Италия и Византия в VI веке

§ 1. Расселение остготов в Италии и наделение их землей

Расселение остготов в Италии не было единовременным актом оккупации страны, а происходило в течение довольно длительного времени и постепенно охватило значительную часть территории Апеннинского полуострова.

Основная масса готов была расселена в Северной и Средней Италии. По данным источников, можно прийти к заключению, что поселения остготов имелись в Лигурии (Procop. BG, III, 1. 27), Эмилии (Agath., I, 15; Procop. BG, II, 29. 41), Венетии (Procop. BG, III, 1. 27; 33. 7; IV, 24. 8), в частности Вероне (Procop. BG, III, 3. 3. IV, 26. 21), Пицене (Procop. BG, II, 10. 1–2; Cass. Var., IV, 14. 1; V, 26–27), Тусции (Cass. Var., IV, 14), Умбрии (Cass. Var. VIII, 26) и Самнии (Cass. Var., III, 13. 1–2; V, 26–27; Procop. BG, I, 15. 1). Вся дальнейшая история Остготского государства и весь ход войны с Византией показывают, что наиболее длительным и наиболее прочным господство остготов было именно в Северной и отчасти в Средней Италии, где они опирались на значительную массу поселенных там остготских воинов-земледельцев и где находились наиболее крупные земельные владения знати и королей.

Выбор Равенны столицей тоже был не случаен, а обусловлен тем, что центр владычества остготов находился на севере и северо-востоке Апеннинского полуострова. Здесь же, в Северной и Средней Италии, в основном и был произведен раздел земель между остготами и римлянами.

Что же касается Южной Италии, то здесь остготы, видимо, занимали своими гарнизонами лишь основные крепости и города (такие, как Регий, Неаполь, Кумы и некоторые другие[22]), а не селились большими массами среди местного населения. Во всяком случае Прокопий, рассказывая о завоевании византийцами Южной Италии, сообщает следующее: «Еще раньше добровольно сдались Велисарию жители Калабрии и Апулии, в стране которых не было готов» (Γότθων σφισι τη χώρα ού παρόντων. — Procop. BG, I, 15. 3). По-видимому, и в Сицилии готы ограничились размещением своих гарнизонов в укрепленных пунктах и прежде всего в таких крупных центрах, как Сиракузы и Панорм (Procop. ВС, I, 5.12–19). Однако остготские гарнизоны в Сицилии, по данным Прокопия, были немногочисленны (Procop. ВС, I, 5. 12–17; III, 16. 17–19). О расселении же остготов на территории всего этого острова среди его туземного населения прямых сведений в источниках не имеется.

Таким образом, густота и характер остготских поселений в отдельных областях Италии были совершенно различными[23]. Если в Северной и Средней Италии остготы заняли как города, так и сельские местности, широко расселившись среди римско-италийского населения, то на юге страны, и особенно в Сицилии, их поселения ограничивались гарнизонами крепостей и городских центров[24].

Одновременно с расселением остготов в Италии происходил раздел земель между остготами и римлянами и наделение землей остготской знати, а также рядовых остготских воинов.

Новые завоеватели Италии, по праву победителей, придя к власти, прежде всего захватили земли и другое имущество своих противников. После вероломного убийства Одоакра все его родственники и большинство сторонников из числа знатных варваров, а также часть рядовых воинов были перебиты, а их земли перешли в руки победителей (Cons. Ital., ρ. 318–321. Marc. Chron., a. 489; lord. Get., 193–195; Cass. Chron., 1326, 1331; Chron. Caesaraug., a. 492; Ennod. Paneg., X, 50–53; Jоh. Ant., 99).

Необходимо, однако, отметить, что полной конфискации были подвергнуты имения лишь наиболее видных и активных сторонников Одоакра[25]. Конфискованы были также все отошедшие в свое время правительству Одоакра императорские домены и владения фиска.

Львиная доля конфискованных земель, конечно, перешла в руки королевского дома Амалов и ближайших приближенных короля Теодориха. Королевские домены рода Амалов — включали наиболее плодородные и богатые природными ископаемыми земли, расположенные в различных областях Италии.

За счет конфискованных земель фиска (иногда пустующих), имений Одоакра, его родственников и придворных, также захвативших в свое время значительные земельные владения в Италии, происходило наделение землей и представителей остготской знати. Именно раздачей этих земель были заложены основы крупного землевладения высшей остготской знати в Италии.

Однако удовлетворить потребности в земле всех знатных готов и рядовых остготских воинов за счет конфискованных у политических противников земель все же не представлялось возможным. Поэтому Теодорих, подобно своему предшественнику Одоакру и другим правителям варварских королевств, возникших на территории Западной Римской империи, должен был прибегнуть к разделу земель между остготами и римлянами. Но раздел земель, произведенный в Остготском королевстве, как по своему общему характеру и масштабам, так и по социальной направленности, во многом отличался от земельных разделов в других варварских государствах.

Прежде всего, стараясь как можно меньше ущемить интересы крупных римских землевладельцев и опасаясь вызвать с их стороны недовольство, остготское правительство приняло решение взять у римско-италийских землевладельцев лишь одну треть земель, тогда как в Вестготском и Бургундском королевствах новые поселенцы получили половину или две трети недвижимого имущества галло-римлян[26]. Решение это, несомненно, было подсказано расстановкой классовых сил внутри Италии в момент завоевания и являлось одним из наиболее ярких проявлений общей политики Теодориха, направленной к компромиссу с римско-италийской знатью. И характерно, что Прокопий не упрекает Теодориха в том, что «он тоже распределил между своими готами ту часть земельных владений, которую Одоакр передал своим приверженцам» (πλήν γε δή οτι των χωρίων την μοίραν έν σφίσιν αύτοίς Γότθοι ενείμαντο, ηνπερ Όδόακρος τοίς στασιωτοας τοΐς αύτού Ιδωκεν. — Procop. BG, I, 1. 28).

Идеолог старой сенаторской римской аристократии, Прокопий, конечно, сожалеет, что Теодорих не уничтожил «несправедливости», совершенной по отношению к римским землевладельцам его предшественником, но вместе с тем радуется, что остготский король на этот раз ограничился захватом только одной трети земель своих римских подданных. Тем самым Прокопий как бы примиряется с разделом земель, проведенным остготами, и считает такой раздел «наименьшим злом» для римской аристократии. Подобное отношение Прокопия к разделу земель между остготами и римлянами отнюдь нельзя считать случайным; оно показывает скорее всего, что этот раздел не был особенно тяжел для знатных римских землевладельцев.

И действительно, лишь в свете политики сближения с римской знатью, проводимой правительством Теодориха, можно понять, например, тот факт, что остготское правительство столь важное и сложное дело, как расселение готов в Италии, поручило комиссии во главе с римским сенатором Петром Марцеллином Феликсом Либерием, который занял пост префекта претория в правительстве Теодориха (Cass. Var., II, 16)[27]. Само это назначение Либерия главой комиссии по разделу земель между готами и римлянами уже являлось важной уступкой со стороны остготского правительства крупным землевладельцам Италии. Разумеется, Либерий, представитель высшей римской аристократии, при осуществлении столь важной миссии действовал в интересах римской землевладельческой знати, хотя и стремился удовлетворить требования новых завоевателей. Поэтому деятельность комиссии Либерия была направлена к тому, чтобы наделить остготов землей главным образом за счет конфискации земель у тех новых землевладельцев, которые приобрели земли в предшествующий период — во время правления Одоакра, но не за счет сохранившихся еще крупных поместий римских собственников. Разделу подлежали в первую очередь крупные имения тех римских землевладельцев, которые перешли на сторону Одоакра и получали от него земельные пожалования. Рядовые же остготские воины расселялись главным образом на земельных участках воинов Одоакра[28], уже выделенных из владений римских посессоров. В связи с этим поселение остготов наиболее широко производилось именно в Северной и Средней Италии, где ранее были расквартированы герулы, руги и сциры, служившие прежнему правителю Италии. На юге же страны и на острове Сицилия, где крупное римское землевладение латифундиального типа еще прочно сохраняло свои позиции и где крупные землевладельцы оказывали решительное сопротивление захвату их владений, раздел земель между готами и римлянами был произведен в значительно меньших масштабах[29].

Очень сомнительно, однако, чтобы комиссии Либерия удалось ограничиться разделом земель исключительно сторонников Одоакра. Из документов, собранных в «Вариях» Кассиодора, видно, что раздел коснулся в какой-то мере и земель римских посессоров (см., например, Cass. Var., II, 16, 17).

По данным «Барий», реальный раздел земель между остготами и римлянами в Италии происходил следующим образом: из земельных владений прежних хозяев выделялись так называемые терции (tertiae), равные ⅓ имения (Cass. Var., II, 14; II, 16.5), и из этих терций составлялись наделы (sortes) остготов (Cass. Var., II, 17).

Земельный раздел был произведен комиссией Либерия в течение нескольких лет и в основном закончен к 507 г. (Cass. Var., III, 16).

При вышеуказанном составе комиссии по разделу земель не могло быть и речи о том, чтобы реальный раздел в равной степени коснулся как крупных, так и мелких земельных собственников. Италии, Бесспорно, высшая земельная аристократия- добивалась всевозможных изъятий и льгот в свою пользу. Именно такой льготой, на наш взгляд, являлась замена фактической передачи готам ⅓ земель уплатой денежного взноса с земельного владения в пользу остготского правительства или знатных готов (Cass. Var., I, 14; II, 17)[30]. Вполне естественно, что за редким исключением (например, в случае малого плодородия почвы или отсутствия рабочих рук для обработки земли), крупному землевладельцу было значительно выгоднее и спокойнее уплатить денежный взнос в пользу остготского правительства, чем иметь у себя в имении такого опасного соседа, как какой-либо знатный гот, который являлся бы для него постоянной угрозой. Кроме того, римские землевладельцы всегда могли рассчитывать уплатить этот взнос за счет дополнительных платежей и подборов, взысканных ими с зависимого населения (колонов и сельских рабов) их поместья. Поэтому можно предположить, что замена терций (реальных участков земли) уплатой денежных взносов (тоже называвшихся терциями) в пользу государства или отдельных представителей остготской знати была важной привилегией, которой в ряде случаев добилась римская землевладельческая аристократия.

Вместе с тем эта замена в некоторых случаях соответствовала и интересам Остготского государства, так как иногда реальный раздел земель между остготами и римлянами провести было крайне затруднительно, ибо, как правильно отмечает П. Виноградов, «число готов и густота их поселения в различных местностях не могли быть точно согласованы с числом и размерами римских владений»[31].

В отдельных случаях и для мелких и средних римских посессоров выделение терций, земельных участков, заменялось уплатой денежного взноса с их владений. Ведь некоторым знатным готам, уже получившим земли согласно королевским пожалованиям, но все же претендовавшим на треть владений римских поссесоров, было выгоднее получить у мелких и средних собственников не ⅓ их небольших участков, а какую-то часть их доходов в виде денежных или натуральных взносов. В подобных случаях, по-видимому, мелкие собственники по соглашению с остготской знатью вносили эту подать непосредственно новым землевладельцам, а не государству.

Таким образом, социально-политическая направленность деятельности комиссии патриция Либерия сказалась также и в том, что земельный раздел коснулся далеко не в равной степени различных категорий римско-италийских земельных собственников. При разделе земель комиссия Либерия учитывала не только политическую позицию, но и социальный вес и политическое влияние местного землевладельца, делая в пользу более влиятельных землевладельцев важные уступки.

Комиссия патриция Либерия не только передавала остготам земельные участки, конфискованные у сторонников Одоакра и выделенные из имений римлян, но и определяла размеры каждого надела. Само собою разумеется, что не было и не могло быть никакого равенства и в наделении землей остготов различного социального и имущественного положения. Размер земельного участка, получаемого остготами, зависел от политического влияния нового владельца и его ранга в остготской армии[32]. При таком характере раздела лучшие земли и большую их часть, естественно, присваивала остготская знать из числа приближенных короля, а рядовые остготские воины в большинстве случаев должны были мириться с получением лишь небольших участков земли (Cass. Var., V, 12). Остготская знать, приближенные и дружинники Теодориха, конечно, не желали довольствоваться лишь ⅓ небольших земельных участков мелких и средних земельных собственников. Поэтому можно предположить, что бывали случаи, когда представители остготской знати, занимавшие высокие посты в армии, получали терции из участков нескольких владельцев. Возможно, эти терции были расположены чересполосно среди владений местного римско-италийского и варварского населения страны. В угоду влиятельным представителям остготской знати правительство Теодориха иногда соглашалось даже на новое' перераспределение земель, по-видимому, в ущерб мелким остготским землевладельцам, которые получали новый надел худшего качества и, возможно, меньших размеров (Cass. Var., V, 12).

В связи с разделом земель между остготами и римлянами встает очень важный вопрос о том, какие права на полученные участки земли приобретали новые владельцы, т. е. как юридически оформлялся земельный раздел и на каком праве давались терции остготам?

Как известно, воины Одоакра селились в Италии лишь в качестве федератов, на основе римского права военного постоя, связанного с передачей воину ⅓ владений римских земельных собственников. По всей вероятности, раздел земель при Одоакре еще не был юридически оформлен. Иную картину мы видим во время остготского завоевания. Права на землю новых собственников обязательно получали юридическое оформление. Так, комиссия патриция Либерия осуществляла свою деятельность через особых должностных лиц (delegatores), которые выдавали новым владельцам земель грамоты (pitlacium), подтверждавшие их права на владение землей; в случае же отсутствия подобной грамоты приобретение собственности считалось незаконным. По этому поводу было издано особое постановление остготского правительства, которое гласило: «Если в течение того времени, как мы перешли с помощью божьей через Сонций и впервые приняли власть над Италией, какой-либо варвар незаконно захватил имение римлянина (Romani praedium), не получив предварительно грамоты (pittacium) от нашего уполномоченного (delegatone), он должен немедленно возвратить захваченное прежнему владельцу» (Cass. Var., I, 18. 2).

Весьма характерно, что юридически оформлялись права собственности не только на участки (sortes), передаваемые готам, но и на земли, оставшиеся у римско-италийских землевладельцев, равные ⅔ их прежних владений. Питтакий, удостоверяющий право владения участком, полученным по разделу, выдавался комиссией патриция Либерия как остготам, так и римлянам. Известно, например, что некий римлянин по имени Ромул и его мать получили от комиссии Либерия питтакий, подтверждающий их право на участок земли, доставшийся им после раздела (Cass. Var., III, 35).

Выдача подобных специальных королевских грамот должна была вместе с тем оградить как новых владельцев-остготов, так и старых владельцев-римлян от возможных претензий со стороны третьих лиц и предотвратить судебные тяжбы по поводу прав собственности на поделенные участки. При этом очевидно, что римские собственники могли отчуждать только оставшиеся у них после раздела земли, но теряли какие-либо права распоряжения земельными участками (sortes) своих совладельцев-готов. Так, в равеннском папирусе 540 г. сохранилась купчая грамота, согласно которой римлянин Домник продал нотарию Монтану свое имение, свободное от всяких возможных исков со стороны совладельцев и каких-либо других претендентов и наследников, а также свободное от варварского надела (sorte barbari. — Маr., 115). В данном случае эта оговорка, внесенная в акт о продаже земли, скорее всего показывает, что из земельного владения, являющегося объектом сделки, уже была выделена ⅓ земли в виде надела готскому воину. Владелец имения Домник может продать лишь оставшуюся у него и свободную от притязаний со стороны готов часть имения. Продавец же хочет иметь гарантии в том, что покупаемое им имение уже более не подлежит разделу и не может быть предметом тяжбы с совладельцем-готом[33].

Но на каком же праве получали свои sortes сами остготы? Довольно значительная степень разложения общинно-родовых отношений и развития социальной дифференциации у остготских племен привела к тому, что во время расселения в Италии (и чем дальше, тем все больше) остготская знать, да и часть остготских воинов стремились закрепить за собой полученные по разделу земельные участки в полную собственность. Немалую роль при этом, конечно, сыграло также и влияние на остготов римских частнособственнических институтов и римского права. Хотя вряд ли можно сомневаться в том, что при поселении на землях Италии остготы так же, как и их предшественники, использовали в своих интересах римское право военного постоя, но полученные ими земельные участки — терции — уже переходили к ним в полную безусловную собственность. Приобретение новыми владельцами прав безусловной частной собственности на полученные по разделу участки земли подтверждается тем, что остготы, — владельцы этих участков (как и других полученных земель), по данным равеннских папирусов, могли впоследствии свободно распоряжаться ими: дарить, завещать и отчуждать их любым способом (Маr., 85, 86, 114–117, 118; Тjadеr, 13). Женщины, как и мужчины, в равной мере получали право наследовать приобретенные участки и свободно распоряжаться ими (Маr., 86, 114).

Таким образом, мы видим, что раздел земель при остготах во многом отличался от наделения землей варваров-федератов при Одоакре. И хотя по своим масштабам, по количеству вовлеченных в него земель этот раздел и не был столь широким, как в некоторых других варварских государствах, но по своим результатам он имел большое значение, поскольку повлек за собой укрепление свободного землевладения в Италии того времени.

Вопрос о разделе земель был теснейшим образом связан с вопросом об использовании рабочей силы новыми землевладельцами и о формах эксплуатации зависимого населения.

Раздел земель в других германских варварских королевствах обычно сопровождался получением новыми владельцами определенной части зависимого населения. Так, известно, что у бургундов при первом разделе земель к новым поселенцам перешла и ⅓ рабов галло-римлян. Возможно, что и у вестготов земли галло-римлян передавались завоевателям вместе с населявшими эти участки рабами[34].

Что же касается остготов, то прямых свидетельств о разделе между завоевателями и римлянами рабов и другого зависимого населения у нас нет. Но на основании данных источников об ожесточенной борьбе, завязавшейся между остготской и римской знатью за приобретение рабов и колонов уже вскоре после расселения остготов в Италии, можно предположить, что остготская знать не получила при разделе достаточного числа рабов и колонов и постоянно нуждалась в рабочих руках для обработки своих имений. Это вполне естественно, если учесть, что земля, по-видимому, переходила к завоевателям вместе с зависимым населением, жившим на ней, лишь в тех случаях, когда терции остготов выделялись из имений, конфискованных у крупных римских землевладельцев, являвшихся политическими противниками новых завоевателей. И поскольку немалая часть земель была захвачена остготами у мелких и средних землевладельцев, не имевших рабов и колонов или имевших их в крайне незначительном числе, постольку потребность остготской знати в рабочих руках далеко не была удовлетворена. В связи с этим можно выдвинуть предположение о том, что остготская знать в тех случаях когда она получала крупные имения из фонда королевских владений и пустующих земель фиска, могла помещать на этих землях дружинников и зависимых от нее людей, прибывших вместе с ней в Италию. Наделение остготских дружинников и воинов землей в поместьях знати послужило основой развития их зависимости от владельцев земли. Вполне вероятно, что с течением времени какая-то часть лично свободных готов, поселенных на землях крупных землевладельцев, превращалась в колонов своих патронов — крупных земельных собственников из высшей остготской военно-служилой знати[35].

Значительная нужда в рабочих руках ощущалась также и в королевских доменах и на землях фиска. Естественно предположить, что земли самого Одоакра и государственного фиска перешли в руки остготского правительства вместе с населявшими их зависимыми людьми. Однако заселение пустующих земель фиска и новых патримониев короля производилось, видимо, путем помещения на этих землях свободных остготов в качестве арендаторов. Действительно, мы располагаем данными о том, что среди, свободных арендаторов королевских доменов (conductores domus regiae) были и остготы (Ennod. Epp., VII, 1; Cass. Var., V, 30.6; VIII, 33), Примечательно, что домены остготских королей, находившиеся в Южной Италии (в Апулии, Лукании и Бруттии), обрабатывались преимущественно при помощи свободных арендаторов (Cass. Var., I, 16; V, 39). Это заставляет предположить, что именно на юге Италии, где не было в значительных масштабах раздела земель между остготами и римлянами, остготское правительство охотнее всего селило свободных остготов на положении арендаторов королевских доменов. Некоторые представители остготской знати, не довольствовавшиеся доставшимися им земельными владениями, также снимали в аренду (обычно долгосрочную) земли короля или королевского фиска. Так, например, в Лукании и Бруттии, наряду с мелкими свободными арендаторами, на королевских землях имелось немалое число крупных, среди которых были и представители остготской знати (Cass. Var., V, 39; XII, 5). Для обработки арендуемых земель они использовали труд местных зависимых земледельцев — рустиков.

Итак, приведенные факты свидетельствуют, что раздел земель был далеко не единственной формой наделения остготов, землей: королевские пожалования, помещение остготской знатью своих дружинников на приобретенных ею землях, наконец сдача в аренду владений фиска — вот разнообразные пути и формы для того, чтобы обеспечить остготов-завоевателей основным средством производства — землей.

Было бы, однако, наивным полагать, доверяясь напыщенным посланиям ученого министра короля Теодориха — Кассиодора, что расселение остготов в Италии и наделение их землей протекали мирно, без борьбы с римлянами. Выражая официальную точку зрения остготского правительства, проводившего политику сближения с римской земельной аристократией, Кассиодор в своих посланиях старается доказать, что раздел земель в Италии не только происходил мирным путем, но и принес пользу и готам и самим римлянам.

Однако лишь в свете этой чисто классовой политики компромисса между остготской и римской знатью становится более ясным истинный социальный смысл хвастливых заявлений Кассиодора о результатах деятельности комиссии по разделу земель между остготами и римлянами. Остготское правительство благодарило патриция Либерия за то, что он провел раздел земель, удачно разместил войска и установил порядок в провинциях Италии. От имени Теодориха Кассиодор писал: «Нам очень приятно заметить, что наш уполномоченный при распределении терций умел соединить и имущество и души готов и римлян: ибо соседство их не только не подает повода ко взаимной вражде, но, напротив, общее владение еще более поддерживает согласие между ними» (Cass. Var., II, 16.5). Ибо, продолжает Кассиодор, «потерею скреплена дружба обоих народов и уступкою части поля приобретен защитник, который и весь участок сохранит неприкосновенным (amicitiae populis per damna creverunt et parte agri defensor adquisitus est, ut substantiae securitas integra servaretur. — Cass. Var. II, 16.5).

Какой горькой иронией звучат эти демагогические и хвастливые уверения Кассиодора о дружбе остготов и римлян в свете всей последующей истории их взаимоотношений в Италии: сближение остготской и римской знати оказалось весьма непрочным. И сам Кассиодор должен был признать, что тяжбы и столкновения (indisciplinatio) между готами и римлянами из-за разделенных участков земли стали обычным явлением (assolet) в жизни Италии того времени (Cass. Var., VII, 3.1).

Как мы увидим дальше, остготская знать уже вскоре поело раздела земель стала считать себя обделенной и отнюдь не удовлетворилась полученными ею землями. Ее аппетиты росли с каждым годом, и в связи с дальнейшим развитием социального неравенства внутри остготского общества, ускорившимся с момента поселения остготов в Италии, возрастали и претензии остготской знати на все новые и новые земельные владения.

В результате этого начались самовольные захваты земель римлян могущественными лицами (potentes) из числа остготской знати. От этих захватов страдали прежде всего мелкие и средние землевладельцы Италии, наиболее беззащитные перед лицом новых завоевателей. Вместе с тем стремление остготской знати к расширению земельных владений рано или поздно должно было привести и действительно привело к разрыву временного союза остготского правительства с римской земельной аристократией.

Каковы же были результаты и историческое значение расселения остготов в Италии и произведенного ими раздела земель?

На наш взгляд, не следует преуменьшать значения тех социально-экономических изменений в Италии, которые были связаны с переселением на полуостров довольно значительного числа остготов и наделением их землей.

Мелкие свободные землевладельцы из поселившихся на землях Италии варваров, по крайней мере на первых порах, находились, конечно, в более независимом положении от крупных собственников и даже от государства, чем большинство мелких римско-италийских посессоров. Юридическое оформление прав новых владельцев на земельные участки дало им возможность свободнее распоряжаться землей и быть более самостоятельными в ведении хозяйства, чем, например, римские муниципальные землевладельцы, опутанные различными повинностями в пользу курии. Кроме того, остготы-землевладельцы, видимо, находились и в более независимом, чем римские посессоры, положении и в отношении государства, поскольку, как мы увидим далее, они были освобождены от уплаты налогов, за полученные ими по разделу участки земли и должны были лишь нести воинскую повинность. Все это давало свободным остготам-земледельцам сравнительно большую хозяйственную самостоятельность и делало их значительно более заинтересованными в своем труде[36]. Вместе с тем размещение на домениальных землях свободных вар-варов-арендаторов, видимо, также благоприятно отразилось на интенсификации обработки королевских доменов, поскольку свободные арендаторы были значительно более заинтересованы в труде, чем рабы и колоны.

Большая же заинтересованность значительной массы свободных крестьян — мелких землевладельцев и арендаторов — в более интенсивной обработке полей в итоге привела к некоторому подъему сельского хозяйства Италии в конце V — первой половине VI в.[37] Прежде всего поселение варваров-земледельцев на пустующих землях фиска (особенно в Северной Италии) вызвало расчистку новых земель и расширение посевных площадей. Возможно, что улучшилась в какой-то степени и обработка почвы в связи с тем, что часть земель перешла в руки свободных земледельцев. Остготское правительство поощряло занятие земледелием (Cass. Var., IX, 10.2) и в целях осушения болотистых мест и расширения посевных площадей проводило в различных областях Италии мелиоративные работы (Cass. Var., II, 21, 32, 33; CIL, X, 6850; XI, 10; Iоrd. Get., 151; Ennod. Paneg., XVII, 81).

Важнейшей отраслью сельского хозяйства Италии в остготский период являлось хлебопашество. Основными зерновыми культурами, возделываемыми во многих областях Италии, были по-прежнему пшеница (triticum) и просо (panicum). Весьма важным показателем известного подъема сельского хозяйства в первые десятилетия существования Остготского государства является то, что Италия, лишенная подвоза хлеба из Северной Африки и Египта, снабжалась почти исключительно хлебом, производимым в самой стране и на острове Сицилия. Сицилия по-прежнему была житницей Италии (lord. Get., 308); сицилийский хлеб поступал в виде натуральных податей и скупался государством через особых скупщиков (prosecutores frumentorum)[38]. Хлеб производился и во многих провинциях самой Италии, в Лигурии (Cass. Var., II, 20; XI, 14), Тусции, Кампании, Лукании (Cass. Var., IV, 5), Апулии и Калабрии, а также в Истрии (Cass. Var., XII, 22–24), которая снабжала зерном Равенну и некоторые города Северной Италии. Особенно славились своими богатыми урожаями Апулия и Калабрия, которые, как и Сицилия, снабжали хлебом Рим, Равенну, города Северной Италии, а в случае продовольственных затруднений даже такие сравнительно отдаленные области, как Южная Галлия[39].

Помимо хлебопашества, широкое распространение имело виноградарство, садоводство, огородничество, выращивание оливок. Богатыми виноградниками и производством вина особенно славились Истрия (Cass. Var., XII, 22–23), Лигурия (Cass. Var., XI, 14.3), Венетия (Cass. Var., X, 27; XII, 4, 26), Бруттий и Лукания (Cass. Var., VII, 12). О Бруттии Кассиодор прямо говорит, что там нет хлебопашества, но зато произрастают виноград и оливки (Cass. Var., XII, 14.1).

Важной отраслью хозяйства было также скотоводство. Природные условия Бруттия и Лукании, богатых прекрасными пастбищами, благоприятствовали разведению скота. Бруттий славился табунами коней (equinis… armentis. Cass. Var., VIII, 31.5. Cp. Cass. Var., I, 4. 17) и изобилием крупного рогатого скота (boum… ubertate. Cass. Var., XI, 39.3); в Лукании было особенно много свиней (Cass. Var., XI, 39.3). О прогрессе скотоводства, связанном с поселением на территории Остготского королевства варварских племен, свидетельствует письмо Теодориха жителям Норика, где им рекомендуется обменять местных быков, отличавшихся меньшими размерами (minores, membris), на более дорогих (pretiosiores) и более рослых быков, принадлежавших алеманнам, переселявшимся на находившуюся под властью остготов территорию[40]; в результате этого, по словам Теодориха, на полях Норика появились бы стада более крупных животных (armentis grandioribus. — Cass. Var., III, 50.2).

Довольно широко развивались и такие важные промыслы, как рыболовство и пчеловодство. Рыболовство было одним из основных занятий жителей Венетии, где природные условия мало благоприятствовали развитию земледелия, но зато прибрежные воды изобиловали различной рыбой. В этой провинции, кроме рыболовства, важной отраслью хозяйства являлся соляной промысел (Cass. Var., XII, 24.6). Большое хозяйственное значение рыболовство имело для Истрии, Лигурии и для некоторых прибрежных областей Южной Италии (Cass. Var., XII, 14.3). Пчеловодством также занимались преимущественно в южных провинциях, особенно в Бруттии (Cass Var., XII, 14). В Северной Италии, в долине реки По, изобилующей густыми лесами, большое распространение получили лесные промыслы.

На основании сохранившихся источников крайне трудно, а быть может, и совсем невозможно, точно определить, каковы были действительные масштабы подъема сельского хозяйства Италии в конце V — начале VI в. Однако наличие этого подъема (по сравнению с последними годами существования Западной Римской империи) представляется весьма вероятным. Правда, этот подъем не был сколько-нибудь длительным и прочным: определенные внутренние и внешние причины, анализ которых будет предметом дальнейшего исследования, привели вскоре к новому экономическому упадку Италии.

§ 2. Мелкое и крупное землевладение в Италии в конце V — первой половине VI века

На рубеже V и VI вв. мы можем проследить в Италии несколько типов мелкого землевладения. Это прежде всего землевладельцы городского типа, среди которых было еще немало мелких собственников (tenues. — Cass. Var., I, 19.2); далее, италийские сельские собственники и различные пришельцы-варвары, ранее жившие в Италии; наконец, рядовые остготы и другие варвары, расселившиеся вместе с ними среди италийского населения. Судьбы городских собственников будут рассмотрены нами в особой главе; сейчас мы остановимся только на положении двух последних категорий.

В эдикте Теодориха к свободным людям, в том числе к мелким свободным землевладельцам, обычно прилагается общий термин ingenui[41]. В «Вариях» Кассиодора мелкий свободный земледелец обозначается термином cultor agri (Cass. Var., IV, 51; X, 27), а в более отвлеченном, риторическом смысле — agricola[42]. Кроме того, у Кассиодора свободные мелкие землевладельцы довольно часто скрываются под более общими, порою весьма неопределенными терминами — посессоры, трибутарии и рустики.

Термин possessores в источниках конца V–VI в. имеет весьма широкое значение и применяется как к крупным, так и к мелким землевладельцам. В труде Кассиодора этот термин встречается довольно часто; нередко он носит обобщающий характер и относится к различным по своему имущественному положению группам владельцев земли. Однако чаще всего этим термином у Кассиодора обозначаются мелкие землевладельцы. Это явствует из того, что посессоры приравниваются в его труде к плательщикам государственных налогов — трибутариям (Cass. Var., V, 39.14; XI, 7.3; XII, 2; 16; 28). Конечно, и крупные землевладельцы являлись плательщиками государственных налогов, внося подати за своих колонов и других зависимых от них людей, однако красочные описания бедствий и разорения трибутариев Италии, которыми буквально пестрит труд Кассиодора[43], убеждают нас в том, что в приведенных у Кассиодора рескриптах и посланиях остготских королей речь идет в первую очередь о мелких посессорах, владеющих небольшими участками земли. Именно для этой части свободных землевладельцев были особенно обременительными налоги и притеснения налоговых сборщиков. Необходимо отметить, что в остготское время термин possessor значительно определеннее, чем другие термины, указывал на владельческие права земельных собственников (в том числе и мелких) на их участки земли (Cass. Var., VIII, 31.4). Следовательно, можно предположить, что этот термин в Остготском королевстве применялся по отношению к той категории мелких и средних земельных собственников, которые в большей степени, чем другие группы свободного крестьянства, сохраняли владельческие права на землю. Привлекает особое внимание также и то обстоятельство, что термин possessor в Остготском королевстве применялся не только к муниципальным землевладельцам[44], но и к лицам, владевшим землей вне курий и не являвшимся представителями сословия декурионов. Так, в эдикте Теодориха не проводится разделения на посессоров, владевших землями в составе городских территорий, и землевладельцев, имевших земли вне курий (E. Theod., 10–12, 76, 132–136).

Наряду с этим, как мы увидим ниже, термин possessores применялся и для разграничения двух различных по своему характеру видов собственности в городских общинах — посессоры, владеющие землями на территории городской общины и платящие государственные налоги, противопоставлялись муниципальным землевладельцам — куриалам.

Итак, в Остготском королевстве термином possessores обозначались нередко средние и мелкие земельные собственники, владевшие участками земли в сельских местностях и на территории городских общин. Довольно широкое применение этого термина к мелким и средним свободным собственникам, на наш взгляд, служит косвенным свидетельством некоторого укрепления этой прослойки свободного сельского населения Италии в конце V — начале VI в. и сохранения в той или иной степени ее роли в последующем десятилетии.

Термин tributarii, в эпоху Поздней Римской империи обозначавший, по мнению некоторых исследователей, зависимых людей, близких по своему положению к рабам[45], в «Вариях» Кассиодора встречается уже в ином значении. В большинстве случаев у Кассиодора под этим термином скрываются плательщики государственных налогов из числа лично свободных людей, имеющих свое маленькое хозяйство и возделывающих трудом своих рук небольшое поле[46]. В рескрипте 509 г. на имя префекта претория Фавста Теодорих упоминает о том, что королевские войска во время своего похода опустошили возделанные поля трибутариев в области Коттийских Альп, так что они не могли больше платить налоги (Cass. Var., IV, 36.3). Рассказывая о притеснениях налогоплательщиков в Испании, Кассиодор сообщает, что сборщики податей обременяли налогами наследственное имущество посессоров (patrimonia possessorum. — С ass. Var., V, 39.5). В этом послании прямо говорится, что трибутарии имеют свое имущество (substantia), которое следует охранять от посягательств налоговых сборщиков и других чиновников (Cass. Var., V, 39.12). В послании Теодата от 535/536 г. трибутарии Лигурии и области венетов названы термином cultores (Cass. Var., X, 27.1–2).

Следовательно, во времена первых остготских королей под понятием «трибутарии» подразумевались чаще всего мелкие свободные землевладельцы Италии, платившие налоги государству[47].

Вместе с тем, однако, и в Остготском королевстве термин «трибутарии» продолжал сохранять оттенок некоторой приниженности, зависимости, характерный для положения «податного сословия», поскольку теперь он применялся преимущественно к той части мелких свободных землевладельцев Италии, которая в силу экономических причин все более и более сближалась по своему положению с зависимым населением, хотя и «охраняла еще свои участки земли, за которые уплачивала налоги государству.

По своему этническому составу посессоры-трибутарии в основной массе принадлежали к коренному римско-италийскому населению. Вместе с тем в их состав входили также и мелкие собственники из различных варварских племен, некогда поселившихся на территории Италии, так называемые antiqui barbari (Cass. Var., V, 14).

Завоеватели-остготы, освобожденные от уплаты налогов за полученные ими по разделу участки земли, становились налогоплательщиками лишь в том случае, если они сверх своих sortes приобретали земли римских посессоров и тем самым превращались в трибутариев.

В источниках остготского времени свободные мелкие земледельцы иногда, правда довольно редко, обозначаются также и термином «рустики» (rustici. — Cass. Var., VIII, 31–33; XII, 14.3).

Значительную массу свободных мелких землевладельцев Италии на рубеже V и VI вв. составляли рядовые остготы и союзные с ними воины, например гепиды или алеманны, получившие земельные участки (sortes) в период непосредственно после завоевания Италии или наделенные ими в последующие десятилетия. О том, что остготские воины были вместе с тем и землевладельцами, свидетельствуют разнообразные источники. Так, Аталарих, обращаясь к готам, поселившимся в Умбрии, писал в 526 г.: «Вас питают собственные земельные участки (sortes propriae)» (Cass. Var., VIII, 26.14). Прокопий свидетельствует, что еще в 40-е годы VI в. основная масса воинов Витигиса имела свои поля (αγρούς), которые остготы сами возделывали (Рrосоp. BG, II, 29.35).

Возникает вопрос, сохранились ли у остготов и союзных с ними племен после их расселения в Италии общинные отношения. В отличие от буржуазных ученых[48] советские исследователи А. И. Неусыхин и И. А. Дворецкая склоняются к положительному ответу на этот вопрос. Однако А. И. Неусыхин затрагивает проблему остготской общины лишь мимоходом, не приводя аргументации[49], а И. А. Дворецкая, на наш взгляд, в ряде случаев произвольно истолковывает свидетельства источников и усматривает известия об общине там, где на самом деле о ней и речи нет[50]. Это, как нам кажется, оправдывает попытку еще раз вернуться к вопросу об общине в остготской Италии.

Прямое и бесспорное упоминание общины в источниках остготского времени встречается, насколько нам известно, лишь один раз, и тем более удивительно, что И. А. Дворецкая не обратила на него внимания. В «Вариях» Кассиодора идет речь о гепидах, которые должны пройти через Венетию и Лигурию в Галлию для охраны границ Остготского королевства. Чтобы они не грабили в дороге и имели средства торговать с жителями этих провинций, им выдается по 3 солида на каждую кондаму (per unamquamque condamam). В следующем послании Кассиодор подчеркивает, что эти выдачи должны были быть сделаны не в натуре (species ipsae), ибо припасы трудно доставить и они могут оказаться испорченными, но в золоте, по 3 солида на каждую кондаму (Cass. Var., V, 10.2; V, 11).

Уже Т. Моммзен показал, что condama этих писем есть не что иное, как кондома[51], однако Моммзен ошибочно считал ее гуфой, т. е. земельным наделом. В действительности же речь ждет о гепидах, оторвавшихся от земли и движущихся по направлению к Галлии; поэтому видеть в кондаме Кассиодора земельную меру невозможно. Термин condama обозначает здесь, подобно кондоме более поздних документов[52], семейную общину.

Характерная для общинных порядков терминология: consortes (Cass. Var., VII, 3.1), vicini (Cass. Var., VIII, 3.3), vicinitas (Cass. Var., II, 16.5), довольно часто встречается в «Вариях». Уже И. А. Дворецкая[53] обратила внимание на сохранившееся в «Вариях» постановление, запрещавшее привлекать к уплате чужих долгов тех, кто был связан соседством с должником. Но Дворецкая не заметила при этом, как раскрывается в этом документе термин «соседство» (vicinitas).

«Соседство» составляют братья (germani), родители и дети, муж и жена и другие родственники (Cass. Var., IV, 10. 2). Иными словами, понятие «соседство» в сознании остготов еще совпадало с «родством», соседями были прежде всего сородичи, члены кондомы.

Таким образом, весьма вероятно, что остготы и их союзники в период расселения в Италии еще сохраняли (пусть в пережиточной форме) элементы семейной общины. Однако влияние частнособственнического римского права и интенсивность процесса имущественной и социальной дифференциации были здесь настолько значительными, что распад семейной общины в Италии сопровождался не формированием общины-марки, а образованием свободно отчуждаемой собственности в духе римского права. Во всяком случае, источники но засвидетельствовали существования территориальной общины у остготов Италии.

Иначе говоря, наделы остготов в Италии сразу же стали их аллодами. По словам Ф. Энгельса, «аллодом создана была не только возможность, но и необходимость превращения первоначального равенства земельных владений в его противоположность. С момента установления аллода германцев на бывшей римской территории он стал тем, чем уже давно была лежавшая рядом с ним римская земельная собственность, — товаром». Вместе с тем, окончательное разложение общинно-родовых отношений и превращение земельных наделов остготов в их аллодиальную собственность неминуемо способствовали формированию новой крупной земельной собственности феодального типа. «Итак, — пишет Ф. Энгельс, — с того момента, как возник аллод, свободно отчуждаемая земельная собственность, земельная собственность как товар, возникновение крупного землевладения стало лишь вопросом времени»[54].

Но если существование территориальной общины у остготов не находит документального подтверждения, то это отнюдь не исключает того, что в других областях как социально-экономической, так и политической жизни остготского общества пережитки общинно-родового строя еще продолжали существовать и после переселения остготских племен в Италию.

Наиболее живучими оказались, по-видимому, отношения родовой и общинной взаимопомощи, несомненно, сыгравшие свою роль в борьбе двух характерных для этого периода тенденций общественного развития (рабовладельческой и феодальной). Соседские связи сохранили известное влияние в быту остготов и других сельских жителей Италии. Так, соседи привлекались в качестве свидетелей при составлении и подписании таких документов, как акты об отчуждении земельного участка или об его передаче по наследству (E. Theod., 132–133).

Командиры подразделений остготских войск — «тысяч» — еще в VI в. назывались millenarii. Так, в послании короля Теодориха сайону Гудуину от 523/526 г. «милленариям-тысячникам», командующим готскими войсками, живущими в Пицене и Самнии, отдается приказ явиться ко двору за получением донативы для своих воинов (Cass. Var., V, 27.1)[55].

Непосредственно после завоевания остготские воины находились в более привилегированном положении, чем масса римских посессоров-трибутариев; они были освобождены от налогов за свои участки (sortes) и обладали исключительным правом несения военной службы. Свободные остготские воины-земледельцы бесспорно пользовались известным политическим влиянием в остготском обществе, что нашло отражение в законодательных и нарративных источниках. Так, правительство Теодориха было принуждено принимать некоторые административные меры против насильственных захватов знатью земель мелких собственников и против других беззаконий могущественных лиц (potentiores). Именно воздействием этой общественной прослойки Остготского государства можно объяснить включение в эдикт Теодориха ряда постановлений (при этом в большинстве случаев являющихся нововведением самого остготского правительства), защищающих неприкосновенность личности свободного (но не обязательно знатного) человека и охраняющих его права в остготском обществе. Особенно интересна в этом отношении статья эдикта, запрещающая арест свободного человека (ingenuus) без приговора судьи: свободный человек, совершивший какое-либо преступление, должен быть приведен в суд или содержаться под охраной в частном доме (E. Theod., 8). За нарушение этого предписания эдикт угрожает смертной казнью (E. Theod., 9).

Защите личности свободного человека посвящена и другая статья эдикта Теодориха, запрещающая под страхом смертной казни посягать на жизнь свободного человека. Она гласит: «Если кто-либо прикажет или попытается убить без вины человека, не выслушав его и не имея на то власти (sine potestate), и без соответствующего приговора судьи, то пусть будет предай смертной казни как виновный в человекоубийстве» (E. Theod. 99).

