос Четвёртого Вселенского Собора допускал три различных богословских толкования: папы св. Льва, св. Кирилла Александрийского и Феодорита Киррского. Особенно тяжёлая ситуация сложилась в Египте, патриарх которого Тимофей Элур до старости занимал свой престол, несмотря на горячее желание Зенона убрать его, как сторонника Василиска. Но и его смерть, наступившая 4 сентября 477 г., не разрешила проблем: монофизиты избрали его преемником не менее упорного противника Халкидона Петра Монга («косноязычного»). Император пригрозил виновным в его избрании смертной казнью, но эта угроза не возымела действия. Тогда Зенон предписал, чтобы экс-патриарх Тимофей Салофакиол снова занял престол архипастыря Александрии, но его возвращение вызвало большие волнения в городе. Александрийцы любили этого архиерея, но не признавали в сущем чине и не вступали с ним в общение[947]. А Пётр Монг, которого император велел казнить за подбивание к бунту, скрывался в самой Александрии и широко агитировал против патриарха — халкидонита, чем вызвал неоднократные просьбы от Тимофея (даже его терпение лопнуло) в адрес Римского папы и царя сослать мятежника[948].

Наконец, чувствуя приближение смерти и желая найти себе достойного православного преемника, патриарх Александрии направил посольство к царю, надеясь, что тот укажет нужную кандидатуру. В состав посольства входил его родственник, епископ Гермополя, Геннадий, и эконом одной из церквей Иоанн Талайя. Не известно, действительно ли Талайя, втайне мечтавший занять патриарший престол в Египте, не верил, что император остановит свой взор на нём, или в силу каких-то иных причин, но он затеял собственную интригу. Оценив могущество Илла, Иоанн Талайя отдался к его покровительству, а исавр, уже задумавший мятеж против императора, решил использовать ловкого эконома как тайного агента в переговорах с августалом Египта Феоктистом, которого надеялся переманить на свою сторону. Возможно, и до царя доносились глухие сплетни, поскольку он потребовал от Талайя дать при нём клятву не претендовать на патриаршество[949]. Но затем уже в Александрии, используя возможности Илла и Феоктиста, неверный клирик обеспечил в июле 482 г. после смерти Тимофея своё избрание патриархом к безмерному удивлению императора[950].

Однако это было не последнее удивление, которое вызвал Талайя у своих современников. Новый архипастырь Египта и ранее пренебрегал Константинопольским патриархом Акакием, теперь же его не очень сообразительный посол, отправленный с синодальной грамотой об избрании Талайя архиереем Александрии, вместо столицы отбыл в Антиохию, где пребывал мятежный Илл. Объяснение этого манёвра на самом деле простое: поскольку, как гласили тайные инструкции, данные Талайя послу, ему следовало руководствоваться указаниями Илла, тот и последовал за ним в Антиохию, когда узнал, что полководец покинул столицу. Глупость посла была чрезмерной — он даже не догадался хоть как-то закамуфлировать свою поездку или перед отправлением в Антиохию нанести визит Константинопольскому патриарху и вручить тому злосчастный синодик. Теперь же связь Талайя с Иллом стала общим достоянием, и александрийский посол грубо нарушил церковный этикет, чем Константинопольскому патриарху было нанесено жестокое оскорбление[951]. Нужно ли говорить, что Акакий воспротивился такому выбору Египта, и с ним солидаризовался император? А недавняя клятва будущего архипастыря Египта — никогда не занимать престола давала царю формальный повод не признавать его избрания. Правда, оставался существенный вопрос: а кого можно предпочесть Иоанну? И здесь патриарх Акакий допустил, по-видимому, серьёзную ошибку.

Желая поставить Талайя на место, будучи о многом наслышан про Петра Монга и зная его популярность в народе, он предложил императору восстановить того в патриаршестве, убедив Зенона в том, что Пётр сможет успокоить Александрию и в благодарность сохранит верность царю. Император был в принципе не против этого, но и он, и сам Акакий понимали, что монофизит Монг никогда не согласится признать Халкидонский орос. Поэтому Акакий решил найти такой компромиссный вариант исповедания веры, который бы удовлетворял и Четвёртому Вселенскому Собору, и, с другой стороны, снимал акцент с тех аспектов, наиболее неприемлемых для монофизитов. Не известно как, но Акакий сумел снестись с находившимся в тайном месте Петром Монгом, и они заранее обо всём договорились[952]. Согласительную формулу облекли в императорский указ, который получил название «Энотикон» («примирительное исповедание»), и Зенон, убеждённый Акакием в его действенности и православии, подписал документ.

Августал Феоктист, как пособник изменника Илла, был отставлен, а его преемник Пергамий провёл выборы Петра Монга на кафедру и отстранил Талайя от власти[953]. Вновь назначенный патриарх торжественно въехал в Александрию, огласил текст «Энотикона» и разъяснил его к вящему удовольствию присутствующих монофизитов.

В принципе, ничего страшного «Энотикон» не содержал. И едва ли его можно назвать антихалкидонским, поскольку в документе прямо говорится о том, что Господь, Единосущный Богу, единосущен нам по человечеству. По мысли его разработчика, патриарха Акакия, «Энотикон» должен был явиться вестником объединения всех восточных церквей, о чём и было сказано в первых же строках документа.

«Зная, что и начало, и скрепляющее основание, и сила, и оружие непобедимое нашего царствования — единственная правая и истинная вера… мы ночью и днём в каждой молитве и с усердием и через законы сильно желали, чтобы благодаря ей (вере) умножилась повсеместно святая от Бога Кафолическая и Апостольская Церковь, неуничтожимая и бессмертная мать наших скипетров, и чтобы также благочестивые паствы продолжали оставаться в мире и единомыслии, относительно Бога, возносили молитвы.» Затем по тексту «Энотикона» признаются три первых Вселенских Собора, анафематствуются Несторий и Евтихий, и несколько обходится вопрос о статусе Халкидона. Помимо прочего, «Энотикон» устранил некоторые терминологические двусмысленности, присутствующие в Соборном оросе[954].

Как представляется, и император подписал этот документ «зряче». Действительно, волнения в Церкви не утихали, Василиск своей «Энцикликой» внёс сумятицу в епархиях, а его «Антиэнциклика» ровным счётом ничего не давала, поскольку только приводила ситуацию в первоначальное положение. Созвать новый Вселенский Собор в таком положении, когда единомыслия в Церкви не было, а власть императора держалась на волоске, означало, что одно неверное слово могло стоить императору трона. Кроме того, военное положение государства было крайне тяжёлым. Поэтому царь считал наиболее разумным попытаться найти некую примиряющую формулу, вычленить те православные догматы, которые уже реципировала Церковь и которые являлись общепризнанными, и обойти стороной дискуссионные аспекты.

Такая позиция, основанная на принципе икономии (домостроительства), не была чуждой для Кафолической Церкви и, особенно, для Востока. И если не воспринимать «Энотикон» как догматический документ, а принять его только как примиряющее исповедание, то, по большому счёту, нужно признать, что критика его нередко чрезмерно строга.

Пожалуй, главное, за что можно упрекнуть «Энотикон», так это за отрицание безусловного авторитета Халкидона, как Четвёртого Вселенского Собора. «Кто иначе мудрствовал или мудрствует, — говорится в конце текста, — теперь или когда бы то ни было, в Халкидоне (выделено мной. — А.В.) или на каком ином Соборе, анафематствуем, а особенно Нестория и Евтихия и единомышленных с ними». Таким образом, хотя «Энотикон» напрямую не отвергает сам Халкидонский Собор, но двусмысленно указывает, что не все, говоренное и принятое на нём, признаётся православным.

Впрочем, что именно не признается, оставалось только гадать, поскольку, следуя логике, анафематствуя Евтихия, «Энотикон» неизбежно принимал и тот Вселенский Собор, который осудил этого еретика. То есть тот самый Халкидон, который напрямую в нём нигде не обозначается в качестве Вселенского Собора. Действительно, как много раз отмечали, у «Энотикона» была масса противников с обеих сторон, но и множество сторонников, и если результат этой идеи был не так красив, как хотелось её творцам, то разве в этом всегда их вина? Главная же цель, поставленная ими во главу угла, обеспечить единство Церкви, едва ли может быть подвергнута критике[955]. Для этого Зенон и Акакий, вольно выражаясь, и «разменяли» Халкидонский орос и «Томос» папы св. Льва Великого на «12 анафематизмов» св. Кирилла Александрийского[956].

Но древняя столица и предстоятель её великой кафедры реагировали совсем иначе. Выводы Римского папы строились исключительно на правилах формальной логики: если «Энотикон» не признаёт Халкидон Вселенским Собором, то тем самым он отрицает его, а отрицание Халкидона приводит к подрыву авторитета Апостольской кафедры. Рим понимал этот документ с присущей ему прямолинейностью и категоризмом, помноженными на высокую самооценку своего престола. Как только снятый с места Талайя приехал в Рим и апеллировал к папе Симплицию (468–483), тот немедленно заявил протест по делу и потребовал снять Петра Монга с Александрийского патриаршего престола. В этом отношении объективно он был прав: ещё недавно патриарх Константинополя Акакий в переписке с ним сам называл Монга еретиком, когда нуждался в поддержке понтифика против императора Василиска. А теперь он уже принял его в общение; где же логика?

Апостолик настойчиво спрашивал Зенона и Акакия: по какой причине в «Энотиконе» умолчали о Халкидонском Соборе, как о Вселенском? Те отвечали, что если изложенная в «Энотиконе» формула хороша, зачем спрашивать о Соборе? Правильно ли учение? — вот основной вопрос. Однако папа Симплиций не поддался на эту уловку: «Определение Вселенского Собора есть голос всей Церкви, — отписал он своим корреспондентам. — А личное мнение, чьё бы оно ни было и как бы хорошо ни было высказано, не имеет обязательственной силы ни для кого. Не признавать Халкидонский Собор, а его решения выдавать за свои собственные, означает лишить его всякой силы»[957].

Хотя 10 марта 483 г. Симплиций скончался, новый апостолик Феликс (483–492) продолжил его линию. Царствование Одоакра в Италии много усилило его независимость от восточного царя, и папа вновь заявил о Римской кафедре, как первенствующей во Вселенной. Он потребовал патриарха Акакия на свой суд (!) и снарядил посольство в Константинополь к императору Зенону. Для обоснования своих обвинений Рим соорудил совершенно надуманную схему: если даже считать, говорили в папском окружении, что из трёх патриархов Востока только Пётр Кнафей является монофизитом, то Пётр Монг, имевший с ним общение, не мог не усвоить его язвы; следовательно, Акакий, общающийся с Монгом, также монофизит.

Возможно, даже почти наверняка, ответная реакция Константинополя на протесты папы была не столь категоричной, если бы речь шла только о богословской стороне вопроса. Но на деле это была неприкрытая и очевидная попытка Римского папы судить Константинопольского патриарха[958]. И искусственность его построений не может не обращать на себя внимания. Папа требовал признания Халкидона Вселенским Собором, но отрицал его 28-й канон. Он отмечал, что только соборное мнение может быть названо голосом Кафолической Церкви, а имел в виду «Томос» св. Льва Великого — хрестоматийный образец личного мнения, положенного в основу православного догмата. Папа выступал за хранение православных традиций и обычаев, а в нарушение всех устоявшихся практик пытался судить равного себе архиерея, прекрасно отдавая себе отчёт, какое положение тот занимал в Восточной церкви.

Царь не мог не обратить внимания, на каких условиях понтифик готов признать его власть главы христианского мира. В самом начале схизмы папа Феликс в своём письме от 1 августа 484 г. пишет императору: «Я верю, что твоя набожность продиктована велением Неба, и хотел бы услышать, что именно ей доверена власть над людскими делами, что в ней нет ни капли сомнений в том, что есть Бог, Который вразумляет всех поставленных Им на службу людей. Я верю, что в любом случае ты сможешь извлечь наибольшую выгоду, если возьмёшь Православную Церковь под своё покровительство и не позволишь никому покушаться на её свободу. Православная Церковь должна жить по своим законам, тогда она вернёт тебе власть над миром. Ибо известно, что все твои дела исполнятся благом, если в том, что касается Божиих дел, ты предпочтешь подчинить свою императорскую волю промыслов епископов Христа (выделено мной. — А.В.). Тебе не следует также пытаться давать свои распоряжения тому, кому по воле Бога должна подчиняться твоя кротость в набожном смирении»[959].

