Из сказок, еще не рассказанных на ночь...

Наши следы всё ещё где-то есть

1. Значит будет новая сказка

— А вот сейчас будет фокус. — бармен кивнул в сторону столика, от которого только что вернулась официантка и даже, привлекая её внимание, указал на сидящую у окна пару пальцем. — Смотри внимательно…

— Ну. Смотрю.

Девушка повернула в сторону клиентов голову и тут же сорвалась с места, увидев, как блондинка подтолкнула в её сторону пустой стакан из-под только что принесённого виски. Девчонка уже протянула руку, чтобы поймать посуду, но стакан остановился ровно на краю стола.

— Повтори. Два по сто. — Произнесла клиентка, не поворачивая головы.

Официанта кивнула и устремилась к бару.

— Ты это имел ввиду? Фокус в том, чтобы стакан остановился на краю и не упал?

— Не-а. В стакан загляни. — Парень выставил на стойку пару чистых хайболов и уверенным движением разлил напиток.

— На что там смотреть? Пустой стакан. Один лёд на дне.

— Лёд на дне. А я его туда не клал. — Бармен развел руками и покачал головой. — И сейчас не кладу. Со льдом не заказывали…

— Тебе нравится издеваться над бедным мальчиком? — мужчина, сидящий за обсуждаемым столиком, удивленно хмыкнул.

— Нет. Просто не люблю излишне разбавленный виски. А этот, — девушка, не оглядываясь, качнула головой в сторону бармена, — единственный, обративший внимание на такую мелкую деталь, как лёд в стакане… из-под виски.

Она протянула руку и опустила палец в свой напиток, словно чайную ложку, и слегка помешала. Хлопья замерзшей воды, облепили стекло и начали медленно опускаться на дно, собираясь в прозрачные кусочки.

— Ты грустна.

— Кай. Болен. И кажется не выздоровеет.

Она залпом выпила и отвернулась к окну. Её спутник покрутил свой стакан, принюхался и подтолкнул к женщине.

— Сделай «со льдом». Он человек. Ты всегда знала, что жизнь человеческая — миг.

Она, не глядя, повторила процедуру, продолжая смотреть сквозь витраж. За уличным столиком сидели двое: парень и девушка. Они ели мороженное. Смеялись. При этом мороженное они воровали друг у друга, всячески отвлекая внимание, а может быть просто, делая вид, что не замечают. Лукавая улыбка блуждала с одного лица на другое, уступая место то нежности взгляда, то прищуру глаз, то соблазну языка, слизывающему десерт с ложки…

— Эй-ей. Сестричка, ты увлеклась. Вода закончилась. Сейчас стекло лопнет.

— Что? Ах, да. Сейчас всё исправлю. — Она погладила стакан и изморозь сменила апрельская капель, собираясь в ручеек и стекая со стола. До пола капли не долетали, испаряясь где-то по пути. — Вот и всё.

— Посмотри на меня. Фрейя, посмотри на меня.

Женщина медленно повернула голову, до последнего не отрывая взгляд от смеющейся пары на улице.

— Что? — Она наклонила голову к плечу, и растянула губы в улыбке. — Что? Всё хорошо.

— Мне не ври. «Кай болен. Кай не выздоровеет.» Это ты сказала? Ты? Та, что может исцелить взглядом? Та, что может внушить любовь, сидя к мужчине спиной? Та, что может влюбить зайца в белку и создать новый вид?

Лицо женщины менялось. Неведомая рука художника стирала с него искусственность улыбки, прорисовывая резкими рубленными штрихами другие черты, прекрасные, но лишенные чувств. Даже голос стал звонче и громче.

— Могу. Но не для себя. Больной должен хотеть исцеления. Я должна это чувствовать. А я не чувству…

Вдруг зазвенела посуда и бармен поймал падающую с верхней полки бутылку.

— Что за…

И мужчина накрыл руку сестры своей.

— Тшш… милая, тшшш. Что сделаешь с мужским идиотизмом? Ревновать к самому себе и наказывать за это любимую женщину… Верх идиотизма. Напомни, где он сейчас?

Фрейя выпрямилась, прикрыла глаза и ни с того ни с сего рассмеялась.

— Не поверишь — бомжует где-то в России. Спит под мостом в каком-то городишке. Забытый бог.

— Ну вот видишь, как у них там говорят: «Награда нашла героя». — Фрейр отсмеялся и задал, наконец, интересующий вопрос. — Ты здесь из-за турнира? Или решила сыграть в другую игру?

