Иванькиада

Читайте классику

Проходят две недели после собрания, с каждым днем распространяются все более зловещие слухи, а квартира стоит запечатанная, я ходил, я видел, там висит приклеенная полоска бумаги с круглой печатью домоуправления. Бумажка эта никакой законной силы не имеет, но при общем почтении к печатям лучше ее не трогать. Но ведь прошло две недели, и Кленов-Купершток получил уже, говорят, квартиру с видом на Стену Плача, а что же происходит у нас? Почему мне не дают ключей, почему не вручают ордер в торжественной обстановке? Можно и в газете дать небольшую заметку о наших достижениях: вот, мол, еще одна семья справила новоселье. А ордер не дают, потому что решение собрания еще не утверждено райисполкомом. А райисполком, может, и рад бы (не рад, как мы увидим), но утверждать ему нечего, документы еще не представлены. Почему же они не представлены? У кого бы узнать? Ба, да вот же он. Председатель, собственной персоной, передвигается вдоль двора с большим портфелем под мышкой. Демократично переставляет ноги, как простой смертный, и при этом – не поверите – без всякой охраны. Запросто к нему можно приблизиться.

– Борис Александрович, что же это происходит? Неужели до сих пор нельзя было оформить бумаги?

Борис Александрович прямо трясется от праведного негодования. Нет, не по адресу назойливого просителя, а по адресу нерадивых работников домоуправления.

– Вы понимаете, для перепечатки документов нужна машинка с большой кареткой, а они эту машинку достать не могут. Безобразие! А потом все валят на Председателя. Председатель во всем у них виноват. Председатель им и машинку должен достать. Сами не могут.

Давайте посмотрим в глаза Председателю. Что в них, за стеклами очков? Нет, кажется, все в порядке. Как сказал поэт: «Глаза его не лгут. Они правдиво говорят, что их владелец плут».

Правду сказать, я человек бесхитростный. Во всяком случае, кажусь таковым самому себе. Но…

На мое счастье, накануне, чтобы успокоиться, я перечитывал Дубровского. И набрел на то место, где заседатель Шабашкин прислал Андрею Гавриловичу «приглашение доставить немедленно надлежащие объяснения насчет его владения сельцом Кистеневкою». Старик, как известно, будучи уверен в своих правах, ответил довольно грубым письмом. Казалось бы, Шабашкин должен был оскорбиться. Ан нет. «Письмо сие произвело весьма приятное впечатление в душе заседателя Шабашкина. Он увидел во 1) что Дубровский мало знает толку в делах, во 2) что человека столь горячего и неосмотрительного нетрудно будет поставить в самое невыгодное положение».

Прочтя это место, я поразился, насколько описанная ситуация подходит к нашей истории. И подумал, что попал в положение старика Дубровского тем же примерно характером. Я тоже, во-первых, мало знаю толку в делах и, во-вторых, горячусь и бываю неосмотрителен. И это при том, что против меня действует не один, а целая шайка Шабашкиных. И я подумал: ведь должна же нас литература чему-то учить. И хоть один практический урок из нее надо извлечь. Нет уж, господа Шабашкины, я постараюсь не повторить ошибок Андрея Гавриловича. Я буду сдержан и хладнокровен. Я не буду действовать по первому импульсу. Я буду действовать обдуманно и расчетливо, и, если уж вы взяли своим оружием хитрость, я стану хитрее вас.

– Борис Александрович, – говорю я, – Кленов, как вы знаете, уезжая, внес, как это полагается, ремстройконторе деньги за ремонт квартиры.

– Да, да, – согласно наклоняет голову Председатель.

– Так вот, пока ваши подчиненные ищут машинку с большой кареткой, зачем же квартире простаивать? Мне кажется, даже независимо от того, кому она достанется, следует обратиться в контору, пусть присылают рабочих и начинают ремонт.

– Этими вопросами я не занимаюсь, – говорит Председатель брезгливо, – этим занимается управдом.

Да и правда, как я мог подумать, что он, Председатель, станет опускаться до таких мелочей.