В этом, конечно, была известная непоследовательность, разрешить которую можно было только за счёт той интеллектуальной комбинации, позднее породившей известный на Западе принцип, пока ещё гласно не заявленный и не известный на Востоке, что сам по себе Вселенский Собор ещё не устанавливает истинное вероисповедание, важен факт его признания (рецепции) папой.

В дальнейшем развернулись уже в буквальном смысле слова драматические события. Не дожидаясь протеста Римского папы, константинопольские монахи акимиты («неусыпаемые») во главе со своим архимандритом Кириллом выступили против «Энотикона». Узнав об этом движении, папа немедленно послал вдогонку своим легатам, направленным к императору, порученца с приказанием вступить в общение с акимитами и использовать их в качестве союзников. Но правительство Зенона каким-то образом узнало об этом поручении, легаты были задержаны в Абидосе и препровождены под почётный домашний арест. С легатами активно занимался патриарх Акакий и убедил-таки их принять «Энотикон». Они вместе совершили Божественную литургию, причастились Святых Тайн и включили Петра Монга в диптихи. Однако и Акакия ждало разочарование: его посланец, монах Симеон, выехавший вместе с легатами обратно в Рим, дабы смягчить ситуацию, поведал понтифику, что произошло на самом деле, и обвинил своего патриарха в ереси[960].

28 июля 484 г. Римский папа созвал Собор из 77 западных епископов, низложил своих легатов, отлучил их и анафематствовал патриарха Акакия. «Ты лишён священства, — писал папа в своём послании, — отлучён от кафолического общения и от числа верных. Ты не имеешь больше права ни на имя иерарха, ни на священные действия. Таково осуждение, которое налагается на тебя судом Святого Духа и властью апостольской, носителями которой мы являемся»[961]. Едва ли на императора и Константинопольского патриарха это могло произвести большое впечатление, и они пришли к обоснованному выводу о том, что дело на самом деле заключается не в «Энотиконе», а в папских амбициях. То, что папа в значительной степени использовал многие поводы для того, чтобы на практике (впервые после Халкидона) ниспровергнуть его 28-й канон, было для всех совершенно очевидно.

Поскольку Феликс желал, чтобы на Востоке поскорее узнали о низложении Акакия, апостолик опять направил своего посланца в Константинополь, который умудрился незаметно проникнуть в столицу и передать послание папы в монастырь Дия. В ближайшее же воскресенье монахи этой обители вручили Акакию отлучительную грамоту понтифика, за что были тут же задержаны и вскоре казнены. Остальные монахи подверглись тюремному заключению. В ответ Римскому папе, Акакий, ощущавший свою власть не хуже папы, вычеркнул его имя из диптихов — в результате возник церковный раскол, названный на Западе «Акакиевой схизмой», намного переживший своих создателей[962]. Заметим, что едва ли такое наименование можно отнести к образцам точных выражений. В этом расколе без труда можно найти и другую виновную сторону — сам Рим.

Все заинтересованные лица без труда заметили, что папа анафематствует не только патриарха Акакия, но и весь Восток, поскольку все нежелающие публично отделяться от патриарха, отсечены от общения с Римом. Поэтому уже вскоре практически все восточные епископы оказались отлучёнными апостоликом и, в глазах Рима, еретиками. Такая сверхкатегоричная позиция казалась тем более удивительной, что в Риме осудили Акакия вовсе не за ересь, а за то, что он общался с мнимыми еретиками. И хотя часть монашества и епископата на выбор папы: либо вы со мной, либо прокляты, — выбрали первое, основная часть искренне не желала идти на поводу у понтифика[963].

Примечательно, что при всех перипетиях жёсткая, непримиримая позиция Римского папы не касалась личности императора, с которым он поддерживал переписку, хотя и позволял себе временами жёсткую, непозволительную тональность. Например, в одном из писем Апостолик угрожал императору Божьим гневом, прямо отмечая, что Спаситель, поставивший его на трон, отберёт власть у Зенона за пособничество еретикам.

Итак, «Энотикон» привёл к церковному расколу с Западом в тот момент, когда политическая власть Зенона над Италией стала фикцией — в это время Теодорих Великий как раз завершал её завоевание. Однако надежды патриарха Акакия и императора Зенона на то, что «Энотикон» немедленно принесёт церковный мир на Востоке, также оказались призрачными. Хотя Пётр Монг и давал клятву, что никогда не анафематствует Халкидонского Собора, но под давлением александрийских монофизитов он нарушил своё обещание[964]. Конечно, за этим последовал разрыв с ним церковного общения со стороны Антиохийской церкви, где довлели сторонники Халкидона, и нарекания от Акакия. Желая соблюсти договорённости, Монг убеждал Акакия в письмах, что факт анафематствования выдуман его врагами. Но затем, под сильнейшим давлением монофизитов был вынужден вновь повторить своё отлучение, а затем ещё раз[965]. Как апостол Пётр, он трижды отрёкся от Христа. Попытки императора восстановить мир в Александрии не привели ни к чему — египетские монофизиты, желавшие убрать Монга и поставить ригориста из своей среды, не получившие удовлетворения у царя, откололись от Вселенской Церкви; они, как утратившие своего епископа, получили прозвище «акефалов» («безголовых»)[966].

Изучая критику «Энотикона», невольно задаёшься вопросом: а возможно ли было принципиально победить монофизитов на церковном поприще? Как не раз отмечали, главная причина церковных нестроений заключалась именно в том, что как несторианство, так и монофизитство стало национальной религией сирийцев и коптов. Но императорский двор, впервые столкнувшийся с такой ситуацией, — в отличие от этих ересей, арианство никогда не становилось вероисповеданием какого-то определённого этноса, — не ощутил этой опасной новизны. И сколько бы правительство Зенона не пыталось найти примиряющую формулу вероисповедания, дела не улучшались, поскольку эти попытки никак не затрагивали этнический и политический аспекты. И эти ереси существовали до тех пор, пока были живы их носители[967].

Однако и из Антиохии шли дурные вести. Как указывалось выше, ещё во времена правления императора св. Льва Великого Зенон пытался обеспечить патриаршее место на Сирийской кафедре Петру Белильщику («Кнафею»), но царь и патриарх Константинополя воспрепятствовали этому. Но во времена краткого правления Василиска Кнафей сполна реализовал выпавший на его долю шанс и стал патриархом. Откуда ему было знать, что царство его покровителя окажется столь коротким? И когда Зенон вернулся на престол, он немедленно низложил Кнафея, как пособника узурпатора, и направил в ссылку в провинцию Еленопонт. Взамен изменника местный Собор Антиохийской церкви выбрал патриархом Иоанна (475, 495–497), некогда посвящённого Петром Кнафеем в епископы. Полагая его сторонником свергнутого Кнафея, патриарх Акакий воспротивился этому решению, и спустя всего 3 месяца вновь испечённый архипастырь был также низложен. Как видим, и Константинопольский патриарх без стеснения проявлял свою власть: и в Александрии, и в Антиохии патриархи ставились и снимались с кафедр по его воле. На освободившуюся кафедру был избран Стефан (477), которого враги вскоре обвинили в несторианстве. И хотя сам император и специально созванный для этого Поместный Собор опровергли обвинения и очистили его имя, через несколько месяцев патриарх Стефан был убит собственными клириками, когда совершал службу. Толпа безумцев бросила его труп в реку.

Когда об этом узнал император Зенон, он немедленно лишил Антиохийскую церковь права поставлять себе патриарха из среды своего клира (!), тем самым многократно расширив полномочия патриарха столицы. Об этой новации был извещён и папа Симплиций, который в своём письме от 23 июня 479 г. одобрил такое решение (!). Новое назначение состоялось уже по инициативе патриарха Акакия, поставившего архиереем в Антиохию Иоанна Каландиона (481–484), твёрдого халкидонита. На свою беду, Каландион вступил в тесные отношения со всемогущим Иллом, не раз выручавшим его из беды, когда монофизиты пытались лишить Иоанна кафедры.

Естественно, когда затеянный Иллом государственный переворот завершился катастрофой для его вождей и исавр был казнён, царь, не мешкая, лишил патриаршей кафедры и Иоанна Каландиона, как его приспешника. И по многочисленным настояниям антиохийцев, у которых Пётр Кнафей пользовался непререкаемым авторитетом, Зенон вернул того на патриаршую кафедру[968]. Это событие ещё более охладило отношения между Римом и Константинополем: папа был искренне возмущён тем, что лицо, дважды с его ведома отставленное от патриаршей кафедры в Антиохии, вновь было назначено на эту должность. Попытки императора Зенона в очередной раз объяснить понтифику, что низложение Каландиона и восстановление в правах Кнафея вызваны отнюдь не вероисповедальной позицией обоих патриархов, а политическими мотивами, но папа был непреклонен. Стороны зашли уже так далеко, что трудно было найти какой-то компромисс, который позволил бы уладить дело миром[969].

Последние годы императора Зенона были далеко не самыми счастливыми в его жизни. Чувствуя приближение смерти, он надеялся обеспечить преемство власти своему брату Лонгину, которому он дважды (в 486 и 490 гг.) предоставлял консульство и которого назначил магистром армии. К его сожалению, брат не снискал любви у константинопольцев, и шансы его были ничтожными. Будучи суеверным, император попросил своего оруженосца (некоторые утверждали, что тот был даже знатным вельможей) Мариана, о котором ходили слухи, будто он умеет предсказывать судьбу, назвать имя будущего царя. Тот ответил, что им станет некий селенциарий (чиновник, отвечающий за порядок во дворце), чем вызвал подозрение Зенона на счёт уважаемого и верного ему Пелагия, занимавшего этот пост. По приказу Зенона, решившего поспорить с судьбой, того тотчас арестовали и задушили[970].

Умер император 9 апреля 491 г. в возрасте 60 или 66 лет душевно и физически разбитым человеком, поражённый смертью во время очередного приступа эпилепсии[971].

Глава 1. Избранник жены

Вечером 9 апреля 491 г. в портике перед большой обеденной залой дворца собрались высшие чиновники, патриарх и члены сената. Одновременно с ними на ипподром потянулся народ и, привычно разбившись на партии, занял свои места. Их окружили войска, гвардейские части, также желавшие принять участие в выборе нового императора. Раздались крики, требующие назвать имя будущего царя. По совету чиновников вдовствующая императрица св. Ариадна, облачённая в порфирную одежду, вышла в сопровождении патриарха Евфимия (490–496) двух препозитов, магистра оффиций и других высших персон. Её появление было встречено криками: «Ариадна августа, твоя победа!», «Православного царя для Вселенной!». Царица обратилась к присутствующим с речью, в которой объявила, что уже отдала необходимые распоряжения синклиту и представителям войска. Им приказано подыскать императором христианина, прирождённого римлянина, доблестного и благочестивого мужа.

Затем, когда шум стих, глашатай подтвердил, что императрица желала бы, чтобы все личные счёты и выгоды оказались позабыты, и все участники должны помышлять исключительно о благе государства. В заключение св. Ариадна просила не торопиться с выбором, дабы выдалась возможность достойно и благочестиво совершить погребение покойного царя. Из толпы вновь раздались возгласы: «Славная Пасха миру!», «Порядок и благочиние городу!», «Многие лета царице!», «Храни, Боже, ее жизнь!», «Все блага да будут тебе, римлянка, если ничто чужое не умножит род римлян!», «Царство твоё, Ариадна, твоя победа!».

Выход завершился, царица вернулась в свои покои, но оставшиеся одни чиновники и патриарх так и не смогли прийти к единому выводу о кандидатуре. Тогда препозит Урбикий предложил самый простой выход — предоставить выбор самой царице. Недолго думая (видимо, предварительные размышления уже имели место), св. Ариадна назвала имя селенциария Анастасия, которого немедленно привели во дворец и поместили в зале консистория.