— В какую? — уже снова прежним спокойным и безмятежным голосом спросила Фрейя брата. Потом повернула голову, следуя хитрой улыбочке, блуждающей на его лице и его подмигиваниям и кивкам. — А… эти? Красивая пара, но я давно не играю сердцами. Я просто наблюдаю. Эти двое и так любят друг друга, и совершенно без моего вмешательства. Это так необычно… на таком близком расстоянии. Они просто любят, совершенно не замечая, ни меня, ни моего влияния. Более того, они отталкивают вмешательство. Моя сила стекает по полусфере, будто они сидят под куполом.

Фрейр откинулся на спинку стула и рассмеялся.

— Так ты просто удивлялась и проверяла связи? А я уже начал беспокоиться, что ты решила ещё раз рискнуть. А ещё… остерегался того, что ты скажешь, что сила стала уходить.

Фрейя закатила глаза и притворно вздохнула:

— Кто бы спрашивал? Ты бы почувствовал первым. Мир бы стал тускнеть и умолкать. Но ты же слышишь всё? И сила при нас. Ты просто давно не пользовался своей. Посмотри по сторонам: бармен и официантка — уже заняты друг другом и до нас им нет никакого дела. Ещё… девушка за столом в уголке. Да, та, что стучит по клавиатуре, не открывая глаз от монитора.

— С опечатками, — усмехнулся мужчина, чуть сощурив глаза, но не оборачиваясь назад.

— Ну да. Она же не смотрит в клавиатуру, да и её собеседник тоже. Но им не важно. Они неожиданно почувствовали себя в толпе и не могут отдать свои слова случайным людям. Вот просто смотрят в глаза друг друга и пишут. Ошеломлены оба. Еще утром они были просто приятелями, а теперь это навсегда. У них родятся трое детей, а потом внуки и даже до правнуков они доживут, продолжая разговаривать друг с другом, не произнося ни слова вслух. Они скоро научатся этому в совершенстве.

— Ты…

— Не нужно, дорогой. Если бы ты не был столь ленив, то и ты мог бы рассыпать любовь горстями.

В кафе повисла полная тишина. Лишь электронное табло часов издавало странные звуки, подражая механическим часам. Пальцы Фрейра крутили стакан, в котором уже не было виски и только кусочки льда, то начинающие таять, то снова собирающиеся в кубики с ровными гранями. Он не выдержал зачарованного чужой любовью молчания и вздохнул:

— Если бы я мог снять проклятие Одина и одарить тебя любовью.

— Если бы… Если бы проклятие было в этом. Это слишком просто для мужчины, оскорбленного ревностью к самому себе и ослеплённого любовью к женщине. — Фрейя вздохнула, замерев взглядом на паре за окном. Втянула воздух ноздрями и продолжила. — Я могу любить. Более того, я люблю…

— Кая…

Женщина щелкнула пальцами, привлекая внимание бармена и провела тыльной стороной ладони по лицу, стирая усталость и обреченность. Молодея. Возвращая себе наивность и простоту. Закончила и улыбнулась брату.

— Я пойду. Прогуляюсь. Прости, с собой не зову.

На стол легла купюра. Брат укоризненно покачал головой, но Фрейя уже шла к выходу.

— Эйя, ты что решила? Турнир или…

— Я не решила.

— Так может быть тогда турнир, если ты не уверена?

Она остановилась и повернула голову в сторону брата, но взгляд снова зацепил пару на улице и остановился. Двое увлеченно целовались, на этот раз прикрыв себя от взглядов прохожих раскрытым зонтом и совершенно не беря в расчет посетителей кафе. Парень держал лицо девушки в своих ладонях и: то осыпал её губы легкими, невесомыми касаниями, то приникал к ним, как к источнику, измученный жаждой путник. Фрейя сбросила оцепенение. Отвернулась и зашагала к выходу, уже в дверях бросив через плечо.

— Я не решила.

Брат кивнул в ответ и проинспектировал выставленные бутылки позади бармена, совершенно не обращающего на посетителей внимания. Удовлетворенно кивнул, выбрал одну и стукнул пальцем по столешнице. И стакан наполнился виски. Мужчина поднял его и посмотрел на просвет.

— Да, милая. Я не могу тебя одарить тем, что составляет твою суть. Ты права.

Он выпил всё одним глотком. Добавил к купюре Фрейи сверху от себя «на свадьбу» и вышел из заведения, так и не замеченный смеющейся у барной стойки парой.