Защита личности свободного человека имеется в виду и в тех постановлениях эдикта, которые были направлены против похищения свободных людей и продажи их в рабство (E. Theod., 78–79, 82–83, 94–95). Остготское законодательство устанавливало суровые наказания за совершение подобных преступлений. Так, эдикт Теодориха предписывал: «Тот, кто похитит свободного человека (ingenuum plagiando), то-есть, переманив, переселит в другое место, или продаст, или подарит, или сделает своим рабом, пусть будет наказан смертной казнью» (E. Theod., 78; ср. С.Th., IX, 18.1). За намеренное удержание в рабстве свободного человека виновный подвергался тюремному заключению (E. Theod., 79; ср. С.Th., VII, 16.31; IX, 35.9). Судья, подкупленный кем-либо и незаконно признавший свободного человека рабом, присуждался к высокому штрафу (E. Theod., 2; ср. Paul. Sent., V, 23, 10; 24, 4; С. J., I, 51.3).

В эдикте Теодориха специально оговаривается, что если свободный человек был похищен и это будет доказано, то его статус не потерпит никакого ущерба и он останется свободным гражданином[56].

Однако лишь известная часть свободных остготских воинов смогла сохранить (да и то ненадолго) свою собственность и полноправие. Большинство же мелких остготских земледельцев по своему экономическому положению постепенно все более сближалось с массой италийского земледельческого населения. Несмотря на тенденцию наших источников к идеализации остготских порядков, мы все же можем видеть, что положение свободного земледельческого населения в Италии начала VI в. было весьма тяжелым.

Естественный процесс имущественной и социальной дифференциации привел у остготов, как и у других варварских племен V–VI вв., к выделению знати из массы рядовых свободных, причем знать и рядовые свободные пользовались различной правовой защитой. Правительство Теодориха для оформления этого правового различия использовало сложившиеся в позднеримском праве принципы, разграничивавшие права знатных (honestiores) и незнатных (humiliores), и дополнило это разграничение, проведя строгую грань между имущими и неимущими.

Прежде всего как в имущественном, так и в правовом отношении в Остготском государстве фактически существовала резкая грань не только между свободными и несвободными людьми, но также и между знатными и богатыми, с одной стороны, и свободными бедняками — с другой.

В эдикте Теодориха защита привилегированного общественного положения знати проявляется в различии наказаний за одни и те же преступления для лиц знатных (honestiores) и незнатных (humiliores). В частности, за сокрытие или продажу в рабство свободного человека знатные лица карались конфискацией трети имущества и ссылкой на 5 лет, а люди низкого происхождения (humiliores) — значительно более суровой карой: после наказания палками они отправлялись в вечное изгнание[57].

В противоположность римскому праву, законодательство остготов устанавливает и резко подчеркивает различие не только между знатными и незнатными, но и между имущими и неимущими (E. Theod., 59, 64, 97, 111). В ряде статей эдикта Теодориха различие между знатными и незнатными отступает на второй план и заменяется противопоставлением богатых и бедных; при этом внимание акцентируется не на происхождении данного лица, а на его имущественном положении. Особенно ярко эта тенденция проявляется в статье 97, касающейся поджога. За поджог чужого имущества состоятельный человек наказывается лишь возмещением причиненного пожаром ущерба, бедняк же после наказания палками отправляется в пожизненную ссылку. За изнасилование свободной девушки знатный человек (nobilis) обязан передать ей треть своего имущества, если он женат, и, кроме того, жениться на ней, если он холост. В случае же если насильник не имеет имущества (nullo patrimonio) и принадлежит к незнатному роду, он карается смертью (Е. Theod., 59)[58].

За подкуп свидетелей и судей humiìiores наказывались смертной казнью, в то время как для богатых и влиятельных лиц (potentes) смертная казнь заменялась конфискацией имущества[59].

Таким, образом, остготское законодательство не только заимствовало из римского права противопоставление знатных и незнатных членов общества и защиту прав и привилегий первых, но и дополнило и развило его проведением резкой грани между имущими и неимущими, для которых вводились гораздо более суровые и унизительные наказания[60]. Обычно в тех случаях, когда богатые отделывались денежным штрафом, бедняки за подобные проступки подвергались позорному наказанию палками.

Подобное деление общества в равной степени относилось к лицам как готского, так и римского происхождения, ибо в эдикте Теодориха и других законодательных постановлениях остготских королей нигде особо не оговаривается различие между готами и римлянами. Одновременно смягчение наказания за проступки знатным и богатым гражданам по сравнению с римским правом не только является свидетельством социальной направленности остготского законодательства, но также проливает некоторый свет и на бесправие свободных неимущих граждан.

Возникает вопрос, какие же причины могли обусловить процесс имущественной дифференциации, процесс разорения и обнищания рядовых земледельцев остготской Италии. Разумеется, известную роль в этом могли играть такие факторы, как периодические неурожаи и стихийные бедствия, войны, налоговый гнет и злоупотребления чиновников, ростовщичество, однако основная причина состояла не в этом; эти факторы могли лишь способствовать процессу дифференциация, ускорять его или вызывать его проявление в данное время и в данных условиях. Конечной причиной разорения свободной бедноты был рост богатств остготской знати — процесс, начавшийся еще задолго до расселения остготов в Италии, но в значительной мере ускоренный благодаря тому, что в условиях господства частной собственности процесс распада варварской общины и выделения аллода стал протекать значительно более интенсивно. Быстрое разложение общины у остготов лишало остготских земледельцев того могущественного средства объединения и взаимопомощи в борьбе против притязаний крупных землевладельцев, каким была община-марка у других народов. Все это способствовало углублению социального неравенства среди остготов.

Вместе с тем этот процесс был осложнен тем, что на территории Италии остготской знати пришлось встретиться с местной римско-италийской знатью (как светской, так и церковной) и в какой-то степени считаться с ее интересами.

Таким образом, рост крупной земельной собственности был оборотной стороной процесса разорения мелких свободных земельных собственников.

В Остготском королевстве существовала крупная земельная собственность нескольких категорий: собственность короля, остготской знати, римско-италийской знати, католических и арианских церквей и монастырей.

В источниках остготского времени упоминания королевских доменов в Италии встречаются очень часто, причем домены короля обозначаются различными терминами, как-то: regia donrns (Cass. Var., V, 19–20, 39), domus nostra (ibid, V, 18. 1; X, 5.1), domus nostrae praedia (ibid., V, 6.1), praedia regalia (ibid., V, 18.3), praedia nostra (ibid, V, 18; 39.6). Иногда особо подчеркивался наследственный характер владения и тогда применялись термины: nostrum patrimonium (Cass. Var., VI, 9.2; VII, 23) или patrimonia divinae domus (Cass. Var. VII, 43).

Королевские владения были разбросаны в различных частях Остготского королевства: в Южной Италии (Cass. Var., I, 16; V, 7; VII, 33; IX, 3.2; XII, 5.5), в Кампаний (Cass. Var., IV, 32), в долине По (Cass. Var., V, 18–20), а также за пределами Италии: в Галлии (Cass. Var., VIII, 10.8), Далмации (Cass. Var., IX, 9.3) и Испании, которая временно входила в состав Остготского государства (Cass. Var., V, 39). Хозяйственная структура королевских доменов была также весьма разнообразна: в королевских владениях, расположенных в долине реки По и богатых лесами, были развиты различные промыслы, связанные с добычей и обработкой древесины и строевого леса, в имениях короля в Кампании преобладало хлебопашество, а в Лукании и Бруттии — виноградарство.

О размерах и доходности королевских земель в Италии косвенным образом можно судить по рассказу Прокопия о том, что послы византийского императора обещали Теодату предоставить из дворцовых земель имения с ежегодным доходом не менее 1 200 либр золота (Procop. BG, I, 6.19).

Источники, к сожалению, не позволяют судить ни об удельном весе королевских доменов, пи о тенденции их роста. Мы можем сказать лишь, что в отдельных случаях королевские владения росли за счет конфискации земель[61], тогда как в других случаях они раздавались светской и духовной знати в награду за службу королю.

На основании равеннских папирусов можно составить некоторое представление о хозяйственной структуре имения крупного земельного собственника в Италии VI в. Поместье (massa, fundus) богатого землевладельца обычно состояло из жилых построек и различных угодий: пашен, лугов, пастбищ, виноградников, оливковых рощ, фруктовых садов, источников и проточных вод. Наряду с хлебопашеством в имениях крупных собственников значительное распространение получило садоводство и виноградарство, а также разведение крупного рогатого скота, овец, свиней. Имения представляли единый хозяйственный комплекс и обычно включали в свой состав все перечисленные выше угодья (Маr. 82–85; 113–119; Тjadеr, 10–12).

Каковы же были пути роста крупной земельной собственности в остготской Италии? Мы можем выделить два основных направления, по которым идет в классовом обществе рост земельных владений. В одном случае крупный собственник расширяет свои имения за счет королевских пожалований или же путем покупок или захвата владений других крупных собственников. Здесь, следовательно, имеет место лишь процесс перераспределения земельной собственности в руках господствующего класса. Другой путь — расширение земельных владений крупного собственника за счет мелкой собственности, т. е. переход земли от одного класса к другому. Если второй путь непременно связан с социальными сдвигами, то этого нельзя сказать о первом: значение первой формы роста крупной собственности выходит за пределы простых тяжб лишь в том случае, когда перемена господина сопровождается и переменой в характере эксплуатации земли, иными словами — когда смена собственника совпадает с изменением системы хозяйства (переход от рабовладельческой формы хозяйства к феодальной и т. п.). Проследим в свете этих общетеоретических замечаний конкретные черты процесса роста крупной земельной собственности в остготской Италии[62].

Все остготские короли, в том числе и Теодорих, щедро раздавали своим приближенным как готам, так и римлянам земельные владения в Италии из фонда королевских земель, из владений фиска и во вновь завоеванных областях. Королевские пожалования даровались в большинстве случаев в полную наследственную собственность (Cass. Var., I, 7; V, 12). Под страхом штрафа никто не смел оспаривать их законность (Cass. Var., VIII, 25.4). Пожалования делались в награду за личную (главным образом военную) службу королю.

Конечно, Теодорих в первую очередь раздавал земельные пожалования своим родственникам, приближенными военачальникам остготской армии. Остготское правительство с особой щедростью награждало землями высших военачальников, отличившихся во время войн. Так, за подчинение власти остготов части Южной Галлии во время войны с франками и бургундами командир остготских войск Тулуин получил в дар от Теодориха обширные поместья в завоеванной стране (Cass. Var., VIII, 10.8). Остготский полководец Питца за воинские заслуги был награжден земельными владениями в Сирмийской Паннонии (Ennod. Paneg., XII, 62–63). Кассиодор прямо говорит о земельных пожалованиях Теодориха готским военачальникам (militi nostro. — Cass. Var., I, 7.2). После смерти Теодориха его племянник Теодат получил от Аталариха, кроме наследства своей матери, еще и другие земли в виде королевских пожалований (Cass. Var., VIII, 23.4).

Между 507 и 511 гг. Теодорих пожаловал знатному готу Ферриолу земельное владение в Педонской городской общине, ранее уже переданное правительством некоему Бенедикту на условии несения службы королю. После смерти Бенедикта король отобрал это пожалование у малолетних сыновей умершего, которые не могли выполнять службу отца, и фактически передал Ферриолу, хотя формально и сделал последнего их опекуном (Cass. Var., I, 36. 1–2).

Милостями остготских королей пользовалась не только готская знать, но и те знатные римляне, которые верно служили новым правителям Италии. За особые заслуги перед остготским правительством Теодорих, Амаласунта, Аталарих и даже Теодат награждали земельными пожалованиями представителей римской аристократии (Pragm. Sanc. I; cp. Cass., Var., VIII, 23.1; X, 3.6).

Кассиодор сообщает, что некий сиятельный муж по имени Маги, принадлежавший к высшей римской аристократии, находился в виде исключения на военной службе и попал в плен к франкам. По возвращении из плена Магн за свою верную службу получил высокие награды от остготского правительства. По личному предписанию Теодориха, датированному 508/511 г., все утраченное Магном имущество, все его земли и рабы как городские, так и сельские вновь ему возвращались. Более того, правительство Теодориха не только гарантировало этому знатному римлянину, ищущему покровительства остготского короля, прочное владение всем, чем он некогда владел, но и даровало новые пожалования (Cass. Var., III, 18. 1–2).

Наследники римских аристократов — префекта города Рима Арголика и vir clarissimus Амандиана — получили от Теодориха имение (massa) Паллентиан в компенсацию за их владение (casa) Арбитан (Cass. Var., V, 12.2). Референдарий римлянин Иоанн получил близ Лукулланского лагеря (Lucullanum castrum) земельные пожалования из королевских земель (Cass., Var., VIII, 25. 2–3). Позднее, при Теодате, патриции Либерий и Максим с разрешения остготского правительства поделили между собой некогда конфискованные государством обширные земли императора Марциана (Pragm. Sane. 1).

Эти рескрипты Теодориха и его преемников показывают, что остготское правительство, стремясь привлечь на свою сторону высшую римскую аристократию, пыталось возместить земельные потери римской знати, лишившейся своих владений в связи с расселением готов и захватами земель остготской знатью, за счет раздачи им новых земельных пожалований из фонда королевских и государственных земель.

В правление Теодориха и его ближайших преемников продолжался дальнейший рост и церковно-монастырского землевладения, восстанавливались и строились церкви (арианские и католические) в Равенне, Риме, Вероне, Милане и других городах Италии.

Патримонии римской и других католических церквей были разбросаны по всей стране: в области Коттийских Альп, в Лации, Кампании, Апулии, Лукании, Бруттии и Сицилии. Особенно богатыми патримониями владела католическая церковь в Сицилии (Procop. BG, VII, 15.9). Арианские церкви и монастыри также располагали значительными земельными владениями в Равенне и Равеннской области (Маr., 87 = Тjadеr, 2; Agn. 85), в Риме и других областях Италии.

Крупное церковное и монастырское землевладение росло также в значительной мере за счет пожалований остготских королей.

При Теодорихе и его ближайших преемниках остготское правительство заботилось в первую очередь о наделении землей арианской церкви. Наиболее распространенным явлением была передача арианской церкви земельных владений из фонда государственных земель (Cass. Var., I, 26.2). В качестве личной милости Теодорих иногда жаловал земельные участки арианскому, духовенству: так, арианский священник гот Бутилан получил от короля земельное владение, расположенное в Тридентской области (Cass. Var., II, 17).

Однако, поощряя рост земельных владений арианской церкви и укрепляя ее положение в стране, остготское правительство из политических соображений стремилось сохранять доброжелательные отношения и с католическим духовенством.

С целью укрепления церковно-монастырского землевладения остготское правительство официально подтвердило законность всех земельных вкладов, сделанных католической церкви прежними правителями империи (Cass. Var., IV, 17, 20). Наряду с закреплением за католическими церквами и монастырями полученных ранее дарений, само остготское правительство совершало в их пользу земельные и денежные пожалования. Так, Теодорих подарил земли католическим церквам в Лукании и Бруттии, которые позже вновь получили особое подтверждение своих прав на эти земли[63].

Специфической формой королевских земельных пожалований была передача угодий на условии проведения необходимых мероприятий по улучшению этих земель. Землевладельцы, проводившие работы по осушению непригодных к обработке заболоченных земель фиска, получали их после осушения в наследственную собственность и даже освобождались в виде поощрения от уплаты налогов (Cass. Var., II, 21; 32–33). К сожалению, недостаточно ясен вопрос о социальном статусе лиц, получавших дарения подобного рода; в одном случае, впрочем, мы знаем, что получателем был землевладелец средней руки: диакону католической церкви Хельпидию за осушение болот близ города Сполеция (Сполето): остготское правительство передало участок земли для постройки дома в этом городе (Cass. Var., IV, 24).

Если королевские пожалования знати и церкви приводили лишь к перераспределению земельной собственности в руках господствующего класса, то гораздо более сложен вопрос о характере приобретений земли путем покупки или вкладов. В памятниках первой половины VI в. сохранилось немало известий о продаже и дарении земельных участков, однако эти известия далеко не всегда содержат точные данные о социальном статусе контрагентов[64]. Лишь в некоторых случаях наличие титулов позволяет заключить, что мы имеем дело с представителями господствующего класса. Так, в 539 г. honesta femina, вдова Париана Тулгилона и ее дети Домника и Девтерий продали 20 югеров земли наследственного имения Конкордиак, в Фавентинской области, некоему vir strenuus Перегрину за 110 солидов (Маr., 114); возможно, что причиной продажи было обеднение семьи в связи со смертью ее главы. В 540 г. vir clarissimus, нотарий Монтан, по-видимому, принадлежащий к римской служилой знати, купил у vir honestus Домника земельные владения в Равеннской округе общей стоимостью в 40 солидов (Маr., 115).

Однако менее ясен социальный статус контрагентов в другой сделке, заключенной в том же году: диакон Гундилеп продает 4 унции своей наследственной виллы Каббалария некоей варварке Ангефриде (Маr., 118); размеры угодий заставляют предполагать, что в данном случае и продавец и покупатель принадлежали к зажиточным кругам остготского общества. Купчая 542 г. (Mar., 117), согласно которой клирик Минул продал сапонарию Исаакию 2 унции имения Домициан за 20 солидов, скорее всего регламентировала взаимоотношения между мелкими собственниками городского типа. По-видимому, мелкими собственниками были также землевладельцы Меланий и Геронтий, которые продали в 540 г. некоему Лаврентию 1½ унции имения Роборат, расположенного на территории Фавенции (Маr. 116).

Особыми формами отчуждения земельной собственности были передача за долги и вклады церкви: обе эти формы обычно, хотя и не всегда, означали передачу угодий мелкого собственника крупному. Кассиодор сообщает, например, о некоем Иоанне, который взял на себя уплату долга казне за разорившегося владельца: если бы этому владельцу не удалось выплатить долга в установленный срок, все его имущество (facultas eius universa) должно было перейти Иоанну (Cass. Va г., V, 7.3).

Включение в эдикт Теодориха ряда постановлений (в большинстве случаев почерпнутых из римского долгового права), регулирующих взаимоотношения между кредиторами и должниками (E. Theod., 122–127), было вызвано реальными потребностями и указывает на распространенность долговых обязательств и кредитных сделок, а также на рост задолженности разоренного населения Италии. Остготская и римская знать широко использовала долговые обязательства для незаконного приобретения имущества несостоятельных должников. Так, весьма распространенным способом приобретения знатью чужого имущества являлись самовольные захваты кредиторами залогов у несостоятельных должников (E. Theod., 123; Cass. Var., IV, 10; Paul. Sent., XXVI, 4), а также насильственный захват кредиторами у должника имущества, даже не отданного в залог (E. Theod., 124). Последнее предписание распространялось и на случай захвата кредитором земельного участка, поскольку оговорена обязанность кредитора возвратить прежнему хозяину стоимость урожая (de fructibus violenter ablatis), собранного с этого владения (E. Theod., 124). Эдикт Теодориха запрещал под страхом потери отданной в долг суммы передачу долговых обязательств могущественным лицам с целью при их помощи добиться взыскания долга (E. Theod., 122; ср. С.Th., II, 13.1). Вполне возможно, что могущественные лица, использовавшие свое влияние для взыскания долга, по договоренности с кредитором получали в свою пользу какую-то часть долга.

Вклады церкви делали лица самого различного имущественного и социального положения, что нашло свое выражение в дарственных грамотах из собрания равеннских папирусов. К сожалению, от времени господства остготов сохранилось лишь крайне незначительное число дарственных грамот подобного рода. Так, строго говоря, ко времени до византийского завоевания относятся, видимо, всего две грамоты о дарении имущества частными лицами Равеннской церкви. Первая из них составлена в 491 г. и говорит о передаче римлянкой Марией участка земли Равеннской церкви, видимо, на основе прекарной сделки (Маr., 84 = Тjadеr, 12). Второй документ, относящийся к 523 г., является фрагментом дарственной грамоты, оформляющей дарение остготской женщины Хильдевары каких-то земельных владений (possessiones) Равеннской церкви (Маr., 85).

Крупные землевладельцы преимущественно из римской аристократии и высшего духовенства не только делали богатые вклады католическим церквам и монастырям, но и основывали новые монастыри в различных областях Италии. Так., в 538 г. Кассиодор основал монастырь в своем поместье Биарий, в области Бруттий, а в 529 г. Бенедикт Нурсийский — монастырь в Монтекассино, близ Неаполя. Конечно, примеру их следовали и другие представители римской знати. Ценные вклады монастырям и церквам делались одновременно с отдачей знатных римских девушек в монастырь (Pragm. Sane., 17). Все имущество духовных сановников и клириков, умерших без завещания и не имевших законных наследников, передавалось церкви (E. Theod., 26). Тем самым церковно-монастырское землевладение росло и за счет переходящего в распоряжение церкви выморочного имущества самого духовенства, а фиск не мог предъявлять никаких претензий на это имущество.

Росту церковной собственности способствовал эдикт Теодориха от 508 г.[65], запрещавший как католическому, так и арианскому духовенству отчуждать церковные земли и другое имущество церкви. Согласно этому эдикту, духовенство получало право распоряжаться лишь доходами с церковных владений. За незаконное отчуждение духовными лицами церковных владений предписывалось суровое наказание: конфискация всего имущества духовного сановника, виновного в этом проступке. Церкви разрешалось лишь сдавать свои патримонии в аренду или передавать в пользование узуфруктуариям. Если кто-либо присваивал церковное имущество в собственность, а не во временное пользование (ultra usufructum retenere cepit), то он должен был возвратить епископу или клиру захваченное владение со всеми его доходами.

Это предписание имело целью сохранить неприкосновенным церковное имущество и защитить от расхищения пожертвования в пользу церкви, которые были одним из главных источников роста церковного землевладения.

Немаловажным источником расширения крупного землевладения остготской и римской знати был насильственный захват земель, главным образом мелких собственников. Весьма распространенным явлением в те тревожные времена было прямое насилие со стороны знати, опиравшейся на отряды вооруженных людей, состоящие из зависимых от нее лиц. Только значительными масштабами распространения насильственных захватов земли знатью можно объяснить включение в эдикт Теодориха ряда предписаний (почерпнутых из римского права), запрещающих под страхом суровых наказаний захваты чужих владений, особенно при помощи вооруженных отрядов[66].

Для совершения насильственных захватов чужих земель знатные и могущественные лица (potentiores) использовали своих рабов (E. Theod., 77; ср. G.Th., IX, 10) и колонов (E. Theod., 104): по приказанию крупных землевладельцев их рабы и колоны нарушали границы чужого поля, вырывали межевые знаки и выкорчевывали деревья, указывающие на границы владений соседа (E. Theod., 104; ср. Paul. Sent., V, 22.2).

В эдикте Теодориха особо оговаривались случаи захвата имущества частных лиц путем запугивания при помощи отряда войск или незаконного присвоения власти. Знатные лица (honestiores), виновные в этом преступлении, наказывались изгнанием (E. Theod., 89).

Разумеется, насильственные захваты земель в Италии производились в первую очередь остготской знатью, на стороне которой была сила оружия. Вместе с тем эдикт Теодориха (E. Theod., 34, 43) и Кассиодор сообщают, что подобные захваты земли совершались также и знатными римлянами, по-видимому, в первую очередь той частью римской аристократии, которая перешла на сторону остготов и заключила временный союз с представителями остготской знати. Так, в «Вариях» имеются указания на незаконные захваты земель знатными римлянами, в том числе префектом претория 507–512 гг., сенатором Фавстом, который, используя свое высокое положение, беспощадно грабил население. На Фавста поступили в королевскую курию жалобы по поводу незаконного захвата земли римского посессора Кастория (Cass. Var., III, 20). Для того чтобы подобные преступления не повторялись, Теодорих установил за их совершение высокий штраф в 50 либр золота (Cass. Var., III, 20.4). Не брезговали захватом чужих поместий и другие высшие государственные чиновники. Например, управляющие королевскими доменами с целью увеличения своих доходов стремились к расширению королевских патримониев за счет земель римских посессоров (Cass. Var., IV, 9.6).

Насколько серьезно остготское правительство должно было считаться со все возрастающим влиянием землевладельческой и служилой остготской знати, ярко свидетельствует заключительная статья эдикта Теодориха. В этой статье наглядно проявляются весьма основательные опасения законодателя, что предписания эдикта не будут выполняться представителями могущественной и непокорной знати. По этому поводу Теодорих заявлял следующее: «Пусть никакой знатный, или богатый, или могущественный человек, занимающий какую-нибудь должность, или военный пост, никоим образом не дерзает идти против того, что здесь разумным образом установлено». Правители провинций, если они сами не смогут воздействовать на могущественного нарушителя предписаний эдикта, будь то варвар или римлянин, или же прокуратор, заместитель, или даже кондуктор (арендатор. — 3. У.), должны немедленно передавать дело в королевскую курию. Ибо, заключает законодатель, «то, что установлено для обеспечения спокойствия всех провинциалов, должно всеми ревностно охраняться»[67].

Строгие предписания эдикта Теодориха, направленные против захвата чужих земель остготской и римской знатью, не принесли и не могли, конечно, принести сколько-нибудь ощутимых результатов. Достаточно напомнить, что спустя 20 с лишним лет после издания эдикта Аталарих, продолжая политику своего деда и под влиянием многочисленных жалоб населения, вновь вынужден был принимать меры против подобных насилий знати (Cass. Var., IX, 18. 1–3).

Наряду с насильственными захватами земли остготская знать для расширения своих земельных владений широко применяла и другие методы, и в частности различные незаконные сделки.

Ряд постановлений эдикта Теодориха направлен против разного рода незаконных сделок, заключенных могущественными лицами — представителями знати, высшего командования остготской армии, влиятельными чиновниками администрации — с целью вымогательства имущества у людей, стоящих на более низкой ступени общественной лестницы и не имеющих возможности оказать им сопротивление.

Под страхом материальной ответственности запрещалось начинать незаконную тяжбу о чужом имуществе (E. Theod., 11,74; Cass. Var., IX, 18.2); запрещалось вторичное разбирательство одних и тех же судебных дел под угрозой проигрыша процесса (Cass. Var., IX, 18.11). Однако представители знати обходили эти предписания. Так, но настоянию знатной остготской женщины Теодагунды дважды возобновлялся судебный процесс о правах собственности на земельное владение римлянина Рената (Cass. Var., IV, 37. 2).

Специальное постановление эдикта Теодориха запрещало запугивание именем сильного человека частных лиц, составляющих завещание (E. Theod., 31). Другое предписание эдикта не разрешало передавать ведение судебного процесса относительно владения имуществом «могущественному римлянину или варвару» (Nullus ad potentem Romanum aut barbarum proprias quolibet titulo transferat actiones). Из этого предписания вытекает, что подобная передача ведения судебного процесса могущественному лицу делалась с целью использовать его влияние на суд и могла повлечь за собой незаконное решение суда в пользу могущественного покровителя и в ущерб другой тяжущейся стороне (E. Theod., 43; ср. G. Th., II, 13;. Dig., IV, 7).

Нет сомнения, что могущественное лицо, пользующееся большим политическим влиянием, принимало на себя ведение судебного процесса отнюдь не бескорыстно, а, по-видимому, заранее договорившись о получении части спорного имущества[68]. На подобные же факты указывает и другое постановление эдикта Теодориха, запрещающее могущественному римлянину или варвару вмешиваться в судебное дело в качестве защитника или покровителя одной из тяжущихся сторон (defensor aut suffragator.—E. Theod., 44. Ср. C. J. II, 14; Lex Burg. Gundpb. 22). О судебных процессах с участием могущественных лиц, оказывавших давление на суд, сообщает также и Кассиодор (Cass. Var., II, 24–25; III, 5; 20, 36; IV, 39–46; VIII, 31). Нередко знатные и влиятельные лица надеялись приобрести чужое имущество, подкупив судью и добившись незаконного решения суда (Cass. Var., IV, 40). Распространенным явлением были незаконные иски знати к малолетним наследникам с целью лишения их наследства (Cass. Var., I, 8; IV, 35), различные тяжбы из-за границ земельных владений (Cass. Var., III, 52).

Не только светская знать, но и церковь (как арианская, так и католическая) не гнушалась для приобретения новых земель заключать неблаговидные сделки и даже применять прямое насилие. Имеются, например, сведения о насильственных захватах церковью земель разорившихся крестьян. Для этих захватов церковь использовала зависимых от нее людей. Так, в одном из рескриптов короля Теодориха от 507/511 г. мы можем прочесть о захвате людьми церкви (homines ecclesiae) в епархии Поленского епископа Антония хижины (casa), законным владельцем которой в течение многих лет был римский посессор Стефан. Остготское правительство предписывает епископу Антонию в случае справедливости этого сообщения возвратить потерпевшему захваченное у него имущество и впредь не разрешать своим слугам (familiares) чинить насилия (Cass. Var. IV, 44. 1–2).

Нередко в распоряжении видных духовных сановников Италии находились вооруженные отряды, составленные из зависимых людей церкви. Эти отряды применялись не только для защиты церковных владений, но и для насильственных захватов чужих земель. Так, в одном из писем Кассиодора, датированном 507/511 г., рассказывается, что римский посессор Юлиан обратился к остготскому правительству со слезной жалобой на епископа Оригена, люди которого напали на жену жалобщика и захватили ее имущество. В ответ на эту жалобу остготское правительство потребовало от епископа Оригена в том случае, если справедливость обвинения подтвердится, немедленно возвратить захваченное имущество законному владельцу, а виновных в совершении этого преступления предать наказанию (Cass. Var., III, 14).

С целью присвоения чужих земель духовенство прибегало к подделке завещаний, захватывая земли законных наследников, на что поступали жалобы в королевский суд (Cass. Var., III, 37; XII, 5). Так, сын одного римского землевладельца Фомы, по имени Герман, жаловался в королевскую курию на то, что епископ Петр незаконно присвоил часть его наследства (Cass. Var., III, 37).

Для целей нашего исследования, как мы уже говорили, важно выяснить не только, кто захватывал земли, но и кто был объектом этих захватов. Частично объектом захватов становились крупные и средние собственники (преимущественно из числа римской знати), способные оказать сопротивление захватчикам. Это приводило к острым столкновениям, а порою даже к частным войнам между землевладельцами Италии (Cass. Var., VII, 28). Кассиодор упоминает о случаях самообороны частных лиц, защищавшихся от вооруженных нападений, главным образом высших командиров остготской армии.

Так, племянник Теодориха, будущий остготский король Теодат, один из крупнейших землевладельцев Италии, славившийся своей исключительной жадностью и стяжательством, захватывал земли не только мелких римских посессоров, но посягал даже на владения римской аристократии, что вызвало значительное недовольство знатных римлян и обеспокоило Теодориха. В рескрипте 507/511 г. сообщалось, что знатный римлянин vir spectabilis Домиций обратился к Теодориху с жалобой на людей Теодата, которые незаконно захватили его поместья. Король предписал сайону Дуде позаботиться, чтобы, отобранные Теодатом владения со всем захваченным там имуществом были немедленно возвращены законному владельцу. Если Теодат имеет справедливые притязания на какие-либо земельные владения, он должен предъявить гражданский иск, и после разбора дела с участием обеих тяжущихся сторон может быть вынесено решение в соответствии с законом (Cass. Var., IV, 39).

В рескрипте от 523/526 г., адресованном также на имя Теодата, Теодорих вновь упрекал своего корыстолюбивого родственника в позорящей их царственный род скупости и приводил данные о новых насилиях Теодата, сообщая, что наследники знатных римлян Арголика и Амандиана обратились с жалобой на людей Теодата, недостойным образом захвативших их имение Паллентиан. Теодорих предписал Теодату, если справедливость жалобы подтвердится, немедленно возвратить захваченные земли законным наследникам (Cass. Var., V, 12).

Как мы видим из рассказа Прокопия, бесчинства и беззакония, чинимые Теодатом, продолжались и позже, в правление Амаласунты (Procop. BG, I, 4. 1–3, 6–8).

В отдельных случаях представители светской знати совершали нападения и на земли церкви. Так, Кассиодор сообщает, что правительство Теодориха было обеспокоено жалобами миланского епископа Евсторгия, просившего защитить от насильственных захватов патримонии его церкви, расположенные в Сицилии. Особым рескриптом 507/511 г. остготское правительство предписывало комиту Адиле оказать помощь и защиту имениям и людям Миланской церкви в Сицилии, и не допускать насилия по отношению к ним со стороны готов или римлян (Cass. Var., II, 29).

Вместе с тем несомненно, что от захватов знати страдали особенно часто мелкие земельные собственники, которые не могли оказать сопротивления могущественным лицам. Именно в силу этого подобные казусы крайне редко попадали на страницы источников, что может привести при недостаточно критическом отношении к искажению действительности.

При этом показательно, что потеря собственности мелкими землевладельцами приводила рано или поздно к потере ими — полностью или частично — статуса свободного человека. Эдикт Аталариха говорит о лишении свободных земли как о массовом явлении; автор подчеркивает, что свободные, потерявшие собственную землицу (juris proprii agellum) вместе с пекулием (сum suo peculio), оказываются вынужденными стать рабами. Правда, Аталарих заявляет, что духу времени враждебна тенденция «возложить ярмо рабства (servitutis juga) на свободные выи (libera colla)» (Cass. Var., VIII, 28.3), однако он не в состоянии скрыть, что эта тенденция имела место в его время. В том же документе приводится конкретный пример, иллюстрирующий это общее положение: два италийских посессора Констанций и Венерий, чьи земли были захвачены знатным готом, оказались вынужденными стать его рабами.

Не исключена возможность, что и церковь использовала в своих интересах бедственное положение несостоятельных должников из числа мелких посессоров и куриалов; уплатив за них долг, она могла присваивать их земельные участки, а их самих превращать в зависимых людей (E. Theod., 76, 126).

Концентрации земельной собственности в руках знати и потере мелкими землевладельцами их свободы весьма способствовали такие формы поземельных отношений, как патронат и прекарий, зародившиеся в Италии в более раннее время и получившие в период владычества остготов дальнейшее развитие.

Эдикт Теодориха указывает на развитие патроната и на рост частной власти крупных землевладельцев в Италии в конце V — первой половине VI в. Весьма показательными в этом отношении являются предписания эдикта (представляющие при этом оригинальные постановления остготского правительства, а не рецепцию римского права), из которых явствует, что знатные лица использовали права патрона для приобретения земель отдавшихся под их покровительство землевладельцев. С этой целью, в частности, они ставили свои tituli (межевые знаки с обозначением имени владельца имения) на землях разорившихся мелких посессоров, ищущих их защиты и покровительства[69].

Соглашаясь на установление в своих владениях титулов знатных лиц, обедневшие мелкие землевладельцы, видимо, надеялись выиграть тяжбу при покровительстве могущественного патрона. В наказание за подобный проступок виновный терял свое владение (possessio) или хижину (casa), а также право возобновлять тяжбу (Е. Theod., 46). Вступление под. патронат знатного вельможи и установление межевых знаков с обозначением имени патрона на землях разорившихся посессоров рано или поздно влекли за собой переход этих земель в руки патронов.

Остготское правительство, опасаясь чрезмерного усиления землевладельческой знати, принимало некоторые меры по ограничению патроната. Так, оно сделало право установления титулов исключительной привилегией фиска. Крупные землевладельцы не могли теперь ставить своих титулов не только на чужих (alienae rei), но даже и на своих землях. Титулы разрешалось ставить лишь на землях короля и во владениях фиска (E. Theod., 45)[70].

В обход этого предписания закона землевладельческая знать ставила в чужих имениях титулы (titulis ingravavit) от имени фиска, с целью захвата этих земельных владений (privata usurpatione detinuit. — Cass. Var., III, 20.2). Остготское правительство запретило подобные злоупотребления под страхом смертной казни (E. Theod. 47). Однако вряд ли эти законодательные меры были достаточно действенными. Не случайно Аталариху пришлось вновь запрещать знатным землевладельцам под страхом уплаты штрафа в пользу хозяина земли ставить межевые знаки в чужих владениях. При этом в королевском эдикте прямо указывалось, что некоторые лица находили незаконные пути обхода предписаний Теодориха, ставя межевые знаки на чужих землях от имени короля (majestatem regii nominis. — Cass. Var., IX, 18.2). Установление межевых знаков и при преемниках Теодориха, несмотря на строгие запрещения законов, продолжало являться одним из средств захвата знатью чужого имущества, расширения патроната и частной власти крупных землевладельцев.

Рост влияния остготской знати и феодализация остготского общества нашли свое выражение, в частности, в том, что крупные остготские землевладельцы иногда выступали в качестве патронов римлян (Cass. Var., II, 24–25; III, 5, 20, 36; IV, 39–40, 42; VIII, 31).

Наряду с ростом патроната в Италии в период господства остготов продолжали развиваться и прекарные отношения. К сожалению, крайняя скудость источников не позволяет подробно проследить этот процесс на столь ранней его стадии. Известно только, что в конце V — первой половине VI в. в Италии обедневшие мелкие землевладельцы отрекались от верховного права собственности на свой участок земли и передавали его крупному землевладельцу, оставляя за собой лишь право прекарного пользования этим владением. Сохранившиеся документы сообщают главным образом о прекарных держаниях во владениях церкви. Так, в равеннских папирусах зафиксирована передача Равеннской церкви земель под видом дарения при условии сохранения права пользования за прежним владельцем. В 491 г. вдова римского посессора Мария вторично оформляла акт дарения Равеннской церкви уже уступленного ею раньше владения, которым она продолжала пользоваться. Владение было небольшим и состояло из маленького именьица, называемого Домицилий, с домом и двором (Маr., 84 = Тjadеr, 12).

Правительство Теодориха, запретив в 508 г. отчуждение церковных имений, санкционировало, однако, предоставление их в пользование, видимо на условиях прекария и узуфрукта (MGH, Legum Sectio I, t. V, p. 169 sq). Сохранение в документах известий преимущественно о прекарных держаниях на землях церкви отнюдь не исключает наличия прекариев на землях светских землевладельцев.

Отношение остготского правительства к процессу концентрации земельной собственности в руках светской и духовной знати было столь же компромиссным, как и его политика в проведении раздела земель. С одной стороны, правительство Теодориха и его ближайших преемников старалось сохранить слой свободных землевладельцев-воинов, с другой стороны, оно благоприятствовало тенденции остготской знати, римской аристократии и церкви к расширению земельных богатств. Отсюда вытекают постоянные колебания правительства остготов, попытки поставить предел расширению земельных владений, приостановить безудержные захваты наиболее ретивых военачальников и придворных. Но все эти попытки оказывались, как мы видим, непоследовательными и бесплодными.

В эдикте Теодориха мы встречаем неоднократно широковещательные запреты присваивать чужую земельную собственность. Наиболее показательной в этом отношении является статья 34 эдикта Теодориха, категорически запрещающая незаконные захваты чужого имущества. Далее эдикт Теодориха предписывал, чтобы всякого рода претензии на владение имуществом предъявлялись лишь в судебном порядке. Самовольный захват чужого имущества без соответствующего решения суда преследовался законом. Судьи и чиновники их канцелярий, на которых возлагалась обязанность следить за выполнением этого предписания как в провинциях, так и в Риме, в случае если они своими силами не смогут справиться с теми, кто захватывал чужие владения, должны обращаться за помощью в королевский суд (E. Theod., 10).

Однако все эти угрозы эдикта в адрес могущественных лиц оставались, как правило, на бумаге, и остготская администрация не могла (и не хотела) обуздать их посягательства на земли мелких собственников. Кассиодор рассказывает о случаях, когда провинциальные судьи были не в состоянии справиться c potentiores и вынуждены были прибегать к помощи королевской курии (Cass. Var., III, 21; IX, 18.1).

Но более того, сама королевская власть своей политикой земельных раздач откровенно содействовала росту богатств землевладельческой знати, как светской, так и духовной, и увеличению ее политического могущества.

Анализ рассмотренного материала приводит к выводу, что после раздела, осуществленного остготами и приведшего на некоторое время к укреплению мелкой свободной земельной собственности, снова начался процесс роста крупного землевладения, обусловленный внутренними экономическими причинами, — в первую очередь самым фактом существования в остготской Италии свободно отчуждаемой собственности на землю, аллода. B первой половине VI в. интенсивно складывается крупная собственность, будь то собственность остготской или римской знати, католической или арианской церкви.

Однако возникает вопрос о характере этой собственности. Необходимо выяснить, была ли она по своей природе рабовладельческой или феодальной или же представляла собой тот переходный тип вотчины, который возникал в варварских королевствах в период генезиса феодализма[71]. Сами по себе размеры имения еще не определяют его характера; чтобы установить природу крупной собственности, необходимо выяснить, каковы были формы присвоения прибавочного труда в ней, иначе говоря, необходимо выяснить, каковы были экономические формы реализации права частной собственности в остготской Италии.

Кардинальным вопросом истории Остготского королевства для историка-марксиста является вопрос о положении народных масс и формах их эксплуатации. В буржуазной историографии он не получил достаточно глубокого научного освещения. Между тем источники, несмотря на всю их односторонность и тенденциозность, содержат довольно обширный материал, дающий возможность воссоздать, хотя бы в общих чертах, картину положения народных масс, выявить различные категории зависимого населения и проследить изменения, происшедшие в их положении в период правления остготов в Италии.

Изучение законодательных памятников того времени, и прежде всего эдикта Теодориха, показывает несостоятельность теории буржуазных ученых, пытавшихся доказать, что Теодорих заботился об улучшении положения широких народных масс и своими законодательными мерами якобы эффективно защищал интересы угнетенного населения от произвола и притеснений со стороны знати[72].

Ни в чем так ярко не проявляется классовый характер политики остготского правительства, как в, законодательных мероприятиях, касающихся народных масс Италии. Во всех без исключения случаях, когда речь идет о взаимоотношениях раба и господина, зависимого человека и его патрона, законодательство самыми суровыми, иногда беспощадными мерами, часто даже более сурово, чем римское право, ограждает интересы господствующего класса, закрепляет зависимое и бесправное положение большинства трудового населения Италии[73].

Эта политика остготского правительства не была обусловлена одним лишь влиянием римского права и римских условий жизни. Она показывает глубокую эволюцию самого остготского общества, рост внутри него социального неравенства, обострение классовых противоречий. Остготская знать потому так охотно использовала суровые постановления римского права относительно зависимого населения, что они соответствовали ее реальным, классовым интересам. Мало того, она еще более развивала и переосмысливала эти постановления, способствуя дальнейшему ухудшению положения народных масс. В этом она находила полнейшую поддержку римской аристократии. Именно на этой основе, на наш взгляд, и оформился, хотя и не надолго, союз остготской и римской знати, направленный фактически против широких масс трудового населения как римлян и италийцев, так и остготов.

