Из моей копилки

43. МАША ТРОПИНА

ЖИЛА-была в нашей деревне баба-побирушка Маша Тропина. Не стара, не молода, годов полста. Лицо дряблое, в складках, глаза большие, навыворот, красные. Бровей никогда не бывало. Милостыню она собирала Христа ради по всем окрестным деревням, но в своей – никогда.

К моему опекуну она забегала нередко и каждый раз во время чаепития.

– Приятного аппетитца, добрые люди, – ласково, бывало, проговорит Маша.

Ей для приличия отвечают:

– Добро пожаловать, милости просим…

– Спасибо, родные, не могу отказаться. Чаек китайский, сахарок хозяйский, налейте уж чашечку…

Присаживается с угла за самоваром и пьет из блюдечка, растопырив пальцы, шлепая и фыркая губами.

Сахар она не кусала, не щипала, так как выдавали ей не ахни какой величины кусочек. Она его облизывала и откладывала. Пока остывала очередная чашка горячего чая, Маша рассказывала какую-нибудь «бухтинку», подслушанную во время ее хождения по миру.

– Вот, значит, была я у Спаса Каменного помолиться. На паперти не стояла, нет, копеечек не просила, я ведь не какая-нибудь нищенка. Пришла туды одна барыня с большой докукой помолиться святым угодникам князю Асафу да Василью блаженному. У той барыни несчастье: проглотила она по глупости серебряный рублик. Стало ее корежить, кишки шиворот-навыворот выматывать. Нет спасения, добрые люди посоветовали идти к Спасу. Вот дали ей там ладану два кусочка. А ей хватило и одного. Проглотила и стала корежиться. С двух концов ее рвало, и так и этак, и всякоськи… А ведь опросталась!

– С которого же конца? – спрашивают Машу.

– А с обоих, миленькие, с обоих. Рублик весь легонько по гривенничку вышел.

– Хорошо, что не на медные пятаки разменялся, – не смеясь замечает безбожник Николаха Копыто. (Он пасет в Потшхе коров и коштуется по очереди у разных хозяев на готовых хлебах и чаях).

– А ты не насмехайся. Я никогда не вру. Со второго-то кусочка ладана знаешь чего с этой барыней произошло? Доктора поглядели-повертели ее со всех сторон, а она, миленькие вы мои, двумя забеременела, а годиков ей семьдесят без двух. Вот какой ладан-то…

Маша допила девятую чашку чая, повернула ее вверх донышком и, вспотевшая, вышла из-за стола.

– Спасибо, миленькие, уж так вы меня ублажили, будто сродственницу. Господь вам отплатит…

Злоязыкая Маша Тропика знала много поговорок и пословиц, но часто их так путала, скажет – хоть стой, хоть падай:

– Назвался груздем, полезай в пузо. (Вместо кузова).

– На чужой роток не наденешь порток.

Или:

– У всякой старухи свои прорухи…

В девятнадцатом году Маша с ветра подхватывала чьи-то слова и сеяла по деревне сплетни:

– Вот придет на той неделе Толчак, всех наших новых начальников в тюрьму затолкает.

– Маша, мелешь, а не знаешь даже, как его зовут. Не Толчак, а Колчак…

– Ну, еще хуже, значит, на кол всех посадит, раз Колчак.

Говорила она это как-то равнодушно, без всякой злобы на новую власть. И приближение Колчака к Вятке не вызывало у нее восторга. Да она и не представляла себе, где есть Вятка, далеко ли от Вологды, кто такой Колчак и чего ему надобно.

Колчака далеко откинули. Англичан из Архангельска прогнали. В Попиху трески привезли, селедок соленых.

Ест Маша привозную рыбу, не нахвалится. И о «Толчаке» забыла.

Чай пьет целыми самоварами – соленая рыба посуху не ходит.

Стали сборы проводить для голодающих Поволжья, Маша с корзиной и мешком носится по окрестным деревням, не Христа ради просит, а гораздо жалобней.

– Пожертвуйте умирающим от голода. Сухариков насушу, да на Волгу посылочкой отправлю…

– Врешь ведь, Маша…

– Лопните ваши глаза, ни буковки не вру!