Из переписки М.А. Алданова и Е.Д. Кусковой

3 марта 1949

Дорогая Екатерина Дмитриевна.

Почти одновременно с Вашим письмом я получил «Н. Р. Слово» с Вашими статьями о Бунине. Они очень интересны. Я у Ивана Алексеевича бываю раз в неделю, — в Жуан-ле-Пэн из Ниццы все- таки 40 минут езды. Вчера у него был. Нет, на Ваши статьи не обиделся и, конечно, не мог обидеться. Говорит только, что словом ”хам” никогда не злоупотреблял и к революции его не относил.

Кравченко я раз в жизни видел в Нью-Йорке, когда было первое собрание инициаторов «Лиги», — кажется, в июле прошлого года. Он много говорил и произвел — не на одного меня — самое неприятное впечатление, — не содержанием своих слов, а грубой манерой и самовлюбленным тоном. Бывший здесь недавно Далин{84} говорил мне, что с той поры Кравченко успел поссориться с Керенским, с Зензиновым и почти со всеми другими членами Лиги (ведь в нее вошли, кажется, все бывшие на первом собрании кроме меня, — я отказался по известным Вам причинам). В личных отношениях он, говорят, невозможный человек. Однако думаю, что по существу картина, изображенная им в книге, почти во всем близка к истине. Как бы он себя на суде ни вел, коммунисты не могут доказать своих обвинений и, вероятно, будут приговорены к уплате той или иной суммы ”доммаж-энтере”{85}. Сам же процесс производит на меня впечатление совершенного балагана (который в старой России, в Англии, в Америке был бы совершенно невозможен). Никакого политического значения он, несмотря на весь шум, не имеет: обе стороны (в населении Франции) останутся на своих позициях. Конечно, личная реклама Кравченко велика, — для этого, должно быть, он процесс и затеял. Всех нас, и Вас, и меня, не раз грубо поносили в западной большевизанской печати, и никому из нас не приходило в голову начинать из-за этого судебный процесс.

Маяковского я тоже видел только раз в жизни в Петербурге — и в него на Вашем месте не «влюбился» бы. Конечно, человек он был талантливый. Нет, писать о нем я не буду.

Согласен с Вами в том, что общественная деятельность Карповича граничит с чудом. У него очень большой дар слова, и ему достаточно часа для подготовки длинного доклада, всегда ясного, интересного, логичного. Но я не понимаю, как он, живя в Кэм- бридже{86}, может быть председателем Нью-Йоркского фонда: езды по железной дороге пять часов. Вероятно, фактически председатель будет Церетели{87} или останется Николаевский. Впрочем, мне об этом никто ничего не писал.

Живущий здесь Столкинд получил письмо от Вейнбаума. Сообщает, что долгие переговоры о вкладной странице «Лиги» в «H. Р. Слове» наконец успешно закончились: вкладная страница будет появляться два раза в месяц, он, Вейнбаум, оставляет за собой право отвода «вредных» статей, они оставляют за собой право отказаться в этом случае от соглашения. Деньги дал миллионер Атран. Кто будет редактором, — Вейнбаум не сообщает. Думаю, что Керенский.

Здоровье — «так себе». Что же Вы скажете о рисовой диете, о которой я Вам писал?

Якову Борисовичу{88} я сообщил о Вашем вопросе. Я ничего об этом не знаю.

Я кончил первый том своей французской философской книги, о которой помнится Вам писал, и сдал его агенту для поисков издателя. Но для издателей философская книга, особенно написанная не профессором, как «товар» большой ценности никогда не имеет, и мне издателя будет найти гораздо труднее, чем для моих романов.

Мы оба шлем самый сердечный привет и лучшие пожелания Вам и Сергею Николаевичу.