Истребитель подводных лодок

Глава 2. Бои в Атлантике

С самого начала военных действий я стремился служить в противолодочных силах и воевать там, где противник действовал наиболее активно. Когда выяснилось, что самые ожесточенные бои должны были разгореться в Атлантике, у меня появилось желание присоединиться к нашим силам, тогда крайне ничтожным, ожесточенно оборонявшимся на этом океанском театре.

Дело в том, что охота за подводными лодками — подкрадывание к ним и в конечном счете уничтожение — всегда, как мне казалось, давала возможность моряку наиболее полно раскрыть свое военное искусство. С окончанием эпохи парусного флота строго индивидуальное искусство моряка постепенно стало заменяться действием различных приборов и приспособлений, причем развитие их приняло такие масштабы, что война на море свелась главным образом к математическим вычислениям, использованию боевой техники, а также к точной наводке орудий на едва видимые цели, находящиеся на расстоянии нескольких десятков миль.

В противолодочной борьбе контакт с противником обычно устанавливается на близкой дистанции и исход боя решает хорошая морская подготовка.

Я был сравнительно молодым командиром, и перспектива просидеть всю войну на эскадренном миноносце, входящем в состав главных сил флота, почти не имея шансов вступить в непосредственное соприкосновение с противником, казалась мне просто ужасной. Я никак не мог смириться с малоинтересной службой по охранению корабельных соединений флота, к тому же меня ни в какой степени не устраивало всегда быть на побегушках у «старших братьев» — линейных кораблей и авианосцев.

Вскоре моя заветная мечта осуществилась. Зимой 1940 года я был, наконец, переведен на Атлантический театр военных действий.

Однако первые несколько месяцев сразу же разочаровали меня. Встречи с противником были редкостью, и причина этого заключалась в ошибочной тактике, принятой нашим командованием. Нас непрерывно гоняли от одного места потопления судна к другому, и только для того, чтобы узнать, что немецкая подводная лодка давно уже скрылась.

Это была одна из самых тяжелых зим, проведенных нами на Атлантике. Как и большинство других эскортных кораблей и охотников за подводными лодками, мы провели ее главным образом в дрейфе в условиях ужасных штормов. В то же самое время к нам нескончаемым потоком поступали приказания, которые заставляли нас выходить то на поиск немецкой подводной лодки, атакующей одиночное торговое судно, то в район обнаружения перископа, который якобы видели патрульные самолеты.

Я до сих пор помню один из таких выходов, когда «Хесперус» вместе с «Харрикейн» (кораблем того же типа) бесцельно патрулировал, время от времени направляясь к месту обнаружения немецкой подводной лодки. Барометр стремительно падал вниз, что говорило о приближении циклона.

Ветер и волнение непрерывно усиливались, и вскоре мы легли в дрейф, поддерживая такие обороты машины, которые позволяли управляться рулем.

Метеорологические условия продолжали ухудшаться. Пронзительный ветер усиливался с поразительной быстротой. Высоко над нами вздымались огромные водяные валы. Их верхушки разносились ветром и превращались в водяную пыль. Для суровой Атлантики это была обычная погода.

Управлять кораблем становилось все труднее. Чудовищные волны с колоссальной силой обрушивались на эскадренный миноносец, и его носовая часть глубоко зарывалась в волну, черпала тонны воды, которая с грохотом перекатывалась на корму, смывая все на своем пути.

Передвижение по верхней палубе было теперь далеко не безопасно. В связи с этим команду разделили на две группы. Находившимся на корме не разрешалось переходить на нос, а находившимся в носовой части корабля — на корму.

В носовой части, кроме меня, находился еще вахтенный офицер. Мы продержались двое суток, с трудом урывая время на еду и сон.

Громадные волны то поднимали наш корабль высоко вверх, то со страшной силой бросали его вниз. Из-за этой ужасной качки наш гирокомпас вышел из строя, а картушка магнитного компаса так быстро бегала из стороны в сторону, что рулевой не имел возможности удерживать по компасу корабль на курсе.

В результате нам приходилось управлять рулем с мостика, подавая команды стоявшему внизу рулевому. Самое важное было не допустить, чтобы корабль стал лагом к волне.

Однако волны каждую минуту могли повернуть корабль, поэтому управление с помощью одного руля оказалось недостаточным. Приходилось давать короткие толчки машинами то одного, то другого борта, и только таким способом можно было удержать корабль носом к волне.