Уже отойдя от кафе с десяток метров мужчина резко развернулся и зашагал обратно, к целующимся под зонтом. Вежливо покашлял, а потом постучал по нему, как по двери:

— Простите ребята, как вас зовут?

— А вам зачем? — насторожился парень.

— Жена только что родила. Мальчик и девочка. Сказала, чтобы я на улице спросил имена у первых встречных.

Лицо Фрейра расплылось в растерянной улыбке нежданной радости, и парень с девушкой одновременно сказали:

— Кай.

— Герда.

— Ух, ты! Значит будет новая сказка… Спасибо.

2. Одиночество — привилегия богинь

Снежно-белый Cadillac Eldorado шестьдесят второй серии приближался с неспешно-молниеносной грацией к главному входу сияющего огнями отеля.

— Ой-йё-оо, — восторженно простонал мальчишка-парковщик, и швейцар тут же повернул голову, удивленный возгласом и подтвердил восторг уже своим.

— Не может быть… Леди в белом. Давно не была. Лет пятьдесят. Решила поговорить с судьбой.

Машина остановилась, и парень сделал шаг к двери, но рука в белой перчатке легла ему на плечо и прозвучал тихий уверенный голос:

— Я сам. Особая гостья.

Мужчина вышел вперед и, согнув левую руку в локте, завёл её за спину, склонился в полупоклоне и открыл водительскую дверь. Белый шёлк юбки взметнулся крылом, и такая же белая туфля коснулась ковра. Ладонь оперлась на протянутую руку и из машины вышла девушка.

— Рада видеть тебя, Ивер. Игра началась?

— Как можно, Фрейя? Ждут. Все. До последнего.

— Ай, какая я не хорошая. Заставила себя ждать, — рассмеялась Фрейя, качая головой, и вошла в холл.

Её руку тут же подхватил брат и уложил на сгиб своей. Наклонился к уху и, почти касаясь губами, шепнул:

— Я… испугался, что ты решила всё же сыграть в сказку.

— Что-то ты излишне пуглив последнее время. А сказки… одной хватило. Неужели Кай и Герда? — Фрейр молча кивнул, а Фрейя прищурилась, словно обдумывая что-то и качнула головой. — Нет. И ты сам видел — они любят друг друга. У меня нет ни одного шанса. И я не посмею уничтожить любовь, чтобы взрастить иллюзию.

— Даже для того, чтобы снять с себя проклятие? — раздалось насмешливое из-за спины.

Брат с сестрой остановились и, не разжимая рук, синхронно развернулись на голос.

— Прекрасно выглядишь, дорогая. — Один стоял, широко расставив ноги и сложив руки на груди.

Весь в черном он слегка раскачивался с пятки на носок: то приближаясь к Фрейе, то удаляясь от неё. Его облик менялся в такт покачиванию, проявляя поочередно: то образ одноглазого старика в запыленном плаще с рассыпанными по плечам, давно нечёсаными седыми прядями, опирающегося на сучковатую, потемневшую за столетья клюку и с вороном, сидящем на плече и насмешливо глядящим в лица близнецов; то — ощупывающего взглядом лицо женщины, зрелого мужчину, облаченного в дорогой костюм.

Фрейя невозмутимо наблюдала метаморфозы, не выражая никаких эмоций. Её ладонь всё также расслаблено лежала на локте брата, да и сам Фрейр безучастно взирал на аса.

— Ты разлюбила меня, — чуть удивленно поставил диагноз Один.

— Какого из тебя? Ода? Одина? Всеотца? Человека? Забытого бога? Кого, из тебя, я разлюбила?

Один отмахнулся от вопросов, возвращаясь к началу.

— Ты не ответила. Ты не станешь заканчивать сказку, даже если это — единственный способ снять моё проклятие?

Женщина широко улыбнулась и совершенно спокойно, проговорила каждую букву, делая паузы между словами, давая осознать их значение:

— Не стану. Я видела их. Они любят друг друга. И их любовь не дешевле моей. — Фрейя потерлась плечом о плечо брата и сказала. — Пойдём, выиграем мне ещё лет пятьдесят невмешательства в жизни смертных, — она улыбнулась и повернулась к вечному мужу спиной.