На следующий день состоялись похороны Зенона, погребённого в храме Святых Апостолов, а вечером того же дня были отданы последние распоряжения относительно завтрашних церемоний. Через 2 дня после смерти Зенона, в Страстную пятницу, 11 апреля 491 г., все сановники и патриарх Евфимий собрались в белых одеждах, и к ним, приветствуя присутствующих, вышел Анастасий. Сановники и члены сената просили его дать клятву, что он будет править по чести и не сохранит зла против кого-либо, и тот её дал. Анастасий, облачённый в императорские одежды и пурпурные сапоги — неизменный знак царской власти, последовал дальше и с открытой головой прошёл на кафизму.

Войска, стоявшие рядом, опустили копья и знамена. Анастасий встал на щит, и кампидуктор возложил на его голову золотую цепь, после чего солдаты подняли щит, а затем царь вернулся в триклиний. Там патриарх Евфимий совершил молитву, облёк его в порфиру и возложил на чело Анастасия украшенную драгоценными камнями императорскую корону.

Появившись опять в кафизме, Анастасий передал глашатаю свою речь, которая выглядела следующим образом: «Ясно, что человеческая власть зависит от мановения свыше. Всемилостивейшая августа Ариадна по собственному решению, выбор блистательных сановников и сената, согласие победоносных войск и «святого» народа принудили меня, против воли и вопреки отказам, принять на себя заботу о Римском царстве, вручая себя милосердию Святой Троицы. Какое бремя за общее благо легло на меня, это я знаю. Молю Вседержителя Бога, чтобы мне оказаться в моей деятельности таким, каким в вашем единодушном избрании надеялись вы меня видеть. Да будет с вами Бог»[1019].

Избранный св. Ариадной, которой было немного более 40 лет, Анастасий был уже немолодым человеком — ему исполнилось 60 лет. Он родился в Диррахии (нынешняя Албания) от малоизвестных родителей, и своим трудом поднялся по карьерной лестнице. Впрочем, о его деятельности известно также очень мало, из чего следует, что Анастасий был, в сущности, рядовым чиновником[1020]. Сразу по восшествии его на престол угодливые придворные поспешили вывести родословную императора от самого Гнея Помпея, что было явной фальсификацией, на которую царь, чуждый внешнего лоска, не пошёл. Он был римлянином латинского языка, но длительная служба при дворе дала ему хорошее знание жизни и широкие связи и круг знакомств. Император по своему характеру был терпеливым и снисходительным человеком, искусным дипломатом и хорошим стратегом. Особенно замечательно в годы правления проявились его таланты финансиста[1021].

До своего возвышения он имел очень хорошую репутацию и слыл безупречно благочестивым человеком, так что при венчании его приветствовали криками: «Царствуй так же, как ты жил!»[1022]. Он был высокого роста, волосы с густой проседью, статен, очень красив лицом, и имел одну оригинальную особенность, за которую получил прозвище «Дикор», — один его глаз был черный, а второй — голубой. Он был глубоко верующим человеком, богословски образованным, и в последние годы правления Зенона даже принимал активное непосредственное участие в богословских спорах, устроив специально для себя небольшую кафедру в храме св. Софии и проповедуя оттуда. Правда, такая инициатива пришлась не по душе патриарху Евфимию, который приказал убрать эту кафедру и запретил Анастасию богословствовать.

Святая Ариадна и сенат не случайно обмолвились, что хотели бы видеть на царском престоле римлянина: здесь подразумевались и родословная нового государя, который не должен быть из варваров, и его вероисповедание. Раскол, возникший при патриаршестве Акакия, продолжал волновать умы константинопольцев, и Евфимий, не принявший «Энотикон», надеялся восстановить общение с Римским папой, не анафематствуя своего предшественника, — непременное условие, выдвинутое западной кафедрой, для преодоления раскола. Но патриарх Евфимий несколько настороженно относился к Анастасию: он полагал, будто среди его родственников были манихеи и ариане. Архиерей дал согласие на императорство Анастасия при непременном условии, что тот собственноручно напишет письменное исповедание веры с признанием Халкидонского Собора — беспрецедентный до сих пор поступок, но император, не желавший начинать царствие с конфликта, уступил[1023].

Через 40 дней после восшествия на престол Анастасия совершилось его бракосочетание со св. Ариадной — благоразумная и необходимая мера для легализации прав нового императора при наличии других претендентов на трон. Вслед за этим появился манифест, в котором царь простил все недоимки в бюджет за минувшие годы, и резко ограничил власть доносчиков, от которых страдало население[1024].

Как можно без труда понять, выбор Анастасия являлся делом рук национальной партии, стремившейся избавить государство от власти исавров и германцев. Конечно, это неизбежно вело к вооружённому столкновению с братом покойного императора Зенона Лонгином, который считал свои права на престол не менее обоснованными, чем Анастасий или св. Ариадна. Естественно, за ним стояли исавры, не сомневающиеся на счёт того, какое будущее ждёт их при новом царствии. Во главе с Лонгином они затеяли государственный переворот, но своевременные меры Анастасия и префекта Константинополя Секундина, мужа сестры царя Кесарии, предотвратили эту угрозу. Во время уличных боёв погибло очень много людей, и даже был сожжён ипподром. Всем без исключения исаврам было отдано распоряжение немедленно покинуть столицу, самого Лонгина удалили в Фиваиду и насильно постригли в духовных чин, в котором он умер через 7 лет. Родственники Лонгина, включая его жену, из милости царя проживали на загородной вилле императора на азиатском берегу Босфора[1025].

Однако другой защитник интересов исавров — Лингинин, правитель Исаврии, стал настоящим вождём восставших, среди которых оказался даже епископ города Аламеи, Конон, оставивший свою кафедру, чтобы стать воином. С ними в строю оказалось около 100 тыс. исавров и других варваров, желавших поживиться грабежом во время войны.

В качестве ответной меры Анастасий тут же издал закон о конфискации всего имущества исавров в столице, включая личное имущество Зенона, и отозвал ежегодное денежное содержание Исаврии, установленное при его предшественнике в размере 1500 фунтов золота ежегодно. На вырученные средства была снаряжена армия под руководством Иоанна-скифа и магистра армии Иоанна Кирта («Горбатого»). Гунны прислали конные ополчения, готы предоставили отряд своих воинов, но главной силой имперской армии стали старые регулярные полки, расквартированные в Силимврии[1026].

В конце 492 г. оба войска встретились на равнине близ города Коттиеи, где исавры потерпели сокрушительное поражение. Вскоре погиб их вождь, и встретил смерть епископ Конон, но война продолжалась ещё несколько лет в горах Исаврии. Лишь в 498 г. комит Приск взял в плен последнего вождя исавров Лонгина Селинунтского, которого в цепях привезли в Константинополь. Исавры навсегда потеряли ранее данные им привилегии и с тех пор стали рядовыми подданными императора, поставляя ему храбрых солдат, неоднократно прославившихся на полях сражений[1027].

В 493 г. состоялось нападение болгар, которым противостояли 15 тыс. римских воинов во главе с магистром армии Аристом. В данной битве на реке Цутре римляне потерпели страшное поражение, пало более 4 тыс. солдат и множество командиров, так что, как говорили современники, с тех пор «слава армии Иллирика погибла навсегда». Поскольку историками зафиксировано вторжение болгар и в 504 г., можно с уверенностью сказать, что это были далеко не единичные набеги[1028].

Во время войны произошло одно событие, немало повлиявшее на последующую церковную политику императора Анастасия. Как уже говорилось, патриарх Евфимий изначально относился с подозрением к вере императора, и едва ли искренне одобрял его выбор со стороны св. Ариадны. Однако и император не скрывал своих подозрений на счёт Евфимия, полагая, будто тот тайно помогает исаврам. Рассказывают, что однажды, получив известие о победе своих войск над мятежниками, он с сарказмом произнёс в лицо патриарху: «Твои молитвы не помогли твоим друзьям!»[1029].

На третий год войны с исаврами царь, желавший поскорее закончить военные действия и сохранить провинции от разорения, попросил патриарха воздействовать на епископов исаврийских областей и некоторых главарей сопротивления, чтобы они сдались на милость Анастасия. Каково же было его удивление, когда он узнал, что Евфимий выдал его план зятю Афинодора, непримиримому вождю исавров[1030]. Патриарха тотчас обвинили в измене, и Анастасий потребовал вернуть ему собственное письменное вероисповедание, которое ранее он передал в руки Евфимия.

Далее, как свидетельствуют летописи, на патриарха было организовано покушение, но по счастливой случайности убийца не смог нанести смертельный удар Константинопольскому архиерею, и сам был казнён на месте преступления. Впрочем, вряд ли можно отнести это покушение на счёт императора — у него имелось достаточно средств, чтобы справиться с неугодным архипастырем. Да и характер нового царя не предполагал, что он рискнёт на такую непопулярную меру, как убийство патриарха: Константинополь жил сплетнями, и достаточно было одного намёка, чтобы репутация императора резко пошатнулась. Так, история и не оставила нам имён истинных организаторов неудавшегося убийства. В любом случае, созванный по воле императора в 496 г. Собор низверг Евфимия и, обвинив в несторианстве, сослал в город Евхаиты, на восточную границу[1031].

Приход к власти крепкого национального правительства и восстановление порядка в Империи произошло очень кстати. В 498 г. восточные провинции Византии подверглись нападению арабов филарха Наамана, признававшего над собой власть Персидского царя. Без сомнения, эта акция была спланирована персами для проверки прочности римских границ, поскольку в это же время другое арабское племя вторглось в пределы Палестины. Но войска дукса провинции Евфратезии Евгения разгромили кочевников возле города Бифрапсы, а римские отряды под командованием полководца Романа не только отбили арабскую атаку, но и сами перешли в наступление и отвоевали у них остров Иотабу, некогда отданный императором св. Львом Великим филарху Аморкесу[1032].

Три года спустя, в 502 г., арабы под руководством другого вождя, Бадихарима, вновь напали на Сирию и Финикию, и это наступление произошло столь стремительно, что римские войска не сумели догнать варваров. Впрочем, императору Анастасию удалось заключить мирный договор с их главой Аретой, отцом Бадихарима.

Едва закончилась эта война, как в 502 г. персы объявили о прекращении действия соглашения, заключённого ещё в 442 г. В течение мирного полувека персы вели затяжную войну с эфталитами, что сопровождалось у них частой сменой правящих династий, и это сильно отвлекало их от западных границ. Надо сказать, что и византийцы уже давно с подозрением относились к политике персов в Армении, где периодически возникали препятствия для христианской Церкви и происходили гонения на православных.

Армяне неоднократно просили Римских императоров принять их под свою защиту, и эти просьбы не оставались не услышанными[1033]. И нет ничего удивительно, что, воспользовавшись нестроениями у персов, византийцы прекратили выплату им ежегодной дани — одно из обязательных условий договора 442 г. Наконец, Персидский царь Кавад сумел уладить отношения с эфталитами, которым обязался платить за охрану кавказских переходов. Остро нуждаясь в деньгах, Кавад потребовал от римлян уплаты неустойки и долга, но император соглашался лишь выдать кредит под письменные обязательства персов, что, конечно, не удовлетворило их царя[1034].

С огромным войском, в котором было много гуннов, Кавад перешёл границу и подступил к Феодосиополю (Эрзеруму), командир гарнизона которого Константин, член синклита, питал вражду к императору Анастасию и потому сдал город. Другой военачальник, Феодор, сдал персам без сопротивления город Мартирополь, где хранилась казна провинции с крупной суммой денег. В итоге, уже 5 октября 502 г. Кавад захватил многие области Армении и осадил город Амиду (Диарбекир) — сильную пограничную крепость римлян. Посол Анастасия Руфин вместо встречи с Персидским царём был захвачен в плен и брошен в темницу.

