Избранное

НАМ КАО — ПИСАТЕЛЬ И СОЛДАТ

Шла вторая мировая война. Землю, охваченную смертоносным огнем, заволокло дымом пожарищ и пороховой гарью.

В те годы мы часто бродили по улицам Ханоя, затерянного, по тогдашним понятиям, где-то на краю света, в отдаленном конце Азии, у самого Тихого океана. Жизнь наша в ту пору складывалась из сплошных лишений и горестей. Смерть подстерегала повсюду. Смертью грозили громыхавшие рядом выстрелы и разрывы бомб. Люди гибли от голода. Умирали под пытками, которые с помощью последних технических новшеств были весьма усовершенствованы колониальной охранкой.

И все же мы были исполнены веры. Мы брели по пустыне, отравленной ненавистью, но сердца наши бились надеждой. Мы верили в конечное торжество справедливости. Верили, что Советский Союз разгромит фашизм и спасет человечество от гибели. Верили в неизбывную животворящую силу родной земли, в свою судьбу.

Оптимизм — исконная черта нашей вьетнамской нации — придавал нам силы; и как бы трудно ни приходилось нам, мы не разучились смеяться, не утратили бодрости духа. Поистине неистребимой оказалась любовь к жизни, унаследованная от предков, и велика была сила идей, вложенных в нас властной рукою времени.

Вот почему сегодня, думая о книгах Нам Као, я прежде всего вспоминаю, какими мы были в те годы. Да это и невозможно забыть. Худые, хилые, в заношенной до дыр одежде, с лицами, посеревшими от горя. Но дух наш стремился ввысь и мечты наши были прекрасны.

Жизнь наша, наши книги и наша борьба сплавлены были в единое целое. И Нам Као, чьим личным горем сделались мрак и боль, заполнившие его землю, стал писателем и солдатом.

Не счесть, сколько тяжких испытаний пришлось пройти человеку на планете Земля за последнюю половину столетия. Но, быть может, нигде могучие и свирепые волны этой грозовой эпохи не бушевали с такою силой, как на земле моей родины. Нас бросало в бездну тягот и скорби, возносило на гребень великой борьбы, и, пройдя между жизнью и смертью, мы вышли в сегодняшний день.

Пожалуй, деревенский мир Вьетнама со всеми его бедами, с его нищими, обездоленными людьми, изображенный в книгах Нам Као, это как бы символ целой страны, ее не столь уж и отдаленного прошлого. Читая прозу Нам Као, мы словно видим воочию ее автора, простого вьетнамца, — таким был тогда каждый из нас. Он родился и вырос в деревне, но жизнь заставила его бросить старую свою деревушку, скитаться из города в город, осесть на время в Ханое, потом в Сайгоне — в поисках средств к существованию. Но всякий раз он снова и снова вынужден был отправляться в дорогу — еще беднее и неприкаянней прежнего. И думал о том, что все-таки там, за чертой рокового круга, объявшей эти нищие улочки и дороги, все эти горькие месяцы и дни существует другая, устроенная по-иному жизнь. Ему казалось — ежедневно, ежечасно, — будто шагает он не по своей земле, будто вокруг него не родина, а чужбина. И думаю я, нет горше муки, чем на отчей земле чувствовать себя чужаком! От нее не скроешься, не спасешься даже в мыслях…

Вся жизнь становится подобной глухой, беспросветной полночи. Не случайно именно этим словом «Полночь» Нам Као назвал один из первых своих рассказов, где человек увядает и гибнет, как погибает опавший лист.

В нищете и тяготах жил не только простой люд, но и интеллигенты, вроде самого Нам Као. Чужим был для них даже лунный свет. Они ничего не хотели видеть и знать, им опостылела жизнь. «Ненужная жизнь» и «Лунный свет» — два других его рассказа тех лет.

Так, увы, только так жили люди. Обездоленные, лишенные даже надежды на счастье персонажи Нам Као ведут то же существование, какое в подлинной, непридуманной жизни выпало на долю его соотечественников, знавших одну лишь нужду, горе и слезы.

Но мрачные времена, но безрадостные судьбы не могли длиться вечно. Должны были прийти перемены, и они пришли. Во тьме засиял свет. Фашизм, раздавленный и уничтоженный, рухнул в пропасть. Над землей задули иные, новые ветры. Жизнь преображалась на наших глазах.

Персонажи Нам Као — это не только порожденье зримого материального мира, но и другого, невидимого, не всегда и не во всем ясного, но оттого не менее реального мира, который зовется человеческой душой; в данном случае — душой вьетнамца. Они стали как бы символами бытия, символами преломлявшегося в каждом из нас времени.