Темный изумруд сукна внушал спокойствие. Скользя кончиками пальцев по краю стола, женщина обошла его вокруг. Остановилась, выбрав место. И брат тут же отодвинул кресло. Она села и Фрейр встал за её спиной. Изящные пальцы сжали мел и вписали ставку напротив «Nord — Freyja» — «право невмешательства в жизнь смертных — 50 лет». Улыбнулась, идущей к столу миниатюрной красавице. И та заняла кресло по левую руку. Белая львица легла у её ног, а за спинкой кресла, повторяя движение Фрейра, встал Уту. Мужчины качнули в поклоне головами, а женщины обменялись взглядами, приветствуя друг друга. Фрейя протянула женщине мел, и та вписала под вспыхнувшем именем «East — in-na-an-na» свою ставку. И тут же откинулась на изголовье кресла, кутаясь в меха и бледнея, словно это, последнее действие, отняло у неё остаток сил. Брат положил ей на плечо свою ладонь.

Все игроки были за столом. Инанна вздохнула, и первая карта упала на сукно. И прозвучало первое дабл, чье-то сплит… Фрейя молчала, глядя в лицо крупье. А Один приподнял правую бровь и бесстрастно спросил: «Еще?», дождался лёгкого кивка и сдал карту ей.

Игроки сменяли друг друга: кто-то выигрывал, кто-то проигрывал, только Фрейя продолжала сидеть за столом. Пуш. Сдача за сдачей. Пуш. Пуш. Пуш… Боги: забытые, стёртые из памяти новых поколений, уставшие от своих обязанностей или от собственного бессмертия, наслаждающиеся своим могуществом и нежелающие с ним расставаться, жаждущие простых радостей или вседозволенности — все, собравшиеся на турнир, столпились, окружив игровой стол. Фрейя невозмутимо сидела, наблюдая за падающими на стол картами и слушая голос Одина: «Еще? Себе. Пуш.» Хрустнула разрываемая тишью новой колоды. «Время вышло», — улыбнулась мысленно богиня и подняла глаза на мужа. Он смешивал карты последней колоды для последней сдачи. Закончил.

Забытый бог, отставил руку с лежащей на ладони колодой в сторону. Иннана сдвинула колоду, завершая перемешивание «случайной рукой» и Один сдал себе две карты. Перевернул одну, открывая её достоинство. Вторая осталась лежать рубашкой вверх. Десятка. И тут же метнул две карты Фрейе. Две семёрки.

— Сплит?

— Нет.

— Еще?

— Да.

Карта взлетела вверх, провожаемая десятками глаз, открываясь пристальным взглядам. Возгласы удивления, вздохи облегчения, чей-то зубовный скрежет… Карта легла ровно на своё место и Фрейя медленно опустила свой взгляд на неё. Семёрка. Рука брата легла на её плечо, а Один перевернул свою карту. Туз.

— Блэкджек.

И наступила тишина.

— Ну, что ж. Пора сменить обстановку и вернуться домой. Полвека в тишине подальше от мира смертных — так мило. Одиночество — привилегия богинь.

Фрейя встала, опёрлась на руку брата и не оглядываясь, не спешно покинула зал.

Один не стал утруждать себя пешей прогулкой и просто переместился к выходу, кивнул Иверу и тот щелкнул пальцами, привлекая внимание мальчишки-парковщика. Забытый бог хорошо знал свою жену — она не сбежит, прячась от поражения. Суета — не её стиль. Фрейя будет улыбаться, перемигиваться с братом, остановится поболтать с Иннаной и лишь потом выйдет на свежий воздух, задаст пару вопросов Иверу, потреплет по макушке пацанёнка, сядет в машину и пока на неё будет обращен хоть один взгляд будет дрифтовать на парковке, покрыв её тончайшей коркой льда. Но стоит моргнуть последнему зрителю и от неё не останется даже воспоминания.

Брат с сестрой появились через пару минут. Машина уже стояла у входа. Ивер ждал, любуясь явлением богини, радуясь её приходу и зная, что всех встречных она сейчас одаривает счастьем взаимной любви. Она остановилась, словно услышав его мысли и перезвон её смеха умолк, и она протянула руку для пожатия.

— До встречи, Ивер. Без меня не начинайте.

— Как можно, госпожа. Я буду ждать вас всегда. — В почтении склоняя голову.

Тут же Один сделал шаг вперед, оттесняя и Ивера, и Фрейра.

— Провожу. — Взгляд Фрейи упёрся ему в переносицу, и он даже ощутил давление в этой точке, мысленно аплодируя. Хмыкнул и повторил. — Провожу.

— Ты в своём праве. — Женщина улыбнулась и шагнула к машине, покачав рукой над головой, прощаясь с братом, и продолжая рассыпать улыбки.