Подоспевшие римские войска под командованием дукса Алипия первоначально действовали вполне успешно, но, к сожалению, 19 ноября 502 г. около крепости Марды были застигнуты персами ночью врасплох и разбиты; множество легионеров попало в плен. К концу ноября арабы Наамана дошли до Эдессы, жители которой принялись восстанавливать крепостные сооружения и выжгли окрестности города, чтобы увеличить радиус обстрела метательных орудий. В итоге персы не взяли Эдессы, но всё равно им досталась громадная добыча — рассказывают, только пленными они захватили около 20 тыс. римлян. Зато дукс Евгений вернулся после поражения в свой город, сумел отобрать у персов Феодосиополь и восстановил власть римского императора в этой области[1035].

Между тем Кавад продолжал осаду Амиды, которая пока не приносила ему успеха. Под осенними дождями персы сильно страдали и уже готовы были снять осаду, когда 10 января 503 г. благодаря беспечности одного монаха из осаждённого города, случайно открывшего персам тайный ход, они ворвались в город. Бойня была ужасной — по свидетельству очевидцев, за 3 дня от персидских мечей погибло около 80 тыс. римлян[1036].

После взятия Амида стала форпостом персов, откуда они удачно предпринимали новые нападения. Избалованный столькими успехами, Кавад уверовал в свою счастливую звезду и направил в апреле 503 г. Руфина, выпущенного из тюрьмы, к императору Анастасию с двумя предложениями на выбор последнего: 1) прекратить войну и уплатить деньги; 2) продолжить войну. Каково же было его удивление, когда император Анастасий выбрал войну.

Собрав дополнительные полки, василевс сформировал армию под руководством трёх военачальников — Ареобинда, назначенного магистром армии Востока, Патрикия, консула 500 г., и своего племянника от брака его сестры Кесарии и Секундина, Ипатия. К ним присоединились союзнические готские отряды. На беду, у византийцев отсутствовало единое командование, что негативно сказалось на их действиях и результатах[1037]. До августа 503 г. стороны действовали с переменным успехом, но затем в сражении под городом Ападной Кавад разгромил римские войска[1038]. После произошёл один эпизод, позволяющий лучше понять характер военных действий на Востоке и условия, в которых были вынуждены сражаться римляне.

Когда затем персы направились к крепости Телле, находившиеся в ней иудеи устроили подкоп и попытались сдать город захватчикам. Но находившийся в персидском плену римский командир Пётр увидел знаки, которые иудеи обращали к персам. Под предлогом получения одежды от осаждённых, он подошёл к крепостной стене и сумел уведомить о предательстве начальника гарнизона Леонтия. Римляне немедленно перебили всех иудеев в крепости, заделали подкоп, а их епископ Бар-Хадад лично отправился к Персидскому царю и сумел вымолить у того пощаду крепости. В силу неизвестных обстоятельств Кавад отказался от осады этого города и направился к Эдессе, жители которой в очередной раз принялись восстанавливать стены и выстраивать на них метательные орудия. Персы хитростью пытались захватить город и его командира Ареобинда, но их замысел потерпел неудачу, после чего они направились к Евфрату[1039].

Арабы продолжали своими набегами разорять провинции близ Евфрата, когда на театре военных действий оказался храбрый римский военачальник Патрикиол вместе с сыном Виталианом. Они отразили арабов, но в дальнейшем, не имея достаточных сил, не рискнули сразиться непосредственно с Кавадом, подтянувшим к Эдессе все свои войска. Тем временем Ареобинд довольно успешно оборонял Эдессу, и персы не сумели навязать римлянам свои условия мирного договора.

Всё же встревоженный тем, как идут дела на войне, император Анастасий направил зимой 504 г. в армию своё доверенное лицо с правами верховного главнокомандующего — Келера. С его появлением действия римских войск приобрели уверенность и системность. Келер лишал персов продовольствия, захватывал фураж и лошадей, наконец, перевёл свои войска к городу Амиде и весной 505 г. начал его планомерную осаду. В одной из многочисленных стычек у римлян прославился гот Эллод, получивший незадолго до того титул трибуна. Он пробрался в город с несколькими товарищами, но, замеченный персами, был вынужден уходить. Окружённый толпой врагов, он пробился к своим, унеся труп убитого друга. Вскоре осаждённые в Амиде дошли до людоедства, но все равно отказывались сдаться римлянам[1040].

Оставив осаду Амида на Патрикия, Келер направил Ареобинда в персидскую Армению, и тот произвёл в ней страшное опустошение, захватив богатую добычу. В частности, он привёл с собой более 120 тыс. баранов, подорвав продовольственную базу персов. Надо понимать, что эта война, как и многие другие, шла на тотальное истребление, и стороны не щадили никого на захваченных территориях. Сам Келер разорял земли за Тигром, избивая всех, старше 12 лет. Крепость Амида держалась изо всех сил, но становилось ясно, что обе стороны уже исчерпали свои силы; к тому же на персов напали гунны — возможно, не без помощи Константинополя. Зимой 505 г. стороны разошлись на зимние квартиры, и их послы начали прорабатывать условия мирного договора. Правда, пока писались документы, арабы по привычке попытались пограбить, но их быстро настигли направленные Келером войска, разбили, двум шейхам отрубили головы, а трёх распяли. После этого арабы также успокоились и уже не решались устроить набег.

Весной 506 г. Келер со своим войском отправился к Эдессе, чтобы там заключить мирный договор с персами по поручению императора. Но оказалось, что его визави умер по дороге. Пока происходила замена с персидской стороны, римские части, состоявшие из готов, едва не взбунтовались, и уж, во всяком случае, причиняли большие неудобства местному населению. Поэтому Келер искренне благодарил Бога, когда осенью 506 г. прибыли, наконец, персидские послы и подписали мирный договор сроком на 7 лет. В целом, война оказалась более удачной для римлян, чем для персов, и Константинополь обзавёлся некоторыми важными крепостями на персидской границе, вызывавшими постоянное беспокойство Кавада[1041]. В очередной раз, хотя и не без большого труда, Империя справилась с самым могущественным своим врагом тех столетий и надолго отвадила персов нападать на римские земли.

По мнению многих исследователей, римские военные успехи были в значительной степени обусловлены мудрой политикой императора. В первую очередь, желая ограничить доступ варваров в высшие политические круги, царь провёл законом между 498 и 503 гг., согласно которому старая практика предоставления варварским вождям римских военных титулов «магистр» прекращалась. Теперь снабжение и расквартирование варварских военных отрядов осуществлялось римскими чиновниками, что привело к резкому повышению контроля над ними со стороны государственной власти, уровня обучения и дисциплины армии.

Помимо прочего, эта реформа высвободила значительные финансовые средства. Совокупно с другой реформой — финансовой, проведённой императором, во главе угла которой лежала обмена старого налога «анноны», предполагавшего прямые поставки армии натурой со стороны населения, и замена его взиманием налога в денежной форме. В большинстве случаев солдаты сами могли определять, предпочитают они получить деньги на приобретение продовольствия либо получать жалование продуктами. Этот процесс назывался «хрисотелией югов». При этом царь добавил систему обеспечения армии специальными, иногда принудительными, закупками продовольствия. В результате прекратилось своеволие солдат по экспроприации продовольствия, и казна получила дополнительные средства. Анастасий смог перейти к формированию армии на наемной добровольной основе, причём такой набор осуществлялся индивидуально, вне зависимости от национальной принадлежности новобранца[1042]. Конечно, реформа дала только предварительные позитивы, но и этого оказалось достаточно, чтобы начать ликвидацию старой зависимости Империи от военных сил варваров, укрепления вооружённых сил и торжества национальной партии.

Глава 2. Дела на Западе и восстание Виталиана

Было бы наивным полагать, что честолюбивый Теодорих удовлетворится статусом «императорского смотрителя» в Италии. И совершенно последовательно он начал укреплять свою власть над остальными германскими племенами, расположившимися на соседних территориях, используя старые как мир средства — войну и династические браки. Посредством глобальной системы альянсов он хотел объединить под своей властью все германские народы, живущие на территории Римской империи. Конечно, эта политика находилась в глубоком противоречии со стремлением Константинополя реставрировать Римскую империю в прежнем виде и не могла не вызвать обеспокоенности Анастасия. Отдав Тюрингскому королю Херминафриду в жёны свою племянницу Амалабергу, Теодорих пишет ему весьма недвусмысленное письмо, в котором звучат такие слова: «Вы, отпрыск королевского рода, отныне принимаете на себя часть славы блестящего рода Амалов»[1043].

Озабоченный франкской экспансией, он пишет письмо их королю, легендарному Хлодвигу (481–511), наполненное лестью и словами увещевания, цель которых — сделать франков своими союзниками; на подчинённых, конечно, ролях. «Бог соединяет королей святыми узами родства для того, чтобы на их миролюбивых отношениях основать желаемое спокойствие народов, — пишет он. — Короли вступают в родство для того, чтобы нации, разделённые между собой, могли иметь одну волю (выделено мной. — А.В.), и чтобы через эти узы, как проводники согласия, объединялись мысли народов. Мы удивляемся, как вы могли вступить в жестокую борьбу с нашим сыном Аларихом (королём вестготов из Южной Галлии. — А.В.)… Я угрожаю вам по праву отца и друга»[1044]. Без труда здесь обнаруживается и понимание Теодорихом своего главенства над всеми остальными германскими королями, и его сила, которую он не скрывает.

В 493 г. он вступил во второй брак, и его женой стала сестра Франкского короля Хлодвига. Франки в это время воевали с алеманами, и, с громадным трудом победив в 496 г. врага, Хлодвиг принял таинство Святого Крещения, положив начало новой эпохе своего народа[1045]. Рассказывают, будто сам Ангел Божий излил на него святое миро во время Крещения. Как легко понять, это обстоятельство оказалось на руку Теодориху, для которого более не существовало препятствий для налаживания добрых отношений с франками. Впрочем, история отношений франков с остготами только начиналась.

Затем Остготский король выдал замуж двух своих дочерей от первого брака за Вестготского короля Алариха и за бургундского кронпринца Сигизмунда. А в 500 г. Теодорих отдал в жёны Вандальскому королю Трасамунду свою сестру Амалафриду, передав в качестве приданого крепость в Сицилии и 6 тыс. готских воинов. Политическая цель этого альянса была очевидна для всех — обеспечить независимость южной части Италии от Константинополя при помощи вандалов, чей флот всё ещё господствовал на Средиземном море[1046].

Попутно в 504 г. Теодорих разгромил гепидов и присоединил к своему королевству провинцию Паннонию II, чем вызвал резко негативную реакцию со стороны Константинополя. Пока Анастасий воевал с персами, Теодорих Великий решил привлечь к себе также эрулов, расположившихся на Дунае. Они приняли предложение, и царь эрулов Радульф был даже признан сыном Теодориха «по оружию». Считая себя наследником западного императора, Теодорих вознамерился захватить область Иллирики, и в 505 г. его план реализовался — остготы заняли город Сирмий.

Но в своей экспансионистской политике Теодориху пришлось вновь столкнуться с франками Хлодвига. В 496 и 500–503 гг. они регулярно громили алеманов, а в 500 г. заставили уже бургундов платить дань. В конечном итоге он стал напрямую посягать на сферу интересов остготов и вестготов. И хотя Теодорих переселил с разрешения Хлодвига оставшихся алеманов в Швабию и Швейцарию, франк настойчиво вступал в противоборство с готами, нисколько не опасаясь, что его войска гораздо менее многочисленны, чем вражеские. В 507 г. Хлодвигу удалось нанести вестготам при Пуатье страшное поражение, и почти вся Испания попала под его власть.

Вскоре стало ясно, что мысли короля франков далеко не ограничиваются долинами Галлии, и он активно стремится к тому, чтобы стать объединителем всех западных земель по примеру прежнего Римского императора; франков тянуло Средиземноморье. Его союзниками стали бургунды во главе с их королём Сигизмундом, рейнцы Клодерика и отряды кельнских воинов, которых повёл в бой их король Сигебер. Успешные столкновения с готами принесли франкам в собственность побережье Аквитании и сокровища Алариха. В довершение всего Хлодвиг пришёл в Париж — в ту пору маленький населённый пункт, и основал в нём свою столицу. Примечательно, что и Теодорих, и Хлодвиг добросовестно копировали Римских самодержцев. Теодорих предоставил разбитым франками алеманам статус «федеративных союзников», а Хлодвиг созвал в Орлеане Собор галльских епископов, где обсуждался вопрос об искоренении арианства[1047].

