Из жизни императрицы Цыси. 1835–1908

ЮНОСТЬ

Как указывается во многих источниках, например в книге Юй Жунлин, род Цыси происходил из маньчжурского удела Нара, однако еще на рубеже XVI—XVII веков ее предок Барху потерял свой удел, бежал в княжество Ехэ и стал носить фамилию Ехэнара. Эта фамилия перешла и к Цыси, но звучала довольно редко, ибо подлинные имена китайских монархов запрещалось произносить, иногда под страхом смерти. Вместо них употреблялись возвышенные девизы правления или титулы, каким и является распространенное сейчас «имя» Цыси. Настоящее же имя — Ланьэр (Орхидея) — она носила только в юности.

Орхидея принадлежала не к царствующему, но весьма знатному роду — желтому знамени. Казалось бы, странное название для знатного рода, но дело тут в том, что маньчжуры делили свое военное, а затем и гражданское чиновничество на восемь знамен (армий или корпусов), принадлежность к которым передавалась по наследству, как дворянское достоинство. Одноцветные знамена были главными, окаймленные — второстепенными. Желтый цвет считался императорским, то есть самым почетным, и именно он осенял Орхидею. Отца ее звали Хой Чжэн. Он правил сначала округом, потом областями и имел трех сыновей и двух дочерей, причем Орхидея была старшей дочерью. Она родилась в 1835 году, на пятнадцатом году правления императора Даогуана («Свет пути»), но поскольку в старом Китае возраст исчислялся с момента зачатия, многие долгое время полагали, что она родилась в 1834 году.

«Ее мать Тун Цзя рассказывала, — пишет Сюй Сяотянь, — будто перед родами она видела странный сон о том, как яркий-яркий месяц спустился с неба и проник в ее чрево. Проснувшись от испуга, женщина почувствовала рези в животе, а к утру родила Орхидею. Надо сказать, что при династии Цин в маньчжурских семьях в отличие от китайских дочерей ценили больше, чем сыновей, потому что маньчжурка, если она была красива, могла стать императрицей, а китаянка нет. Маньчжурским девочкам разрешалось сидеть при старших и даже занимать почетное место. К тому же Тун Цзя видела благоприятный сон — естественно, что она лелеяла дочь, которая с детства росла хорошенькой, как настоящую драгоценность».

Здесь перед нами рисуется «чудесное рождение», характерное для многих романов и особенно эпопей, но в романе Цзэн Пу такой мотив приобретает иную, оппозиционную окраску:

«— Рассказывают, что У Цзэтянь[6] была перерождением одного из бодисатв, поэтому она и сумела совершить столько неслыханных дел, — промолвила Бао. — У нашей старой государыни тоже есть своя история, ваше величество знает о ней?

— Нет, а откуда она известна тебе?

— Эта удивительная легенда родилась тогда, когда старую императрицу впервые ввели во дворец, — ответила Бао. — Евнух Коу Ляньцай слышал ее от одного отставного придворного. Коу тайком передал ее моему евнуху Гао Ваньчжи, отсюда я и узнала о ней.

— Что же это за легенда? Расскажи!

— Вот что мне рассказали. При императоре Даогуане осенью каждого года в провинции Жэхэ устраивалась грандиозная облавная охота. Однажды Даогуан вместе со своими сыновьями и придворными выехал бить зверей. Вдруг на полдороге ему встретилась огромная белая лисица, которая, вытянув передние лапы и склонив до земли голову, преградила дорогу коню императора. Даогуан схватил драгоценный лук, вложил стрелу и хотел выстрелить, но в этот момент наследник престола — будущий император Сяньфэн — подъехал к нему и сказал: „Ваше величество, видимо, слава о вашей мудрости и добродетели распространилась так широко, что вам выражают покорность даже звери. Поэтому они и послали вам навстречу эту старую лисицу, которая целое тысячелетие занималась самоусовершенствованием и достигла высоких ступеней познания. Умоляю, не убивайте ее!“

Даогуан рассмеялся, спрятал лук и, дернув поводья, объехал лисицу стороной. После охоты он возвращался домой по старой дороге и вдруг снова увидел лисицу, которая, повернувшись к нему, как и в первый раз, низко склонила голову. У Даогуана зачесались руки, он машинально выпустил стрелу и убил зверя наповал.