Один придержал дверь кадиллака пока Фрейя усаживалась в автомобиль и занял водительское место. Повернул голову и покачал головой.

— Что? — Фрейя подняла брови и невинно улыбнулась.

— Что? — Один рассмеялся. — У тебя привычка сводить меня с ума. Меня. Со всеми остальными мужчинами ты до таких пируэтов не опускаешься.

— Да? А они у меня есть? Кто-нибудь меня любил кроме тебя? Кто-нибудь дошёл до… того, что позволил себе ты?

— Ты — моя вечная победа и поражение.

Вальяжная расслабленность полулежащей в автомобильном кресле красивой женщины, уверенной в своей красоте, знающей, что красота — оружие и умеющей этим оружием убивать, слетела в миг. Женщина села и обернулась, глядя в упор на мужа, презрительно кривя губы.

— И что же было победой? То, что у тебя получилось сыграть со мной в любовь дважды? Или то, что ты заставил меня ненавидеть себя за желание любить двоих одновременно? За то, что я сходила с ума, делая выбор? Что было победой? Ты вообще понимаешь, что должна чувствовать женщина любящая и изменяющая одновременно двоим? Ты можешь представить, какую цену я заплатила за сказанное Оду «да»? А потом… потом ты начал ревновать меня к себе, потому что я — жена Ода, перестала быть любовницей Одина. Я, хранящая вечность мужу. Тебе. Молчишь? Это лучшее, что ты можешь сделать. Как можно ревновать к самому себе? Как можно разбить сердце любимой, сказав, что ты — всё: муж, любовник, а еще наставник, приемный родитель, друг, учитель… Всё и все, кого она когда-нибудь любила.

— Как можно ревновать к самому себе… Бесконечно. Мучительно. Страшно. Вдруг понять, что ты никогда не отдавалась мне, не принимала меня, не растворялась во мне так, с такой безудержной радостью, как Оду. Ты уничтожила меня в тот миг. Ты предпочла человека богу. И не имеет значения, что бог и этот человек едины. Чувство разное.

За окном автомобиля давно уже не было казино, парковки, автострады. Кадиллак нёсся, сквозь метель, но ни один из пассажиров не обращал на это внимания. Тягостное молчание повисло в салоне. Фрейя отвернулась к окну, а Один смотрел в лежащие на коленях ладони, которые он так и не положил на руль.

— Мне понадобились века, чтобы остыть и понять, что я причинил тебе.

— Ты сделал из богини жизни и любви — калеку.

— Да. Теперь понимаю. Но слово бога было сказано. А оно может быть только исполнено. Обратной силы слово бога не имеет. В тот момент, я думал только об одном. Я хотел, чтобы ты никогда не знала уверенности в том, что любима. Как я… в тот момент.

Женщина хмыкнула и снова обернулась лицом к мужу.

— Даже цари земные понимают, что они хозяева своему слову. «Моё слово царское. Хочу дам, хочу назад возьму.» Только ты, Один, сказал, как отрезал.

Фрейя открыла дверь, несущейся в вечности машины и вышла.

3. Я сделаю тебя счастливым, чего бы это мне ни стоило

Форточка в спальне Кая была слегка приоткрыта. Эйя стояла снаружи, прислонившись спиной к стене и слушала его прерывистое дыхание. Он спал. Захотелось, как прежде поправить сползшее одеяло, присесть рядом в кресло и пустить в его сны сказку. Но время сказок прошло и хлопок двери это подтвердил.

— Дорогой, просыпайся. Время завтрака…

Герда не изменилась. «Я сделаю тебя счастливым чего бы мне это не стоило!». И ведь делает. Не спрашивая его о том, хочет он быть счастливым сию минуту или нет. И она вдруг почувствовала, как растёт в ней раздражение. Что за дурацкая манера! Ведь спит же. Спит её любимый человек, а она? Разбудить, чтобы накормить! А если он уснул за полчаса до этого? А если бы он сейчас был в чужой сказке? Но, нет… счастье любой ценой. Её счастье. Она его так представляет. Надоела! И еще сильней прижавшись к стене, Фрейя щелкнула пальцами и на кухне Герды со стены упала медная сковорода. С грохотом. Задев стопку, выдраенных до блеска мисок. Одна из них покатилась по стерильной столешнице и… Фрейя сделала еще движение пальцами, словно отпуская щелбан ребру тарелки и та врезалась в витрину с гердиным фарфором. Упс… и нет фарфора. А теперь женщина повернулась к стене лицом и посмотрела сквозь неё. Ну, никак нельзя пропускать такое действо: Герда, в своём накрахмаленном белоснежном чепце, в застёгнутом на все пуговицы платье, застыла с недонесенной до рта Кая ложкой, по-птичьи повернула голову, прислушиваясь, вернула ложку с тарелку и поджала губы.