Хлодвига поддержал император Анастасий, заинтересованный в том, чтобы столкнуть франков с остготами и уж, в крайнем случае, обеспечить добрый нейтралитет со стороны Франкского короля. Он направил посольство к Хлодвигу, которого признал консулом, и передал великолепно исполненные знаки консульской власти — одежду и венец. В храме Святого Мартина Хлодвига, одетого в пурпурную тунику и военный плащ, увенчали диадемой. В этом одеянии франк проехал по всему городу Туру и бросал в толпу монеты с изображением императора. Для него этот союз также был небезвыгоден, поскольку, хоть это было всего лишь титулярное консульство, но оно обеспечивало ему авторитет среди римского населения Галлии, где обосновались франки[1048].

Первоначально Анастасий не решился воевать на два фронта, но когда утихла война с персами, он в 508 г. направил эскадру в количестве 100 судов и 8 тыс. воинов под командованием комита доместиков Романа и комита схол Рустика к берегам южной Италии. Те успешно пограбили прибрежные пункты и беспрепятственно вернулись в Константинополь. Удачные действия византийцев и франков на время воспрепятствовали дальнейшей экспансии остготов, и поэтому эту войну можно занести Константинополю в актив, хотя полного разгрома врага добиться не удалось; впрочем, едва ли такая цель вообще ставилась перед войском мудрым Анастасием.

В конце концов, в 508 г. Теодориху удалось разбить в короткой войне франков, и на время их победоносное шествие было приостановлено. А после смерти Хлодвига, наступившей в 511 г., Теодорих принял на себя знаки императорского достоинства, и в Риме к нему начали обращаться со словами: «Наш государь, благороднейший и доблестнейший Теодорих, победитель и триумфатор, неизменный покровитель страны, рождённый для её счастья, защитник свободы, возвеличивший Рим покоритель народов»[1049]. И это славословие имело под собой твёрдое основание: Теодорих распространил свою власть на Италию, Сицилию, Прованс, Южную Галлию и Испанию. Северные границы его королевства протянулись по Рейну и Дунаю, восточнее доходили до Хорватии, Словении, Северной Сербии. За исключением Африки, оставшейся части Галлии и Балканского полуострова, все некогда римские земли стали остготскими, германскими[1050].

К сожалению для Константинополя, франкская держава раскололась между сыновьями Хлодвига и уже перестала представлять серьёзную опасность для остготов. Нет ничего удивительного в том, что, получая неизменные подтверждения растущей мощи Теодориха, всерьёз опасаясь с его стороны военных действий, император Анастасий утвердил в 498 г. соглашение, которое должен был подписать ещё Зенон, и послал Теодориху пурпурную мантию, диадему и золотой столовый сервиз.

Таким образом, остгот официально был признан в Константинополе правителем Италии, что, впрочем, не исключало двоякого толкования. Как лицо, принявшее власть от Римского императора, он являлся римским чиновником, тем более, что итальянская администрация практически не претерпела никаких изменений. С другой стороны, он не собирался считать себя подчинённым Константинополю лицом и вскоре принял титул Flavius Theodericus rex, в котором первое слово прозрачно намекало на то, что отсутствие в этом титуле привычного для императоров слова «Augustus» («Август») является пока ещё досадным недоразумением[1051].

Судьба распорядилась таким образом, что в течение всех лет царствования Анастасию приходилось вести войны — как внешние, так и внутренние. Едва затихли волнения на Западе и на восточных границах, как Римскую империю охватило широкое восстание под руководством полугота-полугунна Виталиана, сына Патрикиола, с которым они вместе воевали с персами в войне 503–506 гг. Очевидное и очередное подтверждение тому, что церковные споры всегда непосредственно затрагивали политическую сферу римского государства.

В 514 г. Виталиан занимал пост комита федератов и проживал в Добрудже, имея тесные связи с болгарами. Магистром армии во Фракии в ту пору был племянник императора Ипатий, который, подозревая Виталиана в изменнических намерениях, лишил того денежного содержания и резко уменьшил сумму выплаты войскам, находившимся в его подчинении. Видимо, Ипатий совершенно не вполне отдавал себе отчёт в том, к каким последствиям приведут эти меры, но вскоре Виталиан казнил нескольких близких к Ипатию офицеров и объявил, будто император назначил его вместо Ипатия магистром армии во Фракии. Получив доступ к денежной казне, он организовал армию в количестве 50 тыс. воинов и объявил себя защитником Православия. Его шаги имели широкий резонанс. Очень многие из тех, кто не принял монофизитство и вынужден был уйти из столицы, примкнули к нему, да и население в массе приветствовало Виталиана. Без боев пройдя на юг, Виталиан дошёл до столицы и стал бивуаком в Евдоме[1052].

Ситуация стала критическая, и император предпринял два действия. Во-первых, он лишил Виталиана нимба защитника Церкви, выставив на городских стенах медные кресты с описанием причин бунта, а затем сделал крупные пожертвования на Церковь. Во-вторых, Анастасий направил к восставшим для переговоров магистра армии Патрикия, человека уважаемого и заслуженного (за воинские подвиги он стал в 500 г. консулом), хорошо знакомого с Виталианом. Характерно, что в действительности Виталиан не собирался претендовать на верховную власть, удовлетворившись более скромным статусом народного героя; вероятнее всего, он на самом деле не преследовал никакой цели, действуя, скорее, под влиянием личной обиды. Переговоры прошли успешно, а диалог императора с близкими офицерами Виталиана, состоявшийся на следующий день, ещё более снял напряжение. В конечном итоге стороны договорились, что царь возместит войскам то, что им недодал Ипатий, предоставит право Римскому папе решить вопрос о вере (!), и на восьмой день Виталиан с солдатами снялся со стоянки и удалился к местам обычного расположения своих частей[1053].

Всё могло закончиться вполне мирно, но новый магистр армии во Фракии, некто Кирилл, на свой страх и риск решил захватить Виталиана, однако тот от изменника узнал о хитроумном плане сановника. Войдя ночью в город Одессу, где остановился Кирилл, он застал своего врага спящим, и убил. Весть об этом дошла до Константинополя, по-видимому, в несколько искажённом виде, поскольку император тут же созвал синклит, на котором было решено объявить Виталиана врагом отечества, набрать армию в количестве 80 тыс. солдат, назначить главнокомандующим Ипатия, а его помощниками — нового магистра армии Фракии гота Алафара и комита царских щедрот (интенданта) Феодора.

Принципиально инцидент в Одессе ничего не менял в договорённостях между императором Анастасием и Виталианом и ровным счётом не требовал столь решительных действий, особенно зная нелюбовь царя вести войну, и уж тем более на своей территории. Пожалуй, единственное содержательное условие из состоявшихся договорённостей, которое могло быть неприятно и неприемлемо для царя Анастасия — передача вопроса о вере Римскому папе. Но, зная умение византийского двора уходить от прямых ответов и тянуть время, можно ли согласиться, что только из-за этого император решился на продолжение боевых действий с собственной армией?

Но и Виталиан не сидел, сложа руки. Он вызвал множество конных болгар из-за границы и усилил ими своё войско. Заманив императорское войско вглубь контролируемой им территории и усыпив бдительность его полководцев путём «отдачи» им нескольких мелких стычек, Виталиан дал большое сражение, в котором римляне оказались наголову разбитыми. Говорили, что погибло до 60 тыс. войска, и сам Ипатий попал в плен к Виталиану[1054].

Теперь ситуация кардинально изменилась. Виталиан стал помышлять о собственном императорстве, и когда царь прислал к нему послов, попросту ограбил их, захватив все деньги, которые те везли для выкупа пленных. Тогда император решился практически на последний шаг: он направил к восставшим Иоанна, сына сестры самого Виталиана, храброго офицера и полководца, впоследствии стяжавшего славу в войнах с готами, чтобы тот выслушал условия мира от Виталиана. Объективно оценив своё положение, Виталиан потребовал единовременной выплаты ему 5 тыс. фунтов золота, титул магистра армии во Фракии, восстановления в патриаршестве Македония и Флавиана и утверждения эдикта императора о правой вере. Характерно, что гарантией выполнения этих условий должны были стать клятвы императора, всего синклита, старших офицеров, дворцовых схол и представителей димов. Анастасий выполнил и это требование, после чего Виталиан с войском удалился во Фракию[1055].

Но в 515 г. гунны внезапно опустошили Армению, Капподакию, Понт, Галатию и дошли до Ликаонии, и у двора Анастасия было много оснований предполагать, что виновником этих бедствий являлся Виталиан. В виде наказания в 516 г. царь распорядился отозвать у него титул магистра армии и передать его Руфину. Это вызвало третий поход Виталиана на Константинополь. С большими силами, основную ударную мощь которых составляли болгары, он стал в предместье столицы Сики, но здесь его ждали первые разочарования: исавры, на которых он так рассчитывал, остались верны императору. Видимо, и римская армия внушала собой серьёзную силу, поскольку Виталиан предпочёл перенести боевые действия на море, где ему противостоял будущий царь, тогда ещё комит экскувитов Юстин.

По одному свидетельству, добрый совет, принесший, в конце концов, царю победу, дал Анастасию философ Прокл Афинский. Он рекомендовал ему использовать в битве с войском Виталиана серный порошок — некое подобие «греческого огня». Неопытные моряки восставших не сумели противостоять римскому флоту, их корабли горели, как факелы, и они были разбиты; стоявшие в Сиках болгары бежали, бросив своих раненых и больных — победа имперских войск была полной[1056].

С торжественной процессией Анастасий в течение нескольких дней совершал благодарственные молебны в храме Архангела Михаила и предал казни попавших в плен ближайших соратников Виталиана, руки которых были обагрены кровью царских сановников. После этого Виталиан ушёл куда-то в Скифию и в течение 2-х лет не представлял уже опасности для Римской империи[1057].

Уже после ухода остготов во главе с Теодорихом северные области Римской империи оказались опустошёнными, и хотя остготская угроза перестала существовать, внезапно выяснилось, что охранять границы некем. Этим и воспользовался новый враг Империи — славяне, которые под именем гетов в 517 г. совершили первое вторжение. Они опустошили обе Македонии, Фессалию, дошли до Фермопил и Старого Эпира. Вскоре славяне заняли территории на левом берегу Дуная и с тех пор стали доставлять Империи большие неудобства.

Другие придунайские земли вскоре с разрешения императора заняли эрулы, которые едва не были истреблены до последнего человека славянами и гепидами. Впоследствии они много помогут римскому оружию, выступая под имперскими знамёнами в войнах[1058].

Глава 3. Состояние Восточной Церкви и сношения с Римом

Монофизитский раскол никоим образом не следует воспринимать только как спор церковный, в значительной степени это было явление, вызванное многочисленными политическими причинами и мировоззренческими расхождениями между Востоком и Западом. К политическим причинам следует отнести в первую очередь «германский вопрос» и проблему сохранения целостности территории Римской империи, ко второй группе — вопрос о статусе в Кафолической Церкви Римского епископа. Излишне, пожалуй, говорить, что все вопросы были глубоко взаимосвязаны.

Анастасий, будучи миролюбивым человеком, совсем не желал вводить что-либо новое, тем более в церковный порядок. Он всеми способами стремился к тому, чтобы все церкви жили в мире и без смут и чтобы подданные пользовались глубоким покоем[1059]. Образ его мыслей можно охарактеризовать не как религиозное безразличие, а, скорее, по одному точному выражению, как беспристрастность. Поставив перед собой целью обеспечить единство и мир для Церкви и Империи, царь искренне возмущался, что кто-нибудь из римлян может быть подвергнут наказанию или иным неприятностям за свой образ мыслей. Отдавая себе отчёт в невозможности объединить все восточные области, он всё же до конца верил в «Энотикон» Зенона, искренне полагая, будто тот способен сохранить внешнее единство Кафолической Церкви. И если он заблуждался, то следует отнестись к нему снисходительно: перед Анастасием стояла задача, выполнение которой было не по плечу не только престарелому царю, но всему епископату.