Прошло десять с лишним лет, на трон вступил император Сяньфэн. Когда настало время выбирать служанок для дворца, ему подали список красавиц с указанием имени, фамилии, цвета знамени и даты рождения каждой. Дойдя до страницы, на которой было написано про нашу старую государыню, Сяньфэн прочел:

„Урожденная Нара, принадлежит к желтому знамени, имя ее Орхидея, лет столько-то, родилась такого-то числа в такой-то год правления императора Даогуана“. Сяньфэн взглянул на эту дату и стал что-то припоминать. Затем обернулся к евнуху, который вел запись ежедневных деяний императора, и сказал: „Сдается мне, что в этот день произошло какое-то удивительное событие. Ну-ка, справься поточнее!“

Евнух послушно раскрыл толстую книгу и выяснил, что именно тогда была убита белая лисица. Император Сяньфэн засмеялся: „Оказывается, эта девушка в предшествующем рождении была старой лисицей!“ И велел поставить ее служанкой в самую дальнюю беседку Парка радости и света. Но надо сказать, что Орхидея выросла на юге и умела исполнять разные легкие песенки. Однажды Сяньфэн, гуляя по парку, услышал ее, подозвал к себе и заставил спеть возле галереи. На следующий день он назначил ее служанкой в собственной спальне. Вскоре, когда она глубокой ночью подавала ему чай, он осчастливил ее. Орхидея родила будущего императора Тунчжи и получила титул драгоценной наложницы.[7]

Всю эту историю тайком передавали из уст в уста придворные евнухи, да еще вдобавок стали делать из нее разные выводы. Одни говорили, что Орхидея была послана Сяньфэну в награду за доброту, когда он просил не стрелять в лисицу; другие — что в отместку за выпущенную в нее стрелу она собирается смутить покой Китая; третьи — что она приняла человеческий облик только для того, чтобы насладиться всеми благами земного мира и наверстать упущенное за время тысячелетнего самоусовершенствования. В общем много ходило толков!

— Какая там награда за доброту! — саркастически усмехнулся император. — Вот смутить покой Китая, насладиться земными благами — это другой разговор!»

В легенде, приведенной Цзэн Пу, пожалуй, наиболее ярко отражается народное отношение к Цыси. А перекликающееся с этой легендой маньчжурское поверье утверждает без малейшего колебания, что «императрица пользовалась духами чаще, чем другие женщины, ибо от нее исходил запах лисицы».

Если Цыси вначале, как утверждают многие, действительно была служанкой, а не наложницей, то своевременное внимание Сяньфэна оказалось для нее более важным, чем можно подумать. Дело в том, что служанки для китайского двора тоже набирались из молодых девушек, хотя и менее высокого происхождения, нежели наложницы, однако служанок, не «осчастливленных» императором до двадцатилетнего возраста, полагалось возвращать домой и они уже больше не имели шансов выдвинуться при дворе.

Почти все авторы, пишущие о Цыси, рисуют ее ослепительной красавицей. Для китайских романистов такая обрисовка героини была традиционна и в общем естественна, но для большинства остальных авторов это следствие малоуместной идеализации. Сохранившиеся фотографии императрицы отнюдь не ослепляют, и можно поверить Юй Жунлин, которая считала, что настоящей красотой Цыси не отличалась даже в юности. Однако она разными способами умела располагать к себе людей и долго выглядела моложавой. «Если бы я не знала, что ей скоро минет шестьдесят лет, то сказала бы, что это хорошо сохранившаяся сорокалетняя женщина», — писала Кэтрин Карл. В семьдесят с лишним лет Цыси все еще выглядела сорокалетней и не имела ни одного седого волоса, но последнее легко объясняется косметикой.

Что же еще выдвинуло Орхидею из среды других женщин? Это весьма убедительно раскрывает Сюй Сяотянь:

«Родители девушки не отличались богатством и не могли одевать свою дочку в шелка или парчу, подобно многим ее сверстницам. Но Орхидея сама умела находить выход из этого положения. Ее халаты из дешевой материи были всегда чистыми и ловко скроенными, а в волосах красовался свежий цветок, затмевавший своим изяществом дорогие украшения богачек. Были у нее и иные преимущества, которые она донесла чуть ли не до старости. Во-первых, она вся светилась легкомысленным обаянием: стоило ей засмеяться, откинуть волосы и взглянуть на мужчину, как он таял. Во-вторых, Орхидея отлично пела.