— Дорогой, я сейчас вернусь. Пойду посмотрю, что там случилось.

И встала, оправив юбки, а потом вышла, держа голову, как шляпку гвоздя, готового стоять намертво.

Кай повернул голову в сторону стены и посмотрел прямо мне в глаза.

— Фрейя, это же ты? Войди, — он улыбнулся и шумно втянул ноздрями воздух, дыхая, — пожалуйста.

Она прошла внутрь и сделала то, что хотела: подвинула кресло к его изголовью и села. Поправила ему сползшее одеяло и потянулась к подушке.

Кай, вытянул руку, останавливая, и сделал попытку сесть. Его лоб покрыла испарина, нос заострился от усилий, пальцы впились в край кровати, но она не стала оскорблять его своей помощью. Фрейя просто сидела и смотрела сквозь его постаревшее лицо в него самого.

— И как я тебе? — хмыкнул он, справившись, наконец, со своим уставшим телом.

— Всё такой же…

— Ты пришла за частью себя?

Она вскинула голову, ловя его взгляд, нахмурилась и кивнула.

— Как ты догадался?

— Годы, милая, годы. Десятки лет вдали от тебя. Было время подумать. Почему ты не сказала, что это не осколки зеркала? Зачем скрывать от очередного Кая, что он из осколков твоего сердца складывает слово «вечность»? Каждый Кай полюбил тебя, как я?

— А ты полюбил? — вздрогнула она, спрашивая.

Смешок облегчения вдруг качнул высохшую фигуру старика. Он вскинул руку, опираясь лбом в ладонь, а потом взлохматил редкие седые пряди.

— Как я не понял? Я так долго тянул с этим дурацким словом. Дурак. Я же думал, что я закончу и всё закончится. Я стану тебе просто не нужен. И каждый раз, когда ты мчалась за очередным кусочком мозаики, перекладывал льдинки, не давая им срастись, оставляя крохотные зазоры! Я же видел, что ты меня любишь так же, как и я, и не мог понять в чем смысл игры. А ты просто — не можешь поверить? Ты! Не можешь поверить в то, что тебя могут любить? Ты — не видишь любви к себе. Тебе нужно твоё раскатанное в зеркальную поверхность ледяное сердце, чтобы увидеть того, кто тебя любит. Бедная моя. Бедная моя, девочка. Ты поэтому меня ей, — он кивнул на распахнутую дверь, в которую вышла Герда, — отдала? Ты, любящая меня, отдала меня другой, думая, что делаешь мне благо, сжимая в ладони последний осколок? Не отдав его мне?

Фрейя вздохнула, откидывая голову назад. Найдя опору затылком, сжала и разжала пальцы в кулак и обратно. Медленно провела взглядом по комнате: стенам, потолку, рабочему столу и всё-таки ответила:

— Я так надеялась, что твоя Герда не дойдёт. Что где-нибудь она чем-нибудь соблазнится. Домиком, утопающем в цветущих розах. Принцем на белом коне. Шальными приключениями, греющими кровь и не дающими заскучать… но она шла и шла. Я тогда думала, что она так упорна потому, что вы связаны любовью. Что она идет за тобой. Но нет. Не за тобой. Эта шла с другой целью. Отобрать тебя у меня и вернуть на место. В её идеальный счастливый мир, где давно приготовлено место для «осчастливленного Кая».

— Для осчастливленного. — Он снова рассмеялся, хмыкая, качая головой. — Ты, как всегда, точна в формулировках. Именно осчастливленного, а не счастливого… Так что там новый «кай»? Сколько их было… после меня?

Фрейя вздохнула и всё же упрямо посмотрела ему в глаза.

— Никого. Но неделю назад я проиграла очередные «полвека невмешательства в жизни смертных». Я выбрала «полвека одиночества» и вернулась к себе в Фолькванг, но вмешался Один, и к моему приходу, на его пороге уже топтался вечный муж с мальчиком Каем. И этот Кай очень стремительно собирает «вечность». Новое поколение другого мира. У них это называется — собирать пазлы.

— И его ты не любишь… — рассмеялся Кай. — И он не любит тебя. И ты очень хорошо это понимаешь, да?

