Итоги № 17 (2012)

Уроки труда / Политика и экономика / В России

Уроки труда

/ Политика и экономика / В России

Жить стало лучше, вот только жить веселее не стало. Кризис вроде бы миновал, однако, по данным исследования Global Barometer of Economic Pain, индекс экономической напряженности в России сегодня практически такой же, как в лихие 90-е. Наглядное свидетельство тому — победа на муниципальных выборах в Тольятти и Ярославле кандидатов от оппозиции. О природе явления, а также о вечном «кто виноват и что делать» спорят член высшего совета «Единой России», первый зампредседателя Федерации независимых профсоюзов Андрей Исаев и замдиректора Института мировой экономики и международных отношений РАН Евгений Гонтмахер.

С одной стороны

Андрей Исаев: «В России зарплаты и пенсии растут, пенсионный возраст не повышается... Чего бастовать-то?»

Андрей Константинович, в последний раз столь высокий уровень экономической напряженности в России — 40 процентов — социологи фиксировали в конце 90-х. Чем вы объясняете этот факт?

— Оценивая результаты подобных соцопросов, следует учитывать российскую специфику: люди зачастую просто выражают свои эмоции. Сами они, скорее всего, ни в каких акциях участвовать не собираются, но, когда их спрашивают, будут ли волнения, с удовольствием отвечают: «Будут!» Чтобы, мол, начальство не дремало. Ситуация очень далека от катастрофы середины — конца 90-х, хотя уровень напряженности, надо признать, в последнее время действительно несколько вырос. Есть общая закономерность: напряжение в обществе растет не во время кризиса, а в момент выхода из него. В период кризиса люди исходили из принципа не до жиру — быть бы живу. Но сегодня они видят, что их работодатели этого правила уже не придерживаются, что они перестали себе в чем-либо отказывать. А в отношении работников механизмы экономии действуют до сих пор, что вызывает естественное раздражение. Что делать? Провести кампанию по пересмотру коллективных трудовых договоров и изменить соотношение прибыли и зарплаты. Реализовать предложение Владимира Путина о расширении участия трудового коллектива в управлении предприятием. Существенно повысить зарплату в бюджетной сфере, что окажет влияние на весь рынок труда. Все это можно сделать в течение одного-двух лет.

— Есть мнение, что страна обречена на повышение градуса социальной напряженности уже в силу структуры ее экономики. Все сливки с благоприятной внешней конъюнктуры сняты в нулевые, цены на энергоносители уже не будут расти такими темпами. Добро бы не упали.

— Точно не упадут. А если США продолжат свою нынешнюю внешнюю политику — будут расти. Если бы они воспринимали Россию в качестве своего главного конкурента, то, конечно, уронили бы цены. Так, как это было в 80-х. Но поскольку сегодня главным конкурентом Америки является Китай, импортирующий энергоносители, она не заинтересована в дешевой нефти. То есть даже если нам не удастся слезть с сырьевой иглы, у нас все равно будет достаточный запас прочности. Кроме того, избранным президентом предложена программа, предусматривающая резкое повышение доли обрабатывающей промышленности, инновационных предприятий в экономике страны. А правительство, по всей вероятности, возглавит Дмитрий Медведев, который также нацелен на то, чтобы поднять несырьевой сектор. Поэтому уверен, что там произойдет существенный рост и это позволит эффективно решать социальные проблемы.

— В любом случае жизнь трудящихся не так легка, как хотелось бы. Но в отличие от Европы, где уровень соцзащиты, как правило, выше, у нас почему-то почти нет забастовок.

— Достигнутый уровень социальной защиты там действительно выше. Но у нас тренд на повышение, а у них — на понижение. Если в России зарплаты и пенсии растут, пенсионный возраст не повышается, а позиции профсоюзов усиливаются, то чего бастовать-то? А в Европе, напротив, идет постепенный отказ от социальных гарантий. Что, естественно, вызывает протесты. Напомню, что и в России в 90-е годы миллионы людей по призыву профсоюзов выходили на площади. Но тогда был негативный тренд. Профсоюзы не политические партии, они не занимаются протестом ради протеста.

— Трудовой кодекс, вы считаете, здесь ни при чем?