В детстве, когда ее отец, чиновник Хой Чжэн, учил дочку грамоте, она не проявляла больших способностей к наукам, зато любую мелодию схватывала на лету и могла воспроизвести ее в точности. У нее от природы была, что называется, жемчужная гортань, которой она покоряла слушающих. Сначала девушка решалась петь только в одиночестве, потом объединилась со своими подругами из знаменных семей, и они часто подыгрывали ей на флейтах и лютнях. Мать Орхидеи не одобряла этого легкомысленного занятия, но отец, который сам мурлыкал арии из столичных опер, любил пение дочки и отменил материнский запрет. Более того, он научил ее всем мелодиям, какие знал сам, и нередко напевал вместе с ней.

Иногда они разыгрывали в гостиной своего дома целые спектакли: „Излучина реки“, „Второе посещение дворца“, „Мать учит сына“. В последнем спектакле Хой Чжэн пел партию сына, а Орхидея — партию матери. Тун Цзя призывали на роль слушателя, однако ее замечания или протесты всерьез не принимались.

Впоследствии, когда Хой Чжэн получил должность в Уху, он взял дочь с собой. Уху был весьма оживленным городом, речным портом. Здесь, среди чайных харчевен, стояло множество театральных балаганов, девушка проводила в них целые дни. Хозяева балаганов, знавшие, что Орхидея — дочь таможенного инспектора, старались усадить ее на самое почетное место, но она предпочитала кулисы. Вскоре она перезнакомилась со многими актерами и, не удовлетворяясь хождением в театр, убедила отца приглашать их на домашний спектакли.

Кроме театров Орхидея любила посещать харчевни, для чего отец специально выделил ей двух охранников. Раньше, находясь на заштатной должности в столице, он много лет бедствовал, однако теперешний выгодный пост давал возможность наверстать упущенное. Хой Чжэн стал усердно брать взятки и вообще делал все, что хотел. За один только год на него было подано множество доносов, но его тесть, служивший в Пекине, помогал класть их под сукно».

Этот мотив взяточничества появляется здесь не случайно, с ним связаны последующие бедствия семьи и смерть Хой Чжэна:

«Однажды Хой Чжэн задержал личную лодку цензора[8] Цзяна и, обнаружив на ней контрабанду, содрал с хозяина три тысячи лянов[9] серебром отступного. Цензор, естественно, затаил злобу. А так как он был человеком влиятельным, знакомым со многими князьями, то по возвращении в столицу он подал на обидчика резкую жалобу. Тем временем тесть Хой Чжэна умер и на этот раз за него никто не заступился. Уволенный Хой Чжэн, как говорится, „свернул знамена, собрал барабаны“ и уехал в город Аньцин. Цензор пытался даже посадить его в тюрьму и взыскать с него все жалованье, полученное на должности таможенного инспектора, но губернатор провинции Аньхой, дальний родственник Хой Чжэна, помог ему уладить дело, хотя это и стоило в результате десять тысяч лянов.

Человеку, ворочавшему такими деньгами, было, разумеется, обидно нигде не служить. Тун Цзя тоже всячески рекомендовала ему сблизиться с губернатором Хэ Шанем, и тот постепенно оценил и старательность, и ум, и гладкую речь Хой Чжэна. Когда на севере провинции случилось наводнение, жена посоветовала Хою купить за десять тысяч лянов место по сбору средств для пострадавших; одновременно у губернатора праздновался день рождения, который потребовал от Хой Чжэна еще десять тысяч. Чтобы наскрести такую сумму, жене пришлось даже продать головные украшения. Но губернатор был доволен: деньги интересовали его гораздо больше, чем помощь несчастным, поэтому он подал наверх доклад, в котором расписывал энергию, честность и таланты Хоя и рекомендовал его на должность инспектора по сбору средств. Увы, не прошло и трех дней после этого, как у губернатора воспалилась грыжа и он в страшных мучениях умер.

Сбор средств для пострадавших поручили финансовому инспектору провинции, который был врагом Хой Чжэна, а губернатором сделали Янь Ситао, бывшего вице-губернатора провинции Шаньдун. Едва новый губернатор вступил на должность, как инспектор подробно рассказал ему и о льстивости, и о взяточничестве Хой Чжэна.Этот донос пришелся весьма кстати, поскольку Янь Ситао был знаменит своей честностью и терпеть не мог взяточников. Сразу возненавидев незадачливого чиновника, он даже не пожелал его принять, хотя тот трижды являлся к нему с визитом. Обеспокоенный Хой Чжэн навел справки, понял, что финансовый инспектор сам ждет от него взятки, но все деньги Хоя были уже истрачены на покойного губернатора; ему оставалось лишь ежедневно и без всякого успеха обивать пороги губернского управления.