Для всего этого требовался хороший глазомер, так как если бы толчок оказался несколько сильнее, чем это было необходимо, корабль мог с ужасающей силой врезаться в надвигавшуюся стену воды. Такая обстановка требовала крайнего напряжения сил.

Ночные часы были самыми мучительными. Мы видели только белые гребни приближающихся водяных валов, когда они перекатывались и разбивались где-то высоко над нами. С этой невообразимой высоты они, казалось, должны были наверняка с грохотом обрушиться на нас и раздавить корабль, как яичную скорлупу.

В темном небе непрерывно сверкали молнии, к тому же лил проливной дождь.

Я хорошо помню, как во время этого шторма, часами стоя на мостике, я без конца смотрел на гребни мчавшихся на нас валов. Храбрый «Хесперус» мужественно встречал каждый вал, а я, цепляясь за поручни, в страхе уговаривал его: «Карабкайся! Карабкайся!» И он чудом выкарабкивался, и мы спаслись.

Думая обо всем этом, я обычно вспоминаю картину, висевшую в каюте командира нашего Дивизиона. На ней был изображен миноносец в море в штормовую погоду. Внизу стояла надпись: «О боже, будь милостив ко мне. Волны так велики, а мой корабль так мал».

В эти тяжелые дни наши корабли, так необходимые для эскортирования конвоев, занимались бесполезными поисками в бескрайних просторах бушующего океана.

Тем временем длинная и суровая зима близилась к концу, и те из нас, кто находился в море, чувствовали, что ужасные дни, когда наши корабли использовались не по назначению, должны были скоро кончиться. Уже в феврале 1941 года дало себя знать влияние адмирала Нобла, который только что создал свой штаб в Ливерпуле. Он упростил организацию береговых штабов и корабельных соединений, перегруппировал все наши силы и внес много нового в планы боевых действий.

Новые веяния носились в воздухе. Наши неожиданные переходы через океан теперь не были такими бесцельными, как раньше. Штаб же с каждым днем становился все более самостоятельным.

Ходили самые разнообразные слухи. Говорили, например, что в скором времени начнется формирование новых эскортных групп, которые, пройдя совместную подготовку, будут действовать как самостоятельные подразделения, имеющие постоянный состав. Это дало бы возможность обеспечить конвои хорошо сработавшимися эскортными группами в отличие от групп, составленных из случайных, наугад подобранных кораблей.

В феврале адмирал Нобл решил сам отправиться в Атлантику и посмотреть, каким образом можно улучшить существующую организацию. Адмирал следовал на эскадренном миноносце, которым командовал капитан 3 ранга Коучмен, назначенный на время этого перехода командиром эскорта.

В течение всего перехода в действия кораблей эскорта вмешивался береговой штаб, по вине которого мы, командиры кораблей, имели много неприятностей. Командир эскорта не мог самостоятельно принимать решения. Вопреки его желанию, корабли эскорта, подчиняясь приказаниям штаба, занимались бесполезными поисками противника. Корабль Коучмена с адмиралом на борту один остался в охранении транспортов.

Конвой не был атакован, но, тем не менее, адмирал решил во что бы то ни стало положить конец всем этим беспорядкам. Свое обещание он сдержал, и в дальнейшем от этого во многом зависела наша победа.

Вернувшись в марте 1941 года в Ливерпуль, я узнал о своем новом назначении. В дальнейшем мне предстояло командовать старым, потрепанным эскадренным миноносцем «Уокер», который участвовал в морских сражениях еще в первую мировую войну. Для меня это было тяжелым ударом. Команда «Хесперус» и я многое пережили вместе. Непрерывные воздушные атаки в период норвежской операции и необыкновенно суровая зима в Атлантике сплотили нас. И теперь мне было очень тяжело расставаться с командой «Хесперус».

Тогда я еще не знал, что через восемнадцать месяцев я снова вернусь на «Хесперус» и вместе с ним буду переживать волнующие моменты встреч с противником, над которым уже нависла угроза поражения.

Старый «Уокер» и незнакомую мне команду я принял с тяжелым чувством. «Уокер» был сильно поврежден, и ему только что приварили новую носовую часть. Подобные операции не всегда бывают успешны, и я не мог питать к «Уокер» большого доверия.

Однако мои дела были не так уж плохи. В скором времени мне было также приказано принять командование одной из вновь сформированных эскортных групп. Моей задачей было сколотить боеспособный отряд и принять участие в охранении атлантических конвоев. Это рождало надежду на встречу с противником, а когда команда «Уокер» превратилась в сплоченный коллектив, имеющий значительный боевой опыт, ко мне вернулась прежняя уверенность.