Близилась середина двадцатого столетия. Пожалуй, никогда еще вьетнамское общество не переживало подобной нищеты и упадка. С конца прошлого века, когда французы завоевали Вьетнам, страна изнывала под колониальным игом. Но после вторжения на нашу землю японских фашистов иго это стало и вовсе невыносимым, кошмарным бременем. В социальной и духовной сферах невозможно было сыскать и самую крохотную отдушину. По разграбленной дотла стране скитались тысячи и тысячи бесправных бездомных людей; они падали замертво, как подрубленные под корень деревья, как птицы с перебитыми крыльями. Согласно отнюдь не полным подсчетам голод только на Севере страны унес миллион человеческих жизней.

И это трагическое время нашло свое воплощение — вплоть до мельчайших, порой неправдоподобных штрихов — на страницах прозы Нам Као.

Он в ту пору запоем читал Доста (у нас, во Вьетнаме, чужеземные имена принято разделять на слоги: До-сто-ев-ский; как принято также людей дорогих и близких называть по одному слогу их имени). Шедевры русской классики, пусть тогда еще во французских переводах, пришли и к нам, в далекую страну на берегу Восточного моря[1]. Мы зачитывались «Преступлением и наказанием», «Братьями Карамазовыми», «Белыми ночами»; читали и перечитывали «Палату номер шесть» и другие чеховские вещи. Впервые была переведена на вьетнамский «Мать» Горького…

О книгах этих мы, помнится, яростно спорили. Огромный талант русских писателей раскрыл перед нами бескрайний бушующий мир; мы убедились, что и в других землях богачи — самые бесчеловечные и алчные стяжатели и убийцы, и такими они были во все времена.

Открытие это стало для нас озарением, и — что символично — пришло оно одновременно со светом путеводного огня, зажженного Коммунистической партией Индокитая. Партия поднимала массы на вооруженную борьбу, и благоприятнейшим фактором здесь стал приближавшийся крах фашизма.

В произведениях Нам Као, созданных до революции[2], мы находим выписанную с поразительной ясностью атмосферу тогдашней политической и духовной жизни. Полотна эти, говоря фигурально, писались со слезами и улыбкой; и пусть они пронизаны разочарованием, пессимизмом, но им чуждо отчаянье. В них, я думаю, с особой определенностью воплотилась вера писателя в жизнь, сила его духа, весь образ мысли художника, испытавшего на себе влияние идеалов самого гуманного общественного учения — коммунизма.

В центре рассказов и повестей Нам Као всегда обездоленный, страдающий человек. Крестьянин, медленно умирающий от голода и нищеты в глухой деревушке, безработный интеллигент, скитающийся по городским улицам, — каждый вроде бы существует в своем, обособленном мире, но человеческая сущность их, их судьбы одинаковы. Сходны их взгляды на жизнь и жизненные ситуации, в которых они действуют; точнее, в данном, конкретном обществе места в жизни для них нет. Потому-то всем им и присуще ощущение безысходности. Деревенский пария Ти Фео, мучимый тщетностью жалкого своего существования, убивает богача-советника. Оставшийся без места служащий-горожанин отдает последние гроши гадальщику и, уверовав в предсказанные ему успехи и богатство, погибает под колесами автомобиля. Вконец издержавшийся литератор находит утеху лишь в безмолвном любовании речной гладью и лунным сиянием, но, в общем-то, не замечает ни реки, ни луны; и думает он об иной жизни, вовсе не той, что открывается его взгляду…

Тяжелейшие, невыносимые черты нищеты и горя находим мы в персонажах Нам Као. Мы глядим вослед им, печально и понуро уходящим вдаль, и невольно задаемся вопросом: чем же в конце концов завершится эта жизнь? Куда ведет она?.. Вопрос этот, по-моему, и есть ключ, раскрывающий нам сущность целого мира, сотворенного опытом и воображением писателя.

Чем кончат все эти люди? Куда занесет их судьба? И не являются ли нескончаемые их страдания, заблужденья и беды ступенями, ведущими к двери, за которой начинается другая, несхожая с этой жизнь? Герои книг Нам Као, написанных до революции, не отвечают, вернее, не могут еще ответить на эти вопросы, но в глазах их, прямых и честных, мы читаем: «Нет, человек, изнемогающий под бременем бесправия, нищеты и горя, не может так жить вечно. Он должен восстать, и он восстанет! Бедность, насилье и гнет приведут не к гибели угнетенных, а к изменению и обновлению жизни! Владычеству мрака положен предел, на дальнем краю неба занимается рассвет…»

Писатели, такие, как Нам Као, отнюдь не стояли вне общества, они находились в самой его гуще.

И — мы это ясно видим теперь — присущие обществу в прошлом нищета и упадок, равно как и начавшиеся в нем перемены, нашли отраженье не только в книгах писателя, но и в его собственной жизни. Реальность бытия — общественного и личного, точнее, нераздельный сплав их, — была сущностью книг Нам Као и как бы главным их действующим лицом.