— Это такой либеральный догматический штамп: в законе не написано, что забастовки можно организовывать каждый день по поводу и без повода, — вот их и нет. Если бы был реальный потенциал недовольства, он так или иначе выразился бы — в стихийных забастовках, голодовках, пикетах. Никакие ограничения не остановили бы людей. Если этого нет, значит, дело не в законодательстве. Кстати, в конце прошлого года мы по инициативе правительства либерализовали соответствующие нормы Трудового кодекса, сократив, в частности, сроки прохождения предзабастовочных процедур. И что же? Никакого всплеска забастовочной активности не произошло.

— Еще одна претензия к законодательству: нынешние нормы препятствуют созданию альтернативных профсоюзов, то есть фактически закрепляют монополию ФНПР.

— Вы говорите монополия. Но это монополия труда, противостоящая капиталу. Трудящиеся во всем мире стремятся к тому, чтобы существовал один мощный профсоюзный центр. В США таковым является АФТ — КПП, в Германии — Объединение немецких профсоюзов, в Великобритании — Конгресс тред-юнионов, в России — ФНПР. Это обеспечивает более эффективную защиту прав трудящихся, нежели ситуация с десятком грызущихся друг с другом профобъединений.

— Трудно, тем не менее, отрицать, что ФНПР находится в особых отношениях с властью. Да, собственно, и вы сами выступаете в двух ипостасях — и как один из руководителей «Единой России», и как первый зампредседателя ФНПР. Нет ли здесь конфликта интересов?

— Вы знаете такую страну, как Швеция? Так вот там у власти в течение 60 лет находилась Социал-демократическая рабочая партия. А лидер объединения шведских профсоюзов в обязательном порядке — так записано в уставе — является членом правления этой партии и депутатом от нее. И что? Это нарушало права шведских трудящихся?

— Думаю, некоторые шведы тоже задавались подобным вопросом.

— Да, так же как некоторых россиян интересует вопрос об отношениях ФНПР с «Единой Россией». Но на сегодняшний день из всех существующих политических партий именно «ЕР» наиболее открыта к диалогу с профсоюзами. Один пример: ФНПР провела в Госдуму 12 человек по списку «Единой России». Ни одна другая партия не предоставила профсоюзам такой возможности. Без согласования с профсоюзами «Единая Россия» не принимает сегодня ни одного решения по социальным вопросам. Так почему же ФНПР должна отказываться от такого сотрудничества?

— Но ведь очевидно, что интересы рабочего класса и интересы власти совпадают далеко не во всем.

— Мы и не говорим, что интересы «Единой России» и ФНПР полностью совпадают. Но мы действуем в соответствии с той же логикой, которой придерживаются все основные профсоюзные центры мира. Профсоюзы нуждаются в политическом партнере, который слышал бы их позицию, через которого они могли бы добиваться своих целей.

— В ходе президентской предвыборной гонки ее победителем было дано множество обещаний, в том числе социального характера. Понятно, что воплотить их в жизнь удастся не сразу, а некоторые, возможно, вообще не удастся...

— Вы можете назвать какое-нибудь крупное обязательство, которое брал на себя Владимир Путин и которое он не исполнил? Я, например, не могу. Обещания, которые дал избранный президент, — обоснованные, просчитанные. Уверен, что все они будут реализованы.

— Но как минимум это потребует времени. А за это время всякое может случиться. Как считают некоторые эксперты, эйфория сменится разочарованием и, соответственно, эскалацией социальной напряженности.

— Ну, это понятная история. Те, кто выдает сегодня подобные прогнозы, — ИНСОР и другие похожие организации — надеются, что так и случится. Они уже неоднократно предрекали нам политический и экономический крах. Но ничего не произошло. Не дождутся и на этот раз.

— Разве результаты недавних муниципальных выборов в крупных промышленных центрах страны — Тольятти и Ярославле — не подтверждают этих прогнозов?

— Если бы это было связано с ростом социальной напряженности, то побеждали бы представители левых сил. Однако в Ярославле победил бывший член «Единой России», который отличается от нас скорее более правыми взглядами. Да, могу признать, что у «ЕР» есть проблемы, связанные с позиционированием. Мы потеряли значительную часть населения крупных городов, и это значит, что нам нужно более эффективно выстраивать свою работу. Но я не вижу здесь того, о чем вы говорите.