Офицер, с которым мы обменялись кораблями, был мой старый друг, также капитан 3 ранга, Тейт — отважный офицер и прекрасный человек. Впоследствии он как командир стал широко известен на Атлантике. Тейт погиб во время жестокой схватки с противником.

В процессе передачи кораблей, которая, как нам показалось, заняла не так много времени, мы должны были проверить секретную документацию, отчитаться в корабельных запасах. Несколько позже мы стали посещать конвойные совещания, а также перечитывать походные наставления и наставления по конвойной службе.

Несмотря на некоторую задержку, уже в начале марта я вывел «Уокер» из Гладстон-Докс вниз по реке Мереей на протраленный фарватер, на котором уже формировался растянувшийся до Ирландского моря конвой.

Первые дни в охранении всегда полны забот для командира эскорта. Необходимо проверить по списку от сорока до восьмидесяти судов; неизбежно появляющиеся отстающие суда, которые не могут поддерживать намеченную скорость хода, следует заставить идти быстрее или отправить их обратно ожидать более тихоходного конвоя; одно или два судна обычно всегда потерпят крупную или малую аварию; в этом случае нужно решить, оставить ли эти суда на месте в расчете на их присоединение через приемлемый промежуток времени, выделить ли корабль для их охранения или же следует отправить их обратно в гавань для ремонта,

В течение всего этого начального периода командир эскорта почти не имеет возможности хотя бы на час сойти с мостика. Меняются вахтенные, день сменяет ночь, но командир эскорта и старшина-сигнальщик неизменно стоят на своих постах, решая множество проблем, касающихся налаживания нормального движения конвоя.

Теперь следует остановиться на взаимоотношениях между коммодором конвоя и командиром эскорта. Коммодоры океанских конвоев обычно назначались из числа адмиралов в отставке или старших офицеров, отозванных из торгового флота, которым давали временное звание коммодора военно-морского резерва. С небольшим штатом связистов коммодор располагался на корабле, который на данном переходе считался флагманским. В обязанности коммодора входило обеспечение внутренней дисциплины конвоя, а также безопасности плавания и маневрирования конвоя в целом. Он также должен был по требованию старшего офицера эскорта принять меры по уклонению судов от атаки противника.

Теоретически командир эскорта нес ответственность лишь за оборону конвоя в случае нападения противника. Тем не менее разграничить сферы ответственности коммодора и командира эскорта было почти невозможно. Например, плохое затемнение судов в конвое являлось нарушением внутренней дисциплины, и если строго придерживаться правил, это должен был устранять по просьбе коммодора командир эскорта, посылая к плохо затемненному судну корабль с целью заставить его затемниться. Но в действительности, в связи с тем, что незатемненный транспорт подвергал угрозе нападения противника весь конвой, любой эскортный корабль, обнаружив подобное нарушение дисциплины, «расправлялся» с нарушителем на месте, не обращаясь к коммодору.

Коммодоры имели более высокие звания по сравнению с командирами эскорта, и если бы они держали себя заносчиво и требовали соблюдения буквы закона в вопросах распределения обязанностей, это могло бы вызвать различные трения. Но, к счастью, коммодоры держались исключительно корректно и всегда с должным вниманием относились к предложениям командиров эскорта, которые, как они прекрасно понимали, всегда были лучше информированы об общей обстановке. Дело в том, что коммодоры имели ограниченные возможности поддержания связи по радио.

В наставлении по конвойной службе имелся довольно странный параграф, который возлагал конечную ответственность за безопасность конвоя в целом на командира эскорта. Я, правда, лишь однажды воспользовался им — когда разошелся во мнениях с коммодором.

В упомянутом случае группа судов, которые я эскортировал, в условиях штормовой погоды приближалась к водам метрополии. Во время перехода я получил радиограмму с сообщением места и курса конвоя, который шел нам навстречу, и если бы мы продолжали идти прежним курсом, мы обязательно встретились бы с ним, а этого необходимо было избежать любой ценой. Я знал точное место конвоя, так как моему штурману утром удалось определиться. Однако коммодор предпочитал верить штурману своего флагманского корабля, который рассчитал счислимое место, и это было единственное, что он мог предложить. В конечном счете коммодор отказался принять мое предложение. После этого мы обменялись серией язвительных сигналов, и в конце концов разозлившемуся коммодору пришлось признать свое поражение.