§ 1. Рабовладение в Остготском королевстве и положение рабов

В законодательных памятниках, а также в трудах хронистов VI в. сохранилось немало ценных сведений о положении различных категорий зависимого населения Италии в период остготского владычества. Особенно большое внимание уделяется в них вопросу о рабах[74].

Остготское законодательство весьма тщательно регулировало взаимоотношения между рабом и господином, всегда защищая интересы рабовладельцев. Так, из 155 статей эдикта Теодориха в 44 идет речь о рабах и их взаимоотношениях с господами. Довольно часты упоминания о рабах и в «Вариях» Кассиодора. Столь пристальное внимание к вопросу о рабах со стороны остготского правительства уже само по себе является свидетельством того, что рабовладение сохранилось в Италии еще в довольно значительных масштабах. Видимо, в этом древнем центре рабовладения изживание рабовладельческих отношений шло несколько более замедленными темпами, чем в Северной Африке, Галлии или других провинциях Западной Римской империи.

С другой стороны, особое внимание к вопросу о рабах, которое мы встречаем в памятниках остготского периода, указывает, что остготская знать, придя к власти в Италии, пытается использовать в своих интересах пережитки рабовладения, нуждаясь в труде рабов для обработки захваченных земель. Это было вполне закономерно, поскольку остготская знать уже и раньше знала рабовладение (хотя и в форме домашнего рабства) и во время завоевания Апеннинского полуострова привела с собой своих рабов, слуг и других зависимых людей, которых она захватила еще в предшествующий период[75]. При разделе земель между остготами и римлянами к остготской знати частично отошли земли, населенные рабами и колонами, и тем самым остготская знать могла использовать труд рабов и колонов. полученных ею по разделу[76]. В период правления остготов в Италии рабство имело еще распространение как во владениях частных лиц, так и в имениях фиска и остготских королей и в патримониях церкви.

Рабы в это время представляли еще важную составную часть имущества как старой римской аристократии, так и новой остготской знати. В эдикте Теодориха особо оговаривается, что в состав движимости включаются также и рабы (mancipia. — E. Theod., 51).

О распространении рабства в имениях крупных землевладельцев не раз упоминается у Кассиодора. Сошлемся, в частности, на послание Аталариха от 527 г., в котором рассказывается, что знатные граждане Бруттия отказываются жить в городах, предпочитая оставаться в своих сельских имениях; тем самым они лишаются удовольствий городской жизни и обречены проводить всю свою жизнь в окружении рабов (cum famulis. — Cass. Var., VIII, 31).

Об использовании труда рабов в имениях (praedia) крупных землевладельцев говорится специально в одном из предписаний эдикта Теодориха (E. Theod., 69). О частновладельческих рабах, выкупаемых у их господ государством для зачисления во флот, сообщает Кассиодор (Cass. Var., V, 16.4). У него же мы можем найти документы, особо упоминающие о рабах, принадлежащих римским сенаторам (Cass. Var., I, 30.5). «История войны с готами» Прокопия содержит немало упоминаний о рабах римско-византийской и остготской знати[77].

Особое внимание привлекают сообщения источников о государственных или королевских рабах (regiae domus famuli). В приведенных у Кассиодора формулах comitivae privatarum и comitivae patrimonii содержатся данные о рабах (famuli, servi), живущих на землях короля. В формуле comitivae patrimonii, в частности, говорится, что одной из основных обязанностей comes patrimonii является надзор за рабами королевских имений (Cass. Var., VI, 9.2)[78].

Из этих формул явствует, что в королевских имениях рабы имелись в значительном количестве и играли еще важную хозяйственную роль в обработке королевских доменов, хотя с течением времени (еще в правление Теодориха) подобное положение стало несколько меняться, поскольку увеличился удельный вес труда свободных арендаторов.

Наряду с сельскими рабами, жившими в королевских доменах, государственные рабы работали в королевских ремесленных мастерских — оружейных, по изготовлению пурпура (Cass. Var., VII, 19–20), гончарных (Cass. Var., II, 23), использовались на общественных работах при сооружении дворцов, храмов, водопроводов (Cass. Var., III, 31), привлекались для строительства королевского флота (Cass. Var., V, 16). Труд рабов применялся в рудниках при добыче ценных металлов и в горных разработках. Среди государственных рабов немало было и королевской челяди, обслуживавшей дворец короля (Cass. Var., VI, 9; VII, 11.10). В положении отдельных категорий государственных рабов имелись существенные различия. В то время как большинство государственных рабов выполняло самые тяжелые работы в рудниках, каменоломнях, королевских мастерских и в доменах короля, известная их часть использовалась в качестве вооруженных отрядов вилликов, находившихся в ведении комита патримониев; этим отрядам поручался надзор за основной массой рабов и зависимых людей, работавших во владениях короля, и за порядком в королевских доменах (Cass. Var., V, 39.15). Некоторые рабы из личных слуг короля могли пользоваться его милостями (Cass. Var., XI, 10), выполнять его особые поручения или даже занимать низшие хозяйственные должности при дворе (Cass. Var., XII, 11.3). Однако положение раба всецело зависело от воли господина.

Рабами владела и церковь — как арианская, так и католическая. Так, в эдикте Теодориха сказано, что духовенство не только располагало рабами, но и могло принимать беглых рабов, нашедших убежище в церкви, при условии соответствующей компенсации их хозяевам (E. Theod., 70).

Историк Равеннской церкви Агнелл рассказывает, что Юстиниан после победы византийских войск над остготами конфисковал имущество арианских церквей, в том числе их рабов (servos) и рабынь (ancillas) (Agn., 85)[79].

Труд рабов использовался не только в имениях крупных землевладельцев из числа римской и остготской знати, во владениях фиска и церкви, но также и в хозяйстве мелких земельных собственников и даже рустиков. Об этом говорит эдикт Теодориха, запрещающий кому-либо использовать труд раба, принадлежащего чужому рустику, без согласия на то самого рустика, его кондуктора или господина (E. Theod., 150).

В большинстве статей эдикта Теодориха, касающихся вопросов о рабах, речь идет в первую очередь о сельских рабах, труд которых непосредственно использовался в сельскохозяйственном производстве. В статье 142 эдикта Теодориха упоминается о сельских рабах (mancipia rustica) обоего пола, живущих в имениях (praedia) землевладельцев, причем сельские рабы противопоставляются городским. Раб (servus) вместе с колоном называется в качестве виновника пожара, возникшего на поле господина, в результате чего были повреждены соседние фруктовые деревья или леса, виноградники или посевы (E. Theod., 98). Рабы и колоны совместно упоминаются в статье эдикта, запрещающей нарушать границы чужого поля и уничтожать межевые знаки (E. Theod., 104). Эдикт сурово преследует раба, поджигающего виллу или хижину (E. Theod., 75, 97).

Рабы и оригинарии строго наказываются за угон скота (E. Theod., 56–58). О потраве посева скотом и о воровстве, совершенном рабом, говорится в одной и той же статье эдикта (E. Theod., 117). Во многих статьях эдикта раб упоминается совместно с колоном, оригинарием или рустиком, т. е. с различными категориями зависимого сельского населения Италии (E. Theod., 142, 150, 152).

В источниках проводится четкое разграничение между сельскими и городскими рабами. Кассиодор не только отчетливо противопоставляет сельских (mancipia rustica) и городских рабов (mancipia urbana), но и указывает на различие их положения. При этом он считает, что положение сельского раба, работающего на полях, улучшается в том случае, если его переводят в число городских рабов (Cass. Var., III, 18; VIII, 33; cp. E. Theod., 142).

Прокопий рассказывает как Велисарий выселил из осажденного готами Рима городских рабов, опасаясь их союза с врагами империи (Рrосоp. BG, I, 25.2).

О применении рабского труда в ремесленном производстве сохранились крайне скудные сведения. Помимо рабов, работавших в государственных ремесленных мастерских, известны servi urbani или mancipia urbana, принадлежавшие городской знати и занятые в частновладельческих мастерских. Рабы-ремесленники в Остготском государстве, как и в других государствах того времени, ценились выше чем рабы-земледельцы[80]. Рабы-рыбаки освобождались от набора в королевский флот (Cass. Var., V, 16.5).

Итак, в Остготском королевстве труд рабов еще не потерял своего значения в производстве и применялся как в сельском хозяйстве, так и ремесле. Вместе с тем римская и остготская знать использовала рабов и в качестве домашних слуг (Cass. Var., V, 29, 30; VIII, 33).

Мы видели, таким образом, что остготская знать была заинтересована в сохранении рабства и использовании труда рабов для обработки своих имений. Поэтому неудивительно, что королевская власть, выражавшая интересы остготской знати, открыто и последовательно защищала неограниченные владельческие права господ на их рабов.

Эдикт Теодориха и другие законодательные предписания остготских королей всецело охраняют права господ на владение-их рабами. Раб по-прежнему считается полной и неотъемлемой собственностью господина. В случае убийства кем-либо чужого раба (или рустика) господин может по своему усмотрению или возбудить уголовное дело и требовать смертной казни преступника, или же предъявить виновному гражданский иск и взыскать в качестве возмещения за убитого двух других рабов той же стоимости[81].

Закон строго ограждал права собственности рабовладельца на раба. Беглый раб разыскивался и возвращался хозяину; беглец не мог быть ни продан, ни подарен лицом, его принявшим (E. Theod., 87). Продажа раба, уже неоднократно совершавшего побеги, не признавалась законной, и в случае если бы раб убежал от нового хозяина, прежний господин раба обязан был вернуть его стоимость (Е. Theod., 141).

Защита интересов рабовладельцев особенно ярко проявляется в предписаниях эдикта Теодориха, касающихся церковного убежища для беглых рабов. Статья 70, посвященная этому вопросу, гласит: «Если какой-либо раб любого племени будет искать убежища в какой-нибудь церкви[82], пусть он немедленно будет передан господину при условии прощения: мы предписываем, чтобы он там оставался не более одного дня. В случае-его отказа покинуть убежище пусть духовное лицо, архидиакон той самой церкви или пресвитер и клирики, принудят (compellant) его возвратиться к господину и пусть без промедления передадут его господину, и пусть он дарует прощение рабу.

Таким образом, духовенство, выполняя свою социальную функцию защиты интересов господствующего класса, обязано-было прежде всего заботиться о возвращении беглых рабов их хозяевам, даже применяя для достижения этой цели меры принуждения. Лицемерная оговорка о прощении господином беглого раба как условии его возвращения вряд ли имела реальное значение, ибо если господин даже и давал обещание простить «провинившегося» раба, то, получив беглеца в свои руки, он мог, конечно, в дальнейшем безнаказанно нарушать это обещание и расправляться с рабом по своему усмотрению.

В отдельных случаях духовенство имело право оставить у себя беглого раба, но обязано было выдать за него другого раба, той же стоимости (E. Theod., 70). Не подлежит сомнению, однако, что это делалось отнюдь не из гуманных стремлений духовенства облегчить участь беглого раба и спасти его от гнева господина, а из чисто практических соображений возможности использовать труд раба в церковном хозяйстве, а также в целях идеологического воздействия на народные массы путем создания у них представления о церкви как о защитнице всех угнетенных и обездоленных.

В конечном же счете все законодательные предписания, касающиеся права церковного убежища для беглых рабов, защищают интересы господ, используя для этого авторитет церкви. В особенно неприкрытом виде эта социальная направленность остготского законодательства проявляется в заключительной части вышеприведенной статьи, где говорится, что если господин сможет захватить вне церкви беглого раба, укрывавшегося в церковном убежище, то он немедленно забирает его себе.

Таким образом, постановления остготского правительства, предписывавшие духовенству возвращать укрывавшихся в церкви рабов их прежним хозяевам, фактически сводили на нет право церковного убежища для беглых рабов. Это право было выгодно прежде всего самой церкви, так как поднимало ее политический авторитет. Государство охраняло привилегии церкви, способствовало укреплению ее влияния, но взамен этого церковь верой и правдой служила интересам господствующего класса, выполняя свои социальные функции.

Это все показывает лживость и лицемерность созданной буржуазной историографией теории, согласно которой церковь в средние века якобы являлась защитницей всех страждущих и угнетенных, заботилась об освобождении рабов и их защите от произвола господ и постепенно смягчала рабство[83].

Потерянный господином и вновь найденный раб возвращался старому хозяину. Так, по приказанию Теодориха, знатному ретийскому землевладельцу Миниарию были возвращены его рабы, похищенные племенем брионов (Cass. Var., I, 11). Другой крупный землевладелец Магн, как мы видели, по возвращении из плена получил обратно не только утерянные им имения, но и всех своих сельских и городских рабов (mancipiis urbanis aut rusticis. — Cass. Var., III, 18).

Подобную политику Теодорих проводил и в завоеванных остготами землях. Так, после завоевания его войсками Южной Галлии был проведен массовый возврат прежним владельцам всех рабов, захваченных другими собственниками (Cass. Var., III, 43.2).

Вместе с тем в некоторых случаях правительство Теодориха в угоду остготской знати особо ограждало интересы новых владельцев и гарантировало их права на вновь приобретенных ими рабов и колонов. Эдикт Теодориха подтверждал право 30-летней давности владения рабом (servus). Это предписание защищало интересы новых хозяев от притязаний как со стороны частных лиц, так и со стороны фиска. При этом особо оговаривалось, что закон о 30-летней давности владения рабом вступает в силу лишь в том случае, если старый хозяин не уплачивал за раба государственные налоги[84]. Эта статья направлена не на охрану прав старых владельцев, которые могли добиться возврата своих рабов, мотивируя тем, что они уплачивали за рабов государственные подати, а на пресечение всяческих «мошеннических махинаций», связанных с ложными показаниями об уплате налогов прежними господами.

Права новых владельцев учитываются и в другой статье эдикта Теодориха, которая гласит следующее: «Рабы и колоны, захваченные в плен и вернувшиеся на родину, возвращаются прежнему господину, за исключением того случая, когда они были проданы врагам и куплены каким-либо другим лицом» (E. Theod., 148).

К новым господам переходят и все обязательства, связанные с владением рабом; так, в эдикте особо оговаривается, что в случае продажи или дарения раба, совершившего воровство, за его проступок отвечает уже новый хозяин, а в случае отпуска на волю — сам вольноотпущенник (E. Theod., 120; ср. Paul. Sent., II, 31.8).

В эдикте Теодориха и в «Вариях» Кассиодора имеются прямые свидетельства того, что крупные землевладельцы Италии, остготы и римляне, были настолько заинтересованы в использовании труда рабов, что не останавливались перед любыми незаконными способами их приобретения. Например, весьма распространено было насильственное похищение свободных и превращение их в рабов. Это явление приобрело столь опасные размеры, что правительство должно было принять против него строгие меры и наказывать подобные преступления смертной казнью (E. Theod., 78). О насильственном удержании в рабстве свободнорожденных лиц и о превращении в раба свободного человека сообщают и другие статьи того же эдикта (E. Theod., 79–83).

О многочисленности подобных случаев насильственного обращения в рабство свободных людей сообщает и Кассиодор. В одном из писем Теодориха, датируемом 523/526 г., рассказывается как свободный гот по имени Гудила был незаконно обращен в рабство могущественным лицом из остготской знати (Cass. Var., V, 29; ср. ibid., II, 18; IX, 24). Остготское правительство принуждено было в силу ряда причин, указанных выше, несколько ограничить эти незаконные захваты свободных людей знатью и превращение их в рабов[85]. Однако правящие круги остготского общества были слишком заинтересованы в приобретении дешевой рабочей силы[86], поэтому под их давлением в законодательство были включены такие оговорки, которые могли при благоприятных обстоятельствах дать возможность богатым и влиятельным лицам обойти строгие предписания закона.

Так, особая статья эдикта освобождала от ответственности лиц, купивших рабов у их похитителя (plagiator), в том случае если они не знали, что те были похищены (E. Theod., 81). Богатым и влиятельным лицам не стоило, понятно, особого труда доказать, что они не знали о похищении, и тем самым освободиться от ответственности.

Другое предписание эдикта Теодориха открывало знати некоторые обходные пути для удержания свободных людей в рабстве. Согласно этому постановлению свободный человек, похищенный, а затем проданный кому-либо, мог окончательно потерять свою свободу, если покупателю удавалось доказать, что тот с целью извлечения выгоды добровольно по договоренности с продавцом дал согласие на продажу в рабство (E. Theod., 82). На основании подобного рода показаний знатные и влиятельные лица получали возможность удерживать в рабстве свободных людей[87].

Остготское правительство в угоду крупным землевладельцам пошло даже на некоторое смягчение установлений римского законодательства, направленных против лиц, удерживающих свободных людей в рабстве или занимающихся их куплей-продажей. Так, по эдикту Теодориха, тот, кто скроет происхождение свободного человека, продаст его или купит, зная, что это свободнорожденный, подвергается, если он из людей низкого происхождения (humiliores), после наказания палками вечной ссылке, если же из знатных (honestiores), то после конфискации трети имущества он карается ссылкой на 5 лет (E. Theod., 83). В римском же праве за подобные преступления устанавливалось значительно более суровое наказание: лицо незнатного происхождения наказывалось ссылкой в рудники или распятием на кресте, знатные же граждане, после конфискации половины имущества, отправлялись в вечное изгнание[88].

Смягчение наказания за подобные преступления в остготском законодательстве, в котором в подавляющем большинстве случаев наказания значительно строже, чем в римском праве, нельзя считать простой случайностью; наоборот, оно свидетельствует, что остготская знать, находившаяся у кормила правления в Остготском королевстве, была заинтересована в сохранении рабства.

Наряду с насильственным захватом свободных людей и обращением их в рабство крупные собственники прибегали и к другим средствам приобретения рабочих рук, необходимых для возделывания их полей. Так, весьма распространенным явлением в те времена было переманивание крупными землевладельцами чужих рабов и оригинариев. В остготском законодательстве оно обычно наказывалось не только возвращением раба господину, но и возмещением потерпевшему убытков[89].

Кассиодор также рассказывает о переманивании крупными землевладельцами чужих рабов и о их возвращении по предписанию правительства прежним хозяевам (Cass. Var., III, 43). Кроме того, крупные землевладельцы часто принимали и укрывали у себя беглых рабов и колонов, используя их труд в своих имениях. Эдикт Теодориха запрещает принимать беглого раба или чужого колона под страхом материальной ответственности. Виновный в совершении подобного проступка должен возвратить хозяину не только беглого раба вместе с его пекулием, но и в придачу передать ему еще другого раба той же стоимости (E. Theod., 84). При этом в эдикте указывается, что «тот, кто против воли господина держит у себя чужого раба, совершает кражу» (E. Theod., 86)[90].

Законодательством вводилось разграничение различных случаев удержания беглых рабов: тот, кто без переманивания (sollicitatio) удерживает у себя беглого раба или колона, обязан возвратить этого раба вместе с его пекулием прежнему хозяину и дать в придачу одного раба; если же это случится во второй или в третий раз, то виновный наказывается уже как sollicitator, т. е. он должен вернуть прежнему хозяину, кроме беглого раба, трех других рабов той же стоимости (Е. Theod., 84).

Эдикт Теодориха предусматривал случай, когда господин раба сам подсылал его с корыстными целями в чужой дом, ибо при этом господин мог рассчитывать получить обратно не только своего раба, но в придачу еще троих. Для раскрытия подобных злоупотреблений закон предписывал пытать раба, и если выяснялось, что он действительно был подослан господином, раб немедленно передавался фиску (Е. Theod., 84). Таким образом, за преступления своих господ в конечном счете расплачивались рабы, подвергавшиеся жесточайшим пыткам при расследовании дела, а господа рисковали лишь потерей раба.

Не подлежит сомнению, что постановления остготского законодательства, направленные против укрывательства беглых рабов, прежде всего отражали стремление правительства оградить права рабовладельцев на их собственность — рабов. Но с другой стороны, эти постановления свидетельствуют о борьбе внутри господствующего класса за использование труда рабов; причем в этой борьбе крупные землевладельцы широко применяли такие методы, как похищение и переманивание чужих рабов, а также принятие беглых рабов и колонов. Вместе с тем все эти данные показывают, что рабство как особый институт оставалось весьма распространенным явлением социально-экономической жизни Италии VI в.

В течение всего периода владычества остготов в Италии продолжала существовать и работорговля. Источники, и в частности законодательные памятники, упоминают о торговле рабами и о заключении различных сделок, касающихся купли и продажи рабов[91], а также их дарения[92].

Источниками рабства, помимо работорговли, являлись как военные походы, дававшие, по-видимому, некоторый приток рабов, так и насильственное обращение в рабство свободнорожденных италийцев (E. Theod., 78, 81, 82, 83; Cass. Var., VIII, 28.1) и обедневших готских воинов (Cass. Var., V, 29. 1; 30). Сохранились также и другие страшные язвы рабовладельческого общества — самопродажа бедняков и продажа в рабство детей (E. Theod., 94; Cass. Var., VIII, 33).

Случаи самопродажи, по-видимому, имеются в виду и в предписании эдикта Теодориха, сообщающем, что бедняки добровольно соглашались на продажу в рабство за известное вознаграждение, получаемое ими от продавца (E. Theod., 82).

В одном из правительственных рескриптов (от 527 г.), приведенных у Кассиодора, рассказывается, как разорившиеся свободные крестьяне Южной Италии были принуждены вследствие крайней нужды продавать своих детей (pueri ас puellae diverso sexu) в рабство на ярмарке в Лукании, близ местечка Левкотеи, богатым горожанам (Cass. Var., VIII, 33.4).

Источником рабства по-прежнему оставался и естественный прирост рабов. Согласно предписаниям остготского законодательства, заимствованным из римского права, дети, рожденные от союза свободного человека и рабыни, становились рабами[93]. Таким образом, в Остготском королевстве не были уничтожены те источники, которые питали институт рабства в Римской империи.

В Остготском государстве переход из рабского состояния на положение свободного человека был по-прежнему затруднен (E. Theod., 96). Остготское законодательство в этом отношении не только заимствовало постановления римского права, но и внесло в них существенные изменения. Так, в эдикт Теодориха было включено особое постановление о том, что если «человек из рабского состояния (ex possessione servitutis) взывает к свободе, то его защитник (deiensor) обязан доказать, что он по происхождению свободный (E. Theod., 96). Таким образом, свободный человек, обращенный в рабство, не мог без посредничества какого-либо влиятельного покровителя, выступающего его защитником, возбудить дело о своем освобождении. В отличие от этого, согласно предписаниям римских юристов, свободный человек, незаконно обращенный в рабство, самостоятельно мог возбудить дело о возвращении ему свободы, без посредства защитника, и мог сам выступать в качестве истца (Dig., XL, 12.7; С. J. VII, 16). Таким образом, законодательство остготского правительства, фиксируя изменения в социально-экономических отношениях того времени, особо оговаривает участие какого-либо защитника, обычно из числа знати или высшего духовенства, в судебных процессах, занимающихся разбором дел о возвращении свободы незаконно обращенным в рабство людям[94]. Тем самым фактически освящалось такое положение, когда «взывающий к свободе» человек отдавался во власть какого-либо могущественного лица, выступающего в качестве его защитника. Ибо ясно, что подобный «защитник» оказывал высокое покровительство отнюдь не бескорыстно; скорее всего, получивший его защиту, даже и освободившись от рабства, попадал в зависимое положение от своего покровителя. Иными словами, правительство Теодориха открывало еще один путь остготской и римской феодализирующейся знати и высшему духовенству Италии для приобретения столь необходимых им рабочих рук.

Этнический состав рабов в Италии в период остготского владычества был весьма пестрым: наряду с рабами из местного италийского населения было много рабов-варваров, в частности готов, ибо, как известно, обедневшая часть свободных готов нередко превращалась в рабов (E. Theod., 70; Cass. Var., V, 29–30).

Юридический статус раба в Остготском государстве почти не изменился; раб, как и раньше, оставался лишенным всех гражданских и политических прав, а между свободными и рабами в правовом отношении продолжала сохраняться резкая, непроходимая грань. Кассиодор особо подчеркивает, что свободнорожденные не должны выполнять рабские работы (ab ingenuis famulatum quaerere non decet), — тем самым он весьма отчетливо противопоставляет свободнорожденных и рабов (Cass. Var., V, 39.15).

Рабы в Остготском государстве по-прежнему не могли занимать государственные должности и нести военную службу (Br. G. Th., X, 5.5). Лишь в некоторых, по-видимому чрезвычайных, случаях остготское правительство принуждено было несколько отступить от установленного правила, запрещавшего рабам нести военную службу.

Так, правительство Теодориха, не имея своего флота и крайне в нем нуждаясь, производило набор моряков из числа пригодных к морскому делу и желавших поступить на морскую службу рабов. Однако при этом рабы освобождались, а их хозяевам государство выплачивало соответствующее вознаграждение. И только после того как раб становился свободным человеком, он зачислялся во флот и получал государственное содержание (Cass. Var., V, 16)[95].

Рабы не имели юридической правоспособности (E. Theod., 48, 51, 96; Cass., Var., VI, 8.2). Они не могли выступать в суде в качестве свидетелей против своих господ (E. Theod., 48). Остготское правительство, следуя в этом отношении за предписаниями римских юристов, запрещало выслушивать показания вольноотпущенников, оригинариев или рабов, доносивших на своих господ и патронов или на их детей (E. Theod., 48). Уличенные в совершении доноса на своих господ, они карались смертной казнью еще до разбора дела (E. Theod., 48; ср. С. Th., IX, 6.3; С. J., III, 6). Исключение делалось лишь в случае совершения преступления об оскорблении величества, ибо по столь важным политическим делам принимались во внимание показания даже рабов[96]. Если раб являлся свидетелем, он всегда подвергался пытке. Остготское правительство, ограждая в своих законодательных постановлениях интересы господствующего класса, включило в эдикт Теодориха ряд предписаний, отличающихся крайней жестокостью по отношению к рабам. Например, тот, кому было необходимо получить показания чужого раба во время судебного разбирательства, мог, уплатив хозяину стоимость раба (в размере, назначенном самим господином), подвергнуть его пытке (E. Theod., 100; ср. PauI. Sent., V, 16.3). Тем самым фактически узаконивалось право господина торговать жизнью раба, ибо жестокие пытки, которым подвергались рабы во время судебных расследований, всегда могли закончиться их смертью[97].

В эдикте Теодориха предусматриваются случаи, когда рабовладельцы, желая скрыть свои преступления и опасаясь, как бы рабы под пыткой не разоблачили их, прибегали к незаконным уловкам, чтобы помешать допросу рабов. Так, одним из наиболее распространенных методов устранения чужого раба, который мог бы стать опасным свидетелем, была его покупка. В подобном случае закон предписывал не только расторгнуть акт о продаже и вернуть хозяину стоимость раба, но и произвести расследование против того, кто «таким бесчестным образом его купил» (Е. Theod., 100; ср. Paul. Sent. V, 16.7). Во время этого расследования раб все равно подвергался пытке. Законодательство предусматривало и случаи, когда господа отпускали своих рабов на свободу из страха, что те под пыткой раскроют их преступления. Однако закон предписывал, чтобы расследование все равно состоялось, а раб, даже отпущенный на волю, подвергся пытке (E. Theod., 102; ср. Paul. Sent. V, 16.9).

Вместе с тем последнее постановление показывает, что в известных случаях (не только при государственной измене) рабы действительно могли давать показания против своих господ[98]. Однако внесение в эдикт Теодориха подобных предписаний отнюдь не свидетельствует о проявлении правовой самостоятельности рабов, как полагают некоторые исследователи[99], ибо для раба привлечение к судебному процессу было всегда связано с унизительнейшей и опасной для жизни процедурой дачи показаний под пыткой[100].

Остготское правительство, заимствуя подобные предписания из римского права, исходило прежде всего из государственных интересов, поскольку показания рабов нередко помогали раскрыть преступление.

По сравнению с законодательством других варварских королевств нормами остготского права реже разрешалось обращать в рабство лиц, совершивших преступления, но это делалось отнюдь не из гуманного отношения к рабам: закон стремился оградить свободных от обращения в рабство[101].

В остготском законодательстве, как и в римском праве, проводится резкое различие в мере наказания за проступки, совершенные рабом и свободным человеком[102].

Вместе с тем в эдикте Теодориха различалось, совершил ли раб или другой зависимый человек преступление по собственной воле или по приказанию] своего господина. Если преступление было совершено рабом по собственной воле, господам предоставлялось право возместить из своих средств ущерб или же передать дело в суд. Уголовные преступления рабов обычно наказывались по решению суда: тем самым функцию сурового наказания рабов (как и в Поздней Римской империи) принимало на себя государство, несколько ограничивая произвол господ (Cass. Var., I, 36)[103].

Однако даже в том случае, когда преступление было совершено рабом по прямому приказанию господина, раб все же подвергался жестокому наказанию, в то время как его хозяин, истинный виновник преступления, обычно отделывался лишь денежным штрафом. Так, эдикт Теодориха устанавливает, что если раб или колон по приказанию своего господина нарушил границы чужого поля и уничтожил межевые знаки, то господин наказывается лишь конфискацией третьей части имущества, а сам раб или колон карается смертной казнью[104].

Крайне жестоко в отношении рабов и другое предписание эдикта Теодориха, гласящее, что раб, если он похитит чужую рабыню или оригинарию с ведома или по приказанию кондуктора, подвергается смертной казни, а кондуктор наказывается как соучастник преступления. Если же похищение произведено с ведома и по приказанию господина, то раб все равно карается смертной казнью, в то время как господин терпит лишь материальный ущерб (имение, из которого происходил похититель, отбирается в пользу фиска)[105].

Бывали случаи, когда рабовладельцы принуждали своих рабов совершать самые тяжкие преступления. Так, например из статей 77 и 75 эдикта Теодориха можно видеть, что господа нередко использовали рабов для вооруженного нападения на владения соседей и насильственного захвата чужого имущества. Аналогичные данные содержит и статья 109. Закон предписывал в подобных случаях беспощадно наказывать рабов, хотя они являлись лишь орудием выполнения воли господина. Кассиодор рассказывает об одном сенаторе, который приказал своему рабу убить свободного человека. Когда же преступление было раскрыто, ему пришлось во избежание королевской немилости выдать раба для казни и уплатить высокий денежный штраф в 40 либр золота (Cass. Var., I, 30). В большинстве случаев, однако, ответственность господина была значительно меньшей[106].

Эдикт особенно сурово карал рабов за те правонарушения, которые носили характер социального сопротивления со стороны угнетенных или задевали классовые и сословные привилегии господствующего класса. Так, за поджог дома или виллы рабов сжигали (E. Theod., 97). За связь со знатной женщиной раб предавался сожжению, а женщина — смертной казни за то, что уступила рабской страсти (servililibidini. — E. Theod., 61)[107]. Если чужой раб (servus alienus) или оригинарий совершит насилие над свободной (ingenuam) девушкой или вдовой, то он после расследования дела в присутствии господина карается смертной казнью (E. Theod., 63). Свободный же человек, совершивший насилие над чужой девушкой-рабыней (ancillam alienam virginem) или оригинарий, уплачивал лишь вознаграждение в пользу хозяина девушки. Бедный человек подвергается более строгому наказанию, но все же, конечно, наказывается значительно мягче, чем раб[108].

В эдикт Аталариха включены еще более суровые предписания, направленные на пресечение «позорных» связей между свободными людьми и рабынями. В эдикте, например, указывается, что если свободная женщина, презрев святость брачных уз, станет конкубиной женатого человека, то она отдается его жене в рабство вместе со своими детьми, рожденными от незаконной связи. По решению суда она должна испытать власть той, которую хотела унизить при помощи незаконной и бесчестной страсти. Если же такое преступление совершит рабыня-служанка, она должна испытать всю меру мщения оскорбленной матроны (за исключением смертной казни) и иметь ее своим беспощадным судьей. (Cas. Var., IX, 18. 7)[109].

Все сказанное свидетельствует, что в Остготском королевстве правовое положение рабов не улучшилось по сравнению с их положением в римское время. Однако более важен вопрос, изменилось ли экономическое состояние рабов в этот период, и если изменилось, то каковы были эти изменения.

В Остготском королевстве, как и в Римской империи, рабы юридически были лишены прав состояния (Dig., IV, 5.3; XV, 1.4). За кражу, совершенную рабом, материальное возмещение пострадавшей стороне уплачивал его господин (E. Theod., 109, 117). Вместе с тем остготское правительство, защищая имущественные интересы знати, включило в эдикт Теодориха предписание, освобождающее господина от всякой материальной ответственности за долг его раба, колона или других подчиненных ему лиц: «Если прокуратору, или кондуктору, или колону, или рабу кого-либо против воли или без ведома господина кто-нибудь даст в долг деньги, то ни сам господин, ни его имущество пусть не терпят никакого ущерба, но из пекулия раба или колона (ex peculio servi vel coloni) возмещается требуемое кредитором, при соблюдении и сохранении прежде всего неприкосновенности (имущества) господина» (E. Theod., 121; С. Th., II, 30, 2; 31, 1; 32,1).

В этом предписании эдикта Теодориха особое внимание привлекает упоминание о возмещении долга раба или колона из их пекулия. В этом отношении общая направленность данного постановления вполне совпадает с предписаниями римского права, возлагавшего на господина материальную ответственность за долги раба (сделанные без его ведома и согласия) лишь в пределах пекулия (Dig., XIV, 5.1; XV, 1; XXIX, 1). Однако следует подчеркнуть, что в эдикте Теодориха основное внимание обращено прежде всего на охрану интересов господина (а не кредиторов), причем специально оговаривается, что имущественные права господина ни в коем случае не должны быть ущемлены долговыми обязательствами раба или колона (E. Theod., 121). Если долг раба или колона превышал размеры пекулия, кредитор не имел права предъявлять какие-либо претензии к их господину.

В то же время раб (как и колон) уже мог в какой-то степени располагать своим пекулием для уплаты долга. Иными словами, рабы фактически могли заключать сделки и гарантировать их своим пекулием, т. о. имели известную возможность распоряжаться им.

Эдикт Теодориха предписывает возвращать прежнему хозяину переманенного кем-либо или беглого раба обязательно вместе с его пекулием (E. Theod., 86). Это доказывает, что рабы переходили от одного владельца к другому вместе со своим пекулием. Остготское законодательство подтверждает права господина на пекулий раба, но в то же время признает, что в реальной действительности получило широкое распространение переманивание рабов и колонов вместе с их пекулием. Очевидно, существовала уже весьма тесная связь раба с его пекулием, ибо вместе с ним раб переходил к новому хозяину[110]. Одновременно это служит доказательством того, что новых хозяев мог интересовать не только сам раб, но также в известной степени и его пекулий. Эти предположения подтверждаются и другим постановлением эдикта Теодориха, предписывающим тем, кто преднамеренно примет беглого раба (или чужого колона) и спрячет его, немедленно возвратить прежнему хозяину беглеца вместе с его пекулием[111]. Пекулий сельских рабов в Остготском королевстве, видимо, мог состоять из небольшого клочка земли, домика с двором, маленьким садом или виноградником. Во всяком случае в VII в. большинство сельских рабов Италии, согласно данным равеннских папирусов, было уже посажено на землю (Маr., 76; 93; Tjadеr, 20; см. ниже, стр. 464), а этот процесс, конечно, начался много раньше. Вместе с тем в состав пекулия сельского раба (а особенно городского) входило движимое имущество, в частности орудия труда и скот[112] (E. Theod., 80, 84). В Остготском королевстве хозяйственная связь сельских рабов с землей, полученной ими в качестве пекулия, была, по-видимому, прочной.

Весьма важные изменения в экономическом положении рабов, выражавшиеся в установлении более прочных хозяйственных связей раба с его пекулием (в частности, с переданным ему в качестве пекулия участком земли), явились результатом длительного экономического развития, связанного с разложением рабовладельческого строя и вызреванием элементов феодализма. Такого типа сдвиги были зафиксированы еще законодательством Поздней Римской империи[113].

Для определения того, насколько прочной была хозяйственная связь раба с его пекулием, весьма важным является то обстоятельство, что в остготском законодательстве пекулий раба обычно приравнивается к пекулию колона или оригинария (E. Theod., 80, 84, 121).

Приравнивание пекулия раба к владению колона, который все же был более прочно связан с землей, чем раб, указывает, по-видимому, на то, что в этот период связь раба с его пекулием (уже включавшим небольшой участок земли) была значительно прочнее, чем в предшествующее время[114]. Это нашло отражение в статье 142 эдикта Теодориха, являющейся нововведением остготского правительства. Она давала разрешение господам по своему произволу переселять в другие имения или в город, а также отчуждать без земли сельских рабов. Это предписание показывает, что к моменту издания эдикта в реальной действительности сложились такие отношения, мало-помалу закрепляемые обычаем и законом (С. J., XI, 48.7), когда связь сельского раба с землей, на которую он был посажен, стала уже настолько прочной, что отчуждение рабов без земли для господ было весьма затруднительным; в противном случае специальное разрешение такого рода, да еще оформленное в виде законодательного акта не имело бы никакого смысла. Подобное предписание выражало стремление остготского правительства разорвать сложившуюся в реальной действительности прочную связь раба с его пекулием, с тем участком земли, на котором он теперь жил и который обрабатывал. Однако возникает весьма важный вопрос: почему остготское правительство, издав подобное предписание, в данном случае решило изменить сложившиеся отношения и приняло столь решительные меры против закрепления рабов за их прежними местами жительства? Об этом можно высказать некоторые предположения.

Прежде всего подобные изменения были вызваны хозяйственными интересами остготской знати, стоявшей у кормила правления. В период, когда в Италии происходило перераспределение земельной собственности, новым землевладельцам из числа остготской знати было весьма важно получить право свободного распоряжения посаженными на землю рабами и колонами, для того чтобы иметь свободу действий при заселении вновь приобретенных ими владений необходимыми для их возделывания работниками. Запрещение отчуждать сельских рабов без земли было для остготской знати весьма стеснительным, ибо сужало возможность приобретения рабов у их старых владельцев из римской рабовладельческой аристократии. Мы видели, что нуждаясь в рабочих руках для обработки приобретенных ими земель, могущественные лица прибегали к различным незаконным способам, начиная от похищения и порабощения свободных людей, насильственного захвата и переманивания чужих рабов и кончая укрывательством беглых. Однако, по-видимому, не всегда эти незаконные методы можно было применить, поэтому для остготской знати было необходимо открыть себе легальный путь приобретения рабов: право покупать их и без земли, а также приобретать путем законных сделок с их прежними владельцами. Таким образом, предписания статьи 142 эдикта Теодориха выражали ту же самую общую тенденцию остготской знати к расширению своих владений и приобретению необходимых работников, которая вообще присуща законодательный! памятникам остготского правительства.

Кроме того, для остготской знати было весьма важно получить право свободно переселять сельских рабов из одного имения в другое, чтобы регулировать потребности в рабочих руках, а также приобрести право переводить в город рабов-ремесленников и использовать рабов в качестве домашних слуг. Возможно, с другой стороны, что и для римской рабовладельческой аристократии могло быть иногда выгоднее продавать рабов «на вывод», без земли, сохраняя по крайней мере хоть землю от притязаний своих могущественных соседей из числа остготской знати. Правительство Теодориха, отражая интересы остготской знати и одновременно не желая особенно обострять отношения со старой римской аристократией, издало это предписание, которое фактически значительно ухудшало положение посаженных на землю рабов, отдавая их всецело на произвол господ, разрывая те установившиеся хозяйственные связи раба с его пекулием, которые являлись важным завоеванием предшествующего времени. Теперь по произволу господина раб отрывался от обрабатываемого им участка земли, от своей семьи и мог быть в любую минуту продан «на вывод» или переселен в город.

Таков был социальный смысл статьи 142 эдикта Теодориха. Однако это предписание не смогло на деле привести к сколько-нибудь длительному и значительному по своим масштабам разрыву хозяйственной связи сельского раба с его пекулием. Экономическое развитие Италии и социальная борьба рабов и других угнетенных слоев италийского общества вели к укреплению связей сельских рабов с землей, к усилению их хозяйственной самостоятельности, чему не могло помешать остготское законодательство.

Укрепление связи раба с пекулием и сближение в этом отложении положения рабов и колонов является одним из очень важных свидетельств разложения рабовладельческого строя и развития феодальных отношений в Италии в VI в.

В эдикте Теодориха и в других законодательных памятниках остготского периода встречается сравнительно мало упоминаний о вольноотпущенниках (liberti. — E. Theod., 30, 48, 103). Эдикт не включает статей относительно условий отпуска рабов на волю, а сообщает лишь о нескольких особых случаях дарования свободы рабам, например с целью избежать их участия в судебном деле в качестве свидетелей, из-за страха разоблачения рабами преступления, совершенного их господином.

Как уже указывалось, вольноотпущенникам, согласно эдикту Теодориха, запрещалось под страхом смертной казни давать показания против своих патронов и их детей (E. Theod., 48). В данном случае вольноотпущенники приравнивались к рабам и оригинариям[115].

Столь редкое упоминание о вольноотпущенниках в эдикте Теодориха и других законодательных актах, хотя и не может служить доказательством сокращения числа либертинов или падения их роли в хозяйственной жизни Италии VI в., по все же, на наш взгляд, не является простой случайностью, если учесть, что в законодательных памятниках Поздней Римской империи вопросу о положении либертинов и регулированию их взаимоотношений с патронами отводится значительное место[116].

Подобное умолчание о вольноотпущенниках в эдикте Теодориха, по-видимому, можно объяснить общей тенденцией остготского законодательства к закреплению трудового населения за крупными землевладельцами, к консервации рабовладения и ухудшению положения различных категорий зависимого населения, чему отнюдь не соответствовало бы законодательное санкционирование отпуска рабов на волю. Подобные тенденции остготского законодательства в свою очередь находят объяснение в стремлении остготской знати к порабощению местного италийского населения и обедневших остготских землевладельцев, что засвидетельствовано фактами насильственных захватов знатью свободных людей и превращением их в рабов.

Законодательство первых остготских королей отнюдь не санкционирует какого-либо улучшения положения вольноотпущенников, а, напротив, ограничивается подчеркиванием их неполноправия по сравнению со свободнорожденными гражданами[117].

Таким образом, мы можем прийти к следующим выводам: рабовладение в Остготском государстве еще имело довольно большое распространение, причем рабство сохраняло значение как в сельском хозяйстве, так и в ремесле. Рабский труд еще применялся в хозяйстве крупных землевладельцев из числа остготской и римской знати, в церковных патримониях, на землях фиска и остготских королей, а также и в хозяйстве мелких землевладельцев (в том числе и зависимых людей — рустиков). Наличие и даже известное упрочение рабовладения в Остготском государство является ярким свидетельством живучести рабовладельческого строя в Италии — в этом центре рабовладельческого мира — и показывает трудности, с какими сталкивались народные массы в их борьбе с рабовладельческой системой хозяйства.