Наконец Хой Чжэну удалось собрать немного денег. Он подкупил нескольких провинциальных инспекторов, чтобы они замолвили за него словечко перед губернатором, но оказалось, что тот даже не может слышать его имени. Все покровители Хой Чжэна умолкли. Бывший таможенный инспектор, купавшийся ранее в серебре и славе, не получал должности год, два, три, страдал от бедности, от уязвленного самолюбия, а вместе с ним страдала и его дочь, уже привыкшая к роскоши. Хотя город Аньцин по количеству развлечений уступал Уху, он все же считался центром провинции; здесь тоже было несколько оживленных улиц, чайные, театры, куда Орхидея часто заходила, оставляя там немалую толику отцовских денег. С горя Хой Чжэн начал курить опиум, что еще больше увеличило и его расходы, и презрение губернатора к нему. От суровой кары Хоя спасала только его принадлежность к одному из маньчжурских знамен.

Сначала Хой Чжэн брал в долг, потом стал закладывать вещи, но в конце концов оба эти источника иссякли и он вместе с женой и детьми познал стужу и голод. Орхидея не могла стерпеть такого нищенства. Она ссорилась с родителями, требуя от них то еды, то нарядов, то развлечений, и ее трудно винить в этом, потому что ей было уже шестнадцать лет, когда девушки думают главным образом о себе. Она все хорошела, превращалась в настоящую красавицу, но часто, с отвращением глядя на свой рваный халат, отказывалась причесываться и, спрятавшись за очаг, горько плакала! От этого зрелища мать страдала еще больше, кричала на мужа, тот тоже страдал, однако сделать ничего не мог. Теснимый со всех сторон, не имеющий денег даже на опиум, он в конце концов заболел и провалялся в постели целый год. Жена, раздраженная его никчемностью, сперва почти не обращала на него внимания, но потом поняла, что болезнь серьезная, забеспокоилась, вытащила из своего сундука позолоченные серебряные цветы, которые остались от ее приданого, и велела сыну Гуйсяну заложить их.

Гуйсяну было тогда уже восемнадцать — на год больше, чем Орхидее, однако он уродился каким-то глуповатым. Услышав приказ матери, он весь покраснел от волнения и пролепетал, что не умеет закладывать вещи. Обычно в ломбард ходила сама Тун Цзя, и сейчас она не решалась оставлять мужа одного.

— Эх, глупый мальчик! — вздохнула женщина. — Такого пустяка сделать не можешь! На кого же мне опираться?

Она заплакала. Орхидея, сидевшая рядом, пожалела мать, молча встала и, взяв позолоченные цветы, вышла.

У хозяина ломбарда перехватило дыхание при виде такой красивой девушки. Разинув рот и вытаращив глаза, он долго смотрел поверх своих старческих очков на ее розовое личико и наконец вымолвил:

— Прелестная барышня, сколько вы хотите за эти украшения?

— Сколько дадите, — ответила Орхидея, недовольная тем, что своим разглядыванием он заставил ее краснеть.

— Десяти лянов довольно будет?

Услышав эту цену, девушка чуть не рассмеялась, потому что такие цветы стоили не больше двух-трех лянов, но все же кивнула, не желая вступать в дальнейшие разговоры. Она не поняла, что бедный хозяин ломбарда, ослепленный ее красотой, принял позолоченные цветы за золотые и, против обыкновения, даже забыл проверить товар.

С десятью лянами в руках она вернулась домой, потом сходила за врачом, однако тот, пощупав пульс больного, сокрушенно покачал головой:

— Поздно! Чахотка в последней стадии. Вам остается только похороны ему готовить!

Тун Цзя показалось, будто ее ударили в самое темя. Она думала о том, что ей делать на чужбине со своей семьей, где жить, на что хоронить мужа. Как раз в это время больной, лежавший на постели, начал задыхаться. Жена и дети бросились к нему, заплакали, но было поздно: не прошло и четверти часа, как глаза Хоя закатились, ноги дернулись и он умер».