Его религиозную толерантность легко комментирует тот факт, что далеко не всё ближнее окружение императора солидаризовалось с ним по вопросу Халкидона. Например, двоюродный брат царя Помпей и его жена Анастасия тяготели к восстановлению отношений с понтификом и во время ссылки патриарха Македония поддерживали того деньгами. Как говорят, жена Помпея была ревностной защитницей Православия, равно как и жена полководца Ареобинда Юлиана. Вместе обе женщины состояли в переписке с Римом и посещали св. Савву, когда тот останавливался в Константинополе. На стороне Халкидона был и знаменитый Келер, близкий товарищ императора, под конец его царствования занимавший пост магистра оффиций[1060]. Но при этом, умершая в 515 г. и впоследствии прославленная Кафолической Церковью, верная сторонница Халкидонского Собора, императрица св. Ариадна была помощником своему мужу во всех его начинаниях, включая вероисповедальную политику царя[1061].

Идея единства Церкви была в то время столь же распространена, как и идея политического единства всей Вселенной. Не говоря уже о том сопротивлении, которое оказывали императору сторонники Халкидона, многие христиане искренне переживали по поводу свершившегося раскола церквей и прекращения общения с Римом. Это, тем более, было неприятно национальной партии, которая только-только освободила Империю от варваров (германцев и исавров) и считала себя обязанной напомнить остальным, что Империя родилась не на Востоке, а в Риме, и её сроки — вечность, а не 150 лет от даты основания новой столицы[1062].

Была ли так очевидна ущербность «Энотикона» и православность Халкидона? Едва ли. Для нас, спустя тысячелетия, кажется само собой разумеющимся, что Халкидон является великим Вселенским Собором со всеми вытекающими презумпциями истинности его определений, а «Энотикон» — шагом назад. Но мы нередко забываем, что этого знания христиане тех веков не имели, и Церковь переживала тяжёлую борьбу по уяснению истины, которую Господь открыл через вселенский орос. «Умеренных» монофизитов (а «крайние» уже давно отъединились в то время от Кафолической Церкви) было никак не меньше, чем твёрдых халкидонитов, и их мнение и постоянные просьбы о поддержке не могли оставить царя равнодушным. Представим себе, как человек того времени, привыкший к тому, что Сирийская и Египетская церкви являются апостольскими и древнейшими в мире, что именно из Александрии св. Афанасий Великий усмирял арианство, а св. Кирилл — несторианство, вдруг сталкивается с тем неприятным фактом, что вдруг его церковь признана еретической.

Согласимся, что «вдруг» и полностью принять такую точку зрения мог только исключительный обыватель и, по-видимому, далеко не самый порядочный. В подавляющем большинстве случаев для рядовых мирян, слабо разбирающихся в догматических тонкостях, такое положение дел было изначально неприемлемо: кто сможет моментально отказаться от своей истории, традиции, семьи и всего иного, что человеку дорого с детства? Естественно, что самая обычная реакция на «нововведения» со стороны Константинополя рассматривалась как «греческие штучки», имевшие под собой замысел унизить древние кафедры, подчинить их себе. В Антиохии и Александрии, где среди населения греческий элемент отнюдь не доминировал численно, любая жёсткая реакция непременно должна была перерасти в национально-религиозные движения, сепаратистские по своей сути. Поэтому император поддержал «Энотикон», позволяющий хоть как-то смягчить остроту ситуации и не создавать неразрешимых проблем во внутренней политике.

Однако здесь таилась опасность с другой стороны. Примирительная позиция императора, убеждённость, что, сохраняя единство Церкви, он создаёт необходимые условия для устраивающей всех вероисповедальной формулы, встречала устойчивое сопротивление со стороны Римских епископов. Они решительно вмешивались в дела Востока, не всегда, мягко говоря, оглядываясь на фигуру императора. Смерть Зенона вдохнула новые надежды в сердца понтификов о скором достижении поставленной ими цели. Как только произошла коронация нового царя, послы из Рима, сенаторы Фауст и Ириней, являвшиеся одновременно представителями Теодориха Великого (!), предъявили императору Анастасию требование папы и короля исключить имя патриарха Акакия из диптихов.

Когда им в этом было отказано, папа Геласий I (492–496) обратился с посланием к епископам Иллирика, в котором призывал их не подчиняться Константинополю, то есть императору. К сожалению, Рим зашёл уже слишком далеко в упрочении собственной власти, и папа Геласий безапелляционно заявлял, что в «доме греков одни еретики». Геласий — далеко не «рядовой» понтифик, и образ его мыслей много повлиял на позднейшее папство. Имея хорошие отношения с Теодорихом Великим, чувствуя мощную поддержку остготов, папа нисколько не был озабочен растущим конфликтом между папским двором и царём. Последовательно оттеняя Константинополь, он вновь пытается вывести на первый план Александрию и Антиохию.

Опровергая сам принцип, на котором основан 28-й канон, Геласий писал: «Разве император не останавливался множество раз в Равенне, Милане, Сирмии и Треве? И разве священники этих городов приобрели что-либо дополнительно, кроме тех почестей, которые передавались им с древних времён? Если вопрос о положении городов и имеет место, то положение второго и третьего престолов (Александрии и Антиохии) выше, чем у этого города (Константинополя), который не только не числится среди (главных) престолов, но даже не входит в число городов с правами митрополии».

В другом послании он ещё дальше развивает эту тему: «Разве следовало Апостольскому престолу предпочесть решение округа Гераклеи, — я имею в виду понтифика Константинопольского, — или решение каких-либо иных епископов, которых необходимо созвать к нему, либо из-за него, когда епископ Константинопольский отказывается предстать перед Апостольским престолом, являющимся первым престолом? Этот епископ, даже если бы обладал прерогативой митрополии или числился среди (главных) престолов, все равно не имел права игнорировать решение первого престола»[1063].

Затем, в целях несколько «усмирить» императора и обосновать для всего мира свою позицию, папа пишет трактат, навеянный учением блаженного Августина. В своём сочинении Геласий пришёл к тому выводу, что существование Церкви и Империи единственно возможно в условиях дуализма властей (!). Христос, как истинный rex etpontifex («настоящий царь и священник»), разделил власть между императором и священниками. Следовательно, и те, и другие участвуют во власти Христовой, но каждый в своей области. Очевидно, в таких условиях любое вмешательство папы в духовные дела остальных Поместных Церквей не просто обосновано, но необходимо. Соответственно, вмешательство царя в вопросы веры — суть отступление от генерального принципа и приветствоваться не могут.

Он без обиняков изложил свою теорию в письмах императору Анастасию. «Славный император, — пишет он царю, — существует два учреждения, которые в первую очередь управляют этим миром. Первое — освященный авторитет высших иерархов, а другое — царская власть. Бремя, которое несут священники, тяжкое, поскольку им приходится давать отчёт перед судом Бога также и за деяния императоров, властвующих над людьми». Последовательный в своей доктрине, папа Геласий обосновал, что папская власть есть источник любого канонического права, понтифик неподсуден никакому суду, но сам может вершить оный над любой церковью и её предстоятелем. По сути дела, при Геласии I завершилось формирование учения о примате папства в Кафолической Церкви[1064].

Вот с каким идейным (по многим позициям) противником пришлось столкнуться императору Анастасию. Но мирный и внешне необидчивый Анастасий, лично склонный к монофизитскому толкованию тайны Боговоплощения, сумел поставить зарвавшихся понтификов на место и, ясно понимая истинные интересы Римской империи, последовательно вёл свою примиряющую политику[1065].

Когда Геласий умер, взошедший на его кафедру папа Анастасий II (496–498) склонялся к примирительной политике, но вскоре и он скончался. Последовавшие за этим события достаточно иллюстрируют участие в расколе Церкви Остготского короля и его позицию. После смерти папы Анастасия, как это нередко бывает, в Риме столкнулись две партии, каждая из которых решила выдвинуть собственного кандидата на Римский престол. Национальная римская партия во главе с сенатором Фаустом видели выживание Рима в последовательной реализации идеи о превосходстве кафедры св. апостола Петра и являлись созидателями самодостаточного папства. По одному удачному сравнению, их можно смело назвать «младотурками» своего времени[1066]. Они намеревалась поставить на его место Симмаха, в то время как оппозиционная партия, состоявшая из сторонников мирной, провизантийской политики, выдвинула кандидатом архипресвитера Лаврентия. Обе партии схватились в кровавой схватке, на улицах Рима произошли беспорядки, появились жертвы, и тогда обе стороны обратились к Теодориху.

Продолжение «Акакиевой схизмы» было далеко небезвыгодно для Теодориха. Для остгота папа являл собой олицетворение всего римского и христианского мира, был человеком, обладавшим огромной духовной и мирской властью. Но сам понтифик нуждался в защите, и остготу было приятно, что именно он в состоянии обеспечить её. Являясь арианином и проживая в центре Православия, Теодорих волей-неволей был вынужден занять позицию религиозной толерантности и совершенно не терпел, когда кто-то подчёркнуто в угоду Остготскому царю менял свои убеждения. Печальная история диакона Гелпидия, состоявшего в православии, но затем перешедшего в арианство и потому казнённого царём, стала наглядным примером для всех остальных[1067].

В свою очередь, в глазах Римского епископа и всего остального клира остгот, конечно, не заменял собой фигуру императора, но он казался очень удобным для разрешения конкретных политических ситуаций, причём, как для укрепления власти апостолика в Италии, так и на Востоке. Когда оба кандидата непосредственно отправились в Равенну, где находился двор остгота, и прибегли к его помощи, как третейского судии, остгот максимально использовал ситуацию в свою пользу и остановился на кандидатуре Симмаха (498–514), яростного халкидонита. Созванный в марте 499 г. Собор в Риме лишь констатировал выбор Теодориха о личности будущего понтифика[1068]. Для Константинополя это была настоящая политическая революция. Не говоря уже о том, что до этого времени традиционно выбор Римского епископа во многом определялся решением императора, которого здесь незаконно заменила фигура варварского короля. Произошло невероятное: при живом императоре православные епископы обратились к арианину с просьбой определить имя апостолика.

Естественно, Византийский император не оставался «слепым» в данной ситуации и не мог не заметить, сколь уверенно и настойчиво Римский епископ пробивает дорогу для признания за собой высших прерогатив, практически уже неподконтрольных царю, в ущерб целостности Римской империи. Сомнений не было — Остготский король и узурпатор преследовал собственные политические интересы, останавливая свой выбор на Симмахе, а не на ставленнике византийской партии пресвитере Лаврентии. Теодориху объективно было очень выгодно сохранить напряжённые отношения Константинополя с Римом, так как в этом случае его политический авторитет в Италии только укреплялся — папы неизбежно вынуждены были обращаться к нему, чтобы он обеспечил их безопасность и саму возможность оппонировать Константинополю. Тем самым он обеспечивал свою политическую независимость от Константинополя, создавая фундамент признания за собой высших царских полномочий и своего суверенного государства.

Подтверждением того, что Теодорихом двигали отнюдь не альтруистические соображения, является история продолжения римского раскола, возникшая вследствие противостояния римской национальной и провизантийской партий. Ссылаясь на нарушения, выявленные в деятельности папы Симмаха, сторонники Лаврентия неоднократно пытались сместить первого с престола. Но неизменно они наталкивались на твёрдую позицию Теодориха, особенно на Соборе 506 г. Тогда, чувствуя всю шаткость своего положения, Симмах отправил своего посланника к Теодориху, всерьёз опасавшемуся войны с Константинополем. Он убедил короля остготов сделать своей выбор не на стороннике мирного урегулирования вопроса схизмы с Востоком — Лаврентии, а на себе, убеждённом противнике монофизитского Востока. Конечно, Теодорих быстро оценил все выгоды такой стратегии: восточный император был так же опасен для Теодориха, как восточные монофизиты для папы. И на Соборе 506 г. Симмах был сохранен в своём сане. Более того, было признано, что остальные епископы не вправе судить его (!)[1069].