В угоду знати остготское правительство даже стремилось разорвать установившуюся прочную связь части сельских рабов с землей и отдать их на произвол господ. На первый взгляд может показаться несколько парадоксальным то, что остготская землевладельческая знать, являющаяся носительницей тенденции феодализации, использовала в своих имениях, наряду с трудом колонов, в довольно значительных масштабах и труд рабов и даже законодательным путем санкционировала сохранение рабства. Однако это явление станет понятным, если мы вспомним, что иногда господствующие классы нового общества временно использовали в своих интересах старые, отсталые формы эксплуатации трудового населения, ежели они в какой-то степени еще оставались экономически оправданными.

Применение остготской феодализирующейся знатью труда рабов для обработки своих имений в Италии было обусловлено классовыми интересами: необходимость в рабочих руках толкала остготскую знать на использование старых, уже изживающих себя форм эксплуатации и прежде всего рабства.

С другой стороны, живучесть рабовладельческих отношений в Италии того времени объясняется тем, что старый, отживающий класс рабовладельческой аристократии, далеко еще не полностью разбитый, не хотел уступить своих позиций и упорно цеплялся за сохранение рабовладения.

Основой временного союза остготской знати и старой римской рабовладельческой аристократии при первых остготских королях и была общая классовая политика в отношении народных масс, в особенности в отношении рабов. Естественно, что суровые предписания остготского законодательства, направленные против неповиновения рабов, были внесены в эдикт Теодориха и другие законодательные предписания того времени не без влияния римской рабовладельческой аристократии, живо сохранившей память о народных восстаниях недавнего прошлого и стремившейся к укреплению власти господина над рабами.

Поэтому следует ясно различать объективное положительное значение варварских завоеваний, способствовавших разрушению рабовладельческой империи и уничтожению рабовладельческого строя, несущих и созидательный элемент в виде свободного крестьянства и тех новых форм эксплуатации, которые давно уже складывались у варваров в процессе разложения первобытно-общинных отношений[118], и политику варварской знати и варварских правителей, иногда даже тормозящих разрушение старого мира, что весьма ярко сказалось в правление Теодориха и его ближайших преемников.

§ 2. Колонат в Остготском королевстве и положение колонов

В экономической жизни остготской Италии уже значительно большую роль, чем рабство, играл колонат. Доказательством широкого распространения колоната в Остготском королевстве является включение в законодательство остготского правительства ряда предписаний, касающихся положения колонов, а также довольно частые упоминания о колонах в других памятниках этого времени.

Свидетельством возрастания удельного веса колоната в экономической жизни Италии VI в. по сравнению с предшествующим временем являются существенные изменения положения колонов, зафиксированные остготским законодательством. Так, во многих случаях постановления римских императоров о рабах эдиктом Теодориха были распространены и на колонов[119].

При этом дополнения были внесены остготским правительством в весьма важные постановления эдикта, касающиеся существенных вопросов социально-экономической жизни. Упоминания о колонах вносятся остготским правительством обычно в такие предписания римского права относительно рабов, которые направлены на охрану собственности господ и защиту их прав на зависимое население. В большинстве случаев эти постановления связаны с сельским бытом и указывают на распространенность труда колонов в сельском хозяйстве Италии.

Так, в предписании, запрещающем принимать беглых рабов, в основу которого положено постановление Константина от 317 г.[120], остготским правительством было сделано чрезвычайно существенное дополнение: запрещалось принимать и укрывать не только беглых рабов, но и чужих колонов[121].

В данной статье эдикта раб и колон приравниваются друг к другу в том отношении, что за прием и укрывательство того и другого устанавливается одинаковое наказание. Вместе с тем дополнение, внесенное в эту статью, показывает, что колоны составляли важную для землевладельцев категорию сельского населения и бегство колонов наносило значительный ущерб их хозяйству.

Весьма важным предписанием эдикта Теодориха, свидетельствующим, что защита прав землевладельцев в отношении их колонов являлась одной из главных задач остготского законодательства, было постановление о возвращении прежним хозяевам не только освободившихся из плена рабов, но и колонов, или же о закреплении их за новыми владельцами, если они уже были кому-либо проданы[122]. Это нововведение остготского правительства является очень показательным для выявления масштабов распространения колоната и его удельного веса в экономической жизни Италии.

Неограниченные права господина не только на сельских рабов (mancipia rustica), но и на колонов-оригинариев, простирающиеся вплоть до права продажи их без земли, переселения в другие имения, или в город, санкционируются статьей 142 эдикта Теодориха[123].

В эдикте особо оговаривалось, что долг колона (как и долг раба), сделанный без ведома господина, возмещается из пекулия (E. Theod., 121). Колон упоминается наряду с рабом в статье эдикта, говорящей о пожаре, возникшем на поле господина (E. Theod., 98), в то время как в аналогичном предписании римского права речь идет только о рабе (Paul. Sent., V, 20.3–4); то же самое мы видим и в предписании эдикта о насильственном похищении какого-либо имущества, совершенном рабом или колоном (E. Theod., 109).

Весьма показательным для общей социальной направленности остготского законодательства является то, что дополнительное упоминание о колонах наряду с рабами чаще всего встречается в статьях, которые касаются тех правонарушений со стороны угнетенных слоев сельского населения, которые явно носили характер социальной борьбы.

Так, колон упоминается вместе с рабом и оригинарием в статье 97 эдикта, карающей сожжением за поджог дома или виллы. При этом все упомянутые категории зависимого населения противопоставлены свободным людям. Следовательно, между колоном и свободным человеком проводится резкая грань[124].

В эдикте Теодориха особо оговаривается участие колонов, совместно с рабами в самовольных захватах земель и нарушении границ чужого поля (E. Theod., 104). За эти преступления колон, как и раб, подлежит смертной казни[125].

Колон-оригинарий вместе с рабом упоминается в статье 56 эдикта, говорящей об угоне скота. Среди лиц, бежавших от произвола господ, наряду с рабами в эдикте названы также и колоны (E. Theod., 84). Все эти статьи, направленные против социальных выступлений народных масс, указывают на участие колонов совместно с рабами в классовой борьбе.

На основании приведенных данных мы можем прийти к заключению, что правительство короля Теодориха стремилось, распространить на колонов те суровые постановления, которые оно почерпнуло из римского права относительно рабов, закрепляя за господами владельческие права на колонов и строго преследуя сопротивление зависимого населения. Вместе с тем все это является свидетельством роста удельного веса колоната в экономике страны, увеличения заинтересованности крупных земельных собственников в использовании труда колонов; это служит в свою очередь выражением борьбы двух тенденций экономического развития — рабовладельческой и феодальной — в сельском хозяйстве Италии того времени.

В источниках той эпохи, в частности в законодательных памятниках, колоны обозначаются тремя особыми терминами, указывающими на существование некоторых различий в положении отдельных групп внутри этой социальной категории. Наряду с термином coloni[126] сельское зависимое население обозначается в источниках термином originarii[127], а иногда и термином rustici[128].

Среди колонов Италии в период остготского владычества самой низшей категорией, наиболее близко стоявшей по своему положению к рабам, были колоны-оригинарии, во Многих отношениях представлявшие промежуточную социальную группу между рабом и колоном. Низкое положение колонов-оригинариев генетически объясняется уже самим происхождением этой категории зависимых людей из посаженных на землю рабов[129].

Неполноправное положение колонов-оригинариев сохранялось и в Остготском королевстве, что явствует из ряда предписаний эдикта Теодориха, в которых рабы и оригинарии, хотя формально и различаются, но по существу приравниваются друг к другу. Так, за похищение девушки-рабыни или оригинарии закон устанавливает одинаковое наказание, как бы уравнивая тем самым их положение (E. Theod., 21). За угон скота, совершенный рабом или оригинарием, в равной степени отвечает их господин, который может по своему желанию или компенсировать причиненный ими ущерб, или выдать их судье на смертную казнь (E. Theod., 56).

Оригинарий приравнивается к рабу и в статье эдикта, касающейся насилия над свободной женщиной (E. Theod., 63). Бесправное общественное положение оригинариев, близкое к положению рабов, засвидетельствовано предписанием эдикта Теодориха о том, что свободный человек, вступив в связь с чужой рабыней или оригинарией, должен дать ее господину установленное законом возмещение; если же он не может этого сделать, то остается во власти ее хозяина, причем он не имеет права не только расторгнуть с ней свой союз (contubernium), но даже уйти от господина, после ее смерти (E. Theod., 64),

Можно предположить, что в реальной действительности подобные случаи были нередки и что такого рода союзы являлись одним из способов прикрепления свободных бедняков к поместью и превращения их в зависимых лиц. Таким образом, в этом предписании проявляется общая тенденция остготского законодательства к ухудшению положения народных масс, стремление остготского правительства закрепить трудовое население Италии за поместьями крупных собственников[130].

Однако остготское законодательство все же проводит совершенно определенную грань между рабом и оригинарием. Так, в эдикте Теодориха особо оговаривается, что все потомство, рожденное от союза свободного человека, оригинария или раба и рабыни (ancilla), наследует положение матери, т. е. превращается в рабов ее господина (E. Theod., 65). Если же чужой раб или свободный человек вступит в связь с оригинарией, то дети, рожденные от этого союза, все же (nihilominus) наследуют статус матери, т. е. остаются оригинариями (E. Theod., 66). В случае же если чужой оригинарий вступит в связь с оригинарией, то две трети потомства получает господин отца, треть — господин матери (E. Theod., 67).

Зависимое, совершенно бесправное, но все же отличающееся от рабского положение оригинариев в Остготском королевстве со всей отчетливостью видно из весьма жестокого заимствованного из римского права предписания эдикта Теодориха: «Оригинария, покинувшая место своего рождения, может быть возвращена обратно в течение 20 лет. Если же оригинария по истечении 20 лет окажется согласно этому предписанию утраченной для своего господина, тем не менее ее потомство, рожденное в течение этого 20-летнего срока, пусть не будет потеряно господином матери, сообразно с требованием нового закона» (E. Theod., 68).

Эти столь жестокие и унизительные предписания остготского законодательства показывают, что оригинарии рассматривались в Остготском государстве как лица, принадлежащие господам вместе с их потомством и находящиеся от своих господ не только в поземельной, но и в личной зависимости[131].

Оригинарии, наряду с рабами и вольноотпущенниками, под страхом смертной казни были лишены права выступать свидетелями по делу своих господ или их детей, даже в том случае, если давали показания в их пользу (E. Theod., 48; G. Th., IX, 6.3). Тем самым лишний раз подтверждалась их юридическая неправоспособность и зависимое положение.

Иногда оригинарии, как и другие категории зависимых людей обозначаются в источниках общими, собирательными терминами. Так, термин mancipia в документах V–VI вв. обозначает иногда понятие более широкое, чем только рабы, и является термином, включающим, кроме рабов, также колонов-оригинариев, собственно колонов (coloni) и даже рустиков, причем подчеркивается право собственности господина на этих лиц[132].

Эволюция термина mancipia, на наш взгляд, отражает реальные изменения в положении различных категорий непосредственных производителей Италии в V–VI вв. Эта эволюция показывает, что в Остготском королевстве владельческие права господ распространялись не только на рабов, но все более и более и на оригинариев, колонов и в отдельных случаях даже на рустиков. Это находится в прямой связи с общей тенденцией остготского законодательства к ухудшению положения зависимого населения и усилению власти крупных землевладельцев.

Анализ употребления термина mancipia как в самом эдикте Теодориха, так и в других памятниках того времени, таким образом, доказывает, что в статье 142 эдикта речь идет о разрешении господам переселять и отчуждать без земли не только сельских рабов, но и других зависимых людей, в частности, колонов-оригинариев[133].

Вместе с тем, на наш взгляд, упоминание в статье 142 наряду с рабами именно такой категории зависимого населения, как колоны-оригинарии, отнюдь не случайно. Оригинарии по-своему положению более других категорий зависимых людей приближались к рабам, и поэтому остготскому правительству было легче законодательным путем санкционировать переведение на положение городских рабов или отчуждение без земли этой наиболее бесправной и зависимой части колонов, в меньшей степени способной, по-видимому, оказать сопротивление этому весьма тягостному для них постановлению правительства Теодориха.

О том, что оригинарии упомянуты в статье 142 отнюдь не случайно, свидетельствует также и весьма показательное уточнение, внесенное в это предписание эдикта, запрещающее сопротивляться распоряжениям господ «даже выдвигая в качестве предлога происхождение» (sub oppositione originis). Это весьма существенное уточнение относилось в первую очередь к оригинариям и свидетельствовало, что до издания эдикта оригинарии, ссылаясь на свое происхождение, не желали покидать имений, где они родились, и оказывали сопротивление попыткам господ продать их без земли, перевести в другое имение или в город. По этому поводу, по-видимому, возникали судебные процессы, основанием для которых являлись законодательные предписания, относящиеся к эпохе Поздней империи и запрещающие продавать колонов без участка земли и переводить их, подобно рабам, в состав городских слуг[134].

Не подлежит сомнению, что для колонов-оригинариев вопрос о сохранении известных гарантий пользования участком земли, на котором они жили и который обрабатывали, был одним из важнейших моментов в их борьбе за отвоевание трудовой собственности и свободы. Потеря этих гарантий, безусловно, значительно ухудшала их положение, обрекала на то, чтобы стать жертвой неограниченного произвола господ, которые могли теперь в любую минуту их продать, променять, подарить (cedere, vendere vel donare cui libuerit) или перевести в городские эргастерии на положение городских рабов (urbanis ministeriis adplicare).

Трудовое население Италии оказывало решительное сопротивление новым попыткам господ фактически низвести их на положение рабов и лишить наследственного, уже освященного обычаем права жить и трудиться на тех землях, на которых родились они сами и их отцы.

В период господства остготов в Италии остготская феодализирующаяся знать, широко применявшая труд колонов для обработки захваченных ею земель, была особенно заинтересована в свободном распоряжении колонами, в частности оригинариями, с целью переселения их из одних имений в другие, а также приобретения новых колонов путем купли-продажи, обмена и дарения. Остготская знать требовала от правительства уничтожения всяких преград, мешавших свободе хозяйственной деятельности новых землевладельцев в целях обеспечения своих имений рабочими руками. С другой стороны, правы те исследователи, которые подчеркивают, что остготская знать была также заинтересована в использовании земельных наделов римских колонов-оригинариев (а также и пекулиев сельских рабов) для наделения ими свободных остготских воинов из числа их дружинников. Не исключена возможность, что и сами свободные остготы-воины не прочь были в данном случае получить земли сгоняемых с участков и переводимых в город оригинариев и сельских рабов. Вместе с тем влиятельные еще, круги римской рабовладельческой аристократии, на первых порах находившие поддержку у остготского правительства, упорно стремились возродить наиболее жестокие, близкие к рабству, формы эксплуатации трудового населения и вновь пытались низвести колонов, в частности оригинариев, до положения рабов.

В интересах именно этих группировок господствующего класса Остготского королевства и было издано столь суровое предписание правительства Теодориха, отменявшее ранее существовавшие установлении римского права: запрещение продавать колонов без земли[135]. Это вполне совпадает с общей социальной направленностью всего остготского законодательства и с другими предписаниями эдикта Теодориха, касающимися положения колонов-оригинариев[136].

Вместе с тем следует отметить, что остготское правительство проводило это мероприятие все же с некоторой оглядкой, опасаясь, по-видимому, выступлений народных масс и недовольства со стороны части господствующего класса, ибо оно не распространило это предписание на все категории сельского зависимого населения Италии, а особо оговорило, что предписание относится лишь к сельским рабам, посаженным на землю, и к низшей категории колонов — к оригинариям.

Итак, колоны-оригинарии являлись низшей категорией зависимого сельского населения Италии, близко стоявшей по своему положению к рабам, посаженным на землю, к которым они восходили генетически. Оригинарии не обладали юридической правоспособностью[137] и находились от своих господ не только в поземельной, но и личной зависимости. Более того, в Остготском государстве в правление короля Теодориха их положение даже ухудшилось, ибо остготское правительство расширило права господ на оригинариев вплоть до разрешения продажи их без земли. Однако господа все же не имели в отношении своих оригинариев права жизни и смерти, и это отличало положение оригинариев от положения рабов.

Несмотря на известную неясность и путаность терминологии памятников остготского времени, можно наметить определенную грань между оригинариями и собственно колонами (coloni). В эдикте Теодориха originarii и coloni обычно не смешиваются и упоминаются раздельно[138].

Если в остготском законодательстве оригинарии в большинстве случаев прямо приравниваются по своему положению к рабам, то в отношении колонов эта тенденция выражена в значительно меньшей степени, хотя имелись некоторые черты, которые сближали их с рабами. При этом законодательство остготских королей в ряде случаев стремилось закрепить и даже развить юридические принципы римского права, которые сближали положение раба и колона.

Так, в остготском законодательстве колон рассматривался как собственность господина, подлежащая возврату.

В своем стремлении обеспечить крупных землевладельцев рабочими руками остготское правительство санкционирует возврат прежним владельцам не только рабов, но и колонов, поскольку, как мы видели, труд колонов приобретал все большее значение в хозяйственной жизни Италии (E. Theod., 148).

В случае бегства колонов эдикт Теодориха разрешал во время судебного расследования подвергать их пытке, как и рабов[139].

Если господин не желал защищать на суде своего раба, колона или сына, находящегося в его власти, то он мог передать их для наказания судье; сын (как свободное лицо) мог и сам защищаться на суде, в то время как раб pi колон в данном случае оба были лишены юридической правоспособности (Е. Theod., 128).

Колон, как и раб, в случае насильственного похищения чужого имущества (E. Theod., 109) или совершения поджога (E. Theod., 98) мог быть выдан господином судебным властям для наказания, если господин не пожелает возмещать за него убытки (ср. G. J., XI, 26; III, 26.8). Господин мог принудить колона, как и раба, к совершению преступления с целью извлечения для себя выгоды[140], что указывает на возрастание личной зависимости колона от господина.

Однако наряду со стремлением сблизить положение не только оригинариев, но и собственно колонов с положением рабов в остготском законодательстве проводится между ними четкое разграничение. Так, в ряде случаев эдикт Теодориха признает за колонами такие права, которые существенным образом отличают их как от рабов, так и от оригинариев.

Прежде всего, колон обладал некоторой юридической правомочностью в гражданских делах. В качестве наиболее яркого примера можно привести предписание эдикта, согласно которому судебное дело о краже плодов, похищенных из имения (fundus), может возбудить не только господин, но и колон, ибо «это важно и для того, и для другого» (E. Theod., 146; ср. Paul. Sent., II, 31.30). В данном случае закон признает правоспособность колона и считает его юридической стороной в судебном деле, в то время как раб, согласно римскому праву, не мог возбудить иск, если у него была совершена кража; за него это должен был сделать его господин (Br. Paul., II, 32.21). Однако необходимо подчеркнуть, что остготское законодательство признает юридическую правоспособность колона именно в таких судебных делах, когда колон выступает защитником не только своих интересов, но и имущества своего господина.

В эдикте Теодориха колоны не упоминаются в числе лиц, которым было запрещено выступать в качестве свидетелей против своих господ (E. Theod., 48). Тем самым, по-видимому, остготское правительство молчаливо следовало установлениям римского права эпохи Поздней империи, не запрещавшим колонам выступать на суде в качестве свидетелей (Br. G. Th., V, 11. 1. Ср. Symm. Epp., VII, 56). Это так же доказывает признание остготским правительством за колонами некоторой, хотя и ограниченной правоспособности[141].

Законодательство остготских королей умалчивает о статуте потомства колонов, в то время как потомство оригинариев по закону считалось собственностью господ. Брачный союз оригинариев рассматривается не как законный брак, а как сожительство (contubernium. — E. Theod., 64; Gp. Br. Nov. Valent. III, 30.5), тогда как браки колонов, видимо, считались законными.

Но особенно важными для определения положения колонов являются предписания остготского законодательства, указывающие на тесную экономическую связь колона с землей, которую он обрабатывал. Несмотря на то, что участок земли, полученный колоном от господина, в эдикте Теодориха называется так же, как и рабский надел, пекулием (E. Theod., 121), права колона на этот земельный участок были, бесспорно, более прочными, чем права раба или оригинария. Более прочная связь колонов с землей явствует в частности и из ст. 142, согласно которой господам разрешалось отчуждать без земли лишь оригинариев, а отнюдь не собственно колонов. Несмотря на то, что ограждая имущество господина, законодательство предписывало возмещать долг колона (так же как долг прокуратора, кондуктора и раба) из его пекулия (E. Theod., 121), в пределах стоимости этого пекулия колон мог заключать различные сделки[142]. Тем самым остготское законодательство подтверждало некоторые права колона на распоряжение своим имуществом.

Однако оно одновременно вполне твердо и определенно обеспечивало верховное право господина на земельный участок колона (E. Theod., 56, 98, 109). Обычно колоны были приписаны к определенному земельному участку и самовольно не могли его оставить. Как и в римском праве (C. J., XI, 48.23), в рескрипте Аталариха от 527 г. колоны сравниваются с куриалами, которые не могут покинуть курию, как колоны не могут бросить возделывать свои поля[143].

За пользование землей колоны платили землевладельцу ренту как деньгами, так и натурой[144]; к сожалению, размеры ее для этого периода из-за отсутствия источников определить не представляется возможным.

Таким образом, колоны, в отличие от оригинариев, ближе стоявших по своему положению к рабам, имели некоторые юридические права, а также обладали большей хозяйственной самостоятельностью. Их зависимость от землевладельцев была скорее поземельной, чем личной. Они сохраняли больше черт, присущих свободным гражданам, чем оригинарии, статус которых в ряде случаев приближался к положению рабов.

При этом необходимо подчеркнуть, что длительное и фактически наследственное владение колонов их участками затрудняло сгон с земли этой более способной к сопротивлению категории зависимого населения.

В период остготского владычества в Италии значительно ближе к свободным крестьянам, чем колоны, стояли по-видимому, рустики (rustici). Однако выяснение реального значения термина «рустик» наталкивается на большие трудности, ибо его-значение в источниках крайне расплывчато, а иногда даже и противоречиво.

В источниках остготского времени термин rustici довольно-часто употребляется как собирательное, обобщающее понятие для обозначения всего сельского, преимущественно зависимого населения Италии (кроме, конечно, рабов)[145].

По утверждению Кассиодора, среди работавших в Лукании рустиков было много полусвободных и несвободных людей (Cass. Var., VIII, 31.5; 32.4; 33.2).

В некоторых случаях рустиков как определенную категорию зависимых сельских жителей Кассиодор (как и Эннодий) включает в обобщающее понятие homines. Так, иногда они упоминаются в качестве homines ecclesiae (Cass. Var., II, 29) или familiares (ibid., IV, 44), которые могут быть несвободными людьми или вольноотпущенниками (E. Theod., 30, 48 102, 103, 120).

В рескрипте остготского правительства от 507/511 г., приведенном Кассиодором, рустики выступают как зависимое сельское население, находившееся под патронатом знатного магната по имени Венанций[146]. Этот Венанций, нуждаясь в деньгах для уплаты долга за несостоятельного должника, поручителем которого он являлся, захотел добыть нужную ему сумму в 400 солидов, взыскав ее с зависимых от него земледельцев (rustici). Однако притязания Венанция правительство сочло незаконными и послало особое распоряжение сайону Фрумариту, с тем чтобы он пресек вымогательства Венанция (Cass. Var., II, 13.1–2). Кассиодор упоминает о рустиках как о зависимом сельском населении Италии и в других местах своего обширного труда. Лишь в редких случаях rusticus у Кассиодора является синонимом раба (famulus) (например, Cass. Var., VIII, 31.9), но, как правило, в документах, собранных в «Вариях», рабы и рустики противопоставляются друг другу (Cass. Var., VI, 9.2).

Вместе с тем термин rustici носит двойственный характер и обозначает не только зависимых сельских тружеников, но и свободных земледельцев. Так, в одном месте труда Кассиодора рустики предстают перед нами как обедневшие свободные люди, правда, уже теряющие свою свободу, т. к. они могут быть подвергнуты позорному наказанию палками[147]. Рустики, жившие в патримониях короля, противопоставляются как свободные люди рабам (Cass. Var., VI, 9. 2). Подобная двойственность терминологии, видимо, в какой-то степени отражает реальную двойственность самого положения рустиков в Италии в период остготского владычества.

Употребление этого термина в источниках показывает сочетание черт свободы и зависимости в положении данной категории сельского населения Италии конца V — первой половины VI в.

Под термином rustici в Остготском государстве подразумевалось по преимуществу зависимое сельское население, по своему положению сходное с колонами, но ближе, чем колоны, стоявшее к свободным людям и в связи с этим пользовавшееся некоторыми, довольно существенными преимуществами.

Наиболее показательно для характеристики положения рустиков в Остготском государстве чрезвычайно важное предписание эдикта Теодориха, являвшееся нововведением самого остготского правительства: «Никому не дозволяется против воли господина требовать от чужого рустика (rustico alieno) работы или услуг (operas aut obsequium imperare) и не разрешается пользоваться его рабом (eius mancipio) или быком, за исключением того случая, когда это делается по желанию самого рустика, или кондуктора, или господина». Нарушитель этого постановления был обязан уплатить в качестве возмещения за день работы рустика или быка по одному солиду золота (Е. Theod., 150).

При анализе этой статьи эдикта Теодориха прежде всего бросается в глаза явная двойственность в положении рустика. С одной стороны, он выступает как человек зависимый, подчиненный воле господина, без разрешения которого запрещается использовать его труд. С другой стороны, рустик обладает и некоторыми преимуществами по сравнению с другими категориями зависимых людей. Прежде всего ему принадлежат некоторые права на имеющиеся у него средства производства, состоящие из рабов и рабочего скота. В известных случаях рустик может ими распоряжаться независимо от воли господина, ибо в эдикте особо оговаривается, что без согласия самого рустика нельзя использовать труд его раба или быка (E. Theod., 150). Следовательно, использование находящихся в распоряжении рустика средств производства было возможно при соглашении с самим рустиком[148].

Это предписание эдикта Теодориха, на наш взгляд, является важным свидетельством того, что рустики как наиболее-близкая к свободным крестьянам категория зависимого населения, имели возможность довольно свободно распоряжаться своими средствами производства и что остготское правительство было принуждено не только признать, но и санкционировать это право рустиков[149]. При сравнении положения рустика с положением оригинария и колона показательным является то, что рустик в данном предписании эдикта сам выступает как лицо, владеющее рабами, а также рабочим скотом. Из этого следует, что по своему реальному экономическому положению рустик стоял выше не только раба, но и колона-оригинария[150].

Ценные свидетельства о том, что рустики Италии в правление первых остготских королей обладали своим небольшим хозяйством и имели такие средства производства, как рабочий скот и даже рабы, мы находим и в «Вариях». Так, описывая плодородие и богатства области Регия, Кассиодор сообщает, что в садах рустиков постоянно трудились работники (agmen habetur operosum), занимающиеся возделыванием и поливкой овощей (Cass. Var., XII, 14.3). Среди работников, трудившихся в садах рустиков, могли быть не только сами рустики и члены их семей, но, возможно, и их рабы, о которых прямо говорит ст. 150 Эдикта Теодориха. Привлекают внимание и слова Кассиодора о садах и огородах рустиков.

В письме Аталариха от 527 г., включенном в «Варии», сохранилось и другое ценное известие, также подтверждающей наши предположения. Упомянув, что рустики Сцилатинской территории похитили коней у знатного путешественника близ источника Аретузы, король Аталарих предписывает схватить преступников и временно содержать их в собственных домах (teneantur in suis laribus quieti). Таким образом, в этом послании прямо указывается, что рустики принадлежали к той категории сельского населения, которая имела свои дома (Cass. Var., VIII, 32.5).

В другом письме того же короля рустики именуются людьми среднего состояния (mediocres), правда, в противоположность могущественным лицам (praepotentes) (Cass. Var., VIII, 31.5).

Однако, стремясь изобразить картину процветания провинций Италии в правление остготских королей, Кассиодор впадает в явную идеализацию положения рустиков. Так, яркими красками живописуя идиллическую картину богатств и красот природы Бруттия, Кассиодор пишет: «Живут там деревенские жители (rustici), пируя, как горожане; люди с умеренным состоянием (mediocres) наслаждаются изобилием, подобно самым могущественным, ибо ясно, что даже малое состояние недалеко от богатства» (Cass. Var., VIII, 31.5). При всей тенденциозности данного описания жизни рустиков, все же это место из «Варий» Кассиодора привлекает особое внимание упоминанием собственного, хотя и незначительного, состояния у рустиков. Всем сказанным подтверждаются данные эдикта Теодориха о том, что рустики обладали своим хозяйством и некоторыми средствами производства.

Кроме участков земли, которые рустики арендовали у крупных земельных собственников, они могли приобретать свое недвижимое имущество. Так, согласно купчей грамоте, сохранившейся в собрании равеннских папирусов, один рустик, живший на земле Равеннской церкви, купил в 504 г. у аргентария Флавия Василия за 18 солидов участок поля под названием Вегезека, расположенный на территории равеннской округи (Маr., 113). Рустики могли самостоятельно заключать кредитные и торговые сделки. Так, рустик Епифан, живший также на церковной земле, занял у одного богатого гота весьма значительную сумму в 400 солидов, за которую расплачивался работой в имении кредитора (Ennod. Epp., VII, 1).

Правовое положение рустиков отличалось от положения других категорий зависимых людей: колонов, оригинариев и особенно рабов. За насилие, поджог, нарушение прав собственности соседа колоны и рабы наказывались смертной казнью (E. Theod., 61, 97, 104); рустики же, как и низшие категории свободных (humiliores), подвергались лишь телесному наказанию (Cass. Var., VIII, 33. 2). Они лично отвечали перед судом за совершенные правонарушения, господин же не нес за них судебной ответственности (Cass. Var., VIII, 32). Связь рустика с господином в основном ограничивалась поземельной зависимостью; господин имел на личность рустика меньше прав, чем на личность колона; он не мог даже полностью распоряжаться трудом рустика (E. Theod., 150).

Повинности, которые несли рустики в пользу своих господ, видимо, были уже регламентированы. Так, когда упомянутый выше землевладелец Венанций захотел собрать с сидевших на его землях рустиков незаконные поборы, они отказались их платить, а правительство в ответ на настойчивые жалобы и протесты рустиков принуждено было признать их правоту (Cass. Var., II, 13).

Подобное предписание остготского правительства указывает, что рустики платили своим патронам уже определенно фиксированные и освященные обычаем взносы, и в случае незаконных вымогательств со стороны крупных землевладельцев оказывали сопротивление, с которым правительство должно было в какой-то степени считаться, запрещая взыскивать с рустиков незаконные поборы.

Платежи рустиков состояли, видимо, из натуральных и денежных взносов и отработок на земле господина. Так, Венанций, добиваясь получения нужной ему суммы денег, пытался взыскать ее с подвластных ему рустиков в виде денежных платежей (Сass, Var., II, 13). Об использовании же труда рустиков для обработки имений землевладельцев сообщает эдикт Теодориха (E. Theod., 150) и нарративные источники (Ennod. Epp., VII, 1). Труд рустиков имел и в это время наибольшее распространение на королевских землях и в патримониях церкви. В королевских имениях Южной Италии земли обрабатывались преимущественно рустиками под надзором королевских арендаторов-посессоров и кондукторов (Cass. Var., II, 13.1; VIII, 31–33; XII, 5.4; 14.3).

В формуле comitivae patrimonii, приведенной у Кассиодора, указывается, что в обязанности comes patrimonii входит управление наследственными владениями королевского дома и населявшими их рустиками (Cass. Var., VI, 9.2). Рустики патримониальных владений короля подчинялись суду comes patrimonii. В формуле comitivae patrimonii предписывается, чтобы comes patrimonii проявлял по отношению к рустикам, принадлежащим к имуществу королевского дома, твердую власть в соединении со снисходительностью, ибо его обязанностью является защита имущества частных лиц, а не их притеснение (Cass. Var., VI, 9.1–2). Иногда рустики, жившие в патримониях остготских королей, помимо возделывания земли, занимались различными подсобными промыслами: рыболовством, добыванием и изготовлением пурпура и др. (Cass. Var., I, 2.5). Среди земледельцев, обрабатывающих в этот период церковные земли, также было немало рустиков (Ennod., Epp., VII, 1; Mar., 113), но особенно широкое распространение их труд на церковных землях получил в конце VI — начале VII в.

С течением времени рустиков все больше прикрепляли к земле, которую они обрабатывали. Так, остготское правительство в интересах землевладельческой знати покровительствовало закреплению рустиков за имениями знати: поселившегося в имении беглого рустика можно было возвращать на старое место жительства только с согласия владельца имения, его управляющего или кондуктора (E. Theod., 69).

Таким образом, несмотря на расплывчатость термина rustici в источниках конца V — первой половины VI в., все же на основании сопоставления вышеприведенных данных можно сделать некоторые наблюдения об экономическом и правовом положении рустиков. Рустики этого времени в большинстве случаев сельские жители, некогда свободные, но теперь уже потерявшие или теряющие свою свободу и попадавшие в зависимость как от светских землевладельцев, так и от фиска и церкви. Однако они еще сохраняли некоторые преимущества по сравнению с другими низшими категориями зависимых людей: так, они имели большую хозяйственную самостоятельность, чем другие категории колонов, распоряжались своими средствами производства, имели небольшое хозяйство, активно отстаивали установленную обычаем норму оброка за пользование землей… По своему положению они стояли ближе к свободным мелким землевладельцам, чем собственно колоны или колоны-оригинарии.

Вместе с тем положение свободных мелких землевладельцев также изменялось; углубление социальной и имущественной дифференции среди свободных готов и римских посессоров приводило к тому, что часть обедневшего сельского населения Италии превращалась в зависимых людей, теряла свою землю и, движимая тяжкой нуждой, вступала под патронат могущественных лиц.

Формы зависимости, в которую теперь попадали разорившиеся мелкие римские и остготские землевладельцы Италии, были, видимо, весьма многообразны. Часть обедневших посессоров, как мы видели, превращалась в колонов, обрабатывающих земли крупных земельных собственников, или даже в рабов, посаженных на землю. Помимо этого существовали, однако, и другие переходные, несколько более мягкие формы зависимости: с одной стороны, они напоминали римскую клиентеллу, с другой — предвосхищали будущие отношения феодала и его вилланов. Однако основой всех этих форм зависимости почти всегда было предоставление земельным собственником зависимому человеку участка земли при условии выполнения определенных повинностей и служб в пользу господина. Зависимого человека и его патрона также связывали и узы личной службы, поэтому часто в источниках того времени землевладельцы называли зависимых земледельцев «своими людьми» (sui homines. — Cass. Var., V, 12.2; X, 5). Этот термин нередко применялся и в отношении зависимых людей церкви (homines ecclesiae. — Cass. Var., II, 29.2; III, 14; IV, 44.1).

Источники упоминают о том, что крупные собственники как светские, так и духовные использовали своих людей (sui homines) для захвата имущества обедневших соседей, видимо, создавая из них небольшие вооруженные отряды (Cass., Var., IV, 39, 44; V, 12; E. Theod., 75). Часть зависимых людей исполняла обязанности слуг в домах знати; эти слуги обычно назывались «домочадцами» (familiares) своего господина. Термином familiares обозначались как некогда свободные, но превратившиеся в зависимых людей слуги (в таком случае этот термин был синонимом homines. — Cass. Var., IV, 44. 1), так и рабы — famuli[151] (Cass. Var., I, 30.4). Домочадцы-слуги, в отличие от рабов, хотя и находились от своих господ в несколько более легкой зависимости, но юридически тоже были бесправными людьми. Согласно одной из статей эдикта Теодориха, «домочадцы» (familiares) были тесно связаны узами личной службы со своим господином и подчинены ему (E. Theod., 49). Зависимость домочадцев от их господина нашла юридическое выражение в том, что они, подобно вольноотпущенникам, оригинариям и рабам, не могли выступать в судебных процессах в качестве обвинителей своих господ, за исключением дел об оскорблении величества[152].

В остготский период начинают, получать все большее распространение и различные формы аренды земли. Так, в formula comitivae privatarum, сохраненной у Кассиодора, содержатся ценные данные о том, что на королевских землях в Остготском государстве жили лично свободные наследственные арендаторы-перпетуарии, которые вносили точно установленные платежи за пользование землей короля (Cass. Var., VI, 9.5).

Уже в это время в Италии, видимо, зародилась и ливеллярная аренда, игравшая чрезвычайно большую роль в последующие столетия. Так, Кассиодор рассказывает, что некто Фома получил в ливеллярную аренду (libellario titulo) земли королевского патримония в Апулии (Cass. Var., V, 6.1).

Можно предположить, что какая-то часть свободных арендаторов как королевских доменов, так и церковных патримониев и владений знати постепенно также теряла свою свободу.

Распространение различных форм зависимости, характерных для переходного периода от рабовладельческого общества к феодальному, способствовало дальнейшей нивелировке отдельных категорий зависимого населения Италии.

Рассмотрение форм эксплуатации трудового населения Италии в конце V — начале VI в. приводит нас к следующим выводам.

На положение трудового населения Италии яркий отпечаток наложила борьба двух тенденций экономического и социального развития: отживающей рабовладельческой и развивающейся феодальной. Борьба этих двух тенденций проявляется прежде всего в том, что наряду с рабством, не потерявшим еще экономического значения, в сельском хозяйстве Италии все большее распространение получает труд колонов, рустиков и свободных земледельцев, причем удельный вес труда этих категорий населения все возрастает, хотя рабство еще медленно уступает свои позиции.

Борьба рабовладельческой и феодальной форм эксплуатации сказывается и в том, что в положении отдельных категорий трудового населения Италии некоторые черты, восходящие еще к социально-экономическим отношениям рабовладельческого общества, сочетаются с качественно-новыми формами эксплуатации трудящихся, уже знаменующими собой переход к феодальному строю.

Рассмотренные нами свидетельства источников раскрывают картину значительной пестроты зависимого сельского населения остготской Италии, что как раз и является характерным для переходного периода, который переживало Средиземноморье в VI в. Наряду с рабами и колонами мы встречаем здесь рустиков, т. е. свободных людей, терявших свою собственность и свободу и становившихся зависимыми. Статус рабов и колонов также не оставался прежним, но постепенно изменялся таким образом, что у рабов и колонов укреплялись их владельческие права на пекулий.

В положении оригинариев и колонов, как мы видели, остаются еще некоторые пережитки рабовладельческих отношений, сближающие их с рабами; вместе с тем оригинарии и колоны существенно отличались от рабов, что дает право считать их предшественниками средневековых крепостных.

Положению же рустиков были присущи черты сходства со свободным крестьянством; в то же время они все более вовлекались в зависимость от крупных землевладельцев.

Вместе с тем изменялось положение свободного трудового населения Италии. При некотором общем увеличении удельного веса свободного крестьянства в результате поселения остготов и других племен на территории Италии среди свободных земледельцев-варваров продолжался процесс имущественной и социальной дифференциации, связанной с обеднением части крестьян и потерей ими земельных участков, а затем и свободы.

Иначе говоря, в VI в. уже начали выкристаллизовываться основные черты будущей феодальной зависимости; из различных социальных категорий рабовладельческого и варварского общества в этот период формировалось раннесредневековое крестьянство.

Следовательно, мы вправе характеризовать крупную земельную собственность остготской Италии если еще не как феодальную, то во всяком случае как феодализирующуюся. К сожалению, состояние источников не позволяет нам выяснить ни преобладающую форму ренты, ни отличие в способах эксплуатации земли во владениях тех или иных категорий светской и духовной знати.

В Италии начинался сложный и длительный процесс формирования как основного производительного класса феодального общества — феодально-зависимого крестьянства, так и господствующего класса этого общества — феодальных землевладельцев.

§ 1. Государственное и административное устройство Италии в конце У — начале VI в.

Изучению государственного строя и политической организации Остготского королевства в Италии буржуазная историография уделяла и уделяет немало внимания. Однако в подавляющем большинстве случаев эти вопросы рассматриваются буржуазными учеными только с точки зрения того, какие «начала» — римские или германские — и в какой степени оказали влияние на формирование тех или иных политических институтов остготской Италии.

Ученые-романисты придают решающее значение сохранению римских учреждений и игнорируют появление новых черт государственного развития[181]. Германисты отстаивают теорию дуализма в государственном устройство Остготского королевства, полагая, что для римлян была оставлена старая римская государственная система, а для остготов — создана новая, по германскому образцу, с преобладанием военных элементов[182]. Социальных основ политических институтов ни германисты, ни романисты при этом обычно не рассматривают. Поэтому, хотя по отдельным частным вопросам ими сделано немало интересных и ценных наблюдений, объяснения особенностей развития государственного строя Италии в конце V — первой половине VI в. буржуазная историческая наука так и не дала.

Марксистская историография не отрицает ни наличия романизации государственных институтов в Остготском королевстве, ни влияния политических учреждений германцев. Но историки-марксисты считают, что успешным изучение всех этих вопросов может быть только тогда, когда оно основывается на рассмотрении социально-экономических отношений эпохи, которые и обусловили как самое возникновение Остготского государства в Италии, так и его основные особенности.

Первые зачатки государственности возникли у остготов, видимо, в так называемый паннонский период их истории. Разложение общинно-родовых отношений закономерно привело к возрастанию роли знати, к оформлению и закреплению связей дружинников с их вождями (рейксами), а следовательно и к началу формирования военно-политической иерархии. Однако в тот период государственный аппарат в собственном смысле этого слова у остготов еще не оформился. А с завоеванием Италии он стал необходим[183]. Поэтому и остготам, как и некоторым другим германским племенам, создавшим свое государство на территории Римской империи, пришлось не только воспользоваться услугами римских чиновников, но и сохранить в той или иной степени ряд учреждений римского государственного аппарата. Остготское государство в Италии с самого начала стало складываться на основе синтеза тех политических институтов, которые застали завоеватели на Апеннинском полуострове, с теми зачаточными формами государственности, которые они принесли с собой.

Так, в области центрального управления были сохранены должности префекта претория, магистра оффиций и квестора дворца, комитов священных щедрот, частных имуществ и некоторые другие. Продолжал свое существование римский сенат. Почти без изменения осталось административное деление страны на провинции и городские округа (civitates); остготы, расселившись по стране, были включены в эти административные подразделения. Правители провинций по-прежнему назывались praesides, rectores, consulares, iudices; эти должности обычно замещались из числа знатных римлян. В большинстве городов муниципальное управление строилось по римскому образцу (названия городских учреждений оставались прежними).

Но при всем том уже самое завоевание внесло весьма существенное изменение в систему управления Италией. Да и в дальнейшем развитие феодальных отношений сопровождалось как острой социальной и политической борьбой внутри господствующего класса, так и выступлениями народных масс, что, естественно, не могло не оказывать значительного влияния и на государственную организацию Остготского королевства.