Согласно другим источникам, отец Орхидеи умер не дома, а в тюрьме, посаженный туда за взяточничество, и Цыси всю жизнь старалась скрыть это — не только потому, что беспокоилась об имени отца, но и потому, что хотела избежать лишних аналогий с собственным, еще большим корыстолюбием. Во всяком случае, рассказ Сюй Сяотяня о взяточничестве Хой Чжэна не противоречит историческим данным, как часто бывает в старых китайских романах. Это относится и к сцене с чиновником, который по ошибке преподнес семье Орхидеи крупную сумму денег. Тот же эпизод, хотя и в несколько ином звучании, приводится в книге Юй Жунлин:

«После смерти Хой Чжэна семья Цыси обеднела. Его вдова осталась с пятью детьми на руках и лишь благодаря друзьям на простой лодке перебралась в Пекин. Когда они доплыли до уездного города Тунчжоу, рядом с ними причалила еще одна траурная лодка. Какой-то тунчжоуский чиновник послал на эту лодку слугу с сотней серебряных лянов[10] для жертвоприношения, но слуга ошибся и отдал деньги матери Цыси. Узнав об ошибке, чиновник постеснялся требовать серебро назад, а послал еще сто лянов — своим знакомым. Мало того, он сам явился засвидетельствовать соболезнование вдове Хой Чжэна. Цыси и ее мать были очень растроганы этим и сохранили его визитную карточку.

Впоследствии, когда Цыси стала „править из-за опущенной занавески“,[11] она разузнала, где служит облагодетельствовавший их чиновник, и заявила на Государственном совете:

— Этот человек очень талантлив, его необходимо повысить!

С тех пор чиновнику в паруса задул попутный ветер и он дослужился до губернатора. Он и сам удивлялся, почему его все время повышают, но причину узнал лишь тогда, когда выяснил, что Великая императрица — дочь той самой женщины, которой он по ошибке преподнес серебро».

Известно и имя удачливого чиновника — У Тан. Почти тогда же, когда он познакомился с семьей Цыси, он участвовал в жестоком подавлении восстаний так называемых факельщиков и тайпинов. За это, а не только за помощь будущей императрице его произвели в начальники округа, области и наконец в губернаторы.

Многие авторы подчеркивают, что У Тан вовсе не был пригоден для губернаторства, что специальные цензоры отговаривали Цыси от возвышения карьериста, потом неоднократно уличали его в злоупотреблениях, но она не обращала внимания на жалобы. Его поступок с серебром тоже, вероятно, был продиктован не благородством или стеснительностью, как утверждает Юй Жунлин. В некоторых источниках сообщается, что вначале У Тан разгневался и хотел отобрать деньги у Орхидеи, но помощник сказал ему, что Орхидея — это красивая маньчжурка, которая едет во дворец и, возможно, станет императорской наложницей. Иными словами, чиновником здесь скорее всего руководил далеко идущий расчет, а императрицей — желание одарить за личную услугу государственными средствами.

Эпизод с У Таном, который сделал неправедную карьеру, иногда считают выдумкой противников Цыси и утверждают, будто, когда умер ее отец, Орхидее было всего три года. А в действительности ее семья совершила траурное путешествие на север в 1852 году, когда Цыси было уже семнадцать лет. Перед нами типичный случай того, как защитникам императрицы впору защищать самих себя.

В романе Сюй Сяотяня и в пьесе Коллиса истории с получением денег придана любовная окраска. Вот это безусловно могло быть придумано писателями, как и неудачное покушение на Орхидею, которое у Сюй Сяотяня совершает приказчик чайной лавки. Наверное, романист хотел оттенить привлекательность девушки, а также ее расчетливость (позднее, перед императором Сяньфэном, она не противилась в аналогичной ситуации).

Столь же гипотетической представляется версия о том, что до отъезда на север Орхидея была просватана за молодого стражника Жун Лу, но соблазнилась возможностью стать императорской наложницей. Последний мотив для Цыси был бы достаточно естественным, любовные истории у нее тоже случались многократно, однако, по мнению некоторых исследователей, Жун Лу был ее двоюродным или троюродным племянником, так что матримониальные отношения между ними были невозможны. Упомянутая версия возникла, вероятно, потому, что она помогала объяснить связь Цыси с Жун Лу в более позднее время.

Итак, Орхидея отправилась на север и для того, чтобы сопровождать тело отца-чиновника в столицу, как требовала конфуцианская традиция, и для того, чтобы не отрываться от матери, и, возможно, для того, чтобы осуществить свои честолюбивые мечты. Была и еще одна причина: желание спастись от тайпинского восстания, которое уже два года бушевало в южных и центральных районах страны. Этот факт лишний раз свидетельствует о том, как порою неожиданно, но почти неизбежно была связана жизнь Цыси с крупнейшими событиями в истории Китая второй половины XIX — начала XX веков.