Андрей Камакин

С другой стороны

Евгений Гонтмахер: «Социальные ожидания растут намного быстрее возможностей государства, и это опасная ловушка для власти»

Евгений Шлемович, а вас не удивляет резкий рост индекса экономической напряженности?

— Нет, не удивляет. Напряжение в обществе начало заметно нарастать с начала прошлого года. У людей больше нет того ощущения стабильности и уверенности в завтрашнем дне, которое было до кризиса. Они постоянно ждут чего-то плохого — новой волны кризиса, падения цен на нефть, каких-то иных катаклизмов. Эти страхи зачастую иррациональны: реальная экономическая ситуация вроде бы неплоха, цифры статистики говорят, что мы вернулись на докризисный уровень. Но люди не видят положительных изменений. Зарплаты почти во всех секторах экономики практически не растут, а кое-где падают. Даже по официальным данным количество бедных в прошлом году выросло. Однако дело не только в деньгах. Общество потеряло ощущение динамизма, ощущение, что страна развивается в правильном направлении. Эта болезнь проявляется в разных формах. У наиболее активной части общества — в виде политических протестов, которые мы видели прошедшей зимой.

— По версии представителей партии власти, все дело как раз в том, что страна вышла из кризиса. В трудные времена люди безропотно затягивали пояса, а сейчас видят, что жизнь налаживается, и хотят получить причитающиеся дивиденды. Логичное объяснение?

— В принципе да. Как известно из мировой истории, все наиболее крупные социальные потрясения случались, когда дно кризиса было пройдено. Когда экономика на дне, люди думают только о выживании. А потом начинают задумываться и о других вещах. Например, о том, что за годы кризиса количество миллиардеров в России увеличилось. Возьмем пенсионеров. В отличие от многих других категорий граждан им регулярно увеличивают выплаты, а они все равно недовольны. Логика примерно такая: «Цены на нефть растут, кто-то гребет миллиарды лопатой, а что с этого имею я? 500 рублей прибавки к пенсии?» Социальные ожидания растут намного быстрее возможностей государства, и это опасная ловушка для власти. Ловушка, в которую власть загнала себя сама. Путин очень много чего наобещал в ходе предвыборной кампании. Но обещания могут быть выполнены только в случае радикальной смены экономической модели. Крайне рискованная игра.

— Есть ли все-таки шанс на выигрыш?

— Весьма призрачный. Предположим, что завтра начнется реструктуризация экономики. Путин заявил, что необходимо создать 25 миллионов новых высокопроизводительных рабочих мест. Согласен. Но для этого нужно сократить 25 миллионов рабочих мест. У нас же нет миллионов лишних людей, которые сидят и ждут, когда их возьмут на работу. То есть сначала придется закрывать старые производства, заниматься переобучением уволенных и, возможно, стимулировать их переезд в другие города. Все это займет время — минимум три года, — когда темпы роста могут быть нулевыми или даже отрицательными. Это, что называется, перестройка на марше, чреватая понятными рисками. Но это еще хороший вариант. Гораздо более вероятен другой, при котором власть будет очень долго раскачиваться, сомневаться, лавировать, изображать желание перемен. Соответственно, структурная перестройка отодвинется на неопределенный срок. А социальные обязательства между тем продолжают нарастать, и разрыв между ними и возможностями экономики все больше увеличивается.

— Почему рост экономической напряженности не сопровождается ростом забастовочного движения?

— Есть несколько причин. Во-первых, нынешнее трудовое законодательство: в отношении забастовок оно носит по большому счету запретительный характер. Чтобы объявить забастовку «по правилам», надо пройти огромное количество предварительных процедур. На это могут уйти месяцы. Во-вторых, происходит деиндустриализация страны. Забастовка все-таки признак поведения промышленного рабочего класса, а его становится все меньше. Все больше и больше людей работает в организациях, где отсутствуют профсоюзы, где трудовые отношения построены по совершенно иным принципам, где коллективности, солидарности нет и в помине. Вы представляете себе, например, забастовку в продуктовом магазине или офисе? Это в общем-то общемировой тренд — переход от коллективных трудовых отношений к индивидуальным. Следовательно, в индивидуальную плоскость перемещаются и трудовые конфликты. Если человека обидел работодатель, человек не подбивает сослуживцев на забастовку, а просто подает в суд. Словом, я не жду всплеска забастовочной активности. Если, конечно, не будет какого-то экономического форс-мажора.