При создании государственного аппарата Остготского королевства была, конечно, использована и значительно окрепшая в ходе четырехлетней вооруженной борьбы за Италию военная организация готов: видимо, она и явилась основой института comites Gothorum, сыгравшего очень важную роль в системе управления страной при остготах.

В каждой провинции, наряду с гражданскими чиновниками из римлян (префекты, президы и др.), действовал правитель из готов — comes Gothorum provinciae. Ниже его по иерархической лестнице стоял comes Gothorum civitatis, также назначаемый из числа готов и действовавший наряду с римскими дефензорами и кураторами[184].

Все остготские воины и их семьи подлежали исключительно суду комита готов. Всякое судебное дело, где одной из тяжущихся сторон выступал гот, также разбиралось комитом готов; уступкой римлянам было лишь то, что в случае, если другой тяжущейся стороной являлся римлянин, дело рассматривалось комитом в присутствии сведущих римлян, обычно римских юристов (Cass. Var., VII, 3.1).

Кроме широких полномочий в сфере суда и судопроизводства комиты готов приобрели постепенно известные права и в области финансового и административного управления. Так, в некоторых провинциях комиты готов контролировали развитие торговли и состояние транспорта[185]. В их ведении находилось также благоустройство городов и строительство общественных зданий. Комиты готов обычно командовали всеми войсками, расположенными на территории вверенной им провинции, сочетая функции военного командования с функциями гражданского управления[186]. Воинские отряды, находившиеся в ведении комитов готов, выполняли карательные функции по подавлению народных волнений, по наказанию политических и уголовных преступников (Cass. Var., IV, 43; VIII, 1). Власть комита в провинциях распространялась не только на готов, но и на всех италийцев[187]. Для осуществления административных и судебных полномочий комиты готов имели свой оффиций (Cass. Var., VII, 25). Они назначались королем и были ответственны только перед ним.

Усиливалась постепенно власть комитов готов и в управлении городами Италии. И здесь полномочия муниципальных должностных лиц (кураторов, дефензоров и др.) были фактически сведены к выполнению обязанностей по сбору податей (Cass. Var., VII, 12.2), наблюдению за торговлей и рыночными ценами в городах и городской округе (Cass. Var., VII, 1.2), к заботе о благоустройстве городов, сохранении в них порядка, развитии образования и организации зрелищ для городского населения (Cass. Var., II, 34; IV, 42; VII, 10), а реальная власть оказалась у comites Gothorum civitatis и других представителей остготской знати. Очень характерно, что, сделав Равенну столицей государства, Теодорих не распространил на нее ту систему городской администрации, которая существовала в Риме и Константинополе. Должность городского префекта Равенны создана не была. Равеннская курия, хотя и сохранила некоторое значение в городском управлении, все больше и больше попадала под контроль готов[188]. Воинские же отряды, охранявшие столицу, целиком состояли из готов и находились под командованием готских военачальников[189]. Лишь в Риме, привилегированное положение которого остготы из политических соображений старались поддерживать, городская администрация дольше, чем в других городах Италии, сохраняла свои старые формы[190].

Во главе городского управления Рима, как и прежде, стоял префект города (praefectas urbis). Он был окружен внешним почетом: считался одним из высших сановников в государстве, председательствовал на заседаниях римского сената (Cass. Var., I, 42.3), входил в состав судебной коллегии пяти сенаторов, разбиравших судебные дела римской аристократии (Cass. Var., VI, 4.3; IX, 7). Но префект города теперь назначался королем и должен был доводить до сведения сената указы короля и требовать их выполнения (Cass. Var., I, 42; VI, 4.1; IX, 16). В обязанности префекта города Рима входило: наблюдение за порядком в городе (Cass. Var., IX, 17) и благоустройством древней столицы (Cass. Var., II, 34; III, 29, 30; IX, 21; X, 30), суд по гражданским делам для населения Рима и его округи, распределение мест сенаторов в цирке и театре в соответствии с их положением (Cass. Var., IV, 42). Среди муниципальных властей Рима ниже по иерархической лестнице, чем префект города, стояли praefectus annonae, ведавший снабжением Рима продовольствием и хлебными раздачами римскому плебсу (Cass. Var., VI, 18), и praefectus vigilium, заботившийся о борьбе с преступностью (Cass. Var., VII, 7.2). Из других должностных лиц городской администрации Рима в источниках остготского времени упоминаются: comes portus urbis Romae, ведавший судоходством по Тибру и благоустройством римского порта; comes riparum, наблюдавший за укреплением берегов Тибра и чистотой в городе; comes formarum, заботившийся о снабжении огромного города питьевой водой, и ряд второстепенных чиновников, занимавшихся делами благоустройства Рима (Cass. Var., VII, 6). В период правления остготов изменение в положении муниципальных властен Рима (начиная с самого префекта города и кончая чиновниками городской префектуры) сказалось прежде всего в том, что все они теперь были подчинены постоянному контролю готских должностных лиц — комита готов Рима (Cass. Var., VII, 13.3–4) и королевских сайонов (Cass. Var., IV, 47), о которых речь будет идти дальше.

В отличие от муниципальных властей Рима, не имевших в своем распоряжении воинских сил и тем самым по существу лишенных возможности выполнять карательные и полицейские функции в городе, комит готов в Риме располагал воинским отрядом и реально осуществлял верховную власть в древней столице Италии. Естественно, что основной его функцией было наблюдение за римской администрацией, надзор за порядком в городе, предотвращение народных восстаний и наказание политических преступников (Cass. Var., IV, 43). Кролю того, он фактически узурпировал в свою пользу и значительную долю юрисдикции городского префекта Рима и его помощников. Теперь суду комита готов в Риме и его округе подлежали наиболее важные уголовные и гражданские дела; его суд был последней инстанцией перед королевским судом, но апелляции в королевский суд против комита готов, как правило, были очень редки и приговор суда комита остготские короли часто признавали окончательным[191]. Готские должностные лица стали проникать и непосредственно в городскую администрацию. Так, например, в 511 г. один из военачальников Теодориха гот Аригерн входил в состав муниципальных властей города Рима (Cass. Var., IV, 22). Все это показывает нам значительное ослабление муниципальной организации в Италии VI в. и даже в ее древней столице — Риме.

Еще более наглядно рост влияния готской военной администрации проявлялся в наиболее отдаленных от центра областях государства. В пограничных районах (в Норике, Реции, Сирмийской Паннонии, Южной Галлии) во главе всего гражданского и военного управления стояли готские военачальники (duces), имевшие большие полномочия в области военной и даже отчасти и гражданской администрации. Реальной] основой их почти неограниченной власти в этих областях были воинские силы, которыми они командовали[192].

Создание института comites Gothorum и назначение других представителей военной администрации из готов (duces) чрезвычайно увеличивало реальное политическое влияние на местах остготской военной феодализирующейся знати[193].

Но в период непосредственно после завоевания Италии, когда остготская знать еще только приобретала свои первые земельные владения в покоренной стране, она была заинтересована в наибольшем объединении всех сил господствующего класса, а это — по условиям времени и места — реально могло быть достигнуто лишь посредством укрепления королевской власти.

Именно в этот период королевская власть в Остготском государстве прошла важнейший этап эволюции от весьма ограниченной (преимущественно военной) власти остготского племенного вождя (рейкса) до довольно широкой власти монарха, правителя всей завоеванной страны. Источники не дают нам, к сожалению, возможности ознакомиться со всеми подробностями этого процесса, по о его результатах, т. е. о важнейших прерогативах королевской власти в Остготском государстве, как они выкристаллизовались уже к середине правления Теодориха, мы можем составить довольно полное представление.

В этой связи прежде всего следует остановиться на вопросе о соотношении власти остготского короля и императора Восточной Римской империи[194].

Следует подчеркнуть, что, хотя королем Италии Теодорих юридически был признан Восточной Римской империей лишь в 497 г., фактически как во внешних, так и во внутренних делах он стал самостоятельным правителем этой страны сразу же после ее завоевания[195]. Его настойчивость в переговорах с Константинополем[196] объясняется, конечно, не тем, что он чувствовал какую-то реальную зависимость от Восточной Римской империи, но прежде всего интересами политики компромисса с римской знатью. Но нельзя, разумеется, отрицать и того, что официальное признание империей Теодориха королем Италии, несомненно, повысило его престиж и на международной арене[197].

В этот же период возросла власть остготского короля и в отношении его подданных — как римлян, так и готов.

Король сохранял права верховного военачальника, хотя сам Теодорих после покорения Италии уже не участвовал в военных походах, поручая непосредственное командование войсками другим знатным готам.

Королевские эдикты свидетельствуют, что Теодорих и его преемники пользовались в Италии верховной административной, судебной и законодательной властью. Административная власть остготских королей состояла в контроле за всеми должностными лицами государства и в праве назначать государственных чиновников на все должности центрального и провинциального управления и регламентировать их деятельность. Остготские короли вмешивались в дела римского сената, рекомендуя ему принимать те или иные административные меры (Cass. Var., I, 30. 44; II, 3, 16, 24, 32; VIII, 21).

Остготским королям принадлежала верховная юрисдикция. Королевский совет (комитат) — о нем подробнее мы скажем ниже — являлся по существу верховным судом королевства. В королевский суд направлялись апелляции по особо важным гражданским и уголовным делам[198]. Королевский суд был последней судебной инстанцией для всех подданных Остготского государства — как готов, так и римлян. Лишь высшая остготская знать и лица, пользовавшиеся особым покровительством короля, подлежали только королевскому суду, который для них являлся и первой и последней судебной инстанцией (Cass. Var., IV, 46; V, 12.32). Кроме контроля за деятельностью верховного суда король мог вмешиваться в дела провинциальных судей, направлять им свои решения и осуществлять надзор за их выполнением. Все это свидетельствует о широких прерогативах королевской власти в области суда и судопроизводства, ограниченных лишь волей высшей остготской знати, входившей в состав королевского совета.

Остготским королям принадлежала и законодательная инициатива, хотя по политическим соображениям Теодорих и его преемники избегали называть свои предписания законами (leges), а издавали лишь эдикты и рескрипты, подчеркивая тем самым, что в своей законодательной деятельности они будто бы руководствуются установлением римского права, согласно которому издание законов является прерогативой одного лишь императора. Однако это было только юридической фикцией; в действительности же эдикты и предписания остготских королей имели в Италии силу закона.

Помимо военных, административных, судебных и законодательных прав, обеспечивающих королевской власти значительное влияние на внутренние дела Остготского королевства, правители Италии располагали обширными прерогативами в области внешней политики. От имени остготских королей объявлялись войны и подписывались мирные договоры, велись дипломатические переговоры и переписка с правителями соседних государств, отправлялись и принимались посольства, заключались и расторгались союзы. Для укрепления своего престижа на международной арене остготские короли заключали выгодные династические браки: например, Теодорих породнился со многими влиятельными государями того времени, стремясь привлечь правителей германских королевств к союзу с Остготским государством.

Эволюция королевской власти в Остготском государстве находит выражение и в том, что постепенно, при содействии церкви, начинает складываться концепция о ее священном характере[199]. Вместе с тем растет внешний блеск, окружавший особу короля и королевский двор (Еnnоd. Paneg., VIII, 44; XXI, 89); отстраиваются королевские дворцы в Равенне, Вероне и Риме, в честь остготских королей воздвигаются статуи[200], их деяния и подвиги предков воспеваются льстивыми панегиристами и прославляются учеными-историографами[201].

Показателем существенных изменений характера королевской власти у остготов в период после их переселения в Италию является также стремление некоторой части остготской знати к установлению ранее отсутствовавшего у остготских племен династического порядка наследования королевского престола[202].

При характеристике уровня развития, которого достигла власть остготских королей в Италии, нельзя обойти молчанием тот факт, что уже Теодорих (а за ним и его преемники) чеканил монету от своего имени. Однако, чтобы не нарушать многовековой традиции и окончательно не порывать связи с империей, одновременно отдавалась дань уважения римским императорам. В связи с этим на остготских монетах, как правило, наряду с монограммами остготских королей помещалось имя и изображение византийского императора. Правда, в особых случаях остготские правители чеканили монету (даже золотую) только со своим именем и изображением. Так, например, сохранился золотой солид с легендой и лицевым изображением короля Теодориха[203].

Одним из атрибутов королевской власти, очень важных и характерных для этого периода ее развития, являлось право короля жаловать tuitio — особого рода покровительство.

Tuitio рассматривалась как особая милость (beneficium) короля (Cass. Var., V, 37. 2) и сопровождалась дарованием важных привилегий: лицо, находившееся под покровительством короля, было подсудно лишь суду королевской курии и освобождалось от юрисдикции провинциальных судов (Cass. Var., I, 37. 5; IV, 9, 41); оно ограждалось от насилий со стороны государственных чиновников и частных лиц (Cass. Var., V, 37. 2; VII, 39. 2). Нанесение обиды лицу, пользующемуся tuitio короля, каралось высоким штрафом (Cass. Var., IV, 27; VI, 13. 7); защита покровительствуемых королем людей осуществлялась через должностных лиц государственного управления[204]. Покровительство короля жаловалось церкви[205], отдельным народностям[206], областям (Cass. Var., V, 39) и частным лицам (из числа остготской и римской знати)[207]. Иногда оно использовалось как орудие в борьбе против социальных выступлений народных масс (Cass. Var., V, 39).

Обычно tuitio даровалась по просьбе церкви, частного лица или правителя области и подтверждалась особой грамотой короля[208]. Преступления против лица, находившегося под покровительством короля, приравнивались к оскорблению величества и наказывались самыми суровыми карами[209].

Институт tuitio генетически восходил к обычаям военной демократии, когда дружинник за верную службу пользовался защитой и покровительством своего вождя. Но в условиях классового общества tuitio приобрело иной, классовый характер; оно превратилось в одно из средств, при помощи которого королевская власть ограждала интересы остготской и римской знати и привлекала ее к поддержке центрального правительства[210].

Кроме того необходимо особо подчеркнуть, что вопреки демагогическим утверждениям остготских королей и их ученых министров, будто правители Остготского королевства в своей деятельности руководствовались высшими принципами правосудия, гуманности и гражданственности, королевская власть в Остготском государстве всегда в первую очередь защищала интересы господствующего класса — остготской и римской феодализирующейся знати.

Остготские короли, Теодорих и его ближайшие преемники, сами выходцы из высшей остготской знати, в первую очередь заботились об охране существующего порядка от выступлений народных масс[211], требовали от подданных повиновения властям и выполнения королевских указов[212], защищали имущественные права и политические привилегии знати[213]. Они вознаграждали за службу своих приближенных — высших военных и гражданских сановников[214], и одновременно закрепляли бесправное положение зависимого населения[215], требовали от народных масс неукоснительной уплаты налогов[216] и повиновения своим господам[217].

В свете всех этих фактов становится ясной беспочвенность идеализации власти королей у остготов, столь распространенной в буржуазной историографии[218].

Свою внутреннюю и внешнюю политику правительство Теодориха осуществляло при помощи ряда должностных лиц и учреждений. Как уже упоминалось, многое здесь было заимствовано из старой римской системы управления, но в соответствии с новыми потребностями и условиями прерогативы и функции большинства сановников и их оффициев существенно изменились.

Так, префект претория по-прежнему оставался одним из высших сановников государства, был окружен — большим почетом и считался влиятельным лицом в королевстве (Cass. Var., VI, 3. 4). Он сохранил свои судебные функции (правда, преимущественно по гражданским делам. — Cass. Var., VI, 3. 3) и финансовые — в области сбора поземельного налога[219], торговых сборов, контроля над внешней и внутренней торговлей и купцами[220]. Его ведению подлежал надзор за куриями, городским управлением и благоустройством городов[221]. Он мог назначать всех чиновников своего оффиция и распоряжаться казной префектуры претория (Cass. Var., VII, 3). Однако по сравнению с периодом Поздней Римской империи власть префекта претория была ограничена, а его прерогативы несколько сужены. Прежде всего префект претория лишился одной из своих важнейших прерогатив — права военного командования, которое перешло к остготским военачальникам (Cass. Var., VI, 3. 4). Несколько сузилась и юрисдикция префекта претория: его судебные решения не только могли быть отменены королем, как ранее императором, но он потерял и право принимать апелляции — это право перешло в королевскую курию (Cass. Var., III, 20). В области финансового управления он делил свои полномочия по сбору налогов с правителями провинций (Cass. Var., IV, 36, 50). Таким образом, высшая римская государственная должность (префектура претория) хотя и сохранилась в Остготском королевстве, оставаясь, как и раньше, весьма почетной, но реальная власть префекта была заметно ослаблена в пользу высших государственных чиновников из среды победителей.

Магистр оффиций (magister officiorum) ведал порядком в королевском дворце (palatii disciplina. — С ass. Var., VI, 6. 1), руководил церемониями, приемом иностранных послов и отчасти перепиской с иностранными державами (Cass. Var., VI, 6. 4; X, 33), представлением сенаторов королю (Cass. Var., VI, 6. 2), допуском высшей знати в королевский совет. Он наблюдал за выполнением королевских приказов, ведал курьерской службой и королевскими конюшнями (Cass. Var., VI, 6. 3). При помощи магистра оффиций король назначал всех чиновников центрального управления[222]. Однако по сравнению с периодом Поздней Римской империи прерогативы магистра оффиций были существенным образом ограничены: у него был отнят такой мощный рычаг государственного управления, как контроль над должностными лицами. Поскольку, как известно, в Остготском государстве римляне, за очень редким исключением, были отстранены от занятия военными делами, то и магистр оффиций теперь уже не командовал телохранителями короля, как он ранее командовал личной гвардией императора, и также более не ведал государственными мастерскими, изготовлявшими оружие. Таким образом, магистр оффиций, подобно префекту претория, был лишен военных функций и, кроме того, функций контроля над чиновниками государственного управления.

Квестор дворца (questor palatii) ведал всей деловой перепиской короля, составлял королевские эдикты, указы, грамоты и дипломы о королевских пожалованиях и назначении на государственные должности (Cass. Var., VI, 5). Новым в его обязанностях было то, что теперь он соединял функции королевского секретаря с функциями советника и именно благодаря этому оказывал известное влияние на ход государственных дел. Эта должность обычно замещалась кем-либо из образованных римлян, хорошо знающих юриспруденцию и другие науки (Cass. Var., VI, 5.4–5)[223].

Комит священных щедрот (comes sacrarum largitionum) управлял финансовыми делами королевства: сбором таможенных пошлин, соляной монополией, монетным делом. Заведовал он и расходами, связанными с содержанием армии и флота (Cass. Var., VI, 7. 7), с королевскими пожалованиями и раздачами; заботился о королевских одеждах и пополнении казны, добыче жемчуга (Cass. Var., I, 2.2; II, 31).

Квестор дворца, комит священных щедрот, как и другие высшие чиновники, находились под постоянным контролем короля и его специальных уполномоченных.

Комит частных имуществ (comes rerum privatarum) также выполнял финансовые функции, но в пределах управления владениями королевского фиска. Он контролировал поступление доходов с владений фиска: податей и арендной платы, налогов из провинций (Cass. Var., IV, 7; VI, 8.5). В его обязанности входило наблюдение за порядком во владениях фиска, поэтому он обладал и судебными правами, в частности разбирал тяжбы, касающиеся имущественных исков арендаторов земель фиска (Cass. Var., IV, 11). Комит частных имуществ должен был постоянно заботиться об увеличении владений королевского фиска за счет выморочных и конфискованных имений (Cass. Var., VI, 8.3–6). В его ведение входило также частичное распределение доходов фиска, шедших на содержание военачальников и воинских отрядов и на другие нужды (Cass. Var., IV, 13).

По мере роста королевских доменов в Италии и усложнения системы управления ими наряду с комитом частных имуществ большое значение приобретает и другой сановник — комит патримония (comes patrimonii)[224]. Он управлял королевскими доменами, собирал подати с зависимого населения королевских имений и арендную плату со свободных арендаторов[225], ведал доставкой продуктов из имений к королевскому двору и хлеба в зернохранилища[226].

Комит патримония заботился о повышении доходности королевских имений, например руководил горными разработками и добычей золота на землях короля (Cass. Var., IX, 3). Он распоряжался выдачей содержания комитам готов, их чиновникам и жалованья войскам из доходов, получаемых с королевских патримониев (Cass. Var., IX, 13). В ведении комита патримония находилось оформление грамотами королевских пожалований, даруемых королем из фонда королевских земель (Cass. Var., VIII, 23.4). Важнейшей функцией этого высшего чиновника государственного управления был надзор за зависимым и свободным населением королевских доменов. Он чинил суд и расправу над рабами, рустиками, колонами королевских имений, разбирал дела свободных арендаторов земель короля (Cass. Var., VI, 9.3). В его компетенцию входил также надзор за моряками королевского флота (Cass. Var., IV, 15; V, 18). В подчинении у комита патримония находился большой штат чиновников (vicedòmini), через которых он осуществлял управление королевскими имениями[227]. Он имел свою кассу, пополнявшуюся за счет доходов с королевских доменов; из этого фонда он платил жалованье чиновникам (Cass. Var., V, 7; VIII, 23). Основу его власти составляли широкие полномочия в отношении населения королевских доменов и возможность распоряжаться доходами королевских имений. В отличие от других государственных должностей, сохранившихся от римской системы управления и постепенно терявших свое былое влияние, прерогативы комита патримония даже несколько расширились в отношении не только зависимого, но и свободного населения королевских имений (Cass. Var., VI, 9.2–3). Авторитет комита патримония возрастал по мере того, как увеличивалось значение и удельный вес частных владений короля, а расширение прав комита в отношении населения доменов диктовалось необходимостью подавлять недовольство свободных и зависимых земледельцев, обрабатывавших королевские имения. Именно всем этим можно объяснить то, что эта должность зачастую замещалась не только римлянами, но и готами из числа приближенных короля[228].

Первостепенную роль в центральном управлении Остготского государства в Италии играл королевский совет — комитат (comitatus)[229].

Королевский совет прежде всего являлся верховной судебной инстанцией — королевской курией, в которой решались все важнейшие уголовные и гражданские дела. В комитат направлялись апелляции по судебным процессам, различные жалобы на государственных чиновников и частных лиц (Cass. Var., V, 15). По наряду с этим королевский совет занимался военными делами, а также вопросами внешней и внутренней политики и государственного управления. Королевский совет имел влияние и на церковные дела Остготского государства: так, комитат утверждал епископов, избранных для той или иной эпархии Италии и взимал с них установленный сбор в две тысячи солидов за получение этого сана (Cass. Var., IX, 15.7). Иногда члены королевского совета выполняли особые дипломатические миссии, возглавляли посольства (Cass. Var., II, 6). Одновременно большинство из них занимало видные должности центрального управления. Состав комитата пополнялся по личному решению короля из знатных лиц, наиболее полезных с его точки зрения для несения государственной службы (Cass. Var., II, 6. 1; III, 22; V, 28). Смена короля на престоле обычно влекла за собой изменение состава комитата, перевес в котором получала то одна, то другая группировка остготской знати[230]. Решающую роль в комитате при Теодорихе и его преемниках играли знатные готы: Тулуин, Гудила, Питца, Ибба, Тевдис, Триван, Аригерн и другие. Из представителей римской аристократии, пошедшей на службу остготскому правительству, в комитате участвовали люди, известные своей знатностью, лояльностью в отношении остготского правительства и опытностью в административных и политических делах (Кассиодор, патриции Либерий, Агапит, Фавст, Павлин, а также Альбин, Симмах и Боэций, правда, впоследствии выступавшие против правительства Теодориха).

Остготские короли лично присутствовали на заседаниях королевского совета и решали все важнейшие дела государственного управления после их обсуждения в совете знати (Cass. Var., III, 22). Местом пребывания комитата был королевский двор в Равенне.

Таким образом, королевский совет — комитат соединял функции центральной исполнительной власти с функциями совещательного органа, обсуждавшего все наиболее существенные вопросы внутренней и внешней политики Остготского королевства, и являлся важнейшим проводником влияния высшей остготской и римской знати на государственные дела, существенным образом ограничивая власть короля.

В системе центральных учреждений, опираясь на которую остготский король осуществлял свои прерогативы верховного правителя страны, несколько особую роль играл римский сенат. О положении и политической роли римского сената при остготах нет единого мнения в научной литературе.

Некоторые ученые полагали, что в положении сената в остготском королевстве по сравнению с римским временем не произошло коренных изменений и что римский сенат в этот период полностью сохранил свое былое значение[231]. Другие исследователи, наоборот, считали, что в правление остготов римский сенат вообще не имел какого-либо влияния на политическую жизнь страны[232].

Не разделяя ни того, ни другого мнения, мы думаем, что правильная оценка значения сената в остготский период может быть дана только при учете той эволюции, которую претерпели отношения между сенаторской аристократией и остготской знатью. В первое время после образования Остготского государства, когда остготской знати было, как мы уже видели, необходимо привлечь на свою сторону римско-италийскую аристократию, остготские короли заигрывали с сенатом. Сенаторы сохранили важные привилегии, в частности подсудность коллегии пяти сенаторов (judicium quinquevirale)[233]; имущество сенатора, временно покинувшего страну, охранялось государством[234]. Сенат сохранял свои полномочия по надзору за благоустройством Рима и других городов Италии (Cass. Var., III, 10; IV, 51), по наблюдению за правильностью денежного обращения (Cass. Var., I, 10), за развитием просвещения и образованности в Риме. Очень важной функцией сената оставалась забота о сохранении порядка в Риме, предотвращении волнений народа и недовольства знати (Cass. Var., I, 30).

Однако уже очень скоро началось ограничение реальной власти римского сената, что выразилось прежде всего в установлении остготским правительством контроля над его деятельностью. Контроль осуществлялся главой сената (prior или caput senatus), обычно ставленником остготского короля (Anon. Vales., XII, 53), и особым королевским чиновником, который присутствовал на заседаниях сената, передавал королевские рескрипты и послания, следил за тем, чтобы сенаторы выполняли указы короля (Cass. Var., IV, 16; III, 6.7). Сенат был фактически лишен законодательной инициативы: эдикты и указы, имевшие силу закона, издавались от имени короля и лишь доводились до сведения сената (Cass. Var., IX, 19). Король мог вмешиваться в судебную юрисдикцию сената и предписывать сенаторской судебной коллегии свои решения (Cass. Var., IV, 22). Сенат лишь утверждал должностных лиц, назначенных королем[235]. Притязания римской сенаторской аристократии на освобождение от налогов не были поддержаны остготским правительством (Cass. Var., II, 24).

Подводя некоторые итоги всему сказанному выше, мы можем прийти к следующим выводам. Как у других племен в период распада родового строя и формирования классового общества, так и у остготов интересы знати потребовали создания публичной власти, отделенной от народа и стоявшей над ним. Специфические условия образования Остготского государства, связанные с завоеванием Италии, также толкали к созданию государственного аппарата, который мог бы обеспечить покорность завоеванного населения этой страны. Для остготской знати самой удобной и эффективной формой государственности, способной наиболее полно отражать интересы господствующего класса, явилась в то время монархия. Существенной особенностью оформления Остготского государства в Италии было более широкое, чем в других варварских королевствах, использование остготами римских государственных установлений и административного опыта римских должностных лиц. В сочетании с другими моментами это обстоятельство облегчило и ускорило процесс укрепления власти остготских королей.

Однако этот процесс укрепления королевской власти характеризует только одну сторону, одно направление изменений политического строя Остготского королевства в Италии. В реальной действительности того времени расширение сравнительно узких прав рейкса до прерогатив правителя суверенного государства сталкивалось и с противоположной тенденцией: по мере, развития феодализма росло политическое влияние знати в ущерб королевской власти.

Рассмотрение этого аспекта интересующей нас проблемы невозможно без учета внутренней борьбы в среде самой остготской знати между ее различными группировками. Перипетии этой борьбы во многом объясняют и изменения отношений остготского правительства с римско-италийской аристократией, изменения, которые в связи с отмеченными выше особенностями формирования государственного аппарата в остготской Италии не могли не влиять на всю административную систему королевства.

В правление Теодориха, и особенно при его ближайших преемниках, среди остготской знати можно отчетливо наметить две основные группировки: первая группировка состояла из придворной, служилой аристократии, политическое влияние которой основывалось на службе королю, а экономическое благосостояние зависело от королевских земельных пожалований. Служилая аристократия постепенно поглотила старую родовую знать остготов и старалась сблизиться с той частью римской аристократии, которая была лояльна по отношению к остготскому правительству. Вторая группировка включала остготскую военную феодализирующуюся знать, располагавшую значительными земельными владениями в провинциях Италии и опиравшуюся на своей авторитет в армии и влияние на местах. Эта группировка остготской знати выступала обычно как защитница «племенных» интересов готов, была противницей союза с римской аристократией и Восточной Римской империей. Между этими двумя группировками шла постоянная то скрытая, то открытая борьба, особенно обострившаяся во второй половине правления короля Теодориха и в царствование его ближайших преемников.

Борьба этих группировок остготской знати по сути выражала борьбу двух тенденций государственного развития: придворная остготская знать в союзе с высшей римской аристократией стояла за централизацию государственного аппарата на основе использования старой римской администрации; вторая группировка — за усиление местной военной администрации готов, т. е. фактически за децентрализацию государственного управления. Правительство Теодориха в течение большей части 33-летнего царствования этого короля опиралось в своей внутренней и внешней политике на служилую аристократию и на лояльно настроенную часть римской сенаторской знати.

Но основное направление общественного развития остготов вело к ослаблению этой группировки. На рубеже V–VI вв. росла экономическая мощь, а следовательно, и политическое влияние той части остготской знати, которая была связана главным образом с периферийными звеньями военной иерархии остготов. В этой связи важно отметить, что в Остготском королевстве вошло в обычай назначать командиров войск (duces и comites Gothorum), охранявших те или иные провинции Италии, из числа знатных готов, имевших в этой области земельные владения, с целью усилить их рвение по охране той территории, где находится их имущество. Едва ли можно сомневаться, что все они энергично использовали имевшиеся в их распоряжении возможности для дальнейшего увеличения своих богатств и в первую очередь земельных.

Мы уже видели, что остготская знать при этом не ограничивала своих притязаний хозяйствами только мелких или средних собственников, но покушалась — и не без успеха — на владения, во многих провинциях все еще весьма значительные, римско-италийской аристократии. Естественно, что все это усиливало оппозиционное настроение в среде знатных римлян.

Отражая интересы первой из указанных выше группировок остготской знати, Теодорих и его ближайший советник Кассиодор вынуждены были иногда принимать меры по ограничению своеволия остготской феодализирующейся знати на местах. Два постановления, свидетельствующие об этом, включены в эдикт Теодориха (E. Theod., 49, 113). По-видимому, именно против непокорной остготской провинциальной знати, и, конечно, против оппозиции знатных римлян использовало правительство Теодориха закон об оскорблении величества (lex Julia majestatis).

Именно в этом же плане следует рассматривать и появление в Италии очень важного политического института — так называемых королевских сайонов (saiones). Так как в буржуазной исторической науке существуют весьма различные мнения о характере и происхождении института сайонов[236], на этом вопросе следует остановиться подробнее.

Напомним, что хотя остготское правительство и использовало всемерно римскую администрацию, полного доверия к ней, а тем более к широким слоям своих римских подданных, оно, конечно, не имело и постоянно опасалось их недовольства, которое всегда могло перерасти в открытое возмущение. По-этому-то правительство Теодориха не ограничилось использованием в Остготском государстве римского закона об оскорблении величества и суровыми преследованиями всех политических преступников (E. Theod., § 49, 113; Cass. Var., IV, 44). Не доверяя своим чиновникам из числа римлян и под давлением служилой остготской знати оно ввело этот новый, чрезвычайно важный институт (Cass. Var., V, 5; XI, 35.1). Одновременно появление института сайонов было вызвано еще ж желанием установить контроль над непокорной военной знатью в провинциях и несколько ограничить растущее могущество комитов готов.

Важнейшей функцией сайонов был политический надзор за всеми «подозрительными», преимущественно из числа непокорной знати и римских подданных остготского короля. Эту ответственную должность могли выполнять только знатные готы, римляне же от нее отстранялись, что является явным свидетельством нарастающего недоверия к ним со стороны остготской знати. Сайоны пользовались большим влиянием в Остготском государстве; в отдельных случаях сайоны являлись начальниками военных отрядов[237], заведовали снабжением армии и крупных городов[238], выполняли особые королевские поручения[239], осуществляли охрану лиц, находящихся под защитой короля (luitio regis nomine. — Cass. Var., II, 4; IV, 27).

Сайон по приказу короля мог потребовать выполнения предписания правительства даже от представителей королевского рода Амалов[240]. Сайоны иногда выполняли поручения короля, связанные с конфискацией имущества в пользу фиска (Cass. Var., IV, 32), осуществляли также и судебные функции по особо важным политическим делам. Так, например, сайонам поручалось ведение судебных процессов, если к суду привлекались знатные особы или лица, совершившие преступления политического характера (Cass. Var., II, 13; III, 20; IV, 39; VIII, 27). Весьма показательно в этом смысле выполнение сайонами судебно-карательных функций по отношению к народным массам, выступавшим против существующего строя. Так, в Фавентинской области вспыхнуло движение разоренных сельских жителей, принявшее опасные для правительства размеры. Местные власти не могли справиться с этим движением. Тогда Аталарих послал сайона Думерита для его подавления (Cass. Var., VIII, 27). Суд сайона мог в отдельных случаях быть инстанцией, принимающей жалобы и апелляции на решения суда провинций (Cass. Var., IX, 14.4).

Но самой важной прерогативой королевских сайонов был надзор за всей военной и гражданской администрацией Италии.

По указу короля сайоны контролировали деятельность чиновников важнейших ведомств государственного управления, в том числе чиновников, подчиненных префекту претория, магистру оффиций, комиту патримониев и др. Сайоны, в частности, наблюдали за деятельностью чиновников префектуры претория по сбору налогов с населения провинций (Cass. Var., XII, 3.2–3), следя при этом, конечно, не только за злоупотреблениями сборщиков, но и за регулярностью поступления налогов, и карали неплательщиков (Cass. Var., IV, 14).

Сайонам поручалось пресекать незаконные действия даже высших чиновников государственного управления (Cass. Var., III, 20; ibid., II, 13). Даже комиты готов находились под постоянным и неусыпным наблюдением королевских сайонов.

Сайоны назначались лично королем и получали жалование от него в соответствии со своими заслугами (Cass. Var., VII, 42). Сайоны составляли ближайшее окружение короля, являлись исполнителями его воли, король называл их nostri sayones (Cass. Var., III, 48; V, 23). Власть сайонов настолько возросла, что иногда вызывала опасения самого короля, который требовал, чтобы сайоны не превышали своих полномочий (Cass. Var., IV, 27, 28; VII, 42; IX, 2). Сайоны не подлежали юрисдикции местных судей, наказывать и судить их мог только сам король (Cass. Var., IV, 27, 28).

Генетически институт сайонов восходил к периоду родоплеменных отношений, когда дружинники рейке а выполняли все поручения последнего. Но в новых общественных условиях образования государства у остготов этот институт приобрел совершенно новый характер. По замыслу придворной знати и короля он был призван укрепить тенденции к централизации государственного аппарата, в противовес сепаратистским устремлениям провинциальной феодализирующейся знати. Однако, конечно, никакие государственные институты (подобные институту сайонов) не могли задержать закономерного развития общества по пути феодализма, и поэтому деятельность сайонов в конечном счете была мало эффективна и не могла привести к сколько-нибудь длительному укреплению центральной власти в Остготском королевстве.

Итак, заканчивая рассмотрение государственного устройства Италии в конце V — начале VI в., мы хотим еще раз подчеркнуть, что решающее значение в формировании государственного аппарата Остготского королевства имели не только слияние, синтез римских и германских политических институтов, но и борьба двух тенденций государственного развития — централизации и децентрализации, что по существу отражало борьбу двух миров — отживающего рабовладельческого и рождающегося феодального.

Борьба этих же тенденций общественного развития наложила отпечаток и на другие сферы политической жизни остготского общества, в частности на законодательство, к рассмотрению которого мы и переходим.

§ 2. Законодательство в Остготском королевстве в конце V — первой половине VI в.

Определение характера, социальной сущности и политической направленности остготского законодательства является одной из сложных задач, встающих перед исследователем, занимающимся историей Италии в период владычества остготов.

Изучение остготского законодательства имеет большое значение в нескольких аспектах. В историко-правовом аспекте оно дает возможность выявить место остготских законодательных памятников среди юридических памятников других варварских народов Европы раннего средневековья, а также определить соотношение остготского законодательства и римских правовых норм. В историческом аспекте особое значение приобретает вопрос об остготском законодательстве как действующем праве Остготского королевства, в той или иной степени не только отражавшем реальные общественные отношения того времени, но и воздействовавшем на них.

Остготское законодательство, и в первую очередь эдикты Теодориха и Аталариха, — важные законодательные памятники раннего средневековья, неоднократно являлись предметом исследования буржуазных ученых. Некоторым из их трудов нельзя отказать в тонкости и скрупулезности источниковедческого анализа эдиктов: этими учеными была проведена большая работа по датировке памятников, по выявлению состава эдиктов и их источников, по сопоставлению их содержания с постановлениями римского законодательства и предписаниями германского обычного права[241].

Однако по всем этим вопросам среди буржуазных исследователей существуют значительные расхождения. Как правило выводы того или иного автора относительно состава и источников эдикта Теодориха во многом определяются политическими взглядами и национальными симпатиями исследователя: одни ученые, принадлежащие обычно к романистическому направлению, стремятся акцентировать внимание на выявлении римских источников эдикта Теодориха и находят истоки этого памятника исключительно в римском законодательстве[242]; другие же исследователи, являющиеся выразителями германистической точки зрения, прилагают немало усилий для выяснения влияния германского о быв ног о права на то или иное предписание эдикта Теодориха[243]. В соответствии с этим весьма разноречива и в большинстве случаев крайне тенденциозна общая оценка этого памятника в буржуазной историографии. Некоторые ученые, постулируя исключительно римское происхождение эдикта Теодориха, считают, что он не внес ничего существенно нового по сравнению с римским правом и поэтому как исторический источник не имеет никакого самостоятельного значения, а представляет известный интерес лишь как свидетельство неоспоримого господства римского права в Остготском королевстве. Основы романистической концепции были заложены еще в трудах Сарториуса, Савиньи, Глэдена, Т. Моммзена и других ученых прошлого столетия. Их взгляды оказали значительное влияние и на такого знатока истории средневековой Италии, как Л. М. Гартманн. Воздерживаясь, однако, от крайностей наиболее непримиримых представителей романистической школы, Гартманн хотя и признавал консервативный характер остготского законодательства, возрождающего и охраняющего нормы римского права, но вместе с тем не отрицал действия германского права в Остготском королевстве[244].

Романистическая концепция в оценке остготского законодательства оказалась весьма живучей и приобрела довольно широкое распространение и и буржуазной историографии XX в.[245] При этом некоторые наиболее отрицательные черты этой концепции (отказ от признания эволюции права в Остготском королевстве, идеализация консервативного и якобы надклассового характера остготского законодательства и т. п.) получили в новейшей литературе дальнейшее развитие[246]. Вместе с тем все сильнее стали звучать нигилистические нотки в оценке такого важного памятника остготского законодательства, как эдикт Теодориха. За последнее время романистические и националистические тенденции были доведены до крайности в буржуазной итальянской историографии; отдельные ученые даже дошли до отрицания принадлежности эдикта к памятникам остготского времени. Так, итальянский ученый Дж. Висмара[247] утверждает, что эдикт Теодориха относится к вестготскому, а не остготскому праву. «Надо перестать гордиться, — пишет Дж. Висмара, — источником, который мы всегда приписывали нашей стране и констатировать более важный факт: римское право непрерывно держалось в Италии как общее право, основанное на императорской власти, до лангобардского вторжения»[248]. Концепция Висмара не находит подтверждения в источниках и не может, на наш взгляд, поколебать общепризнанного в науке мнения о принадлежности эдикта Теодориха остготскому законодательству в Италии.

Итак, основным пороком романистической концепции является отсутствие исторического подхода к правовым вопросам, отрицание развития законодательства, в частности остготского, под влиянием становления новых общественных отношении. Отсюда и оценка остготского законодательства исключительно как рецепции римского права, оценка, зачастую основанная не на глубоком изучении законодательных памятников остготского времени и сопоставлении их с римским нравом, а на априорных и тенденциозных построениях.

В противовес точке зрения ученых романистического направления, буржуазные исследователи германистической школы явно преувеличивали влияние германского обычного права и германских общественных отношений на законодательство остготского правительства и иногда принуждены были прибегать к разного рода гипотетическим построениям для обоснования своей концепции. Однако попытки этих ученых выявить именно то новое, что было внесено в эдикты Теодориха и Аталариха по сравнению с римским законодательством, во многих случаях оказались плодотворными и дали возможность определить весьма существенные нововведения, которые были сделаны в законодательстве остготов. Исследования этих ученых были бы еще более эффективными, если бы националистические идеи но заставляли искать истоки появления того или иного постановления остготского законодательства не в реальной действительности той эпохи, а в некоих отвлеченных германских «началах» общественной жизни.

Основные политические идеи германистов нашли наиболее яркое воплощение в труде Ф. Дана, оказавшем значительное влияние на последующую историографию этого направления. Исходя из предвзятого мнения о том, что Остготское королевство в Италии являлось своего рода амальгамой германских и римских «начал», Дан приходит к выводу, что и остготское законодательство было лишь механическим соединением германского и римского права[249].

Германистические тенденции в оценке остготского законодательства отчетливо проявляются также в специальных трудах по истории германского права, и в первую очередь в исследованиях Эйхгорна, Бруннера и их последователей.

В новейшей историографии германистического направления все сильнее звучат националистические и даже расистские идеи о превосходстве германской нации, якобы нашедшем свое выражение во всех областях жизни, в частности, в праве германских народов[250]. Вместе с тем в трудах представителей крайнего националистического течения в буржуазной немецкой историографии XX в. все отчетливее стало проявляться критическое отношение к деятельности Теодориха, в частности в сфере законодательства. Некоторые ученые упрекают Теодориха за излишнюю приверженность к римской культуре, к римскому праву и в забвении исконных начал германской жизни[251].