Этот инцидент был единственным. Вообще же наши отношения с коммодорами строились на взаимном уважении. Наша страна многим обязана этим доблестным людям, которые, несмотря на преклонный возраст, возвратились во флот, чтобы, используя свой опыт и знания, вновь сколачивать и охранять конвои, безупречно державшие строй.

До выхода из Ирландского моря в Атлантический океан конвой обычно двигался двумя кильватерными колоннами, которые нередко растягивались более чем на десять миль, до тех пор, пока суда не разбирались и не начинали удерживать свои места на определенной дистанции от передних мателотов.

Тем временем проверялись световая сигнализация и радиосвязь, проводились тренировки орудийных расчетов и другие приготовления. В это время корабли эскорта непрерывно ходили вокруг конвоя. С рассвета до сумерек непрерывно трещали створки сигнальных прожекторов. Несколько позже слышалось лишь приглушенное щелканье створок затемненных ночных фонарей. Мои связисты старшина сигнальщик и два сигнальщика, — казалось, никогда не спали, так как от них зависело очень многое.

Плохая видимость и неспокойное море увеличивают трудности сортировки большого числа судов и повышают ответственность, лежащую на командире эскорта. Следует напомнить, что он не имел радиолокаторов, а все суда были полностью затемнены. Использование отличительных и ходовых огней было запрещено по вполне понятным причинам.

После того как корабли эскорта выйдут в океан, коммодор выстраивает конвой в одиннадцать или двенадцать колонн, которые покрывают площадь около шести миль в ширину и двух миль в глубину. Затем командир эскорта располагает около десятка своих кораблей по окружности вокруг конвоя в трех — пяти милях от него. Длина этой окружности составляет около 45 миль, и поэтому корабли эскорта обычно находятся друг от друга приблизительно в восьми милях.

Каждому кораблю часть этой окружности отводится для патрулирования, и в то время как конвой движется постоянным курсом, эскортные корабли снуют взад и вперед, обеспечивая оборону заданного им района в завесе охранения.

Никогда не лежать на одном и том же курсе более двух минут и никогда не ходить правильным зигзагом — таково было золотое правило, позволявшее создавать как можно больше трудностей для немецких подводных лодок.

Бесконечно подающиеся команды на руль и ответы рулевого вместе со звуковым эффектом от работы асдика создавали в моей походной каюте под мостиком непрерывный шум изо дня в день. Вскоре я так привык к этому шуму, что перестал обращать на него внимание и даже мог крепко спать. Однако каждый новый звук, нотки беспокойства в голосе вахтенного офицера или изменение характера эха асдика немедленно будили меня. Нередко я оказывался на полпути к мостику, прежде чем сознавал причину своего пробуждения.

Иногда, когда я лежал на койке, меня вдруг охватывало тревожное безотчетное чувство, что что-то неладно, и при моем появлении наверху оробевший вахтенный офицер обычно говорил: «Виноват, сэр, мы немного изменили свое место в охранении» или «Я боюсь, что мы потеряли контакт с конвоем. Видимость ухудшилась. Я только что собирался вызвать вас».

В таких случаях осуществлять контроль за сильно разбросанными силами охранения было очень сложно.

В те далекие дни радиотелефон, установленный на наших кораблях, работал на коротких волнах. Это позволяло противнику перехватывать наши разговоры на больших расстояниях. Станции же, работавшие на ультракоротких волнах, были получены нами позже.

Поэтому, за исключением лишь чрезвычайных случаев, мы не могли пользоваться станциями, работавшими на коротких волнах, для передачи сообщений открытым текстом — это могло бы дать противнику ценную информацию. Все сообщения приходилось кодировать и раскодировать, что стоило большого труда, или передавать при помощи зрительной сигнализации.

В связи с этим важную информацию и тактические сигналы кораблям группы и коммодору конвоя приходилось передавать по возможности сигнальным прожектором в светлое время суток. Его створки час за часом продолжали стучать, передавая сообщения ближайшему эскортному кораблю, который в свою очередь передавал их соседу. Небольшой штат связистов, придававшийся в те дни старшим офицерам эскортов, совершал просто чудеса, поддерживая эффективную связь в любую погоду и при любой видимости, так же как и сигнальщики на качающихся, выписывающих невероятные кривые мостиках небольших корветов. Но, несмотря на это, нередко случалось, что к наступлению темноты оставались непереданными важные семафоры.