— Ирония судьбы. Я видела его любовь к новой Герде до своего проигрыша. Я просто знаю, что он любит не меня.

— Возьми меня с собой. К себе. В этой мелочи ты же мне отказать не сможешь? Умереть рядом с тобой. — Кай выпрямился и на его лице заострились скулы, как всегда бывало в его юности в момент несгибаемого упрямства. Фрейя снова увидела того заносчивого мальчишку, который смеялся ей, тысячелетней богине в лицо, расшвыривая ногами почти собранные в слово осколки, заставляя себя чувствовать юной. — Не хочу здесь. Тут и умирать придется строго по часам. Думаю, что Герда уже всё размерила и сочла. А я хочу без расписания. Хочу, чтобы сердце билось от счастья, а не вяло колыхалось в семейном счастье, как в бульоне. Пусть не долго будет биться, но от любви.

Она откинулась на спинку кресла, поглаживая ладонями подлокотники, отполированные временем и руками любимого мужчины, точно зная, что жене здесь не было места. Никогда. Точная копия её кресла…

— Что ж, почему бы и нет, — она махнула ребром ладони, смахивая не существующую пыль с подлокотника, и на кухне снова что-то упало. Фрейя потерла пальцем никогда не существовавшее пятно и заодно стёрла память у Герды и встала.

— Возьмем с собой? Мне кажется, ты к нему привык. — Похлопала ресницами, ощущая себя пятнадцатилетней и протянула руку Каю. — Пойдём?

— Я сам.

— Хорошо. Присаживайся.

Кай откинул в сторону одеяло и заставил свое тело сесть, спустил ноги, одну за другой и держась за изголовье кровати встал. Тонкая белая линия очертила его губы, но Фрейя не бросилась ловить его локоть. Её Кай не простит ей оскорбления жалостью. Он слишком горд для этого. Она просто ждала, глядя, как босые ступни дрожат в усилии движения вперед. Кай дошёл. Сел и сдержал выдох облегчения. Фрейя присела на подлокотник и сказала:

— Домой.

4. Эту «вечность» я соберу сам

Сессрумнир встретил холодной искрящейся стерильностью. Посреди зала сидел парень. Юный Кай был так сосредоточен, задумчив и обеспокоен, что даже не обратил внимание на материализовавшееся рядом кресло и сидящих в нём.

Он встал и пошёл по кругу, обходя полированное стекло зеркала и бормоча под нос:

— Герда сойдёт с ума от беспокойства. Она уже, наверняка, подняла по тревоге все полиции мира. А если разлюбит меня? Пока я здесь играю в игры. В глупые детские игры в сказку. Может я не прав? Может быть и не нужен здесь этот осколок? Хотя, нет. Осколки срастаются, когда находят своё место. Нужен. Нужен. Где эта бестолковая богинька? Шляется где-то. А меня Герда ждёт. Ждёт же? Или уже подняла в воздух все ВВС мира и ищет меня? Она может. — Парень усмехнулся и двинулся дальше, выискивая несросшиеся кусочки. — А этот хорош. «Ребята, вы так любите друг друга. Заработайте на своей любви. Постройте крепкий фундамент своему счастью…» Нет. Все на месте. Где эта богиня с последним осколком разбитого сердца?

Кай вздрогнул, когда чья-то рука коснулась его плеча. И тут же раздался голос:

— Кххе. Кхее. Молодой человек, спасибо большое, но эту «вечность» я соберу сам. А вас действительно ждёт любимая. Фрейя, его Герда, ждёт его?

— Да. И не только она. Юного Кая ждёт и она, и, пока ещё не рожденный сын. Спустя пару лет у них родится дочь. Да, Кай, вам пора. Вас действительно ждут. Один обязательно исполнит своё обещание. Он всегда держит слово. От себя обещаю, что и ваша с Гердой любовь и любовь всех ваших потомков будет с первого взгляда и до последнего вздоха. Спасибо за всё.

А парень во все глаза смотрел на дряхлого и совершенно седого мужчину, с рассыпанными по плечам прядями. В такой же старой, как и он, клетчатой фланелевой пижаме. Босого. С худыми обтянутыми почти прозрачной кожей руками и ногами, но с совершенно счастливым лицом. За его спиной, на подлокотнике, невесть откуда взявшегося кресла, сидела сияющая таким же счастьем, еще утренняя Снежная Королева — ледяная богиня Фрейя. А эта женщина излучала столько тепла и света, что ледяные чертоги словно затаились в предчувствии капели. «Скоро весна», — невпопад подумалось парню, и он вдруг вспомнил слова Одина: «Сказка должна завершится при тебе».