Более умеренную позицию в современной западногерманской буржуазной историографии занимает В. Энсслин, не разделяющий заблуждений крайних националистов. В споре романистов и германистов по вопросу о происхождении, источниках и характере остготского законодательства В. Энсслин придерживается промежуточной точки зрения. Он солидаризуется с романистами по вопросу о римских основах эдиктов Теодориха и других остготских правителей, но в то же время стремится примирить выводы романистов с утверждениями германистов о возможности применения остготами в Италии германского обычного права. Правомерно выступая против националистов, осуждавших Теодориха за возрождение в Остготском королевство римского права[252], сам В. Энсслин, к сожалению, впадает в явно панегирический тон, восхваляя гуманный характер остготского законодательства и преувеличивая роль короля Теодориха в его создании[253].

Таким образом, буржуазная историография так и не смогла в силу своей методологии дать подлинно научный анализ социальной природы и политической направленности основных законодательных памятников остготского времени, показать их место как в оформлении права у остготов, так и в развитии права самой Италии в раннее средневековье.

Центральное место среди законодательных предписаний остготского правительства занимает эдикт Теодориха, изданный, по-видимому, около 512 г.[254]

Эдикт Теодориха представляет собой собрание законодательных постановлений, касающихся важнейших вопросов гражданского и уголовного права; значительное место в этом эдикте отводится регулированию прав собственности, наследования, завещаний, брачного права, взаимоотношений между различными социальными категориями населения Италии, выяснению статуса граждан и их правового положения. После исследований Савиньи, Моммзена, Гартманна, Луццатто и многих других ученых вряд ли можно сомневаться в том, что основой эдикта Теодориха являлось римское право; вместе с тем нельзя отрицать известного влияния на эдикт обычаев и законодательных норм германских народов, что убедительно было показано в трудах Эйхгорна, Maнco, Бруннера и других исследователей. Однако для понимания значения этого памятника никак нельзя ограничиться лишь формально-юридическим анализом его источников. Значительно более важно, на наш взгляд, то, что эдикт Теодориха не был лишь рецепцией римского права или механическим соединением римского законодательства с обычным правом германских племен, а являлся прямым отражением общественных отношений, существовавших в реальной действительности: он фиксировал и законодательным путем закреплял те важнейшие изменения в социально-экономической жизни Италии, которые произошли в ту эпоху.

Общая политическая и социальная направленность законодательства, подбор материала эдикта, весьма важные и довольно многочисленные отклонения от установлений римского права[255], изменения в определении правового статуса отдельных категорий зависимого населения, в формах и видах наказаний за различные правонарушения, стремление законодателя самыми суровыми мерами поддержать авторитет предписаний эдикта и добиться их неуклонного выполнения — все это свидетельствует что эдикт Теодориха не был только мертвой буквой и простым переложением римских законов или норм обычного права германцев. Не в чисто внешнем, механическом соединении римских и германских правовых норм, а в слиянии, синтезе общественных отношений остготов и римлян, во взаимодействии их социальных и правовых институтов и следует, на наш взгляд, искать ключ к пониманию действительного значения эдикта Теодориха и других законодательных предписаний остготского правительства. Точно так же характер и социальная направленность тех весьма существенных нововведений, которые были внесены в остготское законодательство по сравнению с римским правом не могут быть поняты вне органической связи с реальными изменениями в социально-экономических и политических отношениях того времени. Лишь рассматривая эдикт Теодориха под этим углом зрения, мы сможем определить не только, что было воспринято остготским законодательством из римского или германского права, но и почему именно то или иное законодательное постановление было включено (или не включено) в эдикт Теодориха.

Что же и почему было заимствовано остготским законодательством из римского права?

Переход остготских племен к классовому обществу и государственности, рост социальной и имущественной дифференциации среди остготов неминуемо приводили к дальнейшему укреплению у них института частной собственности. Мы видели, как это сказалось при разделе земель между остготами и римлянами. И в дальнейшем остготская знать (да и рядовые остготские воины-землевладельцы) стремилась юридически закрепить право собственности на приобретенные в Италии земли и другое имущество. Большое влияние в этом отношении оказали на остготов правовые нормы римского государства, основанные на защите прав собственников. Именно эти установления, охраняющие частную собственность, и были в первую очередь заимствованы остготским правительством из римского права.

Охрана прав собственников нашла свое выражение в первую очередь в предписаниях о свободе распоряжения имуществом (дарении, продаже и т. п.), о передаче его по наследству[256].

Право наследования имущества лиц, умерших без завещания, в равной степени распространялось как на римлян, так и на готов. Более того, остготское законодательство не довольствовалось защитой прав наследников лиц, умерших без завещания, но и специально оговаривало ограничение притязаний фиска на выморочное имущество[257]. В тесной связи с этими предписаниями находятся и статьи 28–31, 33 и 72, касающиеся завещаний и других форм распоряжения имуществом. Естественно, что охрана всех этих прав имела особое значение именно для представителей остготской и римской знати[258]. Специально в интересах остготов в эдикт Теодориха было внесено предписание, дававшее варварам, сражающимся за остготское государство, право составлять завещания не только дома, но и в военных лагерях (E. Theod., 32)[259].

Для крупных земельных собственников Италии, наряду с правом свободного завещания имущества, немаловажную роль играло также и право его дарения. Вследствие этого в эдикте Теодориха особо оговаривается право собственников дарить по своей воле кому угодно принадлежащее им движимое и недвижимое имущество. Для того чтобы дарение имело законную силу, оно должно быть оформлено официальным документом, скрепленным подписями свидетелей и удостоверенным муниципальными чиновниками (Е. Theod., 51–53; ср. С.Th., VII, 12.1; Cass. Var., VIII, 25; IX, 18.8).

Во всех спорах и тяжбах, касающихся владения имуществом, остготское правительство становится на сторону реального владельца, а, но истца, широко используя для этого постановления римского права. Так, в случае предъявления судебного иска на какое-либо имущество, его владелец не обязан доказывать своих прав на это имущество, а наоборот, истец должен доказать свои права на спорное владение (E. Theod., 132; ср. С. Th., IX, 39.12). Можно предположить, что это постановление римского права было использовано в эдикте Теодориха именно потому, что для новых владельцев из числа остготской знати оно было весьма выгодно и давало возможность закрепить за ними захваченные в Италии земли[260].

К укреплению частной собственности, в первую очередь крупной земельной, направлены, кроме того, постановления остготского законодательства, касающиеся брачного права, основной целью которых является ограждение от раздела и дробления имущества крупных собственников (E. Theod., 54; ср. Cass. Var., II, 11).

В эдикте Теодориха имеются некоторые важные предписания, почерпнутые из римского права, охраняющие интересы собственников от злоупотреблений государственных чиновников и карающие различные преступления против собственности[261].

В остготском законодательстве заимствования из римского права коснулись, кроме того, системы долговых обязательств (Е. Theod., 122 — С. Th., 11, 13; E. Theod., 153-С. J., IV, 12; E. Theod., 135 — С. J., VIII, 14.21), заключения торговых сделок и регулирования купли-продажи (E. Theod., 141, 147 — Paul. Sent., 11, 17. 11; С. Th., III, 1)[262].

Таким образом, отличительной чертой эдикта Теодориха (как и других законодательных памятников остготского времени) является широкое заимствование из римского права именно тех постановлений, которые укрепляли классовое общество у остготов, защищали права новых собственников и институт частной собственности, закрепляя за новыми владельцами право неограниченного распоряжения приобретенным ими имуществом, в том числе землей. Первостепенное значение в оформлении классового общества у остготов имело также, как мы видели, восприятие остготским законодательством из римского права постановлений, закрепляющих за новыми собственниками не только права на землю, но и на зависимое население — рабов и колонов.

Это, на наш взгляд, нельзя объяснить только влиянием римского права и римских форм собственности. Не подлежит сомнению, что воздействие римских правовых и государственных институтов на общественный строй остготов и на их законодательство было весьма значительным. Вместе с тем защита института частной собственности и прав крупных землевладельцев на зависимое население в эдикте Теодориха и других законодательных памятниках остготского периода свидетельствует о значительном росте частной собственности и крупного землевладения остготской знати.

Влияние римских законодательных установлений на эдикты остготских королей весьма ярко проявилось также и в области семейного права. Разложение родовых отношений у остготов и других варваров приводило к дальнейшему укреплению у них индивидуальной семьи, чему также в немалой степени способствовали нормы римского права, использованные в законодательных предписаниях Теодориха и Аталариха.

Это нашло свое выражение в преследовании незаконных браков и лишении прав наследования незаконнорожденных детей (E. Theod., 36; ср. G. J., V, 5.6; Gains Insidi., 1, 64; см. также Cass. Var., VII, — 40; ср. Lex Salica, XIII, 9. 2); в затруднении развода (E. Theod., 54; ср. G. Th., III, 16; см. также Lex Burg., XXXIV, 3–4)[263]; введении чрезвычайно суровых наказаний за прелюбодеяние (E. Theod., 38–39; 60–64)[264]; в запрещении конкубината (Cass. Var., IX, 18.6–7). Основной задачей при этом являлась охрана интересов законных детой на их наследство и закрепление имущества за семьей (Е. Theod., 23–24; Cass. Var., I, 38). Вместе с тем, укреплялась власть главы семьи (отца и мужа)[265].

Различный уровень общественного развития остготов и других германских племен, разница в условиях и характере поселения на территории империи, большая степень воздействия на остготов римских институтов (в том числе и права) — вот комплекс причин, обусловивших серьезные отличия между эдиктом Теодориха и варварскими правдами других германских народов. Эти отличия нашли свое выражение прежде всего в том, что пережитки родового строя в эдикте Теодориха почти незаметны и не получили никакой апробации закона. Наоборот, борьба с их остатками в жизни остготов и других варваров, поселившихся в Италии, ведется в остготском законодательстве значительно более решительно, чем в варварских правдах. Так, похищение девушки каралось смертной казнью как самого похитителя, так и его сообщников (E. Theod., 17; G. Th., IX, 24. 1.5; Cass. Var., III, 24; 46, 2; Prосоp. BG, III, 8. 12–13, 25)[266]. Салической и Алеманской правдами за похищение устанавливался лишь денежный штраф (Lex Salica, XIII; Lex Alam., tit. L–LIII). Наличие пережитков родового строя у остготов и других варваров сказывалось также и в том, что они часто не желали подчиняться судам и, видимо, среди них еще сохранились обычаи, подобные кровной мести. Остготское законодательство выступает против этих обычаев. Кровная месть запрещалась. Убийство, как и подстрекательство к нему, — наказывалось смертной казнью, а все уголовные дела об убийстве должны были рассматриваться в суде (E. Theod., 99; Paul. Sent. V, 26.1; 23.10–11). Стремясь поднять авторитет судебных властей, остготское правительство настоятельно требовало от варваров, чтобы они подчинялись, наравне с римлянами, решению судей (Cass. Var., III, 17, 24; IV, 10.1; VII, 3.2; VIII, 26). Вместе с тем в эдикт Теодориха были включены, и даже дополнены и развиты, предписания римского права относительно обязанностей судей, направленные на укрепление их власти и в то же время на пресечение злоупотреблений судебной администрации (E. Theod., 1–6). Следует отметить, что в остготском законодательстве в большей степени, чем в законодательстве других германских народов (например, франков), заметна тенденция к усилению роли и значения королевского суда. Таким образом, более строгое упорядочение судопроизводства по римскому образцу, стремление к укреплению судебной власти и введению общих юридических норм, — все это также отличает законодательство остготского государства от варварских правд других германских народов.

В связи со значительным развитием социальной и имущественной дифференциации в период расселения остготов в Италии в остготском законодательстве значительно более определенно, чем в варварских правдах, выражена зависимость между наказанием и социальной принадлежностью виновного и пострадавшего. Бросается в глаза, что эдикт Теодориха в меньшей степени, чем варварские правды[267], заботится о защите личности свободного человека, резче проводит грань не только между свободными и несвободными, но и между богатыми и знатными, с одной стороны, и бедняками, находящимися на низших ступенях общественной лестницы, с другой. Едва ли нужно доказывать, что и это также находится в прямой связи со становлением классовых различий в остготском обществе в условиях значительного воздействия римских социальных институтов.

Для определения общего характера остготского законодательства весьма важно и то, что в законодательных памятниках остготского времени племенные, этнические отличия и различия в положении победителей и побежденных уже в большей степени, чем в некоторых варварских правдах, отходят на задний план. Так, остготы, согласно остготскому законодательству, не имели таких привилегий по сравнению с римско-италийским населением, как, скажем, франки в отношении к галло-римлянам[268]. В заключительной статье эдикта Теодориха, например, особо подчеркивается, что эдикт издан «на благо» всем подданным — как варварам, так и римлянам — и что его предписания в равной степени должны выполняться и римлянами и готами (E. Theod., 155, cf. praef.). Наблюдение за выполнением законов при этом возлагалось на судей, которые обязаны были одинаково сурово карать нарушителей постановлений эдикта, будь то римляне или готы (Е. Theod., 155). Лишь в отдельных случаях в эдикте Теодориха особо оговариваются некоторые привилегии остготской знати и остготских воинов (см. ниже).

Мы видим, таким образом, что эдикты Теодориха и Аталариха и другие законодательные предписания остготских королей по существу лишены племенной исключительности. Они являлись действующим правом для всего варварского и римско-италийского населения страны. Поэтому остготское законодательство являлось не только оформлением (на основе или, точнее, при помощи римских юридических норм) действующего права остготов, но и важным этапом в развитии общеиталийского законодательства. В этом плане особенно интересно проследить, какие новые черты по сравнению с римским правом приобрело законодательство в Италии в период владычества остготов, что было внесено в него под влиянием германского права и какие уже отживающие римские юридические нормы, не отвечавшие более реальным потребностям времени, были отброшены.

Прежде всего, на наш взгляд, влияние германского права на остготское законодательство сказалось не непосредственно, а опосредствовано — через близкие по времени и характеру правовые памятники других германских народов — вестготский Бревиарий Алариха (Lex Romana Visigothorum) и римский закон бургундов (Lex Romana Burgundionum)[269].

Некоторые важные статьи эдикта Теодориха как по своей форме, так и по содержанию весьма близки к Бревиарию Алариха и Римскому закону бургундов. В первую очередь это постановления, касающиеся борьбы с пережитками родового строя, в чем была в равной степени заинтересована как остготская феодализирующаяся знать, так и знать вестготов и бургундов[270].

Из Вестготского и Бургундского законов остготское законодательство заимствовало также ряд установлений, направленных против некоторых преступлений, совершенных рабами; при этом обычно наказания за эти преступления в эдикте Теодориха и Вестготском и Бургундском законах несколько иные, чем в римском праве. Так, постановление против насилия, совершенного рабами, восходит, видимо, к Бревиарию Алариха или общему для него и эдикта Теодориха источнику (E. Theod., 77; Lex R. Visig., 4)[271]. Вместе с тем замена уплаты денежного штрафа за убийство раба передачей хозяину убитого двух других рабов той же стоимости, кажется, тоже заимствована эдиктом Теодориха из германского права (E. Theod., 52). Постановления, регулирующие вопросы, связанные с сельским бытом и защитой прав не только крупных, но и мелких земельных собственников, в эдикте Теодориха также носят следы прямого или косвенного влияния германского права. Так, следуя за Римским законом бургундов, эдикт Теодориха устанавливает более строгое, чем в римском праве, наказание за нарушение границ чужого поля (E. Theod., 104; Lex FL Burg., 55.3)[272]. В статье, строго карающей за поджог дома или виллы, эдикт Теодориха вводит новое (неизвестное римскому праву) различие в наказании не только между рабами и свободными, но и между богатыми и бедными, что, по-видимому, тоже было взято из германского права (E. Theod., 97). Статья эдикта Теодориха о краже скота близка аналогичной статье лангобардского эдикта Ротари, что указывает, конечно, лишь на их общий источник, восходящий к германскому праву (E. Theod., 58; Е. Rot., 343). Привлекает внимание и то обстоятельство, что постановления против возрождения языческих культов и волшебства также взяты из германского нрава (E. Theod., 108; Lex Visig., VI, 2.1.3; cp. Lex Langob. LiuLprand., 84, 85). Подобные примеры прямого или косвенного заимствования из германского права различных постановлений в эдикте Теодориха можно было бы еще умножить. Однако все же надо признать, что пх значительно меньше и они касаются менее важных вопросов, чем заимствования из римского права.

Наряду с рецепцией римского права и подтверждением ряда постановлений германского права, отличительной чертой эдикта Теодориха является самостоятельное изложение многих статей и внесение весьма существенных изменений по сравнению с римским или германским первоисточником. Подобные изменения являлись прямым отражением эволюции, происходившей в общественных отношениях Италии после остготского завоевания.

Изменения коснулись прежде всего системы наказаний. Развитие феодальных отношений в остготской Италии привело к замене наказаний, типичных для рабовладельческого общества (распятие на кресте, отдана на растерзание диким зверям, ссылка в рудники и т. п.), иными наказаниями, характерными для переходного периода от рабовладения к феодализму (сожжение, наказание палками и т. п.)[273]. Большое распространение в остготском законодательстве получили денежные штрафы и возмещение убытков в одинарном или многократном размере[274].

Влияние новых общественных отношений особенно ярко сказывалось в смягчении в остготском законодательстве наказаний за некоторые преступления. Так, за сокрытие и продажу в рабство свободного человека в римском праве люди низкого происхождения карались распятием на кресте или ссылались в рудники, а у знатных конфисковалась половина их имущества; в остготском же законодательстве незнатного человека за подобное преступление наказывали палками и вечным изгнанием, знатного — конфискацией трети имущества и изгнанием на 5 лет (Е. Theod, 83; — Paul. Sent., V, 30 В.1). В эдикте Теодориха было смягчено по сравнению с римским правом и наказание за незаконное присвоение власти при помощи военной силы (militiam confinxerit) — E. Theod., 89 — Paul. Sent., V, 25.12)[275], снята ответственность с наследников за преступления, совершенные их родственниками (E. Theod., 88); в некоторых случаях понижалось материальное возмещение за совершение того или иного преступления (E. Theod., III — G. Th., IX, 17.6). В эдикте вводилась замена денежного возмещения за принятие беглого раба (в 20 солидов) выдачей хозяину другого раба той же стоимости (E. Theod., 84 — G. J., VI, 1. 4).

Однако во многих случаях остготское законодательство даже усилило наказания, причем более суровые, чем в римском праве, репрессии предусматривались главным образом за такие преступления, борьба с которыми приобрела особенно важное значение для остготской знати. Примеры подобного усиления наказаний мы находим в статьях эдикта Теодориха, направленных на укрепление частной собственности, поднятие авторитета судебной власти и пресечение преступлений самих судей, поддержание института наследования имущества, укрепление семьи и т. п.[276]

Таким образом, по своей системе наказаний остготское законодательство отличалось как от римского, так и варварского — германского права. Однако все же ближе оно стояло к римскому праву, из которого почерпнуло многие виды наказаний, отбросив наиболее унизительные, связанные с обычаями и понятиями рабовладельческого общества. От варварских правд, как и от всех других известных нам памятников того времени, эдикт Теодориха отличается также и тем, что в нем не упоминается о вирах за убийство, столь характерных для того этапа исторического развития, общественные отношения которого и нашли свое отражение в системе права варварских правд[277].

Во многих случаях, даже заимствуя откуда-нибудь то или иное постановление, остготские законодатели и, в частности авторы эдикта Теодориха, вносили довольно существенные изменения в формулировки этих постановлений[278].

Но особенно большой интерес представляют, конечно, те статьи эдикта Теодориха, которые полностью или частично являются нововведением остготского правительства и не заимствованы ни из римского, ни из германского права.

Совершенно оригинальны статьи эдикта Теодориха о положении готов и союзных им варваров в Остготском королевстве. Отметим прежде всего, что, хотя, как мы уже говорили, эдикт Теодориха и не противопоставлял варваров-завоевателей местному населению, как это имело место в законодательстве многих других варварских государств, все же некоторые привилегии остготов он фиксировал. Так, в эдикт Теодориха бы до включено постановление, являющееся нововведением остготского законодательства: оно предоставляло возможность варварам, три раза не явившимся в суд по вызову судьи во избежание проигрыша тяжбы и наказания оправдать свою неявку. Для этого они должны были или подтвердить показаниями свободных и знатных свидетелей, что они не явились в суд, задержанные силой (auclorilalo pulsatami), или выставить поручителя из числа «длинноволосых» (cappilali, — т. е. из числа готов)[279], который мог быть вместо них вызван в суд (E. Theod., 145). Несомненной привилегией готов являлось и их право составлять завещания но только дома, но и в военных лагерях (правда при редактировании этой статьи эдикта его авторы использовали одно из постановлений римского права, но внесли в него существенные дополнения) (E. Theod. 32 — Dig. XXIX, 1.1).

Нововведения эдикта Теодориха относительно положения готов не сводятся, однако, лишь к предоставлению им некоторых привилегий. Они коснулись и ограничения самоуправства «могущественных варваров», и прежде всего запрещения им захватывать чужое имущество (Е. Theod., 34, 43–44). Кроме того, эдикт Теодориха ввел и другое ограничение произвола остготской знати: он предписывал особо важные дела передавать в королевский суд, которому должны были беспрекословно подчиняться все готы и римляне (Е. Theod., 10, 155). Цель этих нововведений состояла в том, чтобы поднять авторитет центральной власти; вместе с тем они отражали и феодализационные тенденции в Остготском государстве, проявившиеся в росте власти землевладельческой остготской и римской знати в провинциях Италии.

Новые тенденции, свойственные законодательству других германских народов и непосредственно связанные с некоторым ростом свободного землевладения и политического влияния остготских воинов, нашли выражение в нововведениях эдикта Теодориха, затрагивающих вопрос о гарантиях неприкосновенности личности свободного человека. Так, вполне самостоятельными, как мы уже упоминали, являются предписания эдикта, запрещающие под страхом смертной казни арест свободного человека без приговора судьи (E. Theod., 8–9). Но как уже говорилось выше, эти тенденции в остготском законодательстве выражены значительно слабее, чем-в варварских правдах, что объясняется не только более интенсивным влиянием римского права, но и большим развитием социальной и имущественной дифференциации среди готов.

Наряду с защитой прав свободных граждан в эдикт Теодориха были внесены существенные нововведения, коснувшиеся положения зависимого населения Италии. Это, как мы видели, выражалось прежде всего в предписании эдикта, разрешавшем землевладельцам продавать без земли своих сельских рабов и колонов-оригинариев или переводить их в город (E. Theod., 142).

Остготское законодательство пополнило правовые нормы Италии и самыми суровыми санкциями против народных восстаний (Е. Theod., 107) и других проявлений социального сопротивления народных масс.

Для общей характеристики остготского законодательства очень показателен тот факт, что некоторые устаревшие установления Поздней Римской империи, тормозившие дальнейшее развитие общества по пути феодализма, были так видоизменены в Остготском государстве, что из них исключались наиболее вредные пережитки рабовладельческого строя. В эдикте Теодориха это коснулось в первую очередь постановлений относительно муниципального землевладения и положения куриалов. Борьба за укрепление новых форм землевладения была связана с борьбой против умирающей муниципальной собственности как особой формы собственности рабовладельческой. Поэтому немудрено, что в эдикт Теодориха постановления римского права о муниципальном землевладении и положении куриалов были внесены с такими изменениями, которые фактически помогали хотя бы частичному уничтожению наиболее тягостных пут, мешавших превращению муниципального землевладения в свободно отчуждаемую собственность (аллод). И хотя политика остготского правительства в отношении куриалов, как мы знаем, не отличалась последовательностью и при преемнике Теодориха Аталарихе была сделана попытка законсервировать куриальное землевладение, однако, остготское законодательство и в этом отношении отразило борьбу новых феодализационных тенденций против пережитков рабовладельческого строя. Устраняя наиболее отрицательные черты имперских конституций IV–V вв., отражавших судорожные попытки рабовладельцев спасти оплот рабовладельческого строя — муниципальное землевладение, остготское законодательство тем самым расчищало путь для развития новых феодальных отношений. Этому отнюдь не противоречит то, что само рабовладение не только не отменялось, но даже в известной степени укреплялось остготским законодательством, поскольку новая феодализирующаяся остготская и римская знать еще получала, как мы видели, экономические выгоды от использования труда рабов.

Обобщая все сказанное выше, мы можем утверждать, что остготское законодательство, порожденное переходным временем разрушения рабовладельческого и становления феодального строя, соединяло в себе черты общественных отношений и правовых институтов двух миров — разлагающегося рабовладельческого и рождающегося феодального. Сохраняя еще в большом числе родимые пятна старого общества, оно в то же время имело некоторые прогрессивные черты, помогающие оформлению новых социально-экономических и политических отношений, освобождению от пережитков прошлого. Вместе с тем само введение этого законодательства в свою очередь воздействовало на общественные отношения, являясь немаловажным стимулом дальнейшего развития Италии по пути феодализма.

§ 3. Налоги и налоговое обложение в Италии после остготского завоевания

Синтез общественных отношений остготов и римлян, нашедший столь яркое выражение в государственном устройстве и в праве Остготского королевства, наложил свой отпечаток и на систему налогового обложения, введенную в Италии после остготского завоевания. И хотя остготская знать и остготское правительство использовали в своих интересах сложную и налаженную фискальную машину римского государства[280], однако и в сфере налогового обложения, как и в других областях социально-экономических и политических отношений в Италии в период остготского владычества, появились новые черты, порожденные самой жизнью. Произошли довольно существенные изменения в способах раскладки и взимания налогов и даже в принципах самого обложения.

Основным налогом с сельского населения Италии по-прежнему оставался поземельный налог, вновь именуемый tributum[281]. Но в принципах обложения этим налогом произошли важные изменения, вызванные новыми отношениями, порожденными завоеванием и сложной политической ситуацией, сложившейся в завоеванной стране.

Влияние общественных отношений варваров-завоевателей сказалось прежде всего в том, что остготы, так же как вестготы и франки, ранее не знавшие налогов у себя на родине, и после переселения в Италию, не подлежали обложению[282] поземельным налогом за полученные ими по разделу участки земли (sortes). В связи с этим фактически был введен новый принцип обложения: римские посессоры должны были платить налоги в казну, а готы (получившие треть их земель) — нести военную службу и охранять государство от нападений внешних врагов.

Об освобождении остготов от поземельного налога свидетельствует ряд источников. Так, в приводимой у Кассиодора formula honoratis possessoribus et curialibus civitatis Neapolitanae остготский король Теодорих говорит, что римляне платят ему налоги (tributa quidem nobis annua devotione persolvit), в то время как готы исполняют его приказы и защищают римлян от набегов врагов (ab incursantium pravitate defendat. — Cass. Var., VI, 24.1). В другом документе, тоже сохраненном «Вариями», король Аталарих призывал готов не захватывать имущества их соседей — римлян, «поскольку вас и земли собственные питают и служба наша, помощью божьей, обогащает» (cum vos et sortes alant propriae et munera nostra, domino juvante, ditificent. — Cass. Var., VIII, 26. 4). В том же послании Аталарих убеждает готов-воинов, что в их собственных интересах не посягать на имущество римлян, поскольку те платят налоги в королевскую казну, из которой готы получают свою донативу. Захват готами имущества римлян может вызвать их недовольство и отказ от уплаты налогов. А ведь когда римляне спокойны, они вносят налоги, пополняют казну и благодаря этому король может увеличивать донативу готам (quia vobis proficit, quod Romani quieti sunt, qui dum aeraria nostra ditant, vestra donativa multiplicant. — Cass. Var., VIII, 26. 4). Да и вообще трудно представить, чтобы готы-завоеватели сразу после завоевания и в первые годы после расселения в Италии могли смириться с бесправным положением, подобным положению римских посессоров-трибутариев (Cass. Var., V, 14; IX, 5; XII, 10), и подчиниться вымогательствам сборщиков податей и куриалов из местного покоренного населения.

Однако встает вопрос, не противоречит ли приведенным выше данным об освобождении от поземельного налога (за sortes) воинов-остготов известия того же Кассиодора о том, что готы иногда, так же как и римляне, платили налоги?

В «Вариях», действительно, имеются два документа, которые говорят об обложении готов налогами. В одном из них сказано, что остготское правительство поручало государственным чиновникам проверить донесения куриалов города Адрианы, сообщавших что богатые готы их округи отказываются платить налоги и перекладывают их на неплатежеспособных бедняков (tenues. — Cass. Var., I, 19). Второй документ содержит приказ Теодориха сайону Гезиле потребовать от готов, живущих в Пицене и Тусции, уплаты налогов, которые они обязаны были платить (Cass. Var., IV, 14)[283].

Но это мнимое противоречие, содержащееся в источниках, на наш взгляд, можно разрешить, если учесть те изменения, которые произошли в поземельных отношениях в Италии и в положении как готов-завоевателей, так и римских посессоров уже после завершения официального наделения остготов землей. Выше было показано, что остготская знать не только не удовлетворилась полученными ею по разделу участками земли, но уже вскоре после окончательного завоевания Италии стала энергично приобретать земли римских посессоров. Несомненно, что, если бы и эти вновь приобретенные остготскими землевладельцами у римских посессоров земли также освобождались от налогов, как и sortes готов, казна потеряла бы многих своих прежних налогоплательщиков и понесла бы значительные убытки. Поэтому, не желая терять доходы, остготское правительство следовало новой системе, изложенной им в ряде документов: если земля переходила от лица, обязанного платить налоги, к лицу, от них освобожденному, то вместе с землей к новому владельцу переходила и обязанность вносить налоги При этом из налоговых списков должны были вычеркиваться имена старых владельцев и заменяться именами новых (Маr. 82–83 — Tjadеr, 10–11; Cass. Var. I, 19; II, 24; IV, 14).

Но новые владельцы-готы, освобожденные от tributum за свои sortes, не желали, видимо, платить налоги и за эти вновь приобретенные ими земли. Особенно упорно этому сопротивлялась остготская знать, которая стремилась заставить римских посессоров по-прежнему платить налоги с земель, фактически уже перешедших в ее руки (Cass. Var., I, 19). Опасаясь полного разорения римских землевладельцев и прекращения налоговых поступлений в казну, остготское правительство пресекало подобные злоупотребления остготской знати, заставляя готов платить налоги с вновь захваченных ими в Италии земель[284].

Сопротивление остготской знати, да и рядовых воинов было столь сильным, что правительство принуждено было объявить, что за уклонение готов от уплаты установленных налогов оно будет проводить конфискацию земель, подлежащих обложению (Cass. Var., IV, 44).

Таким образом, мы видим, что освобождение от налогов касалось в Остготском государстве только тех земельных участков, которые готы получили по разделу при условии несения за них военной службы. С тех же земель, которые новые завоеватели приобрели в Италии уже после раздела, покупая или захватывая их у римских посессоров, они обязаны были вносить налоги в казну. Тем самым у остготов, так же как у вестготов и франков был проведен в жизнь принцип освобождения от налогового обложения участков земли, дарованных за выполнение воинской повинности, принцип, получивший в дальнейшем столь широкое распространение в связи с развитием феодализма[285].

Освобождение от уплаты налогов за воинские участки являлось привилегией лишь самих победителей — остготов; другие варварские племена, поселившиеся на территории Западной Римской империи еще до остготского завоевания и называемые в источниках antiqui barbari, платили налоги и несли различные государственные повинности так же, как и римские посессоры. При этом защита границ, ранее поручавшаяся этим варварам, была передана теперь исключительно готам (Cass. Var., III, 24; V, 14).

В Остготском королевстве предоставление налоговых привилегий было тесно связано с социальной политикой остготского правительства, что особенно отчетливо проявилось в его отношении к сенаторскому сословию. В первые годы существования Остготского королевства, когда остготское правительство особенно заигрывало с римским сенатом и высшей аристократией, оно если официально и не признало полного освобождения сенаторского сословия от налогов[286], то во всяком случае смотрело сквозь пальцы на попытки сенаторов уклониться от их уплаты. Несколько позднее, когда отношения правительства с сенаторской аристократией начали уже портиться, правящие круги остготской знати перешли к некоторому ограничению злоупотреблений сенаторов и в области налогового обложения. Так, в 507/511 г. остготское правительство потребовало от римского сената принять меры к немедленной уплате сенаторскими фамилиями их задолженности по налогам[287]. В особом послании Теодориха к римскому сенату указывается, что сенаторы не только не заплатили в установленный срок налогов, но всячески стремились совсем уклониться от их уплаты, переложив их на бедняков (tenues). Куриалы, отвечавшие своим имуществом за сбор налогов, были не в силах заставить влиятельных сенаторов платить и несли большие убытки. Стараясь избежать собственного разорения, куриалы под нажимом сенаторов заставляли бедных посессоров вносить налоги, не уплаченные знатными землевладельцами. Опасаясь полного обеднения налогоплательщиков, остготское правительство стало требовать налоги с самих сенаторов. Сенаторам предоставлялось, однако, право выбора: или уплатить налоги куриалам в провинциях через своих прокураторов в установленные три срока, или внести их в один прием в казну викария Рима (Cass. Var., II, 24). Еще позднее, во время гото-византийской войны, когда отношения остготского правительства с римским сенатом окончательно испортились, Тотила, видимо, пошел даже на полную отмену каких бы то ни было налоговых привилегий сенаторского сословия Италии.

Итак, налоговая политика остготского правительства по отношению к высшей аристократии Италии изменялась в зависимости от изменения их политических взаимоотношений и прошла путь от признания налоговых привилегий сенаторского сословия к их отмене.

Основными плательщиками поземельного налога в Остготском государстве были римско-италийские землевладельцы (possessores).

Некоторые посессоры сами обрабатывали земли и платили налоги; более же богатые, использовали труд рабов и колонов, которые выполняли в их пользу различные повинности, и платили за пользование землей деньгами или натурой; налоги в таком случае фактически вносили зависимые люди.

Размеры поземельного налога при готах определялись согласно существовавшему ранее обычаю (Cass. Var., VII, 20–21; IX, 10, 12; XI, 35–36) и, как правило, не превышали уровня, установленного в правление Одоакра (Cass. Var., IV, 38). К сожалению, кроме этих общих сообщений Кассиодора до нас не дошло никаких данных о том, как проводилась оценка имущества налогоплательщиков при установление суммы tributum[288]. Но несомненно, что в сохранявшуюся в Италии до готов диоклетиановскую систему исчисления jugatio-capitatio были внесены какие-то существенные изменения, ибо как совершенно правильно отметил еще П. Виноградов, ст. 142 эдикта Теодориха неизбежно должна была привести к «разложению» этой системы[289].

Налоги, в том числе поземельный, уплачивались, как правило, в три срока (trina illatio) — 1 января, 1 мая и 1 сентября каждого года (Cass. Var., II, 24.4; XII, 7.3; XII, 2.5; XII, 16.3). В виде исключения налогоплательщикам иногда разрешалось вносить их в один прием (Cass. Var., II, 24.4).

Общее исчисление налогов с каждой податной единицы (указанной в податных списках) производилось, как и в Римской империи, в денежном выражении — в солидах (Cass. Var., VII, 45; XI, 39). Вносился поземельный налог не только деньгами, но и натурой. К сожалению, каких-либо прямых данных о соотношении натуральных и денежных платежей в нашем распоряжении не имеется. Поэтому мнение некоторых историков, считающих, что в Италии как при Одоакре, так и в период владычества остготов поземельный налог, подобно другим налогам, взимался преимущественно в деньгах[290], не может быть признано доказанным. Оно опирается не столько на факты, сколько на общеметодологические воззрения этих историков.

Правда в «Париях» есть документы, свидетельствующие, что в отдельных случаях остготское правительство переводило некоторые натуральные повинности в денежные. Но анализ этих документов показывает, что это делалось обычно по политическим соображениям. Известно, например, что в середине 30-х годов VI в. правительство уступило настойчивым просьбам посессоров Лукании и Бруттия и разрешило им вместо натуральных поставок скота для населения города Рима вносить ежегодно денежный взнос в 1000 солидов [с единицы обложения?] (Cass. Var., XI, 39)[291]. До этого налогоплательщики этих провинций обязаны были сами пригонять скот в Рим и сдавать его по весу государственным чиновникам. Понятно, что доставка скота на столь большое расстояние приносила налогоплательщикам значительный ущерб, ибо скот в дороге терял в весе, а нередко и погибал; естественно, что налогоплательщики, желая избавиться от этой тяжелой повинности, просили правительство перевести натуральные поставки в денежные. Остготское правительство знало, несомненно, обо всех этих фактах и раньше, но приняло во внимание жалобы налогоплательщиков только тогда, когда уже ожидалось нападение византийцев (а может быть, даже уже и в начале войны)[292] и когда необходимо было улучшить отношения с населением юга Италии.

Натуральные поставки нужны были остготскому правительству прежде всего для снабжения продуктами больших городов Италии, таких, как Рим и Равенна[293], а также воинских гарнизонов, расположенных в пунктах, удаленных от мест постоянного поселения готов-воинов. За счет этих поставок остготское правительство делало запасы, необходимые для снабжения армии в случае войны. Какая-то часть натуральных налогов шла, на выдачи жалования натурой представителям администрации, а возможно, и на содержание королевского двора в дополнение к тому, что правительство получало с домениальных владений.

Постоянно нуждаясь в продовольствии, остготское правительство заимствовало из римской фискальной системы практику проведения принудительной скупки хлеба и других съестных припасов (coemptio)[294]. По мнению некоторых ученых, в частности Г. Гейсса, coemptio проводилась в остготской Италии даже более регулярно, нежели в Восточной Римской империи, где она представляла собой экстраординарную повинность[295]. В Италии первоначально принудительная поставка продуктов была повинностью землевладельцев. Хотя по закону стоимость натуральных взносов, сданных посессорами государству в счет coemptio, должна была вычитаться из их основных налоговых платежей, но это предписание не приносило реального облегчения налогоплательщикам, поскольку поставки по coemptio были зачастую больше, чем взносы по tributum (Рrосоp. H. а., XXII, 17–19).

Обременительность принудительных закупок привела к тому, что с начала VI в. в провинциях Италии, в частности в Апулии и Калабрии, развернулась борьба между землевладельцами и купечеством из-за того, кому выполнять принудительные закупки продуктов в пользу государства. Землевладельцам Апулии и Калабрии удалось добиться освобождения от проведения coemptio посредством внесения ежегодной прибавки к поземельному налогу (superindictitium titulum). Иными словами, они откупились этой прибавкой к основному налогу (tributum) от тягот принудительной скупки. Проведение принудительных закупок было теперь поручено купцам этих провинций. Так, в одном из посланий Кассиодора, датируемом 507–511 гг., идет речь о купцах Апулии и Калабрии, которые опасаются злоупотреблений при взимании coemptio и просят засчитывать сдаваемый ими хлеб в счет их денежных повинностей, «дабы с них вторично не взыскивались солиды» (Cass. Var., II, 26.2). В другом послании, относящемся к этому же времени, упомянуты купцы Сипонта, разоренного вражеским нашествием: они получают на два года освобождение от проведения coemptio (Cass. Var., II, 38.2). По-видимому, в дальнейшем италийское купечество, стремясь избавиться от выполнения этой обременительной повинности, добилось того, что принудительная поставка продуктов вновь была возложена на землевладельцев, причем одновременно сохранялась и введенная ранее прибавка к их поземельному налогу (Pragm. Sane., 26)[296].

Помимо сохранения основных римских налогов, в остготской Италии были введены некоторые новые налоги, появившиеся в результате перемен, происшедших в социально-экономической жизни страны.

Так, раздел земель между остготами и римлянами, как мы видели, породил совершенно особый налог, получивший то же название — терции (tertiae), что и наделы готов, выделенные им из владений римлян. Относительно этого налога в «Вариях» Кассиодора сохранилось два документа.

В первом из них король Теодорих, обращаясь в 507/511 г. к префекту претория Фавсту, разрешает жителям одного местечка в Италии, названным в письме каталиенцами, выплачивать то, что они вносили в качестве терций (genere tertiarum) каждый год единой суммой (in tributaria summa), чтобы потом сверх этой части (super bac parte) налогов с них не требовали бы ничего лишнего (Cass. Var., I, 14). Весьма характерно, что каталиенцы просили короля не только разрешить им вносить всю сумму терций в один прием, но и уничтожить само название этого налога, которое, по-видимому, как правильно заметил П. Виноградов, напоминало о возможности экспроприации оставшейся у старых хозяев трети земли, за которую они вносили этот налог[297]. Король удовлетворил просьбу каталиенцев и мотивировал свое решение следующим образом: «Разве важно, под каким названием посессор вносит (налог), лишь бы платил не меньше, чем следует. Так мы уничтожили и подозрительное для них название терции (suspectum tertiarum nomen) и устраняем нашей милостью наглость домогающихся» (Cass. Var., I, 14.2).

Второй документ, касающийся терций-налога, представляет собой письмо Теодориха посессорам, дефензорам и куриалам Тридентской городской общины от 507/511 г. В этом послании говорится, что по милости короля арианский священник гот Бутилан получил на территории Тридентской городской общины в качестве королевского пожалования часть (sors) какого-то земельного владения. В связи с этим теперь король предписывает: «…за эту долю (sors), которую мы дали нашей щедростью (nostra largitate) пресвитеру Бутилану, никто не должен платить по налоговому исчислению (fiscalis calculi functionem), но знайте, что из ваших выплат терций (de tertiarum illationibus vobis) должно быть снято то количество солидов, которое приходится на это дарение (praestatio)» (Cass. Var., II, 17).

Таким образом, из этого документа видно, что реальное выделение из владения римлян надела готу влекло за собой снятие той денежной повинности, которую платил за этот участок прежний владелец. И наоборот, сохранение всего имения римлянина без раздела приводило к обязанности уплачивать за оставшуюся часть имения особый денежный налог-терции в пользу остготского правительства. Чему же равнялся этот новый налог-терции? Исходя из его названия, многие ученые предполагали, что он равнялся трети общего дохода имения[298]. Однако нам это кажется мало вероятным, поскольку, во-первых, уплата в качестве дополнения к существующим налогам еще трети всего дохода имения была непомерно тяжелой повинностью, введение которой неминуемо должно было вызвать недовольство налогоплательщиков; между тем, как мы видели, налогоплательщики не просили правительство отменить самое эту повинность, а лишь изменить порядок ее уплаты и уничтожить название (Cass. Var., I, 14). Во-вторых, определение суммы этих платежей как трети всего дохода владения потребовало бы составления податных списков на совершенно иных принципах, чем это делалось при обложении tributum, и было бы очень обременительным для фискального аппарата. Скорее всего, на наш взгляд, терции-налог представляет собой уплату не трети дохода, а дополнительной трети поземельного налога с данного владения. При таком объяснении делается понятным, почему налогоплательщики не протестуют против самого этого налога, поскольку в этом случае им было выгоднее заплатить денежный взнос, чем выделять треть земли готу.