Это было гораздо серьёзнее опусов папы Геласия, поскольку те относились к разряду богословских сочинений, ровным счётом ни для кого не обязательных, а здесь имело место судебное решение. Поскольку каноническое право Кафолической Церкви зачастую возникало на основе конкретных прецедентов, рассмотренных на соборных заседаниях, такое решение могло стать обязательным для всех последующих соборов на Западе. Кроме того, в условиях единой Церкви такой канон должен был стать обязательным и для Востока, поскольку касался не частностей, а, наверное, едва ли не главного вопроса — о юрисдикции органов церковной власти.

Таким образом, в глазах Восточного двора инициативы и позиция Рима выглядела следующим образом. Один за другим папы настаивали на признании Халкидона, традиционно «упуская» вопрос о 28-м каноне и претендуя на то, чтобы все спорные дела в отношении епископата были отданы на их суд, как в высшую инстанцию. При этом они постоянно демонстрировали почтение в адрес остготской власти в Италии и довольно пренебрежительный тон к императору (насколько это было возможно). Папы навязывали своё мнение царю, который в глазах всего христианского мира был и остаётся его единоличным главой, при унизительном испрашивании разрешения для отправки посольства в Константинополь у Теодориха — поверенного Римского императора и арианина. Всё это давало серьёзную пищу для размышления на Востоке.

Когда папа заявил о собственной непогрешимости и неподсудности, о том, что Римская кафедра — единственная, кто имеет неповреждённую веру, стало ясно, что в таком контексте никакое соглашение принципиально невозможно. В этом случае император не только отказывался от какого-либо административно-правительственного влияния на Римского епископа, как и на любого другого предстоятеля Поместной Церкви, но и жестоко обижал остальных четырёх вселенских патриархов, вера которых, следовательно, оказывалась «повреждённой». Очевидно, с практической точки зрения император Анастасий был куда более осмотрительным, чем его визави. Нет никакого сомнения, что анафематствование целого ряда восточных архиереев (Александрийского, Антиохийского и Константинопольского), как того требовал папа Симмах, неизбежно вызвало бы настоящую революцию на мятущемся Востоке, что неизбежно привело бы к неконтролируемым политическим последствиям.

Для того чтобы убедиться в этом, достаточно хотя бы бегло посмотреть, что творилось в восточных церквах в то время.

После того, как Евфимий покинул патриарший престол в Константинополе, на его место был назначен Македонии (496–511), относившийся к своему предшественнику с великим почтением, но по настоянию императора принявший «Энотикон». Надо сказать, вместе император и новый патриарх вели очень осторожную и примирительную политику. Встретив сопротивление со стороны монахов обители св. Дия, св. Вассиана, св. Матроны и акимитов, Македоний попытался организовать соборное обсуждение халкидонских определений, и, вроде бы, формально восточные епископы поддержали его. Но и после этого монашеское движение не утихло, а раскол в Константинопольской церкви стал свершившимся фактом. Монахи указанных обителей не признавали Македония и отказались вступать с ним в общение. По всем вопросам они предпочитали сноситься с Римским папой[1070].

Ситуация резко изменилась в 506 г., когда многие восточные епископы пожелали открыто отвергнуть Халкидон и его орос. Им противостояли не халкидониты, не имевшие подавляющего большинства на Востоке, а партия сторонников «Энотикона», считавшая возможным за счёт этого примирительного акта обеспечить церковный мир. Этой партии, которую в Антиохии возглавлял её патриарх Флавиан, противостоял талантливый писатель и первый враг Халкидона Филоксен, ставший незадолго до этого митрополитом Иераполя в 485 г. и имевший многочисленных друзей и сторонников. Безусловно, это была талантливая фигура — достаточно сказать, что, став главой епархии, считавшейся гнездом несторианцев, он в скором времени сделал из своей паствы стойких монофизитов.

Когда в 507 г. император Анастасий оказался проездом в Кизике, Филоксен ухитрился получить доступ к нему и произвёл блестящее впечатление. Как следствие, царь взял его с собой в Константинополь и просил патриарха Македония принять антиохийца в церковное общение. Тот, однако, отказал, поскольку Филоксен не утруждал себя особой скрытностью и, помимо Халкидона, открыто отрицал некоторые традиционные атрибуты храма, например иконы.

Доведённый активностью Филоксена до крайности, патриарх объявил того еретиком, и в городе начались широкие волнения; поняв свою ошибку, император тайно выслал Филоксена из города. Но его сторонники организовали покушение на Македония — безусловно, без ведома царя. По счастливой случайности, покушение оказалось неудачным. Замечательно, что, демонстрируя кротость и незлопамятность, патриарх оказался настолько мягкосердечным, что вместо наказания тут же наградил деньгами своего несостоявшегося убийцу. Внешне всё осталось так, как было. Но стало ясно, что этот призрачный мир рано или поздно нарушится открытой войной[1071].

Не надеясь уже на естественный ход вещей, сирийские епископы собрали в 509 г. под руководством своего патриарха Флавиана Собор в Антиохии, на котором дали новое вероопределение, анафематствовали Евтихия и Нестория, подтвердили пассажи из «Энотикона» и провозгласили первые три Вселенские Собора, вновь умолчав о Халкидоне. В принципе, это событие ничего стратегически не меняло бы, если бы не злосчастный Филоксен, тут же заявивший протест на имя императора и потребовавший анафематствовать Халкидон.

Поддержать его прибыли в Константинополь более 200 восточных клириков во главе с Севером, бывшим правоведом, затем аскетом, а в целом рьяным сторонником монофизитства. Видимо, им удалось убедить царя в том, что весь раскол — суть следствие Халкидона, которого нигде, кроме Рима, никто полностью не принял, и император склонился на их сторону[1072]. Пожалуй, только этот шаг императора можно при желании квалифицировать как серьёзную ошибку и отступление от своей политики идти «царским», срединным путём. Но и его можно понять: в течение 20 лет он, как эквилибрист, должен был обеспечивать равновесие в обществе, не делая никаких решительных шагов ни в одну из сторон. Психологически царь устал, и когда нашлись талантливые лица, убедившие его, что правда и большинство стоит за отмену Халкидона, император дрогнул и принял их позицию.

Увидев перемену, произошедшую с царём, Македоний перешёл в лагерь акимитов. Борьба между монофизитами, среди которых теперь неожиданно оказался император, и халкидонитами перешла в разряд открытого противостояния. Патриарх отказался от общения с Александрийской и Антиохийской кафедрами, где преобладали монофизиты, и потребовал созвать Вселенский Собор под главенством Римского папы. В свою очередь, монах Север и Галикарнасский епископ Юлиан обвинили его в противоестественных пороках[1073]. Такое положение дел продолжалось целый год. На защиту Македония стали прибывать православные монахи из Палестины, и сам он написал книгу в защиту Халкидона, которую, правда, император велел сжечь, не читая.

Начало доходить до крайностей. Кто-то, вероятно, Север или Филоксен, убедили царя в том, что акты Халкидонского Собора как еретические подлежат уничтожению. Формально это было верно, но только никто Халкидон ещё не признал еретическим собранием. Монофизиты у трона убеждали: достаточно уничтожить соборные акты, как исчезнет предмет прений, не будет определения, не дающего уже столько десятилетий никому покоя. И царь согласился с таким предложением, повелев доставить ему акты Собора, хранившиеся в алтаре храма св. Софии. Патриарх Македоний отказывался выдать акты Халкидона, однако один из его клириков предал архиерея и передал их на уничтожение царю, который приказал их сжечь.

Всё более и более уступая красноречию Филоксена и Севера, император Анастасий приказал в одно из воскресений при исполнении Трисвятого добавить монофизитское «Распныйся за ны…», что вызвало уже открытый бунт в Константинополе. Монахи справедливо укоряли царя, что тот исправляет текст пения, которое исполняли перед Господом сами Ангелы. Стало очевидным, что такого рода шаги не позволят умиротворить стороны в богословском споре, а лишь разжигают страсти.

Столь неприятные последствия вынудили Анастасия пойти на компромисс. Он пригласил патриарха к себе, и тот покорно прибыл на свидание, завершившееся мирным собеседованием с царём. Кстати сказать, солдаты гвардии приветствовали Македония воинскими почестями, чем наглядно показали, на чьей стороне их поддержка. Правда, эту сцену не правильно было бы возводить в разряд «идейных», поскольку религиозные пристрастия населения и солдат зачастую ориентировались не на богословские тонкости, а на внешнее благочестие и иные человеческие факторы.

При всём уважении к патриарху Македонию, император не мог мириться с его позицией. И дело заключалось не только в отвержении им монофизитских идеологов, но и в том непослушании, которое он проявил, пойдя против царской воли. Римский епископ уже продемонстрировал свою «свободу» от императора. Теперь Анастасию казалось, что путём покушения на его высшие прерогативы, как главы Вселенской Церкви, пошёл и Македоний. Конечно, это была очередная ошибка из разряда тех, которые вообще свойственны людям, долгое время вынужденным решать сверхзадачи. Заручившись поддержкой сената и солдат, лёгких к перемене своих убеждений, Анастасий подготовил приговор Македонию. 7 августа 511 г. произошла обширная манифестация против патриарха, а вечером министр двора Келер отдал приказ арестовать его и переправить на другой берег Босфора. Для формального обличения архипастыря при участии епископа Кизика был созван Собор в Клавдиополе, в провинции Гонориаде, который и осудил Македония[1074].

Преемник Македония патриарх Тимофей (511–518) был послушным орудием императора и относился с большой неприязнью к памяти своего предшественника. При нём широко распространились административные преследования инакомыслящих, в первую очередь монахов, так что многие из них рассеялись по Палестине или убежали в Рим.

В начале ноября 512 г. в храме св. Софии был оглашён приказ императора: читать Трисвятое с приставкой «Распныйся за ны…». Это вызвало очередной бунт с кровавыми волнениями и жертвами. Всю ночь толпа ходила по городу, поносила императора, низвергла его статуи и требовала поставить царём мужа благочестивой Юлианы полководца Ареобинда. Убив одного из монофизитских вождей, толпа направилась к дворцу Юлианы с требованием поставить её мужа на царство, но своевременно узнавший об этом Ареобинд благоразумно отказался от предложенной чести и сбежал на другой берег Босфора. Префект города, поняв, что его сил недостаточно, так же скрылся[1075].

И тут Анастасий и св. Ариадна показали, что они настоящие римляне, и что честь и благо государства для них важнее жизни. Первоначально престарелый император пал духом, но его ободрила верная жена, и тогда царь решился на крайнюю меру. Без диадемы и знаков императорской власти, с распущенными седыми волосами, он отправился на ипподром и сел на кафизму. Заинтересовавшийся народ валом направился туда, и когда весь город собрался там, царь в своей речи высказал готовность сложить сан, если бунт не прекратится. Его вид и голос, смирение и благочестивое поведение оказали такое воздействие на толпу, что императора подняли на руки и под восторженные крики понесли обратно во дворец. Анастасий сохранил свою власть и едва ли не впервые в жизни предпринял строгие меры по наказанию виновных — очевидно, имело место не стихийное волнение масс, а заранее подготовленная акция. Множество людей были казнены, другие отправились в тюрьмы[1076].

Но споры вокруг Халкидона и «Энотикона» бушевали повсюду. В 511 г. в Антиохии велением императора был созван Поместный Собор из 80 епископов под председательством епископа Кесарии Капподакийской Сотериха, яркого монофизита. Фактически главное руководство заседаниями взяли на себя монахи Север и Филоксен, пользующиеся личным доверием императора, и желавшие, чтобы Антиохийский патриарх анафематствовал Халкидонский орос и «Томос» папы св. Льва Великого. Достоверно не известно, состоялось ли это событие — одни говорили, что анафематствование было, другие уверяли, что если патриарх и произнёс отлучение, то «устами, а не сердцем». В любом случае, в 512 г. Флавиан оставил кафедру и был сослан, а на его место 6 ноября 512 г. был назначен Север. Население Сирии разделилось: епископы Тира и Берита в Финикии, Дамаска и Бостра в Аравии, а также монахи из провинции Сирия II горой стояли за Халкидон. Но монахи из Сирии I целиком и полностью поддерживали Филоксена и Севера. И во время проведения этого Собора состоялись кровавые схватки с человеческими жертвами. В конце концов, приказом царя Собор был закрыт в 512 г. и никакого решения официально принято не было. Но всё же Север довёл дело до конца: в следующем, 513 г., им был созван новый Собор, который анафематствовал Халкидон и одобрил «Энотикон». Соборное решение Север довёл до сведения Александрийского и Константинопольского патриархов, которые его поддержали.