Я с огромным нетерпением ожидал получения ультракоротковолновых станций, которые уже начали поступать во флот. Это были американские станции, которые мы получали по ленд-лизу. Эти станции в корне изменили характер управления действиями эскортных кораблей, рассеянных вокруг растянувшегося конвоя. Со скучной процедурой, связанной с вызовом кораблей прожектором, с утомительной передачей приказаний по буквам, а также с использованием более короткой, но небезопасной связи по радио на коротких волнах было покончено. Теперь командир каждого корабля мог немедленно связаться с другими кораблями по радиотелефону.

Более того, тактические маневры, предусмотренные на тот или иной случай, теперь могли быть точно выполнены одновременно многими кораблями. В итоге эффективность совместных действий эскортных кораблей возросла в огромной степени.

Однако и здесь не обошлось без недостатков. Доверие к ультракоротковолновым станциям возросло настолько, что уровень подготовки сигнальщиков стал неуклонно падать, и поломка станции иногда оставляла корабль фактически без надежной связи с соседними кораблями. Связь на УКВ имела и свои отрицательные стороны. Радиостанции всех кораблей работали на одной и той же частоте и невольно могли забивать друг друга. Ничто не может быть более неприятным, чем не иметь возможности передать сигналы о каком-нибудь важном маневре, который следует немедленно предпринять, только из-за того, что эфир забит бесконечными радиограммами по такому, например, обычному вопросу, как довольствие.

Связь на УКВ имела также некоторые комические стороны. Различное произношение двух связистов, ведущих переговоры по УКВ, нередко было источником таких искажений, что все буквально валились от хохота, как от удачной шутки в мюзик-холле.

Но все это было осуществлено несколько позже, а пока я командовал эскортной группой, зрительная сигнализация все еще являлась основным средством связи и управления.

Разбросанность кораблей и слабая связь между ними привели к необходимости натренировать их команды так, чтобы они понимали приказания с одного сигнала и чтобы каждый командир корабля без дополнительных указаний понимал, что от него требуется.

Недостаточное соблюдение этого условия нередко приводило к тому, что мы несли неоправданные потери в транспортах.

Теперь все уже понимали, что такие рассредоточенные силы, как наш эскорт, не в состоянии обеспечить охранение, полностью гарантирующее транспорты от атак подводных лодок. Ходя на зигзаге вокруг назначенного ему места в охранении, эскортный корабль мог прослушать асдиком значительное пространство, однако в темную ночь любая хорошо управляемая подводная лодка могла незаметно проскочить между кораблями эскорта, так как в такие ночи маневрирование зигзагом было невозможно из-за опасности столкновения. Лишь в лунные ночи мы были освобождены от необходимости жаться к конвою, что требовало большого напряжения, и могли сосредоточиться исключительно на поиске противника. В результате я стал поклоняться луне, и до сих пор диск молодой луны напоминает мне те темные зимние ночи в начале войны, когда штормовая погода и отсутствие лунного освещения означали необходимость «висеть» на конвое при видимости, не превышавшей 200 метров, в надежде, что к утру все суда будут находиться вместе.

Иногда торговое судно, по которому я ориентировался и таким образом держал свое место, само отрывалось от конвоя, и на рассвете мы обнаруживали, что в пустынном штормовом океане оставались только мы да это торговое судно.

Немецкие подводники были избавлены от необходимости находиться в постоянном напряжении. При нахождении под водой о присутствии корабля даже на значительном расстоянии их предупреждали шумопеленгаторы, и благодаря этому они могли всплыть и провести атаку со свежими силами.

К счастью, во время перехода, когда я впервые выступал в роли командира эскорта, атак со стороны противника не последовало, и я имел время заняться разрешением ряда вопросов, которые могли возникнуть в первом же бою. Я нередко обсуждал тактические задачи с офицерами в надежде, что кто-нибудь из них ответит на мой вопрос. Но ко времени, когда мы рассеяли наш конвой, пройдя около шестисот миль, и направились в точку рандеву с другим конвоем где-то в середине Атлантики, чтобы отвести его обратно, мы все еще не выработали сколько-нибудь удовлетворительного метода контратаки. Очевидно, со временем сами обстоятельства продиктуют необходимость тех или иных действий.

Я немного успокоился, когда узнал, что большинство офицеров «Уокер» были опытными профессиональными моряками, привыкшими к наблюдению за темным горизонтом, да и сам я, к счастью, имел прекрасное зрение. Кроме того, я в течение многих лет участвовал в ночных учениях. Все это позволяло надеяться, что в случае если немецкая подводная лодка атакует транспорты в нашем секторе охранения, мы сможем обнаружить ее прежде, чем она выйдет в точку залпа.