Итак, терции — это денежный налог, платимый римскими посессорами, земли которых не подверглись реальному разделу: за сохранение трети земельных владений они должны были вносить дополнительную треть поземельного налога в казну. Однако, конечно, скудость данных источников не позволяет окончательно разрешить этот вопрос[299]. Еще более туманны и неопределенны сведения источников о другом налоге, существовавшем в остготском государстве и носившем название bini et terni. И хотя об этом налоге в «Вариях» Кассиодора сохранилось четыре документа, конкретных сведений о нем мы можем оттуда почерпнуть очень мало[300].

Прежде всего из документов явствует, что налог, вносимый в качестве binorum et ternorum titulos, представлял собой какие-то натуральные поставки, поскольку сказано, что он уплачивался в установленном количестве (solemnis quantitas, omnis quantitas. — Cass. Var., VII, 20, 21, 22). Этот налог платили, согласно древнему обычаю (Cass. Var., VII, 20), землевладельцы-посессоры, провинциалы (possessores. — Cass. Var., VII, 22; provinciales. — Ibid., VII, 20). Налог взимался с их земельных владений (…sic tamem, ut nec aerarium nostrum aliquid minus a consuetudine percipiat, nec possessor supra modum possessionis exsolvat. — Ibid., VII, 22). Налог собирался в провинциях и к определенному сроку (в календы марта) пересылался в казну комита священных щедрот (comes sacrarum largitionum. — Cass. Var., III, 8.2; VII, 20–22). В приведенных у Кассиодора документах говорится о том, что остготское правительство вводит новый порядок сбора этого налога. Если раньше — до издания этих формул — он собирался правителями провинций (iudices) и их оффициями, то теперь (поскольку они не справились со своими обязанностями и происходила задержка в уплате этого налога) в провинции посылались особые чиновники — скриниарии (казначеи) королевской канцелярии, которые вместе с правителями провинций и должны были взимать этот налог (Cass. Var., VII, 20–22). Иными словами, остготское правительство брало теперь под особый контроль взимание этого налога. Сохранившиеся документы, на наш взгляд, не дают возможности окончательно установить характер и происхождение налога bini et terni. Они позволяют лишь прийти к заключению, что это была особая натуральная повинность, уплачиваемая землевладельцами провинций Италии в казну комита священных щедрот (последнее, кстати сказать, указывает на невозможность отождествлять этот налог с поземельным, который уплачивался в казну префекта претория).

Кроме налогов с сельского населения, в остготской Италии взимались сборы с купцов за право торговли (aurum negotiatorum. — Cass. Var., II, 26, 30) налог с торгового оборота (siliquaticum), равный ^₁/^₂₄ с каждого солида проданного товара (Cass. Var., II, 4,26, 30; III, 25–26; IV, 19; V, 31), монополии — налоги с купцов, имеющих монопольное право торговли каким-либо видом товаров (Cass. Var., II, 4, 26, 30) и др. Кроме того, с населения взимались экстраординарные поборы, связанные с разъездами и содержанием чиновников (Cass. Var., XI, 36, 38; XII, 15) и с расходами на армию и флот.

В период правления остготов были осуществлены, кроме указанных выше, еще некоторые изменения в области раскладки и взимания поземельного и других налогов[301]. Так, в отличие от Восточной Римской империи, уменьшение налога с земель одного налогоплательщика (вследствие ли льгот или запустения земли) не влекло за собой перекладки недостающей суммы на соседей (Cass. Var., VII, 45; ср. II, 17). В дальнейшем, после завоевания Италии византийцами, введение ими системы прикидки (эпиболэ) должно было поэтому быть для налогоплательщиков особенно тягостным. Однако у нас нет оснований идеализировать налоговую систему Остготского государства, как это делают некоторые буржуазные ученые[302]. Остготское правительство прибегало, как и римские императоры, к практике надбавок (superindictiones) к установленным налогам (Cass. Var., I, 26; V, 14); строго запрещало даровать отсрочку по уплате налогов (Cass. Var., III, 8; XI, 7; XII, 2.10); отказывалось слагать с налогоплательщиков недоимки (Cass. Var., XII, 2.16), за исключением экстренных случаев, подобных стихийным бедствиям или нашествию врагов (Cass. Var., III, 32; IV, 50; XII, 7.28).

Попытки королевской власти увеличить налоги вызывали самое решительное сопротивление населения. Как только правительство объявляло о повышении ранее установленных налогов, тотчас вспыхивали народные волнения. Остготское правительство в подобных случаях принуждено было идти на уступки народным массам и вновь понижать сумму подати (Cass. Var., IV, 38). Кассиодор указывает на причины подобного поведения правительства. Он усматривает их в том, что народные волнения, вызванные повышением налогов, были для правительства опаснее потери доходов (Cass. Var., IV, 38)[303].

Но наряду с многочисленными демагогическими призывами к чиновникам фиска не грабить население и не обременять налогоплательщиков незаконными поборами (Cass. Var., XII, 2.5), наряду с прославлением щедрости остготских правителей, дарующих различные льготы плательщикам податей (Cass. Var., XII, 28.1), остготское правительство во многих рескриптах и посланиях подчеркивало, что первейшей обязанностью подданного является уплата податей, и только аккуратным внесением налогов он может заслужить похвалу государя (Cass. Var., XI, 7.1–2; XII, 16.1–2). Оно указывало, что сила и могущество государства зиждется прежде всего на государственных налогах, а забота о регулярном поступлении налогов является важнейшей обязанностью всех правителей (Cass. Var., XII, 16.1). Правительство требовало точной уплаты налогов и отменяло все отсрочки по их взносам (Cass. Var., XI, 7.3–4; XII, 2.5–6). Остготское правительство требовало от правителей провинций точных сведений о количестве налогов и неукоснительного их взимания под угрозой штрафа (Cass. Var., XII, 2.6; 16.4). За несвоевременный сбор налогов правительство угрожало всем наместникам провинций и провинциальным судьям самыми строгими карами, вплоть до возмещения несобранных налогов из их состояния (Cass. Var., XII, 16.4), и предупреждало, что за ними самими правительство установило самый бдительный надзор (Cass. Var., XI, 7. 4–5). Одновременно оно обещало награды тем, кто точно выполнит все его предписания и обеспечит сбор налогов (Cass. Var., XI, 7.5).

Для обеспечения взимания податей остготское правительство посылало в помощь наместникам провинций солдат, которые должны были «воздействовать» на налогоплательщиков (Cass. Var., XI, 7.5; XII, 2.6; 16.4). При этом оно лицемерно убеждало правителей воздерживаться от насилий: «Итак, действуйте, — писал Кассиодор, — но пусть до меня скорее доходят похвалы вам, чем жалобы на вас» (Cass. Var., XI, 7.5).

Таким образом, несмотря на то, что остготское правительство иногда принуждено было лавировать и идти на некоторые уступки населению, основной целью его налоговой политики, конечно, оставалось стремление к полному обеспечению самыми строгими мерами неукоснительного получения всех налогов с подвластного ему населения Италии.

О тяжести налогового бремени и суровости фискальных требований остготского правительства свидетельствует то, что правительство строго предписывало лишать участка земли и хижины (casa) тех землевладельцев, которые не могли уплатить государственные подати (Cass. Var., IV, 14).

В Остготском королевстве не исчезла и старая язва римского общества — злоупотребления и различные вымогательства со стороны чиновников фиска. По данным Кассиодора, римские сборщики податей (exactores и susceptores) сохранили свои старые методы ограбления населения (Cass. Var., II, 24; XII, 8). В королевскую курию постоянно поступали жалобы жителей различных провинций на нестерпимые вымогательства и грабежи налоговых сборщиков[304]. Особое внимание привлекают свидетельства Кассиодора о злоупотреблениях чиновников фиска (censitores и peraequatores) при составлении ценза. Подкупленные крупными землевладельцами, эти чиновники неверно оценивали имущество налогоплательщиков, перекладывая бремя налогов с земель могущественных лиц на владения мелких собственников (Cass. Var., V, 14; XII, 10). Эти злоупотребления были столь вопиющими и влекли столь опасные последствия, что остготское правительство было принуждено иногда поручать оценку имущества налогоплательщиков высшим государственным чиновникам и контролировать их. С этой же целью эдикт Теодориха настоятельно требует, чтобы сборщики податей обязательно выдавали налогоплательщикам расписки с точным указанием суммы взысканного с них налога (E. Theod., 144; Cass. Var., IV, 38; IX, 10; XII, 2.14). Подобные расписка должны были выдаваться на имя собственника тех владений, которые подлежали обложению государственными податями. И случае утайки собранных средств сборщики податей были обязаны уплатить собственнику земли в четырехкратном размере ту сумму, которая, как он докажет на суде, была незаконно с него взыскана (E. Theod., 144; С. Th., XII, 6.18; XIII, 11.8; Nov. Valent. III., 1.3).

При сборе налогов запрещалось применять неверные меры и вес (E. Theod., 149). Жалобы на притеснения налоговых сборщиков поступали к остготскому правительству как со стороны населения Италии, так и со стороны жителей других провинций, временно входивших в состав Остготского государства[305]. Все эти вымогательства, естественно, вызывали, сопротивление народных масс. Итак, заканчивая рассмотрение вопроса о налоговой системе в Остготском государстве мы можем прийти к следующим выводам: в период владычества остготов старая фискальная машина рабовладельческого государства хотя и не была еще полностью разрушена, но уже претерпела существенные изменения. Римскую налоговую систему неуклонно подтачивали как развивающиеся новые общественные отношения и новые порядки, принесенные варварами, так и упорное сопротивление народных масс, выступавших против существования старой фискальной машины.

Общая натурализация хозяйства Италии повлекла за собой увеличение удельного веса натуральных повинностей по сравнению с денежными. Увеличение числа свободных крестьян и отмена строгого прикрепления колонов к земле подрывали основы римской системы обложения поземельным налогом, который все больше и больше платился согласно обычаю, а не точному исчислению имущества налогоплательщика.

Все сказанное свидетельствует о том, что и в фискальную систему мало-помалу стали проникать новые влияния, знаменующие переход к феодальному строю.

§ 1. Классовая борьба в Остготском государстве в конце V — начале VI в.

В буржуазной историографии вопрос о классовой борьбе народных масс в период правления остготов или просто игнорировался, или трактовался с реакционных позиций[306].

Некоторые буржуазные историки, идеализируя Теодориха, изображали его правление как период социальной гармонии В большинстве случаев они отрицали наличие классовых столкновений в государстве остготов и рисовали короля Теодориха покровителем и заступником народа, встречавшим якобы его горячую поддержку и одобрение[307].

По существу замалчивают социальные противоречия и классовую борьбу в Остготском королевстве и те представители буржуазной историографии, которые подменяют классовую борьбу в остготском обществе этническими или религиозными столкновениями. «Национальная» рознь между остготами и римлянами или религиозные споры между арианами и католиками выдвигаются ими на первый план, в то время как социальная борьба народных масс Италии остается совершенно в тени[308].

Между тем источники сообщают весьма важные, хотя и не столь многочисленные сведения о классовой борьбе в Остготском государстве, проливая некоторый свет на характер и формы социального сопротивления различных слоев угнетенного населения Италии того времени.

При сохранении рабства и при дальнейшем ухудшении положения колонов весьма распространенной формой социальной борьбы народных масс в Остготском королевстве по-прежнему оставались побеги рабов и колонов из имений их господ. Об этом свидетельствует включение в эдикт Теодориха предписаний, направленных против бегства рабов, колонов и других категорий зависимого населения Италии. Так, эдикт сурово карает укрывательство беглого раба или чужого колона (E. Theod., 84), причем за принятие того же самого беглеца во второй или третий раз наказание увеличивается и материальная компенсация возрастает (E. Theod., 84).

В римском праве аналогичные предписания были направлены только против бегства рабов (С. J., VI, 1.4), тогда как эдикт Теодориха устанавливает одинаковое наказание за укрывательство как раба, так и колона. Видимо, в реальной действительности были весьма распространенным явлением побеги не только рабов, но также и колонов (ср. С. J., XI, 38.6), что и нашло отражение в законодательстве остготского правительства.

Охраняя интересы собственников, эдикт Теодориха предписывает при расследовании дела о побеге зависимых людей подвергнуть пытке как раба, так, по-видимому, и колона для выяснения мотивов побега[309]. Это свидетельствует, что в связи с распространенностью побегов не только рабов, по и колонов для остготского правительства важно было пресекать побеги всех категорий зависимых людей, применяя по отношению к ним самые суровые меры.

В тесной связи с приведенной выше статьей эдикта Теодориха находятся и другие предписания остготского правительства, направленные против бегства рабов. Законодательство запрещало удерживать чужих рабов, беглых или переманенных (E. Theod., 85–86). Хозяин песет ответственность за продажу «склонного к бегству» раба. Предписание эдикта по этому поводу гласит: «Если кто-либо продаст склонного к бегству раба, не знающему о том лицу и если раб убежит также и от покупателя, то пусть продавец возвратит его стоимость и возместит убытки, которые могли быть причинены беглым» (Е. Theod., 141; ср. Paul. Sent., 11, 17.11). Эта статья эдикта, как и статья 84, показывает упорство и стойкость рабов в борьбе за свободу, что делало повторное бегство рабов обычным явлением, против которого принимаются правительством соответствующие законодательные меры.

Вместе с тем это постановление эдикта Теодориха указывает, что остготское правительство частично перекладывало и на самих господ борьбу против бегства непокорных рабов. Законодательство устанавливало, что хозяин не может избавиться от «склонного к бегству» (по сути дела особенно свободолюбивого) раба путем его продажи, а должен сам принимать меры против повторных побегов.

Помимо упоминания о бегстве рабов, в эдикте Теодориха имеются сведения о бегстве и других категорий зависимого населения Италии. Так, эдикт особо оговаривает случаи бегства оригинариев (E. Theod., 68, 80). Из ст. 80 вытекает, что крупные землевладельцы принимали не только беглых рабов, но и оригинариев, которые выдавали себя за свободных людей. Эдикт предписывает возвращать прежним хозяевам, наряду с рабами, также и оригинариев (E. Theod., 80; ср. Ulpiаn., XI, 4.1; С. J., VI, 2.4; Cass. Var., III, 43). Это указание эдикта является нововведением остготского правительства по сравнению с предписаниями римского права. Оно было вызвано, конечно, том, что бегство этой категории зависимого населения с земель крупных землевладельцев было достаточно распространенным. Одной из причин, вызывавших бегство колонов-оригинариев, могло быть распоряжение господина о сгоне о риги париев с их насиженных мест и переводе их в город или в другие имения.

Весьма показательным для характеристики положения разоренного свободного населения Италии, а также для выяснения его настроений является внесение в эдикт Теодориха предписания против бегства коллегиатов и куриалов (E. Theod., 69). Для свободного, но обедневшего населения Италии бегство от своего тягла, курии и коллегии, которые они не вправе были покинуть, также являлось средством протеста против социального неравенства[310].

Непосредственной причиной бегства свободных, но разорившихся людей могла являться неуплата недоимок и страх перед репрессиями правительства, строго каравшего за это (Cass. Var., IV, 14). В других случаях причиной их бегства служила беспощадность кредиторов. Так, остготское законодательство указывает, что несостоятельные должники из числа обедневших свободных! граждан бежали, спасаясь от преследования кредиторов, и искали убежища в церкви (E. Theod., 71).

Таким образом, в эдикте Теодориха и в других источниках VI в. мы находим немало свидетельств того, что в Остготском государстве бегство рабов, колонов и других категорий угнетенного населения продолжало оставаться одной из распространенных форм социального сопротивления народных масс, против чего остготское правительство, защищая интересы крупных земельных собственников, принимало строгие меры.

Большое недовольство свободных земледельцев вызывала налоговая политика правительства и злоупотребления знати. Нередки были случаи, когда крупные землевладельцы уклонялись от уплаты государственных налогов, перекладывая бремя податей на мелких и средних земельных собственников (Cass. Var., II, 24.2; 25.2). Все это приводило к тому, что одной из форм выражения недовольства свободных земледельцев был отказ от уплаты налогов. По данным «Барий» Кассиодора, остготское правительство было принуждено издать специальное предписание против непокорных земледельцев и уполномочить сайона Гезилу строгими мерами заставить их платить подати. Сайон Гезила мог конфисковать земельный участок и дом у тех земледельцев, которые упорно отказывались платить государственные налоги (Cass. Var., IV, 14).

Другой, также весьма распространенной формой социального сопротивления угнетенных слоев населения (рабов, колонов, оригинариев) являлись частные и локальные выступления против отдельных представителей господствующего класса, выражавшиеся в угоне стад скота крупных собственников (E. Theod., 56–58), захвате их земли (E. Theod., 104), уничтожении посевов (E. Theod., 151), убийстве господ (E. Theod., 77; Cass. Var.,1,30; 11,19; IV, 43.2), нападении на их имения, иногда даже с применением оружия (E. Theod., 16, 75, 77) и, наконец, в поджоге домов и вилл крупных землевладельцев (E. Theod., 97).

Против подобных правонарушений остготское правительство применяло самые жестокие законодательные санкции. Так, за угон стад эдикт Теодориха устанавливает смертную казнь и возмещение убытков в четырехкратном размере: «Тот, кто угоняет животных (animalium), или стада (gregem), или чужой скот (pecorum alienorum) — будь то из конюшни или с выгона, — наказывается мечом, и ущерб взыскивается в четырехкратном размере из его имущества (substantia)». И далее эдикт особо оговаривает, что, «если это будет раб (servus) или оригинарий, то их господин, вызванный вместо них в суд на основании законов, пусть немедленно представит судье задержанных для предания их (смертной) казни, или, если он это предпочтет, то пусть удовлетворит потерпевшего так, как мы сказали выше» (E. Theod., 56).

Остготское законодательство, в отличие от римского права (Paul. Sent. V, 18. 2), особо указывает на то обстоятельство, что угон стад производился не только рабами, но также и оригинариями (E. Theod.,56). Подобные правонарушения совершали и рустики. Так, Кассиодор рассказывает о том, как у одного знатного путешественника в Сциллатинской области были угнаны кони местными рустиками (Cass. Var., VIII, 32. 4).

Зачастую угон скота мог быть просто актом грабежа, но вместе с тем не подлежит сомнению, что во многих случаях он являлся и формой социального сопротивления народных масс. Об этом свидетельствует прежде всего то, что в остготском и в римском законодательстве, как и в варварских правдах, особенно строго карается именно угон стад скота, захват же небольшого числа животных рассматривается как кража и наказывается значительно мягче (E. Theod., 57).

Это не только указывает на стремление законодателя оградить интересы крупных собственников, владельцев больших стад скота, но также и свидетельствует о том, что особенно суровая кара предписывалась именно в тех случаях, когда преступление уже выходило за рамки обычных в сельском быту того времени мелких правонарушений, и перерастало в выступления социального характера, ибо угон стада обычно был связан с применением оружия[311]. Включение в эдикт Теодориха суровых санкций против угона стад скота показывает, что-подобные случаи — не редкость в те времена и порою были проявлением народного гнева, формой социальной борьбы рабов и колонов против богатых землевладельцев, обладающих обширными пастбищами и крупными стадами скота. Для рабов и оригинариев за угон стада — преступление, наносящее ущерб крупным собственникам, — остготское законодательство устанавливает только самое суровое наказание — смертную казнь, в то время как римское право за подобное же правонарушение, совершенное рабом, в качестве наказания предписывало или смертную казнь, или же ссылку в рудники (in metallam), или отправку на общественные работы (in opus publicum) (Paul. Sent., V, 18. 2)[312]. Такая строгость репрессий, установленных остготским правительством, указывает на важность пресечения подобных явлений для господствующего класса государства остготов.

Другой, также весьма распространенной формой, в которой находило свое выражение стихийное стремление трудящихся освободиться от эксплуатации и обеспечить землей тех, кто ее возделывает, были самовольные захваты земель крупных собственников рабами и колонами. Ст. 104 устанавливает: «Те, кто нарушает границы поля или вырывает межевые знаки, указывающие границы, или выкорчевывает межевые деревья, если это рабы или колоны и если они делают это без ведома или приказания господина, караются смертью»[313].

При этом эдикт Теодориха видоизменяет соответствующие постановления римского права (Paul. Sent., V, 22. 2): в то время, как римское право предусматривает самовольные захваты земли только рабами, эдикт Теодориха учитывает, что подобные захваты совершают также и колоны. Это показывает, что в социальной борьбе, как и в хозяйственной жизни того времени, значительное место принадлежало, наряду с рабами, также и колонам. Кроме того, эдикт санкционирует гораздо более суровое наказание рабов и колонов за это «преступление», чем это было установлено в предписаниях римских юристов[314]: видимо, в остготский период эти правонарушения все более и более приобретали характер социального протеста народных масс, что и вызвало столь жестокие законодательные санкции остготского правительства.-

В тесной связи с вышеприведенными постановлениями эдикта Теодориха находится и другое предписание, направленное против уничтожения посевов и насаждений на землях посессоров[315], что в отдельных случаях также могло явиться формой выражения ненависти народных масс к крупным землевладельцам. Нередки, по-видимому, были случаи убийства рабами и колонами наиболее ненавистных представителей знати. Обычно это были акты мести эксплуататорам за их крайнюю жестокость. В одном из рескриптов Теодориха от 507/511 г. предписывается строго карать рабов за убийство их господ. В этом рескрипте сказано: «И поэтому настоящим приказом мы предписываем вам поступить согласно всей строгости законов с рабами, которые со злодейским коварством убили своего господина Стефана и оставили его тело без погребения, ибо те, кто следует самым дурным примерам, караются суровыми наказаниями» (Cass. Var., II, 19, 2). Последние слова рескрипта не оставляют сомнения, что подобные акты мести господам со стороны рабов не были единичными случаями (ср. Cass. Var., I, 30; IV, 43. 2).

Народное возмущение притеснениями знати порою приводило к поджогам рабами и колонами имений крупных землевладельцев.

О том, что поджоги домов и вилл богачей из числа римской и остготской знати иногда приобретали и в Остготском государстве характер социального протеста народных масс, свидетельствует внесение в эдикт Теодориха суровых санкций против поджогов, особенно совершенных рабами и колонами. Так, в ст. 97 мы читаем: «Тот, кто из вражды подожжет хижину, дом или чужую виллу, если это раб, колой или оригинарии, то он сжигается на костре. Если же это сделает свободный, то пусть он возместит ущерб, который был причинен вызванным нм пожаром, пусть восстановит здание и в наказание за такой проступок пусть уплатит стоимость сожженного имущества. Если же он по своему имущественному положению не имеет возможности этого сделать, то после наказания палками он отправляется в вечное изгнание».

Сравнение этого предписания эдикта Теодориха с аналогичными постановлениями римского права показывает, что в ст. 97 нашли отражение существенные изменения в общественных отношениях Италии VI в. по сравнению с предшествующим временем.

Прежде всего, в то время как в римском праве говорится лишь о подлюге, совершенном свободными людьми знатного или незнатного происхождения[316], остготское законодательство акцентирует основное внимание на пресечении поджогов, совершаемых зависимыми людьми — рабами, колонами и оригинариями, которые резко противопоставляются свободным и за этот проступок подвергаются самому суровому наказанию, известному в эдикте Теодориха, — сожжению.

Напомним, что в эдикте Теодориха сожжением караются лишь самые тяжкие, с точки зрения правительства, преступления, носящие характер социального протеста народных масс, как-то: открытые вооруженные восстания (E. Theod., 107) или преступления, которые задевали классовые привилегии и предрассудки, например сожительство раба со свободной и знатной женщиной (E. Theod., 61). Эти преступления вызывали особые опасения и ненависть господствующего класса Остготского королевства и поэтому карались столь беспощадно.

На наш взгляд, остготское правительство отнюдь не случайно обращало особое внимание на участие в поджогах домов знати именно зависимых людей — рабов, колонов и оригинариев, в то время как римское право о них совсем не упоминало. Видимо, в период издания эдикта Теодориха весьма распространены были поджоги имений крупных землевладельцев именно представителями наиболее угнетенных слоев населения Италии; эти выступления носили характер социальной борьбы, что и вызывало столь жестокие кары.

Далее, в остготском законодательстве не проводятся различия в наказании за поджог, совершенный рабом, колоном или оригинарием, что свидетельствует об их фактическом уравнении перед лицом закона в тех случаях, когда речь идет об их участии в выступлениях социального характера, вызывающих особую ненависть знати. Это вполне совпадает с общей тенденцией остготского законодательства к уравнению положения рабов и колонов.

По-видимому, также не случайно и упоминание в эдикте всех категорий зависимых людей — рабов, колонов и оригинариев (за исключением рустиков), что, быть может, свидетельствует об их совместном участии в социальной борьбе того времени. Не случайно и резкое противопоставление в ст.97 эдикта свободных И зависимых людей.

В то время как закон неумолимо карал за поджоги, совершенные рабами, колонами или оригинариями, в отношении свободных, особенно состоятельных людей, он был значительно более милостив. Однако и в отношении свободных людей в эдикт внесены весьма существенные изменения по сравнению с предписаниями римского права. Если в римском праве в аналогичных предписаниях речь шла о совершении подобных преступлений знатными (honestiores) и незнатными (humiliores) людьми, то в ст. 97 эдикта Теодориха знатные лица совершенно не упоминаются, а деление на знатных и незнатных заменяется делением на состоятельных людей, имеющих возможность возместить причиненный пожаром ущерб, и бедняков, которые не в состоянии этого сделать и поэтому подвергаются телесному наказанию и вечной ссылке (E. Theod., 97; Paul. Sent., V, 20, 2).

Замена именно в этой статье эдикта Теодориха, направленной против социального сопротивления народных масс, деления свободных людей на знатных и незнатных противопоставлением богатых и бедных вряд ли может быть объяснена лишь влиянием германского права, как полагал Ф. Дан[317]. На наш взгляд, это нововведение скорее указывает на стремление остготского правительства пресечь выступления народных мacc Италии, в том числе и обедневших свободных крестьян, среди которых нередки были стихийные вспышки возмущения против притеснений богатых землевладельцев.

Угнетенные народные массы Остготского королевства в своей борьбе иногда объединялись и совершали вооруженные нападения на имения крупных землевладельцев. Об этом говорят суровые санкции остготского правительства, направленные на прекращение «насилий», совершаемых вооруженной «толпой» (multitudo). Классовая направленность остготского законодательства проявляется в этом отношении особенно ярко.

Ст. 75 эдикта гласит: «Тот, кто с вооруженными людьми, оружием (ferro), палкой, камнем изгнал бы кого-нибудь из его владения, дома или виллы, захватил, осадил, запер; или тот, кто для этого предоставил своих людей, поместил, привел, устроил беспорядки (turbam), мятежи (seditiones), пожар (incendium), пусть будет присужден к наказанию за совершение насилия (ad violentiae poenam), о котором писалось выше (т. е. к смертной казни. — 3. У.)»[318].

Вполне возможно, что вооруженные нападения на дома или виллы какого-либо землевладельца совершались иногда и представителями знати с целью захвата чужого имущества и при помощи зависимых от них людей (E. Theod., 75, 77). Однако из предписания эдикта (E. Theod., 75) явствует, что подобные нападения были результатом стихийного возмущения угнетаемых народных масс и сопровождались серьезными беспорядками, «мятежами» и пожарами[319].

Это подтверждается и другим предписанием эдикта Теодориха, в котором прямо указывается, что «насилие» (violentia) может быть совершено рабами как по приказанию своих господ, так и по их собственной инициативе: «Если окажется, что рабы совершили насилие по своей собственной злонамеренности (sua temeritate), они караются смертью»[320].

Эдикт Теодориха содержит также упоминания о нападениях «толпы» на имения знати с целью похищения рабыни или оригинарии: «Если кто-либо, — гласит закон, — собрав толпу, насильно похитит чужую рабыню или оригинарию, в случае если это свободный человек, пусть он будет наказан как похититель, потому что он совершил насилие (violentiae crimen), если же он раб или колон и сделал это только по своей воле, то он подвергается тому же наказанию». Едва ли можно сомневаться, что поддерживавшая этих рабов или колонов «толпа» состояла в первую очередь из таких же рабов, колонов или людей, принадлежавших к другим слоям угнетенного населения. Подобные нападения являлись своеобразной формой борьбы рабов и оригинариев против бесчеловечного установления рабовладельческого общества, запрещавшего им иметь свою семью (E. Theod., 21; ср. С. Тh., IX, 10.4).

Кроме рабов и колонов, в вооруженных выступлениях принимали участие и свободные бедняки. Эдикт Теодориха предусматривает случаи, когда люди «низкого происхождения» собирают вооруженные отряды (militiam confixerit) с целью запугать кого-либо; за это они после наказания палками осуждаются на вечную ссылку (E. Theod., 89; Paul. Sent., V, 25, 12). Подобные указания эдикта, быть может, свидетельствуют об участии некоторых воинов в вооруженных нападениях на имения крупных землевладельцев.

Остготское правительство в случаях вооруженного нападения «толпы» на имения крупного собственника всецело защищало интересы последнего; это нашло свое выражение в предоставлении владельцу имения права вооруженной защиты от нападения и безнаказанной расправы с нападающими (Е. Theod., 16).

Таким образом, в Остготском государстве в правление Теодориха, по-видимому, не были редкостью вооруженные нападения угнетенных народных масс, в первую очередь рабов и колонов, на имения крупных землевладельцев, против чего правительство принимало суровые меры.

Так, Кассиодор сообщает, что в Фавентинской округе остготы и римляне (по-видимому, из местного крестьянства) принимали активное участие в вооруженных нападениях и разграблении поместий крупных собственников (in direptionibus possessorum). Эти нападения приняли настолько широкий размах, что король Аталарих около 527 г. отдал специальное распоряжение сайону Думериту и комитиаку Флорентиану сурово наказывать всякого, кто будет уличен в подобных действиях (Cass. Var., VIII, 27.2)[321].

Особое внимание привлекает то обстоятельство, что в на падениях на имения крупных землевладельцев в Фавентинской округе принимали участие как разоренное италийское крестьянство, так и обедневшие остготские земледельцы.

Это показывает, что уже в правление первых остготских королей бывали случаи (пока еще единичные) совместных выступлений разоренных италийских и остготских земледельцев, которых объединяла общая борьба против притеснений знати и правительства.

Быть может, уже в это время появились первые ростки будущего союза остготских земледельцев и угнетенных народных масс Италии, давшие свои плоды во время правления Тотилы.

Участившиеся нападения крестьян на имения и дома крупных собственников, на проезжих купцов и богачей вызвали строгие предписания остготского правительства провинциальным властям с требованием окончательного искоренения «разбоя» и предания «разбойников» позорным телесным наказаниям и казни (Cass. Var., VIII, 32.4; 33.2; XI, 1, 5.4–6).

Для борьбы с восставшими земледельцами правительство предоставляло в распоряжение комита готов особые карательные военные отряды.

Вместе с тем правители Остготского государства опасались вооружения непокорных сельских жителей и издали указ о запрещении рустикам вооружаться при прохождении через их области остготских войск и принимать участие в походе[322].

В источниках, относящихся ко времени правления Теодориха и его ближайших преемников, сохранились известия не только о вооруженных нападениях угнетенных народных масс на владения знати, о поджогах их домов и вилл, но и об открытых народных восстаниях. Недаром эдикт Теодориха вводит новое, совершенно не зависимое от римского права постановление, направленное против народных восстаний. Это чрезвычайно важное предписание эдикта гласит следующее: «Тот, кто окажется виновником мятежа (seditio) в народе или в войске, предается сожжению» (E. Theod., 107).

Страх пород народными восстаниями, стремление самыми беспощадными мерами, пресечь выступления народных масс обусловили издание этого предписания остготского законодательства, согласно которому руководители и организаторы народных восстаний приговаривались к самой тяжкой каре — сожжению. Сама формулировка предписания свидетельствует, что правительство было серьезно обеспокоено не только народными восстаниями, но также и восстаниями в армии[323]. Едва ли мы ошибемся, если скажем, что внесение в эдикт Теодориха такого сурового предписания было вызвано не только мятежами воинов и отдельных военных командиров, но и участием воинов в народных движениях, что внушало особенно сильные опасения правителей Остготского государства.

Открытые народные выступления против остготского правительства упоминаются также и в «Вариях» Кассиодора[324]. Так, уже в первые годы царствования Теодориха «сердца провинциалов смущало сомнение», неспокойно было и в Сицилии.

Недовольство населения этой провинции приобрело такие размеры, что Теодорих принужден был послать Кассиодора для усмирения непокорных сицилийцев. В Сицилии Кассиодор проявил себя как весьма искусный дипломат и сумел мирным путем уладить конфликт между жителями острова и остготским королем. Весьма ловко, путем некоторых уступок, он добился соглашения и усмирил «мятежные души сицилийцев», убедив их не упорствовать в своем «безумии» (ab obstinatione praecipiti deviasti). Тем самым он отвратил от сицилийцев угрозу страшного наказания, и «здравое убеждение свершило то, что могла исправить лишь суровая кара» (Cass. Var., I, 3. 3–4).

Одной из важных причин конфликта в Сицилии, по-видимому, было недовольство населения острова налоговой политикой остготского правительства. Об этом можно судить по тому, что Кассиодор для мирного разрешения конфликта прежде всего позаботился о справедливой раскладке налогов и устранении злоупотреблений при их взимании. Он добился того, что были удовлетворены требования фиска и покрыты недоимки по налогам, и вместе с тем соблюдены интересы граждан. Возможно, что какую-то часть недоимок Кассиодор внес в казну из своих собственных средств (lucratus es damna provinciae, que meruit sub devotione nescire) (Cass. Var., I, 3.4). Сумма налогов с провинции, видимо, была ранее увеличена остготским правительством из-за того, что население Сицилии «проявило непослушание».

Во время пребывания в Сицилии Кассиодор показал большую умеренность и осторожность в отношениях с местным населением. Обладая широкими полномочиями, он, однако, не прибегал к насильственной расправе с непокорными, проявив в этом большую дальновидность. Обычно он стремился разрешать споры с населением судебным разбирательством, охраняя при этом как государственные, так и частные интересы. Королевское послание всячески восхваляет Кассиодора за то, что он, будучи правителем Сицилии, гнушался наживы, «закрывая тем самым доступ для жалоб и выражения недовольства». Подобным поведением он заслужил всеобщее одобрение и похвалы жителей острова (Cass. Var., I, 3.4).

Если даже отбросить некоторые преувеличения, вполне возможные в подобном королевском послании, ставившем целью восхваление заслуг государственного чиновника, назначаемого на высокую должность, то все же из приведенных в послании фактов становится очевидным, что политика Кассиодора в Сицилии оправдала себя. Эта политика уступок и примирения принесла желаемые результаты: недовольство в провинции постепенно угасло и население Сицилии изъявило покорность новому правителю.

За эти заслуги остготское правительство щедро наградило Кассиодора, возместив ему в двойном размере все произведенные им ранее затраты. Кроме того, король Теодорих даровал Кассиодору почетный сан патриция (Cass. Var., I, 3.5; 7–8). Высокие награды, полученные Кассиодором, свидетельствуют о том, сколь большое политическое значение придавало остготское правительство умиротворению Сицилии.

Успешное подавление восстания в Сицилии принесло Кассиодору в 507 г. другое почетное назначение правителем Бруттия и Лукании (Cass. Var., I, 3.5). В этих провинциях, видимо, также было неспокойно и росло недовольство жителей. Но и здесь, как и в Сицилии, на первых порах новый правитель установил относительный порядок.

Однако умиротворение в Сицилии и на юге Италии было лишь кажущимся. Вскоре в Бруттии и Лукании начались новые народные волнения. По словам того же Кассиодора, бруттийцы и луканцы, вновь стали «своевольничать» и отказывались уплачивать налоги (Cass. Var., III, 8.2). В этих провинциях происходили ожесточенные столкновения, нередко кончавшиеся кровопролитием (humani sanguinis effusione. — Cass. Var., III, 47.1). Обеспокоенный этими событиями, Теодорих напоминал правителю Бруттия и Лукании о необходимости срочной присылки в казну податей и приказывал ссылать преступников, виновных в мятежах и убийствах (Cass. Var., III, 47.1). Но все усилия правительства были тщетными, и положение в Южной Италии долго не улучшалось.

Более того, в конце царствования Теодориха брожение в Сицилии возобновилось и вылилось в 522 г. в новое восстание населения против владычества остготов. Во всяком случае Агнелл рассказывает, что на тридцатый год своего правления Теодорих послал из Равенны в Сицилию войско, которое опустошило остров и вновь подчинило его власти остготского короля (trigesimo regni sui anno Ravenniaiium exercitum Siciliam misit, depopulavit et suis ditionibus mancipavit. — Agn., 39).

В правление Теодориха вспыхнуло серьезное вооруженное восстание в Сирмийской Паннонии, для усмирения которого были посланы войска во главе с комитом Колоссеем. Из послания Теодориха к Колоссею от 507/511 г. мы узнаем, что последний был назначен военачальником с широкими полномочиями: в его задачи входила не только военная защита Сирмийской Паннонии от внешних врагов, но и пресечение смут и установление законности (jure compone. — Cass. Var., III, 23.2).

В этом послании остготское правительство настойчиво подчеркивало, что Сирмийская Паннония некогда являлась местожительством готов, которые были ее защитниками от нападений внешних врагов, и что население этой провинции было счастливо (feliciter) повиноваться предкам нынешних правителей Италии (Cass. Var., III, 23.2–3). Подобная же мысль проводится и в другом послании Теодориха, направленном ко всем варварам и римлянам, жившим в Сирмийской Паннонии. В этом послании вновь указывается, что население этой провинции в течение многих лет повиновалось готам и их предкам (Cass. Var., III, 24.2; 4).

Упорное подчеркивание остготским правительством исконных прав готов на Сирмийскую Паннонию наводит на мысль, что во время восстания в этой провинции возникла реальная угроза отпадения ее от Остготского королевства. Именно поэтому для короля Теодориха было столь важным доказать свои права на эту провинцию. Именно поэтому он стремился убедить непокорных подданных в благожелательном отношении к ним готов.

Сколь большое политическое значение придавало остготское правительство экспедиции в Сирмийскую Панно шло и как важно было для него удержать в повиновении эту провинцию, видно из того, с какой особой заботой Теодорих относился к снаряжению и снабжению всем необходимым войск Колоссея.

В рескрипте комиту частных имуществ Сенарию (от 509/510 г.) остготский король предписывает выдать войскам Колоссея все необходимое продовольствие. В рескрипте излагается и цель подобного предписания: стремление правительства предотвратить возможность насильственного захвата (iniustis praesumptionibus) солдатами продовольствия у местного населения. «Ведь не может сохранить дисциплину голодное войско, так как вооруженный всегда силой захватит то, чего ему недостает» (Cass. Var., IV, 13. 1–2).

Остготское правительство достаточно трезво оценивало обстановку, создавшуюся в этой провинции, и считало крайне необходимым принять меры против грабежей войск, чтобы не накалять еще более атмосферу в Сирмийской Паннонии и не вызывать новых столкновений с местным населением.

А атмосфера в этой провинции, по-видимому, была действительно весьма накалена.

Послания Теодориха к комиту Колоссею и к населению Сирмийской Паннонии дают возможность воссоздать картину серьезных вооруженных столкновений, происходивших в этой сравнительно отдаленной провинции Остготского королевства между 507–511 гг. В послании к Колоссею остготское правительство особо подчеркивало, что первейшей обязанностью вновь назначенного в Сирмийскую Паннонию правителя является строгое пресечение вооруженных столкновений между гражданами, ибо в этой провинции часто различные тяжбы разрешаются не путем судебного разбирательства, а силой оружия. Дело доходит здесь до того, что вооруженные столкновения между гражданами уносят столько людей, сколько похищает война (ne plus intentio civilis rapiat quam bella consumat). Жители этой провинции часто поднимают оружие не против внешних врагов, а против своих сограждан (Cass. Var., III, 23.3). Эта же мысль еще полнее выражена в послании короля Теодориха ко всем варварам и римлянам, населявшим Сирмийскую Паннонию. В особом послании король прямо увещевает жителей непокорной провинции сложить оружие, ибо у них нет врага (deponite ferrum, qui non habetis inimicum. — Cass. Var., III, 24. 4). Он убеждает их обратить оружие не против своих сограждан, а против врагов государства.

Особенно настойчиво Теодорих уговаривает жителей восставшей провинции не применять оружия для разрешения тяжб между собой и споров с правительством. «Небольшое дело пусть не доводит вас до жестокой распри». И далее: «Зачем человеку язык, если спор будет решать вооруженная рука?». Король демагогически призывает жителей провинции подражать готам, которые, по его словам, вне пределов государства ведут сражения, а внутри королевства соблюдают умеренность и выдержку (Cass. Var., III, 24.3–4).

Послания Остготского правительства дают возможность составить некоторое представление и о причинах, вызвавших волнения населения Сирмийской Паннонии. В послании к комиту Колоссею рисуется картина тяжких бедствий населения этой провинции и прямо говорится, что некоторые граждане из-за крайней бедности (paupertas) сами стремятся к смерти. Король советует новому правителю заплатить за этих бедняков их долги, т. е., по-видимому, внести за них накопившиеся недоимки по уплате государственных налогов. Теодорих обещает Колоссею в будущем возместить понесенные им при этом убытки и щедро наградить, если ему удастся восстановить порядок в непокорной провинции, насадить там гражданский образ жизни (civile propositum) и оказать помощь населению «так, чтобы собравшийся погибнуть, вновь обрел жизнь» (Cass. Var., III, 23.4).

Таким образом, можно предположить, что одной из причин народного восстания в Сирмийской Паннонии, так же как и в Сицилии, было недовольство населения налоговым гнетом и крайнее разорение жителей государственными поборами. Причиной вооруженных выступлений в Сирмийской Паннонии, насколько можно судить по дошедшим до нас документам, являлись также и беззакония, творимые судьями при разборе судебных дел. Однако размах движения в Сирмийской Паннонии был более значителен, чем в Сицилии, и народное недовольство, как мы видели, выливалось здесь в вооруженные столкновения, в связи с чем остготское правительство послало войска в эту провинцию.

В период остготского владычества в Италии продолжались народные волнения в городских центрах и прежде всего в древней столице Италии — Риме.

С целью их предотвращения остготское правительство пускало в ход испытанное еще римскими императорами средство: оно пыталось подкупить римский плебс раздачами хлеба и других продуктов. Высшим государственным чиновникам поручалось следить за проведением раздач, «чтобы жалующийся плебс, насытившись, не поднимал мятежа» (Cass. Var., VI, 6.6; VI, 18.2–3; cp. ibid., XI, 5). Однако эти меры не всегда помогали и восстания вспыхивали довольно часто.