— Получается, котел потихоньку закипает, а пар не находит выхода.

— Ну, если говорить о трудовых отношениях, это не совсем так. Отношения работника и работодателя не играют определяющей роли в том широком недовольстве, которое мы имеем. Это недовольство не работодателем, это недовольство властью. Власть не предоставляет качественных медицинских услуг, власть заставляет больше платить за квартиру, несмотря на низкое качество жилищно-коммунальных услуг. Я уже не говорю о каких-то политических вещах. Напряжение растет не по линии труд — капитал, а по линии власть — общество.

— Что могло бы переломить эту тенденцию?

— До конца нулевых население в большинстве своем доверяло власти, но после кризиса и рокировок доверие в значительной мере потеряно. Да, за Владимира Путина проголосовало много людей. Однако даже по официальным данным это чуть более 40 процентов электората. Остальные либо не ходили на выборы, либо голосовали против. Но и для тех, кто осознанно поддержал Путина, это, как правило, не было вопросом доверия. Кто-то голосовал так, потому что не видел альтернативы, кого-то запугали хаосом и «оранжевой революцией». Однако это негативная мотивация. Сегодня власти крайне необходимы позитивные аргументы. Хорошим сигналом могла бы стать, например, борьба с коррупцией. Реальная, а не ее имитация, что влечет за собой изменение всего нынешнего стиля управления, отказ от кулуарных решений, от всей этой нашей византийщины. Очень хорошо были бы восприняты шаги, которые показали бы, что власть не держится за свои привилегии: сокращение числа госдач, резиденций, мигалок и тому подобного. Это можно назвать популизмом, но это популизм, которого сегодня очень не хватает. Разумеется, нужны и иные формы диалога с обществом. Не постановочные прямые линии с Путиным, а настоящая жесткая дискуссия о путях развития страны. И тогда да, есть шанс, что доверие вернется. Хотя я лично в такой сценарий все-таки не верю. Во-первых, для такого разворота нужна огромная политическая воля, а власть явно предпочитает идти другим путем. Во-вторых, не факт, что этих изменений будет достаточно. Ведь негативные настроения во многом связаны с тем, что людям надоели одни и те же лица во власти. Не потому, что они плохие, а просто потому что засиделись. Это закон массовой психологии.

— Как вы оцениваете результаты муниципальных выборов в Тольятти и Ярославле? Можно ли считать это началом тенденции?

— Это, кстати, не единственные примеры победы оппозиционных кандидатов на муниципальных выборах. То же самое произошло в Черноголовке, Лермонтове, некоторых других городах. Но я бы не спешил говорить о тенденции. Мы пока не знаем, кто эти люди. Да, они победили «Единую Россию». Но что они будут делать дальше? Тут очень много барьеров и рисков. Нужно сформировать свою команду, найти общий язык с населением, суметь мобилизовать его для противодействия более чем вероятным наездам со стороны областных и федеральных властей. Я желаю этим людям успехов, их победа — обнадеживающий факт. Но подобные факты были и прежде. Кандидаты от оппозиции побеждали на выборах мэра, а потом их либо снимали с должности, либо переманивали в «ЕР». Словом, посмотрим. Определенный момент истины наступит осенью, в единый день голосования. Тогда и станет понятно, было это случайностью или началом тенденции. Пока я склонен считать, что общий тренд — накопление социального напряжения. Люди ворчат на кухнях и в курилках. Но рано или поздно недовольство проявится, безусловно, и в открытой форме.

— И во что же это в конечном счете может вылиться?

— Во что угодно. Совсем необязательно будет повторение митингов на Болотной и на Сахарова. Повод для недовольства может быть любой — экономический, политический, социальный. Закроют, например, в городе N поликлинику, и люди выйдут на улицу. Будет очень много разных видов протеста и поводов для него.

— В общем, говоря языком физиков, идет нарастание энтропии.

— Да, степень неопределенности резко возросла. В Кремле и Белом доме говорят о стабильности, но на самом деле наш самолет вошел в зону турбулентности и нас попросили пристегнуть ремни. А что будет дальше, никто не знает.