— Можно я досмотрю сказку? — неожиданно сказал он.

— Мы не знаем, каким будет конец, — пожал плечами старик.

— А разве бывает конец у любви?

Старик засмеялся. Звонко. Громко. Счастливо.

— Хотелось бы думать, что — нет. Но жизнь конечна. Не теряй времени. — Он оглянулся на смотрящую на него с нежностью Фрейю и решительно кивнул. — Не будем затягивать финал.

Старик положил свою руку на сердце и позвал последний осколок разбитого сердца любимой:

— Сердце моё, иди на свет. Пора…

5. Сходим проверим?

— Знаешь, о чем я думал эти годы? Остались ли наши следы на крыше Фолькванга…

— Фолькванг растаял. Но наши следы всё ещё где-то есть. И, — Фрейя сморщила нос и прошептала, — на крыше Асгарда точно есть. Сходим, проверим?

6. Эпилог

— Ну, за любовь! — Один поднял свой стакан с водкой и отсалютовал.

— Совсем тебя, Всеотец, жизнь под мостом очеловечила, пить нужно так — улыбнулся Фрейр и намеренно театральным жестом опустил палец в стакан с напитком. Кристаллизующаяся вода стремительно опала снежинками и закружилась в вихре, повинуясь движению пальца.

— Значит буря в стакане выглядит так? Красиво. — Один слегка выпятил нижнюю губу и хмыкнул. — Всегда думал, что буря в стакане — это семейный скандал. А ты — художник. Твоя инсталляция гораздо живописней.

— Всё в этом мире должно быть прекрасно. Даже повышение спиртозности. — Фрейр вынул палец и снежный вихрь опал. На дне стакана лежала пара прозрачных кусочков льда. — За любовь!

Мужчины выпили. Неспешно закусили строганиной и Фрейр резко поднял голову, прислушиваясь к звуку шагов, коротких перебежек, смешков и невнятных разговоров на крыше.

— Не ревнуешь? — поинтересовался он у Одина.

— Нет. Уже — нет. Всё прошло в один прекрасный момент, пока смотрел, как смешная девочка Агата лечила своей любовью пророка. И за одно — мир от коллапса.

Фрейр удивленно вскинул брови, а забытый бог отмахнулся, как об безделицы и продолжил:

— Стражи расслабились. Пророков такой мощи мир не видел уже веками, и они слегка окошатились, если можно так сказать. Расслабились и пропустили момент произнесения Слова. А ты знаешь, что бывает, если пророков не отвлечь. Вот Сириус девочку и нашёл. Смешная такая, восторженная, пухленькая. Щечки, румянец. Ямочки. Веснушки и глаза, полные доброты. Сказочница. Писала сказки на продажу, тем и жила. А сказочки все сбывались. Люди встречались. Влюблялись. А вот мир становился чуть-чуть лучше. Так просто, походя. И это с её-то крошечным даром. А Фрейя? Богиня любви, не способная видеть любовь к себе, из-за того, что один старый идиот сделал её несчастной. Калекой. Она мне так и сказала: «Ты сделал меня калекой»

— Поэтому ты и явился в казино, и встал на место крупье?

— Я ей должен. — Один пожал плечами. — Я ей должен века, полные любви. А Кай? Пусть побудет счастливым и залечит её раны. Мир станет только лучше. И… Кай, его век не вечен. А наш с ней — да. Она любит меня. Я знаю это. А настоящую любовь время не лечит. Оно тут бессильно. И теперь, когда моё проклятие снято, она увидит и мою любовь к себе. И поймёт, что себя я проклял вместе с ней. Мне же тогда хотелось, чтобы осталась только моя любовь. Но Слово было сказано. «Пока человек не соберёт твоё разбитое сердце из осколков, и ты не увидишь в нём отражение любящего — ты не узнаешь кем любима». Погорячился, да…Бывает.

На крыше взвизгнули, оскальзываясь, а на лице Одина расцвела мальчишеская улыбка. Он вдруг подмигнул другу:

— А не устроить ли нам катание с горки? Веселящимся. — Уточнил Один. Наверху снова взвизгнули и стремительно заскользили вниз под взрывы хохота. — Не волнуйся. «Соломки» я им подстелил. Повторим? Мне тоже «Бурю в стакане».