Приятие революции, участие в ней стали принципом его жизни.

Именно в способе отражения действительности, тяжелой и мрачной, не оставлявшей, казалось бы, человеку иного исхода, кроме смерти, родилось понимание главных черт будущего и метода художественного его воплощения.

Нам Као стал революционером еще со времен подполья, когда готовилась Августовская революция сорок пятого года.

Революция победила. И тотчас, как это всегда бывало в истории, столкнулась с неисчислимыми трудностями внутри и вне страны. Писатель Нам Као с первого же дня принял на свои плечи нелегкую ношу ответственности и трудов, которые достались нам в то решающее для государства и нации время. Верный солдат революции, он шел в передовых рядах. Вместе с трудовым крестьянством устанавливал он новую власть на местах, в уездах; потом поселился в деревне и стал председателем сельской общины. Когда началась война Сопротивления против французских колонизаторов, пытавшихся силой оружия восстановить старые порядки, Нам Као работает в ежедневной газете своей провинции. Он пишет статьи, сжатые и доходчивые, чтобы люди, знающие грамоту, читая их вслух неграмотным своим землякам, могли донести до них смысл происходящего.

В общем-то, начиная с сорок пятого года, Нам Као все время писал для газет, работал в редакциях — сперва на равнине, в своей родной провинции Ханам, потом в горных джунглях Вьетбака, опорной базе нашего Сопротивления. Потому что он был убежден: отныне, лишь находясь в самой гуще жизни, участвуя в борьбе, в боевых действиях, писатель сохраняет возможность и право творить. Он считал, что истинное, большое творчество рождается в делах, в труде, пронизанном ответственностью перед жизнью. Он брался всегда за любое, самое трудное поручение. О том, как сочетались в его жизни убежденья и действия, идея и ее воплощенье в дело, рассказывает его дневник «В джунглях».

Участвуя в войне Сопротивления против французских колонизаторов, Нам Као постоянно выполнял сложные и рискованные задания — в районах, временно оккупированных захватчиками, или непосредственно на участках боевых действий. Закончив работу в тылу врага, он тайными партизанскими тропами возвращался на базу в горах Вьетбака. В 1950 году Нам Као принимал непосредственное участие в крупнейшей операции Народной армии, результатом которой явилось освобождение нашей северной границы. Победа, одержанная тогда над войсками французского экспедиционного корпуса в провинциях Каобанг и Лангшон, открыла рубежи революционного Вьетнама, воссоединившегося тем самым с другими странами социалистического содружества в единую семью — от Юго-Восточной Азии до Центральной Европы.

Затем Нам Као тайно возвращается на равнину, во вражеский тыл. В один из вечеров по дороге к его родным местам, в болотистой низине Хоангдан, неприятель обнаружил плетеную плоскодонку, на которой партизаны переправляли Нам Као вместе с группой политработников.

Он героически погиб в этом последнем своем бою на краю поля, неподалеку от деревни, где родился и вырос.

Творческий путь его после революции был недолог. Большую часть времени и сил он отдал работе, которую мы бы сейчас назвали организационной. Писал он мало. Но энергия его, его труд стремительным чистым ручьем влились в огромную реку, сокрушившую препоны прошлого и устремившуюся в будущее.

Однако и немногими своими вещами, созданными после революции, такими, скажем, как его дневник «В джунглях», рассказ «Взгляд» и несколько других новелл, Нам Као воочию показал и читателям, и собратьям по творчеству, какими должны быть идеалы, личное мужество и ясный бескомпромиссный путь истинного таланта. Произведения эти учат нас: так и только так должен работать, мыслить и жить большой писатель. И поныне для каждого из нас рассказ Нам Као «Взгляд» остается творческим манифестом подлинно революционной литературы.

Прошло уже более полувека с тех пор, как зимой двадцать четвертого года первый вьетнамский коммунист, товарищ Хо Ши Мин, приехал в Советский Союз, в Москву. И проторенный им путь связал воедино наши народы и страны. Братская дружба наша выдержала испытание временем и огнем.

Но кажется, будто совсем недавно товарищ Хо Ши Мин прошел мимо забеленного снегом окна в Оболенском переулке. Ведь именно ему обязаны мы, вьетнамцы, нашим сегодняшним днем…

Я гляжу на русскую зиму — белоснежную, сверкающую, как мечта. И, дописывая это свое предисловие, вспоминаю Нам Као. Вспоминаю, как мы вместе бродили по ханойским улицам, как в самые нелегкие дни поддерживали друг в друге силы и веру и прозревали далеко впереди светлые горизонты.

Нам Као нет больше с нами. Но честный, ясный голос его сердца звучит сегодня и здесь, на земле Октября, открывшего человечеству путь к свободе и счастью.

То Хоай

Москва.

Декабрь 1977 г.

Перевод М. Ткачева.