В «Вариях» Кассиодора мы встречаем упоминания о народных волнениях и «мятежах» в городах Италии, происходивших во время цирковых представлений[325]. Из этих данных видно, что цирк в Риме и во время остготского владычества оставался еще местом многолюдных народных сборищ и центром ожесточенной политической и социальной борьбы. По-прежнему сохранялось и разделение граждан Рима на приверженцев и противников той или иной цирковой партии (Cass. Var., I, 20.2).

Политическое значение имели, по-видимому, как и раньше, две «партии» — венеты («голубые») и прасины («зеленые»)[326]. В правление Теодориха покровительством правительства и сенаторской аристократии пользовалась, очевидно, партия венетов, что явствует из жалоб прасинов на притеснения, чинимые по отношению к их актерам.

В петиции, поданной остготскому правительству, партия «зеленых» выражала свое недовольство и сообщала Теодориху, что «некоторые преступнейшие люди» в цирке возбуждают шумные «мятежи», превращая зрелища из места всеобщего веселия в арену «безумной борьбы» (Cass. Var., I, 20.2).

В связи с жалобой прасинов остготское правительство поручило патрициям Альбину и Авиену наблюдать за спокойствием народа во время цирковых представлений. Альбину особо поручалась забота о партии прасинов. Выбор Альбина в качестве защитника интересов партии прасинов определялся, видимо, тем, что и его отец некогда выполнял миссию подобного же рода (Cass. Var., I, 20.3).

Цель этого назначения вполне определенно указывается в послании Теодориха — это стремление остготского правительства пресечь народные волнения, искоренить семена опасных «мятежей» (seditiones turbulentas), связанных с борьбой цирковых партий. Для успокоения партии «зеленых» и предотвращения новых столкновений Альбин по предписанию короля должен был принять следующие меры: организовать за государственный счет представление пантомимы, сыгранной актерами партии прасинов; уплатить актерам этой партии за исполнение пантомимы жалование в размере не ниже того, которое получали актеры другой партии. Посредниками между борющимися партиями при организации пантомимы были выделены известные в то время мимы Гелладий и Тородон[327]. Таким образом, одним из поводов столкновений между цирковыми партиями являлась борьба из-за оплаты мимов и других актеров. Для пресечения народных волнений правительство Теодориха вынуждено было установить из государственных средств равное жалование актерам обеих партий.

О важности этого вопроса для борющихся партий свидетельствует, что предписание о выплате установленного жалования актерам партии прасинов повторяется и в других рескриптах остготского короля. Так, в послании Теодориха префекту Рима Агапиту от 507/509 г. указывается, что патриции Альбин и Авиен представили остготскому правительству доклад, в котором сообщали, что они выполнили данное им поручение и приняли меры к организации представления в цирке пантомимы партии «зеленых».

В этом же рескрипте остготское правительство вновь предписывает, чтобы избранному Альбиной и Авиеном главному миму партии «зеленых» было выплачено без всякого уменьшения установленное обычаем жалование. В рескрипте Теодориха ясно выражена цель данного предписания — предотвратить народные «смятения», ибо уменьшение жалования миму партии прасинов может послужить причиной «мятежа» народа (Cass. Var., I, 33.1–2).

К этому следует прибавить и распри между партиями из-за мест в цирке и театре. Для искоренения мятежного духа приверженцев борющихся партий остготское правительство приказывало, чтобы впредь мимы обеих партий показывали свое искусство народу лишь в заранее установленных местах, по усмотрению префекта города (Cass. Var., I, 31.3). Быть может, это делалось с целью лучшего обеспечения охраны порядка во время театральных представлений. Мим Гелладий, выступавший в качестве посредника между партиями, должен устранить все распри и споры партий из-за мест в цирке во время зрелищ. Поклонники Гелладия могут смотреть представление с тех мест, с каких они захотят. Гелладий же обязан не проявлять пристрастия ни к той, ни к другой партии. Если народ будет высказывать сочувствие одной партии, пусть он выражает свои чувства в дозволенных формах, в противном же случае нарушители спокойствия будут сурово наказаны (Cass. Var., I, 33.3–4).

Столкновения в цирке из распрей между партиями часто перерастали в народные волнения социального характера. При этом они иногда сопровождались кровавыми эксцессами. Так, в послании Теодориха римскому сенату от 507/511 г. упоминается о жалобах населения Рима на тяжкие эксцессы, происходящие во время представлений в цирке. В этих жалобах говорилось, что вооруженные рабы сенаторов по приказанию своих господ нападают на невинных и убивают свободнорожденных и знатных людей: «Поправ законы, вызывая отчаяние, неистовство вооруженных рабов (servilis furor armatus) преследует невинных» (Cass. Var., I, 30.1).

Правительство убеждало сенаторов сдерживать своих рабов: «Не позволяйте же, — говорится в рескрипте, — чтобы ваши рабы совершали против граждан действия, которые отныне и по отношению к врагам должны вызывать осуждение» (Cass. Var., I, 30.5).

Под непосредственным давлением народных масс правительство Теодориха издало предписание, обязав сенаторов выдавать властям своих рабов, совершивших убийства, для предания виновных наказанию, установленному законом. Если хозяин не захочет выдать раба, он обязан уплатить штраф в казну в размере 10 либр золота и, кроме того, ему грозит королевская немилость, что, как подчеркивает составитель указа, значительно тяжелее штрафа (Cass. Var., I, 30.2).

Однако остготское правительство в угоду своему временному союзнику — римской аристократии и вместе с тем не желая раздражать влиятельных сенаторов изданием подобного предписания, одновременно включило в рескрипт строгие санкции против «мятежников» из народа, оскорбляющих сенаторов во время представления в цирке. Если сенатору было нанесено кем-либо оскорбление во время цирковых зрелищ, он должен искать защиты у префекта города и требовать наказания виновных согласно предписаниям законов, а не прибегать к самочинной расправе с ними при помощи своих рабов. Остготский король угрожал беспощадными карами тем, кто осмелится оскорбить представителя сенаторского сословия. Суду подлежали все свободные лица, виновные в оскорблении римских сенаторов (Cass. Var., I, 30.4–5).

В других посланиях и рескриптах остготского правительства прямо говорится о жестоких оскорблениях, наносимых «толпой» знатным сенаторам в цирке. Во время волнений в цирке народный гнев зачастую обрушивался на знатных патрициев и сенаторов, которые подвергались оскорблениям и угрозам.

В послании Теодориха римскому народу предписывается следующее: «Этим эдиктом мы постановляем, чтобы тот, чей беззаконный голос нанесет жестокие оскорбления кому-либо из сенаторов, был предан суду городского префекта и после расследования его преступления получил установленный законом приговор»[328].

В послании Теодориха префекту Рима Агапиту от 507/509 гг. особо подчеркивается, что первейшей обязанностью префекта города является поддержание мира и спокойствия граждан и, в частности, устранение всех причин, которые могут вызвать народные «мятежи» во время цирковых представлений (Cass. Var., I, 32.1).

В этом же послании остготское правительство с большой настойчивостью вновь и вновь повторяет свои предписания и требует от префекта Рима строго наблюдать за тем, чтобы в случае нанесения несправедливой обиды сенатору тотчас «болтливое безрассудство было наказано по всей суровости законов». Одновременно в этом же послании вновь повторяется и предписание о наказании штрафом сенатора за убийство свободного гражданина (Cass. Var., I, 32.2).

Таким образом, во время многолюдных зрелищ в римском цирке сенаторы и другие представители римской аристократии находились в гуще борьбы цирковых партий и часто в ходе этой борьбы чинили при помощи рабов расправу со своими врагами или политическими противниками из другой партии. На эти злодеяния поступали жалобы народа остготскому правительству, и Теодорих должен был принять некоторые меры против насилий сенаторов. Упоминание о жалобах народа (querela populorum) на беззакония сенаторов (Cass. Var., I, 30.1), по-видимому, дает основание предположить, что римская аристократия стремилась при помощи своих слуг устранить прежде всего наиболее для нее опасных вожаков «мятежного» народа.

Насилия и беззакония римской аристократии порою вызывали открытые вспышки народного гнева, который выливался в выступления против знати, жестоко преследуемые правительством.

По данным Кассиодора, в 509 г. происходили серьезные народные волнения в Риме, в которых принимали участие римский плебс, ремесленники, работники государственных мастерских. В послании сенату Рима от 509/511 г. Теодорих сетовал, что римский народ предался буйству восстаний и явился виновником пожара прославленного города. Одной из. причин «беспорядков» в Риме были столкновения жителей города с иудеями. Восстание сопровождалось пожарами, были подожжены частные дома знатных римлян, ремесленные мастерские, синагога и другие здания. В восстании приняли участие рабы, убивавшие своих господ (in dominorum caede proruperit servilis audacia. — Cass. Var., IV, 43.1–2).

Правительство требовало сурово наказать виновников восстания для того, чтобы «отвратительный вид пожара не воспламенил сердца простого народа желанием безрассудного подражания» (Cass. Var., IV, 43.1). Теодорих выразил римскому сенату большое неудовольствие по поводу того, что «пустые стремления народа» привели к разрушению зданий (Cass. Var., 43.4). Народные волнения в Риме, по-видимому, серьезно тревожили остготское правительство, и поэтому оно в 509/510 г. назначило Артемидора префектом города Рима и даровало ему чрезвычайные полномочия для борьбы с мятежниками. Артемидор, согласно этому указу правительства, получил широкие права беспощадно наказывать «бунтарей» и всех «уклонившихся от повиновения государственному порядку» (audebit ergo seditiosos et a disciplina publica deviantes nostra auctoritate percellere. — Cass. Var., I, 44.4).

В правление Теодориха имели место народные волнения также в Вероне, Равенне и других городах Италии. По словам Анонима Валезия, причиной было столкновение между иудеями и христианами. Эти события, по-видимому, произошли около 519 г.[329] По данным анонимного хрониста, иудеи якобы оскорбили религиозные чувства католиков, высмеяли их обряды и тем самым вызвали восстание народа. «Затем, — пишет хронист, — восстал народ; не обращая внимания ни на короля, ни на Евтариха или Петра, который был там епископом, люди бросились к синагогам и потом их сожгли. Подобные же события происходили и в Риме» (Anon. Vales., XIV, 81).

Сам Теодорих в это время находился в Вероне и, видимо, не спешил возвратиться в охваченную волнениями столицу. Пострадавшие во время пожара иудеи подали жалобу Теодориху. Это им удалось сделать благодаря помощи препозита королевской опочивальни Тривана, который, по словам того же анонимного хрониста, сам тайно был еретиком и иудеем. «Теодорих приказал, опасаясь пожара, чтобы весь римский народ восстановил равеннские синагоги, им сожженные, дав на это деньги; кто же не имел этих денег, того с позором водили по городу при криках глашатая». Надзор за точным выполнением этого королевского предписания был поручен наследнику престола Евтариху, епископу Равенны Петру и некоторым высшим государственным чиновникам (Anon. Vales., XIV, 82).

Решительные меры правительства, по-видимому, вызвали новый взрыв недовольства народных масс. В ответ на это вскоре последовали новые санкции остготского правительства против непокорного населения, завершившиеся разрушением по приказу Теодориха одной из католических церквей в Вероне. Это свидетельствует, что народное движение, подогреваемое, по-видимому, католическим духовенством, из Равенны перекинулось в Верону, где столкновения населения с правительством приняли весьма острые формы (Anon. Vales., XIV, 83).

Прямым следствием народных восстаний в Равенне, Риме и Вероне явился приказ остготского правительства о запрещении всем римлянам иметь оружие, даже нож (Anon. Vales., XIV, 83). Можно предположить, что суровые санкции остготского правительства против католического населения Италии были введены не без влияния Евтариха, который, по словам Анонима Валезия, был ревностным арианином и врагом католической религии (Anon. Vales., XIV, 80). Народные волнения в Остготском государстве принимали столь опасные формы, что Теодорих даже отправил в 509/510 г. особое послание к римскому сенату, в котором с горечью писал: «Спокойствие государства потрясается недозволенными мятежами» (illicitis seditionibus civilitas turbabatur. — Cass. Var., I, 44.2). Народные волнения продолжались и в правление Аталариха, когда вспыхнуло восстание, явно носившее характер политического выступления против остготского правительства.

В послании Аталариха префекту Рима Сальвенцию от 533/534 г. говорится, что остготское правительство узнало из донесения папы Иоанна и других «первенствующих» лиц о фактах, когда некоторые римляне по одному только подозрению в мятеже (sola suspicione seditionis) подвергаются длительному тюремному заключению, что вызвало большое недовольство населения всего государства. Арестованных не освобождают по амнистии, связанной с праздничными днями, а также не отпускают на поруки, даже в случае поручительства уважаемых лиц. При этом заключенные часто подвергаются пыткам и различным мучениям, не будучи уличены на суде в совершении преступления (Cass. Var., IX, 17.2). Правительство Аталариха, по-видимому, опасаясь новой вспышки недовольства народных масс, принуждено было пойти на некоторые уступки и предписать префекту города освободить незаконно арестованных граждан, а заподозренных лиц отпустить на поруки, в случае наличия поручителей. Более того, если освобожденные были уверены в том, что они подвергались пыткам невинно, то им разрешалось подавать жалобы и требовать от судей возмещения за причиненный им ущерб (Cass. Var., IX, 17.3).

В Остготском королевстве нередки были волнения народных масс, связанные с религиозной борьбой. Несмотря на политику веротерпимости, столь прославленную некоторыми его современниками (Anon. Vales., XII, 60)[330], Теодорих беспощадно расправлялся с язычниками и еретиками, жестокими мерами пресекая антицерковные выступления. Фактически остготское правительство проводило политику веротерпимости главным образом по отношению к католикам, в целях поддержания мирных отношений с католическим духовенством и из опасения восстановить против себя большинство населения Италии.

Что же касается проявлений свободомыслия и оппозиции церкви, то они подвергались жестоким преследованиям в королевстве остготов. Так, в эдикте Теодориха имеется специальное постановление, направленное против возрождения языческих верований. Согласно этому предписанию, всем, уличенным в совершении языческих обрядов, связанных с заклинаниями и гаданиями, грозила смертная казнь (E. Theod., 108)[331].

При Теодорихе и особенно при его преемниках, когда в Италии с большой силой разгорелась религиозная борьба, различные группы духовенства и сенаторской аристократии нередко использовали недовольство народных масс для организации выступлений, против своих идейных и политических противников. Примером этому могут служить частые народные волнения, связанные с выборами и отрешением от сана римских пап. П. Кудрявцев особо подчеркивает, что выборы пап почти всегда сопровождались народными волнениями[332].

Особенно сильные волнения в Риме произошли при выборах преемника папы Анастасия II. Часть духовенства и сената при поддержке народа стояла за избрание Симмаха, родом римлянина; другая — за Лаврентия. Теодорих выступал миротворцем и стремился примирить враждующие партии. Избран был Лаврентий, но уже через четыре года поднялось новое восстание с требованием отрешить и изгнать этого папу, неугодного населению Рима[333]. Не прекращались волнения из-за выборов и отрешения римских пап и при преемниках короля Теодориха.

Все это свидетельствует об участии широких народных масс в политической и религиозной борьбе, развертывавшейся обычно в Риме в связи с переменой правителей на папском престоле.

В VI в. в Италии, по-видимому, уже росла оппозиция господствующей церкви, вызванная насилиями и злоупотреблениями духовенства.

Подводя некоторые итоги исследованию вопроса о классовой борьбе в Остготском государстве в конце V и начале VI в., мы можем прийти к заключению, что становление новой феодальной формации и искоренение пережитков рабовладения в Остготском государстве протекало в обстановке напряженной классовой борьбы. Серьезные социально-экономические и политические изменения в общественном строе Италии определили характер и общую направленность народных движений: той эпохи. Сложность и противоречивость общественных отношений определили и сложный, порою противоречивый характер социальной борьбы в Остготском государстве.

В классовой борьбе того времени еще значительное место занимают выступления народных масс против пережитков рабовладения и попыток остготской знати, заключившей временный союз со старой римской рабовладельческой аристократией, использовать в своих интересах остатки рабовладения и даже укрепить их, низводя некоторые категории зависимых людей до положения рабов. В борьбе против этой политики правящего класса объединились различные слои угнетенного населения: рабы, оригинарии, колоны и даже рустики, которым угрожала реальная опасность значительного ухудшения их положения.

С другой стороны, в социальной борьбе все большее и большее место начинают занимать выступления народных масс против эксплуатации растущей и крепнущей феодализирующейся знати — как остготской, так и римской. Крупные землевладельцы, а также высшее духовенство — как католическое, так и арианское — все в больших масштабах использовали для обработки своих земель труд колонов или рустиков, и эти категории зависимого населения становились мало-помалу основным объектом эксплуатации.

В связи с увеличением в хозяйственной жизни Италии удельного веса труда колонов, рустиков и свободных мелких земледельцев, естественно, несколько меняется и социальный состав участников народных движений. Несмотря на неясность сообщений источников, все же можно установить, что, наряду с рабами, в классовой борьбе все более и более активную роль играют различные категории колонов.

Вместе с тем формирование нового класса землевладельческой знати сопровождалось обезземеливанием мелких свободных собственников. Поэтому понятно, что рост экономической мощи и политического влияния крупных землевладельцев сопровождающийся захватами земель свободных крестьян и превращением их владельцев в зависимых людей, несомненно, увеличивал роль разоренного италийского и остготского свободного крестьянства в социальной борьбе. Этому же способствовали поборы и вымогательства государственных чиновников и духовенства.

В Остготском государстве не затихала борьба и беднейших слоев населения крупных городов — Рима, Равенны, Вероны и др. Иногда эти выступления городских масс Италии были связаны с политической борьбой в цирке, но чаще всего носили характер стихийных движений против правительства и знати, вызванных недостатком продовольствия или злоупотреблениями правительственных» чиновников.

Формы сопротивления народных масс были весьма многообразны — от бегства рабов и колонов и актов индивидуального террора против господ до открытых народных возмущений с применением оружия. Однако в этот период выступления народных масс еще не выливаются в широкое, массовое движение, они охватывают еще незначительную территорию. Чтобы движение стало массовым, потребовался новый толчок, которым и явилось византийское завоевание и попытки всех реакционных кругов объединиться для реставрации рабовладельческого строя, что в свою очередь привело к объединению сил угнетенных слоев населения и к обострению классовой борьбы в Италии в середине VI в.

§ 2. Остготы и римско-италийская знать

Мы уже видели, что едва ли не с первых лет после завоевания Италии между различными группировками остготской знати развернулась борьба за политическое преобладание в стране. Ход этой борьбы непосредственно сказывался и на отношении остготского правительства к римско-италийской аристократии.

Если в первую половину царствования Теодориха, когда у кормила правления стояла служилая остготская знать, во внутренней политике остготского правительства преобладало стремление к сближению с наиболее влиятельными кругами римско-италийской аристократии и высшего католического духовенства, то в последние годы правления этого короля, когда политическое преобладание в стране перешло к провинциальной военной знати, положение во многом изменилось. Однако при изучении этих изменений в соотношении политических сил в стране необходимо учитывать, что как в среде остготской знати шла постоянная борьба политических группировок, так и римско-италийская аристократия отнюдь не была единой по своим экономическим интересам и политическим устремлениям.

Источники VI в., в частности произведения Кассиодора и Эннодия, приводят к выводу, что среди знатных римлян и италийцев в Остготском государстве существовали две основные политические группировки.

Одна из них, имевшая экономическую и политическую опору в провинциях Италии, в своей деятельности всецело ориентировалась на союз с остготами и служила им верой и правдой.

Видным представителем этого политического течения был сенатор Фавст, потомок древнего, но обедневшего знатного рода Корвинов[334]. В сенате Фавст возглавлял длительное время партию, выступавшую против сближения с Восточной Римской империей и восточной церковью. За свои заслуги перед остготским правительством Фавст был удостоен высших государственных должностей; он был квестором в 503–506 гг. и префектом претория с 507 по 511 (или 512) г. (Cass. Var., II, 37; III, 19). Правительство Теодориха высоко ценило преданность Фавста и всегда выступало на его защиту, когда грабежи жадного и корыстолюбивого префекта претория вызывали недовольство населения[335]. Одним из верных друзей и политических единомышленников сенатора Фавста был другой видный представитель проготского течения среди римско-италийской знати, известный писатель Магн Феликс Эннодий. Эннодий родился около 473/474 г. на юге Галлии в знатной, но обедневшей семье. В 502 г. Эннодий принял духовный сан. При покровительстве Фавста он начал свою духовную карьеру в качестве диакона Миланской церкви, под эгидой епископа Лаврентия. Как мы видели, Лаврентий был сторонником союза с готами и помогал Теодориху. Как и его патрон, Эннодий стал активным проводником политики сближения с остготской знатью. В 507 г. он произнес льстивый панегирик в честь Теодориха, чем заслужил особые милости короля. В 513 г. Эннодий стал епископом Тичина, пользовался доверием остготского правительства и папского престола, дважды ездил легатом папы в Константинополь. Умер Эннодий в 521 г. Всю жизнь, наряду с политической и церковной деятельностью, он не оставлял литературных занятий, что сделало его одним из видных представителей римской образованности в Остготском королевстве[336].

К этой же социальной группировке принадлежал Флавий Магн Аврелий Кассиодор Сенатор, ближайший сподвижник и помощник первых остготских королей. Кассиодор (ок. 485–578) происходил из знатной семьи; его предки были родом из Сирии, но затем приобрели большие земельные владения в Бруттии. Отец Кассиодора в правление Одоакра занимал высокие государственные посты (comes rerum privatarum и comes sacrarum largitionum), а затем был наместником острова Сицилии. Во время вторжения остготов в Италию он перешел на сторону Теодориха и за это был назначен правителем Калабрии, а затем и префектом претория остготского правительства (503–507 гг.). Его сын начал государственную карьеру еще во время префектуры отца в качестве одного из его помощников. Обладая недюжинным литературным талантом и выдающимся красноречием, Кассиодор написал панегирик в честь Теодориха, что позволило ему выдвинуться при остготском дворе. Затем он достиг высших государственных должностей и занимал пост префекта претория с 533 по 538 г., т. е. в правление Аталариха и Амаласунты, Теодата и Витигиса; тот факт, что Кассиодор сохранял этот пост при всех сменявших друг друга правителях, указывает, что он был весьма полезен остготскому правительству в качестве знающего и энергичного администратора и широко образованного человека. После гибели Остготского королевства Кассиодор переселился в Византию и возвратился в Италию лишь на склоне лет. Последние годы жизни он всецело посвятил литературным занятиям и закончил свои дни в основанном им монастыре, в поместье Виварий. По политическим взглядам Кассиодор принадлежал к той части земельной аристократии Италии, которая пошла на сближение с остготской знатью во имя сохранения своего привилегированного положения. Кассиодор был одним из наиболее видных представителей римской аристократии, отдавшей свои знания и талант на службу готам, и являлся ревностным проводником политики сближения римской и остготской знати, что нашло свое отражение в его политической деятельности и в его трудах[337].

Именно из среды этой проготски настроенной провинциальной знати Италии, а не из старой сенаторской аристократии Рима остготское правительство выбирало своих просвещенных чиновников, референдариев короля, гражданских правителей провинций Италии.

Старая римская сенаторская аристократия, связанная крепкими нитями с рабовладельческим обществом, со старыми традициями римского государства и с Восточной Римской империей, естественно, не внушала доверия остготскому правительству и все больше и больше оттеснялась от государственного управления. Вследствие всего этого в рядах сенаторской аристократии росла и крепла как оппозиция правительству, так и недовольство той частью римско-италийской знати, которая поддерживала остготов.

Источники не дают нам возможности сколько-нибудь конкретно обрисовать начальные этапы развития этих политических противоречий, но несомненно, что они зародились в первые же годы после образования Остготского королевства в Италии. Все более углубляясь и расширяясь, они привели в конце царствования Теодориха к открытому и острому конфликту между остготским правительством и римской сенаторской аристократией.

В буржуазной историографии причины этого конфликта обычно усматривались то в этнических различиях и национальной вражде остготской и римской знати[338], то в столкновении двух культур — римской (представителями которой являлись казненные Теодорихом римские сенаторы Боэций и Симмах) и варварской — остготской[339], или двух религий — арианства и католичества[340].

Не отрицая значения этнической и религиозной розни и борьбы различных политических партий в назревании конфликта между остготским правительством и сенаторской аристократией в последние годы правления Теодориха, мы все же считаем, что разрыв между остготской феодализирующейся знатью и римской аристократией был вызван более глубокими социально-экономическими и политическими причинами.

Вероятнее всего, борьба завязалась на почве столкновения реальных экономических интересов этих групп и развернулась главным образом вокруг двух основных вопросов — владения землей и использования рабочих рук для ее обработки.

Если первоначально остготское правительство шло в этих вопросах на серьезные уступки старой римской аристократии, то в дальнейшем, по мере усиления власти остготской феодализирующейся знати, начались насильственные захваты остготской знатью земель и зависимого населения в Италии, что задевало интересы не только трудового населения Италии и мелких италийских землевладельцев, но (как мы уже видели при характеристике аграрных отношений) приносило ущерб и римской землевладельческой аристократии. Естественно, возросшая угроза земельным владениям римской знати не могла не вызвать серьезного недовольства в ее среде. Конечно, и сами римские сенаторы отнюдь не брезговали насильственным захватом чужих земель, однако, по-видимому, не опасаясь суровых кар, могли это делать лишь те из них, кто перешел на сторону остготского правительства (например, знакомый уже нам Фавст). Оппозиционно настроенные сенаторы подобной возможности не имели.

Таким образом, одним из важнейших вопросов, порождавших расхождение между правящей верхушкой остготского государства и старой римской аристократией, был вопрос о земельной собственности, ибо рост крупного остготского землевладения феодального типа представлял серьезную угрозу для интересов старой римской землевладельческой аристократии. Рано или поздно борьба за земли Италии должна была привести к острому конфликту, который мог быть разрешен лишь вооруженной рукой.

Вторым вопросом, также таившим в себе семена серьезных разногласий между остготской феодализирующейся знатью и старой римской аристократией, являлся вопрос об использовании труда зависимого населения Италии и методах его эксплуатации.

Конечно, в отношении борьбы против народных выступлений классовые интересы римской и остготской знати обычно совпадали, и именно это обусловливало нередко их временный союз. Так было, например, в годы борьбы с Одоакром и в первое время после образования Остготского государства, так бывало и впоследствии. Однако постоянное стремление к приобретению новых работников для обработки земель должно было привести к столкновению между остготской знатью с ее непомерно растущими аппетитами и вынужденной занять оборонительную позицию римской аристократией. И действительно, остготская феодализирующаяся знать, заняв постепенно господствующее политическое положение в стране, естественно, стремилась обеспечить себе и наиболее широкие возможности в использовании труда зависимого населения Италии, в первую очередь колонов и рабов. Остготские военачальники и могущественные лица из остготской знати, захватывая все новые земли в Италии, нуждались, конечно, и в рабочей силе для их обработки, а приобрести ее они могли путем порабощения местного населения или путем покупки, а зачастую — переманивая или насильственно захватывая рабов и колонов римских землевладельцев.

Все это, естественно, также приводило к соперничеству, постоянным распрям и столкновениям между остготскими и римскими крупными землевладельцами. Не забудем, кроме того, что остготская знать и остготское правительство в известной мере принуждены были считаться с интересами свободных остготских воинов и поэтому стремились в большей степени использовать подневольный труд именно местного зависимого населения — обстоятельство, которое тоже, конечно, служило причиной недовольства не только широких народных масс, но и римской аристократии, не желавшей делить своих прав на эксплуатацию трудового населения с новыми пришельцами.

Вполне вероятно, что на отношения между различными группами остготской и римско-италийской знати не могли не оказать известного влияния и их расхождения по вопросу о методах эксплуатации зависимого населения. Приведенные в предшествующих главах материалы об аграрном строе остготской Италии дают достаточное основание утверждать, что именно в имениях остготской знати наряду с трудом рабов все большее распространение получал труд колонов (в связи с чем остготская знать и стремилась законодательным путем закрепить их бесправное положение), в то время как довольно значительная часть римской аристократии еще судорожно цеплялась за старые методы эксплуатации трудового населения. Поэтому, надо думать, в реальной действительности более прочным могло быть сближение остготской знати только с частью римских землевладельцев, а именно с теми из них, которые также уже применяли новые формы эксплуатации и хозяйство которых развивалось по пути феодализма. Но и здесь, конечно, лояльность отношений нередко нарушалась. И если в начале своего правления Теодорих в силу сложившейся политической ситуации заигрывал со старой римской рабовладельческой аристократией и католической церковью и шел на серьезные уступки им в отношении раздела земель и подчинения зависимого населения, то в дальнейшем под давлением феодализирующейся знати он должен был изменить свою политику.

Характерно, что именно во второй половине правления Теодориха происходит заметное сокращение привилегий Рима и дальнейшее уменьшение политического значения сената[341] и римских магистратур[342].

Все это, конечно, не могло не вызвать роста оппозиционных настроений среди влиятельных кругов римской рабовладельческой аристократии, все чаще и чаще обращавшей теперь взоры на Восток в надежде, что именно оттуда будет подана рука помощи. Римская аристократия не желала мириться с потерей главенствующего положения в управлении государством, с дальнейшим ущемлением прав сената и высших римских магистратов; она не хотела лишаться своей власти, почета, менять свои привычки и обычаи, связанные с многовековыми традициями, окружавшими блеском и славой сенаторское сословие в Римской империи. Неудивительно, что уже к концу правления Теодориха сторонников остготского правительства среди высшей римской аристократии было лишь незначительное число, в то время как ряды сенаторской оппозиции все росли[343]. Однако остготское правительство в Италии, было еще столь сильно, что представители оппозиции до поры до времени должны были скрывать свои политические замыслы и ограничиваться лишь открытой защитой политики союза с Восточной Римской империей.

Немалое значение в развитии этого конфликта имели и церковные вопросы — сложные взаимоотношения между католической и арианской церквами в самой Италии и борьба вокруг заключения унии с восточной церковью. В первые годы правления Теодориха его политика как в отношении католической церкви, так и сенаторской аристократии отличалась компромиссным характером. В это время правительство Теодориха настойчиво стремилось добиться поддержки католического духовенства и в какой-то степени этого достигло. Недаром равеннский хронист так характеризует церковную политику Теодориха: «Он управлял двумя народами — римлянами и готами, объединенными в единый народ, и хотя сам принадлежал к секте ариан, но ничего не предпринимал против католической религии» (Anon. Vales., XII, 57). Кассиодор подчеркивал, что основным принципом внутренней политики Теодориха была веротерпимость, и следующим образом сформулировал политическое crèdo этого короля в области религиозной политики: «Мы не можем предписывать веры, ибо нельзя силой заставить человека верить» (religionem imperare non possumus, quia nemo cogitur ut credat invitus. — Cass. Var., II, 27. 2). По словам Кассиодора, Теодорих стремился одинаково «справедливо» относиться как к армянскому, так и к католическому духовенству и поэтому виновные в правонарушениях арианские епископы не спасались от суда этого короля (Cass. Var., II, 18)[344].

Желая укрепить союз с церковью, Теодорих даровал арианскому и католическому духовенству некоторые привилегии. Так, в интересах упрочения политического влияния церкви остготское правительство подтвердило право церковного убежища, причем это право было предоставлено не только армянской, но и католической церкви[345]. О том, насколько большое политическое значение имело для арианского и католического духовенства это право, свидетельствует введение остготским правительством смертной казни в качестве наказания за нарушение этой важной привилегии церкви (E. Theod., 125). В интересах духовенства в эдикт Теодориха было включено предписание, запрещающее в воскресные дни и на пасху разбирать какие-либо судебные тяжбы (Е. Theod., 154). Виновный в нарушении этого предписания эдикта считался святотатцем (ср. С. Th., II, 8. 18; VIII, 8.3). Само собою разумеется, что для расширения своего влияния на широкие круги населения церковь была заинтересована в прекращении в праздничные дни судопроизводства, которое могло бы отвлекать верующих от исполнения религиозных обрядов. Правительство Теодориха покровительствовало, как мы видели, и росту церковного землевладения.

Надо, однако, сказать, что покровительствуя церкви, остготское правительство никогда не забывало об интересах фиска. Так, несмотря на все попытки духовенства добиться полного освобождения от всех налогов, в период владычества остготов церкви и монастыри продолжали вносить установленные налоги (в том числе и поземельный) наравне с римскими посессорами (Cass. Var., I, 26; V, 9, 31). Правительство предписывало строго требовать с духовенства недоимки по налогам[346]. Налоговые привилегии даровались церкви лишь в виде исключения[347]. В правление Теодориха немногого добилось духовенство и в отношении расширения церковной юрисдикции. Суды епископов в провинциях Италии в это время были лишь низшей судебной инстанцией, подчиненной контролю королевской курии (Cass. Var., II, 18). Епископальные суды разбирали дела клириков и других духовных лиц, однако, право принимать апелляции на их решения сохранялось за королевским судом {Cass. Var., III, 14, 37; IV, 44). Решение королевского суда было для епископов обязательным (Cass. Var., VIII, 24.4). Иногда разбор дел о преступлениях духовных лиц передавался суду комита готов (Cass. Var., II, 29; III, 45; IV, 18) или суду правителей провинций (Cass. Var., V, 31). Епископальные суды обычно рассматривали гражданские дела и мелкие уголовные преступления клириков. Лишь в виде исключения они принимали участие в рассмотрении важных дел политического характера, но и то с санкции королевской власти. Сам Теодорих энергично вмешивался в дела церкви: судил и оправдывал по своему усмотрению епископов (Cass. Var., I, 9; III, 7.37), предписывал духовенству соблюдать осторожность и умеренность при обсуждении жалоб и не вызывать недовольства (Cass. Var., II, 18), следил за нравами духовных сановников (Cass. Var., II, 29, 30), восстанавливал на кафедрах отрешенных от сана епископов (Cass. Var., II, 29)[348].

Постепенно осложнялись отношения Теодориха и с папским престолом. И если в начале своего правления этот король сохранял благожелательные отношения с папской курией и старался не вмешиваться в выборы пап[349], то в конце своего царствования у него, как мы увидим, произошел острый конфликт с папой Иоанном I. На основе всего сказанного можно предположить, что высшее католическое духовенство, хотя сперва поддерживало готов против Одоакра и пыталось использовать веротерпимость остготского правительства, надеясь сохранить и даже укрепить свое положение в стране, в дальнейшем изменяет свою политику. Оно не может примириться с усилением арианского духовенства и потому все чаще и чаще обращает свои взоры на Восток, мечтая о восстановлении своего господствующего положения. Не исключена возможность, что высшие духовные сановники католической церкви устанавливают связи и с сенаторской оппозицией, поднявшей голову в 20-х годах VI в.

В это время сенаторскую оппозицию возглавили видные представители старой римской аристократии — сенаторы Симмах и Боэций. Источники сохранили довольно подробные сведения об этих вождях аристократической оппозиции, причем проримски настроенные писатели увенчали их лаврами мучеников, отдавших свою жизнь за дело возрождения гибнущего римского общества, угасающей римской культуры.

По словам Прокопия, Симмах и его зять Боэций принадлежали к старинному патрицианскому роду, были первыми лицами в римском сенате (πρώτοι δε βουλής τής ‘Ρωμαίων) и консулами[350]. Боэций родился около 480 г. в знатной семье; его отец был префектом претория и префектом города в правление Одоакра и консулом 487 г. Рано потеряв отца, Боэций воспитывался Аврелием Меммием Симмахом, одним из видных политических деятелей того времени. В 510 г. Боэций также достиг консульства и затем занимал высокие государственные должности[351].

Как Симмах, так и Боэций были сторонниками сближения с Восточной Римской империей и поддерживали тесные связи с константинопольским двором. В 500 г. Симмах посетил столицу Восточной Римской империи, где ему был оказан почетный прием. Для характеристики политических взглядов вождей сенаторской оппозиции весьма знаменательны их связи со знатными римскими эмигрантами из «варварских» королевств, жившими при дворе восточноримского императора. Так, например, мы знаем о переписке Симмаха с латинским грамматиком Присцианом, уроженцем Вандальского королевства, нашедшим себе приют в Константинополе. В панегирике в честь императора Анастасия Присциан доказывал, что восточный император является законным правителем Рима[352], и эти его высказывания находили сочувственный отклик у старой сенаторской аристократии Италии.

Патриций Боэций был известен современникам не только как крупный политический деятель, но и как философ и ученый. Он в совершенстве знал греческий язык и овладел греческой образованностью. Его перу принадлежат сочинения богословского и философского характера. Особенно широкой известностью пользовалось в средние века «Философское утешение», последнее произведение Боэция, написанное им в 524 г. незадолго до казни, проникнутое духом христианской ортодоксии в соединении с элементами языческой античной философии[353].

Конфликт остготского правительства с сенаторской оппозицией Италии был описан несколькими современниками, но особенно подробно Анонимом Валезия.

Начало открытого конфликта было положено в 524 г. доносом королевского референдария Киприана о тайных переговорах, которые велись римским сенатором Фавстом Альбином с восточным императором, с целью свержения власти остготов в Италии при помощи Восточной Римской империи (Anon. Vales., XIV, 85). Вряд ли можно сомневаться в справедливости этого обвинения, если учесть активизацию в начале 20-х годов политики Восточной Римской империи на Западе с целью привлечения на свою сторону союзников из высшей аристократии. Однако Альбин категорически отрицал обвинение в государственной измене, и на его защиту немедленно выступили другие представители оппозиционно настроенной части сенаторов. Боэций, будучи одним из их лидеров, узнав о раскрытии заговора и обвинении Альбина, тотчас прибыл в Равенну и попытался защитить Альбина. «Тогда и патриций Боэций, — пишет Аноним Валезия, — который был магистром оффиций, сказал прямо в глаза королю: «Обвинение Киприана ложно; но если Альбин сделал это, сделал и я и весь сенат. Ложь это, владыка король» (Anon. Vales., XIV, 85).

Такое единодушие сенаторской оппозиции вызвало большое ожесточение остготского правительства, и когда Киприан распространил свое обвинение в государственной измене и на Боэция и представил своих свидетелей[354], король Теодорих решил жестоко расправиться с непокорными сенаторами. «Король, питая коварные замыслы против римлян и размышляя о том, каким способом их лучше погубить, больше поверил ложным свидетелям, чем сенаторам» (Anon. Vales., XIV, 86).

Однако остготский король шел на полный разрыв с римским сенатом не без некоторых колебаний. Это видно из того, что Боэций сперва был приговорен к пожизненному изгнанию[355], но так как оппозиция упорствовала в своей ненависти к остготскому правительству, изгнание было потом заменено Боэцию смертной казнью. По словам Анонима Валезия, Теодорих, не выслушав даже оправданий Боэция, заключил его в темницу. Приговор Боэцию был вынесен при участии Евсевия, префекта города Тичина, видимо, поддержавшего обвинение против главы сенаторской оппозиции (Anon. Vales., XIV, 87).

Вскоре Боэций был казнен в местечке ager Calventianus близ Милана (ныне Calvenzano). Перед смертью он был подвергнут страшным пыткам (Anon. Vales., XIV, 87; Рrосоp. BG, I, 1.32–34). Репрессии обрушились и на тестя Боэция, сенатора Симмаха, также замешанного в заговоре против остготского правительства. Опасаясь мести со стороны Симмаха за гибель зятя, король Теодорих срочно вызвал его из Рима в Равенну и затем приказал казнить (Anon. Vales., XV, 92). Еще раньше жестокой казни был предан и сенатор Альбин. Все состояние казненных было конфисковано в пользу остготского правительства (Рrосоp. BG, I, 1.34).

Таким образом, сенаторская оппозиция была временно разгромлена Теодорихом, фрондирующие сенаторы внешне изъявили покорность королю, хотя, конечно, не оставили своих планов борьбы с остготами при содействии Восточной Римской империи.

Одновременно с заговором римской сенаторской аристократии тайные сношения с восточным императором, направленные против остготского правительства, завязал и папский престол. Папа Иоанн I, посланный Теодорихом в Константинополь для переговоров с Юстином I о прекращении гонений на ариан в империи, видимо, отнюдь не хотел действовать в пользу остготского правительства и ариан и вступил в тайные переговоры с константинопольским двором о свержении власти остготов[356]. Об этом стало известно остготскому правительству, и как только Иоанн I возвратился в Рим, он тотчас по приказу Теодориха был заключен в темницу, где и умер в 526 г. Смерть папы произошла при столь подозрительных обстоятельствах, что можно предположить, что он был тайно умерщвлен по приказанию остготского короля[357].

В научной литературе не существует единой точки зрения в оценке описанных нами событий. Довольно широкое распространение имеет мнение о том, что Боэций не был замешан в заговоре против короля Теодориха, что обвинение его было ложным, а казнь философа является величайшей несправедливостью, совершенной остготским королем[358]. Ряд историков подвергает сомнению даже само существование заговора римской сенаторской аристократии против Теодориха. Однако анализ расстановки классовых сил в Италии и политических столкновений как внутри самой остготской знати, так и среди римской аристократии, приводит нас к выводу, что заговор римских сенаторов был закономерным результатом развития борьбы политических группировок в Остготском королевстве. Он явился одним из важных моментов в борьбе сенаторской знати против остготского правительства, начатой еще в предшествующее время[359].

Вместе с тем события 524–526 гг. убедительно свидетельствуют, что в это время политическое преобладание перешло к феодализирующейся военной остготской знати. Несомненно, что именно под ее влиянием Теодорих после некоторых колебаний все же решился на расправу с вождями сенаторской оппозиции.

Но политические изменения, обусловленные переходом преобладания к военной и провинциальной части остготской феодализирующейся знати, не ограничились только окончательным разрывом с большинством римского сопата. Еще более существенным было то, что именно с этого времени начинает особенно заметно проявляться рост самостоятельности комитов готов, командующих пограничными округами, и других остготских военачальников, значительная часть которых уже превратилась в крупных землевладельцев.

Таким образом, объяснение явному ослаблению королевской власти в Остготском государстве в период, последовавший за смертью Теодориха, надо искать не в личных качествах его преемников (как это обычно делают буржуазные историки), а в тех социальных сдвигах, которые проявились еще при Теодорихе и которые были совершенно неизбежны в условиях развития феодальных отношений в Италии в первые десятилетия VI в.

Вместе с тем ослаблением центрального правительства и последовавшей за тем новой вспышкой борьбы внутри остготской знати неминуемо должны были воспользоваться и действительно воспользовались как противники остготов внутри Италии, так и их внешние враги, в первую очередь Константинополь. Поэтому казнь Боэция и Симмаха и разрыв остготского правительства с сенаторской верхушкой являлись лишь прелюдией к войне между Остготским королевством и Восточной Римской империей, стремившейся использовать в своих интересах недовольство сенаторской аристократии и католического духовенства Италии.