Страсти бушевали и в Иерусалиме. После низложения Македония император потребовал, чтобы патриарх Иерусалима Илия (494–516) также вступил в общение с патриархом Константинополя Тимофеем. Тот принял его исповедание веры, но не признал каноничным низложение Македония. Илия направил в столицу посольство из 200 клириков, среди которых был повсеместно известный палестинский монах св. Савва, пользовавшийся громадным авторитетом в Палестине. Анастасий любезно принял св. Савву и, внимая его просьбе, разрешил Святому остаться на всю зиму в Константинополе, а перед его отъездом в мае 512 г. передал ему в дар тысячу золотых монет на нужды монастыря. Очень последовательно и решительно св. Савва поддержал православных и самого Илию в его стоянии против монофизитов, на удивление, не претерпев за это никаких неприятностей от власти.

Укреплённый его святыми молитвами и советами, Илия не принял синодальной грамоты от Севера, которую тот, став Антиохийским патриархом, по обыкновению разослал главным архиереям Империи. Тогда Север вторично направил патриарху Иерусалима своё послание, подкрепив его солдатами, но явившийся в Иерусалим св. Савва с множеством монахов выгнал его послов из города и на лобном месте произнёс анафему на Севера. Получив об этом известие, император в 516 г. отдал приказание дуксу Палестины Олимпию низложить Илию и поставить на патриарший престол пресвитера Иоанна, который обещал вступить в общение с Севером. Но когда к нему пришёл св. Савва, Иоанн отозвал своё слово. В очередной раз император приказал сместить непокорного патриарха, и новый дукс Палестины Анастасий лично отправился в Иерусалим, чтобы убедиться в исполнении воли царя.

Но выяснилось, что Иоанн был сторонником Халкидона. И хотя по совету своего друга он пообещал выполнить всё, что приказал царь, но в ближайшее воскресенье после службы объявил анафему всем, кто не признает Халкидона и вообще все четыре Вселенских Собора, как четыре Евангелия, а также проклял Нестория, Евтихия и Севера. Восторг народа и пришедших из пустыни монахов был такой, что правитель Палестины не решился применить силу. Узнав о случившемся, император решил ввести для усмирения беспорядков войска, но вскоре к нему прибыло послание св. Саввы. В нём содержалась просьба дать мир Палестинской церкви и разрешение для обличения Севера. Конечно, царь был недоволен, и его ответ гласил, что «некоторые монахи и клирики, присвоив себе Православие, возбудили эти соблазны, силой вынуждая признать своё первенство в знании тайны и проповедования веры». Но, в конце концов, царь удовлетворил просьбу Святого и оставил инцидент в Иерусалиме без последствий[1077].

Восстание Виталиана и смена понтификов — в 514 г. Римским папой стал Гормизд (514–523) — побудили императора вновь начать переписку с Римом. В письме папе от 28 декабря 514 г. царь выразил желание созвать новый Вселенский Собор в Гераклее на Пропонтиде и повторил это предложение в следующем послании от 12 января 515 г.; и папа принял эту идею с полным сочувствием. С разрешения Теодориха Великого (!) он направил к императору своих посланников. Инструкция, данная им, гласила, что предложение царя можно принять, если тот открыто признает Халкидон и «Томос» папы св. Льва Великого, анафематствует Нестория, Евтихия, Тимофея Элура, Петра Кнафея, Петра Монга и Акакия, а также передаст на рассмотрение папы дела всех лиц, на которых придут жалобы, как на преследователей сторонников Халкидона.

До конца 515 г. шли переговоры, завершившиеся отъездом послов в Рим с посланием Анастасия к папе. В принципе, были большие надежды, что переговоры завершатся успешно, но этому мешали два обстоятельства. Так, в своём ответе император охотно соглашался признать Халкидон и «Томос», а также анафематствовать Нестория и Евтихия, но категорично не желал предать проклятию остальных вселенских архиереев, поскольку, по его словам, это может вызвать большие волнения в Церкви, и был, конечно, прав. Но папа не удовлетворился ответом царя и категорично настаивал на выполнении всех своих условий.

Кроме того, стороны не нашли общего согласия по вопросу о подчинённости Иллирии. С политической точки зрения, эта провинция уже давно находилась под властью Теодориха Великого, но ещё при патриархе Аттике (405–425) отошли к Константинопольскому архиерею. Долгое время попытки папы вернуть Иллирию не приносили им успеха, но в 515 г. епископ Фессалийский Дорофей по своей инициативе стал искать помощи у Римского епископа, и тот, конечно, охотно откликнулся на этот зов. Не удивительно, что такая инициатива была плохо оценена в Константинополе, где пассивно наблюдали, как всё чаще и чаще церковные вопросы решаются без ведома царя.

В довершение всего, в 516 г. Гормизд издал «Правило веры», в котором утверждал как незыблемый принцип то, что Римская церковь всегда хранила неповреждённую веру и что в ней одной — «цельная и истинная твердыня христианской религии». Но, как мы знаем, у императора была своя точка зрения на этот счёт. Наконец, Анастасия не могло в очередной раз не шокировать то почтение, которое в ущерб Римскому императору папа оказывал Теодориху Великому, всего лишь правителю Италии по поручению царя — так официально признавался на Востоке его статус.

В 517 г. Анастасий созвал Собор в Константинополе, куда прибыло до 200 епископов, включая римских легатов. Но, поразмыслив, царь не решился открыть его заседания, поскольку было очевидно, что по основным пунктам расхождений никакого соглашения достигнуть не удастся. В последнем письме папе Гормизде от 11 июля 517 г. император обоснованно писал о невозможности принять требования папы об анафематствовании целого ряда вселенских патриархов, а затем добавил, что он не считает возможным обращать свои просьбы к тем, кто проявляет высокомерное презрение к просящим. «Мы можем снести, — писал Анастасий, — что нас обижают и вменяют в ничто, но мы не допускаем, чтобы нам отдавали приказания (выделено мной. — А.В.)». Безусловно, император был прав.

Так закончилась ещё одна попытка прекратить церковный раскол, на этот раз также неудачная. Весной 518 г. скончался Константинопольский патриарх Тимофей, и на его место выбрали Иоанна (518–520), капподакийца по происхождению, склонного принять мирные инициативы[1078]. Назначение Анастасием в качестве его преемника Иоанна вызывало бурные волнения — толпа горожан, предводительствуемая монахами, напирала на патриарха и требовала от него анафематствовать монофизитских вождей. Возможно, по этой причине, а, может быть, и нет, но вскоре Анастасию пришлось убедиться в том, что его выбор был ошибочен: у Иоанна имелась своя точка зрения на существо богословского спора[1079].

Глава 4. Результаты царствования Анастасия

Надо сказать прямо, что почти во все время своего многотрудного царствования император Анастасий оказывался на высоте положения. Войны требовали громадных средств, но многоопытный император, умевший распоряжаться финансами, оставил после себя казну с профицитом бюджета 320 тыс. фунтов золота. Эти средства позволили его преемникам провести имперскую стратегию и реформировать государственное управление и армию.

Как он достиг такого результата? — остаётся только гадать. Начав своё царствование с налоговых послаблений, вынужденный вообще отменить налоги на некоторых территориях, прекратив продажу должностей, император, по существу, сам отказался пусть и от сомнительных, но верных источников доходов, которыми ранее не брезговало правительство.

Озабоченный делами правосудия, император начал насаждать в магистратурах юристов, не делая никаких исключений для кандидатов на эти должности. Когда его супруга св. Ариадна просила за Анфимия, приходившегося ей родственником, царственный супруг отказал ей, сославшись на то, что пост префекта могут занимать лишь люди, имеющие специальное образование[1080].

Главное — при Анастасии Римская империя окончательно стала христианским государством, а военное сословие заняло должное подчинённое положение, не претендуя более на высшую власть. При всех религиозных перипетиях ни разу за всё время царствования Анастасия никто не рискнул организовать заговор с целью захвата власти. Далёкий от честолюбивых воинских подвигов, он обращал основное внимание на благосостояние своих подданных. Он восстановил правосудие в судах, облегчил податное бремя подданных и создал высоко эффективную администрацию.

Великолепно образованный (например, император владел обоими языками Империи), он всячески поощрял развитие литературы, особенно римской, которая в его годы зацвела пышным цветом. При нём прошли обучение великолепные юристы, которые позднее будут задействованы при разработке великолепного и великого законодательства императора св. Юстиниана I. Сохранилось два панегирика, написанные Присцианом и Прокопием Газским, в которых прославляется имя Анастасия и св. Ариадны за то благоденствие, которые они даровали Римской империи после тяжёлых лет царствования Зенона. Так, в частности, Прокопий славит многочисленные славные деяния императора: удачные войны на Востоке, благосостояние граждан, строительство Длинной стены во Фракии, маяка в Александрии, устранение кровавых зрелищ и запрет пантомимов. Он отмечает высоконравственный образ жизни царя и его подвиги и сравнивает с Александром Македонским, Киром, Агесилаем[1081].

Наиболее крупной реформой императора Анастасия можно назвать организацию альтернативных способов взыскания с отдельных городских общин поземельного налога, являвшегося главной статьей дохода бюджета. Вообще, современники говорили, что Анастасий заботился о своих подданных, как о собственных детях. Неизменно император освобождал разорённые или подвергнувшиеся нашествию варваров провинции от налогов, посылая от себя личную помощь областям, застигнутым войной[1082]. Среди других знаменательных действий Анастасия следует выделить уничтожение кабальных записей, ведших к закабалению в рабство свободных людей[1083].

Нельзя сказать, что судьба была очень милостива к императору Анастасию. Как уже указывалось выше, помимо длительных войн, в 517 г. Римскую империю постигло страшное нашествие славян, дошедших до Фермопил. А в 518 г. жесточайшее землетрясение поглотило два города в области Дардании, и почти половину остальных — значительно повредило.

Позиция императора по отношению к Халкидону навеяла много субъективизма при описании современниками (и не только ими) царствования Анастасия. Это отношение хорошо иллюстрирует следующая легенда, широко распространённая на Востоке. Однажды ночью, как гласит предание, Анастасию было видение благообразного старца с книгой в руках. Загнув в ней несколько листов, старец сказал императору: «За твоё неверие я вычеркиваю 14 лет!». Тут же выяснилось, что тревожный сон в эту же ночь посетил и Амантия, препозита опочивальни, который видел в сновидении огромного кабана, свалившего сановника с ног и топтавшего его. Толкователь снов философ Прокл разъяснил дело так, что за отступления от веры Господь накажет обоих — и императора, и Амантия[1084].

Умер император в понедельник 9 июля 518 г. седовласым старцем в возрасте 88 или даже 90 лет. Смерть его была скоропостижна (от разрыва сердца) и случилась ночью во время грозы. Некоторые слухи, будто царь погиб от удара молнии, явно имеют своим источником позднюю месть православных ригористов, имевших основания быть недовольными Анастасием[1085].

Да, объективно, Римские епископы были православными и стояли за Халкидон, и по-своему были правы, хотя и покупали свою победу ценой целостности Римской империи. Но субъективно был прав и Анастасий, сделавший всё для её реставрации и поддержания единства Церкви. Кто из них более прав — знает только Бог. Но, расставаясь с земной жизнью, Анастасий мог повторить слова, незадолго перед смертью сказанные им папе Гормизде: «Мир мой даю вам, мир мой оставляю вам».

С прекращением династии императора св. Льва Великого завершился первый период существования христианской Римской империи. Воцерковив Вселенную, утвердив Православие в качестве государственной и обязательной для подданных религии, мягко сведя на «нет» последние остатки язычества, Византия подошла к новому этапу своей жизнедеятельности, который откроет славная и великая династия святого императора Юстиниана I.