Офицер-гидроакустик лейтенант Лэнгтон был моим старшим помощником. Бывший офицер пароходной компании, он был прекрасным моряком и штурманом.

Лейтенанты английского военно-морского флота Старди и Брэй, младший лейтенант военно-морского добровольного резерва Уэстлейк, командир минно-артиллерийской боевой части Чаплин и мичман военно-морского резерва Манн составляли группу офицеров, на которых, как мне вскоре стало ясно, я мог положиться при любых обстоятельствах.

Инженер-механиком «Уокер» был Осборн, произведенный в лейтенанты из сверхсрочников. Он с самого начала войны служил на «Уокер» и в любую погоду ухитрялся держать его на ходу. Мы по-настоящему оценили его только тогда, когда узнали, как обстоят дела на других кораблях такой же старой постройки. Работа инженер-механика на этих допотопных кораблях заключалась главным образом в том, чтобы непрерывно ремонтировать старые паропроводы и стараться выжимать из изношенных машин все возможное. При таком оборудовании избегать поломок мог лишь опытный инженер-механик. Наш «шеф» Осборн, старшина машинистов Нейп и старшина кочегаров Лаггер, несомненно, были мастерами своего дела — «Уокер» ни разу не подвел меня.

Встреча с конвоем в океане, вдали от берегов, всегда была для меня волнующим событием. В ненастную погоду судоходство в Атлантике всегда было связано со многими трудностями. Иногда в штормовую погоду или один «Уокер», или весь конвой в течение многих дней шли в океане, не видя ни солнца, ни звезд, по которым можно было бы определиться.

Обычный порядок действий, обеспечивающий встречу с конвоем в плохую погоду, заключался в том, что вначале мы направлялись в самую удаленную точку, которой, как мы рассчитывали, мог достигнуть конвой. Здесь корабли эскорта обычно рассредоточивались на дистанции, которые несколько превышали дальность видимости, и производили поиск по маршруту подходящего конвоя. Это позволяло учесть значительные ошибки в кораблевождении. Затем все напряженно всматривались в темноту, стремясь обнаружить силуэт торгового судна. Иногда конвой задерживался значительно дольше, чем мы рассчитывали, и тогда все мы мучительно раздумывали, не прошел ли он мимо и не удаляется ли теперь все дальше и дальше от нас.

Но вдруг неожиданный звонок радиотелефона — и мы получаем радостное известие, что один из эскортных кораблей обнаружил конвой. Все с облегчением вздыхают. Вскоре корабли направляются к конвою, чтобы занять места в завесе охранения.

В хорошую погоду поиск конвоя в море значительно упрощался.

Итак, моя эскортная группа, не считая «Уокер», состояла из эскадренных миноносцев «Вэнок», «Волантир», «Сардониц» и «Симитар», а также корветов «Блюбел» и «Хайдрейнджиа».

Я подошел на «Уокер» к судну коммодора и обменялся с ним последними новостями. На судне номер 25 четыре часа назад произошла поломка, и сейчас оно шло полным ходом, пытаясь нагнать конвой. Но догонит ли оно его до наступления ночи?

Может быть, ему следовало бы повернуть на маршрут, назначенный для отставших судов и проложенный далеко в стороне от конвоя во избежание его обнаружения немецкими подводными лодками?

Судно номер 53 имело повреждение рулевого управления. Чтобы дать ему больше пространства для маневрирования, его поставили в хвост колонны. Один из членов экипажа судна номер 37 серьезно заболел, и его надо было как можно скорее переправить на корабль, имеющей доктора.

Переговоры по этим вопросам отняли у меня большую часть дня, а тем временем корабли моей группы патрулировали в отведенных им районах. В течение всего этого времени конвой шел по направлению к Англии — в район сосредоточения немецких подводных лодок.

По мере того как мы продвигались на восток, я все больше задумывался над тем, знают ли экипажи торговых судов, насколько плохо вооружен их эскорт и что вряд ли он сможет отразить решительную атаку. Ведь в любую минуту мог последовать взрыв попавшей в цель торпеды, а затем переполненная спасательная шлюпка в ледяном океане оказывалась лучшим, на что мог надеяться личный состав. И я подумал, что если я не смогу предотвратить атаку подводных лодок, то сделаю все возможное, чтобы отомстить противнику.

К концу дня мы получили достаточное количество сведений, говорящих о том, что конвой обнаружен и что за нами следят. Кораблям было отдано приказание усилить наблюдение и повысить готовность к отражению атаки.

Рассказ о дальнейшем в следующей главе.